Небольшое поселение хуторского типа, где-то в сорока километрах от Ленинграда, после объявления Советской властью оргнабора рабочей силы для освоения торфяных просторов Ленинградской области, очень быстро обросло номерными посёлками. Причём, по какой-то причине, номера были присвоены уже не первые, а с седьмого по одиннадцатый. И объединило это поселение название железнодорожной станции, что была построена ещё промышленниками до революции. Они тянули свою ветку к берегу Ладожского озера, объединяя так же и те заводы, что были построены в этих местах.
Название железнодорожной станции было довольно странным: "Борисова Грива". И многим людям посторонним, кто сюда приезжал, казалось это название совсем странным и не свойственным для русских поселений. Но первая учительница, приехавшая сюда, чтобы учить детей рабочих - Мария Осиповна, проявила немало изобретательности и старания, чтобы узнать этимологию названия нашего населённого пункта. Она опросила практически всех пожилых жителей, кто жил здесь ещё до революции и узнала, что земли эти когда-то принадлежали царскому генерал-адъютанту барону Корфу. Само его имение было ближе, тогда ещё к Петербургу, и находилось на самом высоком выступе "Змеиной горки". На остальной части этого возвышенного гребня, оставленного когда-то ледниками, расположилась крестьянская деревня, которую называли Ириновкой, по имени дочери Барона Корфа.
Если смотреть со Змеиной Горки на лесную плантацию, что простиралась до самого Ладожского озера, то в общей массе лесной глади были видны вспучены, прежде всего, хвойных деревьев. Они находились как раз в местах, где в болотистой низине возвышались песчаные косы, оставшиеся, так же после ледников. Их называли гривами, так как очень они были похожи на гривы молодых стригунков.
Так вот, местный пастух, который гонял крестьянское стадо на лесные поляны, разбросанные в этом лесном массиве, к полудню, когда наступало время дневной дойки, всегда выгонял коровушек на самую большую и сухую гриву. И, поскольку пастуха звали Борисом, женщины-крестьянки и прозвали это место "Борькиной Гривой". Когда же строители железной дороги узнали о том, как называется это место, они и присвоили это же название железнодорожной станции, но в уже окультуренном виде. Так она и стала называться "Борисовой Гривой".
Мария Осиповна на своих уроках частенько рассказывала местной детворе об этой истории их родного края. От детей узнали и их родители, приехавшие со всех концов страны по вербовке.
Когда пришло время мне пойти в школу, Мария Осиповна уже там не работала, а была, к тому времени старушкой преклонного возраста. Жила она одна в маленьком домике, построенном когда-то рабочими торфопредприятия специально для неё. Но жители посёлков или всей нашей станции, с уважением относились к ней и частенько навещали её в этом домике. Ходил туда и я с мамой, когда учился уже в первом классе. Мама ей приносила какие-то домашние угощения - всё-таки два старших её сына учились у неё - а Мария Осиповна показывала мне свои макеты местных природных уголков, которые она делала, коротая свой досуг. Делала она их из картона и бумаги, а потом раскрашивала акварельными красками. Была у неё и наша школа, обсаженная деревьями. Правда, вместо деревьев Мария Осиповна использовала Засушенные, но сохранившие зелёный цвет, кустики брусничника. Я всё это хорошо запомнил. И школа была очень похожа, только маленькая.
А ещё, Мария Осиповна любила ходить на небольшой бугорок, что был на повороте "Дороги жизни". Когда-то на этом бугре росла большая сосна, но, во время войны, её спилили солдаты для постройки блиндажа, а пень остался. Вот Мария Осиповна и сидела частенько на этом пне и смотрела на дорогу, на проезжавшие машины и телеги.
Прошёл слух, что местная колдунья, Кайша Юлолайнен, которая была переселена сюда во время войны с финнами из прифронтовой зоны, якобы предупредила Марию Осиповну, чтобы та не сидела на этом пне, так как ей угрожает опасность. Но Мария Осиповна: то ли не поверила ей, то ли не посчитала нужным уклоняться от судьбы, а продолжала во время прогулок посиживать на этом пне.
Тётку Кайшу я видел в местном магазине, когда был там с мамой. Кайша ругалась с тарфушкой из-за чего-то и громко, на весь магазин, выговаривала ей:
- Ты меня не трожь лучше - я женщина с полным достоинством. - При этом она указала на свою пышную фигуру и продолжала, - Смотри у меня шопа - во какой, пушо - во какой. А у тебя ничего нет - сухой, как палка. Свой достоинство нушно с собой носить всегда.
Я тогда так и не понял, что она хотела сказать, но подумал, что она говорит на своём финском языке, поэтому и не понятно.
А предсказание её вскоре сбылось. И что же вы думаете - случилось всё в одночасье. Шла какая-то машина с грузом и, когда она подъехала к повороту, навстречу выскочила чёрная ЭМка. Шофёр грузовика резко дёрнул руль, чтобы уступить ей дорогу, а в это время у него лопнула тяга, идущая от рулевой колонки. Колёса сильно завернуло и машину прямо бросило на тот бугорок, где сидела Мария Осиповна.
Из ЭМки выскочил какой-то большой начальник и тут же схватили шофёра, думая, что он был пьян. Но, когда приехала милиция, постепенно разобрались. Машина-то была уже старая и нашли порыв тяги. В ней уже была трещина, и свежий слом занимал чуть больше половины среза этой тяги. А шофёр был совершенно трезв. Вот только Марии Осиповны не стало. Её прилично помяло, да так, что уже хоронили в закрытом гробу, чтобы люди не видели страшного месива. Народ собрался со всех номерных посёлков. И сами ученики и их родители пришли проводить в последний путь любимую учительницу. Многие, говоря о ней, называли её душой неприкаянной. Такая она была беззащитная, маленькая, но со светлой душой и добрым сердцем. Все дети её любили.
А о Кайше Юлолайнен люди стали говорить и судить осторожнее. Я, когда вырос и учился уже в университете на предпоследнем курсе, однажды набрался смелости и пошёл к ней с целью поговорить о её необычных способностях. Я учился на кафедре общей физиологии, и мне было интересно узнать, как она могла предсказать этот несчастный случай.
Кайша Марковна, так её тогда все звали, встретила меня несколько настороженно, но мне удалось её расположить к себе и разговорить. И она сообщила, что просто проходила тогда мимо и, вдруг, увидела, как на Марию Осиповну наезжает машина.
- Мне, - заявила она, - просто всё это моментально представилось или даже почудилось. И так всё было явно, что я сама сильно испугалась. Потом, когда успокоилась, стала убеждать учительницу здесь не сидеть, но она только отшутилась и всё.
Из дальнейшего разговора стало ясно, что такие видения ей являлись не в первый раз. Характерно, что она всегда видела какой-то несчастный случай, который потом, через какое-то время, сбывался.
Долгое время ещё прошло до того момента, когда, благодаря созданной "Ноосферной теории" стали понятны те физико-биологические процессы, которые лежат в основе этих явлений. Ещё на пороге создания этой теории, когда лишь первые догадки стали получать точное подтверждение, я уже не мог скрывать волнение в себе, особенно если вспоминал этот случай.
Это уже потом стало вполне нормально рассуждать о таких процессах и сравнивать их с тем, как и в каком возможном случае могли появиться такие предвидения. А всему причиной, прежде всего, как выяснилось потом, был женский организм, который способен изменять свою биологическую частоту - частоту электромагнитных волн, которые излучают клетки мозга. И, если большинство женщин меняют её под воздействием сильного чувства, например любви, и, как правило, один раз в жизни, то есть женщины, которые могут это делать чаще, как, скажем, такое животное, как кошка. Я и стал называть таких женщин, как "женщина-кошка". Кошка, ложится рядом с человеком и начинает вроде бы дремать, а в это время она издаёт странные рокочущие звуки. А появляются они потому, что происходит сложение частот человека и кошки. Её биосистема подстраивается под импульсы человека. При этом, происходит, так называемое явление реверберации волн, которые в сущности являются ниже по частоте и носят такой плавающий характер.
Вот и такие женщины, в определённые моменты, оказываются ненадолго в ноосферной частоте того человека, на которого настроилась их биосистема. Происходит накладка сигналов, но мозг не привычен к таким сигналам и старается их побыстрее сбросить, и, таким образом, лента времени как бы прокручивается вперёд или назад. Если же эта лента содержит какие-то пиковые ситуации, то они-то и вызывают подобные видения.
Так память о хорошем и добром человеке - Марии Осиповне Орловой - помогла мне сохранить неразгаданную тайну до того времени, когда развитие науки предоставило возможность её разгадать. Что касается способностей Кайшы Марковны, то в этом вопросе было много неясностей, над которыми ещё предстояло поработать. Случай, однако, помог мне однажды поговорить с ней более подробно.
Ещё когда я учился в школе, то увлекался физикой и особенно электромагнитными волнами. И это увлечение помогало мне разобраться не только в устройстве радиоприёмников, но и телевизоров. А вскоре, так уж случилось, что в нашем посёлке все узнали, что я разбираюсь в радиотехнике, и стали приносить приёмники ко мне, а то и звать к себе на дом для того, чтобы поправить телевизор или радиоприёмник. Эта слава сохранилась за мной и тогда, когда я уже учился в университете, хотя и не по этой специальности. Но соседи есть соседи, односельчане есть односельчане - им неловко отказывать и я, старался, как мог, помогать в их домашней беде, когда ломалась техника.
Именно с такой просьбой и обратилась ко мне Кайша Марковна. И, после удачной починки её старенького телевизора, работавшего ещё на ламповых схемах, она пригласила меня выпить с нею чаю. Вот тут-то я и узнал много нового о ней и её способностях.
