Золотистое октябрьское утро у меня началось с ломящей боли, расходящейся от эпицентра где-то в глубине рта по щеке, виску, левому глазу и затылку. Я не могла спать с полуночи, ворочалась на скомканных простынях, свернула полотенце жгутом и вымещала на трещащей под сильными руками ткани своё отчаяние.
Разумеется, я не позвонила в скорую стоматологию, а глотала обезболивающие и как всегда им проигрывала. В половине четвёртого, полная как аквариум выпитой водой и плавающими в ней таблетками, я едва добежала до туалета. Нависла над унитазом и моментом, вместе с горьким привкусом желчи, освободилась ото всего, кроме неутихающей боли. Заперлась изнутри и съехала по стене на кафельный пол. Пальцами перебирала швы между квадратиками плиток и, морщась, сглатывала тягучую горькую слюну. Во время зубной боли всегда чувствуешь себя слюнявым бульдогом. Беззубым слюнявым бульдогом.
Рассвет застал меня выкручивающую полотенце и рыдающую в своей комнате. Я ненавидела своё тело в эти минуты особенно остро. На полу возле кровати валялись следы моего вечернего позора: фантики от шоколадных батончиков, пакет из-под гадкой уличной шаурмы. Божественной ароматной уличной шаурмы. Стоило начать заметать следы до пробуждения сестры.
Я села на кровати и свесила над полом ноги. Сегодня они казались растолстевшими ещё немного. "Сантиметра три" - прикинула я, поморщившись от отвращения к себе. Вытащила из-под кровати пакет и, стараясь шуршать им и обертками как можно тише, принялась собирать мусор. Под кроватью, куда Анька заглядывала не каждый день, уже скопились следы жертвоприношений богу моего состояния. Я выудила пустую упаковку из-под чипсов с беконом и обнюхала её. Не удержалась и заглянула внутрь. Пусто, только немного приправы на стенках. Я разорвала упаковку и облизала те места, где оставались крупицы. Стало мерзко от себя. Я запихнула пачку в пакет с мусором и достала из-под матраца заначку с мармеладом.
-Анька. Сука, - я швырнула пакет с некогда вкусными мармеладкам об стену. Пакетик лопнул и химическая жижа средства для мытья посуды, разъевшая мармелад, выплеснулась и потекла вниз, оставляя на обоях мокрый след.
Из-за двери послышалось шарканье тапочек. Я проворным движением сгребла оставшийся мусор в пакет, в два шага преодолела путь до окна и вышвырнула все в форточку.
-Лиля! Ты опять жрешь? - она распахнула мою дверь, а я невольно вздрогнула и спрятала за спину руки.
-Чего у тебя там? - Анька выглядела помятой и не в настроении. Я не шелохнулась. Сестра обошла меня вокруг, но ничего не нашла. Нахмурилась, заметив на стене пятно и лужу у плинтуса.
-Свинья ты, Ли. Неблагодарная тварь.
Анька расправила вечно сутулые плечи и почесала своими грубыми лапищами взлохмаченную голову. Её темно-карие глаза вперились на меня, не моргая.
-Что-то ты уже натворила с утра, - пробубнила Анька.
Я пожала плечами. В эту минуту, отступившая на мгновение боль, резко стрельнула в зуб и охватила левую часть лица, головы и шеи. Видимо, выражение лица у меня изменилось, потому что сестра тяжело вздохнула, развернулась и, махнув рукой, пошаркала в свою комнату.
Я трясущимися руками выдвинула ящик стола и выдавила из пластинки в рот сразу три таблетки обезболивающего и, не запивая, проглотила. Боль продолжила стрелять в зуб, и я помчалась в ванную. Схватила зубную щетку, включила тёплую воду, и принялась чистить, пока боль не утихнет.
Это было моим последним открытием - если массировать щеткой больную сторону челюсти, то спустя минут пятнадцать боль становится ноющей, и с ней уже можно хотя бы соображать нормально.
Я чистила замусоленной щеткой зубы и смотрела в глаза отражению. Рожа стала совсем как у свиньи - оплыла, блестит, в прыщах. Я остановилась, увидев на плече созревающий большой прыщ.
Конечно. Вчера на ночь была шаурма. Я обернулась спиной и чуть приспустила майку. Между лопаток уже образовалась целая россыпь. Я дотянулась пальцам до одного и, щёлкнув, он выстрелил на поверхность зеркала. Жирная желтоватая гадость. Краем Анькиного полотенца я стёрла её.
