Туман опускается на город в сумерках, заливает улицы жидким киселём, просачиваясь сквозь тончайшие щели в дереве и камне, впитываясь в землю, растекаясь по лицам прохожих призрачной маской, затекая в глаза - или ещё глубже, пока душа, сопротивляясь, не выплеснет навстречу порцию собственной влаги. Вечерний свет в тумане - белесыми вытянутыми медузами под каждым фонарём, парой скошенных белых столбов из автомобильных фар, замершими цветными облачками вокруг рекламных щитов, неоновых вывесок и витрин. Каждый фотон равномерно распылен в атмосфере, разбит на искры, стоит чуть прищуриться, и туман, заботливо поддерживая игру света на сетчатке, очерчивает ему зыбкие, но зримые границы - растяжимые, впрочем, той же нехитрой уловкой зрения. Город богат огнём, отчаянно и откровенно, как на чумном пиру, но и напускная роскошь, и издержки его существования - просто игрушки, ёлочные шары и коралловые бусы в руках бесхитростного ребёнка, распускающего воду по чужому акварельному рисунку.
Соседний двор - мне пять лет не доводилось возвращаться домой этим путём. Уют практически осязаем. Пятиэтажка, "аптечный дом", скользит навстречу по правому боку в одну фазу с шагами, близко-близко, защищая от ветра, и весь ряд окон первого этажа проходит перед взглядом, словно сценки импровизированного театра: десятки людей играют отрывки собственных жизней, бесплатно и совершенно искренне, прячась порой на антракты за цветастыми шторами. Из-за пятиэтажки выныривает мой дом - стены почти теряются в темноте, и только светящиеся квадраты окон выстраиваются в небе гигантской загадочной матрицей. А код, что код - он прост, но пальцы помнят движение, а не цифры.