Когда мальчик был маленький, он часто жил на даче.
Сначала в коляске, потом в манеже, а потом стал жить, как все: в доме, в сарае, в старой будке, где топили титан, чтобы мыть маленького мальчика, в огороде рядом с морковными грядками и даже за забором из ржавой сетки.
За забором было интересно.
Там можно было встретить собаку Чапу, кошку Нюру и соседского Павлика. Чапа была обыкновенной собакой, только без глаз - на глазах у неё болталась чёрная чёлка из шерсти. Чапа была терьером. А кошка - необыкновенной кошкой - трёхцветной: рыжей, черной и немного белой - на мордочке. Мама шарахалась от неё: "Страшная какая, жуть!" Кошки мальчик не боялся, он боялся велосипедистов и Павлика. Тот норовил вырвать у него из рук большую пластмассовую машинку, уговаривая при этом: "Дай поиграть! Ну, ты же хоёсий - дай!"
Он отдавал - и плакал. А плакать он не любил.
Осваивался мальчик постепенно.
Жить в коляске было скучно и тесно, но в ней было два неба. Одно низкое - в цветочек, позже мальчик узнал, что это "верх" или "закрывашка". Второе - высокое, прозрачное - с птицами, бабочками, странными пучеглазыми существами с шуршащими крыльями, облаками, проводами, крышами...
Чего только не было во втором небе!
Самое главное, что в нем было - солнце. Мама выкатывала коляску с мальчиком на улицу, подставляла ко лбу ладонь, смотрела в небо и улыбалась: "Гляди-ка, солнышко!" Смешная эта мама! Как на него глядеть, когда оно жжется? Просто с ним весело - и всё. А смотреть на него необязательно. Смотреть лучше по сторонам.
Гораздо интереснее было жить в манеже.
В манеже было раздолье, только мешали игрушки, которые все бросали на дно и приставали: "Играйся-играйся!" Мальчик упрямо выкидывал их вон - зайцев, мишек. Обе пирамидки, одну побольше, вторую - поменьше, кубики. Оставлял только пару машинок и черного мотоциклиста в очках и шлеме. С ним он ездил из угла в угол и рычал: "Рррр! Тррр!"
- Он букву "эр" выговаривает! - кричала мама бабушке, а мальчик смотрел на неё удивлёнными глазами: "Как не выговаривать? У мотоцикла же - мотор! Когда он работает, он фырчит: "Рррр!", - а вовсе не: "Ля-ля-ля".
Манежное житьё было разнообразным.
Мама стирала, и тогда манеж выносили на крыльцо или на веранду, и можно было подобраться к двум алюминиевым ведрам, которые ставили обычно на лавку, и свалить их на пол! Конечно, поднимался крик, и мама шлёпала мальчика по попе, но вода разливалась так красиво - с таким шумом, грохотом, что мальчик, у которого захватывало дух, часто проделывал подобные штуки.
После стирки мама выносила бельё на улицу. Мальчик оставался один и начинал ныть. Тогда его вместе с манежем вытаскивали на улицу и ставили под старую сливу. Из-под сливы было видно, как бабушка поливает огурцы, дедушка строгает доски, а мама встряхивает мальчиковые ползунки и вешает их на веревку. Оранжевые прищепки так звонко щёлкали!
Мальчик кряхтел, тянулся к висящему на маминой шее оранжевому ожерелью, и она уступала. Смеясь, протягивала ему гирлянду с прищепками, и он затихал, а когда больно прихватывал пальчик, громко орал: "Мааа!" На самом деле, ему было приятно оттого, что в руки ему попадала такая взрослая вещь, как прищепки.
Потом он перерос манеж и стал жить в доме.
Оказалось, что в нем три комнаты! Ничего себе. А есть еще кухня - и чердак! На чердак вела крутая лестница с балясами, которая упиралась в обитую чёрным дерматином дверь. Дверь была страшная-престрашная, но притягивала мальчика магнитом. По утрам он, босой, выскакивал из спальни, застывал перед волшебной лестницей, показывая под потолок: "Черда"ки!"
Однажды мальчик попробовал залезть на первую ступеньку и даже занес для этого ножку, но покачнулся и - упал. Ступенька была ему по пояс. Тогда он стал на четвереньки и смело пополз наверх. Дополз до середины - и устал. Хотел вернуться - и не смог.
- Стоп-машина! - подбежала мама и стащила мальчика с лестницы. - Там высоко! Упадёшь!
Мамин запрет только раззадорил мальчика. Теперь он бродил по дому - совал нос в щербатую печь, вертелся у окон, гонял по подоконнику мотоциклиста, прятался под круглым обеденным столом и даже сдёргивал с него скатерть с посудой, не переставая думать: "Как это - высоко?"
Как-то раз мама с бабушкой уехали в большой город за покупками, и мальчик остался с дедом.
Дед посмотрел на него, зевнул, улегся на диван и - укрылся газетой.
- Аааа! - ревел ураганом маленький мальчик. Он хотел к занзибарам!
- Тише-тише, не плачь, они такие... вредные, не любят, когда шумят. Завтра... выспятся, и мы их посмотрим, - мама взяла его на руки. - Хочешь грушку? Смотри, какую грушу я тебе привезла...
- Да, может, они завтра... улетят, - отыграл назад дед.
- Иех! - покрутила у виска бабушка. - Старый дурак.
Мальчик вырвался из маминых рук и понёсся к лестнице:
- Анзибаи уитят! - рыдал он, глядя круглыми глазами на тёмную дверь. - Уитят, уитят!..
Отчаянию не было предела. Он возился с машинками, прыгал на кровати, прятался под стол и гонял по полу ободранного мотоциклиста в то время, как милые добрые занзибары жили себе на чердаке, и вот теперь они улетят - и он их никогда не увидит! Мальчик повис на перилах лестницы, забил, задрыгал ножками.
Черная дверь заскрипела, отъехала в сторону. Из чердачной пасти выкатилось огромное колесо и, медленно набирая ход, понеслось по высоким ступенькам, тяжело охая и отбивая бока на каждой: "Бахх, бахх!.."
- Царица Небесная! - обомлела бабушка.
Мама взвизгнула.
- Тьфу, на вас! - плюнул дед. - Это ж запаска! Я её по осени туда пристроил.
Он подхватил колесо:
- Видишь, - показал его мальчику, - мы их разбудили - они колесо на нас и выкатили, чтоб мы им спать не мешали. Пойдём! Пойдёмте уж, хватит.
- "Хватит!" - передразнила его бабушка. - Придумает чёрте чего, а потом "хватит".
- Коесо...
- Колесо, зайка, - мама подняла мальчика с пола. - Ночь уже. Все спят - и птички, и Чапа с Нюрой, и... занзибары. И мы сейчас молочка тёпленького выпьем - и в кроватку. А завтра проснёмся, умоемся, скажем: "Доброе утро, птички! Доброе утро, солнышко! Доброе утро..."