- Мама, мама! - в горницу влетел пятилетний Алексей, сжимая в руке толстую суковатую палку, заменявшую ему в играх с другими мальчишками меч. - Послушай-ка, чего я скажу!..
- Что, радость моя?
Красивая молодая женщина в лёгком, расшитом бисером летнике отложила в сторону пряжу и раскрыла объятия своей отраде - льноголовому сероглазому мальчишке.
Мальчик обнял мать, однако "меча" из рук не выпустил.
Маленькое тельце содрогнулось в беззвучных рыданиях. Марья почувствовала, как намокает рукав исподней рубахи в том месте, куда уткнулся носом её сын.
- Ну-ну, Лексей!
Марья прижала сына к груди и принялась слегка раскачивать, как тогда, когда он был совсем ещё младенчиком.
- Ты же мужчина! Воин! Слёзы тебе не пристали!..
- Да-а... - отозвался сын донельзя обиженным голосом. - А Ваньша, сын гончара Евсея, говорит, что я - байстрюк безродный! Что прижила ты меня от медведя в лесу-у!..
Алексей разревелся с новой силой.
- Неправда то!..
Марья ещё сильнее стиснула худенькое тельце, осторожно покачивая его, как делала раньше, когда он был совсем маленьким.
- У тебя был отец! И отец твой был великим воином!..
- Правда?..
Лексей поднял лицо от материнского рукава. Покрасневшие, заплаканные глазёнки смотрели на мать с надеждой.
- Конечно, моя радость!
Марья улыбнулась. Мягкой, светлой и очень грустной улыбкой.
- Тогда Ваньша, гончаров сын... Отчего он меня всегда байстрюком безродным дразнит?
Мальчонка ещё раз всхлипнул, но тут же утёр глаза рукавом рубахи.
- Дразнит он тебя потому, что завидует! - заверила его мать, сама готовая расплакаться.
В груди что-то пребольно кольнуло. Защемило так, словно ножиком острым кто-то ретивое пронзил! Но женщина справилась с собой и, улыбнувшись сквозь подступающие слёзы, озорно подмигнула сыну.
- Ну, кто таков есть его отец? Простой гончар! Никакого знатного деяния в жизни не свершивший!..
Марья утёрла кусочком чистой холстины лицо сына.
- А отец твой, он всю нашу деревню спас! Не побоялся урман злобных, кои числом превосходили многократно! И победил их!..
Марья тяжело вздохнула.
- Так что Ивашку Гончарова не слушай! Отец твой - истинно витязь был былинный! Сокол ясный! Великим воем был!..
- Правда?! - расцвёл Алёшка, ещё раз проведя левым рукавом по заплаканным, припухшим глазёнкам. В его по-отцовски светло-серых глазах светились надежда и растущая уверенность в своих силах!
"Он всё больше и больше становится похожим на отца", - отметила она про себя, ещё раз приглаживая его буйные вихры цвета спелого льна.
- Правда!
Женщина поцеловала сына.
- Значит, правильно я ему приложил! - просиял Лексей.
- Кому, солнышко моё? - удивилась Марья, слегка отстраняясь, и, уже внимательнее вглядываясь в глаза сына, мгновенно потемневшие, в точности как бывало у "её Лёшеньки"!
- Так ему же! Кому же ещё? - мгновенно надувшись и отстранившись, буркнула "надежда и опора". - Иваньше-Смердяньше!
Мальчик смешно перекривил лицо, вполне похоже изображая косящего одним глазом шестилетнего Ваньку, Гончарова сына.
- Я ему так мечом всыпал, что он только скулить поспевал!..
- Ну, беги, вой мой отважный!
Марья ещё раз чмокнула сына в лоб, развернула и легко подтолкнула в спину.
- Беги, играй, пока время есть!..
Мальчик сделал пару шагов в сторону двери, потом резко обернулся и с разбегу бросился матери на шею.
- Мамочка! Я тебя так люблю!..
- И я тебя люблю, сыночек!!!
Марья не удержалась, и по её щекам побежали две солёные, влажно поблёскивающие полоски.
