Сразу после войны, пока у Лёнькиных родителей были какие-то деньги в запасе, который образовался из-за того, что тогда и покупать-то было нечего, они решили приобрести корову. Это делали все многодетные семьи, так как со своей кормилицей выживать было проще. У них была корова и до войны, но во время блокады пришлось сдать её государству, так как весь город тогда голодал. Теперь она вернулась к ним и заняла своё достойное место в пустующем хлеву.
Правда, держать такое животное было довольно непросто. Одних кормов за год она съедала столько, что я и сосчитать трудно. Одного сена заготавливали две тонны или, как отец мерил старым безменом, 125 пудов. Надо ещё сказать, что покосы в ленинградской климатической зоне были очень трудные: или это была лесная поляна, покрытая пнями да моренными камнями; или поросшая осокой низина, в которой даже летом стояла вода. Правда, высушенную осоку коровушка охотно поедала. Может быть по той причине, что осока, когда высыхала, становилась мягкой и легко жевалась.
Но заготавливать осоку было тоже не просто. Сначала старшие братья скашивали её поверх воды, а потом днём Лёнька с матерью осторожно выгребали её из той же воды граблями и складывали на кочки, чтобы с неё эта вода стекла. Резиновых сапог тогда у них не было и они ходили в старой обуви прямо по воде. Сначала это было непривычно, а потом и замечать переставали. Вечером помогали братья перенести эти кучки, которые Лёнька сложил с матерью. Они переносили их на носилках на более сухое место, где можно было его распустить и высушить. Когда они несли носилки, с травы ещё капала вода и, значит, они были довольно тяжёлыми.
Потом братья вновь брались за косы и продолжали углубляться в лес по осокистым местам, скашивая участок за участком. Косить надо было много, чтобы получить две тонны сухого сена. Так что, как правило, если стояла хорошая погода, то покос длился недели две, как минимум. Причём, минимум, по той причине, что в ленинградской области кругом были тогда болота и лето, чаще всего, давало погожие дни не надолго, с перерывами на дожди и туманы. А бывали такие года, когда приходилось строить "вешала" - такие сооружения из жердин, на которые развешивалась сырая трава и она, продуваемая со всех сторон, всё-таки к зиме высыхала настолько, что можно было убрать её в стог или сенной сарай.
Иметь каждый день на столе молоко, да ещё с тёплым хлебом, что может быть лучше для детского организма? Но добывать его не так-то просто, как оказалось. Когда мать заболевала, а случалось это часто - послевоенные болячки, Лёньке приходилось ходить в поле и самому доить там Зорьку. Трудно даже описать, как всё получалось, как ему пришлось всё это пережить в десять лет, ведь девочки-сверстницы всё видели и вполне могли его высмеять, а этого он просто не перенёс бы тогда.
Зорька была послушной, так как она Лёньку знала. Он часто крутился возле неё, принося корм и убирая стайку. Но вот его детские руки оказались неспособными выполнить эту процедуру полностью. У Лёньки так ломило суставы в пальцах, что слёзы сами лились ручьём по лицу, не спрашивая его разрешения. Но он так же понимал, что дома ждёт больная мать и она будет расстроена, если он не выдоит полностью Зорькино молоко или хотя бы большую его часть. Так и сидел на корточках, а то и на коленях, и доил.
К счастью, таким его заметила тётя Груша Гладышева. Она жила недалеко от них и знала, что мать болеет. Она была маминой сверстницей. Не спрашивая ни о чём, она сказала:
- Дайка, Лёня, я тебе помогу.
И она спокойно и уверенно завершила весь процесс, с которым Лёнька пока не мог справиться. А дома он восторженно рассказал маме, как всё получилось. Она ведь учила его, как садиться, как разминать вымя, как смазывать вазелинов пальцы рук и соски у их кормилице. Но, кроме умения, как оказалось, нужна ещё и длительная тренировка. Приехавшие с работы братья, дали Лёньке небольшой резиновый мячик и посоветовали, время от времени, сжимать его в руке. Они были оба уже вполне взрослые и доили вечером и утром ещё до поезда, по-очереди, когда мать болела.
А наши поселковские женщины тоже стали по-очереди помогать Лёньке в поле в поле. Но всегда он начинал сам и доил, сколько хватало сил в его детских руках.
