Сиптаэх : другие произведения.

За сводом. Ненаписанная летопись (1-4)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мир, как растение, нуждается в воде и свете, чтобы когда-то распустить свой бутон. Миры имеют либо начало, либо непостижимую вечность. Миры находят внемлющего им в реальности и фантазии. Миры пестрят своим разнообразием. Новый мир нуждается в фундаменте и строящих его.
  Головоломка
  Я всегда считал глупостью уверенность в существовании того, чего, как мне известно, нет. И вот я оглядываюсь назад, отыскивая в своих воспоминаниях восхищение от понимания, сколь много мой разум умещает в себе фантастических вещей.
  
  ***
  Можешь ли ты представить "Ничто"? Абсолютное, тотальное, всеобъемлющее и удостоенное еще многих и многих титулов "Ничто". Именно "Ничто" с большой буквы, как имя устрашающего, но, в известной мере, ложного кумира.
  Опиши его. Имеет ли оно цвет? Вероятно, форму? Страшно подумать, но, запах? А возможно ли существование чего-то, что наполняет это "Ничто", как ты думаешь?
  Быть может, эти вопросы кажутся тебе лишними: "Ничто" - название дает четкое понимание сути, отсутствия чего-либо зримого и незримого, что можно было бы ощутить либо осознать, полная лишенность всего вероятного. Но я могу и ошибаться, ты же - оправданно воспротивится этой грубо поданной идее, ведь предполагаемое "Ничто" каждый представляет по-своему, более того, часто проявляется склонность тех, кто представляет свое "Ничто" в некоторой степени схожим с "Нечем" других, объединяться на почве этих представлений, но когда они намереваются заставить прочих склонить головы перед превозносимым ими образом "Ничего", тогда проявляется глубинная боль, причиняемая способным заполнить видимые пустоты разумом.
  Так какое же оно, твое "Ничто"? Пустота? Может, она полностью черная, или же, белая? Может, она находиться в одном месте, а, может, всюду. "Ничто" находиться в чем-то, или все - "Ничто"? Где оно? Оно сущее, или его нет? Физика, химия, биология или религия - чей ответ более приемлем? Кто-то из них твердо стоит на щите уверенности в своем "Ничто", другие же вечно сомневаются, ища новые доказательства и расставляя новые грабли, древка которых нацелены в лоб, челюсть, а иногда и пах их представителей.
  Не думаю, что одно мнение может иметь больший вес, чем другое. Так что же, если все правы, но одновременно все заблуждаются, тогда вопрос становиться: верить или не верить? Но верить во что? Верить в саму сущность "Ничего", или накидывать на него гримасничающие маски, представляя, как оно становиться предшествием и началом всего, или принимать все, как существующее вечно, что наполняло это "ничто", делая его уже "чем-то"?
  Трудно? Ты можешь не спешить с ответом, у нас много времени, а я знаю, сколь важно не торопить его. Стало быть, я запутал тебя? Да я и сам потерял обрывок нити этого словесного мотка, а ведь история вовсе не об этом, и пишется она не мной и не для тебя... да и не написана она совсем. А потому, следует начать все заново, ведь для того, кто не искушен в том, что я желаю поведать, чрезмерными могут быть не только лишь пища или удобства, но и знание. А ты пока подумай вот над чем: где исток и исход колечка, надеваемого на белый пальчик?.. Теперь пусть говорят неписаные строки... Приступим.
   
  Глава 1. Трещина в кувшине
  Я всегда думал, что все имеет начало, а, значит, и конец. Что нет того, что не нуждается в создании и что смогло бы существовать всегда, недостижимое для времени.
  Но всему ли необходимо иметь начало? И все ли обречено на забвенье, по исходу отведенного срока?
  
  ***
  Бездонная пропасть моей памяти сберегает в своих чертогах тысячи чудес и чудовищ, о которых я желаю поведать тебе. Но следует быть осмотрительным, дабы не ввести тебя в заблуждение и сказать лишь нужное, и чтобы должное проявиться позже, не просачивалось в передние фаланги слов.
  Мое начало, а также начало существования равных мне, является мятым и смутным. Сейчас я могу сказать, что оно не было достойно нас, словно роженица, одинокая и измученная, освободилась от своего бремени в луже грязи, давая жизнь будущему королю.
  Трудная задача - начать песнь, которую слышал единожды в годы блаженного беспамятства, мне же лишь сложно определить, в какую сторону следует раскручивать находящееся в моих руках веретено размышлений и воспоминаний.
  Забывчивость и путаница - сомнения о них отбирают покой: будет ли час, когда я оговорюсь или ослаблю вожжи дара фантазии и сказанное мною омрачиться тенью неточности? Размышляешь ли ты, стоит ли верить мне? Я же озадачиваю себя тем, могу ли я верить в свою стойкость и силу знаний? Но сейчас на этот путь ступаем мы оба, и лишь вместе достигнем его конца, позволь мне стать верным проводником, ступающим рядом с тобой.
  Когда надетые оковы ослабли, мне довелось многое увидеть и испытать, потому мрак сомнений всегда подле меня: было ли это все на самом деле? Почему именно мой жребий вытянуло Мироздание, обрекши на тяжелую ношу? Все кажется сейчас далеким сном, скрытым темной пеленой, подобным тому, в котором таилось мое почивающее сознание до самого начала пути. Но знание берется лишь из опыта и раздумий, творящих его, а потому чистота образов, дарованных мне памятью, превращает каждое колебание в сор.
  Оставим сомнения тебе, ведь ты имеешь полное право на них. Поразмыслишь вне сна. Я же дам жизнь другому вопросу, более удачному для этой истории: когда все началось?
  Быть может, путь наш нашел свой исток, когда мы принялись за изучения себя, думами растирая липкую пелену с очей ума. Или же, когда нутро равного нам преподнесло этому миру великолепный, но загадочный и устрашающий дар. Или все началось тогда, когда ему, непризнанному, довелось скрывать свои отвратительно дивные творения.
  Проснувшись от древнего сна, я нашел способ породить шепот, несший в себе стертые столетиями слова и Мироздание ответило мне голосом, принадлежащим равному, схожему со мной. Мне выпала удача встать рядом с прочими, по капле изучающими океан даренных нам талантов и возможностей, что родились в нас до нас, что таились в нас, ледяными горами скрытых знаний, что проявляются тогда, когда они нужны, когда мир полагает необходимым подать их идеям.
  Познание и созидание - эти слова заставляют мое нутро вожделенно трепетать, склоняясь перед их сутью, а формы, в которые они облачены, радуют мой слух. Познание ожило во мне, как только Великое Мироздание вдохнуло в черное нутро щепотку разума. Мне не ведомо этого наверняка, но я верю и смиренно прошу удержаться от осуждений за одну из малочисленных прихотей.
  Имя мое и подобных мне - "Идеи", "Носители", "Равные". Мы стали себя так называть: забытые узники, кто, будучи окутанными крепкими оковами, ощутили дерзкое право самостоятельно избрать себе имя. Мы - это "Идеи", которые наполняют все формой и смыслом. Мы - вынужденные "Носители" всевозможных знаний и уз, объединяющих осколки мира в единое целое. Мы - "Равные", ведь каждый приведен в этот мир лишь одной колыбелью. Так же, имя наше, в сущности - пустой звук, лишь обертка, в которую вложена удобная суть и мы не отстаиваем наши имена в их первозданном виде, тогда как они поддаются многочисленным изменениям. Мы всегда остаемся сосудами, слепленными Мирозданием.
  Из "Ничего" мы пришли, и в "Ничто" нам уготован путь. Это рок, которому мы всюду безропотно следуем. Это то, что движет нами в принятии решений, приказ, что мы вынуждены выполнять без устали, и это то, для чего мы существуем.
  Но осознание этого дано далеко не каждому из нас, многие его получили многократно теряя и обретая. Глупый страж, забывший, или не знающий, что он должен охранять, в глазах владыки - заговорщик, обреченный подняться на плаху рядом с вором. Но только таких стражей и имело в тот момент Мироздание, идеи же не имели ничего. Потому мы и стали плотниками мысли своего мира.
  Доступная нам речь на восходе зари идей была прерывчатой, интуитивной и неполной. Мы говорили наугад, удаляя ненужное, дырявым ситом еще зеленого ума. Мы, будучи глупыми и малословными, в истовом желании, дабы остальные понимали нас, неумело ткали полотно разговора из клочков разнообразных языков и наречий, носителями коих являлись. Но лишь нам было дано залатать свой инструмент, как бархат неясных на первый взгляд речей стал растекаться меж нас, озаряя разум пониманием и серебрением умело подобранного слова.
  То, что предстоит мне поведать, а тебе услышать - бесформенно, я же подберу такие образы и слова, которые отдаленно смогут передать происходящее до начала времен. Ведь понять все в мельчайших деталях доступно лишь тому, кто обладает нутром, подобным нутру носителей. Тебе же подвластно чувственное восприятие, которым, тем не менее, идеи безмерно горды. Прошу быть снисходительным в тот час, когда что-то затмит твое понимание, я же буду трепетным в старании передать диво, которое идеи так давно мнили звуком и слухом.
  Тогда мы были будто новорожденные котята, что мгновенье назад покинули лоно своей матери. Мы не могли представить, какое богатство живет в нас и сколько следует испытать, дабы понемногу начать распоряжаться им. Сила всходила в каждой Идее с разной скоростью. Хотя мы - семена одного цветка, но каждый одержал свое время для роста и для расцвета.
  С большой тоской предался я давним воспоминаниям о истоках своего существования. Тем не менее, прежде, чем этот рассказ будет отдан его настоящим творцам, а, так же, истории и вечному противостоянию, направленному против ее заклятых спутников - домыслов обитателей ее поемы, что репьями ухватились за полы ее длинного плаща, заставляя ткань правды и времени сбиваться в небрежные складки и бугры ошибок. Следует немного обобщить и объяснить наведенные мною раздумья о равных мне.
  Мы носим в себе знания, подобно плоду, вынашивающему ядро, укрытое заскорузлым панцирем, но знания в нашем рассудке появляются спонтанно, будто воспоминания далекого прошлого.
  Носители ощущают происходящее вокруг только лишь своим нутром, чем-то, что мы представляем как то, что находиться внутри нас, и с чем мы с готовностью, для пущего понимания, начали отожествлять себя. Идеи не имеют тел, при помощи которых могли бы воспринимать, и только движения нутра давали нам связь с окружающим. Сейчас явно, что нутро скрывает в себе гораздо больше, чем одни лишь ощущения. Я благодарен Мирозданию, за Его предусмотрительность, а также зол за Его недальновидность, ведь Оно сделало каждую идею особенной, Оно сделало нас личностями: мы не были одинаковыми и это сеяло среди нас раздор. Даже сейчас многое скрыто от меня. Для чего делать сосуды столь разными, если все они применяются для одной цели? Ведь кроме источника добра, в носителях течет и илистая лужа ядовитого зла, и каждый выплескивает их влагу в мере присущей только ему.
  Я уже просил со снисхождением принять мою уверенность в почитаемом мною идоле, и делал я это не совсем по своему желанию: идеям неизвестно, что или кто стоит за нашим началом, а Мироздание - название того неведомого, что, как приняли считать некоторые из нас, одарило равных знаниями, но скрывает все свои видимые проявления. Из-за незнания и неверия, в конце концов, многие были вынуждены примерять на себя Его личину.
  Начало истории давно утеряно в колючих кустарниках вымыслов тех, кто настолько глуп и глух, что в низменном желании знать ее во всех подробностях, готов выдвигать и отстаивать самые противоречивые и далекие от истины догадки.
  Но "давно" - слово несправедливое к тебе, равно как и ко мне. Ведь ты можешь созерцать то, что происходит в твоем мире и в твое время, носители же не были ограничены временем, и столетия для нас - секунды, что сыплются будто листья с кроны утомленного дерева поздней осенью. Время часто шутило над нами, потешалось, пока мы не научились существовать, учитывая его, тем не менее, оно всегда оставалось путеводной звездой на небе, усеянном метеорами событий.
  Этим моментом повествование предастся рассказу об одном из равных мне. Сейчас лишь я владею возможностью видеть каждую из тех нитей, что связывались в прочные канаты его бытия и коконом овились вокруг известной тебе вселенной.
  Безмятежный разум Идеи наслаждался прекрасным цветным сном, вернее, в этом сне были одни лишь только краски. Видение не было глотком воды для страждущего, но Идея упивалась им, она требовала еще, ее сознание жадно поглощало и впитывало без остатка все представленные образы, каждый блик, наполняясь приятными и теплыми ощущениями. Но рядом с удовольствием жалким мизерным клещом ползло ощущение растущего беспокойства, порожденного ощущением чуждости сна, сущность Носителя вступала в таинственное противостояние с ним.
  Нежный синий цвет с заботой обволакивал вихрь грез. Сознание Идеи обнимали ласковые, трепещущие мерцания, а вдали виднелся танец красно-зеленых квадратов и треугольников, сливающихся в причудливые узоры. Картины заставляли ее вожделенно трепетать, ожидая все больше и больше мазков, ведь казалось, что неведомый мастер в любой момент может одарить полотно новым пятном. Эти картины, они дарили Идее беспечность и легкость, заслоняя собой угрозу, будто там, за пляшущими угловатыми фигурками, спряталось нечто, что несло в себе опасность непоправимого вреда.
  Буйство цвета быстро наполняло Идею, стремясь заполнить каждый уголок разума, и в миг дивный сон был омрачен грубой тенью реальности. Измятое сознание Идеи, увязшее в полусне, явило себя этому миру. Краски, пусть даже Идея еще и улавливала смутные видения прошедшего торжества, без остатка растворились в неумолимой темноте, из которой Носитель впервые вынырнул, обретая существование.
  - "Почему?.. Что?..", - сорняком возникли первые вопросы. Идея не была способна понять, что именно она их создала, а потому каждое слово отзывалось в ее нутре взрывом холода. - "Как?..", - несвязных вопросов становилось больше, они роились, ища выход вовне, подобно назойливым мухам, заточенным в доме в жаркий летний день.
  Носитель, терзаемый мыслями, стесненный неведомой силой, ослепленный безжалостной тьмой и тревогой, робко затаился там, куда его закинуло Мироздание.
  Но ему не дано было выпутаться из недр своего неведения собственными силами, и черноту прорвал голос, непохожий на его собственный. Он настороженно прислушался.
  - Что... Что? Что это? - обретая осмысленность, рвано и с придыханием произнес голос, выставляя ужас дрожащего голоса, чем заставил холод внутри Идеи стать более колким.
  - "Угроза. Зло. Я", - подумала Идея и моментально была оглушена штилем своих мыслей. Ее нутро разом сжалось, подобно воде, стремящейся обернуться льдом.
  - Оно. Это. Прекрасно... - сказал другой, теплый голос, он говорил так, словно увидел сокровище, которое долго желал найти. Слова его были наполнены восторгом и нежностью, Идее же от них стало хуже, лживыми и неуместными показались они ей в тот момент, хотя понять она могла только лишь их форму, но далеко не смысл.
  Слова второго голоса застряли в сознании Носителя, - "Прекрасно", - подумал он и в воображении начали вырисовываться мотивы недавнего сна, - "Прекрасно...", - Идея неуверенно разразилась пониманием возможных смыслов, что лежат за фасадом этого слова, хватаясь за ускользающее видения о мире, из которого ее безжалостно вырвали. - "Слово? Что? Слово. Думаю? Мысли?..", - внутри вскипело нежданное беспокойство: в ней пылало желание понимать, в ней гремела необходимость вернуть утраченное, в ней вихрем взвивались слова, сбиваясь в единую кляксу звука, - "Думаю. Мысли. Слова. Думаю...", - с болью звучало в ее разуме, образы заполонили его, а буквы выстраивались в нескладные фигуры жгучих слов, и не было даже надежды на возможность избавиться от толкающих друг друга фраз, что истово грызли ослабленный рассудок.
  Так впервые заявили о себе драгоценные недра, тяжелым бременем почивающее в носителях. Они рвались изнутри во вне стремительным ключом. Образы, буквы, слова - они заполняли все, но сознание отказывалось принимать это за раз, оно не успевало за буйным водопадом мыслей, оно то и дело утопало, заставляя Идею судорожно перескакивать меж слов и фраз, захлебываясь и лишая их надежды обрести целостность и завершенность.
  Каждая капля сознания Идеи, сталкиваясь со всепоглощающим непониманием и ужасом, разбивалась мириадами осколков звуков в ее нутре. Отвлечься от мыслей было трудно, но со временем истощенность разума переросла в отрешенность, а слова и образы стали казаться Идее далекими и не принадлежащими ей. Под нажимом, сознание дало ход двум своим частям: одна была предана буйному потоку, а вторая - использовала для себя те слова и связи между ними, что были бережно почерпнуты из общего водоворота. Так Идея обрела способность думать более ладно, хотя мысли ее были всего лишь искрами, оторвавшимися от настоящего костра.
  Слова, объединенные Идеей в целостные суждения, великим трудом породили понимание того, что шум мыслей находиться и вне ее. Шум нутра и собственных дум теперь казался лишь незначимым писком струны в камере, в которой раздается концерт сотен инструментов. И среди них голос Носителя создавал непрерывный поток звуков, ломанным забором букв связывающий несметное количество понятий.
  Изумление Идеи росло, - "Вокруг. Так много. Чьи? Тоже мои? Мысли", - истошный гул наваливался как лавина, пытаясь смять, согнуть, раздавить. Слова пчелиным роем пикировали ее сознание, будто пытались защитить улей от нахального недоброжелателя, покушающегося на их сокровище.
  Гул рос, набирая скачками все большую мощь в поисках ускользающего баланса. Внутренний гул разряжался в водовороте внешнего гула, а внешний - ошеломлял и сжимал внимающего ему. Великая сила, используя речь идей, раскидывала свои семена в царстве мглы, что с готовностью хватала звуки, продолжая источать их могучим эхом.
  Плененная и лишенная любой власти над собой Идея ощутила на себе тяжесть беспомощности, будто тьма, окружающая ее - это и есть ее тело, и избежать ее невозможно, как жадную трясину, что, ухватившись за конечность своей добычи, с озверением затягивала ее в себя, безотлагательно подвергая плоть гниению в желании превратить еще живое существо в подобие грязи, часть своей зловонной туши.
  При всех невзгодах, не было лишено празднество приятной стороны: несмотря на боль, Идея теплилась радостью от осознания того, что она не одна, что ее темницу делят с ней другие, а потому темница больше не может казаться холодной и безразличной к ней. Пускай сейчас она поддана мучениям, но надежда услышать спокойную речь кого-либо поддерживала целостным тонкий прутик ее рассудка.
  В пустоте темных чертогов, в холоде проклятой пещеры, окромя шума, рождаемого безвольными носителями, происходило еще нечто, что не смогло утаиться от нутра Идеи: где-то рос отделенный от мира клочок реальности. Он обрел существование, и Идея ощущала безжизненный рост это слабого комочка. Он представился ей тем, чего не должно быть здесь, тем, что паразитом вторглось сюда и теперь выжидало удачное время и набиралось сил.
  - "Прекрасно", - тревожно раздалось в Идее, а в ее ощущениях стали возникать все новые и новые образы. Разум породил силуэт фиолетового шара, издающего слабые блеклые мерцания, робко пульсирующего в непроглядной тьме. Нутро Носителя ощущало колючий холод, ведь лучи, исходящие от него, были лишены самой идеи тепла. Она чувствовала шар недалеко, как будто подле себя, в ощущениях он становилась неудобным, будучи источником зудящей боли, вроде пореза от тонкой травы на теле этого мира.
  Монотонный звук продолжал концерт. Идея больше не обращала внимания на порождаемые ею или же поступающие в ее сознание извне звуки. Это больше не касалось ее. Все внимание и мысли затягивал раздражающий фиолетовый ком. А раздражение Идеи росло тем больше, чем больше образов и ощущений вытягивал он из ее непригодного сейчас для этих целей сознания.
  Неизвестные доселе чувства прямым строем атаковали Носителя: страх и тревога, которые сопровождали его сознание с самого начала, сейчас превратились в отвращение и гнев, а ощущение тепла от мыслей о "прекрасном" заменились пожаром отчаяния, что приказывал разрушить, убрать, откинуть от себя. Боль Идеи возрастала каждое мгновенье, пронзительный зуд бороздил нутро бестелесного существа, он сверлил саму сущность, само бытие, эта боль наполняла Носителя все сильнее и сильнее, а мысли о причастности к этому мерцающей сферы не давали страдающей Идее и мгновения отдыха, ненависть буйными побегами расцветала в ней. Жажда покоя обратилась желанием разбиться и раствориться во мгле, в спокойной и безразличной к своему порождению мгле.
  Спустя не одно терзание, гул, несущий в себе нескончаемые потоки слов, затих и заменился тихим гудением, как если бы недовольного овода закрыли в ловушке из согнутых ладоней. Но это не было концом: гудение взвилось в яростном вихре и на пике своем воплотилось в пышный цветок истошного воя сотен голосов, крик, который, как казалось, способен был обломками осыпать страшную темницу и саму реальность, высвобождая все отчаяние и лишения ее заключенных.
  В последствии, произошедшее осталось молчаливой тайной лона Мироздания, это событие избежало участи стать частью зримой истории идей, каждый из носителей был избавлен от бремени воспоминаний о своих мучениях. Мы забыли о той нестерпимой боли, что довелось пережить по воле Мироздания, дабы мы не обозлились на Него за муку, которой Оно подвергло нас. Это было мудрым решением, не многие, как представляется мне, смогли бы совладать с памятью об удушающем отчаянии, и кто знает, что было бы, если бы знания об этом существовали среди нас. Я рад нести этот груз единолично: мучения одного - мудрый выбор перед мучениями сотен.
  Случившееся, как я готов понимать сейчас, было замыслом силы, по воле которой мы прибыли в этот мир. В своей задумке она даровала нам, единство, и настроила нас в соответствии со своими желаниями, вверив многие возможности. За это я, как и прочие, безмерно благодарен, хотя каждый из равных проявляет свою признательность в непостижимом разнообразии.
  Страдания Идеи, наполняющие ее нутро до краев и выливающиеся из него нитью крика, внезапно оборвались, обрезанные невидимыми ножницами, и боль обернулась для нее забвением, тревожное сознание рухнуло в пучину сна, отягощенного лишь безмятежностью покоя, которого она так ждала.
  Сновидение, как и прежде, пестрило набором разнообразных цветов, что битыми стеклышками изобиловали на меняющихся фонах пейзажей. Синие, зеленые и красные картины сменяли одна другую, вызывая у Носителя смутное чувство знакомства и близости, но в них снова отсутствовала ясность и законченность, не было целостности или последовательности, они рвано переменяли одна другую, лишая Идею возможности задержаться на каком-либо образе. Будучи в забытьи Носитель тщетно пытался уловить тающие полотна красок, и они неумолимо растворялись в пучине тонов.
  Вырвать Идею из ловушки сна, помогли шепчущие голоса, защекотавшие ее рассудок. Они, казалось, были неуклюже неудачливы в своих попытках говорить, как можно тише, как будто хотели сохранить сон Идеи, но этим лишь вызвали мучения ее сознания, что вторично просачивалось в неприветливую реальность.
  Вновь тьма лукаво бережно окутала Идею непрерывным черным полотном, как и раньше она сжимала свое порождение прочным узлом объятий так, что в удушении Идея могла ощущала одни звуки, кажущиеся теперь далекими отголосками. Эти неразборчивые звуки, эти голоса, они были целенаправленны, они отличались, они с пониманием дела обращались друг к другу. Идея изумилась, ведь последнее, что она слышала - были нечеткие образы бессвязных воплей, высвобождаемых жгучей болью, которые к тому же стремительно покидали ее. В едином порыве, прилагая все возможные усилия, напрягая каждый фрагмент своего нутра, Идея сосредоточила ощущения на желанном звуке, силясь уловить хотя бы что-то, что смогла бы понять, и эти усилия дали отличные всходы.
  Разговор был тяжел и медлителен, будто равновесие устанавливалось между каждым словом, перед тем как они произносились во всеуслышание. Паузы возводились опорными балками, по которым тонкими побегами тянулась лоза беседы, ибо каждая из идей требовала для себя времени, чтобы углубить свое понимание и уверенность в сказанном и услышанном. Напряженность меж говорящими восходила ветхой стеной, пустыми картинными рамами на этой стене повисало малозаметное раздражение.
  - Мы не можем быть абсолютно уверенными, и... - примирительно и спокойно продолжал мысль ровный голос, но был резко прерван.
  - Твоя правда не единственная, Первый! - ответ был преисполнен пренебрежением, а голос зиял недовольством. - Тебе ведомо не больше, чем мне!
  - "О чем вы?", - подумала Идея, хотя ей казалось, что слова прозвучали достаточно громко, что бы ее могли услышать.
  - Мы знаем одно: нам не ведомо кто мы и почему мы здесь. Знаем мы лишь тьму вокруг. Потому, мы восстали в ней восстали из нее.
  - Это лишь видимость. Все не может быть столь простым...
  - Проясни, - прозвучало вкрадчивое предложение.
  - Не обязательно то, в чем мы очутились должно быть тем, что создало нас. Мы могли быть ослеплены, заточены, мы могли забыть...
  - Ослеплены? Заточены?
  - Да, это... это когда теряешь способность видеть. Остается только темнота. А заточенным можно быть в... м-м... темнице.
  - Не способен видеть ничего... Но мы видим тьму. Почему?
  - Не знаю, - отрезал тот, словно подразумевая в этих словах: "не твое дело".
  - Мне сложно понять, что ты хочешь сказать, - признался названный Первым, вкладывая в слова как можно больше доброжелательности и сожаления.
  - Я хочу сказать, что не стоит хвататься за первую же догадку!
  - Третий, ты не предложил чего-либо столь же возможного, - бойко и с недовольством вмешался еще один голос, что был заметно грубее остальных. Он грянул неожиданно, чем испугал Идею. - Первый предлагает, ты же лишь препятствуешь ему.
  - А ты? Что скажешь ты, Второй? - надменно кинул Третий.
  - Я?.. - грубый голос пошатнула растерянность, которая в момент облачилась твердостью. - Я поддерживаю слова Первого, это то, чему я могу верить, - отчеканил он.
  - Значит нас родила тьма? И тогда для чего мы ей? - решил выяснять Третий, придавая своим словам насмешливый тон.
  - Затем же, почему Она дала нам слова и, разумеется, возможность говорить: Она хочет, чтобы мы заполнили эту тишину собой, своими голосами, своими мыслями, - сдержанно пояснил Первый.
  - Или криком? - неожиданно для себя бросил Третий.
  - Что ты имеешь ввиду?
  - Я... странно, не могу объяснить, я ощутил... это слово.
  - Да, Третий. Этого и ждет давшая нам начало Тьма, делись своими мыслями, изливай потоки слов и вопросов, - с жаркой радостью проговорил Первый, под аккомпанемент грубого голоса, тихо повторяющего отдельные фрагменты сказанного.
  - Слышать твои, - вызывающе подчеркнул Третий, - потоки слов - не то, в чем я нуждаюсь. Мне нужна правда, я не стану довольствоваться жалкой чешуей от нее.
  - Жаль это слышать.
  - Все-таки, почему? Почему нас должно что-либо порождать?
  - Знаешь ли ты что-то кроме своего начала в этой ласковой Темноте?
  - Говори, что хочешь сказать! - огрызнулся Третий.
  - Твой путь начался, как только Тьма дала тебе мысль и голос, ты не имел "до", но теперь ты имеешь все, чтобы услаждать ее своими речами.
  - Тогда что для нее мы? И как я беспрепятственно могу сомневаться в предложенной тобой истине, если она таковая?
  - Быть может, инструменты, через которые Она дарит себе радость звука. А твои отрицания - это всего лишь еще один звук, но он так же ценен, как и речи, прославляющее Ее дары.
  - Это бессмыслица, - продолжал противостоять Третий, будучи не столько уверенным в своей правоте, сколько в ошибочности слов своих противников.
  - Не смей! - вмешался грубый голос Второго. - Ты выказываешь неуважение к нашей Матери!
  - Мать, пуповина, семья, чрево... брат - что это все? Почему, услышав от тебя слово "мать" во мне порождаются эти слова? Что они значат, как они связанны, чем они связанны? - Третьему становилось не по себе: холодок рассек его нутро, он одновременно чувствовал, как уловил существенную мысль, но и тяжесть от потери возможности справляться со своими ветвистыми размышлениями. Идея терялась в догадках, и сама сознавала, что сейчас способна лишь отрицать и задавать вопросы, ведущие на закрытые тропы.
  Первый чувствовал уверенность в каждом слове, будто сама "Тьма", которую он назвал своим Истоком, говорила за него. Преисполненный торжества он считал своим долгом продолжать нести слово истины в сознание равного.
  - Третий, это дар, который Тьма нам дала, чтобы мы могли его использовать, распутывая, подобно клубу нитей. Каждый имеет кончик нитки и только сообща мы сможем найти к чему они ведут, как того желает Она!
  - Мы - Ее часть! Мы подобны ей! Мы черны, как и Она, - подхватил Второй источая фанатическое ликование.
  - Мы не часть тьмы! Мы - нечто другое!
