Видишь ты дом вон за тем перелеском?
Живет в этом доме Э. Похуеску.
Дом одиноко стоит на опушке,
Вокруг безмятежно кукуют кукушки.
Выглядит все идеально снаружи,
Все живописно и красочно дюже.
Белки на зиму орех запасают,
Толстый медведь под сосной зависает,
Заяц пуховый с лисичкой флиртует,
Мимо олень большерогий кочует,
Волки-веганы растят помидоры,
Бабочка пляшет, как Терпсихора.
На первый взгляд все совсем идеально:
В мире животных уклад коммунальный,
Словно с картинки, пряничный домик...
Но Э.Похуеску - не сказочный гномик.
Давай же, читатель, заглянем в окошко - 
Об Э.Похуеску узнаем немножко.
Вот он сидит, в себя погруженный,
Думает думу свою напряженно.
Да, есть о чем Похуеску подумать.
Съел он последний запас Каракума,
Вымыл полы и погладил рубашки,
Убрал он за кошкой мочу и какашки.
Но все эти действия - лишь полумеры.
Жизнь Похуеску - сплошные химеры.
С детства ему нелегко приходилось.
Судьба Похуеску хуево сложилась...


***

Была его бабка румынской цыганкой
И обладала прекрасной осанкой.
Резво на стол она карты метала - 
Даже Фортуна бы ей проиграла - 
Своей красотой всех сражала мгновенно
И двадцать пять лет прожила охуенно,
Но двадцать шестой ей принес неудачу.
В тот день небосвод был закатом охвачен.
Услышав о ней, один гематофил
Раскинуть картишки ее пригласил.
Пришла она в замок по старой дороге,
И Дракула там поджидал на пороге.
Спустились они по гранитным ступеням,
Спугнув по дороге пяток привидений.
За карточный стол сразу сели они,
Поставили на кон какой-то хуйни.
С вампиром игра напряженной была,
Но женщина все же его превзошла.
Пять раз проиграв, он пиздец разозлился,
И зуб его в шею ее приземлился.
Читатель! Конечно, ты знаешь, любезный:
Вампира укус - он не очень полезный.
В себя приходя, она вдруг ощутила,
Что очень большие клыки отрастила.
И жизнью вампирской она зажила,
Но только животных обычно жрала.
(Она была, в принципе, очень добра,
Но на животных ей было посрать).
Однако все люди ее избегали.
Вампиров в то время не так понимали -
До Сумерек было еще далеко -
И ей приходилось совсем не легко.
В то время в Америке рабство царило,
И много рабов беглых всюду тусило.
Один из рабов оказался в Румынии.
Он был одинок и страдал от уныния.
И раб тот во сне под высокой сосною
Увидел вампиршу своею женою.
Ее вознамерился он отыскать,
Сел на коня и пустился скакать.
Сто дней непрерывно он только скакал,
И птиц на лету аж живьем поедал - 
Настолько любви он навстречу спешил.
И вот, наконец, выбиваясь из сил,
Увидел он вдруг небольшой хуторок.
Цыганка сидит, напивается впрок,
Но не воды, а куриной крови...
И сердце его замерло от любви.
"Йоу, это ты, моя дева из сна!
Будь мой любовница, будь мой жена!"
В объятии они долгожданном слились, 
Потом напились, а потом подрались.
Шло время вперед. Подрастала их дочь,
Что жажду крови не смогла превозмочь:
Однажды голодные годы настали - 
Родители пищей для девочки стали.
Осталась малышка на свете одна.
Конечно, раскаялась горько она.
Как только ей двести исполнилось лет,
Она в США прикупила билет.
Совесть терзала ее без конца.
Родня убиенного ею отца,
Быть может, еще в Батон Руже живет,
Копает плантации и блюзы поет.
Ну что ж, пароход ее резво несет.
Плывет она месяц, плывет она год...
И вот - показалась земля вдалеке.
Скользнула слеза по вампирской щеке.
Но тут налетел ужасающий шквал,
И весь пароход он к хуям разъебал!
Все паниковали, и только она
Спасала людей с океанского дна.
В мгновение ока спасла она всех
И вдруг поняла, что прощен ее грех.
Едва отдышавшись, она побрела
На поиски крови - ну, или бухла.
Она прогулялась вдоль моря чутка
И вдруг увидала вдали мужика.
Мужик был снаружи не очень казист
И, судя по взгляду, большой эгоист.
Но выбор людей был совсем невелик.
В момент покритичней пойдет и мужик.
Вздохнув, она робко к нему подошла
И по-английски с ним речь завела:
"Хелло, хау ар ю?" - вопросила она.
В ответ он, взглянув, как на кучу говна,
Отборным покрыл ее вмиг матерком - 
Но не английским совсем языком:
"Чупа ми берга ту, иха де пута!
Но те эмпьеса конмиго диспута!"
И потом холодным покрылась она:
Что это за берег и что за страна?
И снова у девы из слезных желез
Полился неистовый слезный понос 
(Иначе, читатель, нельзя и сказать:
В слезах можно было хоть полк искупать -
Так много лилось их). Смягчился мужик,
Подумал, придумал - и за воротник
Немедленно ей предложил заложить - 
И лучшего ей он не мог предложить!
Он сбегал до дома и слазил в подвал,
В подвале бухлишко он вмиг отыскал.
И, выпив примерно по паре рюмах,
Они целовались, забыв о словах.
Умыт океаном, дремал Юкатан,
О берег скалистый прибой рокотал.
Одно лишь, читатель, вампирша не знала:
Она с непростым мужиком выпивала.
Мужик был не бедный убогий рыбак,
А воин удачливый - четкий чувак.
Известный он был мексиканский герой,
Прослойки ни капли на нем жировой.
Сто сорок два подвига он совершил,
Пятнадцать ужасных чудовищ убил,
Одиннадцать дев от драконов он спас
И клад обнаруживал двадцать пять раз.
Поэтому мог он позволить себе
Бухать, сквернословить и сильно смердеть.
Все это любви, впрочем, не повредит - 
Другая проблема ждала впереди:
Великий герой в беспрестанных боях
В числе прочих монстров сражал в пух и прах
Вампиров, и знал бы он правду о ней,
Она бы уж рыбок кормила на дне.
Но встал между ними барьер языка
И им помешал объясниться пока.
В ту первую ночь был ребенок зачат.
Потом ежедневно случался разврат.
И секс был отличный, и свадьба была...
Вот только невеста кота сожрала.
И тут же все понял великий герой.
О жидкости он пожалел семенной.
Из укулеле он выломал гриф:
Ножом зверобойным его заточив,
С собою прихватил его в первую ночь,
Желая окститься невесте помочь.
Однако невеста в ту ночь не спала - 
Случился внезапный конфуз и коллапс:
Был слишком мохнат ею съеденный кот,
И шерстью клыкастый наполнен был рот.
Весь вечер той шерстью плевалась она - 
Ей было, читатель, совсем не до сна.
Не смог муж свирепый ее замочить.
Обороняясь, пришлось закусить
Вампирше героем, а после бежать,
Чтобы в Румынии сына рожать.
В обратной дороге несладко пришлось. 
Вампирша плыла, как шальная лосось.
Но вот - позади голубой океан, 
И нежности стоны, и чувств ураган,
И боль от утраты, и горечь стыда...
Беременным главное - это еда!
Вампирша с утра успевала съедать
Двух кроликов и перепелок штук пять,
Обед состоял из большого лося,
Запитого водочкой (грамм пятьдесят).
За это весь лес ненавидел ее.
Доволен в лесу оставался лишь еж -
Он думал, колючки помогут ежам,
Их съесть помешают, однако хуй там!
Тот еж как-то вышел погреться на луг
И был безмятежен и весел, как вдруг
Вампирская тень пролетела над ним,
И был он укушен укусом зубным.
С тех пор знали звери: не будет житья,
Пока здесь лютует вампиров семья.
Носила когда вампиреныша мать,
Она уже знала, как сына назвать.
Ее посетило однажды видение
Лица по ТВ теннисиста Евгения.
Евгений усиленно матч побеждал
И возглас победный лицом исторгал.
Достойное имя - достойный чувак!
Однако казалось, что что-то не так.
Дух Мексики в имени должен был быть,
И имя пришлось ей слегка изменить.
Решивши сынка Эухеньо назвать,
Она побежала скорее рожать.
Ребенок в итоге окреп и подрос,
И звери в лесу наблюдали курьез:
Животных он кушать совсем не хотел,
От мысли об этом лицом багровел.
Что ж, выучил он комариный язык,
В тусню комаров он успешно проник,
И клык был не нужен, а только слова...
Вампирша считала, что сын туповат,
Пыталась его на охоту водить,
Раскаялась, что поспешила родить.
Но все ж материнский довлел над ней долг.
Хотя и не вышел из сыночки толк,
Она прожила с ним достаточно лет,
Махнула рукой и купила билет
В один конец в Мехико. Там ее ждал
Тот, кто ее сердцем давно обладал,
Законнейший муж, мексиканский герой, 
Немножко обросший седой бородой.
Укус ее сделал вампиром его.
С тех пор не желал он уже ничего,
Помимо горячей и алой крови.
Стал к монстрам с тех пор он довольно терпим,
Вступил в переписку он с беглой женой
О лучших вариантах диеты мясной,
Она ему выслала фото сынка.
Он будто бы снова влюбился слегка.
Почти каждый день письма слали они:
Он пишет ей - ради бога, вернись,
Она отвечает - вот сын подрастет...
И вот, наконец, восемнадцатый год.
Простились они, и уехала мать.
Остался один Похуеску страдать.
Хозяйство он вел и зверей привечал,
Построил он баню, гараж и спортзал,
Деревьев еще посадил дохрена.
По лесу с утра совершал променад,
А вечером он с комарами тусил,
И кровь, как комар, минимально он пил.
Со всеми был вежлив приятен и мил,
Бухать не бухал и вообще не жестил.
И так год за годом он существовал,
Но под конец все ж задепрессовал.
Любому из нас, как бы ни был он плох,
Всю жизнь одному провести западло.
Оставил он дом и зверей позади
И одиночный поход учудил.


***

Был лес живописен, и сосны крепки,
И кланялись вслед молодые дубки.
Порхали стрекозы вокруг, и пчела
Жужжала задорно, летя по делам.
Увы, постепенно темнело вокруг,  
И чаща сгущалась. Промчался барсук -  
Скорее укрыться в норе средь корней,
В норе безопасной согреться скорей.
И страх одолел Эухеньо в глуши.
Уже скоро ночь, а вокруг ни души,
Но чу! - кто-то палой листвою шуршит 
И веткой поломанной дерзко хрустит.
Застыл Похуеску на месте, дрожа,
От страха собрался ежа он рожать.
Тут, ветви раздвинув, навстречу ему
Шагнул человек, по гражданству удмурт,
По возрасту бабка, по гендеру - Ж,
С пропиской на тридцать восьмом этаже.
Она собирала грибы в том лесу,
Чтоб их добавлять в суп, там, или мацу.
Короче, обычный, читатель, грибник.
Факт этот, однако, не сразу постиг
Наш Э.Похуеску. Он грозно завыл
И бабку от страха за грудь ухватил.
Старушка сама не преставилась чуть:
Хоть женщина в возрасте, все-таки грудь...
К тому ж, незнакомец был темен лицом,
Сверкал он безжалостным белым клыком,
За ним мириады неслись комаров,
И красным светило из узких зрачков,
Разило от чудища за километр.
И ясно ей стало, что он людоед.
Она собралась его ебнуть клюкой,
Как вдруг чудо-юдо открыло рот свой,
И тенором бархатным молвило ей:
"Здорово, бабуля, хотите портвейн?
Мне мама оставила полбутыля,
Хотя я непьющий совсем экземпляр.
Портвейн прихватил я однако с собой,
А также вкуснейший пирог овощной,
Чтобы в дороге друзей угощать,
Которых надеюсь скорей повстречать".
Но бабку, похоже, портвейн не прельстил.
Она завопила вдруг что было сил:
"Изьвер и бакань, дурьяськыны, лакыр,
Сгинь, отвратительный мерзкий вампир!"
Наш Эухеньо слегка огорчился
И, жестко обломанный, в лес удалился.
Белку погладив, утешился он,
В итоге решив, что карга моветон
Удмуртский бессовестно предприняла
И этим мрак в душу ему пролила.
Но мысль в его подсознание впилась:
"Быть может старуха - бездушная мразь,
Но вдруг и со мною чего-то не так?
Вдруг я урод? Или, может, дурак?"
И, мысль эту прочь от себя прогоняя,
Уснул Эухеньо, бобра обнимая.
Наутро проснулись они под кустом,
Укрыты заботливо палым листом.
Бобер Похуеску дал крови глоточек,
А сам скушал аленький нежный цветочек.
Погладив живот, Эухеньо спросил:
"Бобер мой бобер, что крови мне налил,
Не знаешь ли ты, где друзей мне искать?"
Бобер отвечает: "Мне, в общем-то, ссать.
Но так уж и быть, я тебе подскажу.
Ты в каждую руку возьми по ежу,
Затем отправляйся на юго-восток.
Пройдешь по тропинке еще метров сто
И выйдешь из леса. Увидишь ты луг.
На нем тебя встретит твой будущий друг,
Цыган. Он любитель отведать ежа.
Когда он представится, лучше не ржать.
Тебя тут же в табор он свой отведет,
И чарку наполнит, и песню споет.
И весь табор станет с тобою дружить,
Ежа поедать, песни петь, водку пить".
Бобру Эухеньо спасибо сказал,
Пирог и портвейн в благодарность отдал,
Нашел двух ежей пожирнее на вид,
Чтобы цыгану ежом удружить.
И вот, он выходит из леса на свет.
Пред ним стоит парень - шикарно одет,
С цигаркой во рту и хитринкой в глазах,
И мысль очевидно его о ежах.
Ежей Похуеску ему протянул.
Цыган на него благосклонно взглянул,
Сказал: "Незнакомец, представься скорей!
Спасибо за этих жирнейших ежей".
"Меня Эухеньо зовут, Похуеску,
Я в доме живу вон за тем перелеском".
Ну а меня же зовут Аполлон
Бабкин-Козёл. Я цыганский барон".
Наш Похуеску сдержался с трудом,
Зная: нельзя ржать над этим Козлом.
Молча кивнул он и следом пошел.
Гордо вышагивал Бабкин-Козёл.
Вскоре они добрались до цыган.
Происходил у цыган балаган,
Но только узрели цыгане ежей,
Как стали, конечно, еще веселей.
Песню цыганскую спели они
О том, как ежей их текстура манит:

Колючий еж
Наш украсит борщ,
И лягушка сладость придаст.
А кто не любит ежей,
Кто не хочет ежей,
Тот изменник и педераст!

Затем развели они жаркий костер,
И нож был разделочный очень остер.
Закинув крапивы, ежей и лаврушки,
Для вкуса добавили лапки лягушки.
Дымится над полем душистый супец.
Съев ложку, решил Эухеньо: пиздец
Пришел ему - дико живот прихватило,
К тому же не очень и вкусно-то было.
По табору бешено он заметался,
В кусты сиганул - так он там и остался.
Лишь вечером выбрался он из кустов.
Подходит к костру - уже ужин готов,
И он подозрительно пахнет ежом.
Но был Эухеньо опять молодцом:
Попробовал ужин - и снова в кусты,
И вновь порождает позора цветы.
Всю ночь разносилась над табором вонь.
Копыта отбросил украденный конь,
Земфира забыла вообще как гадать,
Алеко забыл как детей воровать,
Опоры прогнили у ярких шатров,
И стал Аполлон злей всех прочих Козлов.
Он утром к себе Похуеску позвал
И плеткой по жопе его отхлестал.
И наш Эухеньо усвоил урок.
На завтрак глотнул лишь воды он глоток,
В обед он за ногу коня укусил
И к ужину вроде довольный тусил.
Однако Видок заприметил его,
И возмутилось его естество:
"Я думал, что ты настоящий цыган,
А ты учинил безобразный обман!
На ужин похлебка была из ежа,
Но ты не спешил ее с нами вкушать!
Попробуй, приятель, теперь доказать,
Что ты три тарелки сумеешь сожрать,
Иначе окажешься ты педераст.
Цыганский совет тебя казни предаст!"
Принес он котел и похлебки налил.
И зря Похуеску пощады просил:
Пришлось ему снова скрываться в лесу,
Цветами позора усеять росу.
И табор, не став его даже искать,
Чтобы по правилам казни предать,
От вони спасаясь, в небо ушел.
Во главе - Аполлон Бабкин-Козёл.


