В том, что Синеликий приносит смерть, Финнэй убедился воочию на свою седьмую весну, и день этот пришёлся на большую ярмарку.
Как же он хорошо начинался!
Утренний косой луч коснулся его щеки, тепло пополз по лицу, проскользнул между ресниц. Из соседней комнаты донеслось ритмичное шорканье сухих прутьев о камень, и мальчик догадался, что Банора принялась за уборку - выметает песок. Ходить по нему босиком очень неприятно, и сколько ни убирай, за день обязательно появится столько же - шальные ветра, носящиеся над островом, не давали сидеть сложа руки. Он увидел тающий сон вперемешку с реальностью, понял, что досмотреть его не удастся, беззвучно потянулся всем телом и осторожно приоткрыл глаз. Если сестра заметит, что младший уже проснулся, то и его обязательно привлечёт к своему неинтересному занятию.
Небо было ослепительным, и пробегающие над островом облачка почти не портили вид. Финнэю захотелось приподняться на постели и выглянуть в распахнутое окно, а то и лечь животом на широкий проём. Но он побоялся выдать себя и лежал не шевелясь, в который раз изучая нехитрое убранство жилища - от плотно мощёного обтёсанным камнем пола, скругленных углов стен, покрытых толстым слоем побелки, стола, украшенного букетом диких цветов, напоминающих мелкие звёздочки, до верхних балок, на которых ворковал и хлопал крыльями случайно залетевший голубь, - пока всклокоченная голова мерзкой сестрицы не показалась в дверях:
- Малёк, не хитри, я знаю, что ты уже не спишь. Сопеть-то ты перестал.
Финнэй поспешно зажмурился и усиленно засопел, но тут же почувствовал щекочущее прикосновение к пятке и весело заверещал, отбрыкиваясь от неуловимых рук.
- Я не малёк, - возразил он, отсмеявшись. - Перестань меня так называть.
- И как же тебя прикажешь называть? - серьёзно поинтересовалась Банора, присев рядом на его постель. Когда она нагнулась, цветное ракушечное ожерелье на шее издало мелодичный перезвон. Тут же эхом откликнулся оберег в виде связки таких же ракушек над входом. Сейчас со всех окон и дверей были сняты ставни, что случалось нечасто, и ветер беспрепятственно разгуливал прохладными волнами по их крошечному дому. Предвкушение чего-то яркого и впечатляющего, что мог принести сегодняшний день, вдруг накрыло мальчишку волной, и он почувствовал себя невесомым и звонким.
- Я большая зубатая акула! - воскликнул Финнэй, легко перетёк на четвереньки и щербато оскалился, косясь из-под рыжих густых кудрей.
Всполошенный голубь испуганно курлыкнул, снялся с места и вылетел в утреннюю синь.
- Страсти какие! - всплеснула руками девушка. - Тогда, раз ты такой большой и зубатый, будешь помогать мне мыть полы. Спустишься к морю, наберёшь воды, где почище. Нечего кривиться, от домашней работы ещё никто не умирал. И не вздумай заворачивать к колодцу, он тощий, оттуда люди только для питья воду берут.
- Ну я так и знал, - расстроился Финнэй, вновь ощущая несправедливость мироздания. - Никто мне не даст полежать спокойно. И так всю жизнь.
- Вот, представь, а мне - всю твою жизнь и ещё почти две, и я не возмущаюсь, - спокойно проговорила Банора. - Когда ты уедешь учиться...
- Не хочу учиться, - запротестовал он, за что получил несильный подзатыльник, распоряжение быстрее одеваться, завтракать и бежать за водой, потому что скоро идти на ярмарку, а у них в доме всё ещё свинарник. Натянув штаны и сжевав горбушку тёплого ноздреватого хлеба с козьим сыром и молоком, он подобрал бадью и шагнул на порог, где задумчиво постоял, щурясь от солнца и горюя о своей тяжкой судьбе, но, почувствовав спиной тяжёлый сестрин взгляд, был вынужден задать стрекача.
Их дом был нижним под скалой среди десятков таких же, лепившихся со всех сторон и сверху террасами, так, что плоская крыша расположенного ниже дома служила открытой верандой верхнего, использовавшейся на усмотрение хозяев: кое-где люди разбивали огороды, кто-то побогаче обустроил место для отдыха, но у большинства на крышах вялился собственный улов. Строения, как ласточкины гнёзда, наползали на скалу, опоясывая её нарядным двухцветным узором - белые стены, синие крыши, ставни и двери. Финнэй ревниво подумал, что собственный дом, над которым навис добрый десяток соседских, выглядит каким-то сплющенным, да и веранды у них нет. Зато любой другой сосед с высоты мог позавидовать их бесконечной лужайке - ограды у жилья не было, огорода семья не держала, и всё пространство от двери до моря казалось мальчику его личной территорией, по которой он милостиво разрешал ходить и остальным. "Пожалуйста", - благосклонно кивал рассевшийся на траве маленький хозяин, завидев перед домом очередного прохожего, а тот, не понимая, в чём дело, только таращил глаза.
Под деревней высокие травы, ещё не сожжённые знойным дыханием лета, бушевали на вечном ветру, как пышная зелёная грива, убегая вниз по крутому каменистому склону и расступаясь на узкой тропе перед высокими обрывами. Одиночные пушистые сосны с причудливо изогнутыми стволами разнообразили пейзаж. Через пару месяцев всё это будет жёлтым, сухим и ломким и потеряет внешнюю привлекательность, но сейчас взгляд отдыхал на природе. Таковой была его родина, капризная красавица - остров Диханна.
Тропа пошла под уклон, и вскоре начались частично выбитые, частично выложенные камнем ступени, чему Финнэй был несказанно рад, потому что побаивался загреметь с высоты на широкое мелководье, окружавшее остров. Рыбаки эту особенность рельефа кляли на чём свет стоит, вынужденные швартовать свои неповоротливые, снабжённые глухими деревянными кабинами лодки за тридевять земель и тащить куканы с рыбой на себе, а малышня с восторгом плескалась в морской луже по колено, а то и по щиколотку, где вода к полудню прогревалась до состояния ухи. Вот и сейчас несколько ровесников с визгом носилось друг за другом в лягушатнике, поднимая тучу ещё холодных брызг и жёлто-розовую песчаную муть.
- Я занят, - процедил сквозь зубы Финнэй. Убивать мало этих сестёр, дающих таких прозвища и не стесняющихся применять их на людях. - Видишь, воду ношу.
Он угрюмо обошёл ребят, тут же утративших к нему интерес, нашёл не замутнённый друзьями участок купальни и аккуратно наполнил бадью, цедя случайные песчинки через край.
- Вы бы тоже шли делом занялись, - добавил он поучительно и начал путь наверх, ставший сложнее в десять раз. Солнце, правда, спряталось за облаками, и мальчик надеялся, что оно оттуда не выберется раньше, чем он донесёт свою ношу. Ему в спину прилетела горсть мокрого песка и послышался насмешливый голос:
- Тютя, подымалка для кого работает?
Финнэй сверкнул глазами, оборачиваясь.
- Не твоё дело! Ходить пешком - для настоящих мужчин, а на подъёмке пусть старики катаются и такие жирдяи вроде тебя!
- Ну и катись, - равнодушно разрешил Дейк, давно привыкший к замечаниям по поводу своей фигуры, и обстоятельно, почти гордо, сложил руки на животе. - Ишь, мужчина... Ползи себе крабиком. Все знают, что ты просто боишься.
- Не боюсь, - тихо, но твёрдо ответил мальчик.
- А ты докажи...
