Настоящего нет. Я живу воспоминаниями. Плохих воспоминаний не храню - я их вычеркнула. В моём прошлом прячется кувшин с живой водой - и я из него пью. Раздвигаю вуаль, она похожа на марлю, которой мама затягивает окна, чтобы не слетались мухи, и путешествую по детству. Там длинный тёмный коридор, и в конце него - солнце. Я заряжаюсь от солнца, потом живу две-три недели, смеюсь, прикалываюсь иногда. Силы меж тем уходят - кап-кап - как кровь в песок...
Я - вампир? Но я пью своё прошлое, не чужое.
Оно кисло-сладкое на вкус и пахнет березовыми почками, пыльцой и соком спелых травинок - я люблю их грызть. Еще красным клевером. За домом глубокий овраг, поросший белым и красным клевером, но белый мне почему-то не нравится. Я валяюсь - в красном. Моё детство - солнечные пятна. Или вспышки? Как будто дождь, дождь - и вдруг ясный день, и ты его помнишь от самого утра и до дымного вечера. Из леса выползает холодный туман и крадется вдоль песочниц, качелей, подъездов и круглых клумб с однолетними георгинами.
- Тоня, домой! - зовет меня мама. Она выглядывает в форточку.
- Иду! - мы прощаемся, уговаривая друг друга "выйти завтра пораньше".
- Я за тобой зайду!
- И я!
- Давай, ты первая заходи.
- Ага...
- Идете вы, наконец?!..
Завтра-завтра! Ура! Завтра будет целый длинный день с полуденной жарой, играми "в город" за вострухинскими сараями, ловлей шмелей, стычками с мальчишками, которые непременно принесут молодую гадюку в бутылке из-под кефира, кормлением Галкиной черепахи - её привезли из далекого Ашулука. Никто не знает, где этот сказочный Ашулук, но все знают: там стреляют. В начале лета военный городок уезжал на стрельбы и вернулся с черепахами, удавами и огромными светло-зелеными арбузами. Скорее бы завтра!..
- Ну, что пойдем? - набычив голову, смотрю я на подруг.
Галка кивает, а Люська - мнется:
- Вообще-то...
- Струсила? - на меня часто нападает беспричинная храбрость, из-за которой я попадаю "в ситуации". Так было всегда.
Завтра мы идем в поход.
С утра строим "город" изо мха - мы корпим над ним третий день и ободрали весь мох за сараями страшного Вострухина - у него кролики, и он гоняет нас за то, что портим лес и суём нос, куда не следует, а после обеда...
После обеда мы встречаемся за оврагом и идем к линии - так называют железную дорогу, а потом!.. Потом - страшная тайна. О ней нельзя говорить. Все это будет завтра. Люська кивает - ей стыдно, что такая малявка, как я, не боится - и соглашается:
- Ладно.
- Тогда пока!
Я ужинаю молча: думаю про тайну.
- Что это с тобой? - спрашивает мама. Она знает меня, как облупленную: когда я сосредотачиваюсь - быть беде. Врать нельзя. Я обжигаюсь жареной картошкой - на ужин у нас часто картошка с солеными грибами, выловленными широкой маминой ладонью из эмалированного ведра - и бубню:
- За овраг завтра пойдем...
- Смотрите там! - говорит мама строгим голосом и тут же забывает про меня, потому что нужно топить титан и стирать. Я смотрю, как бьются о стекло коричневые бабочки, похожие на моль, слышу, как жужжат за марлей комары...
Мою ноги и прыгаю в постель.
Завтра - большой секрет. Никто не знает, что будет завтра. Одни мы с Люськой - знаем! В прихожей стучат сапоги - это пришел отец. Мама смеется. Кормит его оставшейся картошкой. Гремят тазы, скрипит чугунная дверца титана. Пахнет березовыми дровами. Они трещат. "Полотенце давай!", - весело кричит отец. "На трубе висит", - недовольно отвечает мама, но я знаю, что она улыбается. Я тоже улыбаюсь. Руки становятся вялыми, голова плывет, потолок качается, кружатся стены. Почему так хорошо? Потому что будет завтра!..
- Что ты молчишь?
- Я не молчу - думаю.
- Что тут думать? Приезжай, давай. Три дня праздников...
Люська зовет меня в наш городок, в который я поклялась не возвращаться. Правда, это было давно...
- Слава встретит на станции. Чего ты?
Ни-че-го. В окне дрожат голые тополя. Странная осень: пришла в один день и смахнула лето, как объедки после пирушки, и вот уже пахнет снегом, и в лужах - битое зеркало.