Зуб слегка успокоился, а я включила воду и стала набирать ванну. Добавила любимой пены с запахом корицы и разделась. Из Анькиного шкафчика вытащила сантиметровую ленту и померила талию. Восемьдесят девять. Было время, когда такой объём имела моя грудь. Я померила и её. Сто двадцать. Бедра оказались сто сорок два. Действительно - плюс три сантиметра за ночь.
Я смяла ленту и сунула её кое-как в шкафчик. Горячая пенная вода уже ждала меня. Я опустилась в полупустую ванну и своим телом подняла уровень воды до максимума. Ступней я нажала на ручку смесителя и легла, слушая тишину и легкую пульсацию в больном зубе.
Под веками расходились круги, но сквозь тёплую негу я почувствовала, как резко стало резать в желудке.
Я ругнулась едва слышно и, задержав дыхание, съехала под воду.
В воде всегда особая слышимость. Так я обнаружила, что соседи снизу купали в эти минуты дочку, и она кричала: "Папа! Папа! Я люблю тебя! Папа! Смотри: я фея!" А этажом выше пропиликала машинка об окончании стирки.
Я вынырнула и сделала глубокий вдох. В желудок словно нож вставили и крутили вокруг оси. Я почувствовала новый рвотный позыв и успела дотянуться до раковины. В желчи плавали не растворившиеся три таблетки. Я смыла следы и снова отправила зубную щётку в рот.
Мобильный телефон запел песенку, оповещая, что пора просыпаться на работу. Когда-то я остановила свой выбор на ней, так как верила, будто она сможет заряжать меня по утрам хорошим настроением. Напротив, я возненавидела и песню, и исполнителей, и будильники.
Пять часов - отличное время. Я на скорую руку помыла голову, сбрила с ног и подмышек волосы. Вылезла и развернула своё полотенце. С него посыпались на пол остатки еды. На чёрном кафеле даже близорукая сестрица белые крошки может разглядеть. Я кое-как тряпкой загнала сор под стиральную машину и, наконец, вытерлась сама. В большом зеркале отражалась как будто не я.
Я взяла в ладони отвисающую грудь, постаралась втянуть живот и принять женственную позу. Чуть выпятила зад, одну ногу завела за другую и попробовала улыбнуться себе. Омерзительно. Я поставила ногу на бортик ванны и принялась через отражение разглядывать шершавое покраснение на ляжке. Натерла при ходьбе. Раньше меньше было.
Я отпустила сиськи и ещё раз глянула на себя.
Кого я пыталась обмануть? В какую позу не встань - безобразно. В профиль ещё хуже. Так становится видно, как жировой фартук уже нависает, закрывая почти полностью клин рыжеватых волос.
Я надела хлопковые трусы. Моё последнее приобретение из одежды было сделано в магазине больших размеров.
Я вспомнила, как стыдно мне было. Я не решалась туда поехать около недели, всякий раз находя новые отговорки. Конечно, самой любимой было то, что с завтрашнего дня я беру себя в руки, и я никогда не буду носить одежду для жирных.
Сходила. Купила трусов, и продавщица, как мне показалось, даже не посмотрела на меня осуждающе. Конечно! Она же таких каждый день обслуживает!
Новые трусы в руках казались непозволительно огромными. А на жопе - точно по размеру. Хотя их пошлый леопардовый цвет с ненадёжными черными рюшами по краям мне категорически не нравился, я просто не готова была ехать в другой специализированный магазин через весь город. Поэтому я схватила их - первые попавшиеся - и побежала на кассу. Мне всю дорогу казалось, что люди вокруг знают, что я купила этот огромный кошмар и еду из магазина для жирных баб.
Бабушкиного типа лифчик я выбрала с застежкой на груди. Сзади его застегивать оказалось очень тяжело. Или я не могла никак привыкнуть к новым формам.
Я с трудом втиснулась в джинсы и затянула ремень. Над ремнём нависли так же уже натертые бока и живот. Я нырнула в безразмерную свободного кроя чёрную кофту и закрепила на голове тюрбан из полотенца.
Анька, в махровом халате, стряпала себе завтрак. У неё был поджаренный хлеб, сосиска и кружка чая. Мне, словно скотине, она швырнула на стол миску с овсянкой на воде.
-Жри.
Я села и посмотрела в тарелку. Овсянка как овсянка. Я вспомнила, как в детстве любила овсяную кашу на жирном деревенском молоке, с кусочком сливочного масла, ложкой мёда, ягодами черники или малины и положенной после конфетой от бабушки за хороший аппетит. Анька уже доела, когда я очнулась от возобновившихся резей в животе. Я покидала в рот овсянку, стараясь не жевать на левой стороне, запила водой и почувствовала, как в глазах стало мутиться. Закружилась голова. Я побоялась вставать.