Финнэй сжал кулаки и спустился обратно в воду. Неподалёку, из-за утёса, доносился размеренный скрип каната о дерево. Увы, подъёмник работал. "Чтоб ты сломался", - в отчаянии подумал мальчик и зашлёпал к плетёной корзине, болтавшейся на подозрительной конструкции из шестов и верёвок между небом и землёй до самой деревни.
- Подымалка для рыбы, а не для всякой мелюзги, - буркнул ему загорелый дочерна бородач в жёстком просоленном жилете. Финнэй не мог точно вспомнить его имени, Валир, что ли? Или Дамир? В деревне он появлялся редко, предпочитая шумным компаниям и веселью в трактире уединение в своей работе, и днём скрывался под символическим навесом, зажатым между морем и отвесной стеной, утонувшим одним столбом в воде. Сейчас Валир смазывал лебёдку едко пахнущим тёмным жиром, озабоченно всматривался в разболтанный механизм и подкручивал его каким-то диковинным инструментом, отчего колыхалось всё сооружение. Финнэй поёжился.
- Все ребята по разику катались, - заметил он, но настойчивости в его словах не было ни на грамма. Он только надеялся, чтобы и подслушивающий сзади толстяк этого не заметил.
- Вот и приходил бы, когда все катались, - проворчал подъёмщик, но тут же смягчился: - У тебя ведро до краёв, что ли? А чего к колодцу не пошёл? Ну ладно, дьявол с тобой, лезь... осторожно только, дно не проткни своими ножонками, больно тонкие. И водой не плещи там. - Он мягко опустил корзину на землю и приглашающе махнул широкой, как лопата, ладонью.
Корзина оказалась куда выше пояса, и как мальчик ни пыхтел, преодолеть её края не смог. Тогда канат стравили ниже, плетёнку уложили на бок и он, сгорая от стыда, юркнул внутрь, ожидая насмешливых возгласов из воды, но их не последовало.
А вот теперь корзина показалась ему очень, очень низкой! Она отзывалась на каждое движение, болтаясь во все стороны. Присев на корточки, Финнэй ухватился за край и высунул нос наружу. Бадью пришлось придерживать коленями. Богатое воображение тут же услужливо предоставило картину - прутья, отходящие из переплёта один за другим. Прижавшись грудью к стенке, он почувствовал, как в эту стенку часто-часто стучит сердце.
- Она не развалится? - пропищал он шёпотом, глядя прямо в глаза суровому мужику. Тот покосился себе за спину, откуда с удовольствием наблюдало несколько пар внимательных глаз, усмехнулся и почти незаметно качнул головой.
- Мелкий карась - из сетей не вылазь! - зычно гаркнул он и стремительно вознёс замершего мальчишку над радостной публикой.
Вылез Финнэй с дрожащими ногами и был почти удивлён, что с ним по пути ничего не случилось. Изобразив улыбку и помахав следящим снизу людям, он поторопился домой.
Оказалось, что он провозился дольше, чем рассчитывал: прибыли родители. Сразу стало шумно, тесно и оживлённо. Сестра кидала на него выразительные гневные взгляды - как же, пол помыть не успела, но мать и отец не обратили на эту мелочь внимания. Весёлые, белозубые, загорелые, несмотря на защищающие лица широкополые рыбацкие шляпы, в одинаковых непромокаемых безрукавках, они казались близнецами, если не смотреть на непослушную солнечную гриву матери и смоляно-чёрные кудри отца. Сразу становилось ясно, в кого пошёл огненный Финнэй, а в кого - смуглая Банора.
Мать присела на корточки и сгребла сына в охапку, горячо шепча в ухо нежные слова. От неё остро пахло морем, а волосы были влажными, но чешую и соль с рук она уже оттёрла. Там, в море, она была отцу верным напарником, носила одинаковую для всех рыбаков одежду, и они работали с сетью спина к спине, доказательством чего служила гора свежих окуней на траве, блестящих серебряными спинами, но, переступив порог дома, она вновь становилась ласковой и женственной.
- Собираемся, - поторопил их отец. - Боец, оставь ведро, тебе нужно переодеться.
Обе женщины решительно изменили свой облик, сменив на праздничные платья свои привычные наряды: мать - кожаные брюки и накидку, а сестра - скромную домашнюю тунику, и уложили волосы в высокие причёски. Кроме того, Банора украсила шею подходящим по цвету ожерельем, а выбирать ей было из чего, ведь она сама нанизала их всех видов и цветов. Брат, расчувствовавшись, полез к ней лапиться, но его со смехом аккуратно отстранили: "Подол изомнёшь!". Он даже подумывал обидеться, но великодушно решил не портить день - в первую очередь себе самому.
Собственной одежде Финнэй не придавал большого значения, он обожал старые неказистые штаны, сидевшие на нём словно вторая кожа, и собирался пойти в них, но когда отец, улыбаясь, достал из сундука новый костюм, то мальчик чуть не завопил от восторга.
- Откуда это всё? - с волнением спросил он, одевшись и пробуя на ощупь блестящие пуговицы и пряжку на ремне. Отец улыбнулся:
- Дельфин принёс... Нам удалось сбыть через Симариллу большую партию крабов, и вот решили справить тебе одежонку, не идти же в люди нищим босяком.
Мать тут же принялась за пояснения:
- Симарилла - наш торговый посредник. Это... вроде помощника по торговле. Она владелица крупного баркаса, в котором возят рыбу со всего острова на Аликифию. Если помнишь, я рассказывала: это тоже остров, но намного больше нашего. Там много домов, важные государственные учреждения - суды, полицейские управы, крупные рынки...
Финнэй заскучал.
- Я помню время, когда суды ещё были разъездными, - вставил отец. Они все вышли на дорогу, окаймлённую высокой густой травой, направляясь к главной и единственной площади, расположенной под деревней с противоположной стороны, по соседству с развесистыми пиниями, и он продолжил:
- Судья с секретарём ездили на лодчонке от острова к острову и рассматривали тяжбы. Порой и полиция ездила. Сейчас, если ничего особенного не происходит, их сюда и мёдом не заманишь. Да... А тогда люди выстраивались в очереди, готовились к судному дню загодя. Часто обходились своим разумением или назначали какого-нибудь умного односельчанина мировым судьёй по срочному делу - ведь пока дождёшься, пока официальная власть приплывёт, то и надобность в ней отпасть может. В итоге только самые запутанные дела и самые непримиримые стороны выслушивались судом. Секретарь тут же оформлял решения, копии выдавал при надобности. Но случился неприятный инцидент - одна такая лодка перевернулась на глубине, и все чернила на оригиналах решений размыло водой. Ну, судейские чины тоже потонули, конечно. Не без того. Теперь никто документами не рискует, суд стал неподвижным, все ездят своими силами в столицу.
- А что с полицией случилось? - спросил Финнэй, сосредоточенно вглядываясь в следы на песке от новых скрипучих ботинок. Увы, они с непривычки натирали ноги. Идущая рядом мать сдержанно прикрывала рот рукой, будто в сказанном отцом было что-то забавное. С этими взрослыми никогда нельзя понять, если они шутят. Тем временем погода окончательно поскучнела, небо затянуло сплошным серым полотном. "Не пошёл бы дождь, пока мы такие красивые. И нельзя будет танцевать".
- Ну, с этим сложнее. Переписка - жалобы, запросы всякие, почтовыми голубями идёт. При серьёзных происшествиях вызывают их лично. Если выясняется, что зря вызвали, в казну со всего острова дерут мзду втридорога. Да и срочность при таком способе извещения - понятие очень относительное...