- Господи, да нет его здесь! К родителям не приезжает. А второй раз женился, так вообще дорогу забыл.
- Мне все равно, - быстро отвечаю я, Люська хрюкает в трубку:
- Вот и давай! Посидим, поболтаем. Чего по телефону-то?
Воспоминания, которыми я живу, отдаляются от меня. Умом я понимаю, что ехать - не надо, а сердце плачет в подушку, и каждую ночь мне снятся рыжий песчаный овраг, мягкий клевер и полосатые шмели, перепачканные пыльцой.
- Я... перезвоню.
- Ага, - хитрая Люська понимает, что я решилась.
"Нет его там, - говорю я себе. - Он женился, у него молодая жена, которой даром не нужен заросший овраг".
"Съезжу на денек", - малодушно думаю я, и, чтобы отвлечься, принимаюсь гладить. Белья немного. Перед глазами лютики и темный влажный мох, из которого мы строили город с башнями. Не получается забыть.
- Мама, как Светочка?
Света - моя дочь, васильковые глазки. Я вышла замуж случайно и... поздно. Никто не брал. Да я и не рвалась. Посватался один электрик с работы - мама сказала: "Иди, Тося, мужик надежный", - я и пошла. Мне двадцать восемь, ему - сорок пять. Лысый, маленький, рассудительный. Его тоже не брали. "Вот и встретились... два одиночества". Все бы ничего, да мне вступило: "На Власова похож". На генерала, который Родину предал. Только тот, говорят, высокий был, а мой - как воробышек. У него еще очочки кругленькие были - "для близи". Начнет рассуждать: "Тосенька, в этом году ванную обложим, в будущем - туалет с кухней. Плитку будем брать чешскую..." Считает, считает - у него тетрадочка была, куда он расчеты записывал. Я слушаю, а в голове звенит: "На Власова!" Потом привыкла. Света родилась - не до того стало. Иногда... самой смешно: начнет... приставать, я как вспомню про того генерала, разулыбаюсь - краска в лицо. Он спросит: "Хорошо тебе?" "Ну, да, - скажу. - Нормально". А сама губы кусаю - лишь бы не рассмеяться! Такая проза.... Сушь, скука. Во мне все умерло. Это потому что - без любви. Света в школу пошла - ему пятьдесят три стукнуло. Приходит как-то дочку забирать, а учительница: "Вы Светин дедушка?" Потом извинялась. А за что?
- Да не волнуйся ты - у нас все нормально. Утром ходили в парк, сейчас блинчики печем...
- Бабушка мне плеер купила!..
- Балуешь ты её. Мам, я к Люсе съезжу. На денек, в понедельник вернусь...
Мама молчит.
- Чего это ты надумала? - в голосе её тревога.
Мама тоже боится Энска. Это из-за отца. В Энске они были молоды и счастливы. Потом мы переехали в Город, и через год отец ушел к другой женщине. Мама увяла в один день - как я сейчас. Квартиру разменяли, и нам досталась большая однокомнатная, но - в Пушкине, в старом фонде. Я вообразила себя Ахматовой - одинокой, покинутой. Задыхаясь, бродила вдоль царскосельских аллей, прудов, трогала пальцами статуи, садилась на скамейки, обсаженные кленами. Топтала траву и, тиская перчатки, читала чужие стихи: "Девушка пела в церковном хоре...". Кажется, писала свои - не помню. В Пушкине время течет медленно, но для меня оно - побежало. Лучше бы совсем остановилось. Я окончила экономический институт и стала работать бухгалтером. Специальность скучная, прозаическая. Спасалась в пушкинских аллеях, но не спаслась - прилетел мой воробышек и склевал: "Иди, Тося, мужик надежный". Очочки, тетрадочка с расчетами, дебет - кредит, подколотые чеки. Одна радость - Светочка.
Когда он умер, не плакала.
Стояла молча. На поминках узнала, какой он был ценный работник: ответственный, осторожный, хозяин слову. Его любили сослуживцы. Как сейчас помню: они нахваливают, а у меня подлая мысль: "Свободна, наконец!" Думала, навсегда в моей жизни очочки и расчетами, а судьба вдруг подарила шанс. Ох, и нехорошо мне было! Получалось, я смерти его радовалась, но я ведь не думала о ней, пока он не умер, не мечтала...
На девятый день все же всплакнула: Светочка-то - без отца!
Сиротинушка.