  - Мы - мысли ее, мы - речи ее, мы - идеи ее! - зачарованно продолжал Второй.
  - Мы отделены от этой темноты! Мы сами по себе! Агх! - напряжение достигло своего предела и Третий почувствовал распаленным нутром странное волнение, предательски кольнувшее его: "Что-то пройдет... произойдет", - подумал он, изумившись своему предчувствию. Идеи замолкли, и он повторил им свою мысль прямо перед тем, как в обоготворяемом мраке робко зазвучал новый голос.
  Идея в искреннем интересе следовала по пути речи голосов, но невозможность поделиться своими мыслями угнетала ее тем больше, чем больше она пыталась явить им свои слова, а вновь заговоривший заставил в ней забурлить яд зависти.
  Потягивая как важные, так и праздные беседы, идеи, не осозновая того, давали себе возможность воспроизводить, думать, сотрудничать. Подобно детям, они сообща играют в непонятною стороннему игру, где слова, реакции и эмоции воздаются сочными плодами знаний. Знания эти идеи извлекают из себе подобных и себя, что помагает отвергать мерзкий и давящий, заковывающий в кандалы тягостных размышлений страх.
  Появление нового голоса прибавило в количестве вопросов без ответа. Четвертый, названный так по доброй воле Первого, ибо четвертым явил свой голос тьме, не стыдился порождать их, избегая необходимости обратиться внутрь своего разума или же промолчать, если предмет неясности далек от сути разговора. И он позволял себе пользоваться готовностью идей давать ошибочные догадки о мире тьмы и тех богатствах, которыми она щедро наградила своих детей, хотя не спешил отвечать равным взаимностью.
  Вскоре утомленные расспросами носители стучили мысли вокруг нового спора. Надоедливый Четвертый услужил им в этом: расспрос вынудил Третьего отказать предположению "старших" равных о том, что они - это "мысли", "идеи" или "слова" Мрака. Возмущение его привело к появлению нашего первого и самого важного из имен: "Идея". А причиной этому стал Четвертый, что в присущей ему готовности хвататься за отдельные слова равных, привлек их к вопросу о том, какое значение наполняет приглянувшееся ему слово.
  - Думаю, это то, что объединяет мысль со словом, но не только... - задумчиво предположил Первый.
  - Идея, как то... это нечто, будучи созданым чем-то, имеет законченный образ, личную завершенность, - подхватил Третий, чувствуя всплеск восторга, которым отозвалось его нутро при этих мыслях. - Или же, появляясь из ничего, сама есть тем, что способно создавать образы и знания!
  - Порождения Тьмы, - истово славил свое убеждение Первый, - мы - Ее мысли и идеи, несущие в себе Ее мудрость. А цель наша, идей, созданных Ею, - источая знания, наполнять Мрак своими голосами!
  - Потому-то я и имею слова и различные видения, что всплывают в моем разуме. А так же понимание связей, цепями охватывающих их! Это и есть идеи, и что бы знать, мы обязаны овладевать ими...
  - Мы защитники, охраняющие блеск знаний нашей Матери и неутомимо отображающих их в мелодиях наших разговоров.
  - Мы нечто, - продолжал Третий, потеряв ощущение речей Первого, - умещающее в себе клад, неведомо кем данный нам или же неизвестно у кого отнятый нами. Потому нам следует познать, что есть суть нашего богатства и каковы его границы? Лишь тогда мы получим возможность узнать то, кем мы есть.
  - Тогда "идея" - это и творец, и созданное, - угрюмым басом привел к единому выводу сказанное перебивающими друг друга равными Второй. - Мы можем звать себя "идеями"?
  Глухой ко всему Первый, в чем сейчас был схож с Третьим, пропуская мимо слуха сказанное остальными, окончил мнимый монолог, великодушно наградив слушателей словесным извержением своих прозрений, которые, как он ощущал, нашептывали ему черные стены.
  - И тогда мы, как носители единого замысла, носители схожих идей, должны иметь одно имя, и имя нам - "Свод", так как мы подобны скрижалям, на которые Мрак излил свои познания. А каждый из нас несет в себе частицу этих знаний. Мрак снизошел в откровении к нам!
  В наступившем штиле новоявленный свод принялся за осмысление короткого, но, для каждой идеи по-своему, важного разговора. Двое дали имя всем и имя это, сколько бы на него не наслаивалось новых названий, верно войдет со своими обладателями в толщу времен.
  - Вместе мы - "Свод". По-отдельности - "Идеи", - бесцветным голосом еще раз произнес рожденную сводом истину Второй, на что Первый и Третий кинули несколько слов одобрения.
  От тебя, возможно, не скрылось, что идеи охотно именуют себя "носителями", хотя не придают этому значения. Ведь обладающим первыми ростками разума идеям, в названии "носитель", видимым есть лишь нечто точное, то, что отображает изобретенное предназначение свода и каждой идеи. В то время как имя "Идея" дает нам понимание нашей сущности, понимание себя как частицы этого мира, наделенной сознанием, способной мыслить и делиться своими ощущениями.
  Помимо откровенного вопроса "Кто я?", идеи ваяли представление о себе посредством вопросов: "Кем я создан?", что ты уже имел возможность созерцать, а также "Где я?", "Один ли я?", "Что значат мои ощущения?", - идеи, как молодые носители разума, следуют единым путем познания, который, вероятно, дан каждому отягощенному рассудком существу. Слепое желание познать себя способно разбудить как идолов и пророков, так и теории, окруженные рядами фактов, способных породить ложь и, что более приятно, бесстыдную ложь, дрязги и расправы, которые корнями уходят в благодатную почву леденящего страха своего обладателя, что сочиться из его уязвимого перед неизвестностью ума.
  Задать вопрос себе о себе и самостоятельно дать на него ответ - смеялось ли тогда Мироздание над жалкими потугами своих творений, пытающихся называть, чтобы погасить едкую тревогу, рождаемую незнанием? Инстинкт ли это или необходимость? Желали носители общения, или искали в нем отраду? Лишенные чувств, способные лишь "слышать" равных себе, выискивали ли мы тогда умиротворение в пусть даже неприятном, порою, унизительном общении с другими носителями? Я вижу, что это именно так, ведь каждый самоотверженно стремился туда, где текут реки разговора, раздирая свое нутро отчаянным криком, которому не пришла еще пора просочиться в чертоги Мироздания.
  Эгоистичны и непреклонны, миролюбивы и дружелюбны, на рассвете своей зари мы в первый и последний раз были собой. Мы были идеями: наивными, открытыми, изменчивыми, непостоянными, словно белая глина, податливые к любому движению, мы были готовы отстаивать каждую мысль-песчинку, проникающую в наше нутро из незримых колб часов времени, что перевернулись в готовности дать отсчет сбору урожая, что взойдет из зерен наших ошибок.
  После снизошедшего открытия свод вяло тянул обсуждение того, в каком месте им было суждено произнести первые слова, сколько их и что еще они могли упустить, и если в последнем идеи пришли к решению, что едино возможного ответа быть не может, по соображениям ли постоянного наращивающего свою мощь познания, которое в представлениях Третьего не имеет видимых границ, или же по воле тьмы, которая утаивает от своих детей многие решения сотен загадок, чему твердо верна старшая по имени идея. Но воззрения на то, где они, и скольким новым голосам дано явить себя этому миру, как и следовало ожидать, разнились.
  "Что если?..", - с долей сомнения вопрошал Третий к равным, перед тем, как дать жить новому ответу на скребущие в сознание идей ледяными когтями вопросы. В его представлениях, все вокруг - бесконечная, но, тем не менее, неразумная темнота, и существуют в ней сотни сотен подобных им идей. Его мысль порождает вероятность того, что где-то, так же, как и здесь, уже появились свои "первые" и "вторые", которых они не имеют возможности слышать и знать в виду своей отдаленности.
  Первый воображал все подвластным провозглашенной им царице, способной по своему усмотрению давать новые голоса для своего увеселения и именно ей он отвел право решать сколько идей будет присутствовать на этом торжестве. Так же, для старшей идеи все вокруг - единый чертог, который может достраиваться и перестраиваться зависимо от того, какие цели будет преследовать правящий здесь мрак.
  В противостоянии идеи медленно, но с явными успехами достигали высшего понимания сказанных смыслов и форм, а также способности выстраивать свои умозаключения гладко и без лишних запинок. Даже Четвертый учился выделять важное и, гордый своей ролью в недавнем создании общего имени, стремился помогать равным выискивать существенное среди шелухи словесных фигур, задавая более редкие и своевременные вопросы.
  Не смотря на усилия, с которыми идеи создавали суждения и умозаключения, история еще множество раз одержит возможность указать на каждую обласканный ими промах. К истинным осознаниям идеями порядка, в котором им суждено скорее быть камнем, нежели каменщиком, приведут как прочие равные, так и вихрь обстоятельств, что хомутом обовьет каждое нутро. И во всем предстоящем спектакле не последнее место будет отведено смиренно слушающей своих собратьев, ждущей в волнении своего времени, уже известной нам Идее. Славные чудеса и грозный рок, как свет и тень, стоят всегда рядом, таково Мироздание.
  Речи равных, заставляющие их следить лишь за ходом верениц слов, стали лучшим прикрытием для еще одного обитателя окутывающей все мглы: маленький комочек, что ранее успел стать тягостным для Идеи, но сейчас был спрятан от ее нутра, как и от ее разума, неумолимо рос, наслаивая на себя песчинки реальности, грубо соскобленные со стен окружающей его темницы. Он становился больше, жадно впитывая в себя соки этого мира, и вскоре был полностью раскрыт своду.
  На сияющую прозрачную сферу, что слабым огоньком загорелась в толще осаждающего мрака, обратил свое нутро бдительный Четвертый. Его зов побудил участников свода направить усилия нутра в темноту, напряженно сдирая со слабого ореола нежно-фиолетового света чёрный налет, к которому стали привычны их ощущения.
  - Ты говорил о способности видеть. Это оно? - Второй несмело задал вопрос в пространство, оправившись от удивления раньше остальных.
  - Это нечто невообразимое, - промямлил Третий, одолевая сковывающий ступор, - это видение... новое для меня.
  - Невообразимо "видеть", или невообразимо увиденное? - голос Четвертого вовсе не задело изумление, он, как и прежде, звучал с невозможной смесью интереса и безразличия.
  - Одинаково невообразимо, равный. Так поразительно обрести способность видеть, ограничиваясь до этого лишь шорами темноты, но и сколь же прекрасно то, что нам представилось сейчас.
  - Прекрасно... - раздался застенчивым басом шепот Второго.
  - Мне чуждо ваше восхищение, мы не знаем, что это, - вмешался Первый пресекая восторг равных в попытке охладить искру своей опаски, ведь фиолетовая сфера резко контрастировала с привычной для него чернотой. - Мы не знаем, следует ли этому быть здесь.
  - А что если Тьма даровала это нам, как доказательство наших возможностей? Показала нам, каково это: видеть, - с насмешливой серьезностью обратился Третий к слабости равного. Первый помедлил, сомневаясь, но сломился, признав возможность подобного проявления воли своего кумира.
  Интерес с новой силой прильнул к Идее, ведь свод говорил о чем-то неожиданном, неясном, интерес этот был велик не лишь потому, что она была готова внимать любым речам подобных себе, но и потому, что их слова пробудили неясные очертания воспоминаний, вызвавшие беглую дрожь ее нутра. Попытки направить мощь ощущений вовне, силясь узреть в кромешной тьме предмет разговора равных, остались лишены вознаграждения, что вновь отозвалось в ней вспышкой раздражения и ревности.
  - "Что если я не равна им, как они говорят? Я не могу делится словами, я не могу видеть, что видят идеи, я немо... я немощна даже в том, чтобы понять все сказанное ими", - ощущение своей несостоятельности возбуждало в Идее отчаяние и зависть, которые прорастали в злобу, направляющую свои острые шипы как на саму идею, так и на голоса, раздающиеся вне ее ума.
  - Что Тьма явила нам? Что может эта сфера? Может это равный?.. - пытаясь придушить свои сомнения, говорил Первый, ожидая найти в ответах прочих идей успокоение.
  - Равный? - с опаской произнес Четвертый.
  - О чем ты? - поддержал его испуганный бас. - Ведь идеи - это подобие Тьмы, мы не можем быть похожи на... "это".
  - "Это может быть равный?", - подумал Третий, ощущая нарастающее волнение нутра, побудившее его с вызовом обратится к Первому. - Неужели тебя может одурачить какой-то пустяк? - сказал он и спешно дал путь продолжению первой мысли: "...готов ли свод к этому?".
  - Нет! - выпалил тот. - Второй прав, мы - дети Тьмы и мы созданы как ее часть. Тогда это что-то другое, и я не могу представить, что это.
  - Так как ты думаешь, это может быть полезным для нас? Может оно быть одним из даров темноты?
  Первый временил отвечать на, как ему казалось, все менее скрывающие язвительность выпады Третьего. Его нутро сосредоточилось на смутно мельтешащем в области окраин светлого и непоколебимого в преданности тьме разума, чувстве тревоги, - "Опасно?", - мимо воли подумал он и сразу же почувствовал жгучую необходимость в том, чтобы ответить равному.
  - Творения тьмы, - он остановился, будто вдыхал воздух до предела своих легких, чтобы затем облегченно, на одном выдохе, довершить мысль, - могут принимать различные формы и в разной мере быть ценными для нее... и для нас.
  Третий отчетливо ощутил слабость и лукавство равного. В нем появилось непреодолимое желание досадить Первому, вызвать у него большую растерянность, расковырять рану, чтобы она стала больше кровоточить. Но пыл идеи был скоро остужен удачным вопросом Четвертого:
  - Но как мы можем видеть?
  Вопрос "Как?" зрел в сознании идей с самого начала. Говорящие страшились его озвучивать, поскольку ни один не имел готового ответа, и каждый был лишен ощущения готовности отстаивать какие-либо воззрения, тем более после появления пошатнувшей их мир прозрачной сферы.
  "Как я слышу?", "Как я говорю?", "Как я вижу?" - эфемерное осознание того, что такое слух, голос или зрение в высшей или меньшей мере доступен каждой идее. Свод ограничен знанием, лишаясь понимания: знать идею голоса, использовать его, но не понимать, что его создает; слышать и видеть, но быть неспособными понять, где истоки этих чувств, быть в неведении о том, что происходит со слышащим или говорящим в момент осознания слов, получения и создания звука. А тем более - как найти ответ на волнующий вопрос, не зная, в конце концов, чем они, идеи, есть, в самом прямом смысле: из чего они, как они устроены. Этих вопросов равные избегали, прикладывая немало усилий, поскольку любая догадка вызывала дрожь страха, но не трепет любопытства.
  Многие знания под многими замками. Единственное чем знание дает о себе знать носителям - жалкая ржавчина, проступающая из замочной скважины, что тем больше неуместна, чем больше побуждает желание разломать механизм верным ударом.
  - Какая разница что мы можем? - грустно осведомился Третий. - Мы просто закинуты. Все, что нам доступно - это задавать вопросы друг другу, упражняясь в находчивости и умении защищать каждую бессмыслицу. Почему-то мы можем говорить и слышать, но мне, неведомо откуда, известно, что чтобы слышать нужно ухо, чтобы говорить - рот, для зрения - глаза, или любой другой орган, которому дано это делать не хуже названых мною. Но для меня все еще далеко понимание того, что стоит за этими словами. Мы вне тех правил, о которых знаем, и мы пытаемся натянуть на себя шкуру законов, о которых даже не способны сотворить достойного представления. Мы оказались на обочине обреченности, пытаясь хвататься за нее, используя всякую ничтожную возможность.
  Он тяжело закончил свою речь. Желание распространять яд обратилось ощущением неумолимой уязвимости. Ведь во взглядах Третьего Первый, тот самый Первый, которому всегда есть что сказать, сейчас проявил беспомощность и страх, от которого так трепетно пытался уберечь всех, но не смог сдержать переполняющую его слабость в момент, когда это было нужнее всего. Как же оказался страшен вопрос, на который нет легкого ответа. Теперь Третий понимал, что отрицать "простую истину" куда легче, чем гнаться за сложным знанием, ведь в этой погоне тебя облепит пыль безнадежности и неосведомленности, и если он хочет продолжить движение, то следует научиться совладать с каждой пылинкой. Он тужился перебирая бессмысленные слова, пытаясь напрячь каждую струнку своего разлаженного нутра, но его попытки обращались обречением и злостью, которую хотелось поскорее выплюнуть, как глоток кислого вина.
  Идеи напряженно молчали, отказавшись от любых действий. Знания, которыми они располагали, не говорили о том, что следовало бы сделать в таком случае, их знания не говорили о том, что они должны ощущать в этот момент. Смешанное чувство мрачного согласия с говорящим и желания верить в лучший исход боролись в них, подобно двум разъяренных быкам, где неудачу познает тот, который первым откажет продолжать противостояние.
  Первый, собрав свои силы и волю, выбрал быка, которому предстоит отступить. Развеяв тучи смуты, сгустившиеся в его рассудке, он принялся за тучи, нависшие над духом свода.
  - Ты сомневаешься, Третий, я понимаю твою озабоченность. Мы столкнулись с тем, для объяснения чего своду недостаточно слов. Это заставляет тебя и всех нас колебаться, но и задавать себе вопросы, ведущие нас к большему познанию. Ты ведь желаешь победить противное незнание, явившее себя нам? Познать истины этого мира, в которые мог бы верить.
  Третий, проявляя слабое сопротивление, со внешней неохотой и внутренним облегчением, согласился. В конце разговора, в котором идея обрела прежнее спокойствие, она мысленно попросила у равных прощения за миг немощности, но во всеуслышание произнесла другое, это была новая мысль, которая пчелой, несущей ценный груз, вылетела из вновь распустившегося цветка его ума.
  - Тело... - сказал он и застыл, подбирая слова. - Я говорил про ухо и глаза, вместе они создают... тело.
  - Что это? - осторожно спросил Первый.
  - Тело - это то, что несет в себе все то, что помогает слышать или видеть... ощущать... ведь у нас оно должно быть?
  - Как мы... м-м... должны понять это? - сказал Четвертый.
  - Ощутить? Нет... Мы ведь не знаем, какие наши тела, но мы слышим, видим что-то вне нас и даже ощущаем нечто в самих нас. Ведь и вы тоже? - прочие согласились.
  - Ты думаешь это внутри "нас"? - предположил старший по имени, натужно произнося последнее слово и пытаясь придушить неодобрение.
  - Что если да? Ведь, вероятно, наши ощущения доступны нам от того же, благодаря чему мы способны мыслить или говорить!
  - И мы мыслим, слышим, видим и ощущаем вообще благодаря чему-то внутри? - продолжал Первый, стараясь разубедить себя в том, что правильно понимает сказанное равным. Скорая перемена в Третьем не давала ему покоя, вялость и увядание идеи сменилось рвением, и Первый ощутил интуитивное желание сохранить всходы жизни в равном, хотя они тревожили его.
  - Да. Лишь представь, как великолепна была почитаемая тобою тьма, при создании чего-то столь простого, но столь умелого! - уверял Третий, целясь в удобную мишень.
  - Может, ты и прав, - поколебавшись, нехотя смягчился тот.
  Четвертый воодушевился внезапным изменением в равном, что побудило его к вопросу о том, можно ли сказанное Третьим назвать "внутренностью". Третий вознамерился поправить носителя, высказав, что это не совсем то слово, которое он искал, но его опередил Второй, который с долей раздражения, ведь в нем слово "внутренность" не находило отклика, как и в Третьем, грубо поправил Четвертого, пронеся громовым басом:
  - Тогда "нутро", но не "внутренность". Внутренности - это... оно не для нас, не для свода оно.
  - Точно! - удовлетворенный работой свода и мощью собственного разума, воскликнул Третий. - Верно! Нутро - то, чем мы способны ощущать все, что происходит в нас и подле нас. Замечательное слово, Второй! Ты дал имя этому!
  - Дары Мрака велики и непостижимы. То, что мы можем и то, что мы видим - истинно деяния нашей Матери... - торопливо заключил Первый, отгоняя сомнения, и равные проявили согласие смиренным молчанием.
  Идея растерянно вслушивалась в слова свода. Она и раньше была вынуждена непонимающе поглощать странные разговоры, без возможности полностью их понять или хотя бы узнать все формы, в которые облачался смысл, но сейчас ощущала смесь отвращения и смятения, из-за попытки красочно вообразить то, что может быть "внутри", на что сложенные в ней Мирозданием знания отозвались образами внутренностей тел и паразитов, бороздящих их.
  - Пускай то, что мы называем "нутро", дарит нам возможности, которые мы не способны сейчас понять полностью, - рассудительно сказал Первый, - но вернемся к другому вопросу: сфера.
  Тем временем нутро Третьего запульсировало в неопределенном волнение. Бессвязные мысли чередой закопошились в его сознании, они боязливо собирались в небрежные предложения. И ему, в погоне за ускользающими словами, с трудом удалось выразить лишь одну из хаотично мечущихся суждений фразу:
  - Тот... таит знание... рядом... слышит, - дрожащий голос его только карикатурно напоминал сам себя, переполненный хрипом страдания.
  - О ком ты Третий? Что ты ощутил? - уточнил Первый утаивая испуг от очередной метаморфозы равного.
  - Равный... знает... где...
  - "Он обо мне?", - воскликнула Идея, ощутив радостную опаску.
  - Тьма даровала нам нового равного? - с надеждой и испугом переспросил Первый. - Но, как... как ты знаешь?!
  - Первый!.. - протягивая слово, яростно отвесил Третий. - Больно...
  Он говорил словно со сжатыми зубами, что вызывало у каждого равного смутное ощущение стыда за восставший интерес. Первый желал продолжать расспрос, его нутро вновь озарилось искрой ужаса, но решение было принято без промедления: следует позволить идее говорить, когда она будет готова. Успокоив себя, Первый смиренно принялся за речь, воспротивиться которой Третий был более не в состоянии:
  - Тьма создает новые голоса, они, подобно нам, будут нести свое благое бремя - Ее знания. Мрак натягивает наше нутро как струны, дабы мы могли знать то, что он желает поведать нам, дабы мы могли познавать его волю. Голосом Третьего мрак указывает нам. Потому внемлите и примите каждое из его слов. Возможно, равный нам уже слышит нас и знает, что мы нуждаемся в нем. Говори с нами! Прими голос - подарок сотворившей нас!
  - "Не понимаю, свод нуждается во мне? Что я могу сделать для идей?", - подумал Носитель, пытаясь возобновить сказанное равными за последние разговоры, но, застревая в пробелах слов, как в выбоинах на мощеной булыжником дороге, отказался от своего предприятия, уповая на возможность обрести понимание, почерпывая знание из дальнейших обсуждений идей.
  Спустя ожидание, отведенное на создание готовности к появлению нового равного, Первый, избиваемый волнами страха, принялся окликать далекого теперь для разговора Третьего.
  ?- Если верить его словам, тот, кого мы так ожидаем услышать, уже внимателен к нам, Первый, - сказал Второй успокаивающе.
  - Думаю, "Пятый" заговорил бы с нами, если бы был среди нас, - задумчиво ответил Первый, наградив еще молчащую идею именем, - Тьма, в своей неоспоримой мудрости, не считает нужным давать ему голос сейчас.
  Бдительный Четвертый с готовностью переспросил о причинах, которыми руководствуется тьма, запрещая идее говорить тогда, когда она более всего нужна своду. Первый, стремясь сохранить свои творческие силы, дал готовый, но верный, как проверенная десятком поколений микстура, ответ:
  - Воля Тьмы не ведома своду, идея становиться достаточной... то есть, достойной голоса тогда, когда Тьма признает в нем необходимость! - старший так же припомнил, что Четвертый присоединился к своду последним, потому, возможно, запомнил, что он ощущал, когда дал путь своему первому слову, но в молчании равного осознал, что требует от того слишком многого.
  В который раз идеи изменили главному делу, что, по словам старшего, поставила перед ними тьма - говорить. Но внезапно ледяную черную мглу пробуравил глухой шипящий звук. Звук напоминал сильный ветер - первый предвестник скорой бури, что, прорываясь сквозь густую листву, превращался в слабый шепот - жалкую тень настоящего себя. Но буря, представившаяся своду, принялась истово ломать мешающие ей ветви, и в скором времени в ее завывании послышались первые слова:
  - Ус-слыш- ште, - тяжело прошипел голос, - меня...
  - Мы слышим тебя, Пятый! - воодушевленно воскликнул старший.
  - "Нет!" - судорожно подумала идея. - "Это Я - Пятый! Не он, а я должен говорить со сводом! Это мое имя!".
  Свод притаился. Каждый равный рисовал себе то новое понимание, которое должен привнести Пятый. Каждый нежно поглаживал в своем возбужденном сознании вопросы, ответы на которые так страстно желал выведать у обладателя нового голоса. Лишь Третий пребывал в утомленном беспамятстве, чем возбудил к себе интерес пришедшей идеи.
  - Третий, - обратился Пятый, - ты можеш-шь слыш-шать меня?
  Речь нового участника свода смешала в себе ощущение боли преодоления преград и сладости наслаждения, он ласкал каждое слово и останавливаясь, давал себе возможность потянуть его, как сладкий нектар, что, тем не менее, обжигал горло жаром бурлящего кипятка.
  - Ты назвал равного нам по имени места, которое он занял в плане Тьмы. Долго ли ты внемлешь нам? - величественно обратился к обладателю шипящего голоса Первый, желая уберечь Третьего от лишних волнений, что бы имя его лишний раз не сотрясало мрак. - И почему ты говоришь не как мы?..
  - Я пытаюс-сь говорить с-с вами с-с первых ваш-ших с-слов. Лиш-шь с-сейчас мне это удалос-сь. Потому с-слыш-шу я речь равных с с-самого начала. А мой голос-с, - тон идеи стал мягче, как это бывает с голосом ребенка в рассказе о любимой игрушке, до искаженной шипением теплоты, - он такой же, как и ваш-ш, но я ценю с-свой дар больш-ше, чем вы, а потому украш-шаю его, - хотя украшения эти казались неуместными плевелами для остальных идей, они с легкостью смогли найти терпение к страсти, направленной Пятым на вещь, которую прочие перестали почитать особым даром, но стали принимать как данность.
  - Хорошо, - недовольно ответил Первый, - мы рады, что Тьма даровала тебе голос тогда, когда ты был нам так нужен. Теперь ты поможешь своду.
  - Но это не так, Первый, - скорбно проговорил Пятый, но тоном скорее высмеивающим, чем сожалеющим.
  - Что ты хочешь сказать, Пятый? Ты отказываешь в помощи равным? - угрожающе уточнил Второй.
  - Лиш-шь то, что я не тот, кому вы можете задать вопрос-сы, желая получить ответы.
  - Третий сказал, что знающий ответы заговорит следующим, - вымолвил Первый и потребовал подтверждения у Второго, на что тот ответил утвердительно.
  - Он говорил о том, что эта идея рядом, и в этом Третий дейс-ствительно прав, - Пятый говорил игриво, скрытая насмешка заставляла Второго испытать раздражение, ударившее в его нутро дробью, а Первого делала сосредоточенным и предельно внимательным к каждому слову шипящего, в то время как Четвертый просто был заворожен беседой идей, в которую не смел вмешиваться.
  Немного погодя, Пятый, предвосхищая длинную вереницу осторожных вопросов Первого и тайных угроз Второго, небрежно и нетерпеливо удостоил свод блеском укрываемого им сокровища.
  - Я с-спос-собен на то, что вы называете "видеть", - превосходство сквозило в его речи. - Я вижу тебя-я, Первый и тебя, Второй, я вижу вес-сь с-свод, и... - он затаился, выдерживая паузу, чем вынудил прочих испытать тревожное волнение, вид которого несказанно забавлял его, - и еще нес-сколько с-сотен тех, кого ты называеш-шь равными.
  - Обман! - не сдержался Первый и выкрикнул подозрение срывающимся голосом. - Это не может...
  - Что это значит? - хрипло осведомился Третий.
  - Не верь ему, он тщится одурачить свод!
  - Куда ему сравняться с тобой, Первый? - огорошил окрепший носитель встревоженного равного. - Если что-то не совпадает с воззрениями, которые предлагаешь ты - это не обличает слова обманом. Пятый, - Третий вложил в свою речь как можно больше теплоты, - прошу, продолжай говорить о том, что ты видишь... и как это, "видеть"?
  Под нетвердые запреты Первого Пятый сообщил своему защитнику, что рад видеть, как меняются принадлежащие ему краски того, чему свод дал название "нутро", чем еще больше изумил всех носителей, а Первого вынудил замолчать.
  - Нутро идей, - продолжал он, - похоже на пятно с-смеш-шанных крас-сок. Они пульс-сируют, меняютс-ся, текут, с-следуя неведомым для меня правилам, и даже вы меняетес-сь почти каждое мое с-слово. Это крас-сиво и чудно, но и вс-селяет опас-ску с-своей загадочнос-стью. С-сотни молчаливых коральков, игриво переливающ-шихся на темном полотне реальнос-сти...
  - Ты выдаешь свою ложь! - горячо воскликнул старший равный. - Мы черны, как и Мрак, давший нам голос и введший нас в этот мир!