-Какого ты ещё не вышла?! - Анька незаметно для меня вновь показалась в дверях. Она уже была при полном параде: в облегающем платье, сапогах на тонкой шпильке, с уложенными в стальное каре волосами, не докрасившая помадой губы. Я посмотрел на её ускользающий, расплывающийся рот, очерченный бордовым карандашом. Будничное событие. Я старательно артикулируя ответила:
-Задремала. Сейчас кофе сварю себе и поеду.
-Позвони на работу, чувырла, - Анька удалилась в ванную дорисовывать лицо.
Я набрала начальника, выслушала гудки и автоответчик. Сбросила. Добрела до своей комнаты, заперлась и упала на кровать лицом вниз.
Проснулась я от звонка. Взяла телефон и увидела на экране номер начальника:
-Алло, - прохрипела я в трубку.
-Лиля, здравствуй. У тебя что-то случилось? Извини, только сейчас от тебя пропущенный увидел.
-Здрасьте, - я откашлялась. - Да, мне сегодня нехорошо. Можно выходной за свой счёт?
-Может больничный лучше? Ты в последнее время часто болеешь. Давай-ка обследуйся как следует, - в его голосе звучала искренняя забота.
-Не. Мне только денёк. Отлежаться, и я вновь в строю.
-Ну, хорошо. Выздоравливай, Лиличка. Если что - я не против больничного. Себя надо беречь.
-Спасибо.
Я нажала на отбой и вновь закрыла глаза. Определённо, мне стало легче. В голове прояснилось, боль ушла. Встав, я почувствовала неладное. Подозревая, в чем дело, я взглянула на пальцы рук. Они были белыми и неестественно большими. Я сморщила нос, скосила рот влево, затем вправо, приподняла бровь. Мне словно что-то мешало управлять лицом. Уже поняв, в чем дело, я нехотя дошла до зеркала.
На меня смотрело из зеркала лицо китайского пчеловода, не меньше: опухшее, желтовато-бледное, с набрякшими сверху розоватыми веками, с водянистыми мешками под глазами. Распухла я вся.
-Хорошее начало дня, - проговорила я вслух, но губы меня едва слушались. Я укусила себя сначала за нижнюю, затем за верхнюю губу. На проверку они оказались почти не чувствительными к боли.
Я побрела на кухню к холодильнику. Внутри оказалась сковородка с Анькиным ужином, пара обезжиренных йогуртов с той поры, когда я ещё влезала в платье сорок второго размера. Взглянула на срок годности - месяц назад уже можно было выбрасывать. Я отправила их в ведро и подлезла за плиту. Там Анька прятала от меня самое вкусное. Вдруг вновь закружилась голова, но рукой я уже ухватилась за шуршащую упаковку. Это обещало поправить мои дела. Держась бедром, свободной рукой за угол кухонного шкафа, я с трудом разогнулась. На свет я вытащила круассаны с шоколадной начинкой.
Я открыла пакет, закинула в себя три штуки и тут же запила чаем из носика заварочного чайника. Голод отпустил. Я неспешно доела оставшиеся круассаны, а упаковку отправила в форточку.
Включила телевизор, и под рекламу, где стройная молодая девушка в одежде пастельных тонов, с улыбкой рассказывала о наладившемся пищеварении с тех пор, как она по вечерам стала пить йогурт с биодобавками. Я усмехнулась, хотя весело мне не было.
В комнате на стене у меня висел календарь, где я отмечала дни, когда ходила в туалет. Это помогало мне не путаться. Как раз был плановый день, а значит, нужна была двойная доза слабительныхотя я не чувствовала себя ещё готовой. Но лучше было позаботиться о делах туалетных в свободный день, чем на целый час запираться в кабинке на работе днём позже. Я выключила не способный отвлечь или развлечь телевизор и побрела к себе. В тумбочке с лекарствами не оказалось микроклизм и даже таблеток.
Я с чувством выругалась в голос и пнула ногой ящик. Он влетел на место, а я откинулась спиной на пол. Было тошно от себя, было жалко себя, было невыносимо находиться в этом теле.
Я давно свыклась с мыслью, что моё тело ненавидит все, что я творила с ним на протяжении последних десяти лет. Моя любимая бабушка, дожив до семидесяти пяти, не испытывала и половины того, что досталось мне. Мне и маме, которая научила меня пятнадцатилетнюю, как кушать и оставаться всегда стройной. Мама умерла пять лет назад. Ей было сорок пять, но выглядела как скукожившаяся старуха. У мамы к тридцати восьми не было ни одного зуба, от неё всегда исходил тонкий запах рвоты вперемежку с едкой горечью.