- А почему нельзя, чтобы на каждом острове были свои суд и полиция? - вновь подал голос Финнэй.
- Это слишком дорого, малыш. В нашем государстве сотни мелких клочков суши, населённых кучкой рыбаков, и каждый клочок мнит себя самым важным, чтобы уплотниться с соседями. Обеспечить местной властью столько островов и держать эту власть в дисциплине не потянет ни одна казна и ни одна община.
- Школа тоже в столице, - мстительно заметила сестра. Финнэй помрачнел:
- Вот можно было настроение мне не портить?
- Глупый, - развеселилась мать. - Учиться интересно! Ты узнаешь, как устроен мир, к чему тебя тянет, чем ты станешь заниматься...
- Я рыбачить буду, как все, - сдержанно произнёс мальчик. - А уезжать от вас не хочу, даже учиться. Разве вы не можете рассказать мне всего, что сами знаете? Читать уже научили!
- Ты хочешь всю жизнь просидеть на одном месте и никогда не узнать, что находится за горизонтом? - удивился отец.
- А что в этом плохого?
- Плохого, наверное, ничего нет, - рассеянно ответил он, положив ладонь сыну на плечо. - Просто мне хотелось бы, чтобы в моём наследнике жизнь кипела ключом, а не умещалась у него на ладони.
Финнэй задумался и замолчал.
Ярмарка, собравшая жителей окрестных мелких островов, растянулась широким кругом за деревней. Рыба всех видов - предмет гордости промысловиков, от гигантских марлинов до декоративных трепетных парусников, которых добывали с трудом и риском на большой для человека глубине. В пищу они не годились, но в качестве редкого подарка милой кокетке или преподношения важному чину могли выступить вполне достойно. Отчаянно блеющие козы с бубенчиками на шеях, клети с кудахчущими курами. Мёд нескольких видов. Глиняная посуда. Снасти. Выделанные кожи, ткани, ленты, всякие женские блестящие штучки, смысла в которых Финнэй не видел, но возле которых Банора с матерью подолгу задерживались, вертели их в руках, ахали, приценивались... Щёки у них разрумянились, глаза горели. Всё это великолепие было разложено и развешано где на выставленных сложным лабиринтом столах, где на телегах, где на парусине прямо на земле, прижатой камнями и колышками по углам. Другие паруса, заранее натянутые на установленных тут и там вертикальных шестах, предназначались для дополнительной тени, и казалось, что ярмарка проходит на палубе огромного корабля. Синие тени больших парусов плескались на земле, как живые, и дети перескакивали с одной на другую, стараясь не попадать на пятна света. Если кто-то промахивался, остальные зачем-то кричали: "Синеликий!" - и весело смеялись к конфузу неуклюжего товарища.
Его самого, разумеется, тянуло к лоткам со сластями, на которых чего только не было: тянучки, жевательные смеси, сгущённые соки, мятные подушечки, жареные луковые кольца и семечки. Даже сами продавцы, как ему казалось, источали лицами какую-то сладость, умильно улыбаясь робко подходящим детишкам. При этом они не забывали, не меняясь в лице, обмахивать свой товар, отгоняя от него обезумевших мух и ос. Финнэй, ловко крутясь среди пышной разряженной толпы, незаметно подвёл семейство к одному такому лотку и выпросил себе промаслившийся пакетик с колечками в обмен на обещание не крошить на новый костюм.
В самом центре площади воздвигли небольшой помост, на котором обосновались разудалые музыканты. Диалог их инструментов - дрожь дыхания и дрожь струн - сливался в легкомысленное музыкальное повествование, плывущее над головами ненавязчивым фоном. Мелкий шкет оборванного вида, зажав в руке шапку, кидался прохожим в ноги и надрывно вопил:
- Достопочтенные господа! Умопомрачительные дамы! Не откажите на нужды добрых людей! Подайте мелкую монетку, не будьте жадинами!
На него неодобрительно косились с помоста, но иным образом недовольства не проявляли, пока один из продавцов, которому явно надоели шумные кривляния, не поймал ребёнка за ухо и не приказал немедленно уняться и идти зарабатывать на жизнь, если такая потребность существует, чем-нибудь полезным, а не подмазываться к чужому труду. Когда он перешёл к выяснениям, кем являются родители попрошайки и где они, тот пнул чересчур усердного ревнителя порядка в лодыжку, отчаянным рывком выкрутился и стремглав помчался в сторону селения, мигом затерявшись за кустами. Доносящиеся в спину проклятия, похоже, его нимало не трогали.
Семья закончила торг по нужным вещам, в результате чего руки у всех оказались заняты всякой всячиной, расслабилась и теперь просто ходила по рядам, оценивающе присматриваясь к тому, что могло бы ещё пригодиться. Больше всего радовались тонкому овечьему кожушку, купленному сестре. Финнэй снова добился угощения от подобревшего отца, на этот раз здоровущего куска мёда в сотах. Держа его обеими руками, он с упоением откусывал от брикета, давил зубами, высасывая янтарную суть, а воск жевал, пока он не становился безвкусным. Впрочем, даже тогда его было интересно гонять во рту - забавляло то, что воск невозможно раздробить зубами. Но даже во время еды он не забывал крутить головой и подмечать интересное.
- Тучи расходятся, - удовлетворённо заметил Финнэй, привлекая внимание родителей к этому приятному факту. - Может, погуляем ещё? Мам, а почему там небо такое странное?
Рассеянное благодушное выражение медленно исчезало с лица матери, сменяясь тревогой. Ответить она не успела. Низкий гулкий звук - звон большого гонга - перекрыл все прочие, и застыл в воздухе надолго, густо, нехотя расплываясь во все стороны, как клякса в воде. Где-то неподалёку раздался девичий визг:
- Синий свет! Люди!
Поперхнулся оркестр, нервно взвизгнув струнами.
- Спасайтесь!
Приезжие тут же заметались, не зная, бежать ли им к своим кораблям или прятаться где попало. Толпа, растерявшись и перемяв зазевавшихся несчастных, не сумевших увернуться от её мощной поступи, схлестнулась волнами, смешалась, потом схлынула с площади к деревне, сметая столы и топча драгоценные товары. Кто-то чересчур практичный, шнырявший невпопад, вдруг нагнулся, потянул руку за сверкавшим на земле браслетом - и тут же целиком исчез под сотней ног.
- В деревню к нам! - заорал кто-то, и этот призывный клич подхватили сразу в нескольких местах. - В деревню!
В первые мгновения хаоса семья успела забраться на брошенную телегу, с которой отец смахнул глиняные горшки, и благополучно пережила их под защитой этой скромной преграды. Но, когда движение сформировалось, стоять дальше на возвышенности, пока остальные спасаются бегством, стало более опасно.
Отец что-то крикнул матери, привлекая её внимание, схватил Финнэя, кинул на закорки и одним экономным движением влился в общий людской поток, несущийся так, что земля прыгала перед глазами. Несколько раз мальчик видел падающих по сторонам людей, потом и отец споткнулся, страшно выругавшись, отчего Финнэй жалобно, по-заячьи вскрикнул, охваченный безликим ужасом вместе с остальными, но равновесие чудом удалось удержать.
Дорога-горизонт-небо-дорога-горизонт-небо. Потные, испуганные люди рядом. Локоть к локтю, один темп, если ты будешь быстрее или медленнее остальных, ты будешь сбит. Если не перескочишь уже упавшего - тебя затопчут. Если начнёшь искать отстающих...
- А где мама? - крикнул внезапно побелевший Финнэй.
- За нами! Не оборачивайся, держись!