  - Что знаеш-шь ты о том, какие мы? Твои измыш-шления делают тебя с-синим и с-серым, - настаивал Пятый, довершив сказанное хриплыми каркающими звуками, что шипом ударили по гордыне, укрывшейся за верой равного. - Но сейчас мои слова окрашивают тебя лишь в синий, так на тебя даже лучше смотреть, - равный продолжал потешаться над онемевшей от страха неопределенности и стыда идеей, даже верный Второй не решался вступать в спор.
  - Пятый... - натужно прошипел Первый и его еще не сформировавшуюся мысль, а также глухое кряхтение, доносящееся из-под одеяла мрака, прервал натужно вдохновленный голос Третьего.
  - Итак, ты не тот, кого мы ожидали?
  - Да. Я лиш-шь получил возможнос-сть заговорить раньш-ше него.
  - Но ты говоришь, что он здесь, среди нас, ведь так?
  - Я предполагаю, что он один из с-сотни тех, кто окружает нас-с, но мне неведомо, кто именно. Я ведь еще не с-слышал его, - податливо вел равный.
  - Ты можешь увидеть кого-то лишь если услышишь?
  - Нет, но понять, чье нутро говорит я могу пос-сле того, как услыш-шу его. Знаю, о чем ты желаеш-шь с-спросить, а потому с-сохраню твои с-слова при тебе: каждое нутро, извлекая из с-своего разума с-слова зас-ставляет крас-ски в с-себе забитьс-ся в легких толчках, с-словно те пытаютс-ся пробить чертоги нутра, которое заполняют. Боюс-сь это вс-се, о чем я с-способен тебе с-сказать, равный. И вам, с-свод, дабы мы были на равных, в понимании моих возможнос-стей.
  - Хорошо, я это принял, Пятый. Но, скажи, если ты видишь, то ты должен знать о полупрозрачной сфере, висящей во тьме недалеко от нас?
  - Да, я знаю о ней. Я знаю, что с-свод желает выяс-снить о ней как можно больш-ше.
  - Отвечай на вопрос! - твердо кинул Первый, и в ответ тьму вскрыли каркающие звуки, источаемые Пятым.
  - Я знаю этот мир как длинные ряды цветных переливающихс-ся пятен, зажатых с-со вс-сех с-сторон цельной тьмой. Но я не знаю ничего о том, о чем говориш-шь ты, равный, - ответ прозвучал почти с сожалением: желание принести больше ясности в мир, в котором проснулись идеи, не было чуждо для шипящего носителя, и он так же хотел многое выведать об этом месте, но старался быть аккуратнее с тем, о чем намеревается говорить, в отличии от прочих.
  Первый испытал удачи, снова заявив о том, что доверие к сказанному новой идеей может обратиться угрозой для всего свода, на что Третий, полностью выслушав речь равного, без промедления дал свой ответ:
  - Мне ведомо об этом мире, о идеях, и о себе очень мало. Но с самого своего появления я принял готовность прислушиваться к словам того, кого считаю равным. Я принимаю каждое слово, даже если не согласен с высказанной мыслью, ибо сказанное одним из нас может быть истиной, но и заблуждением. Нам не дано знать наверняка, а потому мы имеем исключительно веру в то, что говорим, и я верю, что если один из равных говорит нечто о себе или об этом мире - он заявляет это ответственно, этого достаточно, чтобы я принял сказанное им как одну из граней действительности, окружающей нас. Правда, которую дает нам Пятый - это правда его мира, мира, данного ему его даром, правда видящего, которую не могут в полной мере познать незрячие. И сейчас мы можем принять его слова, ища им подтверждение либо опровержение, или же продолжить спор, который, тем не менее, заберет у нас силы, которые мы могли бы потратить на более ценные размышления...
  Он кончил и идеи, силясь осознать услышанное, дали тишине затянуть коркой шрама рану их разногласий. Носители были готовы принять каждое слово Третьего, ведь доверие и убеждение - это все, что придает форму их знаниям о реальности, только согласие способно хлипкой нитью сшить все лоскуты сказанного равными. В штиле молчания один лишь Первый осмелился прошептать несколько слов: "Это так, Третий", - чем объявил о своем принятии нового равного.
  Напряженную тишину пронзил до боли спокойный голос Четвертого, который смог бы остудить даже вулкан пылающих чувств. Он более не мог сдерживать свой интерес, а потому, вкладывая в свои слова как можно больше учтивости, осведомился у Пятого, почему лишь тот имеет возможность видеть остальных и, получив заверения равного о том, что тот не владеет ответом, с готовностью задал следующий вопрос:
  - Как много идей ты видишь?
  - Великое множес-ство.
  - Тогда почему нас так много, а слово перед сводом держат лишь пятеро?
  - О деяниях Тьмы лучше спрашивать Первого, - отвесил жесткий голос Второго.
  - Нет, Второй, пусть идея говорит о том, что знает, - охладил пыл союзника Первый.
  - Ответ на это неизвес-стен мне. Вс-се идеи очень близки, хотя мы не с-спос-собны ощ-шутить тех, кто подле нас-с, порою мне с-сложно различить цвет нутра равного, с-скрытого за другим. Те, кого принял с-свод, близки в узких рядах идей, мы будто наколоты на нить, объединяющ-шую крас-сочные бус-сины в цветное ожерелье. Возможно, одна из близких нам бус-син и ес-сть тот, кого жаждет с-слыш-шать с-свод.
  Идея пыталась уловить смысл каждого слова Пятого, лелея тем самым ростки неопределенных мыслей и ощущений: - "Если нас много, то, быть может, я не та идея, которую ждут равные. И Тьма даст мне голос гораздо позже, чем мне хочется", - опасения заставляли нутро сжиматься, чувство особенности и необходимости для свода, что согревало ее, сводилось на нет, но в то же время опасения смягчали путы, в которые идея оковала себя: нет нужды размышлять о том, как она должна помочь своду в его потребностях, и эта мысль даровала слабое облегчение.
  - Это схоже с тем, что я представлял, - задумчиво протянул Третий.
  - Мудрая Тьма одарила существованием множество носителей ее слов, решая, когда дать голос каждой из идей, - подал свое объяснение Первый, скрывая бреши в предыдущих воззрениях и пытаясь утаить ошибки, сведения о ложности которых принес новый голос, одержавший имя "Пятый" - имя идеи, способной смотреть сквозь плотную стену пустоты. Хотя новая идея и не оправдала надежд свода, но подарила ему множество ценного для понимания истинного числа заточенных во тьме равных.
  Нутро идей во многом подобно могучей горе, находящейся в разработке жаждущими наживы шахтерами, которые при том, не имеют ни озаряющих пещеры ламп, ни согревающих своим теплом факелов. Оно таит в себе беспробудную неизвестность, что дает о себе знать редкими золотыми жилами, прорвавшимися из слоеной толщи каменного массива серого незнания. О многом новом идеи имеют удачу узнавать либо путем общего обсуждения, часто давая объяснения таких форм, которые хорошо вписывали новые воззрения в систему того, во что идеи готовы поверить, или же получая знания о себе путем собственных раздумий и опыта, построению личных догадок.
  Так, помимо скрытых мглою золотоносных скважин знания, стремящихся в верх и стороны из сердцевины серых гор, тяжелых путей их добычи и поиска вариантов использования, в виде рассыпчатого материала для мышления, построения умозаключений и суждений, нутро дает ценный дар ощущения. Этот дар облегчает познание интуитивно, безошибочно определяя верные двери дум, окромя того он открывает дорогу к другим сокровищам, названия которым: эмоции и чувства. Они же приводят в ускоренное движение неутомимый двигатель построения отношений, что сопровождают каждого носителя всегда и во всем, и словно маленького ребенка, подталкивают или же оберегают от опасного выбора, пока дитя не получит способности самостоятельно сказать "нет" или "да" и дать обоснование своему решению.
  Движение нутра идей обеспечивает их оценками того, что вокруг и в них самих, хотя носители не подозревают об этом, ведь изменение нутра остается для идеи поглаживанием, дрожью, уколом, а потому эмоция зачастую бывает скрытой даже в самом явном своем проявлении. Лишь Пятому дано рассмотреть отображение бури чувств нутра идей, и даже рискнуть предугадывать мысли, что тесно могут быть связаны с их видом.
  Заботливый мрак оплетал мягкими темными лоскутами все свои порождения, будто дерево, вынашивающее на крепких ветвях зеленые плоды, окаймляло их сочными листьями. В этой тьме томились скованные, беспомощные, слепые идеи и лишь малая их часть наслаждалась даром общения. Голос перепуганного и слабого сознания прочих, криком раздавался в замкнутых чертогах их нутра, обрекая всякого носителя на роль робкого заложника темного лона. Количество равных, наполняющих мрачную тюрьму, велико, но не должно вводить в заблуждение, кажущейся несметностью. То, что поведал Пятый в своем кратком рассказе, объединяющем в себе неумелое описание видимого им с момента, как только Мироздание вдохнуло в него разум, и спесь, раздуваемую в нем речами равных, а также желанием удивить и заставить прочих чувствовать неловкость, которую привносит его дар в мир свода; все это есть лишь преувеличенное обобщение истины, которое призвано потянуть за собой ощущение превосходства, тщательно засеваемого слабой идеей в мире равных. Линия же, ставшая крепкими оковами для носителей знаний Мироздания, объединила идеи в большую спираль, что тянется от одной идеи ко многим и во многом определяет роль и знание каждого, расположившегося на ней, о чем, впрочем, станет известно позже, а пока следует вернуть рассказ в былое русло.
  Идея с новой силой пыталась вступить в беседу с равными, стараясь докричаться до их ощущений, но звуки не покидали пределы ее нутра, каждое слово осадком печали оставалось в ней. Свод вновь рьяно обсуждал разрозненные мысли, где равные, в присущей им манере, делились далекими от истинного порядка вещей домыслами. Носители томились над вопросами о том, какие еще неожиданности может таить в себе Мироздание: "Тьма" или "случайность". Также, фиолетовая сфера раз за разом возникала в их разговоре, но с завидной быстротой забывалась, в виду ее настораживающей чуждости, усмотренной Первым.
  Страшиться ли чаша того, чем она наполнена? Не зная при этом отличий и сути тех жидкостей, что называют вином или молоком, водой или отваром. Будет ли противится фужер, если налить в него хмельной напиток, будет ли осквернен кубок, наполнившись болотной водой? Именно такими чашами и стали идеи, испытывая страх к тому, вместилищем для чего они по неволи стали.
  - "Я точно знаю, имя того, что окружает меня: черная пустота. Будь это просто место или наш творец, но это лишь наименование. Стоит мне в дальнейшем подумать о черном цвете, как тут же мое сознание напомнит мне, что черный - это то, где меня покинул сладкий сон. Мне сложно понять, почему Первый - это Первый, чем есть сфера и каково это: видеть, но теперь я знаю, что вокруг меня. Я не знаю, как я говорю, но ощущаю, что сказанное мною - верно и ясно, - размышляла Идея, заточенная в одиночестве за преградой, разделяющей ее и свод, так думали многие идеи, желающие говорить, но не имеющие сил или права на это.
  - Он был таким и прежде? - внезапно задал вопрос Четвертый, чем вырвал озадаченный свод из спокойного разговора.
  - Сфера стала больше! - воскликнул Второй, первым поняв, что произошло. - Что с ней, Первый?
  Первый сосредоточил ощущения нутра на сфере, пытаясь убедить себя, что та все такая же, какой и была, когда свод только узрел ее. Его нутро вновь проткнули ледяные иглы ужаса, но сейчас он был готов совладать с ними. Нутро его не лгало: фиолетовая сфера, загадочная и прекрасная, безмятежно висевшая в темном, пустом от любых других видимых вещей мраке, сейчас была в несколько раз больше. Осознание, что произошедшее было моментальным, ведь идеи не выпускали сферу из виду, раскаливали настороженность старшего добела.
  - Не знаю... возможно, тьма... - он хотел поспешно придумывать объяснение, что связали бы изменения сферы и мрак, но слова, застрявшие в его нутре, не несли в себе и толики облегчения, а потому старший по имени запнулся. Напряжение, одночасье повисшее меж идей стало отличной подготовкой для дальнейших событий.
  Сфера медленно приняла осевое движение. Немного погодя, она стала менять направление, а после начала растягиваться и раздуваться, будто что-то наполняло ее изнутри, хотя и поспешно покидало, возвращая сферу к предыдущему размеру. Растяжения и сжимания из ленивых и непоследовательных становились все более ритмичными, создавая лживое впечатление о их скрытой логике и целесообразности. Размеры шара достигали громадных размеров, с последующим медленным сжатием, чем создавалась иллюзия вдоха и выдоха. При том место имели изменения, схожие с прыжками, в которых сфера стремительно становилась большой, и стремительно ныряла в предыдущую форму.
  Идеи изумленно следили за трансформациями сферы, вкушая звуки равнодушной тишины, источаемые безразличной к происходящему тьмой, как вдруг ее поспешил взорвать хриплый вскрик Пятого, которого в момент первого из сильнейших увеличений сферы охватил ужас. Идея даже практически перестала протягивать слова.
  - Нет! Что с-с ним? Что с-с ним проис-сходит? - страх Пятого привлек внимание всего свода, но идеи были осторожны в вопросах.
  - Сфера меняется, - констатировал Третий.
  - Нет!..
  - Что ты видишь, Пятый? - с ноткой заботы и участия решился задать вопрос Первый.
  - Она не должна... не должна так изменятьс-ся! - пролепетал Пятый.
  - Мы не понимаем, что происходит со сферой.
  - Нутро идеи! - жалобным голосом протянул носитель, на что встретил вмиг изменившийся тон Первого, что звучал жестоко и требовательно, лишившись всякого сочувствия.
  - Говори, что видишь, Пятый! Какие бы образы не раздирали тебя - это воля Тьмы! Говори!
  - Она... нутро... цвета... - растерянно мямлила идея, дрожа в тисках меж образами увиденного и натиском равного, на что Первому снова пришлось подбодрить ее словестными тумаками. - Нутро, ее нутро рас-стет и уменьшаетс-ся, рас-спирается чем-то, рас-сталкивая идеи вокруг с-себя! Возвыш-шаясь над ними! Нутро переливаетс-ся... крас-сный, как много крас-сного! Больно, не могу, не хочу видеть!
  - То, же, что происходит со сферой, - осторожно прошептал Второй, - нутро идеи меняется так же?
  - Это очевидно, Второй! - резко кинул Первый. - Нам остается ждать. Есть нечто общее между идеей и сферой, возможно, это тот, о ком упоминал Третий. Тот, кого мы ждали шестым. Ожидайте, - повелевающее продолжал он, одним лишь голосом сдерживая любые потуги равных заговорить или перечить его словам, - и лишите могучий лик Мрака и меня от необходимости созерцать ваши сомнения! Тьма несет нам дары, а мы разбегаемся от ее поступи подобно грязным крысам!
  Первый ощутил раздражение: слабость Пятого оказала на него неожиданное недовольство собой. Он - Первый, не лишь только по имени, но и по праву говорить, ведь он - первый носитель голоса своей матери, тьмы, вдохнувшей в него знание и слово, почему же он трепещет перед каждым дивом, что она открывает его уму. Но она ли дарит эти чудеса? Ее ли это творения? Но чьи же еще, ведь только тьма имеет власть создать и власть разрушить? А что если она пытается предупредить свои порождения, что бы они смогли защитить ее чуждого ей, а он, Первый, глух к ней и делает ее подсказки напрасными? Или Тьма испытывает его, и хочет знать, насколько он понятлив и верен ей, и насколько ее порождение, пришедшее в виде сферы, способно сеять вздор и распри среди равных.
  - "Что бы я не сделал, я сделаю это только для Тьмы", - подумал он перед тем как полностью оторваться от своих раздумий, ведь получить толику его внимания уже некоторое время старается Четвертый, сотрясая тьму именем Первого.
  - Почему он остановился? Почему вы молчите? - почти жалобно вопрошал Четвертый.
  Первый нехотя устремил свое нутро на фиолетовую сферу и с горечью отметил, что та действительно прекратила движение, от этой мысли напряжение в нем возросло, сфера стала больше чем прежде, а причины ее изменений все так же оставались скрыты.
  - "Там что-то происходит", - размышлял он, - "Возможно Пятый знает", - но Пятый смолчал в ответ на короткий и скупой вопрос равного. Первый все еще временил с принятием решений, ожидая, что скажет идол, водруженный им на стену его темницы.
  Голоса и сознание своей несостоятельности порождали в нутре Идеи зуд, - "Они говорят, продолжают говорить, хочу перестать их слышать. Почему я не могу перестать их слышать? Я хочу немного подумать, я хочу побыть подальше от них, они мешают. Почему они стали говорить так громко? Так раздражающе громко, они ведь были тихими, а теперь будто вопят прямо в мое нутро!", - Идея утопала во внезапно наполнивших ее мыслях, так странно и больно звенели они в ее разуме, будто железные монеты ударяли о медный купол, сначала по одной, а затем целыми пригоршнями. На фоне этого внешние звуки казались такими неуместными, такими издевательски лишними.
  Боль неторопливо сверлила Идею, словно желала сделать все как можно нежнее, постепенно, или же, с другой стороны, хотела насладиться каждым мгновением пытки, отсрочивая настоящие мучения подобно десертному блюду. Очередное испытание лавиной спустилось на нее, слова равных отдалились от рассудка Носителя, их вытеснял глухой шум, беспрерывный звон, разливающийся в ранимом уме.
  Видимое Пятым было ничем иным, как образами пламени, языки которого терзали нутро Идеи в приступе безжалостной агонии, алые блики красок маленькими взрывами искали для себя выход вовне, становясь невыносимо яркими перед тем, как потухнуть и дать ход следующим искрам. При виде изменений Идеи равный хотел скрыться, перестать видеть, ведь он так же мог чувствовать отголоски переживаемой ею боли, но не смел, что-то внутри заставляло его ощущения припасть к образу нутра равного, - "Как ей больно...", - мысленно стонал он, - "эта боль во мне".
  Во время страданий Идеи нутро Первого обрело почти смолянистый цвет, теперь он частично был похож на то, что рьяно восхвалял. Черный цвет был редким для нутра идей и в разуме Пятого он откликнулся страхом, который тот не испытывал ранее ни к кому из свода. Вид Первого сковывал, страх одновременно диктовал желание припасть в акте услужливого раболепства, но также и заставлял молчать, чтобы защитить себя от расспросов равного и необходимости подбирать "правильные", удовлетворяющие того ответы.
  - Пятый! Пятый! - повторял грозный голос. - Ответь мне. Пятый!
  Стоило боли немного отойти, как нутро Пятого сжалось в ледышку, лишь он осознал, кто желает слышать его с нарастающей настойчивостью.
  - Что видно с-своду? - уточнил Пятый, вкладывая в сказанное всю возможную учтивость своего тона.
  - Сфера прекратила изменения, - отчеканил Второй. - Она застыла. Ты говорил, что нутро какой-то идеи тоже изменялось?
  - Да, но... с-сейчас оно с-совершенно безмятежно. Только лишь цвета, наполняющ-шие ее нутро...
  - Что с ним? - резко и настойчиво осведомился Первый, его слова зловещим эхом раздались в нутре Пятого, сейчас этот голос был голосом нетерпящего малейших отлагательств капитана, знающего, какие сведенья нужны ему от подчиненного лазутчика.
  - Цвет его нутра алый, как и при изменениях, - начал Пятый, чувствуя прилив решительности, - но ес-сли раньш-ше яркие крас-сные пятна были разрозненны, с-сейчас они охватили почти вс-се нутро равного!
  - Я нечто ощущаю, - озабоченно воскликнул Третий.
  - О чем ты? - переключился Первый.
  - Крик. Что-то произойдет. Скоро.
  - Я готов... - с вызовом отозвался распаленный услышанным старший. - Я готов, ко всему! Ко всему, что ты подаришь нам, Тьма...
  Идея, раздираемая стремящейся покинуть ее чертоги свирепой болью, что птенцом, рвалась из защищающей, но в то же время сковывающей скорлупы нутра, томилась, от нарастающего внутри нее волнения.
  - Сейчас! - хрипло вскрикнул Третий и за его словом последовал оглушительный визг, будто пар от кипящей воды нашел выход сквозь тонкие бреши в земле, таящей под собой гейзер. Крик превратился в оглушительный вихрь, что, погодя, сменился бурей гортанного хрипа.
  - Смотрите! - еле сдавливая удивление сказал Второй. - Смотрите на сферу!
  Фиолетовая прозрачная сфера приняла более насыщенный цвет и издавала сияние, впору монотонному хрипу, сопровождающему его. Помимо того, что сфера стала больше, в сравнении с прежними ее размерами, более она не была застывшей картинкой на черном фоне, теперь она совершала медленные обороты, подобно тому, как в момент начала своих изменений.
  Тихий, монотонный звук продолжал звучать во мраке. Новый голос получил право быть услышанным сводом и каждый успел мысленно обратиться к нему, наградив новым именем, но все оставались терпеливы и немы к новоиспеченному равному. Третий колебался, его ум и нутро обволакивало предчувствие нового шторма. Он предусмотрительно, не искушая удачи в общении с истощенной идеей, обратился к молчащему Пятому.
  - Пятый, что ты видишь?
  - Он справился со страданием.
  - И что с ним теперь?
  - Теперь ему лучш-ше... - ответил носитель и вой прекратился, расступившись перед побегом неумелой речи.
  - Боль. Конец. Голос... - прохрипел Шестой.
  - Ты теперь среди нас! - торжественно прорычал Первый, предвкушая новые знания, которым суждено желанной прохладой лечь на ссадины ярости, возникшей в нем ранее.
  - Первый, мое нутро снова ощущает... нечто, - поспешил сообщить Третий.
  - Ты мешаешь моему торжеству, - ощетинилась идея. - Я приветствую новый голос, данный Тьмой! Молчи, Третий! Шестой, продолжай говорить, свод жаждет слышать тебя!
  Оба равных ослушались старшого: Шестой замолчал, а это побудило Третьего смело ввязаться в разговор, право дирижировать в котором Первый чувствовал исключительно своей привилегией.
  - Пятый, как выглядит его нутро сейчас?
  Первый решил не препятствовать своеволию, хотя раздраженно отметил этот факт про себя. Пятый робко изложил равному все в мельчайших деталях, вырисовав в воображении того каждое пятно нутра Шестого, выделяя алые стигмы, стремительно растворяющиеся в игре желтых этюдов, тянущихся мягким светом по нутру Идеи.
  - Это ничего не даст своду, - проворчал Второй.
  - Свод должен заботиться о своих голосах, что бы они могли славить тьму, не так ли, Первый? - мягко осведомился Третий, чем неожиданно охладил пыл равного.
  - Заботиться. Да... да, - ответила старшая идея и в ее голосе зима злости встретилась с весной благодушия, возвращая носителя в мир навязчивой рассудительности и слепой уверенности. - Возможно, равный хочет связать мысли в более четкие... м-м... предложения, которые станут достойны Тьмы.
  - Его цвет крас-сив, - непроизвольно простонал Пятый, - его с-сияние, разгоняющее мрак...
  - Разгоняющее мрак... - отрешенно повторил Первый.
  - Первый? - непонимающе обратился Второй.
  - Некоторые из голосов свода не способны принять реальность: Мрак невозможно "разогнать", есть только Мрак, остальное - ложь. Лишь Мрак привносит и только Мрак выбирает, что он сотворит. Что бы тебе не привиделось, Пятый, оно не способно создать брешь, в теле Тьмы, дарившей нам существование, ничто не имеет такой власти, - ответил носитель и направил внимание нутра на фиолетовую сферу, безмятежно кружащуюся в угрюмом, угольно-черном зале. - Мы же, ослепленные непринятием, мечемся в поиске того, что должно опровергнуть наш исток, мы ищем повод, чтобы сеять противоречия, мы спорим, чтобы наполнять гул пустоты в себе чем-то кроме боли, отказываясь прийти к согласию и принятию. Мы ошибаемся.
  Противоречия, о которых говорил Первый, были близки и Идее, хотя и отличались от того, на что он сетовал. Ей дано долгожданное имя, ей дан голос, который, тем не менее, не несет в себе былого стремления привносить новое в свод и черпать из него нечто для себя. Бремя боли сменилось штилем в ощущениях, нутро Шестого утопло в перинах безразличия, что не несло в себе и крупицы облегчения, но чувствовалась ноша, что против понимания и воли Идеи, легла на нее, и вес ноше придали слова Первого, отсрочивая миг, когда Идея будет готова говорить, или говорить с желанием. Изменился ли этот мир? - "Нет", - дал Носитель себе скорый ответ: - "Появился лишь голос, мой голос, который я не желаю использовать, и имя, и мысли, которыми не желаю делиться. Неужели мне придется говорить с теми, кого теперь не желаю слышать, с теми, на чьи вопросы желаю ответить молчанием. Еще и сфера, теперь я чувствую это. Я понимаю, мое нутро для нее, как скорлупа для ядра ореха, не пытается ли он уничтожить меня? Не пытается ли Тьма разбить меня, чтобы достать из моих остатков то, что принадлежит ей. Ведь что бы достичь зерно, новый зачаток, нужно сперва разрушить плод, поглотить его или сгноить, что если это моя участь?", - тревога нутра идеи не была сильной, слишком слаба, для порождения бури паники, которая могла бы укрыть идею волнами отчаяния, но достаточна, чтобы порождать саднящие мысли.
  Интуитивно понимая и принимая выгоды от своего истомленного состояния, Шестой решился побудить разговор так, чтобы в первую очередь попытаться защитить себя от нежелательных вопросов и воздействий:
  - Пятый, я не могу до конца понять, каким я представляюсь тебе сейчас? - притворно увядающим голосом обратился Шестой, заставляя прочих внимательно прислушаться. - Мое нутро смешало множество цветов?
  Озадаченный вопросом равного, Пятый кротко молчал, сам не осознавая того, что ждал внешней команды - позволения говорить, и лишь Первый, не понимая необходимости своих слов для равного в этот момент, доброжелательно кинул ему, - "Скажи, Пятый, это важно для свода", - как нутро носителя вспыхнуло радостью, точно верного пса ласково подозвал хозяин и носитель с готовностью ответил на вопрос, пытаясь говорить быстро, и по возможности сохраняя слова привычными для всех.
  - Ты похож на блес-стящий янтарь, купающийс-ся в белых лучах яркого с-света, но с-сейчас ты тус-склее, чем раньш-ше. Твоя алая боль ос-сталась на лике нутра мягкими рыжими чертами, - сказав это, Пятый почувствовал, как былой восторг стал стремительно бледнеть, а услужливая слабость грязной лужей растекаться в нем. - Но ты вс-се равно получш-ше, этих с-серо-с-с-синих пятен, - добавил он, описав остальных равных, и, пытаясь скрыть стыд, вызванный осознанием своего положения, зашелся в хриплом, близком к крику ворона хохоте.
  - Спасибо... Пятый, - сухо ответил Первый, на что получил незамедлительный ответ:
  - Не с-с тобой я говорил и в твоей похвале не нуждаюс-сь!
  Предупреждая ответный словесный удар Первого, который, тем не менее, даже не подумал обратить на этот выпад внимания, в разговор вернулся Шестой.
  - Благодарю, Пятый. Для меня важен твой ответ, особенно после моей длительной оторванности от свода.
  - Кроме тебя здес-сь ещ-ше с-сотни идей, - огрызнулся Пятый, давая понять о своей недоступности для разговора, как равного для равных.
  - Ты должен знать, что свод нуждается в твоих знаниях, Шестой, -озвучила старшая по имени идея волнующие ее слова.
  - Думаю, мой разум слаб, для поиска ответов на ваши... на вопросы, интересующие свод.
  - Да, Пятый говорил о боли, раздирающей тебя. Разуметься, твоему нутру и разуму необходимо почить.
  - Первый, готов ли ты слышать то, что может противоречить твоим заблуждениям? - ехидная шпилька Третьего не достигла цели, и старший лишь в который раз упрекнул того в сомнениях. - Но сказанное может быть сокрушительным для тебя.
  - Тьма дарует новое при готовности свода к этому, если Тьма даст нам нечто, что станет вразрез с нашей верой, это значит, что мы обязаны по-новому осознать Ее величие.
  - Где нет знания, там рождается заблуждение, Первый. А ты не хочешь знать, тебе нужны материалы для построения убеждений в удобной для тебя форме.
  - Нет нужды знать, когда можешь понимать.
  - Понимать?
  - Я понимаю, кто нас создал. Я понимаю, для чего мой голос звучит во тьме. Я понимаю, что прочный фундамент моего мира - это наша Великодушная Мать, и Она дарит мне понимание в своих творениях.
  Третий ощутил непреклонность оппонента и цену безнадеги каждого слова, потраченного на его убеждения, его же продолжало грызть далекое и слабое чувство приближения неотвратимого, а свод натужно ожидал готовности нового голоса привнести знания в их мир.
  Прозрачная сфера медленно кружила в нутре Шестого, отбивая тихий такт волнения его ума, результат ощущения наставшей неловкости. Былая боль прошла бесследно, даже следы ее, как порою бывает с телесными существами, не оскверняли собой нутро идеи, что будто сиянием ярких лучей светила, восставшего из пены утихшей бури, очистилось от следов страданий.