Анька не была на похоронах, как и мамин последний мужчина, с которым они прожили вместе пять лет. В день её смерти он назвал мою маму психичкой. Это был единственный раз, когда мы услышали от него злое слово. Обычно очень сдержанный и отстранённый человек, он игнорировал все ненормальное, говоря, что каждый сам выбирает себе путь.
2.
Мне было пятнадцать, когда я всерьёз начала задумываться о фигуре и своей привлекательности. У меня были тяжелые каштановые волосы до лопаток, ровные белые мелковатые зубы, круглые навыкате глаза фисташкового цвета. Кожа на высоком открытом лбу слегка была тронута подростковыми бесцветными прыщиками. Небольшой рыхлый животик, аккуратная грудь и "тяжелый низ", как принято говорить. Из-за попы, пышных бёдер и растекающихся по сиденью ляжек я и комплексовала.
Девочки из моего класса были худенькими, с едва намеченными женскими формами: длинные руки и ноги, узкие плоские бёдра, скромно выпирающие бугорки груди под кофтами. Некоторые уже осветляли волосы и пользовались косметикой втайне от родителей, другие предпочитали кричащий макияж и бунтарские тяжелые ботинки на рифленой подошве, третьи откровенно флиртовали с парнями, висли на них, чуть что - старались коснуться других хоть рукой, хоть волосами, хоть слегка задеть бедром.
Среди них я выделялась габаритами и врожденной неестественной бледностью кожи. Мать поделилась со мной не только своим страшным секретом стройности, но и желтовато-оливковой кожей. Из-за неё ещё с детства я от особо сердобольных прохожих слышала вопрос: "Девочка, тебе нехорошо?" Были те, кто советовал проверить печень, почки, сахар в крови, и на пятнадцатом году жизни я окончательно утвердилась во мнении, что моя кожа безобразна так же, как и нижняя часть тела.
Моей единственной подружкой была скучная отличница-зубрила, не отличавшаяся ничем, кроме маниакального упорства в учебе. Скорее, она не училась, а заучивала, но наших бездарных преподавателей такие мелочи не волновали. Настенька была примером для подражания, а на деле - главным антигероем класса.
Мы говорили о домашних заданиях, очереди на дежурства, обнаглевших малолетках, и это было ещё более фальшиво, чем скрипка в руках праздного балагура. Я завидовала другим девчонкам, но они меня не замечали большую часть времени. Иногда я случайно усаживалась сразу на два места, и тогда на меня со всех сторон сыпались плоские шутки, острые шпильки по поводу толстого зада. Как правило, мне большого труда стоило сдержать слезы и не опозориться.
В то утро я надела новые джинсы с небольшой россыпью страз на задних карманах и кружевной вставкой у правого спереди. Левый был украшен аккуратной вышивкой-цветком. Этими джинсами я гордилась, ведь большого упорства стоило убедить маму, что именно они мне нужны. Я видела похожие на крутых девчонках из платного лицея и считала, что одноклассницы уж точно отметят мой вкус.
Пыхтя, я втиснулась в них, застегнулась и покрутилась перед полноростовым зеркалом на дверце шкафа. Забрала тяжелые локоны в хвост, надела футболку и свитер с горлом. Понравилась себе и в хорошем настроении побежала в школу. Анька всю дорогу плелась рядом молча, уткнувшись в тетрадь по химии и что-то бубня себе под нос. Она даже вопреки обыкновению не стала пытаться растоптать мои воздушные замки.
-Лилька, привет! - меня встретила у входа Настя, но я не хотела больше ходить с ней все перемены подряд. Я вцепилась пальцами в поролоновую лямку рюкзака и, сфокусировав взгляд на Настином сальном хвостике, впервые отступилась от человека:
-Привет, Настя. Я гляжу, голову ты последний раз в прошлую субботу мыла.
Настя визгнула и рванула на выход, больно толкнув меня плечом в плечо. Я обернулась и увидела, как одноклассница расталкивая малолеток, прорывается на улицу без куртки, шапки и сменки.
-Что это с тобой, Фролик? - голос за моей спиной принадлежал Устиновой - самой главной заводиле среди компании девчонок-тусовщиц из нашего класса. Я обернулась к ней. Кривя рот в усмешке, Устинова пыталась скрыть улыбку.
-Решилась сказать ей просто, - я, наконец, сняла парку и шапку.
