- Плохо смотришь, - злая на него Марь Петровна не повернула головы. - Тут я.
Она полола укроп. Она всегда что-то делала: поливала, рассаживала, полола: "Лошадь по гороскопу - останавливаться нельзя".
- А в субботу - не было.
- В субботу не было. А в воскресенье - была. Чего тебе?
- С моей, говорю, день военно-морского флота отметили. Три рюмочки выпила, - Коле хотелось поделиться радостью.
"Кто из вас моряк?" - чуть не выпалила Мария Петровна, но вспомнила, что до токарной истории Коля служил на рыболовном траулере.
- Сердце у неё больное! - хмыкнул он, покрутил лохматой головой. - Поставишь - не откажется!
- Тебе не угодишь! - она махнула на него сорняками. - Не разговаривает - жалуешься, разговаривает - опять все не так...
- Не, ну чего ты, Петровна? Я ж - поделиться...
- Ага. Вот и я... поделюсь, - она разогнулась. - Деда, чтоб мне не сманивали! Поняли? - она погрозила учительским пальцем. - "Морского флота!" У вас каждый день праздник! А у него - стабилизатор...
- Стимулятор, - со скукой в голосе поправил её притюкавший с хозяйственного двора дед. - Мне жить осталось... до понедельника, а я себя ограничивать буду...
- Конечно! Гонись, давай, за молодыми! Идите вы...
Марь Петровна подхватила ведра:
- Одно на уме, - и скрылась в сарае.
Дед скривился. Уселся на лавку. Он был в шерстяных носках, шароварах, фланелевой рубахе в клеточку и вязаной кофте. Старичок - лесовичок. Рубахи в клетку дед не любил, но Марь Петровна их покупала. Говорила: "Теплые".
- Как там Зенит? - ветер уносил слова, и Коля притопал на участок.
- Закуривай...
- Говнюки! Понимаешь, рядятся, продавать или нет Аршавина, а сами Динамо на последней минуте - продули! Тьфу, - подгреб к калитке Филиппыч.
- Игры нет, Лексеич. Как с Манчестером будут? Не знаю...
- Пешком ходят! Надо: не выиграли - не платить ничего - и все! А то гребут миллионы, понимаешь!..
Они уселись у крыльца: "молодежь" - по краям, аксакал - посередине. Обсудили погоду, пенсии, политику. Про первую сказали, что испортилась - и вообще все портится, раньше погода была лучше. Про вторые - что на хера так повышать: повысят на копейки, а цены - взлетят на рубли. Про третью сказали коротко: "Все - мудаки!" и "Сталина на них нет!".
- Ребята, - вынырнул из-за кустов "разведчик" Вовик в трениках, - Вы только меня не расстраивайте: как наши сыграли? - и приложил холеную руку к груди.
- Продули, - Коля сощурился на мужа Ани-дурочки, а дед с Филиппычем отвернулись.
- Ой, зачем вы мне сказали! У меня было такое настроение!..
- Говорят, требует, чтоб Аня дачу на него переписала...
- И перепишет - она ж дурочка. Прав был генерал, что гонял его. А он увидел богатство - и вцепился мертвой хваткой, - Марь Петровна присела на ступеньку.
- Вот, понимаешь, не пойму: он правда такой дурак или что?
- Как же, дурак! Видал, устроился? За квартиру не платит, за дачу тоже. Ни там, ни там не работает, говорит, переписывайте на меня - тогда! А перепишешь - он продаст все и будет, как кум королю. Мамаша-то его, - Марь Петровна наклонилась и зашептала, - одного деда таким Макаром обобрала...
Все оглянулись на дом Ани-дурочки: мама Вовика, восьмидесятилетняя старуха в шляпе прогуливалась вдоль гравийки.
- Барыня, - Коля ухмыльнулся.
- Ага. Они - у нас баре, а мы - холопы. Полю я, а она с сочувствием: "Все работаете?" Работаю, говорю. Себе на уме думаю: "Что мне надо, то и делаю". "А у нас у Ани ничего не растет!".
- Вот, понимаешь, сука старая! - возмутился Филиппыч. - Где ж у Ани вырастет, когда ей на пять ртов закупи, наготовь, постирай? Одна баба - работница. Да Пашка иногда помогает...
- Старика одного. Женила на себе - ей уж семьдесят было. Аня рассказывала. Он через год помер, они квартирку его быстренько продали - и пландуют. И двухкомнатную свою сдают. Живут-то в генеральской...
Вовик продефилировал от ларька.
- Затарился...
- Слышь, Лексеич. Иду я в магазин, а он мне: "На станцию не ходите - там хлеб плесневый". Где плесневый? Одна машина привозит...
- Поперли его оттуда, вот и плесневый! - Марь Петровна спохватилась. - Суп теперь перекипел!.. Он и меня агитировал...
- Нда. Хорош гусь.
Солнце припекало, но нехотя. Выглянет - и спрячется.
За углом на лавке было тихо, тепло.
- Лето, считай, прошло...
- Два дня - и август.
Пригревшиеся мужики поглядывали на дорогу, кусты, на рябины - одну Колину, вторую деда Фисташкина, обсыпанную мелкими гроздьями, только начавшими буреть, курили, ссыпая пепел в банку из-под зеленого горошка, прислушивались к электричкам: "Шестичасовая прошла..."
- Вы это... поосторожнее с ним, - задумчиво сказал дед Фисташкин, и все посмотрели на дом Ани-дурочки. - Подожжет...
- Вот и я говорю, Лексеич: "Кто его знает?.." - Коля почесал тельняшку, крутанул кудлатой башкой. - С моей, говорю, три рюмочки на день морского флота выпили, а?!..