Как-то разом всё вернулось: Пушкин, парки, Ахматова. Прогулки, охапки полевых цветов или кленовых листьев по сезону. Однажды брожу в Александровском, мосток перешла - упала в траву, засмеялась: хорошо! Наплевать, что мне сорок. Я всё та же рыжая отчаянная девчонка, которая ловила тритонов и строила замки изо мха! Весёлая молодая сила проснулась во мне, и я поняла, что навсегда. "И зимой, и летом небывалых ждать чудес, будет детство где-то, но не здесь!" Я больше не прятала глаз, и мама однажды спросила испуганным голосом: "У тебя кто-то есть?" "Есть!" - блестели мои глаза, а губы успокаивали: "Что ты! Что ты!.."
Меня ждал Энск. Я это знала с самых поминок. Как у пьяницы - в кабак, у меня одна дорога. Мне больше некуда возвращаться. Радость ушла, оставив слёзы в подушку: кто меня ждёт в этом Энске?! Мне сорок, и я могу носиться по оврагам, кормить черепах и играть в "казаки-разбойники" только в воспоминаниях!
- Ничего не надумала. Успокойся ты, мама. Съезжу на денек. Сто лет у Люси не была...
- Ну, смотри, - говорит она печальным голосом: ей жаль счастливой молодости. - Когда едешь?
- Послезавтра. Не драматизируй! Я ещё забегу к вам, продуктов привезу...
- Ничего нам не надо, - она кладет трубку.
У меня нет проездного. Я протискиваюсь к окошечку и, дрожа, бормочу в зарешеченный квадрат: "Мне до Энска". "Вам туда и обратно?" - не поднимая головы, равнодушно спрашивает кассирша, и я чувствую, что улетаю: я не хочу "обратно"! Хочу только "туда". "Дама, не задерживайте!" - раздраженно напирают сзади. "И обратно", - с готовностью киваю я и на ватных ногах бреду к электричке. До Энска сто пятьдесят километров. Два с половиной часа. Я схожу с ума. Чего я боюсь? Он забыл дорогу, у него - молодая жена, и сейчас они, как пить дать, на Канарах или в Турции, или где там ещё?
Он встретит меня - и не узнает!
Я вытаскиваю журнал: старая дура! Столько лет прошло. Он не узнает - и точка. Кроссворд не разгадывается. Солнце прыгает по вагону. Дымный туман нёсется от земли и растворяется в воздухе.
- Хорошая осень - тёплая.
- Что?
- Осень, говорю, в этом году тёплая, - повышает голос, думая, что я глухая, бабушка напротив.
- Ах! Да...
- Раньше на Покров и на ноябрьские всегда снег, - она поправляет вязаный берет с очками. - Цветок семейства касатиковых, четыре буквы - не знаете случаем?
У неё тоже кроссворд.
- Н-нет. У меня по биологии тройка...
- А духовой музыкальный инструмент? - строго спрашивает бабушка. - Тоже четыре.
- Горн? - втягиваюсь я...
- Вон она, Славка! Сюда! - гремит вдоль платформы весёлый Люсин голос. - Звоню тебе, звоню.... Ну, наконец-то!
- Я телефон отключила. Привет! Здравствуй, Слава...
- Ой, ну ничего, ничего - не растолстела. Модная вся. И волосы копной, - осматривает меня, как лошадь на базаре, Люська. - Одна я, как кубышка, - она смеется и оглядывается на мужа.
- Давненько-давненько к нам не наведывалась, - грубовато чмокает меня в щеку Вячеслав теперь уже Петрович, - Загордилась, да?
Люсин муж был десантником и на мир смотрел сквозь прорезь автоматного прицела, прищурившись. Говорит, а сам глазами - по кустам: где там враг? Пять лет назад он вышел в отставку, но привычке не изменил. Сейчас он шарил у меня за спиной по перрону и подтанцовывал, ожидая внезапного нападения.
- Слушай, Галку вчера видела! Как она тебя ждала! Так хотела встретиться, так хотела!..
- Девоньки, водка стынет, - Славка подталкивает нас к машине, незаметно озираясь по сторонам.
- Ой, успеешь! ...К парню своему поехала - он под Лугой служит. Хороший мальчишка. С мужем-то она разошлась, - Люська тарахтит, вываливая на меня новости Энска.
Меня душат спазмы: я держусь за горло и киваю. Какое всё маленькое, жалкое! Дома, сараи, сосны у оврага. Вон там была клумба с георгинами - мы нарезали вокруг круги на велосах, а тут - забор с кирпичными столбами-тумбами. Господи, он казался огромным!.. А сейчас...
- Совсем зарос! - Люся машет на заветный овраг - мы проезжаем мимо. Ей весело: подруга приехала! - Завтра сходим, вспомним молодость!