-Фролик, да ты модница! - Устинова оглядела меня с ног до головы и присвистнула.
-Спасибо.
Я переминалась с ноги на ногу, чувствуя себя глупо и радостно. У меня слегка запекло щеки и губы.
-Ладно, Фролова, чего встала! Пошли на матишу!
Спустя пять минут я радостная ворвалась в класс математики, пряча довольство от окружающих. Если похвалила Устинова, то это была победа. Я села за свою вторую парту, а пояс джинсов впился мне в живот. Я поправила свитер и порадовалась, что этот недостаток делает мою талию зрительно уже.
В класс ворвалась Сова - наша математичка. Из-за сходства пропорций мою попу тогда многие называли "совиной жопой" и не стеснялись говорить, что в будущем меня ждут именно такие габариты. Сова была огромной, медлительной, а носила каре до мочек ушей круглые очки в роговой оправе. Её бессменная чёрная юбка подмела собой пол, пока Сова не плыла до учительского стола. Наконец, она повалилась в кресло. То жалобно охнуло под её весом.
-Тишина! - Сова всегда начинала урок с командного тона. - Напоминаю: на прошлом уроке мы обнаружили двенадцать двоек за домашнюю работу! Проверять будем с конца списка ради разнообразия! Фролова! Номер шестьсот три! К доске!
Я зажмурилась на секунду, выдохнула, схватила тетрадку и вышла. У доски я полистала домашнюю работу и нашла требуемый пример. Взяв в руку мел, я потянулась к левому верхнему участку доски, и в самую ту секунду, из-под задравшегося свитера вылетела и ударила в полотно доски железная пуговица из джинсов. Оставив отметину, она укатилась под стол к Сове. Я от неожиданности выронила мел и тетрадку, схватилась за края расходящихся джинсов и оглянула замерший класс.
Через мгновение все хохотали. Я перевела взгляд на математичку, но у неё оставалось строгое злое лицо, бескровные узкие губы она сжала в плотную полоску и смотрела на меня сквозь бликующие в свете ламп очки маленькими серыми глазками.
-Тишина в классе! - голос учительницы раскатом прошёлся по классу. Все замолчали. Устинова продолжала хихикать в кулак.
Сова нырнула под стол и вытащила мою злосчастную пуговицу. Положила на край стола.
-Фролова, иди домой переодеваться. Тетрадь и дневник мне на стол. Я проверю домашнюю работу и напишу тебе, что надо решить к следующему уроку.
Под абсолютную тишину я забрала пуговицу, оставила требуемое и, придерживая джинсы одной рукой, вышла из класса. Из школы.
Пришла домой, упала на кровать лицом вниз и разрыдалась.
Выплакавшись, я уснула так же, как была: в уличной обуви, распахнутой куртке с полуспущенными джинсами и торчащими из-под них колготками. Меня разбудила мама. Она положила сухую невесомую ладонь мне на плечо, а пальцами другой приспустила хвост на моем затылке.
-Лиленька, девочка моя. Что стряслось?
-Я почувствовала особый мамин запах и обернула на неё заплаканное припухшее лицо.
Мама легла рядом со мной и обняла. Наши лбы соприкоснулись, волосы перемешались. Мама взяла мою ладонь в руку и слегка пожала:
-Лиленька моя, что случилось?
Вместо ответа я снова всхлипнула, и слезы против воли покатились из глаз на подушку и волосы. Мама тыльной стороной ладони стёрла с моего носа каплю и улыбнулась.
Я открылась маме, рассказала как на духу события утра и почувствовала, как мне, оказывается, не хватало маминого участия.
-Лиль, я могу научить тебя быть стройной и ни в чем себе не отказывать, если ты хочешь.
-Научи! Научи меня! - я от волнения села и рукавом утёрла лицо. Мама приподнялась на руках и прислонилась спиной к стене.
-Все просто, дочка. Если ты чувствуешь, что съела лишнее, то можешь, пока оно не переварилось, отрыгнуть обратно. А если ты уже опоздала, то выпей таблетку слабительного, и все будет в порядке. Так все женщины делают время от времени.
Я стиснула маму в объятиях. Я считала это гениальной находкой! Преисполненная нетерпением, я уже представляла, как никогда больше не буду всеобщим посмешищем в школе.