***

И вот Эухеньо, в начале тропы
Подумал: "Быть может, цыгане тупы,
Но вдруг и со мною чего-то не так?
Вдруг педераст я? Иль, может, мудак?"
Но все ж, утеревши скупую слезу,
Поднялся с кортов и укрылся в лесу.
И солнце светило, дарило тепло, 
Немного вампира оно припекло.
Уселся под дубом он, чтоб отдохнуть,
Подумать о жизни и, может, вздремнуть.
Трава шелестела слегка на ветру,
И вонь доносилась аж в хатку к бобру, 
И рыба в реке кверху пузом всплыла.
Бобер респиратор достал из дупла,
Надел его, высунул морду на свет,
Чтоб выяснить, кто ему портит обед,
И видит, что рядом сидит Похуеску.
Бобер заявил ему твердо и резко:
"Коль ты собираешься дальше вонять,
Прошу свое тело отсюда убрать!"
Но был Похуеску настолько уныл,
Что сразу бобер гнев на милость сменил.
Сказал: "Эухеньо, помойся сходи - 
В реке все равно рыбу уж не удить,
Ее умертвила ужасная вонь, 
Которую ты, добр будь, урезонь".
"Прости, что воняю, мой мудрый бобер,
Но я ощущаю великую скорбь.
Ты дал мне отличный и ценный совет,
Но оказалось, я не ежеед".
И волны реки уносили с собой 
Печаль Похуеску и запах дурной.
Весь лес, наконец, с облегченьем вздохнул,
И с морды бобер респиратор стянул.
Бобру Похуеску сказал про цыган.
Бобер за портвейном спустился в чулан. 
Рюмашку налив себе, он объявил:
"Мои опасения ты подтвердил.
Ты, Эухеньо, слишком раним,
Нежен и брезгуешь крепким спиртным.
Цыганская мудрость ни капли не лжет:
Ежей кто не ест - педерастом слывет!"
Но наш Похуеску ему возразил:
"Я в жизни еще никого не любил,
Тем паче, мужчин. Ты не прав, мой бобер.
Такие предъявы - уже перебор!"
Бобер лишь плечами с ухмылкой пожал:
Он-то всю правду ужасную знал.
Негра-цыгана-румына жалея
(Страшный как черт, да к тому ж диарея),
Дал он еще один ценный совет:
"Ты же вампир, наряжайся в вельвет
И в замок иди. Не забудь черный плащ.
И о цыганах, мой друг, ты не плачь.
Будешь с вампирами весело жить,
В мышь превращаться и кровушку пить".
Бобра наш вампир в благодарность обнял.
Довольный, он к замку стремглав побежал.
Купил по дороге он плащ в Эйч-энд-Эм.
Но плащ не спасал от моральных проблем:
Решил Эухеньо: "Бобер молодец,
Он самый главный животный мудрец,
Вот только меня педерастом назвал
И этим безмерно меня взволновал".
В раздумьях таких к замку он подошел.
Звучал из окон заводной рок-н-ролл,
Кружился гигантский в дверях дискобол,
Вампир пожилой потреблял валидол,
Лежа на ступеньках. Шагнувши к нему,
Сказал Эухеньо: "Доблестный муж!
Эу Эухеньо, нуме Похуеску.
Акаса моя вон за тем перелеском.
Клык мой аскутит фоарте, клянусь!
В замке за дело любое возьмусь,
Только примите в коммуну свою.
Свое я присутствие обосную".
Вампир на него долго-долго смотрел,
И, наконец, свой вердикт прокряхтел:
"Что ж, мы, вампиры, большая семья.
Кржиж - наш отец, мы его сыновья
(Не в прямом смысле, но суть такова -
Царит он над нами - венец мастерства).
Но в нашу коммуну не просто попасть,
А то б вся Румыния к нам подалась.
Поэтому должен ты нам доказать,
Что стоит тебя в ряды наши принять".
Вампир показал рукой засранный двор: 
Повсюду валялись обломки и сор,
Трава подбиралась вплотную к двери.
Вампир приказал: "Ты нам двор убери,
Коль справишься за ночь, подумаем мы,
Принять ли тебя. Ты вообще-то румын?
Уж очень ты черен лицом и губаст,
И, судя по виду, еще педераст".
Эухеньо не ждал от вампира отказ.
Хотел возразить он, что не педераст,
Но скрылся из виду за дверью вампир 
И через плечо сообщил: "Кашемир - 
Вот ткань для вампирьего суперплаща.
А ты, Похуеску, видать, обнищал".
Обижен был несколько наш Похуеску - 
Его разозлила подобная резкость,
Ему непонятен был этот снобизм,
Презренье и гонор, а также расизм.
Он развернулся и ринулся в лес,
И этим он выразил жесткий протест.
И запах сосны Эухеньо вдыхал,
А жизнь его жалила тысячей жал.
Был Похуеску несчастен и слаб,
Но всхлип его вскорости вылился в храп.
Спустя два часа пробудился вампир,
И по-другому взглянул он на мир.
Лунные блики на стеклах оконных,
И флюгер на шпиле торчит золоченый...
Решил Похуеску, что выбора нет.
Коль хочет вампирский иметь партбилет
Он, то убираться у замка придется.
Ну что же, клыками он в дело вгрызется,
И будет к утру двор, как блюдце, сиять,
Не будь он вампир и румын, твою мать!
И взял он в работу загаженный двор.
Развел посередине он жаркий костер.
Трещали поленья, и в пламя бросал
Наш Э. Похуеску все, что замечал.
Уборка успешно и весело шла.
Весь мусор сгорел, наконец-то, дотла:
Стал пеплом разбитый бачок санузла,
И даже расплавилась бензопила,
Золой Похуеску удобрил кусты.
К рассвету кусты подарили плоды:
Айву, ананас, абрикос и арбуз,
И маракуйю, плохую на вкус.
И вот, наконец, солнце в небе взошло,
И время решения засим подошло.
Под рок-н-ролл из раскрытых ворот
Вышел опухший вампирский народ
В количестве трех. Вот же их имена:
Сосо де Подсос - его туша жирна,
Брюс де Перекус - носитель рейтуз,
Флориан Недокус - настоящий француз.
Воззрились вампиры на убранный двор.
Вдали догорал мусор сжегший костер,
Плоды наполняли корзины собой,
Стоял Похуеску с улыбкой зубной.
Вампир, что вчера его так оскорбил,
Сказал: "Что ж, уборку ты нам сотворил.
Пожалуй, дружок, в наш вампирский дворец.
Там встретишь ты Кржижа - творенья венец". 
И наш Эухеньо к крыльцу подошел.
Свой трепет и страх он с трудом поборол,
Открыл дверь - и видит пустой коридор.
Чихнул он и ноги об коврик протер.
В углах паутина и крысы шуршат,
Летучие мыши рожают мышат.
Зашел Похуеску и дальше идет,
Предчувствуя, как он теперь заживет.
В конце коридора увидел он люк,
Который со скрипом раздвинулся вдруг
И бархатным мраком дыхнул на него.
Но был Эухеньо немного тугой -
У люка он встал и слегка затупил,
Но Брюс Недокус его поторопил:
Пинком Эухеньо был послан во мглу,
Где сел и сидел в самом дальнем углу.
Решил он: "В ловушку я тут угодил,
И жизнь я бездарно свою загубил.
Мне холодно, страшно, почти я погиб..."
Но тут раздался ужасающий скрип,
И сердце застыло в могучей груди.
Собрался от страха ежа он родить. 
Но вот, к темноте попривыкли глаза.
Увидел он странный довольно пейзаж.
Стоит раскладушка по центру, а в ней
Лежит пожилой и мохнатый еврей, 
И брови его, будто ветки сосны,
Кустятся на лбу, достают до десны,
Но это бы было еще ничего, 
Когда бы не жуткие ногти его:
Желтые длинные когти скребли
Край раскладушки, тонувший в пыли,
А самый длиннющий на левой ноге
Мог стать беспроблемно героем легенд:
В длине достигал он, ну, метров пяти
И мог потолок неустанно скрести.
Так омерзел наш вампир в тот момент,
Что тут же, позорный оставив презент,
В летучую мышь обратился и вверх
Взметнулся - искать рядом психдиспансер.  
Его поймал тут же Сосо де Подсос,
Крыло заломал и пнул больно под хвост,
Чем вновь Эухеньо в себя превратил,
И длинным ногтем у виска покрутил.
"Ты что, вампиреныш, не понял, урод?
Ты временно туп, иль вообще идиот?
Это же Кржиж, всех вампиров отец, 
Клыков и когтей бесподобный творец!"
"Кто? Этот страшный мохнатый еврей?"
"Ты сам на себя посмотри, грязный гей!"
И так, слово за слово, шел диалог,
Пока Недокус не принес молоток.
Он тем молотком пригрозил Эухеньо,
И тот перешел от борьбы к отступленью.
"Послушайте! Все мы друг другу родня.
Раз я был неправ, то простите меня.
Я Кржижа клянусь почитать и любить,
Массаж ему делать и ногти пилить".
На том порешили. Вернулись наверх.
Пришел к Эухеньо нежданный успех.
С вампирами он на весь день затусил,
Шутил искрометно и радостен был.
Флори, Сосо, Брюс - все прониклись к нему
И все рассказали ему посему.
Из них самым древним вампиром был Кржиж,
Сосо был грузин, а вот Брюс был латыш,
Флори был любитель откушать коньяк,
Писал раньше под псевдонимом Бальзак -
Теперь, отойдя от писательских дел,
Он скрылся от мира и в замке осел.
Сосо был российским эстрадным певцом,
Потом был укушен вампирьим клыком
И стал вечно толст и акцент сохранил,
Мечтал сделать запись себя на винил.
А Брюс имя раньше другое носил
И телеведущим себя проявил,
Однако попал он вампиру в клыки,
И приняли в замок его мужики.
И в замке зажил с этих пор Похуеску.
Повесил на окна везде занавески,
Фиалки сажал и варенье варил,
И в общем и целом неплохо тусил.
В гостиной устроил салон красоты,
В делах маникюра достиг высоты.
Брюс и Сосо выбирали шеллак
И маникюр по-французски Бальзак,
Даже Кржижу сделал он маникюр.
Кряхтел тот и матом орал без купюр.
Затем педикюр стал осваивать он,
Чтоб ноготь зловещий был им побежден.
Девять ногтей удались на ура,
И вот меганогтя настала пора.
Но тут Эухеньо ждала западня:
Пытался он ноготь отрезать полдня,
Он несколько ножниц уже поломал,
А Кржиж же по-прежнему матом стонал.
Отчаявшись, взял Эухеньо топор
И этим себе подписал приговор.
Неладное чуя, открыл Кржиж глаза,
А после и рот, и проклятье сказал:
"Лех тизда"ен, мерзкий, страшный урод!
Взял мои когти ты в свой оборот,
Но я не стану и дальше терпеть.
Я пожелаю тебе умереть!
И замок пускай этот нахер падет
И под собою вас всех погребет!
А я улетаю, пожалуй, на Марс.
Делай, что хочешь, больной педераст!"
Ногтем он принялся резко крутить,
И это ему помогло воспарить.
После такой страшный вихрь приключился -
Наш Эухеньо лежал и молился.
Когда получилось немного привстать,
Земля стала резко под ним проседать,
Весь замок затем стал скрипеть и шататься.
Решил Эухеньо: время съебаться.
В мышь обернулся тогда Похуеску,
Крылом отшвырнул ногтевые обрезки,
Лавировал он меж летящих камней,
Но вспомнил внезапно про новых друзей.
В итоге он вытащил всех из руин.
Сосо становился не мышь, а пингвин, 
Поэтому он не сумел улететь,
А мог только басом стонать и кряхтеть.
Брюс Перекус жертвой занят был сильно
И камнепад не заметил обильный.
Удар получив, он с сознаньем простился,
А жертва очнулся, восстал, удалился.
А Флориан был сознательный очень,
И кинулся он на спасение прочих.
Колонной однако задавлен был он
И возлежал среди падших колонн.
Всех Похуеску ускоренно спас,
А также извлек золотой унитаз.
Вампиры тотчас же затеяли спор. 
Сказал Перекус: "Ты изменник и вор!"
Сосо прохрипел: "Может, ты педераст?!"
Заметил Флори: "Он же вытащил нас!"
Подсос произнес: "Ну валите вдвоем!
Остался сарай, для двоих места в нем
Достаточно. Брюс и я будем здесь жить,
Приличных невинных девчонок ловить".
Флори с Похуеску отправились прочь.
Весь день они шли. Вот настала и ночь.
Сказал Похуеску: "Ты знаешь, дружок, 
Ведь я золотой унитаз уволок".
"Ого, так давай же закажем такси!" -
Флори Похуеску тотчас попросил.
И вот Дача Логан за ними пришла
И их на себе до Парижа несла.


***

В Париже в Марэ сняли хату они.
Весельем наполнены были их дни.
Ходили они в магазин и в кино,
Французское употребляли вино,
На башню забрались и в Лувр пошли,
И покурили чуть-чуть конопли.
Решил Похуеску, он - космополит,
И жизнь свою странствиям он посвятит.
Но мысль одна все терзала его:
"Может, я пидор, а может - того. 
Сосо, хоть и мерзкая жирная мразь,
Но, может, не зря он втоптал меня в грязь,
Возможно, со мною чего-то не то.
Я признаю, что отнюдь не святой, 
Но вдруг я совсем безобразный урод?
Хотел бы я милым быть, словно енот!"
Прошло две недели. Такой гедонизм
В душе Похуеску родил похуизм.
Он перестал опасаться и злиться
И начал к себе хорошо относиться.
Однажды сосед к Эухеньо зашел.
Он был педераст и японский посол.
Сакуры ветку ему он вручил
И на парад геев его пригласил.
Настал день парада. Эухеньо побрился,
Помылся, подстригся и в плащ нарядился.
Из дому он вышел воодушевлен.
На звуки музла резво ринулся он.
Подумав чутка, он зашел в магазин
Одежд для нетрадиционных мужчин.
Хотел прикупить он красивый комплект:
Шляпу, трусы и две штуки штиблет.
Товар продавец для него завернул
И было покупки ему протянул,
Но тут посмотрел Эухеньо в глаза,
Поморщился, сплюнул и тихо сказал:
"Советую маску я вам прикупить,
Чтоб на параде чудесно тусить.  
В этом году очень маски модны, 
В масках придут все большие чины,
В маске загадочность вас окружит
И окружающий люд возбудит". 
Наш Эухеньо внял продавцу,
Маску купил и приделал к лицу. 
Везде серпантин и букеты цветов - 
Париж был давно уж к параду готов.
Прохожие в воздух пайетки бросали
И радужным флагом усердно махали.
И наш Эухеньо в центр пришел,
Телом красивым фурор произвел,
По Елисейским прошелся полям -
Весел, шикарен, роскошен и прям. 
Стал танцевать он - сначала слегка,
Но разошелся, нашел мужика,
И танцевать они стали вдвоем,
Потом втроем, а потом вчетвером - 
Всех Эухеньо манил, как магнит
(Почти как цыган еж жирнейший манит).
"Же суи Эухеньо, мон ном Похуеску.
Стоит ма мезон вон за тем перелеском." 
"Же суи Оливье по фамилии Атак.  
Я продавец длинношерстных собак."
"Же суи Жульен по фамилии Ашан.
Люблю отдыхать ездить я в Киргизстан."
"Же суи Фуа Гра-Круассан де Карфур.
Я дальнобойщик, властитель я фур."
Представившись, вновь они в танце сошлись
И между делом слегка напились. 
Парад был в разгаре и радовал глаз.
Признал Похуеску, что он педераст.
Ему приглянулся сначала Жульен,
Жульен Эухеньо стал вожделен,
Но и Оливье был отнюдь не урод,
Скорее совсем даже наоборот,
Да и Фуа Гра-Круассан де Карфур
Манил красотой прессовых кубатур.
И сам Похуеску казался им мил,
И каждый его ущипнуть норовил.
И вот, самый смелый (Ашан иль Атак)
Сорвал с него маску и глядь - вурдалак!
И страшен ужасно, сверкает клыком
И щурится в них вертикальным зрачком.
Бежали Ашан, Круассан и Атак,
Орали: "О боже, скорее в кабак!
Пускают тут всякую мразь на парад!
От них баррикаду построить пора!"
Воинственность распространилась в толпе.
Толпа завела Марсельезы припев
И двинулась соорудить баррикад.
Мальчики, сладкие как рафинад,
Прочь уносились, терялись вдали.
Где-то костер вдалеке развели,
Кажется, даже девчонку сожгли,
После чего, наконец, разошлись,
А маска печально лежала у ног.
Остался герой наш совсем одинок.