- Беги, родненький!
Она ещё раз подтолкнула его к выходу из горницы.
Едва негромко хлопнула за его спиной добротная дубовая дверь, Марья не выдержала и, сначала тихо, а потом в полный голос, разревелась!
Проплакав минут пятнадцать, Марья, успокоившись, решительно встала. Плеснула себе в лицо студёной водицы из стоящей в углу бадейки.
Вернулась на скамью, взяла пряжу, отложила...
В тот день... В тот день, почти уж шесть лет назад...
Марья подпёрла лоб согнутой в локте левой рукой, правой пощупала лежащую рядом на скамье пряжу. Тут же её отбросила.
Мысли уносились в прошлое. Тогда, шесть лет назад...
Солнце палило нещадно, впрочем, как всегда в это время года. Стояла самая середина лета. Лес, казавшийся высохшим, затаился, и молчал! Над небольшими, встречающимися в лесу полянами, поросшими буйными остатками прошлогодней, пожелтевшей травы, зеленела молодая поросль. Воздух над ними вибрировал, искажая видимость, и, казалось, звенел от жара, поднимающегося от земли.
Марья устало разогнулась, отёрла выступивший на лбу пот рукавом рубахи.
С самого утра, наскоро позавтракав мягким домашним сыром и ржаной лепёшкой, она, подхватив поместительное лукошко, плетённое известным в округе мастером Владирием Лосем, отправилась в лес по ягоды.
Она прекрасно знала, где в окружающих их деревню лесах можно найти спелые малину и ежевику. Может быть, и ранние грибы, иль корешки съедобные...
Набрав полную корзину, Марья направилась домой, но невольно остановилась на большой поляне, посреди которой лежала упавшая высокая сосна.
Поляна, поросшая молоденькой травкой, была усеяна цветами кисельника.
Девушка решила сплести себе венок.
Завтра, с утра, она должна была выходить замуж!..
Жених, парень видный, первый охотник по окрестности... вместе с тем, был ей неприятен. Ну, вот не то!
В любом случае, ей - круглой сироте, особенно выбирать и не приходилось.
Мать, говорят люди, первая по землям древяничей красавица, умерла родами. Отец, прославленный искусный кузнец, умер, когда Марье было почти десять вёсен.
Он много рассказывал дочери о свойствах всяких руд и металлов. Много говорил о ковке и закаливании.
После его смерти - всего лишь случайная встреча с Лесным Хозяином, - она осталась одна...
Безумный после суровой, затянувшейся зимы медведь хоть и выглядел жалким и отощавшим, но наглого человека задрал в два счёта! Если, конечно, таковой у его собратьев имелся.
Отец погиб, но дочь, плоть от плоти и кровь от крови, успела впитать отцов воинский дух, от Сварога идущий.
Дочь его, Марья, воспитываемая суровым немногословным воином, выросла в крепкую красивую русоволосую девушку, первую невесту в деревне!
Но, сколь бы ни сватались к ней разные молодые охотники, выбора ей не предоставляли.
Удочерившая её, после смерти старшего брата по Правде Славянской Забава, жена пастуха Додона, племянницу особо не жаловала! Своих-то двоих, шкодливых мальчонок девяти вёсен от роду огненно-рыжих, Забава берегла пуще зеницы глазовой!
Никакой работой их не утруждала.
Всё делала она, Марья.
Но и на том спасибо. Жить можно...
А чего? Крыша над головой есть, тётка особо не злобствует, овдовев, после того памятного Перунова дня, когда муж её Додон, перебрав с медами, повздорил с Князевым человеком, тоже себе лишку позволившим.
Человек тот привёз Старшине грамотку от Князя Изяслава, да и задержался в селении. Ну, вот, хмельные оба, слово за слово, потом в кулаки, а там и за ножи похватались.
Зарезал гридень княжий дядьку Додона...
Через седмицу привёз он вдове виру богатую, как и заповедано Правдой, от дедов идущей. Да мужа-то не вернёшь...
Срывая очередной цветок, она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.