Я оглядываюсь: плоская чаша оврага затянута кустарником и подросшим стройным березняком. С горбатого мыса свисают, цепляясь голыми корнями за пустоту, три старых сосны...
- Это же... наши.
- Ну да! Не робей! - хлопает меня по спине Люська. - Место встречи изменить нельзя! Завтра - в поход.
Все наши тайны начинались у сосен: сговариваясь, мы шептали друг другу: "Завтра за оврагом!" Я закрываю глаза и ныряю в тот солнечный день, который помню до последней секундочки: три девчонки у трёх сосен. "Идем?" "Решено!" "Только не дрейфить!" - командует конопатая малявка с косичками - неужели это я? - мы топаем к железной дороге и карабкаемся вверх по Змеиной дороге к Чёрному озеру...
- А под картошечку! - Славка приносит из кухни дымящуюся миску.
Весь день мы не выходим из-за стола: пьём, едим, поём песни - отставной десантник играет на гитаре: "И сорвали чёрну ша-а-пку", - а мы печалимся: "С мо-о-ей буйной головы!"
- Всё есть, слышишь: машина, дом, сын выучен, пристроен, куда надо. Грибов насолил, клюквы в сарае зае... завались, - Славка берет меня в плотное кольцо. - Покоя в душе нет, понимаешь?..
- Как выпьет - так давай чудить, - мигает мне Люся. - Чечню вспоминает. Брось! Играй нашу: "Колёса диктуют вагонные, где срочно увидеться нам!.." Господи, мы - живы! Тося, это - счастье!
Я обнимаю Люську, мы плачем, поём. Хорошо, что я приехала. Прошлое - позади. Мы живём настоящим, и надо держаться немногих друзей, которые помнят твои красные цыпки на опухших руках, спутанные косёнки, кеды, а ты - их отчаянную смелость в трудный час и отвагу. Верность, преданность и любовь - лишь они держат нас на земле и делают людьми. Снежинки, как мотыльки, бьются в Люськино стекло, качаются фонари, свистит над лесом и старым оврагом печальный ветер перемен, но нам - тепло, потому что мы - вместе!..
- Девоньки, снег!..
- Ой, точно... Падает.
- Спать-спать, - хлопает в ладоши Люся. - Завтра в поход!
Мы переглядываемся:
- Встречаемся у сосен? - любовь переполняет меня и переливается через край.
- Не реви, чего ты? Своего вспоминаешь?
Я знаю, что она не про "Власова". "И-горь, Игорь, Игорёк-ручеёк", - твержу я про себя, и уже не реву - тону и захлебываюсь в слезах. Десантник качает головой, кряхтит и закуривает.
- Ладно, чего уж теперь, - вздыхает Люся, собирая тарелки. - Дураки вы оба. Идем спать...
"Мороз и солнце - день чудесный!". Позавтракав, мы сбегаем из дома.
- Смотрите там! - наставляет нас десантник и отправляется в гараж. - Не суйтесь, куда попало!
Ботинки стучат по мёрзлой земле. Мы закутываемся в шарфы, натягиваем повыше перчатки. Поворот, за ним ещё один. Мёрзлая клумба, качели, ушедшие чуть ни по притолоку в землю вострухинские сараи.
- Давно помер! - пыхтит, не притормаживая, Люська.
- Вострухин? Он кроликов разводил, помнишь?
- Ага.
Асфальт обрывается, и мы бежим по жухлой, присыпанной снегом, траве к оврагу и звенящим на морозе соснам. "Прям, как маленькие!" - весело хихикает толстуха Люська, облаченная по случаю похода в необъятные джинсы и малиновый девчачий анорак. От горбатого мыса дорога уходит вверх, упирается в "железку" и упрямо ползет к Змеиным сопкам и Черному озеру. Оно не черное - синее, как сапфир, монеткой опрокинутое в расщелину, опутанное диким чубушником, черёмухой и окруженное со всех сторон топким болотом, в котором мы когда-то тонули...
- Красота.... Все, как прежде, только деревья подросли...
- Летом приезжай. Чего не приезжаешь? Светку в охапку - и к нам. Мы со Славкой дачу взяли...
- Тшш. Кто это? Гуси-лебеди?
- Они давно улетели. Бродит кто-то, - Люська садится на кочку. - Уфф, хоть передохнуть. Спускаться будем?
Мне хочется к заледенелым мосткам, короткому и узкому пляжу, сухим камышовым зарослям, но я вижу, как она устала, и мотаю головой:
- Тут постоим.
Небо синее, как наше озеро. В воде - облака.