Я починила пуговицу на новых джинсах, но тут же затолкала их на дно шкафу - погребла под старыми игрушками и стопкой детских журналов с наклейками. Тем же вечером я решила опробовать мамин совет на практике. Не отказывая себе за ужином ни в чем, я съела крабовый салат, заправленный майонезом, жареной с луком картошки, две тефтели и пастилу. Моментом я ощутила тяжесть в животе и одышку. Посидев на кухне, пока Анька не уйдёт делать уроки, а мама с дядей Витей не отправятся на прогулку, я торжественной походкой направилась в туалет. Я заперлась изнутри, села на пол перед унитазом и засунула в рот два пальца. Давить на корень языка оказалось страшно и неудобно. Я осторожно нажала и прочувствовала первый спазм. Я закашлялась, но ничего. Только на глазах немного проступили слезы. Я нажала во второй раз, и снова только кашель.
Я вскочила и, боясь, как бы еда не начала уже перевариваться, побежала в ванную. Покрутившись в поисках чего-нибудь подходящего, я обнаружила зубную щётку. Вернулась в туалет и уже рукояткой зубной щетки надавила на корень языка. Меня впервые вырвало по заказу.
Во рту осталась горькая тягучая слюна, которая никак не хотела сплевываться. Я убирала её нить рукой, но она продолжала тянуться. Я отмотала от рулона бумаги кусок и вытерла слезящиеся глаза, рот, подбородок и руки. Сглотнуть остаток густой слюны я не решилась, и мигом перебежала в ванную. При виде капли рвоты на одежде меня накатило новым приступом, и уже через полминуты я смывала в раковину остатки ужина. С остервенением я чистила зубы, и до ночи не могла отделаться от горечи во рту. При каждом глотке слюны, простой воды, чая мне чудился привкус рвоты. Я зареклась никогда не пользоваться маминым советом.
Все повторилось на следующее утро. Я проснулась от сосущего чувства голода и тут же направилась на кухню. Дядя Витя жарил яичницу и смотрел новости. Я стащила со стола свежие гренки, намазала сверху вареньем и вприкуску с колбасой съела все, даже не сев за стол. В ванной я вспомнила о позоре в школе накануне и зареклась больше не жрать. А чтобы вернуть утреннюю легкость, я вытянула из стаканчика зубную щётку и отправилась в туалет.
Открытие пришло спустя неделю, когда на мне вдруг стали висеть мешком единственные верные брюки, которые ещё не стали мне малы. Я с подозрением отнеслась к случившемуся и просто застегнула ремень на одну дырку туже. Ещё через неделю Устинова снизошла до меня, сказав: "Фролик, хорошеешь. Но штаны подтяни". Тогда ко мне пришло осознание, что маминым советом можно пользоваться не только от перееданий, но и для быстрого похудения.
Мама вела себя как обычно, словно со мной ничего не происходило, а Анька следила за мной своими глазками-букашками из-под отросшей челки и нахмуренных бровей. Она то и дело ловила меня у туалета и, встав поперёк коридора с упёртыми руками в бока, пристально смотрела мне в глаза.
Сестра ничего и не говорила, да и, несмотря на два года разницы, между нами не было ни дружбы, ни тёплой сестринской связи. Мне не нужны были Анькины слова ни того да, ни тем более годы спустя. Ей было той осенью семнадцать, и она всерьёз собиралась поступать в театральный. Изводила семью постоянными декламациями, скороговорками, на школьных концертах без неё не обходились, как ни старались.
Я знала, что Анька фальшиво поёт, совершенно не умеет импровизировать и любит заурядные мелодрамы. А Анька знала кое-что, о чем никогда не задумывалась я в свои пятнадцать или раньше.
Со дня, когда я впервые вызвала рвоту, мне уже было не пятнадцать. Тогда и теперь я говорю:
-Когда я весила семьдесят.
-Когда во мне было пятьдесят два.
-Когда я чуть не умерла в свои сорок три.
-Когда во мне стало восемьдесят девять.
Так вот, когда все начиналось, во мне было шестьдесят шесть. При росте в сто семьдесят три сантиметра это считается нормой по верхней границе. На деле я была пухленькой, а по лекалу современной моды - безобразно толстой. Родись я во времена Мерлин Монро, наверное, меня могли бы счесть фигуристой, но все пошло не так с самого начала.
3.
В свои восемьдесят девять кило и спустя десять лет жизни в постоянной борьбе я не могла больше договориться со своим телом. Оно не слушалось меня, не воспринимало увещевания, попытки исправиться, а любые благие начинания неизменно приводили к боли. Я отвлеклась от жалости к себе на противный скрежет чего-то твёрдого по металлу. Обернулась на шум.