Сначала это было похоже на лёгкое щекотание в области затылка. Потом превратилось в покалывание.
На стволе поваленной непогодой сосны, сидел мощный русобородый воин в годах. За его спиной стоял высокий красивый юноша, едва на пару-тройку лет старше самой Марьи, которая в этом году отпраздновала свою шестнадцатую весну.
Она готова была поклясться чем угодно, что ещё миг назад на поляне, кроме неё, никого не было!
Оба были в непривычной для взгляда человека, выросшего в спокойных бескрайных "древлянских" лесах, воинской справе.
Лишь однажды, она видела воев князя Изяслава Онежского, приплывших в их селище на большой красивой лодье со множеством крепких щитов червлёных по борту, и резным узором, да резанными волхвами "личинами" на возвышающихся на локоть над верхом борта брусами.
Все, кто был тогда в селении, сбежались к бревенчатой пристани, поглядеть на княжих людей воинских.
Не носу лодьи стоял важный седобородый мужик, весь в серебрённом железе. На плечах его покоился тяжёлыми неуклюжими складками, скреплённый дорогой фибулой из греческого злата, плащ, зелёного, как и вешняя поросль, цвета. А с ним пять дюжин воев угрюмых.
Эти же смотрели спокойно и доброжелательно даже. А на лице молодого вообще расцвела широченная улыбка.
На обоих был добротный кольчатый доспех, тускло отливавший маслянистым блеском. Длинный, тяжёлый даже на вид, до середины бедра, свитый из двух, а то и трёх слоёв колец. Усиленный толстыми стальными пластинами, на груди и плечах. Крепкие шеломы с кольчужными бармицами, длинные прямые мечи, широкие длинные кинжалы, луки с полными стрел колчанами, короткие копья с толстыми дубовыми древками и широкими, остро заточенными лезвиями.
У старшего, одетого в добротные крепкие сапоги, на шее висела витая серебряная гривна. Как она знала от отца - знак начальствования воинского.
- Доброго дня тебе, красавица! - сказал старший густым сочным басом. - Не боязно тебе в лесу-то одной?
- И вам дня доброго, люди прохожие, - Марья поклонилась. - Нет, не боязно, дяденька! Я привыкши, с малолетства в лес по грибы-ягоды бегаем...
- Понятно. А не подскажешь ли, в какой местности мы находимся? А то, вишь, нездешние мы, заблукали.
- А сами то кто будете? Куда-откуда путь держите? - не сводя с незнакомцев настороженного взгляда, девушка прижала к груди лукошко и сделала маленький шажок назад.
- Да ты, цветик, нас не опасайся! - вступил в разговор молодой. -- Мы не тати какие лихие, а люди
воинские князя Владимира Новгородского. Несём вашему Изяславу Крутоборычу грамотку тайную...
- Ты, Лексей, тово, язык бы попридержал! - полуобернувшись к молодому спутнику, рявкнул обладатель гривны.
- Да ладно тебе, дядька Мирон!
Лексей успокаивающе положил ладонь на окованное плечо старшего.
- Девица-то нас уж точно ворогу не выдаст! Не выдашь же?
Молодой красавчик озорно подмигнул девушке, и та, помимо воли, ответила ему улыбкой и тут же залилась краской.
Ладно, - не стал спорить начальник.- Мы истинно есть вои Новгородские, дружинники светлого князя Володимера, сына Гвидона Сухорукого. И грамотка при нас имеется.
Он, значительно так, похлопал себя по груди широченной пятернёй.
- И истинно мы заблудились, ранее в этой местности не бывая...
- Что ж вас таких неумех послали?
Марья вдруг, внезапно, почувствовала... поняла, что они - свои"! Потому расслабилась и позволила себе даже созорничать.
- Слали бы мужей, знакомых с землёй нашею! Али нет таких в княжем воинстве?
- Э-э, девица! - неожиданно рассмеялся старший. - Да ты не выведать ли секреты воинские из людей ратных чаешь?