Она рассказала, как её бабушка передавала ей все карело-финские премудрости народного лечения. А к бабушке перешло всё это по наследству от тех, кто сохранял эти премудрости ещё с тех времён, когда их предки жили племенами. И так, она владела всеми лечебными свойствами северных растений и, особенно, ягод: морошки и костяники, голубики и черники, клюквы и брусники, малины и ежевики. И всё это у неё хранилось в засушенном или законсервированном виде. Но главное, я узнал, что дар предвидения у неё был с детства. По этой-то причине бабушка её и стала обучать народным традициям в лечении обычных житейских недугов. Она почувствовала в девочке способности правильно угадывать причины той или иной болезни. А это было главным в лечении карельских знахарок - лечение начинать с устранения причины возникновения заболевания. Кайша, тогда ещё молодая девушка совсем, с этим справлялась очень легко. Тогда она ещё сама училась знахарскому искусству.
Приходила с жалобой пациентка. Пока бабушка опрашивала её, заставляя вспоминать все подробности, Кайша тут же представляла всю ленту событий из жизни этой женщины и потом точно всё излагала бабушке: с чего началось, как развивалось и какие формы дальше может принять недуг. Бабушка была в восторге от этого и смело принималась за лечение, зная уже наверняка, что делать.
Многих людей здесь, в нашем рабочем посёлке, пугало такое непонятное для них лечение и, по этой-то причине и закрепилось за Кайшой прозвище "Колдунья", однако люди к ней ходили, особенно в тех случаях когда врачи не могли понять, как нужно лечить. Но однажды случай помог изменить мнение односельчан о Кайше.
Как известно, по набору на Торфопредприятие приехало много молодёжи. И девушек было больше, чем молодых людей, так как на разработках было ещё полно ручного труда. И местные жители их сразу прозвали "торфушками". Работа у них была пыльная и они всегда ходили закутанные в плотные платки, а когда работали, то закрывали и рот, и нос, оставляя одни глаза. Часто возвращаясь с торфяных полей, они так, в рабочей одежде, и заходили в местную лавку, которую и прозвали "Торфяным магазином".
Большинство из них было из деревень и, вырвавшись из строгих правил проживания там, многие кинулись в загул с молодыми парнями, а чем всё это кончается - известно - беременностью.
Я помню, что ещё был мальчишкой, когда по посёлку разнёсся слух о том, что одна торфушка родила и утопила своего младенца. Известие это поразило меня тогда, как громом. Тем более что сделала она это злодейское дело на ближайших к нашему посёлку карьерах, где добыча торфа была давно закончена, и они успели обрасти приличным молодым лесом, куда мы - мальчишки и ходили за грибами. Теперь же, когда мы знали, что там лежит, хоть и маленький, но утопленник, нас туда и силой было не загнать, и не только за грибами. И что говорить, когда мы - мальчишки несколько дней даже в футбол не могли играть. Собирались на бугор, что рядом с нашей поляной, и обсуждали всё случившееся и делились слухами. Если бы тогда можно было заснять нас скрытой камерой, то вы увидели бы, как совсем ещё маленькие мужички ведут серьёзнейший разговор, употребляя слова и выражения взрослых, да ещё руками и глазами стараясь выразить всё то, что говорилось.
Так вот, Кайша, рассказывая об этом случае, поведала.
- Прихожу я в лавку, а там торфушек набилось почти полный магазин. И они все пытают одну, я её раньше видела - бойкая такая всегда была, и тут смело смотрит всем в глаза и заявляет, что отослала своего младенца с тёткой, которая живёт в Ленинграде и работает дворником на Васильевском острове. И, мол, увезла она его к своим родным в деревню, что была в Мордовии. Слушаю я её, а сама смотрю, и не на неё, а как-то чуть в сторону, и вижу, вдруг, как она топит какой-то жёлтый свёрток в воде. И так ясно мне это всё представилось, что я прямо воскликнула, указав на неё пальцем: "Да она утопила его в карьере. В жёлтом свёртке, за третьей бровкой, где большая берёза растёт".
Девки тогда все накинулись на неё.... Словом, вызвали милиционера. У нас тогда участковый постоянно был здесь, в сельсовете. Но, когда он пришёл, она уже сама созналась - затрепали её девчонки совсем. Потом мужики ходили с багром на тот карьер и выловили младенца, завёрнутого в жёлтое одеяльце. Так, поверишь ли, как нашу учительницу тогда все посёлки собрались хоронить, так хоронили и этого младенца, относясь к нему, как к Святому.... Её же, стерву, потом судили у нас в клубе открытым судом и десять лет дали строгого режима.
После этого рассказа я снова стал её расспрашивать, как это происходит в ней. Но она только пожимала плечами и отвечала довольно неопределённо.
- Я даже сама не знаю. Всё как-то само собой.
- А в тот момент, когда вы смотрели в её сторону, что тогда чувствовали?
- Сначала оцепенение. Потом какой-то жар внутри меня, а когда всё проходило, то наступала слабость и я всегда покрываюсь потом.
Это всё, что мне тогда удалось узнать, хотя и этого достаточно, чтобы утвердиться в том, что этот случай полностью укладывается в принципы "Ноосферной теории". По ней получается, что женщины вообще могут менять свою частоту только тогда, когда испытывают сильные чувства - любовь, например, ненависть или сильный испуг. И в этом случае Кайша Марковна испытала сильное, почти шоковое чувство женщины, имеющей четверых детей. Этот толчок оказался для её организма вполне достаточным, чтобы её биочастота частота стала плавать - меняться. И в моменты совпадения с частотой той преступницы она и уловила интегральную кривую её ноосферы, а на ней и самую сильную точку возбуждения.
Так что, ничего дьявольского нет в подобных явлениях, а в основе их лежат законные волновой механики, по которым и распространяются микроволны человеческого мозга, и законы биофизики живых клеток организма.
ДЕТИ ВОЙНЫ
Рассказ
Олег был старшим сыном в семье, но не родным по отцу. Это означало, что мама всегда была на его стороне, чтобы он не натворил. И мамина любовь, постепенно, но верно, творила своё недоброе дело - портила парня и ещё как. Он и друзей себе подбирал таких же бесшабашных, которым, казалось, море было по колено.
И так, Олег, Колька Осин и Толька Баранов, учившиеся в седьмом классе школы в деревне Ваганово, что в трёх километрах от нас, уже были неразлучными друзьями и перепробовали почти всё, что так усердно запрещают взрослые: курить, делать "поджиги" из медных трубок, нюхать нитроклей и даже пить вино. И в то время, когда все остальные школьники послушно топали свои три километра ежедневно от дома до школы и обратно, эта троица изобрела другой способ добираться. По дороге часто ходили грузовики, гружёные лесом. Как потом выяснилось, они возили его на строительство гати через болото от Ленинградской окраины до берега Ладожского озера. Строилась она на случай прорыва немцев через Неву к другой стороне Ладожского озера. Вот тогда эта гать могла вывести нашу бронетехнику и войска в тыл немцев и осложнить им наступление на Ленинград.
Ничего такого троица эта, конечно, не знала. Не знали они так же, почему брёвна были нагружены поперёк кузова, а не вдоль. Но, сделав крючья из толстой проволоки, они цеплялись сзади за борт грузовика и скользили за ним на своих валенках. Остальные школьники видели их ухарство и, не смотря на всю заманчивость идеи проехаться вместо пешей прогулки, больше никто не отваживался на подобное. Собственно, и правильно делали. Уже на третий день подобного "скольжения" задний борт одной машины почему-то открылся и брёвна посыпались назад. Олег и Колька Осин успели отскочить в сторону, так как ехали с краю, а Толик Баранов угодил под эти брёвна. Его сильно помяло, особенно голову, так что он уже не только не смог учиться дальше, но провёл в больнице целых десять лет, так и оставшись на всю жизнь с клеймом слегка помешанного.
После этой истории отец серьёзно поговорил с мамой, и та согласилась, что её любовь портит сына. Потом состоялся серьёзный разговор с Олегом и отец запретил ему ходить вместе Колькой Осиным. Предупредил, что, если увидит его рядом с Колькой, приведёт в исполнение отложенную порку. Мама присутствовала при разговоре и подтвердила своё согласие. И Олег был изрядно напуган заявлением отца, а, главное, отказом матери защищать его. Дело было серьёзное, да он и сам понимал, что выдумки, рождавшиеся в их компании, носителем которых и был Колька, чуть не привели и его к такому же результату, как Толика.
Олег избегал встреч с Колькой, хотя это было и не просто. Но на все старания потребовалось всего три дня, а на четвёртый тот попался при попытке проникнуть на склад. В военное время, в период блокады, когда по карточкам выдавали всего по 250 грамм хлеба в сутки, дело оказалось подсудным. Кроме этого, в сталинские времена подростков судили так же строго, как и взрослых. Колька, в итоге, получил полных десять лет и послали его на рудник, где он, в последствии, совсем потерял зрение. Потом получил ещё пять лет поселения, так что, когда вернулся, его никто не узнал. Толстые очки, сгорбленный и с палочкой - и это в тридцать-то лет.
После истории с Колькой Осиным, снова состоялся разговор родителей с Олегом. А надо ещё сказать, что он уже не однажды просил отца устроить его на работу. Не было у него желания учиться, когда шла война - так он объяснял свою просьбу.
И на этот раз, отец просто был вынужден согласиться. Поскольку Олег был уже здоровый мальчик, то его приняли кочегаром на узкоколеечный паровозик, что возил по узкоколейке вагончики с торфом. Кочегаром взял к себе его дядя Саша Ерёмин. Он был уже стареньким и к Олегу отнёсся с пониманием. К тому же дядя Саша ездил без помощника, так что он взялся учить Олега и обязанностям помощника. Вообще, Олег оказался очень старательным, а в труде это многое значит. Уже в феврале 1942 года Олег принёс первую свою зарплату. Она была записана в его рассчётной книжке - 1200 рублей. Мама плакала, принимая ту часть денег, что он получил в получку, и только повторяла:
- Вот бы в мирное время!.. Вот бы в мирное время!..
