В детстве я была полным ребёнком. Наверное, даже скорее толстым. Во всяком случае, так мне говорили и мать и сестра и мамина бабушка. А уж про детвору и говорить нечего. И я, в общем-то, всегда считала себя не красивой и страшно завидовала сестре, которая могла втянуть живот и он у неё уходил вообще под рёбра. Мы жили очень не богато. Покупать новые вещи большой возможности не было и мама шила на себя и нас с сестрой сама. Ирке шились вещи красивые с оборочками и складочками, а про меня мама всё время говорила, что на меня шить не сложно: мешок с тремя дырками для головы и рук -- вот и платье готово. Я так себя и воспринимала.
Первой моей любовью был соседский мальчик -- Костя, жгучий брюнет с голубыми глазами. Мне в ту пору было чуть больше одиннадцати, а Косте около тринадцати лет. Особенно красивыми у него были губы -- чётко очерченные с тонкой полоской тёмных усиков поверх. Он был хорошего роста и прекрасного телосложения. Я может потому в него и влюбилась, что он оказался первым мальчиком в моей жизни, проявившим в открытую хоть какой-то интерес ко мне. Правда, интерес этот выражался в несколько странной форме.
Мы жили в доме, где на три подъезда пацанов был только один подъезд с девочками, ну так получилось. Я жила в пацанечьем подъезде. Т.е. я не хочу сказать, что девочек, кроме нас с сестрой, там вообще больше не было, но почти все они были либо слишком маленькими, либо слишком взрослыми, чтобы принять меня в свою компанию. Так что подружка была у меня только одна -- девочка с пятого этажа Светка. У них в семье было трое детей. Она была года на полтора старше меня, худенькая, подвижная, с косичками и не очень яркими веснушками на носу и щеках. Если мы играли в классики или вышибалы или ещё какие-то игры вроде этого -- Светка всегда выигрывала. И хотя меня это задевало, но как-то не особо мешало нам дружить. У неё был лёгкий и дружелюбный характер и она в отличие от моей сестры никогда не смеялась, не дразнила и не издевалась надо мной за мою неуклюжесть. А я к той поре уже давно смирилась с мыслью, что до совершенства мне никогда не дотянуться.
Кроме Светки у меня была компания мальчишек, с которыми я тоже дружила. Правда, почти все они были младше меня на два-три года, только Костя был постарше. Заводилой был, конечно же, Костя. Я просто ему в рот смотрела и ловила каждое слово, каждый взгляд, брошенный в мою сторону. Мы всё время ходили друг к другу в гости. Собственно, это даже гостями нельзя было назвать. Мы просто могли проторчать целый день у кого-нибудь дома, а потом или шли всем гуртом на улицу, или играли в подъезде в жмурки.
Когда мне было лет девять или десять Костя придумал игру в медвежат. Играли, как правило, у него, когда родителей не было дома. Игра заключалась в том, что я -- медведица, а мальчишки -- мои медвежата. И, поскольку медведи одежды не носят, то и мы должны были раздеваться донага. Дальше все ложились на Костину постель и поочереди рассматривали друг друга. При этом Костя всегда страшно обижался, если я уделяла ему недостаточно внимания. Я не понимала до конца смысла этой игры, хотя и чувствовала, что мы делаем что-то, чего делать было нельзя. Не скажу, чтобы эта затея мне очень сильно нравилась, но ещё меньше она мне почему-то начала нравиться, когда он придумал, что теперь медвежата выросли и превратились в больших медведей. Потому, что, как он сказал, пришло время делать медвежат. Что это значит никто, кроме Кости, не знал. Тогда он объяснил, что теперь они все по-очереди должны ложиться на меня. Тут я запротестовала и заявила, что мне надоело лежать голой и уж тем более, когда кто-то должен будет на меня взбираться. Косте ничего не оставалось делать, как согласиться на трусы и майку. После этого ни я, ни другие мальчишки играть в медвежат больше не захотели. Пацаны вообще перестали приходить к Косте в гости. А меня он ещё какое-то время приглашал. Но довольно скоро и мне разонравилось бывать у него. Все игры, которые он придумывал носили какой-то станный характер. Он мог, например, начать обучать меня самозащите. Выражалось это в том, что он сажал меня за стол, давал карандаши и бумагу и просил что-нибудь нарисовать. Когда же я начинала рисовать, он просовывал у меня под мышкой руку и начинал очень больно сжимать мою ещё неоформившуюся, совсем детскую грудь. Или мог просто поднять и швырнуть меня на кровать и залесть рукой ко мне в трусы. Я не знала зачем он это делает, хотя и понимала, что этого делать нехорошо. И от того, что мы делаем что-то недозволенное, мне было очень неприятно. Тем более, что всякий раз он спрашивал меня как я собираюсь защищаться в таких случах, а я не знала, что ответить.