***

Грустно побрел он сквозь мрачный Париж
И превратился в летучую мышь.
Он пролетел Нотр-Дам де Пари,
Лувр, Сорбонну и Сад Тюильри,
Низко над Сеной пикировал он
И без билета влетел в Одеон,
Пьесу мою о Жиде посмотрел,
А посмотрев, снова жить захотел.
Гулять пошел он после на рю д"Алжир,
На автостоянке узрел автожир.
Тот тарахтел, собираясь взлететь.
Решил Эухеньо слегка обнаглеть
И к автожиру помчался скорей,
Сел на шассю, мимикрировал к ней.
Пилот автожира не видел его,
Поскольку не видел вообще ничего:
Был увлечен автожиром своим,
Приготовляясь к полетам ночным,
Кроме того, песню он напевал
И между строк каберне попивал.
И Эухеньо, почти не дыша,
Слушал, и пела вампира душа. 
Текст этой песни я здесь опишу.
Ее раз услышав, я плодоношу
Прекрасной поэзией, прозой крутой.
Попробуй, любезный читатель, напой:

Если б ты на свете был,
Ами, я бы тебя любил,
Я бы нежил тебя, обнимал,
Крепко бы с тобой дружил.
Если б ты на свете был,
Будь ну ты хоть урод какой,
Вурдалак, мексиканец, румын,
Педераст или негроид.
Ну где же ты, мой друг? 
Если б ты на свете жил,
Ами, я бы с тобой пиздел,
Я секреты тебе бы открыл,
В глаза твои всегда смотрел.
Если б ты на свете жил,
Я был бы счастлив, как дебил.
Ну услышь же меня, мон ами,
Приходи в мой автожир.
Ну где же ты, мой друг?

Наш Эухеньо был тронут и рад.
Он позабыл неудачный парад.
Вновь превратился в летучую мышь,
Помчался к пилоту, сказал ему: "Слышь,

Пока я не узнал тебя,
Как рыба на глубоком дне,
Плавниками своими гребя,
Тужил я на своей волне.
Теперь же я узнал тебя
И другом быть твоим хочу.
Я с тобой сейчас в рай или ад
На автожире полечу.
С тобой, мой милый друг.
Как видишь, я цыган-румын,
Вампир и мексиканец я,
Я негроид, представитель меньшинств,
И очень мне нужны друзья".

Взлетал автожир, лопастями вертел.
Пел Похуеску, пилот тоже пел:

Теперь мы вместе навсегда,
Нас автожир несет в ночи.
Ни к чему нам еда и вода,
Когда дуетом мы звучим
С тобой мой милый друг.

А город под ними огнями сиял.
Пилот автожиром легко управлял. 
Был наш Эухеньо умиротворен.
Подумав немного, представился он:
"Меня Эухеньо зовут, Похуеску,
Я в доме живу вон за тем перелеском."
"Боян мене звати, Шарикописало, 
Кохаю горилку, галушки и сало!
А также люблю очень свой автожир.
На нем я желаю объехать весь мир.
Уже посетил я достаточно стран,
Хотя и не перелетал океан.
В Испании был я, в Уэльс я слетал,
Китай облетел и Вьетнам посещал,
Бывал в Лихтенштейне, видал Ватикан,
Еще мужиков подвозил в Казахстан.
Но вот в понедельник пораньше я встал
И на Беломорско-Балтийский канал
На автожире своем полетел
И вскоре об этом пиздец пожалел.
Летел над водою я, весел и горд,
Играл лопастями мажорный аккорд,
Как вдруг под собою узрел я паром
И женщину милую сердцу на нем.
Я выполнил высший над ним пилотаж -
Спираль, бочку, горку, восьмерку, вираж,
Затем автожир свой направил в поля,
Его посадил, а вокруг конопля
Росла, источала густой аромат.
Я той конопле несказанно был рад.
Хотел я той даме цветов подарить
И их коноплею решил заменить.
Набрал я огромный красивый букет,
Его завернул осторожно в пакет,
Чтоб он не промок, пока буду я плыть
К той, кого вечно готов был любить.
Прыгнул в канал я и стал заплывать,
Левой и правой рукой подгребать. 
Вот до парома добрался Боян,
Приняв беломорских целительных ванн,
Из ила восстал на паромном борту,
Букет из пакета извлекши, и тут
Увидел ее. Она прямо ко мне
Шагала, роскошная, словно во сне:
Глаза с поволокой, вздымается грудь,
И нет целлюлита, ну разве что чуть.
Я сразу пред ней на колени упал
И свой конопляный букет ей отдал.
Представился я: "Мое имя Боян
Шарикописало. Я не хулиган.
Я на автожире своем пролетал,
Увидел тебя и весь затрепетал".
Она, брови хмуря, ответила мне:
"Ненухер меня величают, я мент,  
Госнаркоконтроль, вот ты, милый, попал."
Тут я взаправду уж затрепетал.
Оставил букет я и за борт шагнул,
Поглубже в канал поскорей занырнул.
Стреляла Ненухер, не дрогнув рукой,
Спускала блестящий крючок спусковой.
Попал я под выстрел сквозь толщу воды,
И пуля мне сбрила клочок бороды.
Я не дышал минут десять иль час,
Пока свет сознанья во мне не угас.
Очнулся я только уж на берегу,
Мокрый, усталый, с проблемой в мозгу.
Слегка пошатнувшись, я на ноги встал
И свой автожир через час отыскал.
Но трудно мне было поверить глазам:
Пока плавал я с коноплей по волнам,
Лишился он всех цветметалльных частей -
Втулок, колесиков, всех лопастей -  
Осталось лишь кресло среди конопли
Стоять, остальное давно унесли.
Подумав немного, пошел я на юг.
Узрел скоро пару унылых лачуг.
К одной подошел я и в дверь постучал,
Но пес во дворе на меня нападал.
Тогда убежал я к лачуге другой.
Там рядом валялся тахометр мой. 
Я осторожно подкрался к окну,
Увидел деталь автожира одну,
Затем и другую, а после и все,
Однако вернуть я не мог их совсем:
В бедной избе, несравнимой с квартирой,
Дети играли в куски автожира.
Я не могу отнимать у детей,   
У них не могу отнимать, хоть убей.
Тут уж я вовсе ударился в грусть.
Как же домой я теперь возвращусь?
Как починить автожир? Где мне взять
Лишних деталей? Решил я поспать.
Вижу, в сарае лежит сена стог.
Я подошел и угрюмо возлег.
Взглядом обвел обветшалый сарай
И заприметил в углу аппарат.
Было его назначение мне
Ясно сполна и понятно вполне.  
У аппарата стояла бутыль,
Все покрывала пушистая пыль.
Жидкости я произвел дегустацию,
И посетила меня мотивация.
Я аппарат подхватил и побег. 
Несся за мной самогонный душок.
В поле я выбежал, в кресло присел.
Сразу ремонтный процесс закипел.
Пока из бутыли я медленно пил,
Я в автожир аппарат превратил.
Поднялся я в небо и тронулся в путь.
Порой вспоминаю, и тянет всплакнуть.
Ненухер моя, горяча, недоступна,
Где-то вдали побеждает преступность...
Как хорошо, что теперь мы друзья:
Мой автожир, Похуеску да я".
Слушал его Эухеньо, рыдал.
Был он растроган и весь сострадал.
Потом отдышался, решился спросить:
"Боян, хочешь Мексику ты посетить?
Моих мы родителей там навестим,
Троцкого дом и Ушмаль посетим".
"Конечно, летим, - согласился Боян. -
Будешь ты штурман, а я - капитан.
Вместе Атлантику мы пролетим,
В Мексике круто с тобой притусим". 
Боян развернул автожир и втопил.
Э. Похуеску себя укусил,
Чтоб убедиться, что это не сон,
Что друг настоящий был им обретен.
Они пролетели Бискайский залив,
На Понта Дельгада слегка закусив,
Продолжили путь. Разразилась гроза.
Боян Похуеску с волнением сказал:
"Ты знаешь, мой друг, я ведь много летал,
Но шторма такого еще не видал.
Боюсь, что не выдержит мой автожир,
Что шторм в автожире наделает дыр
И вхлам поломает нам весь аппарат.
Я думаю, что приземлиться пора.
Мне кажется, шторм нам ниспослан судьбой.
Оставшийся путь не осилим, друг мой.
Смотри, Эухеньо, под нами Бермуды!
На них запрещают любые фастфуды.
Мы можем туда полететь и пожить,
Правильно кушать, здоровыми быть".
Но только раскрыл Эухеньо ебло,
Как весь автожир дохуя затрясло.
И начали части его отлетать,
И молнии принялись их поджигать.
Распался на атомы весь автожир.
Один пассажир и второй пассажир
Со скоростью страшной направились вниз,
К хуям посылая природный каприз.


***

Смешались в одно небеса и вода.
Стихию ничто не могло обуздать.
Но время прошло, успокоилось море,
И дивное чудо предстало их взору:
Лодка - не лодка, корабль - не корабль. 
Боян из них был наиболее храбр:
Подплыл, ухватился рукой за корму.
Залезть, впрочем, не удавалось ему.
Тогда Похуеску его подсадил,
И вскоре они уже оба без сил
Лежали на дне той диковинной шхуны.
Шуруп Боян робко потрогал латунный.
Остров Бермудский вдали засверкал.
Лодка несла их к подножию скал.
Спросил Похуеску: "Что делать, Боян?"
"Нужно использовать катамаран", -
Боян отозвался весомо и веско,
И взялся за дело наш друг Похуеску.
Педали крутил он вперед и вперед,
И катамаран совершил поворот - 
Теперь они мчались на солнечный пляж,
Волну оседлали, словили кураж,
На берег их вынес лихой океан.
Герои покинули катамаран,
Но тут местный житель их взял в оборот.
Стал он кричать: "Собирайся, народ!
Тут двое приплыли а с ними-то, вот, 
Явилась легенда, блять, ноги мне в рот!"
Народ собирался, стекался на пляж
И взялся бермудский вести арбитраж.
И наш Эухеньо из разговора
Пришел к пониманию сути их спора. 
Тот катамаран был, читатель, не прост.
Его обсуждали и в гриву и в хвост,
Потерян он был уж лет двадцать назад
И начал по морю вершить променад.
Хозяин его как ребенка любил 
Затем, что Пикассо подарен он был.
Художник его от руки расписал 
И этим высокую ценность придал.
На левом борту и на правом борту 
Пикассо изобразил по коту,
А между ними огромный омар
В клешнях держал пять электрогитар.
Эта картина на стиле кубизм
Олицетворяла экзистенциализм
И стоила, видно, немаленьких средств,
Могла даже пару составить наследств.
Бермудцы упорно пытались решить,
Кому надо катамаран присудить,
Коль прошлый владелец уж помер давно,
И он не имел дочерей и сынов.


***

Но вот прибежала на берег она - 
В плечах широка и совсем не стройна - 
Мэр города, всех островов голова,
Мисс Супербермуды-2002.
От бега совсем раскраснелась лицом,
Но, в общем, держалась она молодцом.
Воскликнула: "Боже! Пикассо приплыл!"
И стала в восторге скакать, как дебил.
Лицо становилось красней и красней.
Пустились бермудцы скакать вместе с ней.
Боян с Эухеньо уныли совсем,
И им показалось, что ебнулись все.
Боян прошептал: "Ах, какая мадам!
Как жаль, что она не сильна по мозгам.
Ее бы я вечно любил и любил,
Остался бы здесь, стал бы сам, как дебил.
По побережью я б с ней танцевал,
И радостно жил бы, и горя не знал.
Мой друг Эухеньо, ты вообрази:
Когда на моем ты уселся шасси,
Тебе рассказал я о горе своем,
О даме, с которой не быть нам вдвоем.
Уверен я был: нет на свете милей - 
Такой у нее был шикарный филей.
Но чу! Что я вижу! Не верю глазам!
На душу мою проливает бальзам
Прекрасная фея бермудских широт.
Я б с ней совершил автожирный полет.
Рассыпался в прах дорогой автожир,
Но я же теперь автожирный факир!
Могу автожир я в два счета собрать
И милую деву на нем покатать".
И шагом уверенным двинул Боян,
Чтоб автожиром стал катамаран.
А наш Эухеньо не растерялся -
Он громко к бермудцам меж тем обращался:
"Ай эм Эухеньо, сернейм Похуеску,
Май хаус из зеар, за тем перелеском.
Ви крэшд ин зе оушен наш автожир.
Вон тот человек был его командир,
А я пассажир. В небесах мы неслись,
Упали мы в воду, но мы не сдались.
Поймали дрейфующий катамаран.
Вон тот человек стал его капитан,
А я пассажир. Мы приплыли сюда.
Ушло у нас много на это труда.
А в данный момент мой товарищ Боян
Перепроектирует катамаран.
Но вы не волнуйтесь, май диар мадам.
Ценность творения этого нам
Понятна, и мы Пикассо сохраним,
В винты автожира его превратим".
Сказала мадам: "Привет, Эухеньо!
Спасибо за возвращение творенья.
Без разницы: катамаран, автожир.
Давайте отметим! Устроим мы пир!
Я, кстати, дружок, островам голова,
Мисс Супербермуды-2002,
Люблю очень торт апельсиновый Захер,
Зовут меня Анастасия Нунахер".
Боян встрепенулся и бросился к ней
С желанием облобызать ей ступней,
Но вовремя понял, что с ней незнаком
И может себя проявить дураком.
Почти припадая к желанным ногам,
Сказал: "Охуенно! Спасибо богам,
Что наш автожир на Бермуды попал
И я Вас, прекрасную, здесь повстречал!
Я слышал, фамилия Ваша Нунахер.
Я Вам сочинил небольшой амфибрахий:

Моя дорогая Нунахер!
У Ваших валяюсь я ног!
Я Вам сочинил амфибрахий
И выдумать лучше не мог!"

Нунахер была уж не очень красна,
Но в этот момент воспылала она.
И слова промолвить она не могла.
Всю жизнь она страсти любовной ждала,
И вот появился пред ней кандидат -
Не то чтоб красив и не то чтоб богат,
Но, в целом, совсем нехуев был в сравнении
С другом своим, Похуеску Эухеньо.
Поели они и попили они.
Сказал Эухеньо Бояну: "Женись!
Не смей упускать ты девицу такую!
Дай я вас обоих скорей расцелую!"
Чтоб не целоваться, Боян возопил:
"Смотри! Автожир я тут соорудил!
С Нунахер еще побеседовал я.
С тобою мы все-таки типа друзья...
Поэтому я предлагаю вариант:
Давай соберем поскорей провиант.
К родителям я тебя сопровожу,
Вернусь на Бермуды лежать на пляжу,
Коктейли хуячить, Нунахер любить,
Коктейль "Секс на пляже" чтоб в жизнь воплотить".
Что ж - наш Эухеньо расстроился очень,
Но виду не подал, поплакал лишь ночью.
Наутро они собрались улетать
И Пикассо арт-объект испытать.
Наш Эухеньо был мрачен совсем.
Он понял: французский распался тандем.
В тиши автожир океан пролетел
И в Мексике грустно и медленно сел.
В глазу Эухеньо блестела слеза.
Бояну он очень печально сказал:

Нет, никогда...
Нет - и пусть пройдут года -
Никогда не забыть
Мне тебя и наш с тобой полет...