И всем было понятно, почему она так говорит. Тогда, кто работал, деньги получали, как и прежде, да только купить на них было нечего. В Ленинграде начинались трудности с продовольствием. Кольцо блокады сомкнулось окончательно и теперь надолго.
Олег стал действительно меняться, но по-своему. Он, и вообще, такие как он, всегда торопятся стать взрослыми. И поскольку, он стал рабочим человеком, работал как взрослый, не уступая им ни в чём, то он решил, что имеет полное право делать всё, как взрослые. И первое, что он начал делать - курить и теперь в открытую. Отец был теперь неотлучно в ДЕПО, а мать бывала в доме только в перерывах между дежурствами на узле связи. Дома хозяйствовали сыновья.
В то время, в нашем доме, в отдельной комнате, жил начальник того самого перевалочного продовольственного склада, на который пытался забраться Колька Осин. Жилец наш был в чине майора и звали его Николай Петрович. Он быстро сдружился с Алькиными родителями, так как был человеком весёлым и компанейским. У него была своя гармошка, на которой он прекрасно играл, а мать Альки очень неплохо пела. И если бывало, после ужина, Николай Петрович заиграет, а мать запоёт: "На Муромской дорожке стояли три сосны...", то дух захватывало. И война была войной, а жизнь жизнью. Люди всё делали, что положено в военное время, но, при этом, оставались просто людьми. И если душа требовала песни - пели, а уж доводилось скорбеть - себя не жалели.
Николай Петрович был общительным и с ребятами. Когда он чистил свой пистолет, то всегда рассказывал им, как, что и для чего делается. Вскоре он стал доверять делать это самому Олегу. Сашка только наблюдал, да подносил, если что-то требовалось в таких случаях. Вы не представляете, что значит для мальчишек, подержать настоящий боевой пистолет?! Правда, Николай Петрович всегда вынимал обойму из пистолета и прятал её в нагрудный карман. Поэтому с пистолетом можно было вытворять всё, что угодно - без патронов это был просто кусок железа или игрушка.
Однажды Николай Петрович не появлялся два дня подряд. Такое уже бывало. Это случалось в тех случаях, когда шла погрузка или разгрузка продовольствия. В таких случаях принимались самые жёсткие меры осторожности. Во-первых, во время этих работ была усилена охрана. В каждом межвагонье стоял часовой. Во-вторых, сам начальник склада и его заместители лично присутствовали при всех работах и лично наблюдали за всеми. Когда все вагоны оказывались загруженными, закрытыми и опломбированными, усиленный караул распускался, а начальник с заместителями выпивали по хорошей чекушке и отправлялись отдыхать.
Усталость и чекушка сделали своё подлое дело и, когда Николай Петрович пришёл домой, он едва держался на ногах. Дома была мать и оба мальчишки - даже Олег в этот день не работал, так как паровоз был в ремонте - ему заливали новые баббитовые вкладыши. Мать пошла на чердак развешивать бельё для сушки, а Николай Петрович снял портупею с пистолетом и бросил их на диванчик, а сам рухнул на кровать. Олег спросил его:
- Дядя Коля, пистолет не нужно почистить?
- Разряди сначала, - пробурчал уже сквозь сон уставший и обессилевший майор
Алька извлёк обойму с патронами и положил её на книжную полку, что была над столом. Потом скомандовал Сашке:
- Принеси ветошь.
Сашка пошёл к сундуку в маленькой комнате, где лежала старая простынь, оставленная для всяких мелких нужд. И каждый отрывал от неё столько, сколько было ему нужно. А тем временем Алька, держа пистолет двумя вытянутыми руками, проговорил, медленно опуская его:
- Эх, вот так шлёпнуть бы дядю Колю, чтоб не напивался...
И, вдруг, грянул выстрел.
Алька сам так испугался, что выронил пистолет и тот упал на половик. Сашка забежал в комнату и в это время в дом влетела мать. Она воскликнула, увидев перепуганных детей:
- Что случилось? Кто стрелял?
Сашка медленно произнёс, указывая пальцем в сторону Николая Петровича:
- Аль-ка дя-дю Ко-лю у-бил.
Мать всплеснула руками и, подбежав к постояльцу, стала осторожно его теребить. Тот что-то пробурчал, а мать позвала его:
- Николай Петрович, Николай Петрович!
- А-а? - отозвался тот хриплым голосом.
- Ты жив? - спросила мать.
- Да-а! - ответил он. - А что?..
- Да Алька-то, стрелял в тебя.
- Зачем? - выпалили он, быстро трезвея.
Когда всё выяснилось, то Альку, конечно, ругали, но и Николай Петрович каялся, что сам виноват, что оставил патрон в патроннике.
- Честное слово, - говорил он, - хотел одного "Гада" пристрелить, вот и передёрнул, а вернуть патрон забыл совсем - двое суток, ведь, не спал.
Тогда стали искать, куда пуля угодила. Почти час искали, а нашли в верхней дужке железной кровати. Она одну сторону трубки пробила, а во второй сделала только вмятину.
У Альки, видимо, этот год был какой-то неудачный. Его, словно кто-то внутри подталкивал на необдуманные поступки. А Сашка ничего не мог поделать со старшим братом, да и ему самому всегда было интересно, что из этого получится.
Была у Николая Петровича старая охотничья малокалиберная берданка. Висела над кроватью, а патроны валялись по всей его тумбочке. И вот, в одно ноябрьское воскресенье, когда дома не было никого, кроме Альки и Сашки, они заметили, что в их саду появились снегири.
Альке тут же пришла в голову мысль - подстрелить из мелкашки снегиря и посмотреть его оперение. Каких-то осложнений он не предвидел, так что: сказано - сделано. Когда они вышли с берданкой и стали подкрадываться к снегирям, те беззаботно перелетали с одного малинового куста на другой. Алька прислонил берданку стволом к углу дома и, прицелившись, выстрелил. Снегирь, конечно улетел, а из-за малины послышался не то стон, не то крик. Только тут Алька сообразил, что за малинником были зенитки и он кого-то ранил. В это время там обычно мог находиться только часовой - неужели он подвернулся?
Оба "горе-охотника" бегом вернулись домой, повесили берданку на место и принялись за дела, которые велела сделать мать к её возвращению с работы.
Примерно минут через сорок стали появляться персонажи, которые и должны были разрешить создавшуюся ситуацию. У мальчишек к каждому из них было разное отношение: от неподдельного страха, до последней надежды на спасение.
Сначала появился капитан с синими погонами и тут, как говорится, пришло время трясущимися руками и дрожащими голосами рассказать всё, как было.
Следующей вернулась мать с дежурства и тут причитаниям не было конца. Алька был просто уничтожен её проклятьями в его адрес, как разгильдяя и самовольника.
Наконец, появился Николай Петрович, как человек, невольно способствующий данному происшествию. Но Николай Петрович не был бы, видимо, начальником склада, если бы не имел влияния среди местных офицеров, даже особистов, и достойной крыши в верхах. Словом, какими-то чудодейственными средствами он это дело уладил, но устроил всё так, чтобы Алька получил, наконец, достойный урок. Тому пришлось даже сидеть под арестом в течение недели. Его выдержали так, что он был готов уже на всё, только бы выйти оттуда. С него капитан взял подписку о не нарушении правил поведения в период ведения боевых действий с внешним врагом, о том, что Алька обязуется отдать все силы борьбе за освобождение Ленинграда и Родины. После этого его выпустили. Он снова вернулся на паровоз и стал работать там за двоих.
Но ещё большее влияние на Олега произвела смерть их маленькой сестры Инеры. Она родилась в семье за месяц до начала войны. И оба брата любили эту девочку так беззаветно и естественно, как могут любить дети. Но, когда ей было уже два года, она внезапно умерла.
Был обычный день. Все, кто работал в семье, были на работе. Дома был Сашка и Инера. Сашка хлопотал по дому, выполняя все указания матери, а Инночка играла во дворе со своими скромными игрушками. Зачем-то она выбежала на лужайку, что возле дома. И, проходивший мимо мужчина бросил ей сухарик. Такой розовый ванильный сухарик, коих пачками продавали у нас до войны. Но в дни блокады это была просто роскошь и Иночка, подняв его, тут же стала грызть своими детскими зубками.
Когда Саша пошёл за ней, чтобы покормить её, то нашёл её лежащей у забора с половинкой сухарика в ручке. Он подумал, что она заснула, и поднял на руки, но она уже не спала. Сашка принёс её домой и помчался в санчасть, что была за второй землянкой, ближе к пожарке. Пришёл военврач. Он долго её осматривал, потом покачал головой. Уходя, он взял с собой сухарь, а через день стало известно, что сухарь был отравлен.
Такая смерть маленькой девочки просто поразила всех посельчан. Люди стали присматриваться к незнакомым и, если было что подозрительное, сообщать в патрульную службу. Оказывается в нашем блокадном Ленинграде ходили и такие, готовые на любую мерзость даже в отношении детей.
Вспоминая то время, я думаю, что, наверное, можно было уберечь Инночку, и уберечь от глупостей тех двоих: Кольку Осина и Тольку Баранова, но во время войны роль случая и стечения обстоятельств играли немалую роль. А Олегу просто повезло тогда - и снова стечение обстоятельств. И когда мы провожали его служить во флот, уже после войны, то за столом всё это вспоминалось. Да он и сам вспоминал свои проделки уже как взрослый человек, с иронией и виноватой усмешкой. Ведь, он уже был взрослым, раз ему разрешали курить и даже выпивать со всеми. При упоминании об Инночке, у всех выступали слёзы.