Он на мгновение прищурился, как бы оценивая, стоит ли ей верить. Потом усмехнулся. Совсем, как отец, бывало... Она помнила!..
- Есть, есть мужи, землю сию ведающие в дружине княжеской. А нас послали потому токмо, что были мы в стороне дальней, восточной, с разведкою. И велел нам князюшко наш, Володимер свет Гвидонович, вести нами добытые, самолично князю Изяславу и пересказать...
- Ясно, дяденька. - Марья опустила лукошко на землю. - Зовут меня Марьей Сиротиной, а живу я неподалёку в селении Заборье, княжества Онежского. Тут совсем не далеко!.. А, если вам ко князю надобно, так это лучше всего по Медведице-то, лодьей... Иль из наших кто возьмётся лодкою! Да ведь хлопотно это, да и долгонько. Коль лодкою, так лучше уж пеши! Пару дён сохраните, коль ходить учены...
- Э-э, уймись, трещотка! - старший протянул к ней ладонь в предостерегающем жесте. - От вы, Ладины дочери, то молчите, то трещите без умолку! Ты давай, вот что... Давай-ка, лебёдушка, проведи-ка нас с Лексем к Старосте вашему. С ним потолкуем.
- Пойдёмте!
Марья согласилась легко. Тем боле, что красавец Лексей мигом подхватил её лукошко, и тут же, широко улыбнувшись, спросил:
-А отчего же тебя так зовут величають-то, красна девица? Что это за прозвание такое, "Сиротина"? Отчего ж такое скорбное-то?
- А потому как я натуральная сирота и есть со всех сторон! - отозвалась девушка, направляясь в лес едва заметной неопытному глазу тропой. - Живу уж который год без Батюшки, без Матушки! У тётки рСдной, в приймах!..
- И как же поживается тебе, горлинка?
Марья смутилась.
- Стоит ли пытать такое перехожим людям у девушки невинной?
- Такая краса-лебедь и...
- Поручик, МОЛЧАТЬ!!! - раненым медведем взревел Мирон. С размаху припечатал тяжёлой дланью по губам Лексея. - Совсем ума лишился, отрок?
- Ты, краса-девица, не бойся, - повернулся к ней Старшой, пока Лексей обиженно отирал губы рукою. - Просто падок наш Лёшка к болтовне о делах княжих тайственных. Дабы, девицам наивным себя явить в самом найгероическом виде. Не может, стервец, устоять пред красой женской! Перед глазами васильковыми! Молод ещё!..
- А какой же секрет княжий в том, что я - краса-лебедь?.. - спросила его девушка, на мгновение закрывая свои васильковые глаза.
Мирон расхохотался так громко, что, слишком сильно запрокинув голову, едва не упал.
- А ты представь, что мы с опасностями многими прознали о красе твоей именно в земле далёкой Ордынской, где люди на одном месте не живут!.. И везём мы те знания тайные, дабы ко княжему уху доставить!..
- Ладно вам, дяденька!
Девушка вновь направилась по тропе, ведущей к Заборью.
- Шутник вы, дядя Мирон!..
- Да ить чего ж, шутник-то? - обиделся тот. - Да и с чего бы шутить мне? Краса-то, она краса и есть, как ни глянь! Сказка она, конешно, по сути своей - "кривда"!.. Но в ней намё-ок!.. Лёшка-остолоп, он истинный герой-то и есть! Считай, один всё и сделал! Правду тебе говорю! Так и было! Он, хоть и молод, но вой добрый! Не всяк муж, сединой убелённый, да шрамами ратными отмеченный, с сим отроком ровняться сможет в доблести воинской!.. Однако...
Что именно "однако", узнать она не успела, поскольку из кустов орешника с диким визгом вырвалась маленькая, девятилетняя Алёнка. Дочка Семёна-лапотника.
Она ревела во весь голос, а за ней из кустов вынырнул здоровенный мужик, шкурами звериными укрытый. Нездешний, с заплетённой в мелкие косицы черной бородой. Его глаза горели неподдельным сумасшедшим азартом, а руки готовы были ХВАТАТЬ!