Грустить не входило в великие планы
Пилота Шарикописало Бояна.
Пиафский мотив к сердцу не возлежал,
И Шарикописало напевно сказал:

Мой Похуеску, мой Эухеньо,
Ради Бога не грусти.
Ты посещай нас на день рождения
И маму с папой посети.

Вздохнул Эухеньо, Бояна обнял,
Стремглав развернулся и вдаль убежал.
Боян в автожир погрузился, взлетел,
И через часок небосвод опустел.


***

И вновь Похуеску остался один.
Подумал: "Шарикописало-то, блин!
Оставил меня он совсем одного.
Но, может, найдется причина того?
Может, со мною чего-то не так?
Вдруг я зануда иль, может, ай сак?
Может, я чем-то обидел его?
Может, убогое я существо, 
И невозможно со мною дружить?
Родителей что ли об этом спросить?"
За этими мыслями наш Эухеньо
Шел, как сомнамбула, как привиденье.
И вот, в Акапулько он вскоре пришел
И приключение на жопу нашел.   


***

Читатель! Я знаю, тебе интересно:
Г. Акапулько - опасное место.
Там 169 убийств ежегодно,
Разбой - это круто, грабеж - это модно.
Брел наш Эухеньо по калле Эндевор,
Где воровства ощутил он шедевр.
Двое парней показались вдали
И из дали к Эухеньо пришли.
Молча достав из кармана калаш,
Один сообщил: "Ты сейчас нам отдашь
Все, что в карманах лежит, и плащ свой,
И скажешь спасибо еще, что живой".
Сказал Эухеньо: "Что ж, я бы и рад,
Да только мой плащ - небогатый наряд,   
И денег я напрочь, ребята, лишен
И в самое сердце судьбой уязвлен.
Покинул меня самый преданный друг,
Еще пережил я ужасный недуг,
Цыгане не приняли в табор, увы,
Не стал другом я и вампирской братвы,
Когда с горя я посетил гей-парад,
Ни один пидор там не был мне рад,   
Едва я подрос, меня бросила мать,
Всю жизнь все старались меня избегать.
Не знаю, в чем дело: пусть я не красив,
Зато я умен и со всеми учтив,
Открыт я к общению, к новым друзьям,
Готов первый шаг всегда сделать я сам,
Однако никто не желает дружить
Со мной, и не знаю я, как с этим жить.
По жизни я вроде чувак не тупой,
Возможно, конечно, не очень крутой.
Я думал частенько: ну что же не так?
И вот, отнимают последний пиджак.
Пойду в Рио Гранде скорей утоплюсь -
Все лучше, чем к матери голый явлюсь.
Летел я к ней долго через океан,
Серьезный в пути пережил ураган,
И похуй теперь мне, поверьте, ворье. 
Возьмите скорее мой плащ и белье!"
Преступники грозно глядели сперва,
Но проняли их Эухеньо слова.
К концу его речи один был в слезах,
И трясся калаш у другого в руках.
Первый сказал: "Меня бросила мать,
И начал тогда я людей ограблять,
Душой очерствел, стал жестоким козлом,
Нормальную жизнь променял на бухло!"
Молвил второй: "Ну а я педераст,
Чем был удручен - и украл контрабас.
Пойду я его музыкантам верну,
Окщусь и на мир по-другому взгляну".
И хором сказали они Эухеньо: 
"Спасибо за помощь при перерождении!
Оставь себе плащ и, конечно, белье,
Возьми мое пончо, сомбреро мое.
Еще мы подарим тебе инструмент.
Поверь, это просто бесценный презент.
Ты сможешь признание в народе найти,
Играя на площади после шести".
Отдав ему пончо, сомбреро, гитару,
Бандиты достали большие сигары
И, их закурив, удалились в закат
И песню запели. Мотив был пиздат.
Знаком он тебе, мой читатель, поверь.
Услышав его, стих пишу я, как зверь:

Мы заведем себе и кол, и двор,
Пойдем Энрике выплатим налоги.
Калаш не нужен, больше я не вор,
Романтик я, но не с большой дороги.
Мы желаем жить - эх! - по-другому,
Мы желаем жить - эх! - по-другому.
Больше не лентяи,
Чао, жизнь блатная!
Тем, кто дружен, не страшны тревоги!

И в этот момент поглотил их закат,
И стал Эухеньо гитарой богат.
Совету бандитов он сразу же внял:
На площадь пошел и тотчас заиграл.
Он вскоре собрал небольшую толпу.
Послушать его собрались: лилипут, 
Старушка, алкаш, аллигатор и кот,
Колдун деревенский и дама в трико.
Сказал лилипут: "Как он классно поет!"
Мяукнув, согласие выразил кот.
"Играет хуево", - сказала старушка.
"Но очень душевно", - заметил пьянчужка.
И лишь аллигатор устало зевнул
И жопу к Эухеньо свою повернул.
А дама сказала: "Как славно поет!
Как жаль, что мотивчик с проглотом сосет".
Колдун зашептал себе что-то под нос
И палец кривой к Эухеньо поднес.
Магическим светом его обдало
От ног до макушки, включая ебло.
И тут зазвучал из гитары соляк - 
Крутое музлишко, а вовсе не шлак:

Один я скитался по свету,
Никто меня не любил.
Однажды гитару эту
Прохожий мне подарил.
Когда он меня увидел,
Он изменился в лице
И стал совсем безобиден
И опустил прицел.
Акапулько-ай-яй-яй-яй...
В краю достичтимых мексов
Прохожий бандитом был,
Работал с другом совместно,
А друг тот мужчин любил.
И очень они страдали,
Хотели меня пристрелить,
Однако речам моим вняли
И честно решили жить.  
Акапулько-ай-яй-яй-яй...

Аплодисмент Эухеньо сорвал,
А также собрал небольшой капитал.
На следующий день он поехал в гастроль.
Унял ненадолго сердечную боль.
Везде принимали его на ура.
Шампанское употреблял он с утра,
Фанатов он в номер к себе приглашал
И там дополнительно их ублажал.
И вот заработал он много бабла,
Но знал, что бабло не спасает от зла.
Думал Эухеньо: "Теперь я богат,
С мужчинами часто имею приват,
Но все ж я лишен настоящей любви.
И пусть популярен я и даровит,
Мне кажется, что-то со мною не то.
Быть может, родители скажут мне что".
Закончил свою Эухеньо гастроль,
Фанатам раздал дорогой алкоголь,
Гитару слегка на хую повертел,
Купил билет в Мехико и улетел.


***

Тако с буритто, пивко с халапеньо
Сожрал в самолете наш Эухеньо.
К пище такой он совсем не привык -
От острого вспух у вампира язык.
Сходя с самолета, он сильно страдал,
Опухший язык меж клыками торчал.
Таксисту он адрес не смог объяснить -
Пришлось до родителей пехом пилить.
Путь занял ни много ни мало три дня.
На третий героя ждала западня.
Когда в Сочимилько Эухеньо пришел,
Зайти он решился в огромный костел.
Пред ним распахнулась дубовая дверь,
И вышла к нему мексиканская дщерь.
Промолвила: "Странник, скорей заходи
И веру в Иисуса в душе породи!"
Наш Эухеньо шагнул за порог
И ощутил возгорание ног,
А сразу затем - возгорание рук,
Как будто прижали электроутюг. 
В этот момент уяснил Похуеску,
Что вурдалакам в костеле не место.
И вскоре вампир наш усердно бежал,
И плащ знаменитый на нем полыхал.
Темпом таким он добрался за час -
Лишь у дверей плащ несчастный угас.
Свисал изо рта орган речи опухший,
Взгляд, как и плащ, тусклый был и потухший.
Последним усилием воли герой
Нажал на звонок подуставшей рукой.
Открыла ему незабвенная мать.
Хотел он ее крепко расцеловать,
Но мать отстранилась, лицо скривил страх, 
Спросила: "Неместный вы в наших местах?  
Я вас не припомню, вы новый сосед?
Завтра придите ко мне на обед".
Сказал Эухеньо: "Мам, это я!
Хотел, чтоб воссоединилась семья -
И вот, я приехал. Был путь мой не прост.
К вам с папой имею серьезный вопрос.
Однако сначала позволь мне войти,
Обедом приятным меня угости.
Скучал я отчаянно, мама, поверь,
Открой же пошире сердечную дверь!"  
Мамаша смутилась, впустила его.
Вошел Эухеньо крадучись, как вор.
Отец приподнялся с дивана и вдруг
Узнал в Эухеньо свой личный продукт.
Смешался совсем он, не знал, что сказать - 
В сыночке видна мексиканская стать,
Однако при этом лицом он темней,
Чем сто двадцать восемь безлунных ночей,
А рот полон острых огромных клыков,
И в красных глазах не хватает белков.
"Сынок! - он в итоге сумел произнесть. -
Не верю глазам! Наконец-то ты здесь!
Давно я хотел повидаться с тобой,
До этого видел лишь снимок я твой,
Но он передать не способен того,
Сколь... необычное ты существо".
Хотел Эухеньо переспросить
И о необычности поговорить,
Однако вмешалась в беседу их мать,
Чтоб на обед охуенный позвать.
Был на обед окровавленный стейк
С подливой из фиников и трюфелей.   
Герой наш расслабился, живость обрел,
Активно беседовал, кушал и цвел.
Родители нравились сильно ему,
В связи с чем он не понимал, почему
Они не хотели с ним вместе в глуши
Румынской тусить (где тусить просто шик)
И в Мексику также не взяли с собой.
Возможно, любовь их была непростой,
Однако теперь страсти все улеглись,
И линии судеб их пересеклись.
Уверен был наш Похуеску: отныне
Будет любим он хоть кем-то и принят
Хоть где-то хоть как-то. Решил он сказать:
"Спасибо, что стали меня угощать!
Давно не встречал я столь теплый прием!
Давайте теперь мы втроем заживем.
Я буду работать. Пойду на завод,
Достигну я там небывалых высот.
Гордиться, поверьте, вы будете мной.
Недаром отец мой - великий герой!"
Так незаметно неделя прошла.
Мать Эухеньо слегка заеблась:
Сынок за ней следовал в дом и во двор
И без остановки твердил всякий вздор.
Он про вампиров пиздел, про Париж,
В повествовании возник некий Кржиж,
Цыгане какие-то, с ними ежи...
Не ясно, как много во всем этом лжи.
Отец оставался всегда в стороне
И становился холодным к жене.
В семье начинался внезапный разлад,
И мать понимала, кто в нем виноват.
Терпеть она больше уже не могла
И Эухеньо вопрос задала:
"Сынок, а не хочешь ли ты посетить
Каких-нибудь памятников, навестить  
Канкун, Чичен-Ицу, иных пирамид?
Кстати, сосед наш отличнейший гид".
Не дожидаясь ответа от сына,
Она поспешила идею продвинуть
И к гиду его повела сей же час,
Чтоб на экскурсию сделать заказ.
Был Похуеску немного растерян.
Мать поспешил он скорее заверить,
Что время желает с семьей провести
И пирамид он еще посетить
Успеет. Быть может, на будущий год...
Но тут дверь открыл уж им экскурсовод. 
"Ми номбре Пчелиньо, я гид, корифей
Майя и всяких подобных вещей.    
Пройдемте скорее со мною, дружок!
Вам будет приятно, ведь я же знаток".
Успел Эухеньо рукою махнуть,
Матери вслед удрученно взглянуть,
Но думал он: через пару деньков
Снова увидит своих родаков.
Пчелиньо мгновенно достал телефон -
Автобус прогулочный вызвонил он.
Зашел Эухеньо, куда-то присел.
Пчелиньо схватил микрофон и запел:

Сейчас тебе я покажу Чичен-Ицу
Там хорошо-о-о-о... и весь мир я к черту разверну - да! -
Когда примем мы там экстази.
Давай же вперед! Давай же,
Ведь я экскурсовод, бля, экскурсовод, бля!

Я Пчелиньо, я гений пирамид,
Я знаток, я могу показать тайны вечности.
Я, как черный уж, проскользну по вотчинам майя.
Я молодец-дец-дец.
Вижу ты горишь

Желанием узнать - да! - 
Секрет пирамид,
Который очень майя берегли!
С тобой мы тот секрет найдем!
Со мной ты станешь майя суперзнатоком!

Давай же вперед! Я ведь экскурсовод, бля,
Я экскурсовод!
Давай же вперед!
Если хочешь к пирамидам, Пчелиньо споет!
Давай же вперед! (ведь я экскурсовод, бля!)
Давай же вперед! (да, я экскурсовод, бля!)
Я очень заебатый гид!

Не знал Похуеску куда его мчит 
Веселый Пчелиньо, прекраснейший гид.
За окнами вился крутой серпантин,
Поэму свою продолжал Августин.
Но вот, наконец, тормознуло ТС
Среди живописных и памятных мест.
Герой наш сошел. Солнце било в глаза.
Пчелиньо, откашлявшись, громко сказал:
"Ну что ж, бьенвенида, мой друг Похуеску,
В царство культуры, богов и бурлеска!
Давай в пирамиду скорее пойдем,
Пока бог дождя не обдал нас дождем". 
Зашли в пирамиду вампир и Пчелиньо,
И наш Эухеньо увяз в паутине,
Пчелиньо, однако, как дома тут был,
И мигом туриста он освободил,
Достал из кармана карманный фонарь,
А также другой гидовской инвентарь:
Брошюру, блокнотик, флажок, микрофон...
У входа стоял ягуаровый трон.
Наш Эухеньо устало зевнул,
К нему подошел, на него посягнул.
Пчелиньо тотчас закричал: "Твою мать!
Не смей, Эухеньо, на трон посягать!
Тебя Чак-Мооль может сильно проклясть!
Раз ты так устал, то садись лучше в грязь".
Вздохнул Похуеску и на пол присел.
И голос Пчелиньо над ним зазвенел:
"Смотри, это статуя Чака Мооля,
Богом дождя он работать изволил.
Чаша в руках у него непростая -    
Туда сердца жертв приношения кидают...
Ох, что это я! Не кидают - кидали.
Уж многие годы тут не убивали. 
Но можешь энергию ты ощутить.
Для этого надо отвара отпить. 
Я знаю древнейший индейский рецепт.
Шаманской науки я младший адепт.
Как только отвара ты выпьешь, мой друг,
Твой станет богами украшен досуг.   
Но ты не волнуйся, они уж не те,
Не требуют крови, сердец и костей. 
Просто красивый цветной пантеон. 
Ну что ж, выпей и закуси. Вот лимон".
Флягу Пчелиньо ему протянул.
Герой из нее обреченно глотнул,
Долькой лимона отвар закусил,
Снова присел и совсем затупил.
Скоро уж стало казаться герою,
Что все шевелилось вокруг, как живое.
Чак подмигнул и немного привстал,
Трон ягуаровый громко урчал.
На ноги поднялся наш Эухеньо,
И началось тут светопреставление.
Чудищей стадо неслось по стене,
Голос Пчелиньо под сводом гремел:
"Чак, добрый вечер! Я жертву принес!
(Я молодец, я такой виртуоз!)
Ты посмотри на него, дорогой -
Он же вампир и к тому ж голубой,
Негр, румын и цыган, полагаю.
Его я покушать тебе предлагаю!"
Тут осознал Эухеньо обман:
Гид оказался совсем хулиган.
Снова с предательством встретился он,
Вновь был нещадно судьбой ущемлен.
Тут уж не выдержал наш Похуеску - 
Заговорил он достаточно дерзко:
"Буенос ночес, божественный Чак.
Вы в жертву хотите меня или как?"
Чак громогласно ответил ему:
"В жертву хочу и, конечно, приму!"
Хоть жертвой стать Похуеску боялся, 
Жить средь предателей он заебался,
Поэтому тоном суровым изрек:
"Что ж, очевидно, исчерпан мой срок!
Давай, Чак Мооль, вырви сердце мое.
Оставь себе плащ, левый клык и белье.
Пчелиньо, предатель, козел и мудак!
Хотя бы родителям ты передай,
Что я до последнего думал о них.
Они мне последние скрасили дни".
Исторг Эухеньо большую слезу,
Пальцем еще ковырнулся в носу,
Слюни пустил, а затем продолжал:
"Мир этот мерзкий меня заебал! -
После чего злобно выдавил прыщ. -
Пусть я убог, но душою не нищ!
Однако смеется судьба надо мной!
Где бы я ни был, везде я чужой.
Друга пытался не раз завести,
Даже порою друзей коллектив -
Не суждено было сбыться мечтам,
Были мечты мои всем по хуям.
В душе не осталось мечты никакой.
Давай же убей меня, бог, боже мой!"
Чак удивленно бровями махал
И Похуеске ушами внимал.
"Что же не так? - продолжал Похуеску. -
Я ведь не груб, и совсем я не дерзкий.
Вежливость я проявляю всегда,
Не обижаю людей никогда.
Чак, ты ведь бог - не известно ль тебе,
Что изменить мне в унылом себе,
Чтобы найти хоть каких-то друзей?
Если не знаешь, скорее убей!
Жить потому что уж так нету сил.
Может урод я, а может дебил?
Может в моем воспитании пробел?"
Чак от такого вконец охуел.
Он в темноту кулаком погрозил
И громогласнейше провозгласил:
"Жрец мой Пчелиньо! Что это за хрень?!
Что, бля, за негроподобный олень?
Жрать я такое сейчас не могу. 
Вдруг я желудок перенапрягу?
Храбрых сердец я вовек лишь вкушал,
Статных, красивых я воинов жрал.
Это унылое черное чмо
Хуже, блять, чем помидор с ГМО.
Думаю, что, его плоти вкусив,
Я могу стать неприятен и вшив.   
Давай-ка отправлю его я к хуям.
Другие пусть им занимаются там,
А ты приведи мне кого повкусней,
А то станешь сам скоро жертвой моей!"
Тут Чак-Мооль заклинанье сказал,
И наш Похуеску мгновенно пропал.
Что стало с Пчелиньо, не знает никто.
Однако, читатель, я думаю, что
Все льется кровь жертв по ладоням Пчелиньо,
Как льется задорно строфа августинья. 