Уже в армии Олега нашли награды от правительства: медали "За доблестный труд во время ВОВ" и "За оборону Ленинграда"
БРЕДЕНЬ
Рассказ
Было в моей жизни увлечение, которое родилось не из моей внутренней потребности, а из тех условий, в которых мы жили в послевоенное время. Семья наша состояла из шести человек. При этом женщина была одна - мама, а остальные все мужики. Папа после войны остался инвалидом, получая пенсию в 500 рублей. Старший брат работал на заводе в Ленинграде заточником и получал 1200 , да второй брат только что устроился, закончив семь классов, на тот же завод, но учеником токаря. Получал он ученические 400 рублей. Выходило по 350 сталинских рублей на человека. Кто жил в те времена, знает, что это весьма не густо. В нынешние времена, это примерно 15 000 на шестерых - очень даже не густо. Правда, хлеб тогда был 12 копеек за килограммовую буханку, да килька солёная стоила 38 копеек килограмм, так что, как ни крути, прожить было можно, хоть и скромно. Человек уж так устроен, что он всегда соотносит свою жизнь с ещё более тяжёлой, и, раз уж выживает, значит, жить ещё можно - просто и понятно.
Соседи наши жили в таких же условиях и, по этой причине, никто никому не завидовал. Совсем недалеко от нас жил Лёня Игнатенко. Он сам был киномехаником, а вот родственники у него жили в рыболовецком колхозе на Ладожском озере. Вот от них-то он, однажды, и достал большой бредень. Точно говоря, слово "достал" здесь не совсем подходило. Рыбаки, по каким-то причинам, оставили этот бредень у него, так как им нужно было загрузить машину чем-то другим, и они боялись его попортить. Словом, приходит Лёня к моим братьям и предлагает попробовать бредень на речке - может быть, что и поймаем?
Моих братьев война научила доставать недоставаемое, и ловить неуловимое, так что - долго уговаривать не пришлось. И они направились на нашу речку Морье, а за ними увязался и я, мол, мало ли что поднести, подать....
Весной эта речка разливалась так, что к её исходным берегам нельзя было даже приблизиться. Кругом и так были болота, да ещё разлив, так куда там. А мы пошли уже в конце июля. Как сейчас помню, день был жаркий и шли мы все возбуждённые ожиданием какой-нибудь невероятной удачи. Иначе и быть не могло. В нашем возрасте всегда ожидание превышает реальные возможности, но молодость на то и молодость, чтобы жить и ждать от жизни чего-то по максимуму.
Мы облюбовали крутой поворот на реке с широкой песчаной косой. Чуть в стороне развели костёр, чтобы отвлечь комаров и мне поручили собирать хворост для костра и подбрасывать всё время в него свежее топливо, чтобы костёр хорошо дымил. День был жаркий и комаров было немного, но были. И ребята решили подстраховаться, особенно после того, как вылезут из воды.
Потом Леонид, как самый старший и опытный объяснил каждому, кто что будет делать. Они разделись и, принеся на берег свёрнутый бредень, дали один конец моему старшему брату и он с ним стал переправляться на другую сторону реки. Разлив здесь был широкий и предполагалось, что глубина не должна быть большой. Так оно и вышло. Олег проплыл всего метра три-четыре и снова достал дно ногами. А в это время Леонид с другим моим братом разматывали бредень с другой его стойки.
Когда Олег перебрался на ту сторону, то стал тянуть сеть бредня на себя укладывая её равномерно, чтобы она потом не запуталась. Когда на нашей стойке сеть закончилась, Олег растянул её по берегу, потом отмерив сколько-то шагов, стал снова спускаться в воду, чтобы перейти реку в другом месте со второй стойкой. При этом, он сеть, лежащую на песке, спустил в воду. Таким образом, бредень был заведён буквой "П" и мы стали тянуть его на свой берег. Сеть уже была почти вся на берегу, а ничего не было видно в ней. Оставалась только мотня, но, когда мы вытащили и её, то в ней изогнулось что-то живое и серебристое. Это была щука и довольно большая. Как потом оказалось, после взвешивания на папином безмене, она весила 14 фунтов или 5 с половиной килограмм.
Щука была красивая и всё время открывала пасть. Леонид, как опытный рыбак, заломил ей хребет и она перестала двигаться. Её повесили на ивовые прутки и стали повторять попытку ловли. Два раза заводили, но ничего больше не извлекли. Тем ни менее, все были довольны уловом.
Дома, после взвешивания, мама своим опытным взглядом прикинула и ножом разделила щуку на две равные половины. Мы даже взвесили на безмене каждую часть - почти тик в тик.
После этого похода я и загорелся желанием помогать маме, кормить нас, но мне нужен был бредень, правда не такой большой, а маленький - метра два-три длинной и около метра высотой. И раз уж я этой идеей загорелся, то я спал и видел его во сне каждый день. Само собой разумеется, что я всем надоедал с ним. И папа сходил к Леониду и попросил его достать у своих родственников в рыбколхозе такой кусочек сети. Через три дня у меня уже был готовый бредень, со стойками и натянутый по всем правилам рыбацкой науки на верёвочную основу, да ещё с грузилами и поплавками. Внизу свинцовые грузила, а на верхнем лине болтались пять пенопластовых поплавков. Всё это соорудил папа. Как оказалось, для него эта наука была известна. И он ещё много мне рассказал, как заводить бредень, как подсекать, чтобы не упустить рыбу и, конечно же, указал те места, где нам стоит пытать счастье.
Нам - это мне и соседу моему Генке, который был годом моложе меня, да брату Кольке. Такая вот сложилась рыболовецкая "мини-бригада". Теперь нужно рассказать о том, где мы собирались ловить. Но для этого нужно рассказать небольшую историю.
За Генкиным домом тёк ручей, а за ним был наш покос. И вот, однажды, я переворачиваю сено и чувствую, что на меня кто-то смотрит. Да не сверху, как взрослые, а снизу. Я невольно поводил глазами и вижу - точно, уставилась на меня щука и шевелит жабрами. А сама сидит в этом ручье, который летом местами пересыхал, а местами были лужи. Вот из такой лужи она на меня и смотрела. Случай этот был ещё до нашего похода на Морье. И я сначала испугался, а потом, когда пришёл в себя, размахнулся и ударил граблями по этой луже. Щука заметалась по ней со всей своей страстью, но и я уже вошёл в азарт и, подводя осторожно грабли, стал выжидать, когда выдёрнуть её из этой лужи. Фокус удался. Щука билась на траве, а я вертелся возле неё, пока не навалился всем животом на неё.
Как надламывают хребет, я уже знал. Всё сделал, как положено, и домой уже нёс не только грабли, но и щуку на лозовой рогатине. Щука, правда, была всего с килограмм, но свежая.
Так вот, этот ручей тек себе и тёк, впадая в болотистую низину. Но, как только стали заниматься добычей торфа для ленинградской ТЭС-5, потребовалось сделать отводную канаву для стока лишней влаги с торфяных полей. Эта канава, обходя все торфяные поля, вобрала в себя и все местные ручьи, а сама спустилась к реке Морье, пополнив её красноватые воды. И весной, во время подъёма воды, по этой водной магистрали из Ладожского озера устремлялись щуки на нерест в более мелководные места.
На Дальнем Востоке, тот же лосось - он же ходит стаями и стаями устремляется в реки на нерест. Щука же - существо самостоятельное, и на нерест идёт сама по себе, когда в ней созреют для этого условия. Таким образом, многие щуки запаздывают и не успевают вернуться в озеро, так как ручьи быстро мелеют, а то и пересыхают в некоторых местах совсем. Именно такую зазевавшуюся щуку я и выловил своими граблями в насмешку над всеми рыбацкими снастями и хитростями.
Руководствуясь этими соображениями, папа и советовал мне сходить с бреднем туда-то или туда-то. И началась наша мальчишеская летняя "путина". Уходили мы после обеда, когда солнце прогреет не только землю и воздух, но и воду. Правда, папа приказал нам заниматься ловлей обязательно в одетом виде и сапогах с хорошей твёрдой подмёткой. Эта предосторожность оказалась не лишней, так как в канавах и ручьях с войны осталось много металлических всяких предметов и проволоки. Получалось, что мы и рыбу ловили, и канаву прочищали.
Самый первый улов был не очень удачным. Нам не попалось ни одной взрослой щучки, но зато щурят мы добыли десятка два. Мама весь улов поделила пополам, между нами и Геной, так что у нас был полный ажур. Кстати, зажаренные щурята оказались даже вкуснее взрослой щуки. Мясо было нежное и вкус - специфический.
За вторым уловом мы пошли уже на главную канаву. Она оказалась значительно глубже Генкиного ручья. Местами мы погружались по самую шею в воду, но вот тут-то нас и поджидала удача. Мы с Генкой обвели куст лозы, прицепившейся за берег канавы и подсекли. Какой же был у нас восторг, когда там затрепеталась взрослая щука. Ровно два килограмма, как потом оказалось, да ещё щурят наловили с десяток, но они почему-то были покрупнее, чем вчерашние.
Женщины уже нас встречали, как заправских рыбаков: и мама наша и соседская тётя Настя. Но особый интерес проявляла Генкина сестра Нина, которой было уже 13 лет и она считала себя вполне взрослой. Однако наши ежедневные прибавки к домашнему рациону даже её вынуждали снисходительно относиться к нам с Генкой, хоть мы и были младше её.