  - Шестой, как много из сказанного нами ты имел возможность слышать? - задал ставший традицией, но все еще внезапный вопрос Четвертый.
  - Я, - он вложил в голос всю слабость, на которую был способен, - внимал каждому слову свода еще до того, как мы одержали это имя, как и Пятый. Лишь в те моменты, когда я был оглушен болью, мое сознание становилось глухо к сказанному вами. Порою мне сложно давались предлагаемые сводом истины, потому прошу вас быть терпеливыми ко мне и возможностям моего понимания.
  - Тебе уже ведомо, какими знаниями желают обладать равные больше всего? - продолжал свою работу Четвертый, ощутив момент большой сговорчивости Шестого.
  - Сфера. - Четвертый промолчал. - Вы многое говорили о ней.
  - Ты слышал о том, что происходило со сферой, когда боль окутала тебя сполохами, о которых говорил Пятый?
  - Нет, Четвертый, - смиренно и честно ответил Шестой.
  - Пятый, расскажешь ему?
  В ответ равный отвесил звучное "нет", заметив при этом, что остальные участники свода не хуже смогут поведать эту историю. Идею обуревал дух несогласия со всем, что может или могло задеть ее уязвленную гордость.
  Ощутив грозные ноты голоса равного, могущего видеть прочих в кромешной тьме, в разговор спешно вмешался Третий. Как бы нехотя, он начал рассказ с момента, когда идеи впервые заметили сферу и небрежно быстро, словно выбирал моменты интересные лишь ему, восстановил в памяти хронологию превращений сферы, что заставляли свод испуганно трястись, сдерживая мыли, что бы те не прорвались во тьму стонами слабости.
  - Когда говорил Пятый, своду стало ясно, что каждое изменение в сфере отражалось в тебе новыми изменениями - картинами жестокости силы, рвущей твое нутро. Главные изменения были в том, что нутро, принадлежащее тебе, становилось громадным, когда расширялась и сама сфера.
  - Хорошо... Мне ясно, что это видел свод. Как и то, что изменения моего нутра созерцал Пятый, но, Третий, я не вижу сферы. Я не вижу ни ее саму, ни сияния, о котором ты и равные нам говорили раньше.
  - Когда сфера перестала меняться, твое нутро стало сменять цвета, избавляясь от алого...
  - С самого начала я думал, что свод ждет именно меня...
  - И я ощущал это. Я испытывал боль, вместе с тобой, после чего мой разум породил знание того, что тот, кто близок к сфере, среди нас. Это был ты.
  - Ты говорил, что тот, кто сможет многое сказать о сфере, среди нас, -спешно поправил его Первый.
  - Я знаю, о чем говорю, - оголил недовольство Третий.
  - "Нет нужды с ним припираться", - подумал Первый и обратился к Шестому, уважительно, но в то же время требовательно. - Он говорил, что именно ты, Шестой, знаешь о сфере, о том, как и для чего она явилась. Это дар Тьмы нам, идеям? Или нечто другое? Что? Не достойное нашего внимания или враждебное? Сорняк нашего мира?
  - Я-я... - протянул Шестой, подбирая слова, пытаясь словить сдерживаемые блеклые воспоминания чего-то утерянного. - Мне это неизвестно, Первый, - словно с выдохом сожаления закончил он.
  - Возможно ты ощущаешь что-то странное?
  - Я не уверен...
  - Ты должен... - с напором продолжал равный.
  Разговор уткнулся в тупик, когда Третий спешно прервал старшего по имени, обращаясь к Пятому:
  - Пятый, какого цвета твое нутро?
  - Не понимаю тебя, - с легкой заминкой, изумленным тоном ответилтот, будь у него брови, они бы в миг подскочили, сбивая в складки полотно чела.
  - Ты видишь свое нутро? - задал он вопрос напрямую.
  Пятый молчал, утаивая ответ от свода, на что Второй раздраженно заметил:
  - Он не видит своего нутра. Нет нужды его ждать, Третий, продолжай.
  - Если Пятый не способен увидеть цвета своего нутра, то Шестой, - идея запнулась, выдержав напряжённую паузу, - он не может видеть то, что находиться в его нутре.
  - Третий? - неодобрительно вопросил Первый, но равный не обратил на него внимания и торопливо продолжил.
  - Направь свои ощущения вовне, Шестой, что там?
  - Там... пустота, - недоумевая ответил он.
  - Где?
  - Вокруг меня. Я правильно тебя понимаю?
  - Хорошо, - растерянность, сквозящая в голосе Третьего, постепенно сменялась решительностью, - ты в силах направить ощущения нутра на то, что вокруг. Что говорят твои ощущения?
  - Третий, боюсь, мне сложно понять, о чем ты.
  - Направь разум... направь его в сторону своего нутра. Ощути, его движения, ощути изменения в нем, ощути, как...
  Третий продолжал говорить, и идея завороженно плыла по восставшей ровной гладе его голоса. Тон превосходства, небрежности или злости, царивший в речах носителей в последнее время, сменились медленной гипнотической мелодией, что то и дело прерывалась тихими завываниями, чарующе окаймляющими каждое новое высказывание равного.
  Шестой приготовился следовать советам, звучащим от равного. Он знал, как не единожды тот сообщал своду о своих ощущениях и как новые голоса становились подтверждением его слов. Эти мысли поселяли доверие в разуме идеи, и она безропотно следовала за ведущим ее носителем. Спустя некоторое время, голос Третьего стал далек от сознания Шестого, на самом деле, равный попросту замолчал, как и прочие, застыв в ожидании результата от своих сотворенных вслепую усилий, но слова его далеким эхом продолжали жить в овитом туманом разуме Шестого.
  Идея в третий раз вошла в чертоги сна, только сейчас она полностью понимала себя, понимала, что ее ощущениям представляются длинные зеленые рукава цветов, плоские и твердые, сжавшие ее в тесных объятиях. Цвета принялись живо таять, оголяя стену полную смолянистого блеска черноты, будто снег, тая ранней весной, оголял влажную землю, так и цвет, исчезая, проявил свое грубое основание. Под идеей в момент раздался сполох бледного света, лиловый луч озарил пространство слабым сиянием, что повлекло за собой появление фиолетовой скатерти, создавшей видимый горизонт с захватившим каждый закуток сна мраком. Но, лишь скатерть достигла невидимого предела, как направилась во мглу, растворяясь в ней без остатка.
  Образы затанцевали в безумном вихре. Шестой напряг все струны нутра, натягивающие его ощущения: он всмотрелся в кромешную чернь, в которой пульсировал жизнью маленький блеклый плод. В своих контурах этот плод будто ломал черноту вокруг себя, перекраивая и жуя, делал ее своими частями, он поедал ее, жадно кромсая и дробя непригодный для поглощения монолит. Сфера росла, и идея видела это плавно сменяющими друг друга рисунками, как внезапно на поверхности сферы стала различима красная точка, она приближалась с каждой новой картиной, становясь больше и отчетливее. Момент и картина замерла, еще момент и точка всколыхнулась, точно покрывшись движением волны, похожей на ту, что создает камень, лизнув шершавой поверхностью гладь воды. Волна набирала движение и вскоре сотрясла бледную сферу, после - устремилась во тьму, искажая ее быстрым валом. Рябь бросилась в сторону идеи, искривляя все вокруг так, что Шестой был вынужден в смятении от необратимости бедствия отвести свое нутро, дабы избежать видения, как вдруг все исчезло.
  Лишь стремительная зыбь дошла до видящего ее, как в сознании идеи роем загудели оживленно сменяющие друг друга возбужденные голоса, обрывающие слова и даже обрывки слов друг друга. Голосов становилось меньше, и вскоре их стало всего несколько: вполне понятные, облачающие мысли в правильные формы, идея узнала их и ее нутро озарилось радостью встречи.
  - Он появилс-ся! Появилс-ся! - радостно хрипел Пятый, дав себе волю.
  - Сфера стала прежней, - моментально констатировал Второй, как бы подтверждая слова равного.
  - Шестой, поговори с нами, - тревожно подхватил Третий, ознаменовав ожидание среди свода.
  Шестой молчал, приходя в свое сознание и нутро. Слова равных звучали для него и достигали его сознания, словно преодолевали стенки мыльного шара, в котором идея была вынуждена очутиться. Свод стиснул зубы, сдерживая любые слова. Даже Первый, в попытке развеять ужас, во время произошедшего с равным, скрывался в молчании, под криками и возгласами равных, лелея при этом собственные идеи, объясняющие происходящее.
  - Что произошло? - обратился Шестой к своду.
  - О, Тьма, я думал ты забрала этот голос, - взмолился Второй, а грубость его голоса приняла обличие хрипловатого баритона.
  - Это невозможно! - восхищенно воскликнул Третий, обнажая довольство собой. - Ты пропал, Пятый не видел тебя, а сфера стала просто громадной! Все благодаря мне!
  - Ты мог навредить ему! - отвесил грубый голос, чем вовсе не смутил равного.
  - Ты, как и я! Ты и я, Шестой, мы так схожи. Твое нутро способно к невероятному, как и мое!
  - О чем ты, Третий?.. - недоверчиво переспросил Шестой.
  - Я помог тебе, помог твоему нутру. Я ощущал это! Ощущал! Ты смог покинуть нашу тюрьму, ты покинул тьму! Что ты видел, что?
  - Я... - хотел ответить Шестой, но осекся. Идея осознала, что не способна вспомнить чего-либо, из увиденного, она четко понимала, что нечто происходило, но ее память не несла в себе и толики образов, которые она имела возможность узреть, - я... я не помню.
  - Как это? - озадаченный очередной невероятностью, осведомился Третий.
  - Не знаю, Третий.
  - Что ты ощущаешь, Шестой? - прозорливые слова Четвертого выбили идею из замешательства.
  - Я ощущаю, что я должен нечто помнить, но я ничего не помню...
  - Помнить что?
  - Там были образы, были ощущения, и я их должен был знать, но в какой-то момент они... они покинули меня.
  - Покинули? - переспросил Третий.
  - Да, будто знания были, но внезапно пропали без следа. Сфера... - и тут Шестой безвольно, как бы вскользь и с долей грусти промолвил, - поглощала тьму вокруг себя.
  - Что? - удивился Первый.
  - Поглощала, она ела ее, да... - Шестой в миг переменился, его голос стал криком фанатика, летящего на копья в желании защитить реликвию своей веры. - Сфера избрала меня! - крикнул он, и разумом понял, что не может себя остановить, и что слова исходят от него сами, вне его желаний. - Я вместилище для нее, я - сундук для этого ценного камня! Камень, камень, ка... Нет! Жемчужина! Жемчужина, жемчужина... - он повторял слово раз за разом, попытки вырвать или перекричать идею со стороны равных разбились водой о скалы. - Я ощущаю. Гладкая. Тонкие изгибы. Я ощущаю. Третий, это непередаваемо. Мы едины. Одно целое. Я и...
  И он говорил, говорил много, громко, подобно странствующему лекарю, посетившему очередной зажиточный городишко, но, в отличии от жаждущего пригоршней меди и серебра целителя, Шестой нашел в себе силы замолчать. Скрытая воля обратила ощущения носителя на бурю его нутра. Жемчужина ласкала идею, приятно поглаживала изнутри, будто пытаясь успокоить, но внезапно нечто с силой сжало Шестого, нутро напряглось, высвобождая новый виток боли и изнеможения.
  К удивлению свода, сфера поддалась новому дивному движению. "Жемчужина" медленно, преодолевая сопротивление нутра равного, не желающего отдавать порожденное в его чертогах, покидала его. Она то выгибалась в диск, то растекаясь в лужу, покрываясь частыми волнами, то искривлялась столь сильно, что менялась до полной неузнаваемости.
  Мгновение, еще одно, и нутро Шестого явило прекрасное и яркое фиолетовое сияние, которое в мгновение своего отъединения от Идеи вспыхнуло ярчайшим и прекраснейшим светом, которое когда-либо еще раз увидит Мироздание.
  - Пусть черный мир примет плод семени, зароненного им, - безвольно и натужно прохрипел Шестой, - прими свое творение! Жемчужина...
   
  Головоломка
  Я всегда думал, что всякая тропа ведет только вперед, что кочки и бревна, встречающиеся на ней, остаются за спиной, а перед взором раскрываются зеленые лужайки и взмахи крыльев величественных птиц.
  Но тропы обладают своей жизнью, они дышат тем, что происходит на их избитом грунте, они растут под присмотром случайных путников, кто оставляет свои следы в их грязи. Нередко тропы вращают свое бытие в коловороте повторяющихся историй.
  
  ***
  Перстни и кольца, коль они ладные, представляют собой гладкий круглый предмет, середина которого пуста. Попросту зияющее отверстие, обрамленное ободом материи.
  Многообразие этого предмета разит своим количеством: разноцветные и разноформенные камни, витиеватость или целостность всевозможных узоров, рельефов, фигур и образов, отличность древесины или металлов, становящихся фундаментом этого украшения, и многое, на что способна созидающая сила: необъятная фантазия, перед которой восстала цель создания нового изысканного произведения.
  Их значение для существующих крайне велико, в особенности как части быта: кольцо, покачивающееся в носу вьючного быка, перстни господ, купцов и прочих, для кого существенно подчеркнуть свою состоятельность, либо принадлежность к равным по статусу и ремеслу, что становиться возможным подтвердить наличием столь простого, но в нужный раз видного аксессуара. Кольцо - незаменимый атрибут многих церемониалов и традиций, призванных обеспечить порядок и устройство жизни, на определенном клочке земли, или же ритуалов, что в системе извилистых дорожек обрядов таят в себе огромное значение, порою роковое и холодящее телесные жидкости.
  Но вопросы о кольцах еще множество раз повстречают нас на строках истории, потому вернемся к первому из них: где исток и исход у привычного нам колечка?
  Дай я гладкий блестящий, зияющий желтизной перстень и пообещай его в награду, задав этот вопрос существу, желающему поскорее избавится от сфинкса в моем лице, или же тому, кто утратил склонность к длительным раздумьям, или же обычному простаку, то каждый из них мог бы приняться за поиск щербинки или подсказки на поверхности кольца, не вдаваясь в его суть. Итогом могло стать бездумное: "Нет у кольца ни конца, ни начала. Целое оно, вылито и остужено. Кольцо мне в уплату! Иль солгал?". Но не такого решения ожидает награда.
  Давай немного порассуждаем о жизни этого кольца. Да, именно, этот кусочек материи имеет свою историю, историю своего рождения и загадку своего исхода.
  До того, как стать изделием, оно, должно быть, было частью очищенной драгоценной руды, попавшей в бережные пальцы мастера-кузнеца. К нему руда нашла дорогу от купца, пытающего удачи в обмене и продаже, занятого в ремесле снабжения городов ценным металлом. Купец же мог его раздобыть у золотоискателей, разрабатывающих каменную почву и толщи гор. Руки горняка забирают руду из лона тверди, бережно вырезая ценные ломтики острием клина и кирки. А в каменной почве будущее кольцо было заложено с появлением сущего...
  Что же касается приблизительного исхода этой безделушки? Повстречает ли она новую печь и станет частью иной драгоценности, будет утеряна в море или песках суши, либо же канет в пылающее лоно вулкана, став жертвой стремления испуганных существ, усмирить всеядное жерло? И не известно сколь много времени пройдет, пока вышедшее из чрева мира, вновь обратится в его часть.
  Вот две стороны существования этого предмета: его истинные начало и исход. Они не сокрыты в его теле, но утаены в сущности того, что наполняет его.
  Извечными же остаются вопросы: откуда взялась руда, что слепила кольцо нашего бытия? Частичка какой силы сокрыта его блеском? Сколь долго мы будем обречены искать щербинку на его ровной поверхности?
   
  Глава 2. Тиара темной стали
  Я всегда думал, что черные углы могут таить угрозу. Что покрывало тени прячет в себе то, чего стоит опасаться, будь то злодей, демон либо неупокоенная душа.
  Но если там и вправду есть нечто, и оно все еще не дало мне о себе знать. Значит ли это, что оно попросту боится меня?
  
  ***
  Свет сферы, покинувшей чулан нутра Идеи, остепенился и вновь стал блеклым. Каждый носитель ощутил неожиданное облегчение и свободу, каждое нутро, стиснутое и связанное невидимым арканом, скинуло его. Хотя темница равных все еще была темна и пустоты ее заполнялись молчаливыми призраками, Пятый завороженно созерцал дивный вид, прекрасный танец во тьме беззвездной ночи: мерцающие мотыльки, ровно пушинки, сорванные с одуванчика озорным ветерком, засеяли свою колыбель и свой дом, наполнили бездну неумелым движением.
  Яркий луч, рассекший ярким острием нутро Шестого, извлек из его незримых недр спелый плод, и, на короткие мгновения озарив всю безмерность пустого мира, угас, заключая остатки величия в потускнелой сфере.
  Идея не смогла узреть сполох, исходящий из нее, но и не была ослеплена и ошеломлена его могуществом, а потому на короткий миг пред ней предстали, окружающие ее блекло-розовые силуэты сотен равных, что будто в глубоком поклоне склонились перед Жемчужиной - новой царицей этого мира.
  Боли не было, но это была лишь видимость: так казалось под действием сильнейшего из известных дурманов - ощущения собственного гения, в котором Шестой с готовностью растворился. Его нутро и разум враз стали непригодны для терзаний, восхищение стало его щитом, а лишь Жемчужина освободила его лоно, как ум погрузился в безмятежность и слабость, стирая каждую щербинку и ранку, которую лишь смела бы оставить мука в его памяти.
  Другой говорившей в своде идей так же было заказано наслаждение красотами рождения Жемчужины. Пятый точно сквозь пелену и заслонку легкой пыли созерцал блики радости, блаженства и восторга, что горстью золотых монет засияли в каждом носителе, которого коснулся свет. Злато нутра равных раскалилось, всего за пару мгновений дойдя до белизны, цвета столь яркого, что он мог бы сравняться лишь с белизной девственных гор, окутанных в чистейшие снега, и как снежинки, в какой-то миг они разлетелись, разрывая собою густую тьму. Это была истинная радость. Радость, доступная измученному каторжнику, на покрытое грязью лицо которого игривым зайчиком запрыгнул лучик солнца, скрываемого за толстыми сводами серых стен.
  Мироздание более не сдерживало единственное воплощение жизни в нем. Вселенная обрела то, чему было дано гордое имя "пространство", безграничные пучины которого пали к нашим ногам, или же, были бережно положены в наши неискусные ладони. Оно стало местом, открытым для всего того, что собственной волей прогрызает путь сквозь толщу самых далеких фантазий и страхов, или, следуя цели наполнить пустое лоно, волей других вынуждено обрести форму и смысл. Жемчужина стала центром утопшего во мраке царства и один лишь маяком, освещающим его тихие воды.
  Ошеломленные идеи свода переживали свои ощущения в силу возможностей, которыми были наделены. Будь у Первого кожа, он мог бы вмиг побледнеть, приняв цвет скисшего молока: сознание произошедшего возбудило в нем след страха и предчувствия, сжавшего его горло дланью необратимости. Третий и Второй были очарованы увиденным, имей они челюсти, то нижняя могла бы на долгое время утратить связь со своей более стойкой половинкой, эти равные застряли в нежном забвении. Четвертый увяз в чувстве несостоятельности, предприняв попытку понять; вспышка ослепила и оглушила его, будто влажная древесина весла, избегая извинений или объяснений того, кто она и какую цель преследовала, приласкала своей твердостью карпа, мирно живущего в илистом пруду. Пятый, узрев ослепительный пик восторга в носителях, продолжил скрупулезное наблюдение за изменениями цветов драгоценных металлов их нутра, которые уступили сначала вкраплениям, а после откровенным пятнам грязи и ржавчины, привнесенных проснувшимся в идеях сознанием.
  Лишь последний луч Великого Сияния, название коему будет дано далеко после царствия молчащих, сомкнулся с остальными, завершая величественную процессию, как глухой, осыпающийся грохот сотряс темное пространство, будто колонны в бальном зале податливо вступили во сношения с грубостью стальной кувалды, обрушившейся на них. Этот грохот вернул ум Первому, спасши его от ловушки отрешенности, печатью забвения, оставленной в его разуме видением света.
  - "Попадание... нет, падение. Рушение... Разрушение! Тьма? Нет, нет, нет! Она осыпается? Но что? Что?", - железная перчатка страха сжала его рассудок, идея даже не была в состоянии понять, говорит ли она, или молчит, разделив панику только лишь с собой. - Что? Что, что... - изнеможенным эхом продолжала она поиск неопределенного вопроса.
  - Что ты спраш-шиваш-шь? - отсутствующе обратился к нему одеревенелый голос, скрипящий, как положено скрипеть тяжелым сучьям, под напором переменчивого ветра.
  - Четвертый?! - встрепенулась старшая по имени идея, утопая в режущей сумятице ощущения беспорядка.
  - А ты ли тот, кто дал имя четвертому нос-сителю голос-са?
  - Что?.. О, Четвертый... твой голос звучит... Он не такой, как был, он звучит иначе.
  - Иначе?
  - Да, верно, - сказал Первый, вспоминая желание равного избегать необходимость отвечать или делиться раздумьями. - Нас двое.
  - Ты с-спрашиваеш-шь меня?
  - Нет... То есть, да. Не понимаю, почему прочие молчат? Почему молчит свод, а мы стобой ведем беседу?
  - Что ты хочешь слышать? - звуком массивного деревянного стола, протянутого по плохо оттесанному дубовому полу осведомилась идея.
  - Хочу... Хочу что?.. - невпопад повторил Первый, теряясь в своих мыслях. - Я слышал, как плакала Тьма... - равный не счел нужным ответить, и Первый утратил нить размышления. - Я хочу слышать... Ты! Что ты видел? Ты видел сияние? Ты ощущаешь легкость своего нутра? Что ты ощущаешь?
  - Ощущаю?
  - Да, ощущаешь! Во имя Мрака, почему из всех равных говоришь со мной только ты?!
  Первого обуяло беспомощное раздражение. Болезненное ощущение струей кипятка лизнуло его нутро, и он замолчал, даже не думая о том, чтобы услышать какой-то ответ, но не услышал даже очередного вопроса.
  - Это тяжело. Какое-то безумие... Мне было бы... мне нужно, чтобы ты рассказал о том, что видел, но я не заставляю. Х-ха, - его покинул судорожный смешок. - Может и лучше, если тишина сохраниться до того, как кто-либо еще присоединиться к нам. Как тебе такое? - ответом было молчание, но молчание, начало которому, как Первому хотелось думать, положил именно он, это немного согрело его, слегка приструнило трепет воспаленного нутра. - "Гром... гром. Молчат. Прочие молчат! Но Тьма со мной. Она оберегает меня! Да, оберегает... Х-ха! Могло ли стрястись с ними что-то? Могла ли Тьма забрать их голоса? Нет, невозможно! Что они сделали? Они не верили, они верили не достаточно? Нет, нет, нет! Верни, верни мне их голоса! Они нужны мне! Это... Это!", - носитель устремил ощущения на Жемчужину, безмятежно кружащую в бледном фиолетовом ореоле. Нутро его ощетинилось, как это бывает при виде присутствия чего-то враждебного, злость и отчаяние - единственное, чем наполняло его сейчас видение сферы.
  Миг сладкой слабости остался далеко позади, больше лиловая драгоценность не имела власти над ним, больше она не казалась прекрасной. Она стала чем-то на подобие хорошенькой любовницы, из тех, кто проводит ночь, берет что хочет, а на следующий день млеет в объятиях нового кавалера - лживую и порочную, и... опасную, от мысли о которой становиться невозможно усмирить желание омыться мылом и травами, растирая кожу до глубоких красных борозд. - "Достаточно!", - твердо хватился Первый, желая убежать от странных образов, заполнивших сознание. - Второй, Третий, отзовитесь! Пятый! Шестой! Шестой... Свод нуждается в вас! Прошу...
  Идеи слышали. Беспомощные и ослабленные они слышали его точно пробивающегося сквозь дрему, что стала меж ними толстым стекольным шаром. Они слышали, но лишены были способности понять, тем более, ответить. Даже Пятый, что не поддался влиянию чудес Жемчужины, охмелел от нектара, доступного в изобилии только ему одному.
  Красные, бурые, синие и темно-зеленые пятна подобно пятнам лишайника, растущего на коре древа, уверенно покрыли остатки минувшего блеска. Брезгливость, а после и вовсе - омерзение овладело видящей идеей. Ее интерес развеялся пылью, когда носящиеся во тьме равные стали похожи на козьи потроха, наполненные мутной водой. Особенно светлячки облюбовали зеленые и голубые краски, превратились в сине-голубые глыбы, скупые на сколько-нибудь яркие цвета, и уж тем более лишенные былой золотистой чешуи. Тогда и удивляющий своим напором голос Первого достиг ее, оторвав от незначительных размышлений, во время которых идея во власти скуки, принялась считать окружающие ее ледяные шарики-идеи.
  - Первый, не напрягай голос зря... - сонно сказал он и осекся, слова его гладко складывались в ровное предложение. Идея помолчала, выслушивая возгласы радости и поток вопросов равного и лишь тот открылся для того, чтобы слышать, как видящий во мраке взмолился, подражая себе прежнему. - С-стой, с-стой. Я не готов не то, что понять, а даже уловить грани меж твоих с... слов. Дай мне ос-смыслить. Ты отзываеш-шься в моем нутре нестерпимым зудом.
  - Да, конечно... - вынуждено замолчал Первый, злобно размышляя: - "Только поторопись, Тьма, как и я, не можем уступать тебе в каждом... в каждой прихоти!", - страшась испугать равного он притаился, но на смену ему пришел скрип мыслей Четвертого, бесцеремонно, но спокойно, пытавшегося завязать разговор с равным.
  - Ты ведь можешь говорить, Пятый?
  - Да. Лиш-шь прош-шу с-сохранять рас-стояние меж вопрос-сами.
  - Что тебе видно во тьме?
  - Ты с-странно говориш-шь, - отметила идея, но тут же отмела эту мысль, приступая ко своему рассказу. - Я видел. Многое предс-стало предо мной и предс-стает поныне. Я видел вихрь парящ-ших во тьме золотис-стых перьев, я видел, с-свет, яркий белый с-свет, ис-сходящий от них, но также я с-стал с-свидетелем того, как они блекли, темнели и принимали с-совсем иные тона, с-становяс-сь гадким гротеском. Это, с-сдаетс-ся мне, кас-саетс-ся и нас-с, вы оба тоже поглощ-шены гнилыми крас-сками, но твое нутро, Четвертый, все же выглядит горделиво, чего не с-скажеш-шь о нутре старш-шего по имени.
  - Перья?.. Гнилые? Какие перья? О чем ты говоришь?! - горячо ворвался в разговор старший, изнемогая в отсутствии ответов. - Прошу, говори яснее. Своду...
  - С-своду, с-своду, тьме, тьме, - насмешливо прервал его носитель. - Первый, признай, что ты хочеш-шь знать об этом, быть может и ответ с-стал бы яс-снее, прими ты его как обычная идея... дос-статочно обременять с-себя видом тяжес-сти обязательс-ств.
  - Ты слышал гром? - пропуская все сказанное мимо себя резко осведомился Первый.
  - Гром? - растерянно переспросил Пятый. - И это ты не в с-силах понять меня? - Пятый засмеялся, разливая каркающий хрип.
  - Неужто, - усмехнулся Третий, - он все так же уверен, что делает и говорит что-то для остальных, не для себя? Видимо все еще не принял способность слушать, как дар. Даже чудо, мягко вверенное нам равным, не смогло выбить глупость из этого кричащего попугая. Что не так? Послышалось что-то в сладком забвении, даренном Жемчужиной, той самой, что принесла в пустоту, которую ты сотрясал такими же пустыми словами, желанный свет, - тон равного был бодр и пренебрежителен, что резко контрастировало с общим настроением.
  - "Что ощущало твое нутро?.." - хотел было спросить Первый, но повременил.
  Пыл Первого стал угасать: слова равного когтями рванули его, жалкой и низкой представилась идея себе. Молчание затянулось, возмущение Третьего росло, он желал нападать, грызть беззащитного безумца, но ответ того заплутал в тишине.
  Предугадывая возможный исход, который неизбежно должны потянуть за собой слова Третьего, Четвертый прервал ожидание стуженым скрипом голоса:
  - Вы хотите понять произошедшее чудо, и услышать равных, или цепь из резких слов значимее этого?
  - Да! Вот в ком говорит разум! Ты прав, и я готов отвечать тебе! - с вызовом выкрикнул Третий. - Спрашивай, равный!