***

Во тьме Эухеньо летел и молился
И вскоре на гору цветов приземлился.
Там сад бурно цвел, колосилась трава.
Услышал герой наш такие слова:
"Ты что здесь забыл, мерзкий ты человек?!
Ты что, целиком потерял интеллект?
Единолично я тут нахожусь,
К верховным богам дохуя отношусь!
Светится лихо мое оперенье.
А ты кто такой?" Отвечал Эухеньо:
"Я тут оказался по воле чужой.
Послал меня к вам один бог дождевой.
Зовут Эухеньо меня, Похуеску.
Должен сказать, ваши перья прелестны.
Да и жилище вообще ничего.
Похоже, великое вы божество".
Змей в оперении был удивлен.
Очень давно жил изгнанником он
И не слыхал много лет добрых слов.
Привык быть воинственен, зол и суров
И даже не знал, что ему отвечать,
И в этой связи предпочел промолчать. 
Тогда Эухеньо решил продолжать:
"Змей, дорогой, меня бросила мать,    
Когда был юнцом я. Приехал я к ней,
Однако она не желала гостей.
Меня на экскурсию сопроводила,
И сразу, похоже, меня позабыла.
А экскурсовод оказался адепт
Бога Мооля, фанат непотребств. 
Вот этот жрец меня ввел в заблужденье,
И вместо архитектур посещения 
Я чуть не погиб, был отправлен сюда,
И здесь мне случилось тебя увидать.
Скажи мне, прекрасный пернатый колосс, 
Кто ты? Куда меня рок перенес?"
Змей отвечал ему: "Кетцалькоатль
Кличут меня. Я, как видишь, пернатый
Змей. Почитал меня весь континент,
Стол мой ломился от яств и от жертв.
Потом некий Тескатлипока явился
И на меня ни за что ополчился.
Был я наивен, мой друг Эухеньо,
С радостью принял его подношение.
Зельем он мерзким меня опоил,      
После чего я позорно тусил.
Я танцевал и показывал жопу,
Потом укатил из страны автостопом
И вот живу теперь тут, на горе,
Сажаю какао, лежу на ковре.
Я очень желал бы вернуться в народ,
Да только никто меня, братец, не ждет.
Время богов уж давно позади,
Мне интереса в них не возбудить.
Знать, оставаться навеки мне тут", - 
Кетцалькоатль изволил вздохнуть.
Руку тогда протянул Эухеньо,
Перья погладил без всяких сомнений
И произнес: "Я ведь тоже изгой.
Знаться никто не желает со мной.
Средь моих предков цыганы, вампиры...
Прошу тебя, бог, ты проанализируй:
Может, остался хоть где-то на свете
Тот, с кем все сложится в этом сюжете?
Я ведь уже побывал в куче мест!
Табор цыган улетел до небес,
Замок вампирский вообще взорвало,
Когда дело до гомосеков дошло,
Они испугались чего-то во мне.
Я горе топил во французском вине,
Но встретил в тот день же я на рю д"Алжир
Душу родную, а с ней автожир,
В том автожире летали вдвоем,
Но вскоре упали вдвоем в водоем
И оказались в Бермудах. А там
Друг променял меня сразу на дам - 
Даму, точнее, аж мэра Бермуд 
(Анастасия Нунахер зовут).
В Мексику он меня все же довез
И улетел. Не увидел он слез,
Что проливал я в бермудской ночи
Под грохот грома и в свете свечи.
После внезапно я стал знаменит.
В этом помог мексиканский бандит -
Он подарил мне гитару свою.
Кстати, давай и тебе я спою!

Непонятно мне, как я попал
В место где живет Кетцалькоатль.
Я всю жизнь друзей себе искал,
А нашелся богозмей пернатый.
Хорошо, что он попался мне,
Потому что он такой хороший,
Этот всемогущий богозмей.
Я надеюсь, что он мне поможет.

Надежду в него я обрел,
И удачу сулит наша встреча.
Я песню ему произвел,
Чтоб он не забыл этот вечер.

Внимал ему змей, чешуею шурша.
Решил он, что в песне имеется шарм.
К тому же он знал, как вампиру помочь:
К тем людям, чьи лица темнее, чем ночь
Послать он его собирался. В своей
Премудрости вот что узрел богозмей:
В Америке, в городе на берегу
Увидел он: негры готовят рагу,
Один руку поднял себя почесать,
И понял змей: нечего больше искать - 
Под мышкой у негра средь черных волос
Родинка, желтая, как абрикос,
И провиденье ему подсказало, 
Что на Эухеньо такая ж торчала.
Змей набрал воздуху в мощную грудь
И песню изволил засим затянуть:

Знаю, Эухеньо, не забыть
То, что твои губы мне пропели.
Я тебя  могу переместить 
В черные рабочие артели.
Там живет еще твоя родня -
Деда твоего потомок дальний.
Ну, прощай, и помни же меня,
Чтоб я оставался актуальным.

Лети же, Эухеньо, скорей.
Там твой правнучатый племянник.
Лети же, (подмышки побрей)
Улыбкой украсив ебальник.

И Похуеску тотчас воспарил.
Кетцалькоатль слезу распустил,
Упала слеза в черноземный комок,
И вырос оттуда прекрасный цветок.
Еще много лет он впоследствии цвел,
И змей утешение в нем приобрел,
Холил, лелеял его, поливал...
Но этот сюжет Августин не писал.


***

Вернемся, читатель, к герою скорее.
Летит он, подмышки все бреет и бреет,
Улыбку еще примеряет к еблу.
И вот, подлетает к большому котлу.
Рагу варят негры, усевшись вокруг,
Лежат в отдаленьи мотыга и плуг.
Царило затишье, но тут наш герой
Фурор произвел среди негров собой.
Подмышку как раз Эухеньо добрил
И родинку взорам всеобщим явил,
Посадку свершив аккурат у котла
И всех ослепляя улыбкой ебла.
Вскочил один негр и громко вскричал:
"Ох, еп твою мать! Брата я повстречал!"
Подмышку он тут же представил публично,
И родинку все рассмотрели отлично.
Она, как две капли воды, походила
На ту, что чудовище с неба носило.
Тот вечер вампира удался вполне.
Он кушал рагу, привыкая к родне.
Внучатый племянник был счастлив и рад
И так выражался, используя мат:
"Щыт, мазафака, вот это сюрприз!
Ну, Эухеньо, ты авантюрист!
Сколько тебе пережить довелось,
Прежде чем встретиться нам удалось!
Но ты об этом теперь позабудь.
К нам предлагаю тебе я примкнуть.
Сегодня мотыгу тебе подберем,
Завтра работать с тобою пойдем.
Поле не пахано вовсе еще!"
Родственник сжал Эухеньо плечо.
Спал Похуеску всего полчаса.
Снилось ему, что он хочет поссать.
Вдруг был разбужен он дерзким пинком.
Солнце едва поднялось за окном.
"Вставай, мазафака, работать пора!
Мы начинаем работать с утра
И до заката все время в полях.
Факин работа, ю битч, понял, нах?"
Поднялся на ноги сонный герой,
Поднял мотыгу дрожащей рукой,
Начал пахать. Делал это три дня,
А на четвертый случилась хуйня.
Внезапно заметил наш Э. Похуеску,
Что он допахал до того перелеска,
А все остальные, едва шевелясь,
Мотыгами тычут в засохшую грязь.
Тогда Похуеску слегка разозлился
И с речью к лентяям такой обратился:
"Ребят, почему здесь пашу только я?
Ведь мы все большая крутая семья.
Однако с меня в три ручья течет пот,
А вы не стремитесь исполнить работ".
Они отвечали: "Ты знаешь, чувак,
Мы видим, ты славно работаешь так,
И мы засмотрелись на диво труда.
Твоих нам высот не достичь никогда.
Мы впали в депрессию даже чуть-чуть.
Пойдем мы, наверное, сходим к врачу.
А ты продожай свой упорнейший труд
И поле вспаши, ну, хотя бы к утру".
Вздохнул Эухеньо, продолжил пахать.
К утру он растений успел насажать.
Маис колосился и рапс зацветал.
А наш Похуеску ужасно устал.
Негры пришли, в удивленьи застыли.
Раньше на поле у них уходили
Сорок недель и пятнадцать минут.
Что ж, Эухеньо желал отдохнуть.
Грустно поплелся он к койке своей,
Мотыгу свою положил рядом с ней,
И только наладился сладко поспать,
Как наступило уж время вставать.
Негр большой ровно в пять двадцать пять
Стал Эухеньо жестоко пинать.
Мотыгу свою Эухеньо схватил
И в поле открытое с ней поспешил.
Прошло полчаса от начала работ,
И понял герой: никого не ебет,
Что он уже потом покрылся три раза. 
Негры стоят не моргаючи глазом,
Работ не работают, рэп не читают
И семки с попкорном вовсю потребляют.
Сказал он: "Ребята, давайте со мной!"
Однако напрасно взывал к ним герой.
Совсем не хотела работать артель,
Хотела лишь, чтоб Эухеньо потел.
Взмок Похуеску, как мышь под метлой,
Нервный он стал, раздраженный и злой.
Бросил мотыгу и сел посидеть,
Не прекращая сердито пыхтеть.
Старался он страсти напор усмирить,
Но негры стали к нему подходить.
Вновь в их глазах видел он изумленье:
Они удивлялись отсутствию рвения,
Что до этих пор проявлял наш герой.
И старший сказал: "Эухеньо, родной,
Мне кажется, бро, ты немного устал.
Я выдам тебе небольшой капитал.
Поешь поскорей, исхудал ты совсем. 
Со мной поделись, я с тобою поем".
С такими словами он доллар извлек
И бросил его Эухеньо у ног.
Взглянул наш герой на зарплату свою,
Подумал: я морду уродам набью.
С этою мыслью он грозно восстал,   
Сжал кулаки, всем вокруг показал.
Светились глаза его алым огнем,
Сверкала слюна над опасным клыком.  
Мотыга от взгляда его взорвалась,
А плуг треснул с громким и праздничным ХРЯСЬ.
И все негры в ужасе бросились прочь.
Сокрыла их всех подступавшая ночь.
Остался вампир наш на свете один
И понял, что сам он себе господин 
И может пойти, куда ноги ведут,
Уж коли его в этом мире не ждут,
Похоже, нигде. Сам судьбу он создаст
Свою, тогда больше никто не предаст,
Никто не соврет и не бросит никто.
Румын ли, цыган ли, иль лошадь в пальто.


***

Пошел Эухеньо на свет огоньков,
Пришел к череде батонружских ларьков,
Узрел на стоянке большой грузовик,
И тот грузовик в его сердце проник.  
Подумал герой наш: "На нем доберусь,
Куда захочу я. Поеду катнусь.
В конце концов, нечего больше терять.
Готов я решиться машину угнать".
И с мыслью такой подошел он поближе,
Со мраком сливаясь, пригнулся пониже,
Подкрался, схватился за дверцу рукой,
И что ж! - оказалась та незапертой. 
Совсем без труда удалось Эухеньо
Транспорт угнать, совершить преступление.
Ехал он по скоростному шоссе
И попивал вкусный кофе глясе.  
Заметил герой по прошествии часа - 
За ним некий автомобиль увязался:  
Сверху мигалки, и воет сирена.
У Похуеску все шло охуенно. 
Он превратился в летучую мышь,
Выключил фары - едва различишь,
Скорость втопил, до двухсот разогнал
И эхолот свой вовсю применял.
Автомобиль потерялся в ночи,
А Эухеньо был неистощим.
Гнал он вперед, наслаждаясь ездой,
Однако езда принакрылась пиздой.
Он услыхал неожиданно трррррр.
В небе летел - о май год! - автожир?
Нет, мой читатель, то был вертолет,
В том вертолете агент Джейсон Скотт.
Справа чрез лес грозно двигался танк,
Танком рулил спецагент Джеймс Панк.   
Слева на фуру катил БТР,
В нем был агент Бенедикт Камамбер.  
Тут наш герой оглянулся назад.   
Увидел он бомбы большой циферблат,
А впереди штук пятнадцать ракет
И старый гоночный велосипед.
Велосипедом отважно рулил  
Главный агент, назовем его Билл 
(Имя его я назвать не решусь,
Ибо я попросту бешено ссусь. 
Слишком он важная шишка, друзья).
Свернул Похуеску и через бурьян
Повел грузовик, уходя от погонь.
Но Билли не зря получил свой погон.
Он громогласный озвучил приказ.  
Тут же ракета подразорвалась
Рядом с машиной. Стрелял БТР,
Трещал вертолет, ликовал Камамбер,
Танк наносил по колесам удар.
Попал Похуеску как будто в кошмар.
Пули свистели над самым виском,   
Билл подкатил и кидался песком.
В кузове вдруг разгорелся пожар.
Решил Эухеньо: кошмар так кошмар,
И ринулся бешено клык показать,   
Чтобы погоню с позором изгнать.
Он вышел из тачки и вмиг оценил,
Кто главный агент среди вражеских сил.  
К нему Похуеску скачком прискакал,
За руку схватил и клыком напугал.
Билл был однако не очень пуглив,
К тому же он видел здесь ряд перспектив. 
Как специалист, оценить он сумел,
Что был Эухеньо отважен и смел,
Тем более, бешеный автопробег
Такой бы не смог совершить человек,
А значит им пойманный - супергерой! 
Как Бэтмен, но только не очень собой.
А супергероев с огнем не сыскать.
Повымерли все они что ль, твою мать?
И шанс такой, значит, нельзя упустить, 
Пусть даже желают тебя укусить.
Так размышляя, агент подмигнул.
Руку приветственно он протянул,
Сказал: "Я агент, назовем меня Билл.
В разведке секретной большой старожил.
Пойдемте, приятель, скорее со мной,
Ведь нужен Америке супергерой!"
Сказал наш вампир: "Добрый вечер, агент!
Спасибо за мощный такой комплимент,
Но вы ошибаетесь - я не герой,
Тем паче не супер. Я просто изгой.
Зовут Эухеньо меня, Похуеску. 
Я в доме живу вон за тем перелеском".
Но Билл возразил: "Как же так, милый друг?
Вы мчались быстрей, чем разносится звук, 
В летучую мышь превращались еще,
И ваш героизм мною был засечен.
Отважно рулили вы грузовиком.
Вам страх, очевидно, совсем незнаком:
Ни танк, ни ракета и ни БТР...
Да что там! - наш грозный агент Камамбер - 
И то страха в вас не сумел возбудить!
Хочу предложить я вам в МАЗА служить".
Стуча деревянной ногой по земле,
Скакал Камамбер на своем костыле
И вот, наконец, подскакав к Эухеньо,
Сказал: "Вы доставили мне наслаждение!
Великий агент 003 Джонни Понт
В сравнении с вами с проглотом сосет!
Поверьте мне, я же такой ветеран.
Брал я Перл Харбор, Казань и Афган.
Нигде не видал я такого, как вы -
Мастера скоростей сверхзвуковых!"
"Ну что же, приятель, не надо краснеть!
Мы вам предлагаем на Марс полететь, -
Не медля ни капли ему изложил
Особый агент, назовем его Билл. -
Программа полета готова давно,
Но вот космонавты, простите, говно.
Из них ни один ни в уме ни в мышце
Не ровня герою, что в вашем лице
Мы так неожиданно здесь обрели".   
Тут Б. Камамбер приподнял костыли  
И ими отдал Похуеску салют. 
"Пускай же сомненья тебя не скуют.
В МАЗА условия труда хороши.
Большие получишь ты там барыши
И станешь известен на весь белый свет.
Еще там бывает бесплатный обед".
Тут Билл телефон из кармана достал
И номер на нем очень длинный набрал,   
А чуть погодя произнес: "Баклажян?
С тобой Телескопский? Да нет, я не пьян.
Я просто до чертиков, знаешь ли, рад.
Нашел я для вас поразительный клад.
Подробности после. Готовьте кровать.  
Герой заебался и хочет поспать.
Герой, говорю. Ну, как есть, космонавт. 
Талантлив, вот, разве что, рожей коряв...   
Ну ладно, до связи". - Билл кнопку нажал,
И наш Эухеньо контракт подписал. 