И хотя большинство наших селян называло, как и раньше, канавой эту водосточную магистраль, соединяющую в себя все местные ручьи, мы с Генкой называли её нашей речушкой. Во-первых, вода в ней была проточная и чистая, во-вторых она впадала в большую реку Морье, а та в Ладожское озеро. Да, она была искусственно создана когда-то, но, приняв в себя все местные источники, и соединив их с озером, она вполне соответствовала всем свойствам малых речушек.
Так или иначе, но, когда Нина небрежно бросала нам в след: "Опять на свою канаву?" - это нас несколько оскорбляло. И Генка, однажды не выдержал:
- "Небось, когда ешь щучек в маринаде, так и пальчики облизываешь - гордячка хренова!". Нина хотела что-то возразить, но, видимо, заметив то, с каким укором я на неё смотрю, она смягчилась и произнесла:
- "Простите, простите, простите! Пусть будет речка. Тогда ей название нужно дать".
- Мы подумаем, - ответил я.
Но думать нам было некогда, так как в этот раз мы решили попробовать порыбачить за железнодорожным полотном. Это там, где мы обычно входим в ближайший лес за грибами. В этом месте наша речушка становилась уже совсем похожей на речку. Здесь в неё впадали ещё два ручья и она становилась более полноводной.
Мы выбрали место рядом с кустом лозы. По своему опыту мы знали, что под водой, в корнях таких кустов частенько и дежурят щуки и щурята. Они поджидают проплывающую рыбёшку, чтобы одним толчком хвоста метнуться в сторону жертвы и завладеть ею. Мы же окружали куст сеткой бредня, а потом ударяли ногой по кусту или длинной палкой это делал Николай с берега. Мгновение спустя, мы подсекали бредень и, если в кусту был кто-то, обязательно оказывался в сетке.
Так мы и сделали, но, когда Николай стал шевелить куст палкой, оттуда выскочило нечто лохматое и кинулось на нас. При этом, я был уверен, что оно кинулось на меня, а Генка утверждал потом, что на него. В итоге, мы оба оказались на берегу. Правда, он на одном, а я на другом и бежали в разные стороны. Когда шок страха прошёл, мы стали медленно возвращаться к тому месту, которое покинули - надо же было как-то вытащить бредень. Когда мы совсем успокоились, то, вдруг, все трое залились смехом. При этом, смех был какой-то истерический - слёзы сами рвались из нас и никак было не успокоиться. Только после этого мы стали спокойно размышлять и соображать. Достали бредень. Это было не трудно сделать - обе стойки были прибиты к одному берегу. Чудовище исчезло, а мы вернулись ни с чем домой.
Когда я рассказал отцу о случившемся, он сдержанно улыбнулся и стал расспрашивать, как выглядело это чудовище. В итоге, он решительно сказал, что это была ондатра.
- А кто это? - спросил я.
- Это - водяная крыса.
Крыс я терпеть не мог, и этого было достаточно, чтобы мы больше в то место не ходили ловить щурят. Но, расспрашивая отца, я уяснил, что ондатры всегда гнездятся в кустах, а на остальной части речки только охотятся.
- При этом, - пояснял он, - не нужно пугаться - она сама боится. Нужно только чем-то пугнуть её - даже брызгами воды или замахнуться стойкой бредня. Она сама удерёт от вас.
Эти пояснения немного успокоили меня, а я рассказал Генке и Николаю. Однако мы решили всё-таки не испытывать больше судьбу и не ходить к кустам на той части нашей речушки, которая была за железной дорогой. Ведь на этой стороне "железки", возле людского жилья, ондатра, видимо, боялась гнездиться, а там, возле леса, нашла себе приют. Но вскоре, после долгого обсуждения мы всё-таки решили ещё сходить за "железку", но на ту часть речушки, что текла через покосы, и где не было кустов на её берегах.
Там она была ещё полноводнее, да так, что бредень приходилось растягивать полностью. Мы походили вдоль берега и решили заводить против течения, тянуть шагов десять, а потом завернуть к берегу. Переодевшись в свою рыболовную спецовку, которая обычно едва успевала высохнуть к середине следующего дня, мы спустились в воду и, натянув бредень, стали двигаться против течения. И тут начались новые чудеса. Щурята и приличные щучки, вдруг, стали перелетать через бредень. Такое было в нашей практике впервые. Было и смешно, и одновременно мы расстроились, что снова останемся без улова.
Когда завернули бредень, то он оказался не пустым. В нём было шесть щурят этого года, т. е. они весом были грамм по триста-четыреста. Мы повторили трижды свои заходы, и каждый раз были летуны, но в бредне тоже оставались щурята.
Так или иначе, улов был, но была и загадка. С нею мы и вернулись домой.
Папа выслушал меня и снова стал улыбаться. А это могло означать только одно, что он знал ответ. Так и было. Он пояснил:
- Это вам попались озёрные щуки. До сих пор вы ловили щурят речных - они не умеют прыгать, а вот озёрная щука, пока не потяжелеет, прыгает и ещё как. Но её можно тоже поймать. Возьмёшь в сарае, там на стене, висит моя мерёжа. Она тоже из сетки в виде большого сачка. Так вот, привяжите длинный шест к верхней её части и пусть кто-то вдвоём идут по берегам и за вашим бреднем по воздуху тянут эту мерёжку. Когда они начнут прыгать, то непременно попадут в сачок.
Мне объяснять долго не нужно было - я всё так и сделал. Оставался один вопрос, кого ещё пригласить нам в помощь. Я пошёл к Генке. У них, оказывается, тоже все активно обсуждали новое происшествие. Мне пришлось повторить папины разъяснения и, заодно, спросить, кого бы нам пригласить в помощь к моему брату Николаю? Если звать кого-то со стороны, то придётся улов делить на три части, а сколько поймаем, ещё не известно....
И мы все уставились на Нину. А её это даже не смутило, а скорее обрадовало.
- А что, берите меня. Только всё покажите, как делать.
- Ну, сестрёнка, (я её тоже так звал) ты просто молодец. А объяснить - объясним.
Нина, хоть была и старше нас, ростом она была невысокой, так что, когда надела на себя тренировочный костюм и тапочки, а голову повязала платком - узлом назад - она ничем от нас уже не отличалась. Мы собрали свои мешки с рыбацкой одеждой, снасти и отправились на новую рыбалку. Она представляла особый интерес. Во-первых, хотелось проверить на деле, можно ли перехитрить летающих щук; а во-вторых, с нами шла девочка, перед которой любой из нас не хотел ударить лицом в грязь.
Ещё дорогой, пока шли, мы обсудили, с какого места начнём свой промысел. А выбрали мы место в самом конце покоса, чтобы идти против течения и обязательно захватить тех "летучек", которые ускользнули от нас в прошлый раз. Наше мальчишеское самолюбие было уязвлено, а, значит, нужно постараться поправить положение.
На месте мы быстро переоделись с Генкой, потом я перенёс Николая на ту сторону, а заодно и его конец шеста от мерёжки. Они попробовали с Ниной держать мерёжку - всё было, как задумано. Мы с Генкой завели бредень и стали медленно продвигаться навстречу течению. Нина с Николаем, как и было условлено, всё время держали мерёжку сразу за бреднем и так, чтобы едва касаться воды.
Через, шагов шесть, выстрелила первая щучка и попалась прямо в мерёжку, где и запуталась в сетке. Это вызвало у нас восторг. Потом ещё, и ещё..., словом, после восьмой мы решили передохнуть и стали заводить бредень. Нина с Николаем так держали мерёжку, чтобы щучки не могли выбраться их сетки. За один заход мы взяли четырнадцать щучек, одна из которых была не меньше килограмма.
При рассматривании нашего улова мы заметили, что озёрные щучки отличались от речных, прежде всего расцветкой. Они были светлее и зелёными у них были только пятнышки. Но главное отличие было в хвостах. Две половинки хвоста речной щуки были соединены между собой перепонкой, а у озёрной щуки перепонки почти не было и её половинки свободно раздвигались почти до прямого угла. Получалась такая буква "Т", но, видимо за счёт этого и толчок был такой сильный у этой щуки, что она могла не только выскочить из воды. Но и пролететь метра два над водой.
Всё это мы обсуждали, когда возвращались домой. И было всем интересно, все принимали участие в обсуждении - даже Нина. И мне стало интересно, как эта небольшая сеточка, с двумя шестами на краях, называемая бреднем, могла нас так объединить в одну компанию, таких разных по возрасту и всему остальному, людей?
ЛЁНЬКА
Рассказ
Лёнька рос в простой рабочей семье. Четыре брата разных возрастов: от двадцати трёх до семи лет. Отец, как и многие отцы послевоенного времени, ещё лечился в госпитале, а мать одна крутилась по хозяйству и тащила семейный воз на себе. Правда, Лёнька был её правой рукой и левой, толчковой, ногой, как шутила сама мать. Он это уже понимал и ему нравилась его роль, а по-сему, старался изо всех сил. Он видел, как она тщательно собирается к отцу. Особенно она старалась припасти, какую ни на есть, фруктину или какие-нибудь ягоды, вроде клубники или черешни. Даже Лёнька с Сашкой - младшим братом, не пробовали ещё таких, но они и не просили, так как понимали, что это отцу, чтобы он быстрее поправился. По этой причине и относились они к таким лакомствам, как к лекарству.
Старший брат служил в армии, а второй уже работал на заводе в Ленинграде, куда ездил поездом - каждый день час туда и час обратно. Стало быть, на покос с матерью кто - Лёнька, так как Сашке всего семь лет было - чего с него возьмёшь?..; в лес за грибами или ягодами кто - снова Лёнька. Но главная его заслуга была ещё совсем в другом. С некоторых пор он стал палочкой выручалочкой для матери, да и для всей семьи.