Прошла минута, может, чуть больше, но мальчику она показалась вечностью. Они залетели в свою дверь, в дом, уже тесно заполненный голосящими односельчанами, живущими на самой вершине, которые боялись не успеть в свои жилища, и незнакомыми людьми, и даже услышали протестующие возгласы: "Куда, идите дальше!", но отец внезапно обозлился и рявкнул, ища взглядом наглецов:
- Живём мы здесь! Кого за ушко да на солнышко? Хоть ставни прикройте, идиоты!
Застучало дерево. Упала тьма, чуть разбавленная светлой голубой полоской из единственной оставленной щёлочки: отец, стоя на входе, тревожно наблюдал за дорогой, высматривая семью. На сына, сунувшегося туда же, резко шикнул.
- Беда, беда, - причитали из угла. - Плохая примета, на праздник... сколько добра испорчено!
- Добро-то ладно, - возразил другой невидимый собеседник. - Ему ничего не сделается, подберут да починят. А вот все ли успели спрятаться?
Финнэй начал тихонько хныкать, окончательно перепуганный этими разговорами. Наконец ввалилась мать, таща за руку обомлевшую, растрёпанную Банору, лишившуюся своего нарядного ожерелья: где-то лопнула нить.
Они успели захлопнуть дверь, погрузив беспокойных, пыхтящих, жалобно бормочущих людей в абсолютную тьму, прежде чем мир вокруг оказался полностью залит ярким, нарядным, неописуемым синем светом.
И только спустя несколько часов открыли её вновь. Обычное жёлтое солнце, к которому привык Финнэй, мирно склонялось к горизонту, как будто ничего и не произошло.
Не сговариваясь, люди побрели по уже пройденному сегодня пути. Добравшись до разорённой площади, молча смотрели на разрушения, друг на друга - и иногда каменели лицом.
Финнэй посмотрел на неё и узнал - платье. Утром оно облегало фигуру звонкой гибкой молодухи, продавшей ему мёд, но сейчас эта женщина годилась в молодые бабушки. Морщины распахали ей кожу вокруг глаз, среди волос появилось множество серебряных нитей.
- Что случилось? - растерянно спросил он, но женщина, замкнувшаяся в своём горе, не ответила.
Люди начали приводить в порядок свои прилавки, отбирая испорченное. Они делали это явно машинально, чтобы чем-то занять руки, иногда замирали, вглядываясь в никуда. Родители присоединились к ним, и Финнэй оказался предоставленным самому себе. Шокированный, он бесцельно бродил среди мусора, путался под ногами, но его никто не одёргивал. Он шёл, пока все остальные не оказались позади.
На другом конце площади неподвижно лежал человек. Мальчик вначале принял его за куль тряпья, но, подойдя ближе, заметил, что это древний старик, каких ему видеть раньше не доводилось. Голова его была совершенно лысой, тёмной и сморщенной, как орех, высохшая кожа напоминала пергамент. Он лежал вытянувшись, одна рука была простёрта вперёд, будто он откуда-то полз.
Финнэй боязливо обошёл его кругом со смесью интереса и брезгливости. Дотронулся до ноги носком башмака, но человек не отреагировал. Сзади подошла Банора, взяла брата за плечо, глянула испуганно:
- Отойди, он умер...
- Кто это вообще? - быстро сделав шаг назад, спросил Финнэй.
- Только по одежде можно попробовать опознать, - покачала головой девушка. - Я не помню никого в таком жилете.
Он пригляделся внимательнее - и остолбенел.
- Это человек с берега! Валир, он на подъёмнике работает, поднимал меня сегодня! Но... он же был такой здоровенный!
- Вот как бывает, - прошептала Банора. - Лучи падали на него, пока он поднимался по ступеням. Смотри, у него нога повреждена, может, поэтому он и не успел... Представляешь, умер от старости, пока шёл, а потом полз от обрыва!
Она говорила незнакомым взрослым голосом - и как будто сама себе пыталась объяснить что-то. Опомнившись, Банора замахала руками, привлекая внимание группы мужчин, возившихся у поломанного навеса неподалёку. Финнэй отстранённо наблюдал за тем, как они приблизились и молча унесли хрупкое сухое тело, потом перевёл взгляд на сестру:
- Что такое Синеликий? Почему так происходит?
- Это крошечное синее солнце, которое ускоряет жизнь, уносит её, - глухо ответила она, не замечая, что стискивает пальцы на худом детском плече всё сильней. Её бил озноб. Финнэй со страхом покосился на руку, но почему-то продолжал терпеть. - Дети потом выглядят как подростки, подростки - как молодые люди... Чем дольше ты пробудешь под его синими лучами, тем взрослее станешь. А почему - никто не может сказать. Да ведь мама рассказывала тебе...
Конечно, мама рассказывала. Но он привык относиться к её рассказам как к далёким, не имеющему к нему отношения вещам: какие-то перекупщики, какая-то столица, где, наверное, появляется и Синеликий... Он не помнил таких дней, как сегодня, в своей сознательной жизни. И не хотел спрашивать, а были ли они, но утонули в безмятежной детской памяти...
Спокойный тёплый вечер опускался на остров. Уютно чирикали цикады. Море и небо, налившись одинаковым бело-зелёным цветом, терялись друг в друге на размытом горизонте. Медленно проступали очертания далёких островов, кажущиеся плоскими пятнами на небе. Всё было как всегда, и только люди, растерянные, оборванные и напуганные, искали друг друга, опоздавших узнавали вновь, подсчитывали про себя их новые годы.
- Но почему тогда в домах делают окна? - не унимался мальчик. - Если бы я строил дом, то он был бы весь тёмным! И навесы над улицами сделал бы! Над всем селом!
- Люди - не земляные черви, Финь. Навесы не помогут, нужна полная темнота. А мы не умеем жить в темноте. Мы скорее устанем бояться - и выйдем наружу, полноценно проживая жизнь, пока не придёт время её спасать. С большинством же ничего не случилось, видишь, все успели спрятаться. Обычно всё происходит гораздо организованнее, и никто не стареет. К этому надо привыкнуть, братишка. Просто привыкнуть.
- Привыкнуть? - возмущённо крикнул он, отпрыгивая и вместо лишних слов демонстративно развёл руками. - Ты глянь, что творится! Да я теперь всегда буду спасаться первым. Клянусь!
Как хотелось прочь из этого душного скучного места, от запахов мела и науки, избыточной, лишней, скучной! Уже лето, скоро каникулы, эта мысль даёт силы пережить нудную, никому не нужную риторику и предшествующую ей ещё более нудную ежедневную перекличку, с которой начинается их день, на которой из года в год задают одни и те же вопросы. Он давно выучил их наизусть, как молитву морским богам, и мог бы ответить, даже разбуди его среди ночи. Он мог бы проводить перекличку сам, как и все Познающие - кроме самых бестолковых. Зачем это, чьим бессердечным умом придумано? Нет, их мнение никого не интересует, и тебя обязательно спросят, невзирая на то, как хорошо ты отвечал на тот же вопрос вчера на первом занятии... Поспать бы ещё немного, а зудение голосов убаюкивает, сливается в фон, под который голова так и клонится, так и падает под собственной тяжестью...
Очередное утро.
- Махота, напомни нам, что мы должны предпринимать при появлении Синеликого?
- Мы должны немедленно прятаться от прямого и отражённого света, магистр Ликуна.
Ликуна, статная дама с монументальной причёской, страдальчески поморщилась.
- За следующий неполный ответ я не буду засчитывать тебе результаты переклички. Каким должен быть полный ответ?