  Четвертый не торопился вести беседу. Немного времени он смог выкроить, чтобы понять происходящее вокруг, ведя монолог в своем разуме: - "Почему они иные? Третий не такой? Что с разумом Первого? Какая жажда управляет им? Что пытался донести Пятый?", - всего лишь интерес. Ледяной, слепой и тягостно бесцельный интерес. Четвертый не искал целей, поставь он себе задание - превратился бы в одного из этих умалишенных, застрявших в вечной погоне за навязчивым бельмом. Свод или Первый нуждается в ответах? Нет значения. Тьма или Жемчужина. Не важно... пока. Как бы то ни было, сейчас они держаться вместе. Четвертый не наивен, но и не мстителен или жесток. Первый и Третий, их дрязги - это все так уныло, а вопросы - другое дело, и чего стеснять себя целью, если вопросы можно применить ко всему и ко всем. И самое желанно то, что из вороха их необходимо выбрать наиболее точные, наиболее важные, наиболее правильные. Это то, чем можно занять себя, пока остальные что-то добывают, над чем-то трясутся. Так будет оправдано существование и данный голос. Данный Тьмой голос.
  - Могу ли я принять вожжи обсуждения? - неопределенно спросил Четвертый, ни к кому не обращаясь.
  - Если это принесет пользу Тьме, - ответила старшая по имени идея изменившимся тоном и голосом, на что Третий презрительно хмыкнул.
  - С-спраш-шивай, Четвертый.
  - Ты можешь преподнести больше ясности в свои слова, Пятый?
  - Приложу ус-силия, - каркнул тот.
  Пятый принялся шипеть, ласково извлекая каждое полученные впечатление и ощущение, будто они были хрупче пустой яичной скорлупы. Он рассказывал аккуратно, высвобождая каждое событие, каждую мысль, стараясь сохранить при этом подобие порядка. И главное, что он извлек из своей истории - это то, что идеи более не заложники той нити, на которой их расположило Мироздание, что теперь им дан дар движения, возможность кружить и перемещаться в черном мире.
  - Но мы?.. - недоверчиво вопросил Четвертый, побуждая равного продолжить рассказ, предав больше внимания своду.
  - Мы там же, где и были с-с с-самого начала. Но наш-ша учас-сть близка и другим, тем, кого не потревожили ножницы, рвущие с-связывающие нас узы.
  - Свет... - буркнул Первый и спохватился. - Что со Вторым и Шестым, будет ли нам дано вести разговор с ними?
  - Не знаю, с-сдес-сь ли они.
  - Но почему? - нетерпеливо, точно ноющий ребенок, проскрипел Четвертый. - Почему нам не дано "кружить", как это делают другие идеи?
  Равный не имел ответа. Тогда Четвертый, стискивая интерес, зажженный на сухих поленьях позволения искать и вопрошать, обратился к Третьему, в желании знать, что помнит равный с момента, когда темный мир встретил то, что покинуло нутро Шестого. Идея же, выставляя напоказ задорно бьющий из нее азарт, кратко, не вдаваясь в мелочи изложила произошедшее, представляя его так, как оно было более удобно и приятно ей.
  - Я помню! Помню... как каждый уголок этой темницы накрыла вспышка волшебной красоты. Мое нутро что-то схватило и сжало. Оно сдерживало меня так долго, сколь было необходимо, чтобы я имелся в состоянии рассмотреть вспышку в тончайших деталях... и поле фиолетовых горбов, озаренных невозможно ярким светом... Остальное знаете сами.
  - И я помню это! И гром! - вмешался Первый, готовый наградить пространство истерическим воплем, но, сдержав себя в последний миг, спокойно окончил. - Сияние озарило несметное количество этих... горбов.
  - Это были идеи? - спросил Четвертый.
  - Это были мы, - безразлично поправил Третий.
  - Неужто так мы выглядим в глазах Пятого? - не унимался равный. - Горбы, круги, сферы? Такие же, как та, но вышедшие из тьмы, а не из нутра такой же идеи?
  - Не знаю, о чем вы, - буркнул Пятый, пренебрегая ответственностью за решение этой загадки. - Ес-сли вам не ведомо золото нутра равных, то мне нечего вам с-сказать.
  - Нет. Это были силуэты, это были тени равных, блеснувших из недр Нашей Матери, под напором розового света. Думаю, равный видит нас иначе, в виде, понятном лишь ему, - предположил Первый.
  - Разумно, с-старший. Блеск желтого металла, разливался в нутре идей. Он красив, уверяю! Но вот увиденное вами, должно быть, было оберткой, которой укрылось зримое для меня. Вы познали другой дар.
  - Как и прочие, этот дар был вручен мне насильно, - горячо высказался Третий, - я даже не был способен на что-то, кроме, как ощущать и видеть свет... - Первый подтвердил его слова.
  Четвертый заботливо продолжил череду вопросов, которые, как он верил, были как нельзя кстати для углубления понимания произошедшего с идеями. Но самое важное, как решил старший, он уже выведал и более свод в лице Первого в его услугах не нуждался.
  Старшей по имени идее не пришлось сообщать равному, что тот, выполнил нужное и может замолчать, но также он не успел похвалить задающего вопросы, поскольку их прервал приближающийся до ужаса хриплый и бесформенный гортанный голос. Голос принадлежал Второму. Тем не менее, предавшись состоянию радостного потрясения от возможности слышать равных, звук сменился повторяющимися булькающими звуками, носитель был не в состоянии соединить их в подобие речи.
  - Второй, - тихо констатировал Первый. - Второй!
  - Он появилс-ся из тьмы и теперь с-среди нас-с! Я не заметил его, - удивленно проговорил Пятый.
  - Послушник источаемой тобою глупости наконец пришел поддержать тебя! - насмешливо выкрикнул Третий в неявном желании задеть равного.
  Его нутро волновалось, явление Второго таило в себе нечто страшное, нечто неугодное ему, но не могущее быть выделенным им. Собранность или желание познавать покинули Третьего, как хворост покидает жизнь, превращаясь в пекущий дым и жар. Сейчас он хотел услышать Шестого, не безразличного ему Второго, а Шестого. Он хотел знать о Шестом, он хотел знать о том, какие образы и мысли посещают интересующую его идею.
   - "Да! - подбадривал он себя. - Не "Тьма" подарила этому миру кусочек себя, а сама идея взяла ее кусочек и создала новое, невообразимо прекрасное! Как любо это сияние, как нежен этот цвет! Жемчужина... Идеи - вот, кто есть властью этого мира, вот, кто имеет нужные для этого силы. Неважно кто, неважно, что нам дало их, или у кого мы их извлекли, неважно, где их источник, но только нам дано право их пользовать, воплощать и рушить! Только нам! Рано, - мысли, порожденные воспоминанием о равном, лишь поступая в ум Третьего тут же, словно песком песчаной бури, засыпались забвением. - Я должен найти его, но помочь мне сможет только свод. Ждать осталось немного, волнение... Волнение, мой дар, известит меня об этом. Первый называет нас струнами, пусть... Но Я - не инструмент. Я - музыкант, а мои струны: нутро, разум и талант. Играю Я! И волнение дает возможность видеть, угадывать, ощущать недоступное прочим... неумелым... бездарям! Шестой, я ощущаю его".
  Второй, подобно мелкой рыбине, вытянутой неводом наземь, бездумно открывая рот, подпрыгивая и хлопая себя по бокам плавниками, отчаянно пытался донести свои необходимости окружающим. Первый и Четвертый наперебой пытались одновременно успокоить и разговорить носителя, в то время, как Пятый шипя, кряхтя и сопя снабжал Свод сведениями о изменениях нутра равного, изливая скверное мнение по отношению к цветам, наполняющим его:
  - "Бурый, темно-с-синий и желто-зеленый... Будто Тьма заполнила его нечис-стотами. Худое зрелищ-ше!".
  Бессмысленное бормотание и клокотание менялось: сначала появление определенных звуков, а потом - ясные, но повторяющиеся раз за разом слоги слов. Второй, преодолевая заикание и обретая более "благие цвета", согласно Пятому, постепенно начал производить вполне сносные для понимания слова и осмысленные фразы, что, все же, неотделимо сопрягались с булькающими звуками.
  - А, может, это Шестой? - с долей надежды предложил Третий.
  - Э-это... это...
  - Нет. Голос - я узнал его с первого клокота. Это Второй, никто иной, - авторитетно заявил старший.
  - Я-я, *блк-блк*, я...
  - Второй.
  - Да-а, - со сдавленным облегчением ответил он.
  - Хорошо! - кинул Третий и не смог сдержать смешок. - "Какие они забавные, хилые: хватаются друг за друга, как муравьи, возятся, превращаясь в единый ком шевелящейся грязи".
  - Что ты видел, Второй? - без тени сочувствия осведомился Первый.
  - Э-это, это... *блк*.
  - Тьма не закончила начатое, в решении вернуть тебе голос, равный. Ты видел нечто, о чем стоит знать своду?
  - Да! *блк*.
  - Во Тьме?
  - Да...
  - Сияние?
  - Н-не... Н-ны, - попытался возразить носитель.
  - Не утруждайся, я понял тебя. Ты помнишь сполох света?
  - Д-да.
  - Может ты видел нечто после него?
  - Н-н... *блк*, л-лет... *блк*.
  - Не понимаю тебя, равный.
  Мычание Второго стало нарастать и превращаться в злой рык. Он звучал раздраженно и настойчиво, создавая впечатление готовности не то, что заговорить, а закричать, завопить, доставая все мысли, что возникают у него мнениями на непонимание старшего, - "Усилия. Больше усилий! Боль. Нужен своду...", - пыткой разливалось в нем желание отдать равным все то, что он познал, но терзания дали путь одному слову:
  - Л-лы, *блк*, р-р-р, лы-ы, *блк*, р-р, ле-ететь...
  - Лететь?.. Движение? - подхватил Четвертый.
  - Да! - взвизгнул Второй.
  - Он о движении? Так ты был в движении?! - воодушевленно вмешался Пятый. - Как? Как тебе это удалос-сь?! Я не заметил тебя! Вокруг нас-с с-столько пребывающ-ших в полете идей!..
  - Д-да.
  - Ты нас искал? - наперебой продолжили Четвертый и Первый.
  - Да, *блк*.
  - Как ты нашел свод?
  - С-с, сф-ф...
  - Сфера.
  - Да!.. *блк*.
  - Ты нашел нас, направляясь к сфере?
  Свод застыл. Лишь только Второй согласился с удачным предположением равного, как его осыпал град вопросов, большая часть которых сводилась к единственному: "Как?". Как Второй смог подчинить дар движения? Но слышать о движении либо даже видеть его - не все то же, что двигаться самому. Речь равного под напором окликов, под его неловкими попытками порождать ответы, становилась все более живой и точной, грубый голос набирал и форму, и значение. Вот только объяснить то, что едва понимаешь, суть есть невозможно, потому равный решился дать начало слову о том, что видел, но не о своих знаниях об этом.
  - Лишь ко мне вернулась власть над разумом...
  - Власть над разумом, - притворно задумчиво перебил Третий. - О-о, продолжай, прошу!
  - Именно... Когда мой разум лишился оглушения, взявшегося после того... после яркого света...
  - Как ты ощутил движение? - направляюще прервал мысль равного Первый.
  - Сфера отдалялась от меня. Она кружила, как будто скатывалась по спирали куда-то вдаль, внутрь, в бездну лона Нашей Матери. Первое, что я решил, будто она вновь уменьшается, поддается новым изменениям, но легкость, которую я вдруг ощутил, перечеркнула эти догадки. В момент мне стало отчетливо ясно, что я, а не сфера, отдаляюсь, что я застрял в коловерти, смотря, как та становиться маленькой горошиной, смутно выступающей на черном фоне. Но кружение замедлило свой ход, я остановился. Это было мое желание, мне нужна была опора, и я ее нашел, Тьма дарила мне ее и способность задержаться на ней. Дивное ощущение, порождающее возможность решать, куда последует твой путь... И тогда мое нутро, оно... Оно встрепенулось, я ощутил встряску, я захотел вернуться ко своду, назад к уже далекой фиолетовой горошине. Я напряг нутро, я напряг разум и за этим последовала легка боль, а за ней - движение. Плавное и размеренное вначале, несущее меня по гладе мрака, а после - неудержимое и быстрое, доставившее меня сюда.
  Голос равного неопределенно затих. Носители не решались положить конец наставшей тишине, в ожидании продолжения истории. Но Второй сказал, что хотел, ему стало неуютно, и, словно извиняясь, он добавил с долей разочарования:
  - И я вновь среди равных.
  - Ты покорил движение... - восхищенно протянул Пятый. - Признаю, с-слушая тебя я также попробовал напрячь с-свое нутро и разум, подчинить с-себе легкос-сть, но я вс-се еще здес-сь, - Первый и Третий так же подтвердили свои потуги после откровений равного, на что Второй стеснительно проблеял некую несформировавшуюся мысль, неясную даже для него самого.
  - Свод получил многие знания и нашел почти все утраченные голоса! Но Шестой... Может он так же отдалился от свода, утратив при этом возможность вернуться? - рассуждал Первый.
  - И кружит теперь с-среди прочих пятен, в одной из с-сторон наш-шего мира.
  Безмятежность и охлаждающая нутро тишь. Абсолютная темнота, все в ней слито воедино, сплавлено в цельный смоляной монолит. Все вместе, все едино. А свет... он отдаляет, заставляя не только видеть вещи, но, что хуже - заставляет видеть в них различия, их несхожесть, заставляет находить то, что тьма заботливо прикроет, уберет от любопытного взора. Свет обнажает, стесняет, ограничивает: он вовсе не заботиться о том, на что накладывает свою длань: - "Да. Тьма лучше света... или хотя бы выгоднее чем он", - выделил мысль Шестой, безмятежно поигрывая своими размышлениями.
  Идея спокойно дрейфовала в водах темнейшего из всех океанов. Все останавливалось и растворялось в нем. Она не ощущала себя, она исчезла, как таковая, оставался только мрак, что ручьем вливался в ее вымотанное нутро, вымывая из того застоявшийся ил старых мыслей и вливая свежесть новых открытий: - А ты все кружишь и кружишь меня, - обратилась идея в пустоту, - "но, остановившись, я вынужден буду искать свой путь своими силами. Должно быть, это все, на что ты способна".
  Но сколь велико преимущество тьмы, особо, если продолжить сравнение с этим неприятным, оскорбительным светом. И впрямь, первое - это объединение всего того, что находиться в ней: нет "Ты", нет "Я", нет даже "Мы", есть только "Она", полная, непрерывная "Она". Во тьме, незамеченный никем, ты можешь быть собой, снимая маски с любыми гримасами, обнажая самое потаенное и жгучее, что живет в тебе, открывая без страха свое лицо; нет ничего, что смогло бы сказать тебе "стоп", ведь черное покрывало заслонит от этого. Во тьме, как нигде больше, можно делать то, что было бы невозможно даже при самом тусклом свете, позволено все, а ограничения сняты, ты свободен от колодок запретов и неудобных правил. Во тьме и только во тьме спрятан, как отдых, так и наслаждение, именно в ней легче всего удовлетворить их в полной мере. Тьма понимает тебя, тьма видит тебя, тьма принимает тебя, ведь ее незримая связь с тобой интимна и скрыта от всего, она - твой плащ, она - твой зонт, она, если потребуется, - твоя крепость, очаг и мать, что простит любую оплошность, что всегда даст тебе еще одну возможность, новый шанс.
  - "А вот со светом все иначе. Но не просто иначе, а все хорошее, что дает тьма, становиться стократ сильнее, но обращается сотнями враждебных рук, что прочной хваткой тонких пальцев подавят тебя. И погубят они каждого, кому довелось побывать в их объятиях, под лучами света...".
  Свет дает тебе понимание того, что ты не один, что вокруг немало сущностей, от которых ты не знаешь, чего ожидать, не знаешь, что за странное ощущение поселилось в твоем разуме и скребет твое нутро ледяными когтями при одном их виде. Свет слепит тебя после сладкой тьмы, и вот ты, пораженный, уже отдан на волю случая, беззащитный, открытый и уязвимый. Даже точка, единственная точка блеклого, практически несуществующего света, такая негодная внимания мелочь - это уже много, этого уже достаточно, чтобы навсегда забыть о покое, данного тебе темнотой, достаточно, чтобы поневоле отказаться от тех приятных и нежных ощущений, от тех выгод, которыми располагает тьма, и ты стремишься света, стремишься увидеть то увечье, тот шрам, от которого тебя так оберегали, ты готов идти на свет, ты готов к этому, даже если это ранит. Но на что ты израсходуешь лучи, коснувшиеся твоего нутра?
  - "Ты израсходуешь каждый луч, чтобы снова обратить его во мрак?", - мысленно прошептал он, остановил плавное движение, и легко, без доли напряжения направил нутро в сторону фиолетовой сферы, овладевая скоростью заостренного, хорошо обтекаемого снаряда, что изнывает в готовности вонзиться в цель: путь выбран, осталось только движение.
  - Так, а зрение Пятому на что? - сказал грубый голос, недоумевая от того, что равный все еще не отыскал Шестого.
  Пятый намерялся ощетиниться ежом, раскрыв при этом сокрытый арсенал шипящих и сиплых звуков, сливающихся в иронические насмешки над вопросом носителя и им самим, только задумке не было дано свершиться, вместо идеи все кратко пояснил неожиданно нетерпеливый голос Третьего:
  - Он не может, пока тот не заговорит.
  - Да... - сокрушенно подтвердил Пятый, журясь об утраченной возможности излить несколько капель желчи на подставившегося равного. - Потому, ес-сли он попрос-сту молчит, или покинул привычное мес-сто на нашей общ-шей нити, я не могу знать, где он. Вокруг нас множество идей, он может быть одной из них. Конечно, увидеть я его с-смогу, ес-сли только он, как это делают некоторые обладающие движением идеи, в какой-то миг ос-становиться рядом с-со мной и поделитьс-ся с-своим бараньим блеянием, как ты, Второй.
  - Как много равных бывает среди нас? - постарался конкретизировать Четвертый, давая новый виток разговору.
  - О, великое множес-ство, с-сменяющихс-ся мотыльков...
  Нутро Третьего клокотало. Спазм напрягал и расслаблял его, взывая к немощному, тщетно пытающемуся понять происходящее разуму. Идеи снова вели обсуждение, снова обгладывали кости вопросов, обросших кажущимися съедобными догадками, - "Ласкают свою глупость... м-м... бездари", - неопределенное ощущение в который раз толкнуло его, враждебность пенилась, как пениться пасть у бешеного пса, а идеи продолжали говорить, не зная о том, что каждое слово дает новый удар по волчку завертевшихся злых мыслей равного, - "Молчите. Замолчите. Заткнитесь. Заткнитесь!", - продолжал порождать слова его разум, не в силах совладать или хотя бы понять охватившее его волнение. - "Произошло? Нет, произойдет... Нет! Это все голоса, громкие, глупые голоса. Умолкните! Замолчите!", - силы, сдерживающие его, испарялись, как роса под поднимающимся солнцем, накал нутра стал нестерпимым и носитель, используя последнюю невольную попытку разрядить отчаяние, возникшие презрение и раздражение, выпалил, обращаясь к мирно и равнодушно ведущему свой диалог своду:
  - Замолкните все! Все, все вы ни на что не способные, увязшие в грязи своих мнений черви! Вы негодные, недостойные, низкие, мерзкие... - он продолжал, речь его теряла связь, становилась отрывчатой, повторяющейся и невнятной, теряя во впечатлении, что сказанное принадлежит именно ему, а не очередному "чуду".
  Озадаченные вспышкой равного, идеи, сперва тихо, а после - открыто, принялись за обсуждение обуявшей его брани.
  - Это знак, - пробубнил старший, как вдруг Пятый издал протяжное шипение, будто гадюку прижали древком к холодной стене: оно было переполнено ужаса и изумления. Это заставило всех, кроме бредившего Третьего, враз замолчать:
  - Ш-ш... Она летит прямо на нас-с!
  ?- Что? Идея? - с готовностью уточнил Первый.
  - Она слиш-шком быс-страя... Ш-ш... ее движение подобно...
  Равный не смог окончить: ойкающий звук стал его приветствием. Пролетающая подле свода идея, кометой разорвала пространство меж равных и, к глубокому удивлению видящего носителя, не остановилась и не продолжила путь дальше в темноту, отдаляясь от ошеломленного свода. Но стала уменьшаться, уходя в темное пространство, растворяясь в том, не оставив по себе какого-либо зримого следа.
   Разбитый Третий, точно невидимым мановением, освободившись от помешательства, отрешенно вслушивался в барабанную дробь череды вопросов, одночасье направленных на Пятого. Равный, тем не менее, столь же отрешенно, увяз в липком удивлении, всматриваясь в еще сохранившийся в его памяти след исчезнувшего равного.
  - Он. Пропал, - игнорируя и стирая каждый поставленный равными вопрос твердо озвучил он.
  - Как тогда? - осторожно спросил грубый голос.
  - Прос-сто пропал.
  - Шестой и раньше исчезал, может Второй прав? - предположил Первый, но видящий не ответил.
  - Это был Шестой? - выпалил Четвертый прозвучавшую с добрый десяток раз фразу, на что Пятый лишь досадно зашипел.
  - Ш-ш... Я не знаю этого! - с проявившимся раздражением признался он, внутренне вспоминая событие, когда Шестой, следуя советам равного, будто нырнул во мрак, попросту оборвав все сухожилья, соединяющие его и этот мир.
  Первому хотелось говорить, хотелось показать равным, что все это - дела Тьмы, что она демонстрирует свою мощь, что она хочет дать им понять, что все вышло из нее и все канет в нее по ее желанию. Но он сомневался, грызлось неопределенное чувство: что если ошибка, или еще хуже - догадка из правдивых, раньше он бы без раздумий успокоил свод своими словами, но сейчас ощущение опасности фурункулом восседало на его нутре и этот фурункул хотелось оставлять целым, пока целебная мазь толстым, уверенным слоем сама не ляжет на ноющий нарыв.
  Фиолетовая гладь становилась ближе, сфера росла с каждым мгновением. Шестой, тяготея к порождению своего нутра, иглой прошивал слои черной ткани, надежно укрывающие его цель. Идея почти могла ощущать поглаживания и уколы, которыми встретят ее плотно посаженые сталагмиты лучей. Свет будто защищал, предупреждал и в каком-то понимании, винил, позарившегося на его источник.
  Движение и точное понимание мишени, будоражили в носителе уверенность и готовность, его нутро сжималось под напором тисков желания действовать, хватать блеклый фиолет и предавать его, подобно сухому пергаменту, на съеденье огню своих амбиций, слепых желаний и пустому фундаменту планов великих свершений. Буйство кипело, как похлебка в наполовину прикрытом крышкой котелке, но, как и в случае готовящейся пищи, некоторое количество содержимого выплескивается, гася под собою пламя.
  - "Тьма - основание, но свет - это камень! Камень, которым я возведу шпили, что возвысятся в пустотах этого мира!", - так думал он, наивный зодчий, лелеющий мысли, которые не был способен понять.
  Должно быть, многие творцы, ценители или же обыватели хотя бы раз, хотели стать как можно ближе к творению, что пробудило в них восхищение или иные, порою извращенные чувства. Читающий, мог желать стать одним из героев рассказа, или попасть в далекие миры, и фантазировал о том, какие он причинил бы расправы над надоедливыми злодеями, или мерзкими предателями, наполняющими увлекшую его историю. Смотрящий на летний пейзаж, стало быть, возжелал бы очутиться под дождем из ласковых лучей, и таять под нежными поцелуями теплых ветров, что овивают эту приятную пору. Слушающий музыку, упиваясь красотами образов, усаживается в челн, идущий по волнам завораживающих звуков. Но, как бы то ни было, ближе всех прочих к своему созданию именно его творец, желания и мысли которого порою лучше сохранять в тени знаков и фигур воображения, укрывая полотном загадки химер, нимф и змей, которым дал он жизнь, и которых бережно утаил в своем произведении.
  Нутро его неожиданно мягко приземлилось в высокие лиловые, заросли. Свет без стеснения проходил сквозь нутро идеи, становясь скошенным, для смотрящего на нее. Тянущиеся ввысь языки сужались в острые наконечники, что побудило в идее несознательное желание подняться над ними. Вблизи гладкая поверхность Жемчужины была плотной и лишала любых мыслей о своей прозрачности, так же она едва ли казалась фиолетовой, ведь окружающие идею поля были более нежного цвета, они были розовыми, а бледно-лиловые лучи потягивались из розовой основы, видимые до горизонта, они мягко размывали глыбу мрака, повисшего над молчаливой сферой. Все в одночасье показалось носителю знакомым и близким. Избегая долгих размышлений, Шестой устремился вперед, паря над утыканной копьями света Жемчужиной.
  - Значит, она исчезла... просто исчезла?
  - Именно так, с-страш-ший: ис-счезла, рас-стаяла без с-следа, с-скрылась во тьме... Продолжила бы она движение я бы, я бы...
  Пятый не смог закончить, он непонимающе уставился в плотное темное пространство, что, как оказалось владело свойствами отличными от характерных для привычной тьмы. Он уставился подобно животному, не имеющему задней мысли или толики понимания происходящего, яловицей, неспособной связать следствие и породившую его причину, столь невозможным показалось это ему в тот момент: идеи, летающие где-то на периферии мира, одержали неожиданную способность исчезать именно в том месте, где укрылась стремительная идея, но более удивительно оказалось то, что, попав в одно место странного пятна, идеи через немногое время появлялись в другом его конце, словно никуда не исчезали. Лишь озарение достигло понимания идеи, как ее разум уже построил лестницу домыслов и объяснений, ведущих к сути подкинутой Мирозданием загадки.
  - С-свод! - выкрикнул он тоном, словно ладонью шлепнул себя по оголенному лбу, ознаменовав тем самым рождение истины. - Там что-то ес-сть! За этим чем-то идеи с-становятс-ся незримыми для меня, они ис-счезают! Быть может идея с-скрылась за этой черной ложбиной!
  - Ложбиной? Идеи исчезают за ложбиной? - недоверчиво переспросил Первый, хотя ощутил готовность уверовать во все, что сейчас услышит от равного.
  - Но, немного погодя, появляютс-ся! Они будто облетают нечто, с-скрываясь за ним, как за стеной.
  - Облетают... - раздумывая протянул Второй. - Они скрываются за сферой? Ты не можешь видеть сквозь то, что способны видеть мы?
   - Ты вс-се правильно понял, - удовлетворенно протянул зрящий. - Вы видите с-сферу, с-свет которой мне не дано ощутить, я же вижу цвета нутра идей, к которым с-слепы вы. Но в этом месте Мрак с-спутал мир, видимый с-сводом, и мир, видимый мной: то, что видно вам, темным пятном зас-слоняет то, з-за чем кропотливо наблюдаю я!
  - Значит эта идея... - пролепетал грубый голос, прервавшись в миг голосом Первого.
  - Эта идея сейчас на сфере. Эта идея - это Шестой, и одному Мраку ведомо, что сейчас происходит на Жемчужине. Если ведомо вообще... Если вуаль бледного света не стоит бельмом в очах Нашей Матери. Свод не знает, какие каверзы еще способен он выкинуть. Как сказал ранее Третий, он - идея, что знает о сфере. Свод должен защитить... - поколебавшись, он окончил, но уже мысленно. - "Должен защитить идеи, от возможностей его нутра".
  - Я-я, *кхр*, - раздался хриплый голос Третьего, - не уверен, о чем тогда говорил, - соврал он в попытке перенять внимание свода, - многое произошло с того момента, не могу быть уверен. Возможно, Первый, и тебе не стоит.
  - В тот момент твой разум был чище. Когда ты только ступил на наш общий путь, твои слова ценились больше теперешних вздувающихся пузырей.
  Горечь голоса Первого оживила недавние слова идеи, острия которых метко избирали целями слабости равных, их несовершенство, а сейчас же вонзились в собственный разум Третьего ледяными отголосками.
  - Ты, - со злобной слабостью прошипел он, но не решился окончить.
  Задумавшись, идея испила горький напиток из глубокого кубка памяти, она снова познала противное ощущение момента, когда лживый равный впервые не смог сдержать ужас, переполняющий его. Она вспомнила, как тогда едва ли не провалилась в клейкое чувство отчаяния, ей стало противно, - "Хотя Первый и пустой жбан, но из стали, не из глины. Он не слаб, хотя и глуп. Так лучше не только для свода, но для меня. А его глупость еще послужит... Пусть тешится кажущейся мощью".
  - Да? - предложил старший продолжить произнесенное равным.
  - Прав... Я не такой. Возможно, "Мрак" слишком часто награждал меня... м-м... мучениями.
  - Это могло быть наказанием для тебя.
  - Как и раньше, не могу полностью отрицать этого, - "Хотя о других версиях ты не задашь вопрос", - додумал он.
  Первый слушал, и слова носителя достигали его разума, сопровождаясь ощущениями липкости и дрожи, как будто мелкий моросящий дождь, без устали ударял по его лицу. Тогда он сумел лишь нетвердо добавить:
  - Этого достаточно...
  - Первый, - поддакнул Второй, выдержав необходимую, как ему показалось, паузу, по окончанию разговора равных, - свод должен найти способ настичь Шестого!
  Третий внутренне прошипел: услужливость Второго раздражала его, а он сам сейчас становился неким подобием этого, непонятные изменения в ощущениях давали об этом знать. Но идея тешила себя обретенной целью, а потому прочнее укрепилась во власти над желанием воспротивится и чувством острого отвращения, - "Надо, так надо".
  - Нам важно познать дар движения, но твой опыт не дал равным этой способности.
  - Я...