В те времена по их рабочему посёлку частенько ходили люди, в основном из Белоруссии, больше всего пострадавшей от войны, и просили помочь, чем кто может. Мама была женщиной старого воспитания, верующей и для неё - делиться последним - было законом жизни. Она доставала имеющиеся деньги и делила их пополам. Одну половину отдавала пострадавшим, другую половину оставляла себе. Всё это она делала на глазах пришедших и тут, как говорится, ничего не прибавить - ни убавить. Потом она доставала буханку хлеба, только что принесённую Лёнькой из магазина, и с ней проделывала то же самое.
Когда в последствии Лёнька вспоминал об этом, то всегда восхищался, какими святыми и светлыми были у него родители. Отец был таким хотя бы потому, что он за Родину воевал, а мать своими повседневными поступками доказывала ему высоту своей души и правильность воспитания.
А пока, продолжая рассказ, невольно вспоминаешь былое. После того, как пострадавшие уходили, мама подзывала к себе Лёньку и, погладив его по голове, говорила:
- Ну, Лёнюшка, выручай.
И Лёнька был готов расшибиться в лепёшку. Она вручала ему пятилитровый бидончик холодного, из ледника, молока, новенькую алюминиевую пол-литровую кружку и чистое полотенце в матерчатой сумке. И Лёнька шёл на девятый посёлок, где жили семейные рабочие торфопредприятия.
Там он аккуратно обходил квартиры и предлагал всем молоко. Дом был большой, двухэтажный, и ещё не было случая, чтобы он принёс молоко обратно. Но зато, заработанные пятнадцать рублей, он с достоинством вручал маме, которая тут же его посылала в магазин. Наказывала обязательно полукилограммовую пачку рафинированного сахара или сахарного песку, хлеб, конечно, пачку маргарина, пачку чая (маленькую, но обязательно индийского за рубль пятьдесят две копейки), и килограмм камсы или ливерной колбасы. Всё это Лёнька приносил и сразу в доме становилось веселее. Мама всегда считала, что это Бог нам помогает, так как мы поделились с ближним. Конечно, Лёнька уже тогда в Бога не верил, но он понимал, что по совести люди должны поступать всегда.
Во втором подъезде того дома, в который Лёнька носил молоко, на втором этаже была квартира, где ему всегда открывала дверь молодая женщина, но она была такая худенькая, что все косточки просматривались и у Лёньки невольно всегда щемило сердце. Она, видимо, была чем-то серьёзным больна, но виду не показывала, а приветливо его всегда встречала, тут же начинала суетиться - искать, во что вылить из его кружки молоко. Пока она всё это делала, он наблюдал тихонько за ней, и жалость к этой женщине всё сильнее захлёстывала его. А уж когда она отсчитывала ему положенный рубль и пятьдесят копеек, он едва сдерживал себя, чтобы не убежать.
И всё-таки, однажды, он набрался смелости и, вылив ей молоко в банку, не стал ждать деньги, а повернулся и ушёл. Дома он вручил маме деньги и убежал во двор, а когда вернулся, мама спросила его:
- Сынок, тебе кто-то деньги не отдал? Может быть, попросил в долг?
Но Лёнька отвернулся и молчал. Она подошла к нему, прижала его голову к своей груди и попросила:
- Ну, расскажи - мне же нужно знать. Вдруг ты курить начинаешь?
Лёнька бросил на неё возмущённый взгляд, полных слёз глаз. Она ещё сильнее прижала его к себе и тихо покачивала, как бы успокаивая сына. А он и вправду расплакался не на шутку, да так, что долго остановиться не мог. Потом, успокоившись, Лёнька всё рассказал маме. Она знала эту женщину, знала, чем она была больна и ничего против не имела, что сын так поступил. Больше того, ей было приятно, что он растёт похожим на неё: такой же сердобольный и добрый.
- Если она, будет тебя заставлять взять деньги, то ты скажи ей, что это я велела отдавать ей молоко так, договорились? - обратилась она к сыну с просьбой.
- А почему, ты думаешь, что она будет меня заставлять взять деньги? - переспросил Лёня.
- Ну как же, Лёня?! Ты думаешь, что сделал большое добро и с плеч долой? Нет, брат, человек может обидеться и даже сильно. Это может его унизить - смотря как, она сама на это посмотрит. Понимаешь, она, ведь, как ты успел заметить, действительно серьёзно больна, а ты ей своим поступком напоминаешь об этом. Человека это может сильно обидеть.
Лёнька долго размышлял над этим случаем и уже боялся идти туда с молоком. Однако, через некоторое время, ему пришлось снова туда пойти. Вот уж колотилось у него сердце в груди, когда он подходил к двери этой женщины. И, только постояв немного, переведя дух, он решил постучаться.
Потом, уже идя домой, он опять думал, как это мама могла догадаться, что женщина эта будет настаивать, чтобы он взял деньги. Так и получилось. И только, когда он сказал, что мама так велела ему сделать, она переспросила:
- Это правда?
- Да.
- Ну что ж, передай тёти Тони большое спасибо от меня, но больше без денег не приноси - не возьму.
А вскоре мама ему преподнесла ещё урок честности и бескорыстности.
В обязанности Лёни входило ещё одно важное дело. В их посёлке было два магазина: "Торфяной", как его называли, и "Железнодорожный". В "Торфяной" привозили хлеб и булку из местной пекарни, а в "Железнодорожный" два раза в неделю приходил вагон-лавка. Прицепленный к поезду, он и привозил красивые плетёнки из белого хлеба. Или, как тут все их называли, "халы". Так вот, добыть такую халу к чаю, а так же кусковой сахар, с которым мама любила пить чай в прикуску, и была святейшая обязанность Лёньки. Тем более, что в этот же магазин привозили и сливочный маргарин, который больше нравился самому Леньке, чем простой маргарин.
Но сделать это было не просто. Вагон-лавка всегда останавливалась метрах в ста, а то и больше от магазина. Её быстро выгружали на межпутку, а потом приходилось переносить это всё в магазин. А в это время уже стояла длинная очередь и ждала, когда эта вся процедура закончится.
Помощники далеко не всегда находились, так как в очереди были, в основном, уже неработающие женщины, т.е. пенсионерки. И Лёнька, однажды вызвавшийся помогать, не смотря на свои недолгие десять лет, стал с тех пор постоянным, практически штатным, носильщиком из-за старания, которое он проявил в этом деле. За это же, продавщица Тётя Люба, отпускала его всегда без очереди.
Закупив всё, что было велено мамой, он, гордый своей ловкостью и изворотливостью, всегда являлся домой с улыбкой и полный достоинства и понимания своей значимости в их семье. Но однажды, проверив сдачу, мама обнаружила лишнюю двадцатипятирублёвку. Она точно помнила, что давала Лёне двадцать пять рублей одной бумажкой, а не пятьдесят. Тем более, что пятидесяток у них и не было. Она спросила Лёню:
- А откуда у тебя эта четвертная?
- Не знаю, - ответил смущённо Лёня.
- Ну, откуда-то она должна была взяться?
- Да я подал из кармана деньги, что ты дала, а сдачу так же сунул в карман и не считал даже.
- Понятно, - ответила мама. - Понимаешь, какая беда, тётя Люба, видимо ошиблась и сдала лишнюю четвертную тебе, а это очень плохо может кончиться для неё, так как у неё теперь будет недостача.
- И что?
- Как что? - в тюрьму её могут посадить.
- Так я отнесу ей сейчас же?!
- Сынок, отнеси....
В магазине было ещё полно народа, когда Лёнька стал протискиваться к прилавку. Тётя Люба заметила его и то, как трудно ему приходилось протискиваться - неохотно люди расступались перед ним.
- Тебе что, Лёнечка? Забыл что-нибудь?
Тут уж люди расступились и пропустили его. Он подошёл к прилавку, протянул свёрнутые деньги и сказал тихим голосом:
- Тётя Люба, вы мне лишние деньги сдали на сдачу. Ошиблись наверное?
И тут же, резко повернувшись он выбежал из магазина, в котором установилась гробовая тишина. Все были изумлены, а тётя Люба чуть не расплакалась, но справилась с собой и сказала:
- Вот люди у нас!..
Дня через три, когда у тёти Любы был выходной, она пришла к Лёнькиной матери в гости и принесла Лёньке коробку шоколадных конфет. О чём они там говорили с матерью, Лёнька, конечно, не знал, так как, смущённый совсем, он убежал на улицу к ребятам. И потом, он понимал, что заслуги его в этом совсем нет. Вся заслуга принадлежит маме. Об этом он ей вечером и сказал.
- Послушай, сынок, - я ничего не стала ей объяснять и вот почему. Я авансом дарю тебе эту славу честного человека, чтобы ты уже её никогда не терял, понимаешь ты меня?
Лёнька кивнул утвердительно головой и, подойдя вплотную к матери, прижался к её плечу.
ТЕЛЕВИЗОР
Рассказ
В нашу послевоенную жизнь телевизор входил постепенно. Сначала появились слухи, что есть такое радиоустройство, которое не только говорит, т.е. транслирует звук, но и показывает, как в кино. Моё мальчишеское воображение никак не могло представить себе, как это вообще может быть. Я уже тогда разбирался в устройстве радиоприёмников и всё, что касается передачи звука на расстояние, мною было изучено досконально. И помогли в этом популярные брошюры, которые были тогда в каждой библиотеке. Кто-то писал их, может быть, заработка ради, но, скажем, для меня это не имело значения. Главное, что в них всё очень просто и доходчиво было написано о том, что такое радиоволны, как они распространяются и вообще какие они бывают, и каковы их свойства.