- Он должен заключать в себе вопрос... ой, то есть, полный ответ должен заключать в себе вопрос... Я должна повторить полный ответ? - испуганно пропищала крошечная, похожая на мышку ученица.
Магистр помассировала виски кончиками пальцев, сетуя на нерадивость ученицы.
- Просто запомни на следующий раз. Вас двадцать человек, а впереди основной материал. Мы не можем терять много времени на вступительный опрос. Алагест, вкратце про интенсивность облучения.
- Наиболее интенсивным, приводящим к наиболее серьёзным изменениям в организме, является облучение Синеликого, находящегося в ближайшей к наблюдателю точке по траектории движения, - невыразительно забубнил зубрилка Алагест. - Также от восхода до заката эта интенсивность плавно возрастает, а потом убывает. Магистр Ликуна.
- Финнэй, что является главным предвестником Синеликого?
- Главным предвестником Синеликого является изменение цвета освещения на интенсивный синий, магистр Ликуна. Также муниципальными службами подаётся звуковое оповещение с помощью гонгов, - отбарабанил Финнэй нескладным юношеским голосом.
Да, долго он уже здесь. Вспомнилось, как отец приезжал вскоре после того, как голос сломался - тоже изумился, будто впервые услышав сына, хохотал, хлопал по раздавшимся плечам. Радовался.
Получив благосклонный кивок и расслабившись после ответа на простейший вопрос, он рассеянно уставился в окно. Хорошо же там... Даже пусть просто улица, обычная улица с магазинами и площадью в центре. От неё до моря - рукой подать, только перепрыгнуть улицу да помчаться вниз по шикарной мраморной лестнице с широкими ступенями, а там причалы, пляжи с отлогим берегом, парки, нависающие над водой!
И запахи, боги морские, какие запахи: дикая сиреневая фламандерка и белый звездоглаз, сплошной цепкой сетью покрывающие берега Диханны, не могли перебить пряной солёности воздуха, что уж говорить об обычной траве. Он привык к йодистому запаху моря, и когда его впервые окутала тяжёлая душистая волна местного разнотравья - как цветущего, так и неприметных с виду растений вроде розмарина - мальчик решил, что с его органами чувств что-то случилось, и слегка испугался. А потом... случалось такое в его прошлой жизни: старый жрец в маленьком ночном храме, посвящённом морским богам, воскуривал пылинки драгоценных благовоний, и дым от них так же душно и сладко окутывал комнатку с единственным окном напротив входа, в которое заглядывала звезда. Маленький Финнэй даже не помнил повода, по которому ему разрешено было присутствовать - но благовония ему в память врезались накрепко, и он вдруг понял, что ничего плохого с ним не будет.
Тоска по дому, которой он так боялся, прошла быстро, смытая волной новых впечатлений, одним из которых стало вот это очарование запахом этого места. Он вспомнил, как ошеломлён был в первый день, прибыв в столицу на соседской лодчонке вместе с несколькими ровесниками, как с широко распахнутыми глазами озирался на пристани, прижав обеими руками к груди новенькую холщовую сумку и задирая голову всё выше и выше: как и на его родном острове, город рос вверх, и бесчисленные лавки, дома, учреждения карабкались по горе, но если на Диханне люди скромно жили в небольшом селении, занимая крайне малую её часть и не изменяя природной красоты остального, то здесь, на Аликифии, они оставили след практически везде, растеклись по всему острову. Нет, разумеется, деревьев тут было очень много, причём значительная часть из них - вечнозелёные, а наверху холмы просто утопали в садах, но не возникало и тени сомнения, что каждому дереву тут было своё место, и всё тут подчинялось строгой красивой рациональности. А вот траву оставили только в парках: аккуратно вымощенные цветным камнем улицы вились, убегали, дразнили неизведанностью и непохожестью друг на друга. Он ходил по ним, терялся и радостно находился вновь, осознавая, сколько тут всего неизведанного, нового, как всё выше и дальше - словно поле зрения раздалось за пределы глаз. Широкая открытая земля, круто вставшая на дыбы холмами, с которых открывались головокружительные виды, спокойно соседствовала с узкими затемнёнными переулочками с тайными переходами и лестницами. В одну из первых вечерних прогулок, увидев в щель между домами и садовой изгородью где-то на высоте знакомый кусочек гавани, он даже не удержался от радостного возгласа и был удостоен нескольких неодобрительных взглядов из-за изгороди.
Старые товарищи Финнэя почему-то побаивались изучать окрестности с той же непосредственной открытостью, или не испытывали такого интереса, ходили разве что на пляж, захватив подмышкой рабочие тетради, и совмещали приятное с полезным, а фактически не занимаясь полноценно ни тем, ни другим, в то время как он прибегал в спальни уже ночью, запыхавшийся и счастливый, в одиночку наскоро перекусывая остатками ужина и пробегая глазами сделанные в школе записи, после чего засыпал без задних ног. К счастью, этот способ обучения ему подошёл - а на другой он всё равно не согласился бы. Каким бы чистым и светлым ни был его новый дом - он сторонился его, предпочитал проводить как можно больше времени снаружи, будто боялся навеки пропитаться казённым запахом общего места, стоящим в комнатах, хотя ребята проветривали их чуть ли не круглосуточно, а один паренёк из зажиточных, привыкший к более изысканным благоуханиям, даже пытался брызгать какими-то духами: безрезультатно.
- Атридея, как часто появляется Синеликий? - их мучительница уставилась на ближайшие парты. Познающие на первом ряду, почувствовав опасность, инстинктивно вжались в стулья.
Высокая черноволосая девушка торопливо вскочила:
- На вопрос, как часто появляется Синеликий, нельзя дать однозначный исчерпывающий и грамматически правильно звучащий ответ, магистрикс. Дело в том, что до сих пор даже не установлено, к каким небесным телам его отнести, поскольку исходящая от объекта опасность усложняет наблюдение и классификацию. Наиболее распространена гипотеза, что это вообще не принадлежащие нашей звёздной системе небесные тела, проходящие её насквозь таким образом, что с нашей точки наблюдения это напоминает ускоренное во много раз движение второго солнца. Суммируя вышесказанное, зафиксированы случаи появления так называемых Синеликих от раза в неделю до раза в несколько лет.
Ликуна удивлённо моргнула.
- Похвально, Атридея, - наконец сказала она, - хотя достаточно было последней фразы. Цель переклички - зарядка для мозгов перед основным уроком, не нужно было рассказывать так пространно.
Познающая не смутилась.
- Возможно, разным мозгам нужна разная зарядка, магистрикс? Я не боюсь перенапрячь свои. А скажи я только последнюю фразу, никто бы не понял, почему я употребила множественное число.
На некоторое время воцарилось молчание, на фоне которого оглушительным казалось жужжание одинокой мухи; кажется, магистр лениво раздумывала, не окоротить ли зарвавшуюся девчонку, но ей было лень - и чересчур жарко для основательной взбучки.
- Познающие, я забыла представить вам эту образованную особу, - сообщила Ликуна, фальшиво улыбаясь. - Атридея Шемайна, перевод с домашнего обучения. Должна сказать, милая, что твои наставники не зря ели свой хлеб, если судить по первым минутам урока. И ещё: у нас к учителю принято обращаться "магистр" независимо от пола, добавляя имя.
- Я учту, магистр Ликуна, - спокойно ответила Атридея и села на место под перешёптывания класса.
- Красивая, но гонористая, на кривой козе не подъедешь, - подытожил Дейк, сосед Финнэя, и ткнул его локтем, задетый отсутствием внимания:
- Малёк, с кем я говорю? Хватит в облаках витать, смотри, какая... аристократка, что ли?