На подоконнике сидел белый голубь с хохолком и хвостом веером. Он не мог удержаться на карнизе, съезжал и взбирался обратно. Звук издавали крючковатые коготки птицы. Голубь меня видел и поворачивался ко мне то одним глазом, то другим. Я встала с пола и, не делая резких движений, подошла к окну. Птица не испугалась, а напротив - стукнула клювом в стекло. Я отодвинула занавеску и потянулась к ручке от рамы.
Голубь вздрогнул, но не улетел. Я опустила руку так и не открыв форточку. Вспомнилась примета, что птица, влетевшая в окно, становится вестником смерти.
-Кыш! - я всплеснула руками перед собой. - Кыш!
Голубь вспорхнул, но не улетел, а напротив - снова стукнул ключом в стекло.
-Лети отсюда, уродец! - я стукнула кулаком в стекло и сама же испугалась громкого звука задрожавшего стекла. Голубь последний раз скрипнул коготками по карнизу и соскользнул с него в свободный полет. Он скрылся за углом дома, а я осталась стоять перед окном. Я прислонилась к прохладному стеклу лбом, и это было первое приятное ощущение за очень долгое время.
На улице солнце стояло уже высоко, и его лучи касались сквозь стеклянную преграду моего лица. Из форточки тянуло запахом увядающей травы, преющей опавшей листвы и постепенно промерзающей землёй, откуда влага просто не успевала испаряться. Слабый ветерок колыхал листья клена напротив моего окна. Среди желто-оранжевых красок выделялось одно сочное бордовое пятно. Я не успела надеть с утра линзы, но это не мешало мне твёрдо знать, что бордовое пятно по ту сторону окна - такой же кленовый лист, как и собратья.
Я не знала, почему одни едва ли отличится друг от друга при беглом взгляде, а иные выделяются слишком явно. С людьми бывало так же, и я себя считала тем самым отщепенцем. Раз от раза стараясь выкраситься в желто-оранжевый, я обнаруживала, что истинная суть как всегда просвечивала, игнорируя любые ухищрения.
Легче от этого не было. Возможно, я просто запуталась.
Я подошла к столу и пальцем ноги нажала на кнопку питания компьютера. Он пикнул, и внутри черного корпуса загудело. Я села в кресло, заглянула в пустую чашку с засохшим пакетиком внутри, переставила с одного угла в другой маленькое денежное деревце, отряхнула от пыли плюшевого котёнка и вернула на принтер.
Я зашла в контакт, полистала ленту, не вглядываясь и не вчитываясь. Там как всегда были "уникальные диеты", обещающие минус десять кило за неделю с фотографиями фитнес-моделей, чьи-то истории преображений, зачастую с краденными фотографиями из инстаграма и придуманными на заказ историями. Чаи для похудения, биодобавки, супер-средства. А разбавляли всю эту ерунду рецепты блюд "правильного питания", "пп-выпечки", "пп-сладостей". Мелькнули чьи-то анорексичные ляжки. Я отмотала назад к этой фотографии. Взглянула пристальней.
На бледных, не тронутых загаром тоненьких ножках не было ни мышц, ни жира. То самое зловещее и желанное многими расстояние между бёдер у девушки на фото было не меньше семи сантиметров. Впалый беззащитный живот с едва заметными светлыми волосками от пупка к линии трусов. Трусы - маленькие, с нежными девичьими рюшами. Я нахмурилась, смутно припоминая что-то. Что-то по-настоящему страшное. То далекое время, когда моя страничка в социальной сети набирала под одним фото до десяти тысяч лайков.
Выше рёбер и ниже лодыжек проходили границы того снимка, но я помнила и белые носочки, свежий педикюр с красным лаком под ними, изнурительно жаркое лето за окном и задернутое круглые сутки плотными синими шторами окно.
Я помнила девочку с того фото. Ей было сорок пять кило и двадцать лет.
Пробежала глазами по записи, к которой прикрепили моё старое фото. Кто-то ещё совсем недавно попавшийся в лапы очарования анорексичной худобы восхищался той неизвестной красавицей. Я усмехнулась. Не такой уж я была и неизвестной раньше. Просто одни девочки сменяют других, и прежние звёзды уходят жить новой жизнью или доживать старую. Это как у кого получается.
У меня новая жизнь не случилась, но с пьедестала я рухнула, и жаль, что не в могилу. Тогда бы меня не забыли как позорную часть истории.
Но если вспоминать, то надо все по порядку, а мне этого не хотелось. Когда кошмар прошлого ещё не забылся и напоминает изо дня в день об исковерканной жизни, то принимать позу умудрённой опытом женщины глупо. Выбраться надо, а уж потом учить других.