Про телевизоры тогда ещё не было никаких брошюр и моё любопытство нечем было удовлетворить. А впервые я увидел телевизор, когда его приобрели наши соседи Некретовы. Дядя Володя был в хороших отношениях с моим отцом, так как папа, будучи столяром, делал им новые рамы и двери, потом ещё поправил крыльцо, которое немало пострадало от солдатских сапог и их подковок - во время войны в этом домике находился штаб местной обороны. Одним словом, нас пригласили посмотреть телевизор.
До вечера я еле дождался. Тогда телевизионная программа начиналась ровно в семь часов вечера. И мы всей семьёй нагрянули в их небольшую комнату. Хотя она и была около шестнадцати метров квадратных, но гостей собралось очень много. Кроме нас были соседи Малюгины и Хитровы в полном составе.
В углу комнаты стоял этот телевизор "Темп-2". Так он назывался. Сам аппарат был довольно большой, но экран был всего 23 сантиметра по диагонали. Эти данные я узнал уже позже, когда стала появляться литература и об устройстве телевизоров. Но тогда матовый стеклянный прямоугольничек и ничего больше. Но вот хозяин - дядя Володя - включил его и через некоторое время, появилось изображение на экране. Всё было, как в кино, но только маленькое совсем.
Женщина-диктор зачитала программу передач на сегодня, потом начались новости. Когда они кончились, начался кинофильм "В 6 часов вечера, после войны". Фильм был музыкальный, интересный и мы возвращались домой, такими же возбуждёнными, как и из клуба. Но было ещё что-то внутри каждого из нас - сознание того, что это теперь может прийти в каждую семью, и каждый вечер в своём тесном семейном кругу мы можем смотреть то, что показывают. Всё это, нас как-то сплачивало всех вместе. И первое же, что мы начали обсуждать за ужином, - возможность купить телевизор.
Семья наша была похожей на многие семьи послевоенного времени. Отец, недавно выписавшийся из госпиталя, был фактически инвалидом. Он ходил с палочкой, и частенько лежал в постели. Старший брат служил во флоте - срочную службу. Второй старший брат работал токарем на заводе "Красный Октябрь", в Ленинграде, куда ездил на поезде каждый день: час туда, да столько же обратно. Получал он, как токарь второго разряда, около тысячи рублей в месяц. Да папина пенсия была пятьсот рублей. Вот это был практически весь наш стабильный доход, на который жила семья из пяти человек. Мне тогда было 11 лет, а младшему брату 8. И казалось бы, какие тут телевизоры? Мы еле-еле сводили концы с концами и, как говорила мама: "Слава Богу, что хоть в долги не залезаем". И это было верно.
Но, когда люди захотят что-то очень, они обязательно найдут выход. Я в это всегда верил и верю по сей день. Нашли такой выход и мы. Год тот выдался урожайным на грибы. И мы, сначала не очень уверенно, так как было много всяких "но", всё-таки решили попробовать заработать на грибах.
При этом, трудность состояла не столько в том, чтобы эти грибы набрать. Это было не так просто, как иногда кажется, но всё-таки уже привычно нам. Трудность состояла в том, кто будет эти грибы возить на рынок в город и торговать ими. Конечно, могла сделать это мама, но на её плечах и так были все заботы о семье, так что, как говорится, тут и толковать было не о чем.
Совсем неожиданно предложил это делать папа, но с моей помощью. Так и было решено. С утра, когда ещё едва брезжил рассвет, мама разбудила меня и, накормив завтраком, снабдила моей привычной корзиной и отправила в лес.
Если нужно было набрать грибов на одну жарку или для супа, мне достаточно было перейти ручей за соседями напротив, миновать небольшую берёзовую рощицу и выйти на бровки, которые разделяли карьеры. Они уже давно поросли молодыми деревцами, кустарником и мхом, в котором и росли грибы. Но там ходило много ребятишек, и набрать грибов много, хотя бы целую корзину, было трудно. Для этой цели уже приходилось идти в дальний лес, что был расположен за железнодорожным полотном.
Ещё до восхода солнца я преодолевал это расстояние и входил в лесной массив ещё в утренних сумерках. Первая часть леса, которую мне предстояло преодолеть, была расположена в сырой зоне и тростник, который был выше меня, покрывал всё свободное пространство леса. И деревья здесь росли на бугорках, покрытых мхом. Вот на этих-то бугорках и росли местные черноголовики и подберёзовики. Собирать их в утреннем лесу было одно удовольствие. Переходя от одной мшистой кочки к другой, я постепенно набрал почти половину корзины. А тем временем этот лесок кончился и я вышел к каменистой воронке, оставшейся после войны. Тут упала шальная бомба, но большая и она вырыла такую большую воронку, что образовался целый пруд, по краям которого лежали вывороченные взрывом камни, которые со временем поросли мохом. От этой воронки я должен был всегда выходить на просеку и уже ходить вдоль неё, но не особенно от неё удаляясь, чтобы не заблудиться. Так я был приучен старшими братьями, когда ходил с ними в этот лес.
Вдоль просеки, если прийти первым утром, урожай грибов можно снять немалый. И со мной произошло именно это. Корзина моя была уже полной, а грибов ещё было полно. И эти изумительно соблазнительные шляпки подманивали меня отовсюду. И поскольку грибы предназначались для продажи, которая будет аж на следующий день, их приходилось не срезать, как обычно, а выкручивать с корнем. Из мха они извлекались очень легко и укладывались плотно сами, подсказывая, где и как лучше положить тот или иной гриб.
Однако, корзина была полной. Какое-то мгновение я стоял, размышляя, что делать дальше, но решение созрело само собой. Я быстро вернулся к воронке. Выбрал два самых больших камня и между ними и поместил всё содержимое своей корзины. Потом набрал свежего мха и накрыл свои грибы мхом, да ещё так сделал слоями, что было полное впечатление, словно мох здесь не лежит, а растёт.
Второй раз корзину я набрал довольно быстро и тут же направился домой. Корзина для меня была тяжёлой, но во мне уже был неугасимый огонёк желания иметь свой телевизор и он перекрывал все неудобства. Этим же можно было объяснить и всё остальное. Когда я пришёл домой, уставший, а ноги просто налились непонятной тяжестью, мама стала меня кормить и тут же отправила спать. Я пытался ей всё объяснить, что мне нужно срочно идти обратно за оставленными в лесу грибами. Но она, расспросив меня, как я закрыл их, спокойно сказала, что часа два-три я могу спокойно поспать, а потом, со свежими силами схожу и за грибами. Все мои сомнения и возражения она и слушать не стала, а отправила меня на сеновал, где я и спал на артиллерийском брезенте, постеленном поверх сена. На нём уже лежал мой матрас. Но брезент накрывал большую площадь, и сено уже не попадало ко мне в постель. Как я заснул - уже и не помню.
Мама подняла меня к обеду. Как ни странно, но чувствовал себя я совершенно отдохнувшим. И, естественно, рвался в лес. Обед я заглотнул с невероятной быстротой и уже, мгновение спустя, мчался с корзинкой в руке. Меня беспокоило - не взял ли кто мои грибы? Но все, к счастью, беспокойства были напрасны. Они лежали прикрытые мхом в том порядке, как я их и уложил. Больше того, они совсем не изменились в родной лесной среде, словно их никто и не срывал.
А вечером, когда вернулся с работы брат, он поужинал и тоже пошёл в лес, но уже в другой. Летом у нас вечерами долго светло и он, вернувшись с полной корзиной, сказал, что можно было бы ещё одну набрать - светло, как днём.
На следующий день утром рано мы поехали с отцом в город и на базар. В городе он назывался "Колхозный рынок". Ехать пришлось долго. Наши поезда тогда не ходили до Финляндского вокзала, так как его реконструировали (слово-то какое длинное, но звучное). Мы ехали до станции Кушелевка (до сих пор не знаю, почему она так называется?), а потом на трамвае через Петроградскую сторону ехали на Васильевский Остров. На нём, как я потом узнал, есть два рынка, но мы приехали на самый маленький рыночек, что был и на проспекте, который назывался тоже Малым проспектом.
Папа сам узнавал, как и что можно делать на этом рынке, и при этом попутно пояснял мне: где брать разрешение на место, куда надо заплатить и кому показать квитанцию. В итоге, мы встали недалеко от входа, нашли на задворках рынка довольно большой ящик из-под рыбы, застелили его марлей, которую дала мама, и разложили на ней грибы. Так началось моё вхождение в новую сферу человеческой деятельности - торговлю. Пока я только наблюдал, как торговал папа. Он был довольно крупный мужчина и, не смотря на болезнь, выглядел вполне внушительно. Но от этой-то внушительности и было мне очень неловко смотреть на своего отца, как он зазывал покупателей. Год был урожайным на грибы и на рынке торговцев было много. То там, то тут раздавались робкие призывы купить свежих грибков на поджарочку, на супок, на соус "Жульен" и т.д.
Я наблюдал за отцом и мне было неловко за него и жалко одновременно, когда он каким-то странным голосом начинал балагурить вроде: "Налетай - подешевело, расхватали - не берут". - Всё это так ему не шло. Скрывая неловкость свою, я старался делать вид, что занят чем-то другим: то ковырял пальцем дощечки, из которых был сколочен ящик; то просился в туалет, то просто ходил по рядам и рассматривал - кто что продаёт.
Продажа шла очень медленно. И так было почти до обеда. Но вот, в обеденный перерыв стали появляться женщины, видимо они в свой обеденный перерыв выходили, чтобы закупить продукты домой? Грибы стали постепенно таять. Папа всё показывал мне и рассказывал: как подбирать грибы в равные кучки, как не давать выбирать одни маленькие, как ориентироваться в цене по тому, за сколько продают другие. Я слушал его внимательно, но не понимал, зачем он мне всё это говорит?
Очевидно, в детстве мы очень многое не понимаем, да и не в состоянии ещё понять. А папа, как он потом рассказывал, очень скверно себя чувствовал, но старался не показать этого. До меня только потом дошло, что для него пробыть даже полдня на ногах - просто подвиг.