А тем временем покос продолжался. Если стояла погода без дождей, и было солнце, но с ветерком, то за два дня сено высыхало, правда, при условии, что его дважды в день переворачивали граблями и притом каждый вечер складывали в копны. В первый день копны делали небольшие, чтобы сено не прело, а во второй - уже делали большую копну, которую, при первой же возможности увозили домой.
Эта процедура тоже была не совсем обычной. Проехать за железнодорожное полотно напрямик не было возможности - мешали: рельсы, насыпь, речушка и тому подобное. По этой причине оставляли тележку во дворе дяди Вани Баранова, и к ней доставляли сено на себе. Делалась такая вязанка из сена на четыре програбушки. В итоге, она весила два пуда или 32 килограмма. Но была довольно большая по размерам. Братья по-очереди нагружали друг другу такие вязанки и несли через рельсы и мост во двор дяди Вани. Расстояние было около полукилометра. В сухую погоду братья шли, обливаясь потом, в самом прямом смысле. От сена шёл жар, да ещё рабочее напряжение всех мышц делали своё дело. Процедура, я вам скажу, не из приятных, особенно когда сено было кругом и кололо, где только могло.
На тележку умещалось четыре вязанки. Их связывали и везли к дому, где укладывали под квадратную крышу стога. Крыша эта была вывешена на четырёх столбах и перемещалась по ним: выше или ниже. Вот тут была и Лёнькина работа там, наверху. Братья подавали ему сено, а он его укладывал, так что все "прелести" сенокоса тоже испытывал в полной мере. Закончив вечером эти дела, они шли купаться на большой пруд. После купания чувствовали себя, словно и вправду заново родились. Вот так им доставалось молочко.
А в один год, когда старшего брата взяли в армию, Лёньке пришлось пройти через серьёзнейшее испытание. Однажды утром выяснилось, что их Зорька загуляла, как сказала мать. И положение было серьёзным. Брат уехал уже на работу, когда это выяснилось, а мать ещё едва передвигалась по дому. И она стала уговаривать Лёню отвести Зорьку к быку. Он был в соседнем посёлке за пять километров от них. Лёни тогда было почти 13 лет и он даже не представлял, как справится с такой сложной задачей. Ведь он уже знал, как ведёт себя загулявшая корова. Знал от своих старших братьев, которые обычно вдвоём отводили её к своему "суженому". А Лёньке предстояло это сделать одному, да ещё в таком возрасте, когда его мощей хватало разве что на то, чтобы погонять её хворостиной. А тут нужно было вести её на верёвке, да ещё на коротком поводке, чтобы она не забодала его. Мать так и наставляла:
- Сынок, главное, сначала петлёй обвяжи ей рога, потом отстегни цепь и, когда выведешь, сразу ухватись рукой за верёвку возле самых её рог. Понял ты меня?
- Понял, - отвечал Лёня не очень решительно.
- У тебя какая рука сильнее? - Продолжала спрашивать мать.
- Правая, - ответил Лёня.
- Значит, при выходе из сарая, ты должен быть слева от неё, понял? Чтобы сразу ухватиться и, чтобы она не вытворяла, держись за неё пока сил хватит. Но, если уж не выдержишь, сразу от неё отбеги подальше, чтобы не боднула.
Вот с такими наставлениями Лёнька и отправился в это "опасное путешествие". От их дома до десятого посёлка Зорька, действительно, несла его на себе. Как он держался за неё и не позволил ей оттоптать себе ноги, Лёнька и объяснить бы не смог. Он только твёрдо помнил, что сделать это надо, иначе молока у них в следующую зиму не будет. И он держался. Пройдя десятый посёлок, он стал ощущать, что не только сам устал, но и Зорька стала уставать тоже. Это его несколько вдохновило и он чуть ослабил верёвку. Во-первых, нужно было дать руке отдохнуть, а во вторых, ему показалось, что она и так поёдёт туда, куда нужно. И предположение его оправдалось. Тем ни менее, когда он привёл Зорьку к той женщине, у которой был бык, то еле держался сам на ногах. Она сразу это заметила и, всплеснув руками, взяла у него повод и сама уже повела её в специальное стойло. Там она привязала её надёжно к перекладине, а Лёню увела в дом и усадила чай пить.
Женщина оказалась очень приветливой и, видимо, знала, понимала и умела, значительно больше Лёни. Она попросила, прежде чем уйти:
- Пожалуйста, сиди отдыхай. Даже можешь прилечь на диван - только не выходи, чтобы не мешать мне, понял?