Через некоторое время Костя занялся плаванием и превратился в настоящего широкоплечего красавца. Времени у него уже не оставалось, тем более что и в общеобразовательной школе и в спортивной он показывал блестящие результаты. Я же в школе в отличницах вообще никогда не была, более того -- едва перелезала с тройки на четвёрку. А уж про спорт и говорить нечего. Моя сестрица тоже занималась плаванием в одной секции вместе с Костей. Несмотря на то, что я перестала бывать у него дома, он довольно часто приходил к нам, но общался уже в основном с моей сестрой. Вот тогда-то я и познала первые муки ревности. Я бесспорно отдавала первенство сестре -- в моих глазах она была и красивее и умнее меня, но мне было сташно обидно, что меня вот так вот взяли и выкинули за борт. Я ужасно переживала и плакала. И в конце концов решила написать ему письмо о том, что люблю его. За этим занятием меня и застала сестрица. Она мне тогда сказала:" Ты его не знаешь, а я знаю. Он -- эгоист. Он ради своих целей пойдёт по головам и по трупам."
Я почти ничего не поняла, но про себя решила, что эгоист -- это должно быть что-то совсем уже невозможно плохое. И меня взяло такое зло! Да, как он мог позволить себе стать таким плохим человеком?! Моему возмущению не было предела. Если раньше я проводила часы перед зеркалом, пытаясь добиться, чтобы мой взгляд выразил максимально возможную гамму моих чувств к нему, и потом в школе на переменах бегала, разыскивала его, чтобы непременно бросить на него один из тех горящих, как мне казалось, нежных взглядов, то теперь всякий раз уже действительно случайно столкнувшись с ним, я отворачивалась в сторону и шла, с гордо поднятой головой. Раз он эгоист, раз он позволил себе стать эгоистом -- так ничего, кроме общественного презрения и порицания, не достоин. А дальше, едва добежав до ближайшего девочкового туалета, заливалась горючими слезами по своей загубленной любви.
Наступило лето и мои родители отправили нас с сестрой, как всегда, на всё лето в лагеря. Только Ирка уехала в спортивный лагерь вместе с Костей, а я в пионерский. Всё лето на танцплощадке крутили песенку
"Там, где клён шумит над речной волной,
Говорили мы о любви с тобой.
Опустел тот клён, в поле бродит мгла
А любовь, как сон, стороной прошла..."
И как только начинали звучать первые аккорды, я уходила в лес и рыдала, прислонясь к какой-нибудь корявенькой берёзке. В столовку меня не могли загнать и палками. Когда наступало время обеда или ужина, я уходила на качели и раскачивала доску так, что металлические прутья, на которых она крепилась, начинали биться о верхнюю перекладину. Я понимала, что на такой скорости никто даже пытаться не будет меня остановить. И действительно, девчёнки, пошумев, обычно убегали жаловаться воспитательнице или пионервожатой и, пока они бегали, я быстренько тормозила качель, слезала и уходила в лес. Всё лето я просидела на зелёной землянике и в итоге, когда приехала домой, то моя родная мама меня не узнала. Т.е. только когда на площади около пустых автобусов остались уже мы с ней вдвоём, она подошла ко мне и неуверенно спросила:"Анна, это ты?"