Мы вернулись домой и папа сразу слёг. Уже лёжа он точно посчитал всю выручку, и получилось, что для покупки телевизора необходимо не меньше тридцати раз съездить в город с грибами. Ещё он сказал, что ездить лучше не рано утром, а чуть-чуть позже - всё равно там покупатель раскачивается до обеда. За грибами в этот день я пошёл с братом, когда он вернулся с работы. И мне пришлось идти подальше, так как днём местное население в ближайшем лесу грибы выбрало. До этого "подальше" было около четырёх километров. Мы отправились по старой Морьинской дороге, по которой уже никто давно не ездил. На месте брат объяснил мне, что я должен ходить и всё время видеть просвет в лесу, связанный с этой дорогой - дальше не удаляться. Сам же он сразу направился вглубь леса.
Здесь тоже место было довольно низкое и грибы росли только на кочках. Все промежутки были поросши тростником. Но на кочках, особенно в низком мху росли упругие черноголовики, которые на рынке брали куда охотнее, да и выглядели они более свежо, не смотря на тряску во время транспортировки. Так, как в сказке: "один грибок беру, другой примечаю, на третий глазом кошу...", - я и стал перемещаться по местному лесу от кочки к кочке. Незаметно корзиночка пополнялась и вскоре я её едва перемещал. Пришлось снять ремень с плеча, на котором она держалась и уже носить её в руках.
Правда, ещё предстояло добраться с этой тяжестью до дому, который находился в четырёх километрах, но тут мне пришлось применить некую хитрость. Чтобы удобнее нести на плече эту ношу, я нашёл обломок лыжи и носил её с собой. Кроме неё ещё у меня в кармане лежало старое полотенце, свернутое в компактную подкладку, - оно несколько смягчало давление лыжины на моё, ещё детское, плечо.
Потом, с братом у нас ещё была договорённость, что я его не жду, а, как только наберу свою корзину, отправляюсь домой с той скоростью движения, на какую только был способен. Так я и сделал. Шёл, конечно, медленно и, через каждые двести-триста метров, останавливался, отдыхал, а потом поднимал корзинку на другое плечо и продолжал отмерять расстояние. По правде говоря, оба плеча у меня уже болели, но я терпел - уж больно хотелось иметь дома свой телевизор. Придя домой, я свалился, словно замертво - так у меня всё болело и усталость овладела мной полностью.
Как потом и выяснилось, самым трудным для меня тогда и было принести эти грибы из лесу. Собирать их было одно удовольствие. Мало того, что азарт захлёстывал, но ещё и маленькие чудеса, которые преподносили грибы. Они были похожи друг на друга, но только в той степени, в какой люди похожи между собой. В остальном, каждый преподносил приятный сюрприз своим видом, а уж, если их было два или три вместе, тут из моей мальчишеской души вырывался самый неописуемый восторг. И хотелось всем сразу показать, какие чудеса может творить природа, но, к сожалению, рядом не было никого.
И так, относительно собирания было всё ясно, а вот доставка до дому очень меня беспокоила, хотя и человеческая природа оказалась способной на чудеса. Острая боль моих плеч, дня за три-четыре, перешла в другую, про которую говорят, что боль тупая, а её, как оказалось уже можно терпеть и даже привыкнуть. К концу же месяца я о боли совсем не думал. Во-первых, желанная цель приближалась и нас с братом уже ничто не могло остановить. Во-вторых, я действительно привык к ней и относился как к неизбежности. Впрочем, она заметно стала меньше - это факт.
На следующий день я уже поехал с мамой на рынок. Ей, конечно, тяжело было бы, да и не возможно, увезти все грибы, что мы собрали. Приехали на тот же рынок и расположились почти там же. Но, как показала практика, мама была совсем другим человеком. Для неё выстоять на одном месте полчаса - уже подвиг.
Я помню, как мы однажды ходили с ней за клюквой на Лазарево болото. Она привела меня на мшистое болото, где весь мох был буквально повит клюквенным вьюнком, а на нём ягоды.
- Вот, - говорит она, - собирай здесь, а я другое место поищу.
Я послушно уселся возле кочек с клюквой и стал собирать ягоды. Незаметно, как всегда, стал распевать любимые мелодии из последних фильмов. Особенно мне нравились они из "Мистера "ИКС". Но, по прошествии некоторого времени, я решил узнать, далеко ли ушла моя мама и позвал её. Она откликнулась лишь на третий, и довольно сильный мой зов. Звук её голоса долетел откуда-то с востока, если ориентироваться по солнцу.
Через какое-то время я повторил свой окрик - она откликнулась уже с юга. И так повторялось каждый раз, и каждый раз она откликалась из разных мест. Выходит, что, пока я спокойно собирал ягоды на одном месте, она, как говорит папа: "Обскакала всё болото", - и не один раз.
Нечто подобное стало происходить и здесь. Уже не я разгуливал по рынку, а мама, если можно так выразиться. Правда, она каждый раз предупреждала, что ей тут нужно зайти в одно место, или посмотреть одну вещь, или ещё что-нибудь в таком духе. И я оставался возле наших грибов всё дольше, дольше и дольше. Сначала я их просто сторожил, но вот возле меня остановилась женщина. Она выглядела уставшей и была заметна какая-то нерешительность в её поведении. Она посмотрели на моего соседа, потом на меня и, подумав, обратилась ко мне:
- Они все червивые или есть и хорошие?
- Да нет, - робко ответил я и тут же спросил, - А почему вы так говорите?
- А вы не обращайте на меня внимание. Я с ночной смены, ночь не спала, устала - вот и несу всякую ерунду.... Вот, почему-то же они у вас всех чёрные такие?
- Так, гражданочка, мы их пока везём, конечно, они теряют вид, - вступил в разговор мой сосед - уже седой пожилой человек. - Вы их помоете, сварите, и они снова будут, как свежие.
- Это точно? - шутливо спросила она, доставая деньги.
Я смотрел на неё и мне было жалко её, что она устала, что ночь дежурила, о чём я понятия ещё не имел, и вообще она мне нравилась и хотелось просто все грибы ей отдать. Однако, она обвела рукой четыре кучки и отдала мне деньги - целых двенадцать рублей. Я их сам наторговал. Помог ей сложить в её матерчатую сумочку грибы и сунул деньги в карман. Теперь нужно было снова выложить другие.
Пока я этим занимался, все посторонние мысли куда-то улетучились. Дело в том, что мне не очень нравилось, как укладывают кучки и папа, и мама. У меня на это было особое мнение. И так, извлекая из корзины очередной гриб, я быстро определял, куда его поместить так, чтобы кучка выглядела более привлекательно.
К тому моменту, когда вернулась мама с полной сумкой покупок, я ей вручил сорок восемь рублей. Кучка продавалась за три рубля, значит, я продал без неё шестнадцать кучек, т. е. одну, самую большую, корзину. Она похвалила меня и отпустила погулять. Помню, что я просто помчался в туалет тогда.
Через месяц и шесть дней мы всё-таки купили телевизор. Правда, он был немного меньше экраном - КВН-49, но зато с линзой. Но оказалось, что этого ещё не достаточно. Только на следующий день брат привёз антенну. Она была совсем другая - не такая, как у радиоприёмника. Пока брат, поужинав, сходил в лес за высокой жердиной, пока они с отцом прилаживали антенну к ней, а жердину к углу дома, прошло много времени. И мы в этот день включили телевизор как раз в тот момент, когда диктор, Нейли Широких, зачитывала программу телепередач на завтра. Но это уже не имело значения. У нас был телевизор и завтра мы могли его смотреть всей семьёй.
Вспоминая те впечатления, которые остались от первых телевизоров, от передач, которые мы сначала смотрели все подряд, и сравнивая с тем, что сейчас идёт по телевидению и, главное, в каком объёме, то невольно задаёшься вопросом: "Зачем сейчас столько программ, да и передач, которые почти никто не смотрит?". Когда я написал "никто", то имел в виду, прежде всего, людей воспитанных ещё в старой советской системе. Ведь тогда телевидение показывало не всё подряд, а выбирало тщательно всё лучшее, отвечающее целям нашего общества, благородным целям воспитания молодёжи. И должен сказать, что большинство, то есть нормальные люди были довольны этим, довольны, что в их жизнь не входила социальная грязь. Теперь же, телевидение похоже на большую помойную яму, и способствует пробуждению у молодёжи самых низменных инстинктов.
А мой товарищ, чудом попавший на философский факультет нашего университета и закончивший его, вообще сравнил телевизионную всю систему с религиозными храмами. Да-да, он так и сказал, что в прежние, дореволюционные, времена те, кто был у власти или пользовался её покровительством, старались строить религиозные храмы, где в виде проповедей насаждались именно те порядки, которые были нужны им. Чтобы успешнее эксплуатировать этих же людей, их нужно было сделать послушными и робкими, забитыми и равнодушными уже ко всему. Церковь справлялась с этим великолепно.
Теперь эту роль выполняет телевидение. Оно теперь и устно и наглядно, но продолжает обманывать людей и убеждать их в том, что нужно эксплуататорскому классу. Именно по этой причине и развивается эта "храмина" лжи и обмана такими быстрыми темпами, чтобы побольше оболванивать людей и превращать их в послушных рабов. Чтобы молодёжь и думать не могла об образовании, а превращалась постепенно в рабочую скотину. Существует масса частных каналов, которые своей грязью отвлекают внимание ещё неопытных молодых умов. Когда молодёжь попадает в цепкие лапы этих развращенческих программ, им уже становится не до тригонометрических функций, а Наташу Ростову они называют "Тёлкой". Чего и ждать от такого поколения?