|
|
||
Неизменные вещи
| Серое декабрьское утро в Иерусалиме; власти вот-вот обьявят новый локдаун - третий с начала пандемии; около Мирской иешивы - толпа зевак и море одноцветных мохнатых шапок хасидов... -- Похоронить Аарона Давида Хадаша следует, как можно скорее, - звучит твердо как у пророка голос молодого раввина, - Ибо сказано: "Обязательно похорони его в тот же день". Сегодня ночью скончался от коронавируса духовный лидер Мирской иешивы хасиды. Теперь же молодой литовский раввин говорит о том, что похороны по иудейскому обряду должны проводится так, как сказано в Торе. Ради исполнения этого положения в Иерусалиме, например, похороны могут организовать даже в ночное время. -- В мире все меняется ежесекундно... - говорит молодой раввин. Его слушает и Симон Вейзель, живущий неподалёку от Мирской иешив - одного из самых известных еврейских высших учебных религиозных заведений, крупнейшая из иешив литовского направления в ортодоксальном иудаизме. Вчера он встретил в городе совершенно случайно старую знакомую. Старые воспоминания нахлынули, в новых - ещё не разобрался, и поэтому не смог заснуть и с самого утра гулял около дома. Он рассуждал: "Православные хоронят умершего на третины, то есть, в третий день, который отсчитывается так: первый день - это дата смерти, даже если кончина пришлась на время, близкое к полуночи, второй день наступает назавтра, третий же, день похорон, приходится на послезавтра. Такой срок погребения связан с представлениями о том, что в первые три дня после смерти душа покойного ещё не покидает земные пределы, находится в мире живых, пребывает в кругу семьи и местах, хорошо знакомых при жизни. Загробный мир усопший познаёт позднее, по истечении этого времени. Но в Иерусалиме..." -- В мире все меняется ежесекундно: кто-то куда-то уезжает, что-то изобретает, рождается, умирает, но есть и неизменные вещи... - вещал молодой литовский раввин. "...утро, кофе..." - додумывает слова раввина про себя о "неизменных вещах" Симон Вейзель, "глазевший" в этот момент времени на то, как с раннего утра готовятся к похоранам умершего ночью. - А вот ещё - он неизменно носит свитер, который любил ещё двадцать пять лет назад, будучи професором университета. Возможно, ещё через сколько-то лет, когда ему уже станет ясно как бытие попало с небес на землю, а вместе ним и неизменное..." "Бывший профессор" поймал себя на мысли: "Не стоит доверять гипотезам израильских стариков с улицы, особенно из России - у них алкоголизм и отсутствие памяти поголовное" - так шутит Симон Вейзель, которому не до шуток совсем. Стоит только мужчине сдуру влюбиться, как всё, считай полмужчины осталось - язык отсох, простата ноет и душа тоскует только о том, как прекрасно лежать вдвоем голышом и всем своим видом показывать, что в "наши" годы ещё можно заводить детей! -- Симон Львович! - неожиданно кто-то окликает его. -- А..а..а? - он оглядывается по сторонам... Сзади стоит на вид значительно моложе его незнакомая женщина. -- Это вы, Симон Львович?.. -- Да, я - Симон Львович. А вы? - не узнает он. -- Я?.. Я - "девяносто девять процентов"! - радостно сообщает ему незнакомка. -- Девяносто девять процента? - Симон Вейзель вопросительно поднял бровь - или, во всяком случае, попытался изобразить именно это. -- Не помните, профессор?.. Вас когда-то давно занимал вопрос, сколько сотрудников лаборатории "западут" на аспирантку в короткой юбке. Так вот, я проверила тогда - девяносто девять процентов! -- Ой! Ой! Ой! А как же вы проверяли?.. Ой! Ой! Простите, у меня по определённой причине мозги совсем не работают. -- Это по какой-же причине, Симон Львович? -- А я вас вспомнил. Вы - Лиля Мордухович. И я, действительно, тогда ещё говорил, будто молодая ученая в короткой юбке - уравнение, не поддающееся исчислению. -- Точно! - соглашается теперь уже "известная" Лиля Мордухович. - Я посчитала и вы взяли меня в аспирантуру. Правда, вот с такой странной кличкой - "Девяносто четыре процента". -- Извините. -- Ну, что вы, Симон Львович! Это правда. Да, это правда. В его жизни женщин это один процент и девяносто девять - работы. -- Так, значит, теперь вы в Израиле? -- В гостях у мамы. - поясняет Лиля. -- А я вот на пенсии. Десять лет уже. Поверите?.. Симон Вейзель почувствовал необходимость поделиться со "старой" знакомой: -- Знаете ли, в один день захотелось остановиться и послать всех, глядя прямо в глаза: "Идите в жопу". И поверить что получилось. -- Получилось, Симон Львович. -- Получилось? Уверены? -- Я знаю буквально по себе. - подтвердила бывшая аспирантка и предложила. - А давайте-ка зайдём куда-нибудь. Посидим. Поговорим. Посидеть не удалось из-за карантина, но взяли в ближайшем кафе кофе с орешками... -- А ведь знаете? Я - дочь Иды? - вдруг говорит незнакомка своему бывшему научному руководителю. -- Это какой такой Иды? Ведь, я правильно вспомнил вашу фамилию? Лилечка Мордухович? -- То фамилия отчима, а матери - Кон. -- Идочка Кон? - растерянно переспрашивает Вейзель. -- Она вас вчера встретила и, видимо, осталась ночевать. Поэтому я разволновалась... -- Ффф...