  - Есть что-то, что бы ты хотел бы добавить к уже сказанному? - с надеждой вмешался Четвертый.
  - Нет, - сокрушенно.
  - И на том с-спасибо, - колко отозвался Пятый, продолжая концентрировать свои ощущения на темном пятне.
  - Тьма наградила меня опытом, но...
  - Но не дала знания? - предположил Третий.
  - Это я и хотел сказать, - угрюмо ответил тот. - Ведь я тоже не могу вернуть себе дар, хоть и прикладывал усилия к этому.
  - Тогда своду придется страдать в неведении и все по твоей вине. Сколь долго же нам станет ждать равного, который ведал бы этим даром лучше тебя. А Шестой уже там...
  - Довольно, Третий, - раздраженно пресек старший по имени, чувство оскорбления слабо пощекотало его нутро, - речь не о Втором и не о Жемчужине! Свод ищет новое знание, ты же в присущей тебе змеиной манере стараешься совратить нас на разговоры, мешающие поиску.
  - "Агг, не вовремя", - мелькнула настороженная мысль. - "Много себе позволяю". - Да, прости... И думать не смел, чтобы строить преграды на пути раздумий свода, лишь отметить некую предсказуемость, - он замолчал, ожидая, что Первый уступит интересу, если цена касается Тьмы, свода или его самого.
  - Говори, - буркнул он.
  - Свод не имеет точного знания, а потому уязвим для всякой глупости, я хотел предупредить об этом. Показать...
  Первого слабой молнией пробило зудящее ощущение, ему захотелось отстраниться от Третьего, а лучше - отстранить его, но возможностей к этому не предвиделось, потому он, скрыв свои подозрения, с притворным благоговением ответил:
  - Да, ты прав, равный, нам следует быть осторожными в том, что мы говорим.
  - Всякая идея должна быть полезной своду. Будем надеяться на новое чудо.
  - Думаешь, будто свод не решит загадку движения своими силами? - режа тьму скрипом деревянного голоса, клином вошел в разговор Четвертый.
  - Всякий раз к нам приходил тот, кто знает ответы, потому, предполагаю, это так.
  - Знай ты, как это сделать, покинул бы свод?
  - Я - часть свода, - ответил тот готово и с угрозой. - Я, правда, желаю познать дар движения, но не вижу необходимости трепать равного попусту, он уже упустил возможность: вовремя обратив свой разум в глубины ощущений нутра, он мог бы получить многое... Но теперь остается ждать.
  - С-среди нас-с появляютс-ся и ис-счезают дес-сятки идей, быть может кто-то из них с-соединит в с-себе дар знания движения и общ-шения.
  - Как знать, быть может, - процедил Первый.
  - Но с-сколь долго?..
  - У нас нет "долго"! - горячо выпалила старшая из идей. - Нам нужен дар сейчас!
  Желание обсуждения захирело на корню. Третий, заприметив тон затих, а вместе с ним затих и разговор.
  - Движение, такой же дар, как и возможность создавать фиолетовые сферы? - подобрав момент, заскрипел Четвертый.
  - Не думаю, разве что вы видите ещ-ше какие-либо с-сферы, так как я вижу очень много тех, кому дано... двигатьс-ся... - заверил свод Пятый.
  - Я знаю, как помочь вам.
  Голосок пискнул тихо, почти незаметно, так может пищать грызун, готовясь ко встречи с неумолимой опасностью, стараясь скрыть зубную дрожь перед звуками цокота готовых к трапезе когтей. Тихий, сдавленный, он привлек к себе внимание не сразу. Четвертый, пытаясь подражать голоску, резко осведомился у свода, не слышал ли кто-либо странного звука. На что Третий принялся убеждать равного, что это безысходность, стало быть, играет с ним.
  - Кто-то из окружающих нас идей говорил, Пятый?
  - Не могу ответить, равный.
  - Тебе показалось, говорю же тебе.
  - Что если нет? Если это был голос идеи? Может быть у идеи голос тихий и незаметный, как голос грубый или хриплый?
  - Если нет... - многозначительно пробормотал Третий. - А что, Первый, пришла пора попросить твою покровительницу об услуге? - усмехнулся он, готовый к началу новой бессмысленной болтовни.
  Первый мысленно вздохнул, ему хотелось, в ожидании мудрой мысли, топить огорчение в тишине, а не в пустой болтовне, но он, избегая пробуждения надежды в себе, ровным и уверенным голосом обратился к голосу, который мог оказаться новым носителем:
  - Равный, голос, данный Тьмой, яви себя своду еще раз, дабы обрести свое имя!
  Прошло немного времени, но новый голос не дал о себе знать. На что идея вспылила:
  - Во имя Мрака, дай нам о себе знать!
  Пятый пристально всматривался в окруживших свод, но вспышки в стене разноцветных равных не раздавались. Все были безмолвны, почти целое кольцо присутствующих воздерживалось от совершения чего-либо, что бы смогло уловить его зрение.
  - Ничего нет.
  - Ничего нет, - вторил Первый, - ни-че-го нет...
  Тогда старший, заставляя краски своего нутра в миг помутнеть, воскликнул, разразившись голосом столь грозным, что, казалось, тот был способен достигнуть самых далеких идей.
  - Тьма! Дай нам слух, чтобы услышать равного! Дай нам ум, чтобы понять его! Дай нам терпения, чтобы гордо предстать перед загадками, которые ты посылаешь нам, заботясь о нас и талантах наших!
  - Да, - протянул Третий, лишь стало ясно, что старания равного были напрасны, - и все подобно далекой туче: гремит под боком, срывает листья с древ, но ни капли влаги. Неудача!
  - Замолчи... - прошипел Второй, напрягая свое нутро, но его тут же успокоил Первый, озвучив неожиданно привычным голосом одно из в нужный момент всплывающих объяснений устройства сущего:
  - Нет, равный, идеи несут блаженство голоса в любом его обличии. Тьма дарит нам слова, но только мы решаем, как их представить: будь то речь, что славит Нашу Творительницу, либо же речь, что имеет целью подловить меня, или кого-либо другого. Будь то слова высокие, или слова малые, значение их для Тьмы не важно, так почему же оно должно быть важно для нас?
  Потешаясь над равными, Третий искренне торжествовал. Им обуяло ощущение поднесения: подрезая скепсисом свежие ростки мыслей равных, направленных к поиску ответов, он делал их все более молчаливыми, закрывающимися и нежелающими делиться догадками. Что бы Первый не говорил, больше всего он хотел слышать сейчас лишь звуки собственных мыслей. Усталость главы свода и готовность идей отвлекаться на несущественное забавляли идею, - "Даже если им удастся достичь чего-либо, то будет либо поздно, и дастся оно великим трудом, либо никогда! Кто знает, что сможет совершить Шестой, пока прочие будут утопать в ничего не стоящих разговорах".
  - Слово важнее значения?
  Писк разлился мраком, теперь он с легкостью достиг ощущений каждого равного и тихим эхом прокатился меж носителей. Пятый уверенно заявил, что равный показал себя.
  - Равный, - начал старший с аккуратным торжеством, - слова важны, они важны для нашей Создательницы, для Тьмы. И их много, великое множество в них легко заплутать. Хочешь узнать слово, что станет для тебя важнее всех тех, что тебе еще предстанет сказать?
  - Хочу, - поколебавшись, тихо пропищал ответ тот.
  - Это твое имя - Седьмой! И свод - равные идеи, что обрели голоса, рады слышать тебя и говорить с тобой, - от слов носителя новый голос еще более оробел и пискнул несколько неясных слов, что, как решил старший по имени, были словами одобрения и согласия. - Теперь, равный, позволь мне дать тебе ответ, - с превосходством в голосе продолжил он, - слова и звук важны для Мрака, что создал нас, а мы же создаем слова, данные нам, в своих целях, и для него не важно, какая суть наполняет наши слова.
  - Тогда сказанное мной не важно? - осведомился голосок.
  - Что незначимо для Тьмы, может быть ценным для свода, равный.
  Идеи напряженно вслушивались в слова говорящих: ровный, как лед, сковывающий лужицу воды, голос Первого и тихий встревоженный писк идеи, названной Седьмым. Третий, страдая под тяжестью ощущения неожиданности появившегося голоса, был озадачен и зол: - "Я не ощутил приближения новой идеи! Что хуже - именно я подтолкнул свод к ней!", - отчаяние охватило его, будто лишь секунду назад его ладонь покалывал холодок от горсти золотого песка, отнятого внезапно поднявшимся ветром. Третий хотел говорить, хотел вмешаться и прервать разговор равных, в котором свод узнает и оценит: как долго идея слушает, как много она знает, сколь много способна дать. Он был готов припугнуть равного, в котором ощущал слабость и робость, но сам Третий, оцепенев, потерял способность облачать мысли в одеяния форм, паника и злость крепкой печатью пали на его таланты.
  - Ты знаешь нас лишь с того момента, как сфера вышла?.. - выразил общее изумление Четвертый, но был прерван старшим.
  - Как ты нашел нас?
  - Когда плыл в темноте... Все вокруг было скованно тишиной, но вы говорили, чем привлекли меня, и я без раздумий приблизился к вам.
  - Дары мрака способствуют сближению идей, теперь мы знаем и это, спасибо, Седьмой, - на эти слова нутро Седьмого из синеватого озарилось желтизной. - Должно быть, ты ничего не знаешь о фиолетовой сфере, называемой Жемчужиной?
  - Я вижу ее.
  - Ее породило нутро одного из нас... одного из свода. Теперь мы ищем способ добраться до нее.
  - Вы ищете одного из равных ... я слышал.
  - Ты обладаешь движением? - проскрипел Четвертый, чем стер желтые пятна с картины нутра новоприбывшего равного.
  - Четвертый, твои с-слова нес-своевременны, - отреагировал на изменения в нутре равного Пятый, пытаясь вернуть старшей идеи контроль над беседой.
  - Что ты знаешь о движении? - глухо продолжал скрипеть он. - Ты должен дать нам это знание?
  - Четвертый, - поднял голос Первый, ощутив волнение.
  - Он скажет о движении?
  - Мы идем к этому!
  - Он скажет о движении?
  - Просто слушай и молчи, держа свои вопросы под контролем, если в них нет нужды!
  - Ты говорил... - подавляя трепет, обратился Седьмой. - Ты говорил, что для Тьмы слова важнее, чем их значения.
  - Да, но... равный нам мог удержать свое рвение, - неловко оправдывался старший, чувствуя смущение. - Иногда... Слова иногда лучше сдержать, если они останавливают другие слова.
  - Я понял, - чуть помедлив, бесцветным, более твердым голосом ответил Седьмой. - Значит, вам нужно знание о движение как можно скорей?
  - Да, - сокрушенно согласился Первый, чувствуя себя обкусанным вшами воришкой, пойманным за кражей обмерзлого картофеля, и больше не пытающегося показаться невиновным. Особенно гадко становилось, от осознания того, что голос равного ожесточился, и хотя он источал большую уверенность, его уже нельзя было назвать писком, он стал разить черствостью и холодом.
  - А ведь для этого я и выдал себя, - раскрылась идея, заметно изменившимся голосом. - Хорошо, внемлите мне, свод. И молчите, чтобы ваши голоса, - он выдержал паузу, - не останавливали мои слова.
  Один урок плавно превратился в другой: Седьмой принялся медлительно объяснять идеям премудрости желанного таланта, но, его слова были сложны, ведь он избегал понятий "нутро" или "ощущение", не понимая привычных своду значений, потому на каждую высказываемую им мысль приходилось несколько пригоршней словесных опилок, утрудняющих познание.
  Седьмой, преодолевая сопротивление идей, донес до них ключевую роль Жемчужины в овладении даром движения. Хитрость таилась в том, что идея, ощущая фиолетовую сферу и одновременно напрягая свое нутро, способна использовать ту подобно опоре, от которой можно оттолкнуться, как от берега на деревянной лодочке. После того, как этот фокус будет полностью освоен, ничто не помешает применить собственные весла и приступить к уверенному плаванию, бороздя тьму в любом направлении. Свод же был столь далек от разгадки, что необходимость отрывать внимание хотя бы на мгновенье от личного нутра вызывала в равных притупленный гнев и сомнение.
  Переборов неверие и ступив на путь принятия нового, все, кроме Пятого смогли ощутить на себе прелести дара движения. Видящий равный оказался лишенным возможности узреть опору в темноте, а потому был вынужден уповать на поиск собственного способа обрести движение.
  Лишь равные познали долгожданный дар, как Первый скупо, все еще стесняясь Седьмого, объединил Второго, Четвертого и необычайно молчаливого Третьего. Третий, хотя и был в восторге от новообретенной способности, все еще оставался в плену сомнений: смог ли он воплотить в достаточной мере поставленную ранее цель? Избегая каких-либо прощаний старший возглавил движение равных к лиловой сфере, с недвижимым Пятый остался Седьмой, утомленный знакомством с почти всеми идеями свода.
  - Ка, - крякнул Пятый, увлеченный комичностью происходящего, - за ними тянетс-ся целый хвос-ст равных, как же они ош-шиблис-сь, думая, что направилис-сь туда вчетвером!
  Свита из пятнадцати идей, рассыпавшись цветной вереницей разноцветных флажков, направилась в сторону плотного черного пятна, будто резвая конница, освещаясь несколькими факелами, кинулась рысью в непроглядную ночь. И, подобно наездникам, не ведающим, что таят сени окарикатуренных тусклым серебристым светом луны деревьев, так же не знали идеи, что может утаивать фиолетовая гладь, встречающая их мехом бледных мерцаний.
  Шестой замер, бесцельное парение наскучило ему, казалось, будто он облетел Жемчужину несколько раз, но видел исключительно лишь надоевшие, пустые, ровные поля. Штиль его раздумий, трясиной тянулся в чертогах его опечаленного ума: - "И все, и все...".
  - "И это все? Просто кусочки света, зацепившиеся о голые ветки прогнившего бревна, которому равные дали имя идола? Не могу поверить, что этот памятник пустоте породило мое нутро... Нет... ведь памятник создан из чего-то, и я получил эту жилу, чтобы разработать ее...".
  Реальность забирала его из раздумий. Шестой вновь наполнился решимости. Его нутро с новой силой воспылало желанием преображать, порождать, как оно сделало единожды. Теперь же необходимо отыскать способ делать это по своему желанию, без помощи сторонних сил, которые если и совершили влияние на появление Жемчужины, чтобы в дальнейшем стали исключительно немы и бездеятельны, давая тому, кто предоставляет свое нутро ремеслу создания, полную власть над сотворенным.
  - "Ты уже сделала то, что должна была сделать, ты дала мне подсказку, и я понимаю тебя. Но я все еще не знаю, как мне распоряжаться своим даром, дай мне понимание, Тьма...", - обратилась идея против воли, но из чувства безнадежной несостоятельности.
  Возможности без желания тягостны для других - сердобольных созерцателей, что по доброте своей не способны усидеть, дабы лишний раз не указать на очевидные связи меж задатком и деятельностью, в которую он открывает дорогу. Желание же без возможности тем более тягостно, чем больше препятствий изобретается на выбранном пути: закрытые окна и двери повергают в панику и волнение, заставляя раз за разом в безумных звуках хлопочущих крыльев, бабочкой ударяться о цветные витражи, пытаясь маленьким тельцем пробить прочные преграды.
  - "Я вижу. Свет, он ждет того, кто будет в силах косить его луга, приручить и заставить служить себе. Бледные языки несут в себе силу, нечто ценное для этого мира. Жемчужина сейчас всего лишь фиолетовая глыба, но что бы ее возделать, необходим нужный инструмент, правильный инструмент, удачно подобранный инструмент, и у каждой идеи в распоряжении только один серп...".
  Щелчок. Воспоминание о совете равного подарило Шестому внезапное просветление: - "Нутро... нутро! Все идет от и к нашему нутру!", - слова Третьего, ознаменовавшие появление Жемчужины восстали в нем: - "Обратиться ко своему нутру, заглянуть в то, что наполняет его, отвлечься от окружающего...". - Натужно идея заставила свой разум погрузиться в ощущения, но в ней валуном стояла неопределенность, что сводила на нет всякое усилие. На сей раз нутро не даст ответы с былой легкостью, нужна монета потяжелее, чем боль и страдания, чтобы покрыть стоимость необходимого товара.
  - Пустое! - вспылил носитель и обратил ощущения в смоляные небеса. - "Пустое нутро и пустое, лишенное, одинокое... пространство...".
  Ему стало тяжело и стыдно, он чувствовал, что подводит этот мир, что не в силах его понять, наполнить красками и светом. Тяжесть чувств прижала Шестого к розовой поверхности, заставив спрятаться в высокой траве, протыкающих его лучей. Он страдал от сочувствия ко тьме, в которой есть только он и кучка невидимых носителей голоса, молчаливых идей, и, конечно же, Жемчужина - одинокая драгоценность, недостаточная, дающая лишь капли желанного подношения.
  Идею миновали ощущения-булавки, что ежом стали покалывать ее нутро. Это заметил бы любой носитель, давно позабывший о боли, но только не закаленный изощренными мучениями Шестой.
  Его вернуло в реальность видение капель зеленой массы, медленно тянущихся вниз, замирающих над фиолетовой землей, не достигая ее. Капельки неуверенно сбивались в правильное маслянистое пятно под идеей, что, тем не менее, лишалось движения.
  Пугливый оборот нутра идеи выявил, что лужица не была таковой: капельки, соединяясь, создавали плотный зеленый шар. Движение привело к тому, что за Шестым маленькими нефритовыми ступеньками в сиянии розового света расположились островки зеленой жидкости. Идея подалась ближе и различила трепет, враз покрывший их морщинками; чем ближе становилась идея, тем больше трепетали изумрудные камушки, изводясь в буре крошечной ряби. Играя подобным образом, носитель осмелился резким движением податься к ним и застыл в изумлении: в один миг капли сплющились в растекшиеся кляксы, после чего закружились в сужающемся вихре, что в итоге слил их все в новый шар нефритовой массы, зависшей неподалеку от первого.
  Недолго думая, Шестой, охваченный ребяческим азартом, кинулся в сторону первого шара, но тот напоминал больше камень, нежели воду, потому как не стал дрожать от его приближения. Немного помешкав, носитель напряг свое нутро, полное желания заставить шар покрыться рябью, но вместо этого, неожиданно сплющил его в гладкий диск. - "Я? Это сделал я!", - радостная мысль побудила совершить еще одну попытку. Зеленый диск слегка сдвинулся, после нескольких стараний равного повлиять на него, при этом лепешка сплющивалась всякий раз в другую сторону.
  - Вот так, вот так! - напрягая нутро, идея старалась довести мелкими шажками диск к зеленой сфере. - Еще немного, и я узнаю, что с ними произойдет! Что... с ними... произойдет...
  Зеленые кусочки материи медленно сближались. Шестой не жалел сил на достижение поставленной цели, его нутро зудело и скрипело, но продолжало сложными потугами продвигать диск. И в миг, когда тот уже преодолел больше половины пути, нутро идеи каленным лезвием меча пронзила резкая боль, - "Зачем это?", - мелькнула вдруг мысль, на что идея испуганно осмотрелась, будто ища, не слышал ли кто-то этих слов, после чего, превозмогая жгучее ощущение новым рывком продолжила трудное движение.
  - Как мы найдем Шестого? - осведомился грубый голос идеи, пытающейся не приближаться близко к торчащим из розовой глади лиловым пикам.
  - Так же, как сумели добраться Жемчужины, не потерявши тебя, равный, по пути к ней, - снисходительно ответил Третий, на что Второй раздраженно загудел, в попытках подобрать слова.
  - Он прав, мы вместе благодаря голосам, вверенным нам Тьмой. Без дара Пятого мы можем полагаться лишь на это. Они и приведут нас к Шестому.
  - Чем дальше идея, тем тише голос, - поучающе заявил Третий, - помни об этом, звук будет держать нас рядом.
  - Первый, что если он не захочет отозваться? - холодно проскрипел Четвертый, вынырнув из клуба фиолетовых нитей.
  - А и правда, с чего бы ему хотеть говорить со сводом, иначе он мог сам найти нас, - подтвердил Третий.
  - Он не знал, как это сделать и потому отправился сюда, так как считал, что и мы прибудем на сферу. Он нас ждет... Довольно вопросов! Двигаемся вперед, будьте на месте, я задам путь и окликну вас!
  Фальшь Первого явственно проступала в голосе, а потому всякий, даже представитель молчащей свиты, был уверен, что ведущий их надеется лишь на удачу, или же, на благосклонность Тьмы.
  - Да нет же! Как это возможно?! - выкрикнул Шестой застряв меж слепленными воедино злостью и радостью, что не давали в полной мере возможности проявиться друг другу.
  Перед ним на большом расстоянии от поверхности Жемчужины, едва ласкаемое розовыми лучами, парило тонкое, неправильной формы зеленое покрывало, которое, едва ему доводилось подступить достаточно близко, принималось истово вибрировать и имитировать движение волны, подобно воде у берега реки при встрече с сильным ветром.
  Идея исступленно висела, поедая зрением легко поблескивающее пятно, в желании выдумать новый способ воздействия на него: попытки подходить с разных сторон, а также сверху и снизу давали единый результат; так же потуги повлиять "напролом" заставили пятно сбиться в большой шар, который не смогло укротить ни единое усилие идеи, а потом, лишь та отходила достаточно далеко, как шар снова разливался, оставляя по себе тонкое, но большое пятно, держащееся над холодными кольями сияния.
  - "Такого я еще не применял, а потому... Да, надо соединить усилия", - Шестой приблизился к покрывалу, заставляя то изводиться в мелкой ряби. Теперь его движение стало медленным, едва заметным, но точным и уверенным, как движение телесного целителя, на что зеленая материя отвечала неспешным ростом волнения. Но вот настала очередь нутра: носитель напряг его, чем вызвал пощипывания, а после - череду уколов в себе, - "Это оно, я смогу...".
  Нефритовый лист, все еще морщащийся, словно Шестой и его усилия были противны ему, стал медленно прогибаться, создав сначала небольшую горбинку, а затем явную дугу. Равный ощущал сопротивление материи, он не был уверен, стоит ли сейчас отступить, оставив дугу так, как она есть, или же она вновь распластается в пространстве, чего ему допускать не хотелось. Потому носитель, глубже утыкивая свои ощущения колючими иглами, довершил начатое: сначала арка дуги над розовым лугом, а после - кольцо, неровное, с волнообразными краями, явно не ювелирной роботы, но все же кольцо, соединенное и неделимое, созданное им, Шестым, из бесформенной зеленой кляксы.
  Свод рьяно летел вдоль фиолетовых лугов, голос Первого, громкий и уверенный, казалось, рассекал лучи, заставляя их склоняться перед ним в почтительном поклоне. Изредка перекликаясь и пытая удачи в выкрикивании имени искомой идеи, свод все же избегал разговоров, каждая идея увязла в своих мыслях, и созерцании мерцающих горизонтов.
  - Что это там? - раздался голос Четвертого.
  - Что там? Где? - недоуменно уточнил Второй, мечась ощущениями из стороны в сторону.
  - Вы видите пятно вдалеке?
  Свод, следуя приказу старшего по имени, остановился. Расспрос не дал бы результата, а потому Первый попросил равного направить идеи, с чем тот, настороженно поскрипывая раз за разом фразой: "Вы движетесь за мной?", успешно справился.
  Ворошась вокруг нефритового кольца, Шестой, уловив знакомые голоса и оклики, содрогнулся и, раненый неопределенным ощущением, рванул в сторону, - "Пятый заметит меня!". - Он не задался вопросом, почему для него важно избежать встречи со сводом, но страх и предчувствие надежно укоренились в нем. Моментальный, инстинктивный порыв, заставил его убегать, спасаться, скрыться.
  - Откуда это здесь? Как это может быть? - взволновался Четвертый, продолжая приближаться к кольцу. - Это он? Это он создал? Или это здесь было? Тьма оставила это здесь? - не в силах сдержать себя, идея утопала в беспокойстве, разя ощущения равных скрипучим звуком.
  Отдаление от укоризненно немого творения поколебало Шестого. Мысль о необходимости покинуть кольцо, холодила его, а потому, разрываясь в сомнениях между желанием продолжить путь слепого побега, или же вернуться к нефритовому обручу и защищать его от равных, идея избрала третий путь: она затаилась в высоких лучах, пристав к поверхности Жемчужины, насколько это казалось возможно.
  Голоса свода становились ближе, звук от них исходил притупленный, но Шестой быстро смекнул, что это не из-за отдаленности: молва равных была отягощена почтительным удивлением, возникшим по отношению к фигуре цвета летнего листа.
  Первый говорил резко и коротко. Четвертый судорожно, но испуганно тихо, дребезжал, извергая россыпь вопросов. Третий и Второй молчали, внимая старшему.
  - Будьте подальше от этого. Мы не знаем, на что оно годиться.
  - Следует воззвать к равному?
  - Я уверен, что мы слишком далеко от... этого, может, следовало бы приблизиться? - предложил Третий.
  - Нет равный, Первый прав, нам нужно сохранять расстояние.
  - Мы не примем движение за тобой, Третий, - прошипел Первый, и приказал всем оставаться на месте. - Нам нужен Шестой, а не это.
  - Ты все еще отрицаешь? Мы не нужны Шестому. Своду он нужен больше, чем свод ему! Он способен на то, что нам никогда не познать. Вот, смотрите: Шестой! Эй, Шестой!
  - Замочи!
  - Нам нужен только ты, а до этой зеленой статуи нам и дела нет!
  - Прекрати равный!
  - Давай, покажись! Или он уже давно ушел? Быть может, воспарил с этого места? Он сделал то, что хотел. Вот оно - его творение. Беззащитное, стоит прямо перед нами, мы можем прикоснутся к этому чуду.
  - Не так, как это видишь ты! - крикнул Первый, больше не в силах сдерживать себя.
  - Ладно равные, - хмыкнул, - просто смотрите, - он двинулся, мысли в Третьем текли неудержимой лавой, сжигая и укрывая собою навязчивые сомнения, - "Да, еще одно чудо, он смог создать еще одно. Не Тьма, а идея. Идея создала это! Это даст нам новые знания... это...".
  Шестого обуревал смерч паники, ему все еще хотелось убежать от свода, скрыться ото всех, скрыться... - "Я должен быть здесь. Здесь я создал это... ваяние, оно мое!". - Лишь нефрит покрылся первой рябью - свидетельством приближения равного, идея, изнемогая под гнетом выбора раскрыла свое убежище и стремительно нырнула сквозь фиолетовые заросли, восклицая оглушительным рыком:
  - Отойди, Третий! Ты можешь навредить!
  Равный в миг отпрянул. Магма уверенности в нем обернулась холодной твердью, по которой копошащимися насекомыми пробежал ужас. Третий ринулся назад, издав тихий визг, в попытке найти защиты у незримых равных. Он слепо полетел, бороздя лиловую траву света почти у самого ее основания.
  Но отчаянный жест двух идей не дал результата: зеленая масса стала дряблой, податливой, еще более волнистой нежели ранее, Шестой остановился на расстоянии, как ему казалось, приемлемом для беспечного взаимодействия с зеленым ваянием, но оно продолжало изменяться.
  - Третий! Прочь! Сейчас же! - завопил Шестой, напрягая каждую частичку своего нутра, но Третий не ответил и, как казалось идее, уперто продолжал делать свое, но вдалеке раздался хриплый вопль страдания, далеко, но достаточно близко, что бы Шестой узнал в нем знакомый тон, - "Это не он!", - в миг мелькнувшая мысль, заставила его приблизиться к творению. Лишь он принял движение, как извивающееся кольцо одномоментно стало безукоризненно ровным, уплотнившись, и сгладив края так, что сама Жемчужина могла бы восхититься этой формой, этим филигранным творением. Идеально гладкое широкое нефритовое кольцо возвышалось над фиолетовыми лучами, озаряясь едва различимыми бледными отсветами.
  - Мне приходитьс-ся наблюдать за вс-семи, кто нас-селяет этот мир. И мне вс-се равно с-сложно убедить с-себя, что во мраке дейс-ствительно кто-то ес-сть, ес-сть и я с-сам... и что с-сама тьма ес-сть... - внезапно заговорил Пятый после длительного молчания, стеной разделившего оставленных наедине участников свода. - Нет, нет! - встревоженно поправился он. - Я не о Ней, я не о Тьме, как о том, что нас-с с-создало, вовс-се нет! Я о том, что с-сама тьма, которую вс-се они бороздят, ес-сть, что вокруг нас-с, по с-словам равных... она... ес-сть... Ты меня понимаеш-шь?
  Седьмой сдавленно прошептал утвердительный ответ, подарив равному желанную ложь.
  - Что ты видиш-шь?
  - Я вижу то, что Первый назвал Жемчужиной, вот только видел я ее еще тогда, когда она казалась очень маленькой, яркой точкой на темном поле.
  - И ничего больш-ше?
  - Только это. И... черноту.
  - Как и ос-стальные... - в голосе его зазвучала грусть. - Я же вижу с-сотни пятен, ползающ-ших по черной материи наш-шего мира, и это все - мы, это идеи... Первый говорит, что мы с-созданы, только и лиш-шь потому, что Тьма хочет слыш-шать наш-ши голос-са. Но я не принимаю этого, хотя сейчас лиш-шь его с-слова и зас-ставляют меня верить во вс-се, что проис-сходит вокруг... Понимаеш-шь, равный?