***

МАЗА, читатель, не просто хуйня.
Название интриговало меня,
И я, озабочен значением его,
Полез в интернет, где так много всего.
И выяснил: М - это, стало быть, Марс,
Планета, манящая издревле нас,
Аэронавтика тут будет А
(Кто это придумал - вообще голова!),
З - зиро-грэвити значит, мой друг
(Пол из под ног улетит когда вдруг),
А - администрация, директора,
Бюджета и кадров они мастера.
И вот, в этот дивный космический мир
В тот день угодил наш отважный вампир.
С утра Похуеску, доволен вполне,
Пошел поучаствовать в космотусне.
Офис гудел, как скопление пчел. 
Наш Эухеньо в скопленье зашел.
Бегали люди, бумагой тряся.
Герой оформлением себя занялся.
Сделал 500 ксерокопий лица,
Данные матери дал и отца,
5 заявлений в эйч ар написал
И заебался и очень устал.
Но не давали ему отдыхать:
Надо к врачам было спешно бежать,
Чтоб медкомиссию произвести.
Однако так просто ее не пройти.
Сперва он хирурга поставил в тупик,
В летучую мышь превратившись на миг,
Затем стоматолога он удивил -
Случайно за палец его укусил,
А окулист был вообще возмущен,
Что наркоманом был он посещен,
И вновь Эухеньо анализ сдавал,
Зрачок же по-прежнему красным мерцал.
Хлопоты заняли целый сезон.
Забыл Похуеску, зачем приглашен.
Внезапно сотрудник с приказом пришел.
Приказ тот героя в волненье привел, 
В руке Похуеску сломался стакан:
Его к себе звал Бахус фон Баклажян,   
МАЗЫ директор, программы глава.
Директоров вообще там было два.
Директор второй, Хесус фон Телескопский
Ходил постоянно в костюме в полоску,
К себе никого вызывать не спешил.
Людей он вообще-то не очень любил.
Любил Телескопский лишь свой микроскоп.
Тот микроскоп он и драил, и скреб,
Микробы смотрел сквозь него по ночам
К нему покупал всякий глянцевый хлам:
Винты, объективы, цветного стекла...
На все это нужно немало бабла.
Напополам деньги честно делили
Директора, не натужа извилин. 
Деньги для МАЗА начислит госбанк -
Делят их Хесус и фон Баклажян.
Бахус любил свой хуевый завод,
Который плохое вино круглый год 
Производил и убыточным был.
Бахус меж тем не жалел средств и сил,
Чтоб на плаву продержался завод.
Много в завод уходило банкнот.
Дело, любезный читатель, все в том,
Что с виноделием был не знаком
Директор финансовый фон Баклажян.
Имелся еще один крупный изъян:
Бахуса мама мадам Вормиздухт
В плане детей родила только двух.
Также растила она виноград 
И виноградом снабжала ребят.
Бахуса братец был антагонист,
Звали его Баклажян Дионис,
Он был неприлично, несметно богат,
Поскольку от мамы своей виноград
Имел самый лучший обманным путем,
Воруя его в полумраке ночном.
И Бахус в итоге был очень не рад,
Поскольку лишь самый плохой виноград 
Ему доставался. Но бросить не мог
Завод, хоть тот был вопиюще убог.
Ведь Бахус душою к нему прикипел
И вкладывал деньги и весь свирипел.
Вот к этой-то личности наш Эухеньо
Пришел на прием, преисполнен волнения.
Но Бахус вино по бокалам разлил,   
И наш Похуеску его пригубил.
Вино показалось хуевым ему -
В бутылке плескалась какая-то муть,
И спиртом разило, и стало тошнить.
Но как отказаться с директором пить?
Вино захватило умы и тела,
Беседа неспешным ручьем потекла.   
"Я помню свой дом вон за тем перелеском, - 
Махал в направлении окна Похуеску, -
Уж сколько воды утекло с той поры,
Когда мне советы давали бобры".
"Ну вот, а теперь вы уже космонавт! -
Ему отвечал Бахус фон Алконавт. - 
И скоро на Марс вам, дружок мой, лететь!
Но надо немного еще потерпеть.
Оформить каких-нибудь пару бумаг
И для выступлений пошить вам пиджак.
К тому же еще не построен корабль
(Хочу чтоб по форме он был дирижабль,  
Однако директор второй, Телескопский,
Желает корабль, чтоб был внешне неброский.
Никак мы к согласию с ним не придем).
К тому же финансы не сыщешь с огнем.
Печальная правда, мой друг, не взыщи.    
Нам нужен еще корабля поставщик. 
Доставка запчасти и топлива ввоз
Во мне вызывают ужасный невроз.
Короче, как видишь, довольно проблем.
Четвертые сутки не сплю и не ем,
Лишь пью этот дивный напиток богов!
Прости, отлучусь в туалетный альков".
С такими словами директор восстал,
Ушел в коридор. Эухеньо страдал.
Вино в животе совершало кульбит.
Тут он услыхал: дверь паскудно скрипит.  
Он думал, что Бахус вернулся - но нет.
В двери появился худой силуэт
И хрипло сказал: "А вы собственно кто?
Вы, может, портной и мне сшили пальто? 
Позвольте, я вам покажу микроскоп.
Надеюсь, вы, батенька, не мизофоб.
Смотрите скорее вот в эту дыру.
Не видно? Позвольте, сейчас разберусь.
Пока представляйтесь, вы, собственно, кто,
Пришли и сияете здесь чернотой?
Вы новые линзы с собой принесли?
Или случайно к нам в МАЗА пришли?
Может, вы глухонемой трубочист?
Иль заблудившийся баскетболист?
Уж очень черны вы, молчите к тому ж.
Может, вы Сайды, уборщицы, муж? -
Тут стал его подозрительным взор. - 
Может вы подлый и злой ревизор?" 
Хесус, сощурив презрительный глаз,
Грозно вскричал: "Вот же ты пидорас!
От вас, ревизоров, мне нету житья!
Чтоб впредь миновала нас чаша сия,
Я вас микроскопом сейчас же убью".
Закончив, он поднял машину свою.
Наш Похуеску застыл в изумлении,
И не оказывал сопротивления,
И мог бы быть очень бесславно убит,
Когда вдруг вмешался армянский джигит.
Бахус бутылкой отбил микроскоп,
Хесус в испуге отпрыгнул, как клоп,
И возопил: "Да ведь он ревизор!
На нашу он МАЗУ намажет позор!"
"Хесус! Окстись, это ж наш космонавт.
Его мы пошлем в марсианский ландшафт".
"А, космонавт... очень рад, очень рад.
Я - Телескопский - теперь тебе брат.
Вот, подержи микроскоп пять минут.
Возможности этой отчаянно ждут
Многие люди по нескольку лет.
Все? Подержал? Ну, ступай на обед".
И Эухеньо в смятении чувств
Шел на обед, кулинарных искусств
Чтобы вкусить. Заказал он супец
В тюбике, в тюбике также бифштекс.
Сел он за стол, стал питанье вкушать,
Марс представлять и о Марсе мечтать.
В мыслях он видел себя в пиджаке
С атомно-лазерной пушкой в руке.
На фоне краснеет шикарный пейзаж.
Выходит газеты огромный тираж -
Фото его на обложке пестрит:
"Супергерой!" - заголовок гласит.
И в телевизоре все про него.
Похоже, великое он существо!
"Видимо, место свое я обрел", -
Думал герой и лицом своим цвел.
Через неделю пошил он пиджак.
Статен весьма стал в нем наш вурдалак,                        
На конференцию был приглашен,
С речью приветственной выступил он,
Аплодисмент очень бурный снискал
И на вопросы затем отвечал.
В МАЗУ вернувшись, составил отчет.
Тот состоял из страниц пятисот.
Справку подал, бизнес-план, заявление
И презентацию наш Эухеньо.
После еще посетил семинар
И получил небольшой гонорар.                            
Тот гонорар он на брюки спустил -
Очень хорошие брюки пошил.
После заполнил десяток анкет
И посетил Марсианский совет.
Он на Совете сказал пару фраз.
Был вот таким его краткий рассказ:
"Я космонавт, космонавт Похуеску.
Раньше я жил вон за тем перелеском,
Теперь я заполнил десяток анкет,
Стою перед вами красиво одет,
Брюки пошил и прекрасный пиджак -
Никто и не видит, что я вурдалак.
Готов я сейчас же на Марс полететь,
Нет сил бюрократию больше терпеть".
Директор Совета насупливал бровь:
"Изволь, Похуеску, доклад приготовь.
А то я чего-то тебя не пойму -
Но в письменной форме быстрей восприму".
Вздохнул Эухеньо, составил доклад.
По смыслу доклад был весьма жидковат,
И на доработку отправлен он был.
Страдал Эухеньо, поправки вносил.
Внезапно среди марсианских забот
Постиг Эухеньо и всех Новый год,
И принялись все КПЭ составлять,
И пыл Похуеску стал ослабевать.
По офису друг наш понуро ходил,
А весь персонал за компами тусил.
Тут наш Эухеньо пришел в туалет,
Отлил в писсуар и услышал фальцет:
"Я Сайда Бордо, я уборщица тут!
Землю крестьянам и Гитлер капут!
Асталависта и но пасаран!
Табличку не видел, тупой уебан?!
"Суперуборка! 12 минут!
Сайда Бордо убирается тут!""
И охуел космонавт Похуеску.
Хотел рассказать он ей про перелески,
Но был слишком сильно уборкой смущен.
Сумел произвесть он лишь сдавленный стон.
А Сайда продолжила свой монолог:
"Итак, раз ты тут оказался, дружок,
Давай мне с уборкой скорей помогать.
За фон Баклажяна ебашь, твою мать!"
Быстро отмыли они туалет.
Поведала Сайда герою секрет:
"Спасибо, что ты мне помог, Похуеску,
Но шел бы ты лучше в свои перелески.
В МАЗА еще ни один человек
Не покидал атмосферу вовек.
Директора засчет космопрограмм
Пьют охуенный коньяк по утрам,
В ракете летают родню навестить
И не гнушаются им подарить
Нефть и икру, суперавтомобиль, 
Золота слиток и аэрогриль.
Это лишь список неполный того,
Что подарил Бахус на Рождество
Маме своей. Я молчу о заводе,
Что очень плохое вино производит.
Хесус же любит лишь свой микроскоп -
Ходит и смотрит различный микроб,
Деньги вливает в него без конца.
Для микроскопа купил два дворца,
Также купил дорогой постамент,
Рядом специально им нанятый мент
Тот постамент охраняет всегда.
Такая, дружок мой, у МАЗЫ беда.
Деньги со свистом уходят в трубу.
Жизнь я такую видала в гробу.
Знаешь, пойду-ка уволюсь сама.
В случае противном сойду я с ума".
Сев за обшарпанный письменный стол,
Те двадцать лет, что он в МАЗА провел,
Санализировал наш Эухеньо,
Все осознал и подал заявление.
Офис кругом еще раз обошел, 
Вещи в коробку картонную смел
И напоследок решил попрощаться  
С большими чинами из администраций.     
Директора умоляли остаться,
Хесус грозил микроскопом кидаться,
Бахус ему обещал миллион
Литров вина, лишь остался бы он,
Но Эухеньо совсем не прельстил.
Был наш вампир хоть и тверд, но уныл:
Все, что себе он в уме представлял - 
Все, в чем, он думал, что преуспевал - 
Все оказалось химерой и сном.
Тут в мыслях четко возник его дом,
Как настоящий, уютный, лесной, 
Пусть неказистый, но главное - свой...
Пошел и на все, что за годы скопил,
Билет до Румынии он прикупил.


***

Но по пути охватило смятение,
Ужас, сомненье и страх Эухеньо.
Неужто все годы пропали зазря?
Что ж, в бюрократии раз он погряз,
Надо сломаться и сдаться совсем?   
Скрыться в румынском лесу от проблем?     
Снова забрезжил пред взорами Марс
И заголовки газет, без прикрас
Его окрестившие "Супергерой!" 
Он бы фигурой смог стать ключевой,
Родители также могли б им гордиться,
Когда бы на Марсе он смог примарситься,
Подвиг его бы остался в веках,
Литературу на всех языках
Люди писали б везде про него
(Про то, что великое он существо).           
В этот момент порешил Эухеньо,
Что не должно угасать устремление.
Достал ноутбук и создал документ
И сам себе совершил комплимент,
Тот документ озаглавив "Герой. 
Супергерой. Суперсупергерой."
В том документе он список открыл,
Строчку за строчкой задачи вносил:
Приехать в Румынию. Выбрить лицо.
Скушать вкрутую (иль всмятку?) яйцо.
Бобра навестить. Повидать комаров.
К цыганам зайти, занести им даров.
До замка доехать (там Брюс и Сосо).
От замка отъехать и выбрить лицо.
Ученых найти. Учредить ОАО.
Ученых нанять, закупить им всего.
Наладить различный пиар и джиар.
Найти где-нибудь самолетный ангар.
Ракету построить, на Марс полететь.
Позволить в полете меня лицезреть.
Вернуться в Румынию, славу стяжать,
Не будь я вампир и румын, твою мать!
Был очень доволен собой наш герой,
Печатал усердно одною рукой,
Но вдруг услыхал чей-то ласковый глас:
"Как рад я, что место избрал подле вас.
Мой друг, ваша мысль столь кристально чиста,
И столь гениальна ее простота,
Что я, неизбежно и искренне ваш,
Решил сообщить вам такие слова.
Я Дюк фон Дю, доктор различных наук, 
И мне отвлекаться от них недосуг,
Однако ваш список заинтриговал
Меня. Список ваш выше всяких похвал.
Я вижу, что вы целеустремлены.
Румынии люди такие нужны!  
Готов поддержать я в вас космопилота, 
Корабль чудесный для вас разработать.
К тому же в богатых румынских кругах
Знакома мне пара ребят при деньгах,
Десяток я знаю ученых крутых,
Желающих трудных задач внеземных, 
Имею я и самолетный ангар
(Давно приобрел, подарить чтобы в дар,
Однако оставил себе). В общем, я
Надеюсь, что речь возымела моя
На вас некий определенный эффект
И нам с вами светит совместный проект!"
Эти слова воспринял наш герой, 
Ответ его Дюку фон Дю был такой:
"Меня Эухеньо зовут, Похуеску.
Я в доме живу вон за тем перелеском.
И очень я рад, что тут с вами сижу,
И вашей оценкой я также горжусь.
Готов согласиться я на предложение". 
"Приступим тогда, капитан Эухеньо!
Сейчас позвоню я туда и сюда,
Чтоб время не тратить, чтоб долго не ждать.
Пусть нас с самолета встречает доцент 
Андрзедж Попа - он мой ассистент. 
Еще позвоню сразу я в институт 
Проектный, чертеж пусть мне произведут.   
Там есть инженер Драгомир Попаеску,
И он нам начертит любую железку.
Так, что там еще... А, пиар и джиар.
Для этого есть у меня экземпляр -
Знакомая старая Попа-Матей
Леночка, мать семерых дочерей, -
Тут Дюк фон Дю посерьезнел. - Сейчас
Должен сказать я тебе, что у нас 
Был космонавт уже как-то один,
Звался Прунариу, Думитру Дорин.   
Был на орбите неделю всего,
После министром того и сего,
Но уж минуло почти сорок лет -
Новых желающих нет все и нет.
Но назревал долгожданный прорыв!
Теперь перед нами вагон перспектив!"