- Руки убери, размахался тут.
Финнэй нехотя повернул голову от окна: девчонки до сих пор его мало занимали.
До сих пор.
Её гладкие волосы с двумя локонами, свободными от черепахового гребня, напоминают волну высоких луговых трав. Профиль кажется вылепленным искусным скульптором - каждая черта совершенна, хотя у скульптур глаза мёртвые, а эти, обрамлённые стрелками длинных ресниц, светятся ясной зеленью. Она жадно слушает, впитывая новое, и живо реагирует - хмурится, покусывает губу, улыбается, кивает своим мыслям, хотя, наверное, когда нужно, умеет владеть собой. Он непроизвольно расплылся в ласковой улыбке и не отводил взгляд, пока возмущённый Дейк не ткнул его локтем в бок:
- Хватит, а! Я ж только посмотреть предложил! Я её первый вообще заметил!
- А я только и смотрю, - благодушно возразил Финнэй, по инерции продолжая улыбаться, но благодушие помалу сменялась раздражением. - Не ем. Не трогаю.
Лицо Дейка злобно исказилось. Он молчал весь урок, только тяжело пыхтел, а когда аудиторию распустили, кинулся догонять покидающие кабинет зелёные глаза. Финнэй, испытывая беспокойство и какое-то ещё новое острое чувство, словно у него забирали что-то драгоценное, последовал за ними.
Толстяк наконец настиг новенькую и потрусил прямо за ней, напоминая Финнэю осла, перед носом которого привязали морковь. Она несколько раз с беспокойством обернулась.
- Постой, - попросил Дейк, запыхавшись. - Ну не беги ты так. Мы в одном классе сидим, забыла?
Они остановились у выхода на внутренний двор, залитый солнцем, на котором резвились в догонялки малыши.
- Не забыла. Я слушаю, - произнесла она подчёркнуто терпеливо. - Ты идёшь за мной уже пять минут, что тебе нужно?
Дейк удивился. Он любил знакомиться и непринуждённо сходился с новым окружением.
- Тихо, чего ты? Я погулять тебя хотел пригласить, раз ты новенькая. Рядом есть отличная кондитерская, пойдём?
- Как тебя зовут? - будто не слыша его, поинтересовалась Атридея. - Я не успела запомнить всех.
- Дейк я, - буркнул тот. - Люди не так занятны как всякие там звёзды и учёные манускрипты, верно? Почему бы просто не поговорить для начала?
- В большинстве случаев, - согласилась девушка, напрочь игнорируя второй вопрос. - А что можешь предложить ты?
- Я могу носить тебя на руках, - храбро предложил Дейк. - Дарить цветы. Угощать пирожными...
- Я умею ходить сама, люблю несорванные цветы и не ем пирожных. Ты уже второй раз говоришь об этом. Говоришь со мной и продолжаешь мысленно жрать. Поменьше думай о еде, Дейк.
Она развернулась и пошла дальше, потеряв к нему интерес, и не видела его обиженных глаз. Все знали, что старине Дейку наплевать на то, что думают о его фигуре. Незнакомая девушка тоже была в этом почему-то уверена.
А зря.
Может, он и сам не ожидал от себя случившегося дальше. Шагнув вперёд, он поймал уходящую Атридею за руку и грубо крутанул, разворачивая к себе. Она даже не вскрикнула, хотя для неё это явно было неожиданностью, с трудом удержала равновесие и одарила весёлым презрительным взглядом:
- Поймал? Ну молодец. Привязать не забудь.
- Тебе придётся считаться с людьми, - прошипел Дейк, брызгая слюной. - Ты ведь считаешь себя лучше других? А чем ты это заслужила?
- Хотя бы тем, что не навязываю...
Ненависть вскипела горячей багровой мутью, заливая его с головой. Финнэй, не помня себя, в несколько прыжков оказался рядом и ударом в челюсть сшиб крупного Дейка с ног. Тот рухнул, как куль с мукой, истекая кровью из разбитой губы. Младшие дети вокруг заверещали - кто с перепугу, кто с восхищением, ожидая зрелища, но продолжения не последовало, и к ним быстро потеряли интерес.
- Себя окружающим, - удивлённо договорила Атридея и внимательно взглянула на спасителя. - А ты силён. Спасибо.
- Обычно не настолько, - рассеянно возразил Финнэй, уставившись на сбитые костяшки. Его потихоньку отпускало. Что это было, какая сила поднялась изнутри? Они и раньше дрались по пустяковым и не очень поводам, и друг детства не раз повергал его наземь - а вот наоборот не случалось ни разу. Лизнул выступившую кровь. Кровь на вкус как железо или железо на вкус как кровь? Дьявол, о чём это я...
- И ты не будешь таскать меня на руках? - усмехнулась она.
- А должен? - промямлил он, чувствуя себя идиотом.
- Ты странный, знаешь? Кто смотрел на меня весь урок, а? И зачем?
Он помотал головой и взъерошил волосы, пытаясь прийти в себя. Он не понимал, что с ним происходит. Смотрел в землю и чувствовал, что краснеет всё больше и больше.
Тут лежащий Дейк, над которым они как ни в чём не бывало вели светскую беседу, пришёл в себя, с трудом поднялся, сплюнул в пыль окровавленный зуб и сказал только, озвучивая очевидное:
- Идиот.
И ушёл не оглядываясь.
Это, как ни странно, помогло Финнэю. Он тут же успокоился и улыбнулся, осенённый внезапной догадкой.
- Я действительно не умею никого таскать на руках. Но смогу перенести тебя через самые крутые холмы.
- Как? - недоверчиво переспросила она.
- Пошли. Я покажу, - улыбнулся мальчишка. - Как ты видишь, они тут везде.
Широкая улица поросла старыми высокими деревьями, смыкающимися над головой тенистой аркой, и оканчивалась тупиком, в котором стояла некогда богатая, а теперь обветшалая усадьба.
- Это дом вдовы Изарино. Её муж был известным капитаном, меценатом, покровительствовал многим художникам, да и на нашу школу жертвовал немалые суммы. После его смерти она не смогла здесь оставаться, съехала к сестре, а насчёт дома распорядилась так: учредить в нём музей. В качестве экспонатов выставляются диковинки, привезённые старым Изарино со всех краёв света. Наружная экспозиция - части оснастки его последнего корабля, махаремы "Верное сердце". О размерах можно примерно судить по якорю... собственно, на него ты сейчас и смотришь.
- Невероятно, - сказала девушка шёпотом, будто боялась спугнуть тайну. Они стояли рядом у невысокого забора и заглядывали во двор. - А зайти внутрь никак?
- Сейчас там немного запущено и поэтому закрыто, - виновато признался Финнэй. - Если хочешь, можно перелезть и походить по двору, но там почти ничего нет интересного. Якорь отсюда видно, мачту тоже.
Мачта, торчащая из земли, навеяла ему воспоминания о давнем дне ярмарки, закончившемся так печально, и он зажмурился на секунду, прогоняя неприятные мысли.
Паруса вздымаются над толпой, весёлые, блещущие белизной паруса.
- Что с тобой? - встревожилась Атридея.
- Голова закружилась, - уклончиво ответил Финнэй, прислоняясь к дереву и снова закрывая глаза. На виске действительно забилась и заболела какая-то жилка. - От жары, наверное. Уже прошло.
Прохладная ладонь осторожно легла ему на лоб.