  Идее снова зудело солгать, ощущая, что это нужно равному. Но лишь она почувствовала дрожь внутри себя, отозвавшуюся на мысленный ответ, - "Нет", - стойко ответила отрицательно, готовясь принять все неодобрение старшего за себя носителя.
  - И правильно, пус-сть за тебя понимают другие, как и за меня, - не опущенные руки, только усталость застонала в нем. - Раньше я был готов противиться словам равного, но знания о сфере и боль, видимая мною в других... это снимает пелену, заслоняющую разум, а под ней остается желание и невозможность познать.
  - А что в тебе откликается, когда даешь себе ответ на вопрос: для чего мы здесь?
  - "Наивный, - подумал Пятый, - ему лишь было дано услышать о идеях Первого. Его ум уберегли от стремления Третьего развенчать мысли старшего".
  Новый равный еще не понимал, почему все зовутся сводом, а каждый - идея, что равные называют этим пресловутым "нутром", и почему оно звучит так часто в их словах, но ему стало дано понимание одного: вопрос или движение, особенно не вовремя или неправильно заданные, могут привести к чему-то нежелательному, неприятному, а потому лучше больше слушать, тогда ясность станет наградой.
  - Твоя возможнос-сть пос-ставить этот вопрос-с и есть ответом, - многозначительно произнес Пятый, - наш-ши с-спос-собнос-сти, наш-ши таланты или дары Тьмы - вот правильный ответ. Я могу видеть идеи, Третий ощущает приближение того, что произойдет, Ш-шес-стой... Шес-той имеет иной дар, который я даже не начал понимать. По с-словам равных и по его с-собс-ственным с-словам, он с-создал ту самую с-сферу, или же с-создал не он, но его нутро отдало это наш-шему миру.
  - А потом идеи обрели движение и направились к свету, которым она манит...
  - Ты понимаеш-шь меня лучш-ше, чем тебе кажетс-ся! - закаркал Пятый вороньим смехом.
  - Но как же те, кто не имеет какого-то особого дара?
  - Я хочу попас-сть туда, - выдержав паузу, сменившимся тоном обратился Пятый, - надо придумать, как это с-сделать.
  - "Вопрос. Он был не из тех, что стоило сейчас задать", - смиренно отметил Седьмой, мысленно усмехнувшись.
  - Вы пришли сюда, - прошипел Шестой, приближаясь к застывшему кольцу, что больше не покрывалось мурашками завидев его. - Зачем вы здесь? Зачем спустились к моему творению?!
  Произошедшее не оставило и теплого следа в нутре и разуме старшей по имени идее. Прохладца его сознания мягко окутывала растущую ярость.
  - Теперь я вижу, это было разумное решение.
  - Тебе нужно только знание. Вы их хотите рассекать, рубить и кромсать, только чтобы увидеть связь между "как" и "почему". Разумное решение - держаться подальше от того, что делаю я!
  - Ты ошибаешься, - твердо проговорил Первый, следя за мирно висящим зеленым кольцом. - Этого следовало избежать.
  - Вам нужно было избегать Жемчужины, довольствуясь трепом о служении идолу!
  Шестой чувствовал, как раздражение охватывает его. Равные вмешались в то, что он не был готов преподнести им.
  - Откуда это здесь?
  Скрип голоса Четвертого раздался совсем подле Шестого, чем заставил того отступить и рассредоточить ощущения, в бессмысленной попытке увидеть говорящего.
  - Ты... Отойди!
  - Я должен отойти?
  - Четвертый, прошу, - сказал Первый, но идея ему не ответила. - Так что ты ответишь, на его вопрос?
  Равному не приглянулось возможности сочинить ответ, в разговор вмешался приближающийся, полный нахальной бодрости голос Третьего. Миг боли и страха хотя и остудил его, но не достаточно, чтобы заставить помалкивать после свершившегося.
  - Тр-ретий! - зло рыкнул Шестой, заставил идею застыть.
  - Оно больше не выглядит... дряблым. Такое гладкое, - пытаясь умаслить равного, продолжал тот, - еще одно великолепное порождение твоего нутра?
  Равный молчал. Спокойный и знакомый голос был подобен свежей воде, омывающей воспаленную кожу, идее хотелось тянуть это ощущение. Злоба к равному отступала, а в уме крутились одинаковые слова: - "Это не он. Это же не он. Он был далеко".
  - Скажи уже наконец, как это здесь появилось, - требовательный тон Первого ударил прямо по воображаемой ссадине.
  - "Вот кто действительно виновен в этом... хотя это похоже на то, чего я хотел, как я это...", - мысль оборвалась, властный голос снова задел его разум, и злоба вновь обрела лицо. - Проваливай! Все, что найдено здесь... на Жемчужине - в моей власти! - ловко соврал он.
  - Найдено? Так это было здесь, когда ты прибыл? - с нотой досады проговорил Третий.
  - Верно!
  - И ты просто наткнулся на это, кружа Жемчужиной? - усомнился Первый.
  - А как ты выбрал это место? - огрызнулся Шестой.
  - Верно. Это была случайность.
  - Случайность - ваше присутствие здесь!
  Первый привычно пропустил сказанное равным мимо своего сознания, дабы не повредить скорлупу спокойствия, окружающую очаг злости. Потому равный продолжил.
  - Случайность. Ненужная, лишняя. Из возможных путей тебе дался именно этот.
  - Я не верю твоим словам, - наконец отозвался Первый.
  - О чем ты, Первый? - пробасил Второй.
  - Это не могло быть здесь. Созданное Тьмою - невидимо для нутра идей.
  - Я нашел это на Жемчужине, Первый.
  - Проделки твоего нутра, - отрезал старший по имени.
  - Первый, он же говорил, что Жемчужина создана Тьмой, - вспомнил Второй откровения Шестого, ознаменовавшие явление Жемчужины этому миру.
  - Все, что создала Тьма - голоса. И голоса должны только говорить, - звучание Первого медленно нарастало, он закончил мысль, сорвавшись на крик. - И все, что не является голосом - враждебно Тьме! Все здесь опасно Мраку! Этот свет рушит Тьму, он должен быть низвергнут! Должен быть уничтожен! А ты либо поможешь свершить это, либо будешь поглощен Нашей Создательницей вместе со своим лживым даром! - гром ярости восстал в нем ужасным видением, идея ощутила дурное и ее нутро мгновенно ослабло.
  Пришедшие застыли. Противным стал для них фиолетовый мирок. В разумах их зарождались все новые и новые вопросы: вопросы гнева, страха, сомнений. Пробудилось ощущение иллюзорности этого мира, будто у Тьмы есть еще одна услада - следить за тем, как возятся идеи в гное обманов и миражей.
  - Уходите, - тихо сказал Шестой.
  - Нам надо избавить Мрак от этого места. Тьма будет мстить за непослушание.
  - Уходите.
  - Вышедший из твоего нутра свет поедает ее, она сказала нам об этом... Гром... разрушение Тьмы, мы должны уберечь ее, что если для этого мы здесь?
  Первый говорил устало, в нем почти читалась обреченность, обремененная незнанием и надеждой: уничтожение Жемчужины, что если оно попросту невозможно?
  - "Я не могу", - моментально ответил себе Шестой. - Уходите! Тьма или ты не имеете здесь власти. Идеи не имеют здесь власти! Все зримое под моей опекой! Я создал свет! И Жемчужина - плод моего нутра, только мне решать ее судьбу...
  - Свет, который дает этому миру Жемчужина - ошибка, мы должны положить этому конец...
  - Как? - тихо вопросил Четвертый, но Первый не сумел ответить.
  - Если это вредит Нашей Матери, мы обязаны защитить ее, - поддержал Второй.
  - Ты и твои прихвостни, Первый... Ты подарил им картинку мира, которого нет, чтобы им было в чем существовать, но ты не сможешь их защитить от этого... ведь, как мы смеем созерцать - свет разгоняет тьму.
  - Он подарил "нам"?.. - с нажимом на второе слово проговорил Третий, готовясь разубедить идею в ошибочности ее преставлений по отношению нему.
  - Третий. Если Первый и пытается отстоять свою глупость и даже способен убедить в ней прочих, уподобляясь мельнику, создающему муху, то ты всего лишь жернов, не способный решать, чье зерно предстоит мелить. Потому, я уверен, даже для идола, поставленного им, твой голос не больше, чем бессмысленные звуки, не имеющие веса ни для кого.
  - "Жернов?..", - возмущенно подумала идея. - "Если бы я не указал тебе дорогу, то ты бы сейчас не смог указывать мне на обратный путь!", - хотел сказать равный, но это предотвратил старший по имени, истребляя в равном желание отвечать на оскорбление.
  - Да, я показал картину. Я убедил в ее правильности остальных. Да... я принял то, что было до нас, как предшествующее нам, дающее нам. Да, я воздвиг идола и нет, я не возводил в идолы себя. Тем мы и отличны: я признал Тьму своим создателем, ты же кичишься, представляя себя создателем света. Я буду молить Мрак открыть мне третью дорогу, дорогу в понимание того, как разрушить вторгшееся во тьму несчастье. Второй, Третий, Четвертый, вы вольны выбирать дорогу, вы вольны выбирать мельника или стать мельником. Перед вами сейчас две мельницы: жернова одной служат Тьме, в которой мы обрели мысль и голос, жернова другой - это разрушительный свет, и эти жернова приводит в ход поток, которого мы называли равным, и вы...
  - У-хо-ди-те, - процедил Шестой, отобрав у Первого возможность закончить.
  - Теперь, - подхватил Третий со смешком, - на этой дороге валяется тяжелое бревно, а червь, сидящий в нем, повествует, как он повалил недавно цветущее древо. К тому же, я - равный, а не низший или высший, я отправлюсь с тобой.
  - Тьма запалила в нас разум - единственный возможный свет. Сделала нас подобными себе, я почитаю ее, - отозвался грубый голос.
  Четвертый же проявил сдержанность, и слова не покинули его нутро. Третий с притворной услужливостью попросил у Первого разрешения вести свод назад к началу спирали, подальше от фиолетовой глыбы, на что равный кратко дал свое согласие. Голос Третьего уже слышался далеко от нефритовой статуи, ставшей свидетелем первого раскола среди идей, после которого даже зеленое кольцо, покрылось толстой трещиной.
  - Ты выбрал этот путь, обесцветив знание красивым светом, - в качестве прощания кинул Первый.
  - Ты так и не открыл глаза, однажды очутившись во тьме, - отрешенно ответил ему Шестой.
  Кусок зеленой пластины оторвался от нефритового кольца, немного возвысившись выбившись из всей конструкции. Теперь изделие напоминало кольцо с драгоценным камнем, желанным наростом, подающимся из него.
  - "А это то, чего мне не хотелось", - оставшись одна и смотря на изумрудное ваяние, неопределенно подумала идея.
  
  
  
   
  Головоломка
  Я всегда думал, что целое больше его частей, что идеал - это единство, объединение всего в многочисленных явных и неявных связях, запутанных в яркие и сложные мотки.
  Но разве не тем прекрасно единое, что состоит из крошечных заменимых, или незаменимых частей, без которых целое принимает абсолютно иное обличие?
  
  ***
  Если мир, вопреки воззрениям некоторых, не был случайностью, а результатом сотворения, можно ли его назвать произведением? Подобно удачно организованным звукам, цветам или словам. Можно ли присвоить звание творца тому, кто чужими руками вытачивал его частички? И если так, то какой была его роль в этом творчестве? Где кончается его участь и начинается созидание рук, непосредственно творящих? Что находится в его власти: целое или части?
  Мир, он идеален в тех связях, которые натягиваются меж различными его проявлениями, он создает этим ложное впечатление единства и целостности в себе. Хоть мир и представляется неделимым, но он состоит из миллиардов деталей, и лишь только в деталях проявляется истинная его прелесть. Лишить блеска снег, в зимний солнечный день - и он уже не будет таким живым, лишить землю природной мягкости - она обратится камнем, лишить огонь ярких вспышек - он перестанет привлекать к себе мотыльков, убрать или добавить один камешек - значит изменить всю фреску.
  Всякая деталь берет свой исток в отведенное лишь для нее время, это задает миру движение и направление, помогает ему обрести индивидуальность, отличится от других возможных обличий. Как мир становиться собой? Чем отличается мир, созданный одним или многими авторами? Какие преимущества у мира, который создал себя сам, отдав мастерок и зубило своим порождениям?
  
  
   
  Глава 3. Тот, кто обращается тенью
  Я всегда думал, что основа мира - это стремление к созданию величественного и могучего, и что именно создание, конструктивное начало, правит миром.
  Но что бы скульптор создал изящную скульптуру из белого мрамора, нужно разрушить холм или гору, чтобы пахарь мог засеять поле, нужно разрушить мышиные норы, чтобы рыцарь воздел над замком флаг, нужно разрушить жизни.
  
  ***
  Чудо. Мы привыкли называть чудесами то, для объяснения чего нам мало известных слов. Называем чудом самое возможное, называем чудом то, чего не в состоянии повторить, понять, или, что тягостнее - принять, превознося каждую видимую песчинку, каждый ощутимый удар, каждый услышанный звук. Мы увязли в иллюзии чудес и ищем их там, где их нет, находим их там, где их не положили, строим для себя замок со знамёнами, что в профиль оказывается тонким фасадом. И как же разрушительно утаивать от себя одну мысль: из всех чудес мы склонны каждое мгновенье выкидывать себя, возводя пьедестал окружающему, называя его невозможным и созданным чем-то более могущественным или способным, чем мы. Мы кладем наше ощущение в пасть льву, преподнося новое творение, трепещем, в ожидании, когда сомкнуться его челюсти, готовимся к зрелищу, на которое мы, как нам кажется, не способны, а находим тоннель, ведущий в темноту и липкий язык, услужливо указывающий путь сильными толчками.
  Пускай Тьма вдохнула во все сущность и она, либо же случай, завела мою тропу в то место, где мне суждено поранить голую стопу о камень, что острой стороной напоминал бы навершие копья. Самая опасная мысль - это признание чудом и камня, и случая, и даже тропы, по грязи которой ступали мои ноги. Забыв о ране, я бы бросился неумелыми попытками искать применение своему новому скарбу, пока в стараниях своих заметил бы, как легко им умерщвлять добычу или обрабатывать тонкие прутики дерева. Я связал бы твердость найденного мною куска породы и податливость того, что мягче его и стал бы хвалить камень и тропу, желая передать свое открытие другим. В то время необратимость брала бы свое: гноящаяся рана темной змеей поглощала бы все, до чего смогла дотянуться. Через некоторое время ее яд достиг бы середины нутра, поразив которое, положил бы исход моим страданиям и перекрыл бы путь новым. Останется камень, чудесный острый камень, который будет сжимать уже не моя рука. Я же паду, и имя мое падет со мной, падет творящая мощь, падет слава, падет жертва, которую я сам положил на алтарь новому идолу - Камню, способному разрезать то, к чему прикоснется.
  Нутро - мой заостренный камень. Я способен соскоблить немного темного порошка со стен этой реальности, и использовать его как глину. Я могу срезать сияющие лучи, используя их неуловимую тонкость в качестве нити, связывающей созданное мной. Я могу творить, без слепой веры в необходимость сотворенного. Творить, чтобы познать сотворенное в преданной ему форме. Творить, чтобы проникнуть в суть, творить, чтобы познать образы и мысли, творить нерушимое, следя за его постоянным движением и превращением.
  Носители проснулись здесь, и я был среди них. Цель наша, вовсе не пустые разговоры: мы есть, чтобы строить ваяния из образов и знаний, которые укрыты в нас. Упорство Первого исходит из его приверженности к дороге, на которой был найден камень. В его представлении, найденное на тропе должно остаться на ней, он думает, забери кто-то камень отсюда, и это может разрушить тропу, она станет мстить: утопнет, зарастет, начнет осыпаться и станет увлекать нас в пучину оврага вместе с вязким грунтом. Безвольная, лишенная мыслей и слов она будет мстить, будто инструмент способен мстить своему мастеру за допущенную небрежность. Разум Первого остался в начале дороги, за чертой, перед которой выдумка берет верх над неограниченной мощью разума, в месте, где она не готова стать частью знания, а пытается полностью заменить его. Я обречен на одинокий поиск, одинокий поиск...
  - Откуда все это? - Шестой, наконец смог вырваться из липкой сети увлекших его раздумий. Насторожился, пытаясь осознать, были ли это всего лишь его мысли, или они успели накинуть на себя одеяния слов и речей, только он немного ослабил свою власть над ними.
  Идея привычно окинула фиолетовые дали, вновь отмечая бессмысленность этого движения, возникающего раз за разом по настойчивому требованию скребущих ощущений.
  После того, как равные ушли, в чем носитель продолжал сомневаться, он стал настороженным, опасливым и пугливым. Он стал бояться звука собственных мыслей, принимая его за шорохи, восклицания или шум, исходящий извне, и таковые посещали его все чаще, особенно тогда, как мыслительный поток превратился в непрестанно повторяющиеся кольца водоворота, что не отличались новыми умозаключениями или догадками.
  - "Откуда эти образы? Слова? - в который раз он спрашивал себя. - Тропа, стопа... Сложно понять, зачем я их думаю? Зачем я их размышляю? А в мыслях они такими не кажутся, хорошо подобранные части каравана предложений... каравана предложений, - последняя мысль въелась в его разум пчелиным жалом, продолжала пульсировать, раздражая, пока не рассеялась, оставив по себе только противное ощущение. - Ладно. Ладно. Я обещал себе не отвлекаться. Я - Шестой, не могу стать рабом размышлений, не могу пополнить ряды пустословов, я могу сосредоточиться, я готов и хочу... творить... Творить, а не говорить! Как же они заблуждаются! Тьма. Как могут они творение нутра и разума идеи назвать чудом, тем более чудом даренным Тьмой?..
  Лиловое полотно сносило все: и деяния, и речи, кроткое и терпеливое, оно проявило большое уважение к кропотливому труду своего обладателя, оно послушно следовало за его движением и освещало прочие творения ласковыми лучами матового аметиста.
  Зеленое кольцо сумело затянуть свою рану, отколовшийся изумруд вернулся в обод, трещины слились и теперь оно, среди прочих забытых ваяний, незрячим оком устремилось в сторону размытого горизонта. Объемные и плоские, прямые и круглые, тонкие и толстые нефритовые скульптуры восстали над фиолетовой гладью во всем разнообразии. Сбивающиеся в непоследовательные конструкции, они создавали ряды, дырявые стены, неподвижно томящиеся в ожидании проявления воли своего творца. Спустя не одно усилие идеи, стены стали походить на замковые своды, выступающие из пологого зеленого холма. Прямоугольные каменья его сбивались идеей в единый выступ, что острыми пиками направился в темное небо.
  Кроме фигур, пространство наполняли темные кляксы, и изумрудные капельки, готовые предаться дрожи и почтительно разойтись в случае приближения нутра ступающего среди них владыки. Ваяния же стали безразличны к движениям своего творца, что, тем не менее доставляло идеи немалое удовольствие, ведь их больше не приходилось бережно миновать, опасаясь причинить малейший вред. Зеленые капли небыли издержками работы своего создателя, небыли мусором или нечистотами, место которых за пределами его двора, но были защитой, оповещающими звоночками, что в случае прихода кого-то извне должны были движением выдать непрошеного гостя, заставить его показать себя. Не желая вновь скрываться в рядах фиолетовых лучей, носитель был рад своему изобретению, обеспечивающему его спокойствием и возможностью творить без былого страха.
  Костяк мыслей Шестого со рвением обличался плотью. Зеленая материя податливо проходила преображение от бесформенных пятен до гладких фигур. Уход свиты старшей идеи положительно отобразился на способностях носителя, чем тот был бесконечно удовлетворен.
  - "Необходимо больше капель!", - тревожные мысли время от времени пробирали творящую идею. Тогда Шестой спускался в прозрачную траву, и ожидал, пока новые капельки материи заблестят в фиолетовом свете. Следует отметить, что равного не заботило то, как это становиться возможным, его целью стал поиск путей создания нового, и он, в желании отграничить себя от прочих идей свода, избегал мыслей, направленных на "расчленение" знания. Извлекши достаточно материи, носитель притягивал ее на новое место, тщательно замазывая обнаруженные бреши в своей броне.
  Причиной желания возвести огромное ваяние стала неожиданность, давшая знание о том, что некоторые фигуры идеально подходят одна для другой. Прямоугольные плоские плиты, если их не ставить вперемешку со сферами и листами разбитых клякс, отлично складываются в ровные преграды, могущие оградить и скрыть. Треугольные кусочки материи складывались в причудливые правильные обломки, представляя различные вариации фигур, среди которых были как парящие в над фиолетовыми лучами пирамиды, так и подобия граненных кристаллов, бережно созданных и покинутых за ненадобностью среди комочков зеленого града.
  В свету новых знаний и представлений, идею время от времени стали наполнять насыщенные величием и значимостью наваждения: замки и дворцы, чарующие своей мощью и вкусом, стены, потрясающие своей высотой, видимой стойкостью и неприступностью, стройные угрюмые башни, с головами, увенчанными то собранными в косы зубообразными выпячиваниями, то острыми шпилями карнизов, схожими с некоторыми из кружащих вокруг пирамидок, пышные тронные залы, украшенные флагами, гобеленами, люстрами и подсвечниками, с выложенными цветными плитами полами, что при свете свечей приводят ступающего по ним к самому сокровенному месту этой комнаты, самой интимной и самой нежной ее части - мягкому или твердому, вычурному или скромному, одинокому или в окружении прочих, но всегда прекрасному трону.
  Постройка росла без спеха. Идея размерено и старательно создавала нужные ваяния, скапливая зеленые крохи, которые сливались в единый шар. Далее шар разбивался в кляксу, что после поддавалась тонким манипуляциям, направленным на попытку предать ей форму. Только материя примет отдаленное обличие задуманного, как ваяние в миг обретало обличие, застывая в виде иной раз несхожем на тот, который преподносила фантазия Шестого. Плавно, как и движение сферы, тянулись потуги идеи возвести растворяющиеся при попытке их воплощения на широких фиолетовых полях образы.
  Темные воды, пучина которых оказалась не в силах заглотить маленький островок света, превратилась для Первого в площадь, форум, на котором он, не гнушаясь восклицаниями, ревом, громкими словами о тьме и рожденных ею, а также прочими возможностями своего голоса, призывал молчащие идеи представить себя своду. Так Тьма наполнилась новыми голосами, нареченными Восьмым, Девятым и Десятым. Внимающие всем речам старшей по имени идеи Второй и Четвертый с готовностью взяли на себя роль герольдов, выпытывающих у новоприбывших равных о их возможностях и знаниях, а, также, дающих разъяснения о своде, Первом и, разумеется, тьме.
  Пятый и Седьмой увлеченно наблюдали за происходящим вокруг них. Лишь Первый и прочие покинули окрестности, в которых взор Пятого переставал ловить цвета их нутра, как оживленный гомон снова вступил в свои права, оправдывая воззрения старшей идеи на значение равных в этом мире. Единственное, что омрачало оживление - факт, что действительно стройную, решительную и не лишенную доли грозной целенаправленности речь держала лишь одна идея. В своих словах Первый предавал расправе ненавистный для тьмы, бледнеющий в ее покоях очаг света.
  Самым уязвленным среди носителей оказался Третий. Предавшись скорбному молчанию, он судорожно старался соединить крупинки, что остались в его уме после раскола глиняной посудины свода:
  - "Защитить...", - нетвердо пытался он связать нити ощущения в узоры понимания причин, заставивших равного сказать произнесенные им слова, - "творение. Он защищал. Которое хотел защитить и я... но я не нужен ему. Да, ненужный, неспособный... Мой талант излишен для него. Осталось следовать за пускающим в пустоту слова Первым... Только это?".
  Отрешение стало привычным для Третьего, но он продолжал нехотя сообщать равным о готовности нового голоса раздаться из недр мрака. Пыл его угасал и очень скоро носитель оказался безразличен к тому, что недавно считал ограниченным и легковесным. Он даже не пытался подхватить искры сомнений новых равных, в стремлении перекинуть их на еще не орошенный влагой убеждений Первого хворост их незрелых мыслей, он смиренно отдавал их разум и нутро на слепую покорность речам старшей идеи, безжалостно топчущей любое колебание в их словах.
  Первый уверял о вреде сферы для идей и тьмы, но его грызло гадкое осознание того, что лиловый маяк сейчас нужен даже ему, этот ориентир объединил, собрал равных и дал возможность Первому распространять знания между многими. Вокруг Жемчужины, как около стяга на поле боя, стремились собраться все идеи.
  Недвижимый Пятый с прильнувшим к нему Седьмым, умело охраняли знамя от посягательств несведущих, которые в желании устремиться вниз, на поверхность сферы, встречали останавливающие их голоса носителей. Пятый наблюдал, как черное пятно окружило великое множество равных, наслаивающимися цветами нутра, они перекрывали тьму вокруг него, но держались подальше от места, занимаемого сферой, - "Быть может только я ос-стался там, куда меня положила Тьма". - Охраняющие Жемчужину идеи раз за разом оживляли слова Первого: запреты и причины запретов, ограничивающие возможность движения на равнины фиолетовой сферы. Табу направляло свои щиты, указывая шипастыми умбонами на причину всех бедствий - в сторону вероломного света, по словам старшего, питающего надежду изничтожить Тьму, породившую каждую из идей. Всякое горе было возложено на плечи парящей в призрачном ареоле драгоценности:
  - С ее появлением во Тьме, ее выходом из ничтожного нутра идеи, которую мы почитали за равного, дети Мрака лишились своей первородной связи, лишились нити, на которой Тьма бережно расположила творения по своему усмотрению. Она дарила нам свое подобие, в ожидании, когда каждый будет способен озарить ее голосом и мыслью!
  Убедительный и властный голос Первого был ценным и неповторимым инструментом распространения воли тьмы, но идеи были готовы внимать его помощникам, равно как и ему самому, страшась преодолеть незримую черту, что могла бы отделить их от свода и приблизить к свету.
  - Мы вернем себе единство, залечим рану, посягнувшую на безграничные красоты темного лика Нашей Матери! Мы должны найти способ совершить это!
  Косвенные указания на необходимость уничтожения Жемчужины оставались обтекаемы и неясны, Первый страшился давать подобную надежду как равным, стремящимся помочь ему, так и Тьме, могущей услышать его беспочвенные обещания, и даже самому себе.
  - Боль - то, что порождает свет. Гром - боль Нашей Матери, страдающей от зудящего репья, вцепившегося в ее плоть острыми иглами! Те непотребства, что продолжает порождать негодное нутро Шестого - новые шипы, устремленные разрушить наш мир, мир мысли, мир ласковой темноты, мир голосов, желающих лишь знать и своими знаниями даровать усладу тому, что их наградило существованием. Мы - идеи. Мы рождены Тьмой. И только мы в силах защитить ее от посягательств света!
  Всякий могущий слышать, каждый, могущий поглощать слова, превращать их в мысли, принимать, или отвергать, вслушивался в речи равных. Первому удалось посеять в близких, но апокалиптически далеких от возможности запротестовать сказанному, умах страх перед силой света, которая, в словах старшего, овладела способностью разрушить колыбель носителей. Но, как бы то ни было, свет оставался далеко позади того ужаса и силы, сосредоточением которых стала Сотворившая носителей. Первый передал равным все представление той мощи и мстительной потенции в которую уверовал. Кара и гнев вкупе с воспоминаниями о громе взращивали в молчаливых умах сочные плоды.
  - Тьма дает своду новых равных, это новые голоса, новое нутро, готовое служить ей! Я уходил во мрак, пытаясь найти край, необремененный грузом света, но мне не удалось. Я воззвал к идеям, и они услышали меня, я просил Тьму дарить своду новые голоса равных, и она поддержала меня. Десятый!
  Обращение было столь неожиданным, что первые слова идеи, данные в качестве ответа, оказались бессвязными звуками.
  - Я? - тихо переспросил он, оправившись от потрясения.
  - Да, равный, ты! Ты верен силе Нашей Матери?
  - Да... наверное.
  - Ты верен своду и желанию противостоять свету?
  - Думаю, да.
  - Ты хочешь сделать свой вклад в дела свода?
  - Да!
  - Я вынужден остаться здесь, я должен вести идеи к единой цели - спасению Тьмы, нашей Творительницы! Готов ли ты исполнить мою мечту - найти место, где тьма далека от угрозы, где нету света, где есть лишь покой?
  - Что я должен сделать?.. - осторожно уточнила идея.
  - Десятый, устреми свое нутро в черную гладь, стремись в ее пучину, стремись найти беспечное место, укрытое от вреда, источаемого фиолетовым сиянием...
  Первый продолжал говорить, он говорил, обгладывая каждую деталь, каждый момент того, чего жаждал одержать от равного. Десятый, внимательно дослушав старшего, по его указу направился во тьму, неся с собой запал, подожженный в нем лидером свода.