***

В аэропорте их встретил доцент
Сразу вампиру сказал комплимент:
"В вас что-то очень геройское есть.
Вы дохуя героический весь.
Позвольте скорее вас сопроводить
В нашу столовую, чтоб угостить".
И повезло в институт их такси. 
Был Похуеску почти что без сил,
Но, предвкушая обеда прием,
Решил, что все движется верным путем.
И вот, в институтской столовой они.
Чорби с мэлаем и стейк из свиньи,
И мамалыгу, и даже токань,
И в заключенье Бэбяска стакан 
Приняли наши герои за раз.
Вновь повторил Эухеньо рассказ:
"Меня Эухеньо зовут, Похуеску.
Я в доме живу вон за тем перелеском.
Я в МАЗЕ работал две дюжины лет,  
Готовясь к полетам далеким, но нет!
Я в бюрократии лишь утопал,
Бумаги без устали там разгребал.
Бабло уходило, друзья, в никуда.
Никто моего не ценил там труда,
И я собирался домой улететь,
Чтоб перелески свои лицезреть,
Но вот же удача - со мной в самолет
Сел господин, что сейчас с нами пьет, -
Он, Дюк фон Дю, со мной заговорил
И вдохновенье во мне породил.
Хочу я корабль, товарищи, строить.   
Румынии стать самым главным героем,
Достигнув на нем притягательный Марс.
Давайте, приступим же прямо сейчас!"
Доцента сей энтузиазм захватил.  
Он сразу десятку людей позвонил 
И лучших ученых собрал в институт -
Все это за жалкие сорок минут.
Чертеж корабля был готов через час.
Имел институт материалов запас,
И начали строить мгновенно его  
(Имел институт также классный завод).
Был наш Эухеньо отчаянно рад.
Не видел он больше препон и преград.
Путь к Марсу цвел светом рождественских звезд,
Как в сказке, но в этот раз точно всерьез.
Пришел инженер Драгомир Попаеску.
Принес на скафандр он железных обрезков.
И хоть не нуждался в скафандре вампир,
"К скафандрам привык человеческий мир!" -
Сказала ему Лена Попа-Матей,
Пиарщица, мать семерых дочерей.  
Дело свое Драгомир круто знал,
Очень успешный скафандр собрал.
Лена меж тем обзвонила газет,
Всех журналистов звала на банкет.
Корабль был близок уже к завершению.
Его посмотреть захотел Эухеньо.
В ангар самолетный отправился он.
Корабль размером был со стадион,
При этом изящен его был объем.
Сказал Похуеску: "О, сердце мое!"
Не ведал никто, что в виду он имел,
Однако корабль, кто бы ни посмотрел,
По форме действительно напоминал
То, что Эухеньо в нем распознал.
И так было имя дано кораблю
(Я имя то очень, читатель, люблю -
Поэтому я так поэму назвал.
И тот молодец, кто его угадал!)
Успешно прошел наш вампир инструктаж,
Космический смог совершать пилотаж.
И пресс-конференцию вскоре он дал
И много симпатий различных снискал.
И вот он в корабль уже погрузился,
Обставился там, сложил вещи, обжился,
А скоро настал и полета момент 
А с ним и космический ангажемент.
Весь Бухарест посетил космодром  
И космонавта увидел на нем.
Были все жители восхищены,
Гордились сим сыном великой страны.  
Как славно, что был он скафандром прикрыт -
Никто не сумел оценить его вид,
Скафандр однако создал ореол
Геройства. Что ж, наш марсианский посол 
В корабль залез, управление включил
И голосом четким для всех сообщил:
"Я космонавт, отправляюсь я в путь. 
Кстати, меня Эухеньо зовут,
А по фамилии я Похуеску.
Ношу я скафандр, что мне из обрезков
Собрал инженер дорогой Драгомир.
Ну что ж, я теперь корабля командир.  
Командую я: Начинаем полет".
Тут поняли все - Эухеньо  поет.
Песня была чрезвычайно прекрасна
И выражала душевную страстность.
Ее услыхав, я пускаю слезу,
И мысли полет в голубую лазурь
Уносит меня, и я делаю стих
Получше творцов неживых и живых.

Долгими ночами мне снилась планета,
Красная планета - мой Марс.
Множество парсеков и метров меж нами,
Но все ж лечу к тебе я, мой Марс.
Здесь, там, летаю я сам,
Я летаю на Сердце своем.
Несет меня Сердце вперед,
Я пою и корабль мой корабль мой поет.
Каждый винт обшивки вибрирует нежно
В такт пиздатой песне моей,
И в иллюминатор мне тычутся звезды
Сонмами бенгальских огней.
И вот вершу я полет.
Я прекрасный такой космонавт.
Несет меня Сердце вперед,
Меня ждет марсианский ландшафт.

Как только корабль сокрылся в дали,
Все зрители быстро домой разошлись,
Чтобы заняться делами своими,
Не марсианскими вовсе - земными.
Но Попа-Матей, Леночка, в тот же час,
Когда интерес популяции гас,
Пустилась искать всех, кто что-либо знал
О нашем герое: где он начинал,
Куда приводила дорога его,
И как космонавтом он стал, от чего?
Немедленно поиск принес ей плоды.
Нашла наша Лена двух немолодых,
Но бодрых весьма мексиканцев. Они
Были из ближней геройской родни,
Ну а конкретнее - мать и отец.  
Лены талант засиял наконец.
В Мексику спешно билет прикупив,
Камеру в сумку свою поместив,
Лена летит, чтобы брать интервью,
Электропочту читает свою.
В почту ей пишет какой-то Боян,
Флори, Бобер, Аполлон из цыган
Б. Камамбер, Фуа Гра и Ашан, 
Х. Телескопский и Б. Баклажян.
Лена открыла письмо от Флори -
Вздохи сплошные и сопли внутри:
"Был Похуеску чудеснейший друг,
Весел и смел, маникюр делал рук,
Мы с ним в Париже тусили ништяк,
Он вурдалак, да и я вурдалак".
Лена письмом тем была смущена.
Послание Ашана открыла она.
Ашан ей прислал описание парада,
Где он с Похуеску плясал до упада.
Подробно описан был торс Эухеньо
И то, как тот торс произвел впечатление.
"Я помню его заразительный смех, - 
Ашан написал. - Заражал тот смех всех.
Когда бы я знал, что он супергерой,
Его бы обнял я рукой и ногой,
И не отпускал от себя никогда.
И может женился на нем также, да".
Слегка охуевшая, Попа-Матей
В письме Аполлона прочла про ежей.
Совсем непонятен ей был эпизод,
Где в небо уходит цыганский народ.
Однако цыган, он же автор письма,
В хвале был мастак и искусен весьма.
"Мой друг, - он писал, - дорогой Эухеньо,
Доставил ежей на обед - объеденье!
И этим он праздник к нам в табор принес,
Как будто не пидор он, а Дед Мороз".
Тут Лене пришлось глубоко подышать,
Поскольку мозг стал беспощадно сдавать.
Бобер из румынского темного леса
Ей встречу назначил в ее интересах,
Таинственен был в выражениях своих:
"Лесной я мудрец, знаток душ я людских.
И твой космонавт вызывает сомнение.
Давно уж знаком я с твоим Эухеньо.
Могу лишь сказать, что при встрече при личной
Я все про него расскажу на отлично."
Следующим было письмо от Бояна  
Шарикописало, из-за океана.
Боян тоже Лену хотел повидать
И про Эухеньо ей рассказать:
"Здравствуйте, мисс Лена Попа-Матей! 
Пишет Боян вам, любитель людей-
Носителей оригинальных имен,
И именем вашим я весь восхищен.
Но, впрочем, я вас беспокою по делу.
Ведь ваш космонавт (очень доблестный, смелый) -
Один из моих самых лучших друзей.
Его нет честнее, мудрей и добрей.
Мы с ним совершали полет автожирный.
Я вел автожир заебись, ювелирно
Штурвалом рулил, ветер ловко ловил,
Но против природы бессилен я был.
Если хотите узнать продолжение
Того, что случилось с мной и Эухеньо,
Я вас жду в Бермудах ну, дней через пять.
Так что приезжайте. Я буду вас ждать!"
Тут Лена взглянула в окно. За окном
Пернатое нечто, виляя хвостом,  
Летело и дерзко ей строило глаз,
И Лена с сознаньем простилась тотчас.


***

Ее откачали, когда самолет 
Снижался уж, осуществляя прилет.
И в Мехико вскоре он благостно сел,
И самолетный салон опустел.
Лена, поймавши лихое такси,
Сказала таксисту: "Скорее вези
Меня". Она адрес ему назвала,
И по дороге чуть-чуть поспала.
Во сне один глаз открывая порой,
Она открывала сейчас же второй,
Поскольку казалось ей, что в небесах
Опять парит змей, что вселил в нее страх.
Но долго ли коротко ли - вот и дом,
В котором родные героя вдвоем
Живут не тужа и не зная проблем.
Лена в лицо свое вмазала крем,
Чтобы на солнышке не обгорать,
Такси оплатила и стала стучать.
Дверь ей почтенно открыл вурдалак,  
Спросил ее: "Леночка, вы или как? -   
Лена кивнула. - Идемте к столу.
Почетное место тут в самом углу".
Лена присела, с опаской глядя,
Как вурдалаки буррито едят.
Снова отец начинал разговор:
"Лена, я думал, что сын мой позор
Мне принесет, и боялся того,
Что он бесполезнейшее существо.
Однако, смотрите, каков молодец,
Недаром был раньше героем отец". 
Тут принялся он о себе говорить,
Байки про подвиги Лене травить,
А мать Похуеску с улыбкой зубной
Все кормит и кормит их хавкой мясной.
Солнце к закату катилось сильнее,
Стали глаза у вампиров краснее.
У Лены по коже прошел холодок.
Как бы ее не настиг здесь злой рок!
Зубы вампирские выросли вдвое,
Ужас заполнил пространство жилое.  
Лена, привстав и ногами дрожа,
Резво пустилась из дома бежать.
Вслед ей неслось: "Ну куда же, мадам?
Я рассказал далеко не все вам!
Да и еды ведь у нас дохуя:
Кура, индейка, корова, свинья.
Так оставайтесь у нас погостить!
Кстати, есть шанс пирамид посетить.
Экскурсовод наш сосед, он легко..." 
Но отбежала она далеко.
Лене по жизни нормально везло,
Худшего ей избежать удалось -
Того, что не смог избежать Похуеску.
Кстати, как там Похуеску поездка?


***

Голос Румынии передает:
Полет марсианский нормально идет.
Осталось еще двести два миллиона
Всего километров. Пилот возбужденно
Глядит из окошек, и песню поет,
И примарсения мягкого ждет.


***

Лена поймала лихое такси
И думала: "Боже меня упаси
С вампирами этими снова якшаться. 
Уж лучше с Бояном лететь повстречаться.
Он адекватный, смотря по письму,
Достаточно вежлив, примерный он муж,
И вряд ли сюрприз мне какой учудит.
Может быть, даже во мне пробудит
Желание на автожире летать.
Что это такое, еще бы узнать".
С этими мыслями Лена вошла
В аэропорт, где билеты взяла.
В царство бермудских таинственных вод
Плавно поднялся большой самолет.
Лена расслабилась, туфли сняла,
Стаканчик вина для души приняла,
Взгляд невзначай устремила в окно...
В мраке вечернем летело ОНО.
Лена старалась сознанье хранить, 
Но все же упала. В себя приходить
Она начала на Бермудах, когда
Ей в рот залилась вдруг морская вода.
Открыла глаза - рядом с ней джентльмен, 
Он от нее отгоняет мурен
И улыбается ей с теплотой.
Вокруг все сияет своей красотой,
Рядом стоят штук 15 детей
И женщина пальмы тончайшей стройней.
Лена была журналистики бог:
На ноги встала и, сплюнув песок,
Тут же спросила: "А вы не Боян?"
Он отвечает ей: "Да, это я!
А это Анастасия Нунахер...
Ой, Лена, смотрите, плывут черепахи,
Давайте скорей отойдем от воды.
Пойдемте домой, поедим там еды".
Пошли они сразу в Боянов дворец.
Замечу, читатель, Боян - молодец.
За те двадцать лет, что мы с ним не встречались,
Успехи огромные им достигались.
С Анастасией они нарожали
Восемь детей, семерых еще взяли
В детдоме, построили классный дворец
И записались в спортзал наконец.
Стали они охуенно стройны,
Пропал целлюлит отовсюду с жены,
Боян накачал трицепс, бицепс и пресс,
Добился, чтоб был на Бермудах прогресс.
И вот, в этот дивный и сказочный мир
Лену привел автожирный факир.
После обеда Боян предложил
Лене взглянуть на его автожир.
Вышли они из дворца на простор,
Ступили на мягкий газонный ковер
И подошли к автожиру. Он был
Классный и Попу-Матей восхитил.
Сели вдвоем они в тот аппарат
И стали над домом скорей воспарять.
Боян начал о космонавте рассказ:
"Хотел бы я видеть героя сейчас.
Однажды мы встретились в сердце Парижа.  
Я друга вовек не имел, чем он, ближе.
Вдвоем не страшна нам была неизвестность.
Мы с ним в приключение отправились вместе.
Увы! Мы попали в губительный шквал,
И вот, судьбоносным тот шквал для нас стал.
Мой друг, удручен автожира потерей,
Считал, в автожире был счастья критерий.
В печали решил он покинуть меня.
Его умолял я остаться три дня,
Три дня на коленях упорно стоял,
Но друг мой моим просьбам так и не внял.
Решение его уважал я с тех пор
И стойко воспринял его приговор - 
Связаться поэтому с ним не пытался,
А городом лишь и семьей занимался".
Лена отличный сняла репортаж,
Запечатлела бермудский пейзаж,
Пару вопросов еще задала,
С совестью чистой билеты взяла
До Бухареста. Теперь предстоял
Ей разговор с бобром, что утверждал,
Будто он знал хорошо Похуеску.
Кстати, как там Похуеску поездка?


***

Голос Румынии передает:
Полет марсианский нормально идет.
Осталось еще сто и пять миллионов
Всего километров. Пилот ходит сонно,
Глядит из окошек, вздыхает в тоске,
Пишет дневник на измятом листке.