- Утомился, да? Мы всё ходим и ходим, а я ни капли не устала, но о тебе-то не подумала. Ты действительно незаметно перенёс меня через холмы. Как вспомню, сколько мы сегодня увидели... Мост, с которого виден весь город, площадь десяти фонтанов, в которых можно бродить босиком, зоосад, высаженные в виде картин тюльпаны... Мост я раньше издалека видела и всегда хотела на него попасть, но как-то не складывалось. Мне не с кем было вот так ходить по городу. Смешно, но я должна благодарить какого-то хама - иначе ты, наверное, не подошёл бы ближе, и мы бы не познакомились.
- Забавно, - согласился он, млея под её тонкой рукой, и с сожалением почувствовал, что она её убирает. - А если не секрет, откуда такие познания о Синеликом?
- Ну почему же секрет. Не только о нём, кстати. Мой отец работал распорядителем центральной библиотеки, и сколько помню, брал меня с собой, потому что мама часто болела, а доверить дочь кому-либо ещё он не решался. Так что я сызмальства играла в архивах, взятые с собой куклы мне быстро надоедали, и я сначала строила домики из книг, как из кирпичей, но отец боялся, что я их порву или испорчу, да и научил читать пораньше. Знаешь, что послужило последней соломинкой? Я повытаскивала на крышу множество томов, сложила их один на один вкруговую и залезла на эту лестницу: что-то мне на небе понадобилось. Отец полез меня искать и еле успел подхватить, когда эта конструкция рассыпалась. Я хихикаю, мне забавно, а он чуть не поседел, наверное. Так что я выросла на энциклопедиях. Но я теоретик, даже собственного города в лицо не знаю, а твои знания - они живые.
- У тебя было такое... интересное детство, - осторожно сказал Финнэй, вспоминая жару бесконечных летних дней родного острова и дочерна загорелых ребят, с которыми они создавали целые вселенные, примеряли императорские короны и совершали кругосветные путешествия по Великому океану. В его жизни тоже случались книги, но этих фантастических дней, когда они воплощали прочитанное и придуманное - было больше.
Она грустно кивнула.
- А потом отец умер, и всё закончилось. Это он был - блистательный Шемайна, а мы, женщины семьи... так, фамилию носим. Мама без роду и племени. Мы переехали, как эта капитанская вдова, к отцовской сестре в попытках сократить расходы. Я раньше училась дома, а теперь - в общей школе.
- Но, наверное, это не так плохо, как казалось сначала? - ещё мягче произнёс Финнэй.
- Не так. Теперь у меня есть друг, который умеет переносить через холмы.
Он вернулся спать ещё позже обычного, проводив новую знакомую домой в другой конец города. По ежедневной привычке взяв тетрадь, он смотрел в неё, а строчки всё расплывались, и девочка, похожая на творение скульптура, серьёзно смотрела на него со страниц, не давая сосредоточиться.
Тогда он сдался и лёг, но почти до рассвета Атридея не давала ему забыться сном, напоминая прикосновение тонких пальцев, и воображение томило и рвало душу, давая ответы на все вопросы, которые он раньше боялся задавать.
Дейк демонстративно пересел на другую сторону, подальше от Финнэя, начисто игнорируя земляка. Его взбунтовавшийся приятель, убеждённый в правильности своего поступка, первых шагов к примирению не делал, и на этом их общение, и раньше не слишком дружное, прекратилось окончательно.
Через две недели начались долгожданные каникулы. Финнэй впервые за всё время обучения не вернулся на Диханну, а, смущаясь и опуская глаза, сказал приехавшему за ним отцу, что хочет провести лето среди новых друзей. Отец понимающе усмехнулся, потрепал его по отросшим волосам и дал добро.
- На время каникул школьные спальни закрываются. Но на Аликифии живёт мой друг, который сможет приютить тебя на лето, - очень кстати вспомнил он. - Правда, стол и кров придётся отработать, но с этим проблем тоже не возникнет: жить будешь у хозяина трактира.
Услышав адрес, Финнэй чуть не затанцевал от радости. Другая часть острова - как раз та, где живёт у своей тетки Атридея.
Хадар, коренастый трактирщик, похожий на большого взъерошенного зверя, встретил его радушно. У него оказалась забавная привычка зажёвывать отдельные гласные и окончания слов в густую бороду, отчего Финнэй сначала с трудом понимал, о чём ему говорят.
- Хрош, что т реш мне помог, - обрадованно взревел он при первой их встрече, упёршись кулаками в бока. - Лет пришл, рботник рзбежалс кто куд.
Примерно так для Финнэя первое время звучали его фразы, потом он научился переводить их на лету, а в тот раз он смог выдать только: "Рад знакомству, меня зовут Финнэй". На что трактирщик неприлично заржал и сообщил, что прекрасно знает, как его зовут, сына его старого товарища. "А меня, сынок, зовут Хадар", - добавил со значением, тщательно выговаривая собственное имя. Старый медведь прекрасно знал о особенностях своего произношения, и, видимо, забавлялся производимым на окружающих впечатлением, но искажения имени из-за этого допустить не мог. Шутки шутками, а имя - это святое, его трогать нельзя.
- Смотри, значит, - объясняла борода, встав у стойки своего заведения. - Я тут стою, деньги у людей отбираю. Но пока за деньги они еды хотят, вот что плохо. Повар у меня пока остался, а девахи на побегушках свои... дочки у меня, две. Замуж бы их выдать. Да ты за девку и не сойдёшь. А вот поварята нужны. Будешь чистить, резать, что повар скажет, будешь делать.
Финнэй с непривычки резал и колол пальцы, обжигался о горячий котёл, натирал мозоли ножом, шарахался от мягкого доброго повара, который лишний раз боялся попросить о чём-то непутёвого помощника, но к вечеру сходилось множество людей, и миндальничать времени не оставалось. В работе повар был неистов, махал ножом, как берсерк-рубака, колдовал над кипятком, ссыпая в него точно отмеренные горки пряностей, швырял на сковороду ровно нарезанные, как по линеечке, кусочки мяса, разъярённо шипящие в разогретом масле. И, чуть изменившись в лице, добавлял кривенькие огрызки, покромсанные Финнэем. "А, желудок всё стерпит", - горестно шептал он под нос, но думал, разумеется, иначе, и Финнэя, старавшегося изо всех сил, это расстраивало.
Зато радовали регулярные встречи с укравшей его сердце юной аликифиянкой. Нельзя сказать, что эти встречи стали чаще или дольше - теперь на совместные прогулки они выбирались днём, рассказывали друг другу новости, обсуждали увиденное. В один из дней подруга принесла из дома здоровенный фолиант "Тайны Аликифии", и уже оставшись один, он с горящими глазами погрузился в этот источник малоизвестных исторических справок, городских легенд и местных обычаев, чем открыл следующий уровень своих познаний о столице. Вечером Финнэй работал, но и тогда он улучал минутку, выскакивал на улицу и искал глазами светящиеся окна дома Атридеи. Да, она жила не совсем по соседству, а высоко на соседнем холме, называемом Седым, и разделяла их не только расстояние между домами, а и высота, которую тоже приходилось преодолевать, но ребят это не останавливало.
Однажды Атридея бесстрашно появилась прямо в трактире, в разгар матросского кутежа, просто посмотреть - и принести другу лично испечённые пирожки с рубленой бараниной. Они вышли через кухню на задний двор, отсекая дверью весёлый пьяный гомон, и только песни невидимых во тьме ночных насекомых нарушали тишину.
- Светлячок ты, - растроганно прошептал он, - я же работаю в таком месте, где голодным никогда не останешься, к чему ты бегала? Это же из самого Верхнего города спускаться.