ух! - выдохнул Симон. - Вы дочь Идочки? И не шутите?.. Я же Идочку знаю пятьдесят лет. Но вот вас от нее не слышал ни разу! Как же так? -- Я понимаю её. Но вчера перед встречей с вами она мне призналась... Симон Вейзель, почему-то, даже разозлился (как это "перед встречей? - как будто она планировалась, а не была случайной) и поэтому перебил: -- Призналась, что то мы спали с ней пятьдесят лет назад?.. - и осознав, что "психует", добавил, - И вчера, если быть точным. -- А..а..а это уже, Симон Львович уже не моё дело. -- Вот именно "а...а...а"! - Вейзель опять перебил, но теперь уже ставшую "хорошо знакомой" незнакомку, - Именно так называется положение, в которое вы меня поставили своим появлением и откровением о вашей маме - "а...а...а". "Дурацкая, всё таки, "профессорская" привычка! - подумал он про себя. -- А..а...а вы знаете, Лиличка, что буква "алеф" , первая буква еврейского алфавита, не обозначает никакого звука, но в потенциале содержит все двадцать две буквы? -- Вы хотите, чтобы я опять это проверила? - рассмеялась та в ответ. -- Ну, что вы, Лилечка. У вас отличная репутация экспериментатора - "девяносто девять процентов". -- Уже больше, Симон Львович! - махнула рукой она, - В мои "сорок девять" положено знать (во всяком случае, мужчин) на все "сто". -- Это надо же! Как бежит время, Лилечка?! Вот и мы с твоей мамой вчера встретились в Израиле после пятидесяти лет разлуки. А первый раз было на первом курсе. И, кстатии... Сами-то вы были в аспирантуре были этак...двадцать-двадцать пять лет назад? Если не изменяет память. -- Да, Симон Львович. Двадцать пять лет назад. -- А что же тогда - двадцать пять лет назад не предупредили что вы дочь Идочки сразу? Я бы... -- Мама не велела. -- А...а...а. - Вейзель задумался, но старая професорская привычка "всезнайки" взяла своё, и он продолжил, - Вот видите какая она буква! Не обозначает никакого звука, но в потенциале содержит... Нет! - вдруг возмутился Симон Вейзель и кивнул собеседнице на происходящее около Мирской иешивы. - Вы только посмотрите: никакой дистанции! Это сотни хасидов собрались на похоронах раввина, умершего от коронавируса. Они заполнили улицу, не пропускали машины и не соблюдали дистанцию... -- Вы только послушайте этого молодого равина, Лиличка! Раввин, как оказалось, говорил о неизменности еврейского религиозного мира. -- Вы понимаете, Лилечка? - спросил Симон Вейзель. -- Я не знаю иврит. -- Он говорит: мир меняется, но есть и неизменные вещи...Ну, знаете: наука, утро, кофе... -- Ой! Вы знаете, Симон Львович, мне пора, - его новая, знакомая, дочь очень старой знакомой стала прощаться. - Спасибо вам за этот разговор. Было приятно вспомнить аспирантуру. За кофе... За маму - отдельное спасибо! -- А...а...а, так вы меня или маму хотели увидеть, Лилечка? Она то ещё, наверное, спит... Нет, вы только посмотрите! - Симона Вейзеля явно раздражала вся эта суета. Полиция напрасно пыталась ограничить доступ к зданию Мирской иешивы, но людей оказалось слишком много. Поэтому на улице начали расставлять барьеры, чтобы разделить толпы желающих попрощаться. -- Тем более. Мне уже пора. - заметила Лиля. -- А что же вы, всё таки, хотели, дорогая? - поинтересовался перед прощанием с бывшей аспиранткой бывший научный руководитель. - Пришли к моему дому в такую рань. Так вы не волнуйтесь у нас с вашей мамой... В мои-то годы уже невозможно заводить детей. -- Как знать?! Как знать, Симон Львович?! ...Через полчаса он вернулся домой, где Ида уже проснулась и смотрела телевизор, включенный, из-за ухудшевшегося в последние годы слуха, на всю громкость: "Сейчас в Израиле насчитывается триста сорок тысяч заразившихся коронавирусом, две тысячи восемьдесят восемь - скончались..." - рассказывала диктор утренних новостей. -- Ты, знаешь, Ида?! Я только что встретил на улице твою дочь. -- Да? - похоже, она и сама не ожидала этого. -- Ты представляешь - ей почти столько же, сколько мы с тобой не виделись. Пятьдесят лет, Идочка, не виделись! Надо же совпадение! -- Странно! А ведь я просила её! -- И напрасно. Мы очень хорошо поговорили. Вспомнили университет, аспирантуру... -- Всё? - напряглась Ида. -- Что всё? -- Больше ничего не вспомнили? -- Ну что ты Идочка! Есть и запредельные первоначала, - заверил её Симон Вейзель, а про себя подумал: "Нет, таки правы хасиды! Должны быть на свете неизменные вещи: наука, утро, кофе, свитер..."
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"
| ||||