К счастью, я недолго пробыла иконой богини Ано, перед которой поклонялись девчонки из всех уголков страны. Я больше не идол, я снова человек, имеющий право на ошибки.
4.
Довольно скоро я осознала, что жрать и худеть - это возможно. Не нужно изнурять себя физическими упражнениями, бегать по утрам, чтобы иметь плоский живот и расстояние между ляжками. Летом перед десятым классом моё утро начиналось с булочек с корицей, пачки чипсов и кока-колы. Потом я шла в туалет и избавлялась от съеденного. После душа я, легкая и окрылённая меняющимся телом, шла на прогулку с теми немногими девчонками, что не разъехались на лето. Они быстро приняли меня, потому что отныне моё тело не отличалось от их.
Со мной знакомились парни, и нередко провожали до дома по вечерам. Уставшая, жутко голодная, я приходила в половине двенадцатого, наедалась бутербродами, чтобы потом украдкой зайти в туалет и избавиться от пищи.
К осени у меня прекратились месячные, и сначала я испугалась. Сделав два теста с разницей в неделю, поверила, что не беременна.
Анька злобно пыхтела мне в след, сверлила взглядом затылок.
-Ты жрешь такую гадость, и ничего? - как-то мы остались с сестрой одни дома без ключей. День проходил в скуке. Я сидела перед телевизором и ела. Анька ждала результатов вступительных в театральный и разучивала слова из пьесы Островского, время от времени перебирая с драматизмом декламировала отдельные фрагменты. Вдруг появилась на кухне с этим вопросом.
-Не твоё дело, - я щелкнула пультом, но по другому каналу тоже началась реклама. Я пощелкала ещё и ещё. Везде реклама.
-Хочешь как мать, да? - Анька вырвала у меня из рук чипсы и отшвырнула в раковину к горе грязной мокрой посуды. Картошка рассыпалась.
-Причём тут мама?
Сестра села на табурет напротив меня и ткнула в кнопку на телевизоре. Экран погас, и вместе с ним исчезли навязчивые бодрые голоса.
-Ну? - я собиралась досмотреть сериал, и не хотела, чтобы Анькина проповедь затянулась.
-Это она тебя надоумила, да?
-О чем ты?
-Блевать после еды. Она?
-Ты идиотка совсем? - я потянулась к кнопке на телевизоре.
Анька хлестнула мне по руке:
-Послушай меня, Ли. Мать давно на этой дряни сидит. У неё с головой не в порядке. Ты ещё только начала, и можешь перестать. Она уже не может и не хочет. Брось, Ли.
-Ты - дура, - заключила я и все-таки включила телевизор. Я полностью сосредоточилась на сериале, а ближе к вечеру столкнулась у туалета с мамой.
Вид у неё был нездоровый: кожа пожелтела, глаза красные, слезящиеся, у уголков губ запекшиеся болячки. У меня появились похожие, и я регулярно их сдирала.
-Все в порядке? - спросила я у мамы.
-Да, милая моя, - Её тонкая сухая рука с неровными обломанными ногтями коснулась моей щеки и провела по волосам. - Ты моя красавица.
Подушечки пальцев царапнули по моей щеке. Я взяла мамину руку в свою и посмотрела. На ладони кожа потрескалась и отходила слоями, под ней - тонкая красная пленка новой кожи. С тыльной стороны проступили темно-серые вены, а ноготь на мизинце сошёл совсем, и только тоненькая розовая пластинка покрывала четверть ногтевого ложа. Выше - открытое мясо.
-Мамочка, - я обняла её и зарылась в жидкие волосы у неё за ухом. Впервые я услышала тот самый мамин запах иначе, чем раньше. Он больше не был для меня тёплым воспоминанием из детства. Это был запах хронической болезни, точащей её тело изнутри. Болезнь прорывалась наружу, но мама не хотела говорить о ней.
-Анют, иди спать, - мама поцеловала Аньку в щеку и ушла к себе. Дверь за ней закрылась на ключ.
Я осталась на месте, так как собиралась в туалет. Анька тоже не сдвинулась.
-Ты думаешь, что это хорошо? Посмотри на мать, Ли! Ей сорок! - Анька шептала, но мне казалось, что её голос был слышен даже на улице. - Ты знаешь, как выглядят в сорок другие женщины? Они красивы, Ли! Они здоровы! Они счастливы! И похрен, если есть животик, попа и ляжки трутся друг о друга! Зато, Ли, эти женщины ещё в состоянии радоваться, наслаждаться жизнью и даже заниматься сексом! Ли, нормальному мужику пофигу, есть ли у его женщины целлюлит! Можно быть красивой с любой фигурой!