Таким образом за одно лето я сбросила десять килограммов веса и превратилась в очень фигуристую девочку-подростка. Мать тут же подоставала свои старые наряды, оставшиеся ещё с её студенческой юности, чуть их подправила и отдала мне. Теперь пришёл черёд моей сестры ревновать. Доходило до абсолютного моразма. Она запросто могла затеять ссору, например, из-за чайной ложки, которой я собралась размешать сахар в чае и которая почему-то вдруг ей приглянулась больше остальных. Или из-за трусов и носков, которые самым непонятным образом из моих вдруг становились её. Или в какой-то момент она решала, что комната, в которой она до сих пор спала больше её не устраивает. Вынь и положь ей ту комнату, где сплю я. После недолгой, но бурной перепалки мать обычно решала, что действительно эта комната ей удобнее и начиналось великое переселение народов.
Отношения же с Костей зашли окончательно в тупик. Я настолько привыкла отворачиваться при его появлении, что делала это просто автоматически. Если бы ему хоть раз пришло в голову зажать меня и потребовать отчёта в таком моём странном поведении, вряд ли бы я нашлась, что ответить. Но он этого не делал. А потому медленно и верно начал превращаться в посмешище для всего двора. Дело в том, что все наши дворовые кумушки были полностью в курсе наших сердечных дел. И то, что не заметил или проигнорировал в своё время Костя, не укрылось от их всевидящего ока, равно, как мои дальнейшие боевые действия. Похудев и загорев за лето, я вдруг совершенно неожиданно для себя оказалась очень хорошенькой девочкой, мимо которой уже практически ни один парень не мог спокойно пройти. Не был исключением и Костя. Он всячески старался оказывать мне знаки внимания -- без толку. Тогда он решил перейти к более активным действиям. Заметив меня, гуляющую во дворе, он сажал своего младшего братишку на трёхколёсный велосипед и начанал катать его прямо перед моим носом. Но мой взгляд был направлен куда угодно, только не в его сторону. Отчаявшись, он пару раз проехался колесом братишкиного велосипеда по моей ноге. Но и тут не удостоился даже возмущённого взгляда. Я была тверда, как скала. Тут уже все дворовые кумушки просто покатились со смеху. После чего, смерив его презрительно пару раз, я гордо удалилась. Уходя, я услышала, как одна из баб мне вслед заметила:" Ай, да Анна! Парня просто убила наповал!" И опять дружный взрыв хохота.
Вместе с такой неожиданной трансформацией в моём облике начали происходить изменения и в моей жизни. Одна из самых красивых девочек в классе вдруг захотела взять меня в свою компанию. И другие мои одноклассники уже гораздо охотнее приглашали меня на всякие празднования. И я ушла из нашего двора. Мальчишки, с которыми я в детстве дружила, тоже подросли и обзавелись своими подростковыми компаниями. Закончилось детство. По-окончании восьмого класса я поступила в техникум на другом конце города и уже совсем перестала бывать во дворе.
Костя после школы поступил в училище гражданской авиации, потом и вовсе уехал из города. Женился, но семейная жизнь у него не сложилась.
Когда мне было 22,5 года я уехала из Ульяновска в Ижевск. Потом родился сынишка и мать перевезла нас назад в Ульяновск. Костя к той поре развёлся с женой и жил вместе со своими родителями. Много утекло воды за десять лет. Но по- старой и уже, признаю, дурацкой привычке я продолжала отворачиваться всякий раз при его появлении. Не за долго до отъезда в Америку я случайно столкнулась с ним на улице. Я шла в магазин и, заворачивая за угол, внезапно налетела на него. В растерянности совершенно неожиданно для себя я выпалила:"Привет!" Он шарахнулся от меня так, как не шарахнулся бы, наверное, разверзнись у него под ногами земля. Немного оправившись от шока, ответил:"Привет". После этого он заходил к нам пару раз позвонить по телефону -- впервые за десять лет. Я знала, что он живёт с какой-то разведённой женщиной и помогает ей воспитывать сына. За пару месяцев до нашего отъезда они расписались.