***

На следующий день прилетев в Бухарест,
Лена, покушав, отправилась в лес
На непонятную встречу с бобром.
С собой захватила сигары и ром,
Которые муж, сомалийский пират,
Домой привозил часто вместо зарплат
(Все знают: бобры падки на алкоголь -
Тот лечит экзистенциальную боль).
Сквозь чащу пройдя, Лена Попа-Матей
Нору отыскала, приблизилась к ней,
В дверь постучала, и вышел бобер. 
Бобер на нее устремил строгий взор,
А Лена ему протянула бутыль.
Бобер взор смягчил и подмел хвостом пыль,
В нору ее сразу к себе пригласил,
Тотчас по сигаре с ней там закурил. 
Сказал он, вольготно прилегши на плед:
"Бобер я бобер, и умней меня нет.
Послушай меня, Лена Попа-Матей,
И отзывай космонавта скорей.
Пусть он свой корабль воротит назад,
Ведь может случиться ужаснейший ад.
Ты знаешь, я очень давно с ним знаком.
Он ведь с материнским впитал молоком
Настрой депрессивный, и полный провал    
Во всех начинаниях его постигал.
Поскольку он по своим генам цыган,
Ему был совет мной отличнейший дан:
Отправиться в табор, взять пару ежей,
Найти там друзей, стать счастливым уже,
Однако цыгане отвергли его,
Быть может, убогое он существо? -  
Не знаю, но факт остается меж тем:
Дружить ему не удается ни с кем.
Вампирам он также был не по душе,
Его они вскоре прогнали взашей.
Насколько я слышал в лесных новостях,
Родителем даже не сдался он нах.
И неграми, коим он вроде бы брат, 
Он также был послан в большой жирный зад.
Короче, подруга, мой вывод такой:
Судьба злую шутку сыграла с тобой,
И вместо мегакосмоспециалиста   
Она вам подсунула авантюриста.
Сумел он безжалостно вас обмануть,
Однако, поверь мне, тернист его путь.
Боюсь, он до Марса и не долетит -
Какой-нибудь метеорит посетит 
И будет уверен, что это был Марс.
Засим завершаю мой горький рассказ".
И Лену он быстро за дверь проводил,
В автобус лесной скоростной усадил.
Задумавшись, Лена ушла в забытье 
И веки устало сомкнулись ее. 


***

Внезапно пред нею предстала гора,
А под горою четыре ковра,
Каждый ковер на узоры богат,
А на коврах спит ползучистый гад,
От глаз до хвоста весь покрытый пером,
Храпит громогласно во сне он притом.
И Лена мгновенно узнала его,
Однако узнала не как божество,
А как то чудовище, что вместе с ней
Летело не раз самолета быстрей.
И Лена от страха исполнила крик.
В змеином глазу вдруг прорезался блик,
Затем распахнулась змеиная пасть.
Услышала Лена: "Как смела украсть
Ты сон мой, презренная Попа-Матей?!
Я очень устал от различных страстей.
С тобой я везде безуспешно летал,
Сажал в самолет, с самолета встречал -
Хотел с Похуеску тебе я помочь,
Был занят сим делом весь день и всю ночь,
Но так и не смог я начать разговор.
Решил поумерить тогда я напор,
Вернулся домой и возлег прикорнуть.
Поспать я успел девятнадцать минут,
И тут ты явилась, меня разбудив.
Каков же, ответствуй мне, был твой мотив?"
"Как здорово, что ты знаком с Эухеньо!
Послушать хочу я твоих рассуждений.
Как круто, что мой подсознательный путь
Заставил меня в это место заснуть.
Скажи свое имя, пленительный змей,
И кто ты такой, расскажи мне скорей!"
Ей змей отвечает: "Я Кетцалькоатль.
Уже много лет не плачу я квартплату - 
Живу я бесплатно на этой горе
(Сажаю какао, лежу на ковре).
Я в принципе-то по призванию бог,
Но что-то остался совсем одинок.
Было мне грустно и было мне мерзко,
Однако помог мне мой друг Похуеску.
Буквально на час он ко мне прилетел,
И веру в себя мне вернуть он сумел.
Я круче него никого не встречал.
Он песню мне пел, я ему отвечал.
Уверен я, он настоящий герой,
И будет успешен вояж внеземной,
Но там, среди звезд, в марсианских песках
Его поджидает опаснейший враг,
И имя врагу..." - тут проснулась она.
Автобус проехал уже дохрена
И остановился в последнем депо.
Лене освоить пришлось велоспорт,
Так как она проспала остановку.
Лена крутила педали неловко
И по пути вспоминала свой сон,
И уж казался фантастикой он.


***

В этот момент наш герой Похуеску
Благополучно закончил поездку.
Он примарсился в холодный песок.
Хоть и один, он был не одинок:
Знал он, что люди с прекрасной Земли
Следят за поездкой его издали.
Левой ногой заступил он на Марс
И с ликованием рукою затряс:
"Меня Эухеньо зовут! Похуеску!
Я примарсился без шума и треска!
Я избран Землею на Марс полететь!
Ногою попрать марсианскую твердь!"
Извлек телефон смелый супергерой
И создал красивое селфи рукой.
То селфи отправил он после домой.
Газеты выходят одна за одной.
В каждой газете на первой странице
Не неизвестные стремные лица,
Не музыканты и не депутаты,
Не VIP, что богатством богаты,
А космонавт, космонавт Похуеску,
На фоне ландшафт марсианский нерезкий,
И в телевизоре каждый канал
Э.Похуеску сто раз показал.
И пресловутые мать и отец
Даже почтили собой Бухарест,
Во всех журналах дают интервью.
И Похуеску наш, словно в раю,
Анализирует почвы состав,
Пробы берет и кладет их на шкаф,
Он по холмам марсоходом рулит,
За направлением ветра следит,
Карту рисует в своем дневнике,
Мечтает, вернувшись, поехать в Пхукет
И отдохнуть там в отеле пять звезд,
И греет его марсианский мороз.


***

Однажды он вел по холму марсоход,
И с ним приключился такой эпизод.
Взобравшись наверх, видит наш Эухеньо,
Что нечто торчит из песка в отдалении.
Проверил герой наш бензина запас,
Протер он свой шлем и ногой нажал газ.
Он ехал ни много ни мало всю ночь,
А утром, прибыв, откупорил вино,
Для храбрости выпил глоток или два,
Решил все по скайпу запечатлевать,
Достал ноутбук и поставил в песок,
Поправил скафандр и начал звонок.
К объекту неясному он подошел,
Потрогал его и обзор произвел:
"Я вижу тут дерево странных пород.
Уходит оно далеко в небосвод.
Оно толщиной сантиметр всего,
Но поразительна твердость его.
Длину затрудняюсь его оценить.
Возможно, его мне придется спилить".
Извлек Эухеньо складную пилу,
Ее приложил осторожно к стволу
И видит: его кто-то опередил
И дерево это уже попилил.
Однако решил космонавт Эухеньо
Продолжить рисковое это пиление.
Как мог бы ты предположить, мой читатель,
На Марсе легко подключение утратить:
Ученых Румынии предупреждений
Не слышал поэтому наш Эухеньо.
Хотели они его предостеречь,
Что может пиление риски повлечь,
Однако лишь молча могли наблюдать,
Руками махать и протяжно вздыхать.
Была обстановка весьма напряженной,
И тут Марс вообще оказался вне зоны:
Пропало и изображение, и звук.
Ученых постиг леденящий испуг.
В тот миг на радаре возник НЛО,
Что только к панике всех привело.
Объект марсианской орбиты достиг.
В длину он был очень и очень велик.
Он начал кружить по орбите неспешно,
И, хоть это было довольно потешно,
Решил Дюк фон Дю, что нельзя допустить
Такой НЛО на орбите тусить.
Отдал он приказ: "Запускайте снаряд.
Задайте ему верных координат.
Объект этот надо скорее нам сбить
И связь с Эухеньо восстановить.
Боюсь я, одной все цепи это звенья:
Пиление древа, объекта явление".
Сердце скрепя Дюк на кнопку нажал.
Ракета взлетела и, словно кинжал,
Пронзила пространство и в полчища звезд
Умчалась решать марсианский вопрос.
Дюка лицо выражало страдание.
Земля замерла, затаила дыхание.


***

Так что же, читатель мой, произошло?
Пойди отдохни, потребляя бухло,
Иначе ты станешь так переживать,
Что руки твои станут сильно дрожать,
А ноги твои станут сильно трястись.
Пойди же бухлом поскорей закупись
И выпей за тех, кто, от дома далек,
Приносит Земле исторический прок.


***

Итак, наш герой неустанно пилил,
Рукой на пилу все давил и давил.
В скафандре ему было жарко весьма -
Скафандр он снимал и его отжимал,
Потом надевал и опять за пилу.
И вот, наконец, усладил его слух
Треск: чудо-дерево вдруг поддалось,
Но удержать его не удалось.
Обычно деревья все падают вниз.
Однако нам жизнь преподносит сюрприз
Порой: древо странное ринулось вверх
И поднялось к небесам, словно стерх.
Смотрел на него космонавт в охуении.
И в тот миг его посетило сомнение:
"Ох, кажется мне это древо знакомым,
Только где видел его, я не помню.
Может быть, это и вовсе не древо?.."
Он колебания почувствовал слева,
Справа, и сзади, и с прочих сторон.
Решил к себе в транспорт отправиться он.
Но в этот самый момент из песка
Иссохшая потянулась рука,
Тут же к ней присоединилась вторая,
А Похуеску, что делать не зная,
Пред ними в оцепенении встал.
Тут рук хозяин и сам уж восстал.
И Эухеньо воскликнул: "О нет!
Ведь во Вселенной так много планет!
Как мог я выбрать планету, где спишь
Ты, мерзкий деспот, предатель и Кржиж?!"
Кржиж, отряхнувши песок, завопил:
"Как смел ты пилить меня с помощью пил?!
Лех тизда"ен, Эухеньо, урод!
Мой ноготь вершит орбитальный полет!
И знаю я, чья была в этом вина - 
Твоя! Ты ответишь за это сполна!
И горы пускай эти нахер падут
И под собою тебя погребут.
Но я улетать уж не буду на Марс,
Поскольку уже я на Марсе сейчас!
И здесь я останусь, чтоб драться с тобой!
Сначала я плюну в тебя кислотой!"
Вокруг Эухеньо взметнулся песок.
Сквозь этот песок он увидел плевок.
Плевок пролетел над его головой,
И сразу услышал он взрыв за собой.
Он обернулся - горит марсоход.
Кржиж, как автомат, все плюет и плюет,
Тут наш Эухеньо вскричал: "Епты, Кржиж!"
И превратился в летучую мышь.
Читатель, любезный, ты мог догадаться,
Что мыши летучей несложно съебаться,
Поскольку размер у нее невелик.
И у Кржижа вопрос тут же возник:
Куда же девался презренный дебил,
Который (мудак!) его ногтя лишил?
Решил он песчаную бурю смирить,
Чтоб поскорей Эухеньо убить.
Улегся песок. Кржиж крутился вокруг
Себя. Чуть совсем не лишился он брюк -
Так быстро вертелся он по сторонам,
Ища наглеца по песчаным горам.
Попытки его не имели успех.
Он начал бежать марсианский забег,
И неимоверную скорость развил,
И мчался. Но след Эухеньо простыл.
Все время при этом наш смелый герой
Сидел у Кржижа за седой головой
Промежду горбами, аж в центре спины.
Его перспективы ему неясны
Совсем были в тот судьбоносный момент.
Но, чтоб не оставить позорный презент,
Крепился он духом и молча терпел,
А Кржиж лишь бежал и обильно потел.
Шли дни. Кржиж бежал и бежал в никуда -
Ему не нужны ни еда, ни вода
Совсем. Только местью он был одержим.
Тем временем мы за ракетой следим.


***

Голос Румынии передает:
Полет у ракеты нормально идет.
Ракета пасется средь звездных полей,
Уж близок предел внеземных скоростей.
Ракета спешит Эухеньо спасти,
Преград не боится на верном пути.


***

Известно всем, что, когда люди потеют,
К скольжению тенденцию их кожа имеет.
Держался герой из последнейших сил,
Но через месяц слегка заскользил,
Цеплялся за мокрую спину когтем
И был посему обнаружен Кржижом
И сброшен на землю. Кржиж заверещал
И молнии глазом тотчас заметал.
Герой-космонавт побежал наутек.
Кржиж изрыгал за упреком упрек:
"Как ты посмел на моей на спине
Зайцем проехать три дюжины дней?!
Ведь я же настолько умен и велик!
А ты прикоснуться посмел ко мне, фрик!
Ты жизнью ответишь за это своей,
Даю тебе слово великих Кржижей!" 
Молнии били одна за одной
Рядом с усталой вампирской ногой.
Молнии те в марсианской земле
Частицы песка превращали в желе.
Наш Эухеньо рыдал на бегу,
Мчался за ним пожилой душегуб.
На горизонте забрезжил корабль.
Стал наш герой дополнительно храбр,
Скорость свою дохуя нарастил.
Вскоре себя он в корабль погрузил.
Люк он задраил и дух перевел.
И на Кржижа сразу пушку навел.
Кржиж в это время копать стал окоп,
Случайно урана нашел изотоп,
Сунул в карман и забыл про него
(Долго он спал и не знал ничего
Про радиацию, полураспад.
Светился уран, Кржиж урану был рад).
Наш Похуеску, наведши прицел,
Начал задорно кржижовый расстрел.
Кржиж же однако уж скрылся в окопе,
Был защищен (и слегка изотопен).
Вскоре снаряды героя иссякли,
Руки устали его и обмякли.
Не видел ни зги он за космоокном.
Пошел посмотреть сам, что стало с Кржижом.
Искал он Кржижа эхолотом своим.
Тем временем мы за ракетой следим.


***

Голос Румынии передает:
Полет у ракеты нормально идет.
Ракета созвездий моря бороздит,
Почти скоростей уж достигла лимит.
Летит Эухеньо на помощь скорей,
Скорей НЛУ надавать пиздюлей.


***

Искал наш герой Кржижа скрывший курган,
А Кржиж мирно спал, обнимая уран.
Пару недель Эухеньо ходил,
Уран между тем чудеса сотворил.
Разных Кржижу намутил он мутаций.
Кржиж жертвой стал внеземных радиаций.
Вырос везде у него целлюлит,
И он приобрел примечательный вид.
Сон его вскоре прервался. Он встал
Так резко, что вихрь песчаный поднял.
Наш Эухеньо был неподалеку.
Шел он по Марсу на запад с востока.
Он к тому времени думал, что Кржиж
Сгинул, а может, уехал в Париж.
И когда Кржиж из песка вдруг восстал,
Наш Эухеньо его не узнал.
Этому также способствовал факт,
Что тот имел долгосрочный контакт
С вредным ураном. Герой наш застыл.
Кржиж целлюлитом его поразил.
Кржиж же, увидев свое отражение
В шлеме сияющем у Эухеньо,
В дикой фрустрации грустно завыл
И начисто про космонавта забыл.
Молча стоял космонавт перед ним.
Тем временем мы за ракетой следим.


***

Ракета была уже близко совсем,
В ноготь попала она без проблем.
Ноготь с орбиты немедля сошел,
Сквозь атмосферу скачок произвел
И устремился отчаянно вниз.
Его обдувал по пути легкий бриз.
Быстрей и быстрей примарситься спешил...
Кржижа он собой к кораблю пригвозил!
А ноготь был очень огромной длины -
Системы все были им повреждены.
И надвое Сердце героя разбилось...
Тело Кржижа на ногте находилось,
Но целлюлит шевелился еще.
Кржиж закричал: "Я сражен не мечом!
Горе! Я собственным ногтем убит!
Мне не поможет и архимандрит!
Я умираю, похоже, совсем!
Зачем меня ноготь убил, ну зачем?!
Я мог бы еще быть вампиров отцом
Лет триста, а может и тыщу пятьсот!"
Тут он издал завершающий вздох
И без мучений особых издох.
Остался герой наш на Марсе один.
Он ноутбук отыскал средь руин,
Включил его, скайп осторожно открыл
И марсианский вай-фай подключил.
Занес было палец - на кнопку давить,
Чтобы контакт с Землей установить,
Но остановился. Устало вздохнул.
Закрыл ноутбук и его отшвырнул.
Снял шлем. Улыбнулся улыбкой зубной.
Махнул Сердцу мертвому правой рукой.
Ушел. И не видел никто с той поры
Э. Похуеску. Какие миры
Теперь покоряешь ты, смелый вампир?
Ты командир или ты пассажир?
С тобой ли сегодня удача твоя?
Но если тебя позабыли друзья, 
Надеюсь, читатель мой вспомнит порой
Тебя, мой герой. Суперсупергерой.