- Может, я соскучилась, - серьёзно ответила она, устроившись рядом на скамье и обхватив руками колени. - Да и много нам, а тебе приятно будет.
- Приятно, - согласился Финнэй, откусывая не глядя и заливая рабочий фартук мясным бульоном с пряностями. - Ух ты, вкусно.
- Почему я светлячок?
- У тебя глаза зелёным так же светятся.
- А если б ты был светлячком, освещал бы мне путь по ночам?
- Если бы я был светлячком, ты бы тоже была светлячком...
Атридея склонила голову набок, щекоча ему плечо волосами, чуть пахнущими травой, и в темноте он не мог различить выражения её лица. Они сидели так близко, что он ощущал исходящее от неё тепло - и своё пылающее лицо, которое не мог остудить даже прохладный вечерний воздух. Хотелось коснуться её руки или чуть прижаться боком, но смелости на это не хватило. Только во сне он мог целовать её, ощущая взаимность, сгорая от нежности - и просыпался счастливым.
Ожерелье Финнэй задумал сделать неожиданно для себя. Вспомнилась Банора за своим старым увлечением - перебирающая ракушки цвет к цвету, и ему вдруг подумалось, что на Атридее такие тоже будут хорошо смотреться. Сначала он хотел купить украшение и собирался попросить Хадара дать ему часть денег, которые он отрабатывал, наличными, а взамен отказаться, например, от стола на какое-то время, но подумал, что старый медведь денег ему, конечно, даст, но и кормить не перестанет, а это ему показалось уже подачкой. "Обойдусь", - угрюмо решил Финнэй и остановился на том, что с позволения хозяина раздобудет в кладовой моток прочной нити и шило.
- Да уж наверно не на себя их цеплять собрался! Это для той красавицы, что заходила к тебе прямо в мой трактир и отвлекала внимание матросни от моего прекрасного вина? - раздражённо рявкнул трактирщик, но тут же поинтересовался с бессовестной улыбкой:
- Она хорошая, да? Вроде дочек моих?
Деваться было некуда, Финнэй промямлил, что, конечно, оно так и есть. Вроде Хадаровых дочек.
Тогда Хадар хлопнул его ручищей по спине и жизнерадостно сообщил, что у него есть нечто лучше самодельной ерунды:
- Ты, парень, прости, конечно, но вряд ли из ракушек и жил можно собрать нечто годное, да к тому же такими руками. Ну не ювелир ты, уж прости опять за деликатность.
"Повар наябедничал, что я криво мясо режу", - уныло сообразил Финнэй и вздохнул. Довольный Хадар тем временем утопал в свою комнату, захлопал там ящиками, продолжая глухо бубнить из глубин хозяйства:
- От жены у меня мелочишка одна осталась... и я всё никак не придумаю достойного человека, которому она могла бы перейти... Продавать такое... нельзя, я считаю, это память... а дома её видеть больно, и на дочках тем более.
Он вернулся, осторожно неся на одном пальце что-то тонкое, сдержанно блестящее, резное.
- Вот. Смотри. Нравится?
Финнэй завороженно разглядывал вещицу, скользнувшую в подставленную ладонь. На серебряной цепочке пенилась вставшая на дыбы прозрачно-опаловая волна, несущая на гребне маленького гибкого дельфина из бирюзы. И всё это не было плоским - волна упруго изгибалась в пространстве, а рыльце и плавники морского зверя можно было потрогать. Тонкая работа.
- Очень, - одними губами произнёс он.
- Я подарил его своей милой, когда она ещё не была моей женой. - Трактирщик сделался непривычно задумчивым. - Потом были ещё побрякушки, цацки... но этого дельфина она любила больше прочего. Я хотел бы отдать его тебе. Сыну своего друга.
Финнэй в тихом ужасе прикидывал стоимость этой вещи и не знал, что ответить. Он и мечтать не смел, что в его руках окажется нечто подобное.
- Если ты откажешься, я обижусь, - скучным голосом, глядя в потолок, заявил Хадар.
- Нет, я... Я не буду отказываться. Спасибо вам. Правда, спасибо.
- Брось. Любовь - это болезнь, порой сжирающая заживо. Но когда ею не болеешь, внутри как-то пусто, дьявол её подери.
Они встретились на обычном месте между домами, на перекрёстке под огромной пинией, чья развесистая крона давала густую тень - очень удобно, если дожидаешься кого-то в летний зной. Атридея пришла в тяжёлой традиционной накидке вместо любимого белого платья и с принуждённой улыбкой заявила, что намерена весь день терпеть неудобства и быть настоящей благородной женщиной. Светлая и даже на вид жёсткая ткань её одеяния, ещё и снабжённого чопорным капюшоном, была расшита сложным цветным узором.
- Это тётка настояла? - брякнул Финнэй и тут же пожалел об этом. К чему было начинать разговор с неприятной темы?
- Тётка считает, что меня недостаточно вышколили для высшего общества, - неохотно призналась Атридея, поправляя нависающий капюшон. - Она категорически не одобряет мои прогулки по городу - неподобающе, видите ли. Сначала вообще собиралась слугу приставить для сопровождения, но я закатила такой скандал...
Она мрачно усмехнулась половиной рта.
- Мама пыталась намекнуть ей, что из высшего общества нас вышвырнуло жизнью, как рыбу на берег. И что положение в обществе самой свояченицы на нас никак не влияет. Но нет, нашей любезной госпоже Тилавине хочется видеть в своём окружении исключительно благородных. Сегодня у мамы болела голова, она упросила меня не спорить с тёткой и один раз надеть, что та предлагает. Но чтобы я ещё раз на такое пошла!
- Не расстраивайся, красивая же одежда, - дипломатично заметил Финнэй.
- Да, но я чувствую себя в ней как спелёнутый младенец! Жарко и повернуться нельзя.
- Тогда не будем тебя сегодня мучить новыми высотами. Пойдём в порт?
- Пойдём. Будем пугать матросов!
Они бродили по пристаням, поражаясь размерам многопалубных кораблей, швартующихся в доках и вновь уходящих в открытое море. Вылавливали морских коньков, выплеснутых прибоем в мелкие лужи на волнорезе, и отпускали в родную стихию. Смотрели, как толпы людей, перекликивающихся на наречиях дальних островов, топчут широкий крепкий трап, сходя на берег. Оседлав парапет, гадали, какие товары тащат мимо них в закрытых ящиках равнодушные усталые грузчики. Очарованно смотрели на солнце, в какой-то миг окутанное периной кружевных облаков и как будто даже просевшее в них, повторяющих формы драгоценной золотой ноши. Любовались маяками на убегающих вдаль высоких пирсах, вспыхнувшими после заката, словно огромные декоративные свечи, и необъятным водным пространством, налившимся молочно-зелёным цветом ("Это солнце отдаёт морю свою силу", - шепнула Атридея ему на ухо). К концу дня дорогой наряд госпожи Шемайны испачкался, вымок и покрылся рыбьей чешуёй, но её это обстоятельство ничуть не расстроило: будет лишний повод показать тётке, что она таких пышностей недостойна, и вернуться к привычному платью.
Сознание Финнэя с момента их сегодняшней встречи раздвоилось, он поддерживал диалог, как обычно, но одновременно его ни на минуту не покидала мысль: как бы вручить драгоценный подарок, что сказать при этом. Он перебирал в памяти слова, пытался нанизать их в один узор, но все они, произнесённые вслух, казались неправильными и глупыми. Время от времени казалось, что цепочка выпала из кармана, тогда он судорожно за него хватался и незаметно ощупывал.