- Да, - ответил Лёня, а она продолжала:
- Тебе нужно набраться сил на обратную дорогу, поэтому и отдыхай - я справлюсь сама.
Ион, добравшись до дивана, даже не помнил, как заснул и сколько проспал. Разбудила меня всё та же женщина. Она сказала:
- Передай маме, что всё в порядке - пусть не беспокоится. Деньги у тебя с собой?
Лёня протянул ей свёрнутые деньги. Она развернула, пересчитала и добавила:
- Вот и хорошо! Пойдём, я тебя провожу. Обратно она пойдёт спокойно - не переживай. Иди спокойно впереди, а она пойдёт за тобой.
Так и получилось. Зорька снова стала послушной и очень осторожной. Она никуда не дёргалась, а плелась за Лёней до самого дома. Он же чувствовал себя героем. Справиться с таким сложным заданием, да ещё одному - это в его глазах выглядело героизмом. И дело не в силе, которой пока у него ещё не было, как у братьев. Дело было в другом - в том, что он не сдался, не бросил поводок на полпути. И дома первой его поздравила мама с тем, что он сумел справиться со сложной задачей.
Гордый этим Лёня явился в школу на следующий день. И первый же вопрос, который задала ему их классная руководительница, она же завуч, был:
- Почему ты вчера прогулял, Круглов?
- Нина Ивановна, у нас вчера Зорька загуляла, и мне пришлось одному справляться с нею. Мама больная, а брат на работе.
- И как же ты с нею справился?
- Ой, и не спрашивайте. Она так брыкалась - пришлось за рога всё время держать.
Когда она вошла в учительскую, то не удержалась и сообщила:
- И как вы думаете, почему Круглов вчера прогулял?
- Почему? - строго спросила Екатерина Ивановна - директор школы.
- Он, видите ли, один огуливал Зорьку.
- Что-что? - переспросила, смеясь, Екатерина Ивановна.
- А вот, что слышали. Он это так спокойно выпалил мне, что и вопросы задавать было не удобно. А ещё добавил, что она так брыкалась, что ему всё время за рога приходилось держать её.
Все женщины смеялись отдуши и в таком настроении все и направились в классы.
А Лёнька даже знать не знал, как корову огуливают и как потом появляется телёнок. Взрослые ему это не показывали, да и правильно делали. А кормилица продолжала давать молочко, терпеливо принимая от Лёньки и его братьев все ухаживания за ней.
Осенью старшего брата призвали в армию. А через две недели мать увезли на скорой помощи в больницу. Врачи говорили, что надолго. Второй старший брат съездил к матери в больницу и приехал оттуда с приказом отправить Зорьку на бойню. Лёня спросил, почему именно на бойню, но он ответил, что для продажи нужно искать покупателя, а где его сейчас найдёшь - все живут от получки до получки. И он поехал на работу, взял три дня за свой счёт и оттуда заехал в райпотребсоюз - договорился о машине на завтра.
Машина пришла, как и было условлено. Зорьку завели по сходням на машину. Сделать это было бы не просто, но и тут шофёр подсказал, что нужно её заводить за ведром с пойлом. Так и сделали, привязали к скобе, которая была для этого предназначена, и оба брата поехали на бойню вместе, чтобы, пока один оформлял документы, второй мог присмотреть за Зорькой.
На бойне у них всё было приспособлено для поточного приёма животных. Машину сдали задом к железной загородке и Зорьку впустили уже туда. Машина ушла, а старший брат пошёл оформлять бумаги, оставив Лёньку возле Зорьки. Зорька стояла, как потерянная. Она терпеливо ждала, что будет дальше. Присутствие Леньки её немного успокаивало, но Лёнька уже всё понимал и представлял, что будут с ней делать. Душа у него заныла и, вдруг, он увидел, что из глаз зорьки потекли слёзы. Она стояла, опустив свою рогатую голову, и плакала. Этого Лёнька не мог вынести и он сам заплакал так же безмолвно, так же, опустив голову. И потом он всё время думал, как могла Зорька почувствовать, что у него делается внутри? Ведь она не плакала, пока не заныло у него в груди.
Когда они вернулись домой, то дом, казалось, совсем осиротел. Даже когда увезли мать, в доме ещё оставалась живая душа, с которой Лёнька был связан какими-то внутренними связями, душа, о которой нужно было заботиться. А теперь и связи оборвались и заботиться было не о ком. Правда, оставался ещё младший брат, но с ним они просто жили как одно целое - какая там забота?