- Слушай, ты... не ругайся, но кто скажет, если не я? - Люся подгребает под себя трухлявое брёвнышко. - Сижу на земле.... Короче, зря ты тогда уехала. За счастье надо... бороться.
- Может быть, - я срываю травинку и кидаюсь с обрыва. - Посиди тут, я быстро!..
- Камышей нарви!
- Хорошо-о!
Чёрное озеро, Змеиные сопки. Любовь моя и боль. Детство и юность. Все впервые и - навсегда. Хрустят под ногами шишки, иголки, скользит опавшая листва, припорошенная свежим снегом. Блестят фиолетовым блеском уцелевшие ягоды можжевельника, шуршит и осыпается болотный осот. Стылая вода парит, над выгоревшей топью клубится туман и уплывает к синеватым сопкам. В ольшанике у мостков стоит невзрачный дядька с мольбертом. Я неожиданно говорю ему: "Здрассте", - и он испуганно кивает в ответ...
- Чего он? - спрашивает Люська, принимая от меня букет перезревших камышей.
- Рисует. Теперь домой?
- Ну, пойдем, - покладисто соглашается она. - Век бы тут сидела. Сколько живу, красивее места не видела.
- И я...
Обратная дорога - самая длинная. Мы бредем по первой пороше, оставляя за собой следы. Я вытаскиваю из кармана булочку и отдаю половинку Люське. "Запасливая!" - смеется она. Тихий торжественный лес провожает нас негромким шелестом веток, простуженным скрипом оголенного кустарника. Разбуженные сороки весело трещат нам в спины:
- Прр-ощай, Черр-ное озерр-о!
В мире людей по-воскресному шумно. Азартная малышня лепит снежных баб и играет в снежки. Стайка болтливых мамаш беседует у магазина, зорко поглядывая за ребятишками. Бездумного вида тинэйджеры с музыкой в ушах отчужденно приплясывают на детской площадке. У знакомого до боли подъезда стоит распахнутый всеми дверцами серебристый лексус. Люська притормаживает, бормочет:
- Блин...
Нам не свернуть. Я смело шагаю навстречу судьбе.
- Игорёша, а сумки? - выпархивает из подъезда хорошенькая девица лет двадцати пяти. Каблуки, куртка, замша, макияж - всё при ней.
- Здесь они, - мужчина захлопывает багажник, выпрямляется.
- И полосатая? - она усаживается на переднее сидение.
- И полосатая...
Осталось три шага. У него усталый взгляд:
- Ты... откуда вдруг? - губы кривит неестественная усмешка. Я знаю ей цену!
- Да вот... Приехала.
- Нда. Понятно. И куда идешь?
- Домой. Мы были с Люсей на Черном озере. Там... так красиво, - сердце моё - воробышек - выпрыгивает из груди. Что я несу?
- На Черном, - задумчиво повторяет он. - Помнишь, я вас вытаскивал? - маска настороженности сползает с его лица, "ручеёк" оттаивает. Мой любимый по-детски улыбается. Я знаю: он по-прежнему - мальчишка! Спасатель, защитник обиженных и... верный друг индейцев чероки.
- Такое не забывается.
- Какого чёрта вы попёрлись за этими ирисами? Ты подбила?
- А кто же? - я улыбаюсь в ответ, ищу глазами Люську, но той и след простыл. - Они... тоже красивые. Мне хотелось большой букет.
- Нормально выглядишь, - он отгораживается от меня и отдаляется.
Я никогда не боролась за счастье и всегда уступала. Сначала - Оле, потом - Нине. И с этой пигалицей мне не тягаться: ей двадцать пять, мне - сорок и у меня рыжие веснушки, а он красив, как лев. Я пожимаю плечами:
- Наверное. Ты... ничуть не изменился.
- Это плохо?
- Это хорошо, - я делаю неуверенный шаг, понимая, что - всё.
- Игорёша, ты где?
- Иду, - он подбрасывает на ладони ключи. Смотрит на меня исподлобья. - Телефон - прежний?
- Вроде да.
- Я позвоню?
- Ну, Игорёша!
- Я... буду рада.
Люська топчется у подъезда. Физиономия у неё виноватая.
- Слушай, я не знала, что он приедет! Вот клянусь мамой.
- Четыре буквы...
- Что?!
- Помнишь, мы в болоте тонули?
- Ну...
- Это ирис! Четыре буквы, семейство касатиковых - ирис! - я цепляюсь за дверную ручку.
- Причём тут?! Что он тебе сказал? - кричит мне в спину озадаченная Люська.
- Ничего! Ни-че-го, - я иду по длинному тёмному коридору, в конце которого - солнце.