  Легко было понять, где заканчиваются руки и глаза свода: великие речи старшей идеи небыли умственным ядом для того, кто слышал их с самых первых звуков и способен соотнести их с тем, что имел возможность наблюдать свод, когда пелена сна пала и обнажила темноту. Видящий же стражник лишен был возможности узреть, происходящее за сферой Жемчужины и тем более ему было трудно созерцать каждую идею отдельно, когда все они смешали свое нутро в единую картину всевозможных цветов.
  Чаша интереса Идеи наполнилась раньше чаши страха, потому она, стиснув сомнение, устремилась в сторону фиолетовых полей и бледных колосьев. Звуки голосов вещателей свода, так и не окликнув ее, притупились, а затем окончательно растворившись в безмятежности, которую, как казалось, выдыхал большой лиловый шар.
  Ей уже доводилось здесь быть и слышать звуки столкновения, пустившего трещину в своде, как и на нефритовом ваянии. Но Идея покинула сферу, поддавшись слепому желанию сохранить все как есть, нечаянно поселенного в ней, а точнее вбитого указывающим перстом Первого.
  Идея сохраняла дистанцию с Жемчужиной, стремится оставаться дальше от заостренных тусклых языков, тем паче на периферии фиолетовой простыни уже виднелся торчащий зеленый бугор, порожденный неутомимой волей и нутром Шестого.
  - "Слова Первого были правдивы? Или он здесь был после?..", - возникли в ней вопросы, которым было суждено скорее стать влагой для взращивания сомнений, нежели пищей для создания ответа, могущего подтвердить слова равного.
  Громадная нефритовая стена возвышалась над Жемчужиной, выросши сталагмитом гладких плит из бесформенного холма, сколоченного разнообразными ваяниями. Оточенная россыпью застывших мелких капель она казалась ульем в окружении свиты своих строителей. Но стена эта все равно оставалась карикатурно мизерной, как для самой Жемчужины, так и для оточившей ее темноты. Само же зеленое ваяние, точно стесняясь, висело чуть возвысившись над пиками фиолетового света, будто страшась опустить на него весь вес бремени усилий, вложенных в него Шестым.
  Идея колеблясь остановила свое движения около первого роя зеленых пузырей, всматриваясь в их форму, словно пыталась одним лишь взглядом заставить их расступиться перед ней, но, не в силах разгадать загадку круглых изваяний, устремилась сквозь них. Зеленые шарики трусились и двигались, разливались и собирались в большие шары, оставляя тянущийся тропинкой за движением ее нутра шлейф.
  Ловушка творящего носителя сработала именно так, как он и предполагал, а потому добыча без промедления была схвачена сплетшим эту сеть пауком. Как и всякий паук, Шестой скоро ринулся на встречу жертве, едва заприметив малейшее колебание в свитых им нитях.
  - Стой! - выкрикнул он в полный голос, чем заставил вереницу шариков застыть. - Я вижу тебя и запрещаю проход! Если это ты, Первый, то прибереги свои слова, сейчас они тебе не помогут! Убеждения и угрозы здесь не имеют веса... - он умолк, утопая в сомнении: его разрывало желание продемонстрировать свой успех, но уж точно не старшей из идей. - Чего молчишь, даже если ты не Первый, ты тут, скорее всего, по его приказу, проваливай, или отвечай!.. - с ноткой обиды закончил он.
  Идея ответила звонким молчанием. Она даже не пыталась говорить, страх сковал ее. Сейчас она не обыкновенный зритель, она должна решать и действовать быстро, пока хозяин дома дает ей право выбора, пока он видит в ней не назойливую безмозглую муху, по дурости своей влетевшую в его сети, а равного, располагающего возможностями схожими с его собственными.
  Мысли и ощущения вскружили нутро равного, выбор выбил его из действительности. В этот миг ощущение идеи застряло на зеленой капельке, мирно висящей среди прочих, и молния сотворенной мысли пробила Идею насквозь, возвращая к реальности. Носитель потянулся мыслями в сторону капли, и та резво полетела в стену, мягко слившись с одной из ее пластин, за ней полетела одна и еще одна.
  - О-о, - с удивленным одобрением проговорил Шестой, не зная, как отнестись к произошедшему. - Не-е... не думаю, что кото-то из его свиты способен... готов сотворить такое.
  Продолжая удивлять, Идея принялась теперь за зеленый мячик, стиснув его несколько раз в кляксу и снова отправив в сторону стены.
  - Ты можешь управлять... Постой-ка. Шар возле тебя, стисни его, - Идея послушно стиснула один из самых больших шаров, висящим между ней и Шестым. - Хорошо, вижу. Верни ему прежнюю форму. Теперь сожми и верни ему форму, если ты тут по приказу Первого, - Идея с сомнением сотрясла шар, но не сжала его. - Значит ты тут по своей воле? - Идея в миг сжала и разжала зеленую глыбу. - Восхитительно... - промямлил равный в предвкушении разговора, то, что могло быть мухой, оказалось на деле таким же пауком, но, явно, помельче.
  Общение. Главное, но так и не признанное достижение идей, оставленное за бортом их внимания ими же. Роли голоса и его направляющей силы - мысли, носили множество значений, но всегда в тени оставался истинный их смысл. При отсутствии этого дара и зримое, и неявное обратилось бы напрасным, лишилось бы всякой надежды на настоящую жизнь. Без общения рубин созидательного потуга мог навсегда остаться узником сундука, в котором потускнело бы его сияние.
  В молчаливом спутнике Шестой без труда обрел себе приятеля и слушателя, того, в чьем разуме можно разбавить радость от достижений и досаду от одиночества. Тем более тому, кто сможет держать речь лишь в его царстве, в его присутствии под пристальным надзором. Хозяин дома медлил задавать сложные или важные вопросы, ему казалось, что достаточно само присутствие гостя, а говорить он был рад куда больше, чем выпытывать ответы у собеседника.
  - Ну ладно, а вот скажи, найти это место было сложно? - зеленый шар, сопровождающий гостя остался нерушимым. - Но моя защита поразила тебя? - шар без промедления сжался. - Именно, я знал, что это удачная идея! Смотри, - идеи были у подножья зеленой скалы, около которой застыли разрозненные пластины и собранные в кучу предметы - фигуры, угловатые и округлые, некоторые из коих были собраны в граненные глыбы. - Здесь начинается настоящая власть идей, наше настоящее предназначение, не Тьма наша обитель, не голос наша обязанность, а свет и решительность должны стать инструментами в этом мире. Этого не принимает Первый, этого не могут понять равные из свода, но ты понимаешь?
  Изумрудный шар молчал. Носитель оконфуженно, но с интересом рассматривал подножье огромного холма. Бал фигур, дождя и луж зеленой жижи замер у подножья величественных нефритовых стен-ваяний, будто остановился, ожидая продолжения музыки, которую мог вернуть только смычек дирижера, отвлекшегося на незваного, но желанного сейчас гостя.
  - Верно. Я знаю ответ. Не честно было задавать этот вопрос. Хотел знать, соврешь ли ты. Ведь что бы понять, нужно быть. Я режу свет своим нутром, забирая липкий сок, над которым имею власть - слезы идола, которому подчинил себя Первый, они стали материалом, пригодным для создания чудес, ваяний, провозглашающих власть идей. Это... все это только начало, я... мы... я один, но я уверен, я могу больше, а идеи смогут когда-то принять. Столько вопросов, столько решений, все они сокрыты в пластинах и сферах, их надо найти, им надо дать шанс быть...
  Шестой запнулся, было нечто, что он хотел показать, чем очень хотел поделиться, о чем хотел бы услышать новое мнение, больше, чем простое согласие или отвержение, ведь вопросы об этом придется задавать ему самому, а они уже натерли саднящие мозоли в разуме идеи.
  - Ты хочешь знать, о том, что я хочу создать?
  - "Да", - Равный сжал шар.
  - Я бы так хотел обсудить это с кем-то... Сейчас я не могу дать себе точный ответ на этот вопрос. Думаю, тебе следует уходить, я должен вернуть все на свои места, надеюсь, ты увидел и услышал, что хотел, - внезапно ожесточился Шестой.
  - "Да".
  - Ты имеешь имя?
  - "Нет".
  - Я назову тебя "Гость". Когда-то ты вернешь мне его, назвав новое. До встречи, Гость.
  - "Да".
  Зеленая дорожка всколыхнулась, брызги хлынули в стороны. Гость ушел тем же путем, который привел его к подножью.
  - "Зачем я привел его сюда? Пришлось прогнать... Я так хотел рассказать ему. Но не смог. А Гость оказал мне услугу. Он даже убрал за собой, вернув капли на привычные места. Не похож, на предыдущих. Не один из них...".
  Гость, удовлетворенный увиденным и услышанным от равного, хотя и с неопределенным осадком беспечно ринулся в черноту. Готовый вновь вступить на площадь, где текут ручьями убеждения свода, он теплил в себе мечту стать тем звеном, что объединит разногласия меж идеями, поможет восстановить баланс между желаниями свода и желаниями Шестого, найдет черту, что объединит мрак и свет, - "Я помогу связать свет и тьму воедино". - Но, покидая дом, в который входишь, перелезая оконную раму, убедись, что шторы не оказались снаружи, движение сферы сыграло с идеей шутку: сторона, недавно скрытая от ощущений Пятого, сейчас была повернута именно в сторону его нутра, открывая возможность видеть все происходящее. Осталось совсем немного до того, как белый флаг самопровозглашенного посланника мира обратится хорошо заточенным острым копьем.
  - Первый, что-то движетс-ся с-со с-стороны Жемчужины! - тоном бывалого моряка оповестил Пятый, словно уже направил гарпун в сторону цели, ожидая конечного приказа.
  - Ш-ш... Это Шестой?.
  - Ты знаеш-шь ответ, Первый.
  - И ответ в том, что ты не можешь сказать, кто эта идея.
  - Я уже говорил, с-с вами тогда спустилос-сь с-с десяток идей. А с-сколько еще раньш-ше нас-с поняло о возможнос-сти попас-сть на манящ-ший огнем ш-шар?
  - Хорошо равный, этого достаточно. Говорить следует так, чтобы пришлось отвечать за каждый звук своего голоса перед тем, в кого ты направил свои слова.
  Когда нутро Гостя еще ближе подошло к видящему, Пятый дал знать об этом Первому и тот резко воскликнул, обращаясь к равному, чем изрядно его напугал.
  - Откуда ты держишь свой путь, идея? - ответ - молчание.
  - Его нутро практичес-ски блес-стело, но твой голос-с, должно быть, не с-слишком с-симпатичен этому равному! Он покрылс-ся с-синей коркой льда, едва ус-слышав тебя, - Пятый закончил и слова его заменились вороньим гоготом.
  Идея сперва метнулась в одну сторону, затем в другую. Гость, не в силах выбрать путь, дернулся в сторону Жемчужины, но одна мысль остановила его: равные из свода наводнят сферу, следуя за ним, а это, как ему подсказывал здравый смысл, не то, чего желал бы сейчас Шестой. Тогда Идея, стараясь придушить волнение, острием стрелы воткнулась в стену из скоплений разноцветного нутра равных. Она растворилась в гуще цветов, и все, что останется Пятому и Первому - принять свою потерю. Смех видящего утих, и он, нисколько не удивленный произошедшим, обыденным голосом доложил Первому:
  - Идея с-смеш-шалась с-с прочими, я больш-ше не вижу ее.
  - Смешалась с прочими?
  - Да. Цвета ее нутра с-сокрылись за цветами нутра других идей, так что, да, с-смешалась.
  - Это не Шестой.
  - Почему ты так решил? - осмелился заговорить Третий неожиданно для самого себя, предположение равного разрезало вьющийся канат его скрытых ото всех мыслей.
  - Шестой. Что бы он не думал, что бы он не делал, не упустил бы возможности ответить мне, а эта идея - кто-то из затерявшихся в высокой траве фиолетового света немых.
  - Но если это Шестой, и он решил в последний раз посмотреть на Тьму...
  - О чем ты? - удивился Первый, на что Третий замялся, ведь это было не то, что он хотел сказать.
  - Мы не знаем, что сделал или сделает Шестой, без нашего присмотра, - подвел черту Второй, чем положил начало логической суме всего сказанного:
  - Мы должны увидеть то, что на Жемчужине... - Первый мысленно упрекнул себя за недальновидность, решив, что не смел терять Шестого и его деяния из виду. - Свод, нам предстоит путь к месту, недостойному держащего речь и опасного для немых. Пусть те, кому дарен голос, устремятся на свет, необходимо знать, какие новые испытание породило нутро Шестого, к борьбе против чего нам следует быть готовыми, дабы защитить Тьму и наш мир!
  - Но Первый, - воскликнул Третий, - разве...
  - Меньше слов, равный! Сейчас наши ощущения должны дать знание о происходящем на Жемчужине. Мы здесь, чтобы защитить себя, идей, и Тьму от посягательств света и того, кого мы считали равным. Несущие слово, несут перед собой обязанность закрывать прочих от света! К движению, носители!
  Он не хотел штурмовать Жемчужину, не сейчас. Его дрожащее нутро гнали две вещи - интерес и стыд, стыд за тревогу, которую порождал в нем вид фиолетовой сферы, - "Рано, очень рано". - План его не получил также достойного начала, ответ на то, как победить ненавистный свет, все еще был сокрыт в чертогах разума носителей и сундуке загадок темноты. Старший уже ощущал горечь поражения от невозможности повлиять на то, что увидит там, он был готов узреть ваяния - нерушимые и насмешливо крепкие строения, - "Если бы я был в силах разрушить то, что он сотворил... Но я обязан перед Тьмой. Должен видеть, должен знать, должен попробовать сделать хоть что-то... сделать что-то".
  Она ничуть не изменилась: все те же безмятежные поля, на которых росли холодные, неприветливые лиловые лучи, все та же отрешенность, неопределенная жертвенность, готовность безмолвно терпеть любое лихо, могущее свершиться с ней. Безвольная безделушка, готовая выполнить все, что пожелает с ней совершить создатель, которому она вверила свое существование. Лишь теперь ее гладкую фиолетовую кожу украшало облако зеленой сыпи и фурункул, возвышающийся гордым монументом. То, чего боялся старший по имени, то, к чему не был готов, оно представилось его ощущениям - громадное ваяние восстало перед ним, вызывающе грозное, оно будто говорило Тьме, - "Вот я! Вот то, что погубит тебя! Вот клинок, что вонзиться в тебя. Будь уверена, этот клинок уже не обычный свет, уж он обладает способностью нанести тебе ту рану, которую ты будешь не в силах затянуть! И против этого оружия нет защиты".
  Старший подлетел достаточно близко, чтобы ощутить все в деталях, но достаточно далеко, чтобы сохранить расстояние с первыми из зеленых бляшек - защитой Шестого. Вид зеленого дождя заставил Первого остерегаться, хоть это и были всего лишь капли, но это уже ваяния. Нутро его трепетало, будто что-то хотело покинуть его, словно птица билась о прутья стальной клетки, в попытке разбить ее, мягкостью своих перьев и плоти.
  - Свод! Идеи! Кто-то слышит меня?
  - "Девятый, - безошибочно отметил Первый, - я знал, что он глупее прочих, но что настолько..."
  - Эй идеи! Первый? Вы слышите меня? - голос его звучал отдаленно, это дало старшему по имени понимание, что тот находиться совсем близко около капель зеленой жижи.
  - "Тьма, ты сделала ошибку, дав ему голос".
  - Кто-то?
  - Да, Девятый, я здесь. Прошу, держись подальше от зеленой россыпи. Иди в сторону моего голоса.
  Спустя мгновения, Девятый прибился к старшему, разряжая свое волнение в попытках выведать у того некоторое подобие плана. В ответ Первый грубо дал понять, что план пока что останется при нем. Ему хотелось утаить от прочих и Шестого то, что сейчас он слеп и даже не представляет, куда направить свое движение.
  - Здесь? - приглушенный голос Четвертого пробрал Первого своей внезапностью.
  - Сюда, Четвертый.
  - Мы прибыли. Четвертый, Второй и Девятый, - раздался шепот Третьего совсем подле ожидающих идей. - Давай, старший. Признаюсь, я не ожидал узреть такое, а ты? - еще недавно безжизненный, голос Третьего звенел азартом.
  - Это все сделал Шестой? - спросил Четвертый все тем же сдавленным голосом.
  - Он нам это и поведает, - ответил Первый.
  - Гораздо скорее, чем ты думаешь, равный!
  Почти параллельно месту, где вели диалог идеи, устремился безудержный вал зеленых брызг, он напоминал лавину, давящую все, что имело неудачу оказаться на ее пути. Лавина остановилась, практически разорвав тонкую грань меж ней и пустым от капель пространством.
  - За мной. Все. Тем же путем, которым пришел я, - выкрикнул Шестой и бур его нутра вновь ударился о занавес зеленых шаров.
  - Мы... - озадаченно протянул Третий, под напоминающие икоту звуки, издаваемые Вторым.
  - Нас пригласили, - пояснил Первый. - Все же что-то от равного нам в нем еще осталось. К движению, свод.
  Первый, отмахиваясь от колебаний, ринулся в завесу из зеленой крупы. Его нутро давило и мяло изумрудные капельки: некоторые в ужасе разбегались под напором его хода, некоторые превращались в кляксы и в ужасе ожидали, пока равный их творцу минет их, другие же стремительно сбивались в большие нефритовые шары, лишь для того, чтобы снова разлиться одеялом зеленого пятна, либо же дробью маленьких капель, под напором доблести и отваги шествующей за Первым свиты. Громадная стена вблизи казалась еще более невообразимой, застывший в ожидании гигант, ждущий своего времени для того, чтобы исполнить волю создавшего его. Но какой ужас таит в себе воля Шестого?
  Бывший равный остановился у подножья зеленой горы, коротко указав прочим следовать его примеру. Идеи затаились в ожидании его слов, впиваясь ощущениями в разнообразные фигуры, отмечая их необычность и красоту, удивляясь тому, что ваяния их не боятся и не спешат крошиться или растекаться от навязчивой близости идей.
  - И оно все еще здесь, и выглядит как раньше, - отметил Третий, тихо хихикнув.
  Зеленое кольцо возвышалось над прочими скульптурами. Оно словно нимб увенчало расположившуюся чуть ниже него безвкусную кучу зеленых скульптур, плит и шаров, уложенных в неудавшемся подобии симметрии.
  - Шестой мог слепить новое ваяние, - попытался развенчать предположение равного Второй.
  - Нет, это оно. Свет способен залечить нанесенный ему ущерб, - кинул Шестой, передвигая несколько ваяний недалеко от равных. - Хорошо, все готово, хотя я не ждал, что вы прибудете так рано. Я думал, вы будете избегать это место.
  - И ты был прав, - отметил старший.
  - Что заставило тебя прибыть сюда?
  - Зачем ты все это создал?
  - Ответь мне для начала.
  Первый не ответил. Напряжение, ставшее традицией для идей, восстало меж ними с былой силой, и Шестой решил пойти на уступок:
  - Я создал это, потому, что могу создавать. Ежели я могу создавать, но бездействую - я растрачиваю данный мне дар в пустом существовании. Идеи владеют не только мыслями и словами, мы обладаем кое-чем гораздо более ценным, но не могущем существовать отдельно от них - это образы, дающие знание о виде. Именно, равные, о виде, - заверил он в ответ на неопределенно поднявшееся гудение, - о внешности, о том, что возможно назвать строением, внутренней и внешней постройкой, связью... Равные, мы должны узнать об этом, о нитях, соединяющих воедино наши мысли, слова, образы, объединяющие нас, идей. Именно наша готовность создавать и следить за созданным - это то, что хотелось бы получить от нас тьме, как считает Первый, или же этому миру, чем бы он не был. Через создание, а не слово мы получаем исполнение нашего назначения. К нам попадает не только толика заслуженной нами власти, к нам попадает возможность распорядиться вложенным в нас сокровищем в должной мере.
  - Перестань, - прервал его Первый.
  - Открой свои ощущения. Ты выбрал для свода дорогу, что даст равным гораздо меньше, чем мы того заслуживаем.
  - Молчи...
  Первого грызло ощущение спокойствия, исходящего от равного, тот казался абсолютно уверенным в своих словах, в нем чувствовалось достоинство, взявшееся, как казалось, из ниоткуда, достоинства и уверенности не должно быть в том, кто покровительствует свету. Он порождал свои слова более гладко, чем поверхность любого из его творений, а хуже всего - его слова не вызывали дрожи нутра Первого, он говорил столь понятно, столь открыто, искренне до омерзения, а возможность и желание осудить равного в попытке обмана сейчас казались непривычно далекими, колоссально невозможными.
  - Тебе нужно обдумать это. Я понимаю.
  - Не понимаешь... - раздраженно прошипел Первый.
  - Это ваяние, оно сделано не для света. Я сделал его для тьмы. Это мост, соединяющий миры...
  - Флаг твоего высокомерия, вонзенный в тело нашей Создательницы!
  - Это единство, Первый, тьме нужен свет, а свету тьма.
  - "Дрожь. Облегчение, - размышлял старший. - Маска, только лишь маска. Не обман, но одно из обличий, которые приспособился менять этот равный... Я вижу", - Теперь я вижу.
  - Ты понял меня?
  - Куда лучше, чем тебе кажется.
  - Вместе. Вместе мы построим этот мир, ему нужен...
  - Тот, кто уберет лишнее. Уберет свет, зеленый стилет, и... - он не смог продолжить, слово застряло в его уме, повторяясь барабанными ударами: "Тебя. Тебя. Тебя".
  - Черные шоры - единственное, что хочет видеть твой ум, - огорченно ответил Шестой. - Ты ограничил мир идей!
  - Не нам нужно было попасть сюда. Ты хотел, чтобы мы пришли, чтобы я привел за собой равных, ты стремишься при помощи красот, данных светом, одурачить их. Тебе нужны те, среди кого ты распространил бы свое гнилое ремесло.
  - Идеи должны получить власть, - терпение Шестого дало трещину. - Мы должны воплотить свое существование в ваяния!
  - Ты хочешь разрушить то, чему мы обязаны своим существованием! И мы должны разрушить то, чем ты пытаешься это совершить...
  Бездумно, в первом же чистом порыве старший по имени ринулся в сторону разнообразных фигур, мечась среди них и расталкивая густые зеленые капли. Кристаллы материи рассыпались, подобно ядрышкам пшеницы, кинутой пригоршнями, но углы и гладкая поверхность фигур оставались невредимыми и глумливо сухими к тщетным усилиям носителя. Осознав, что его нутро лишено той силы, которую он пытался пробудить в себе через движение, разочарованный, но не сдающийся старший, обратился ко своду:
  - Равные! Пытайтесь вместе со мной разрушить это место!
  Без возражений и вопросов, неся в себе долю непонимания, идеи принялись суматошно бороздить все, что было осветлено фиолетовыми лучами, но усилия не обернулись чем-либо кроме понимания личной и всеобщей слабости.
  - Нутро идеи не способно разрушить то, что создало нутро другой Идеи. Переделать - может быть, но это лишь предстоит выяснить. И узнать мы это сможем вместе, обернув ощущения в сторону желания сообща построить свой мир. Настоящий мир идей.
  - Обман...
  - Первый, но что если он прав, что если нам следует прислушаться к его видению мира?
  - Как ты можешь, Третий? Сейчас?.. Ты не видишь этого?
  - Что если должны существовать вместе свет и тьма? Если им уготовано быть в этом мире? Почему ты отрицаешь все, кроме своих рассуждений?
  - Она говорила со мной. Она говорила мне, гром, боль... Тьме угрожает это...
  - Твое нутро порождает звук. Гром? Это был гром твоих собственных мыслей! Образов слепой уверенности в том, как все падет, если мы, идеи, решим избрать путь, который отличается от того, которому ты верен! - равные замолчали и Шестой дал себе возможность собраться. - Ты сомневаешься, - успокаивающе начал он, - это нормально, это хорошо, это нужно миру, сомнения и их проверка. Подожди, не говори, прошу, взгляни сначала на это.
  Из кнопы зеленых фигур, у самого подножья гигантского ваяния, выделилась одна скульптура. Это были две прямые пластины, слившиеся с одним большим шаром, вытянувшись из него гладкими локтями. Фигура остановилась и равные приблизились к ней.
  - Не кольцо, не шар, не плита и даже не многогранная статуя, это больше, это лучше, это действительно новое.
  Шестой закончил короткое вступление и одна из плит приняла движение: она медленно поднялась, а затем опустилась, при этом другая плита оставалась недвижима.
  Сковывающая боль пронзила нутро Третьего, заставила его сжаться и внутренне простонать, - "Что-то... Дви... движение, падение, разрушение".
  - Посмотрите на это, - Шестой заставил ваяние обернуться. - Полая сфера с прямой стеной, а внутри нее шар, из которого так же тянется стена, что проходит по борозде, проделанной в полой сфере. Это новое, оно обладает особым движением.
  - Изгиб... - промямлил Второй. - Это изгиб... Движение, отличное от движения идей.
  - Да. Может, это слово, достойное... тьмы и света! Эта вещь удивила вас? Так, Первый? - вкрадчиво добавил он.
  Но равный едва ли слышал его. Вцепившись умом в застывшее нутро, он принялся окидывать ощущениями изгиб и остальные фигуры, пытаясь вникнуть во все разнообразие форм, стараясь осознать границы причудливости творений нутра того, кто был смелее, кто был готов идти вперед, не страшась оставлять по себе следы и сор, идти, а не пытаться выстроить преграду, через которую невозможно переступить или перелететь. Стену убеждений и фанатической уверенности. Дав себе четкий ответ на неприятные вопросы, такие как: она ли та стена, которая грозит Тьме, а не этот кусок зеленой материи, слепленный нутром равного? Какая из этих стен необходима Сотворившей идеи, а какую следует обрушить?
  - Это все... потрясает... - медленно заговорил Первый, переводя сосредоточение своего нутра с диковинной фигуры на фон из оставленных ваяний, поднимая ощущения и дальше. - Твое нутро хранит столь много чудес... ищущих место в мире, - его зрение заскользило по ровной, нависшей над ним гладе горы. - Твой разум ищет, сокрытую суть в отличии форм, - нутро уже видело тупой шпиль, подпирающий черные своды. - И оно может сделать это чудо столь внушительным... О-о?
  Первый хрипло воскликнул. Его ощущения зацепились за кончик смоляной молнии, что в один момент прошибла край самого верха нефритовой стены, и тот без какого-либо усилия устремился вниз, к фиолетовым лучам и к расположившимся над ними идеями. Черная трещина побежала, становясь больше, массивнее, ведя гору к неминуемому крушению, вызванному многочисленными змейками разрывов и щелей исполосовавших ее тело.
  - Но Тьма не примет смерть от света! Рожденное во Тьме, останется в ней!
  Старший по имени ликующе приказал равным отступить, дать творению нутра Шестого пожрать самое себя, воздвигнуть ваяние тьмы - руину созданного светом.
  Шестой в слепом порыве рванул нутро ввысь, в попытке прекратить, обратить, спасти. Но, поравнявшись с ближайшей трещиной, он обернулся, нырнул вниз, вспомнив о необходимости защитить новое творение.
  Осколок горы зеленой глыбой бесшумно летел в сторону Шестого. Узкое темное пространство отделяло их в момент, когда идея с силой направила свое ощущение и волю от себя и слабым неаккуратным движением успела наклонить обломок, чтобы тот не смог угрожать произведению, названному Вторым "изгибом".
  Движение. Скоро вернувшееся к Шестому ощущение, направленное на изгиб, дало его полный образ, говорящий о близости нутра носителя и его творения. В немыслимой и слепой попытке избежать столкновения идея не сумела совладать с собой, из-за чего безудержное движение поменяло направление: все вокруг становилось больше, неестественная колоссальность всего, что он создал, наполнила сознание равного карикатурностью форм и размеров. Его излюбленное произведение, теперь казалось всем, оно стало невозможно большим, как сам мир. Шестой аккуратно приблизился к зеленой поверхности, он направил свои ощущения на окружающие его пейзажи: не фиолетовая, но зеленая твердь встретила его, давала опору. Вдали виднелись капли и камни, застывшие и кажущиеся теперь горами, подобными той, что встретила свой исход. И без того вальяжное падение горных обломков стало еще менее охотным, оно замедлилось так сильно, что идея наконец смогла запечатлеть масштаб трагедии, которой было предано одно из значительнейших ее творений.
  - "Как?", - прозвучал в нем знакомый, но утопающий в отчаянии вопрос. - "Нутро не может разрушить то, что создало другое нутро. Мои ваяния... они крушатся... как рушилась тьма, поедаемая Жемчужиной. Что если... свет начал разрушать их? Или Тьма? Первый был прав? Она не смогла больше терпеть бездеятельность свода и решила дать толчок, первый удар, показать свою мощь, которой я пренебрег? Как?..".
  Зеленые плиты покорно откалывались, мерно падая в фиолетовую пропасть. Они крушились не всегда прямыми квадратами и прямоугольниками, а бесформенными огрызками, угловатыми и колючими осколками, впиваясь в нежную розовую кожу Жемчужины. Особенно крупные куски без труда увлекали за собой мирные малые фигуры: пирамиды, пятна и даже нефритовое кольцо было смирно погребено под огромным зеленым камнем, отколовшимся от самой верхушки великого ваяния, приземлившейся совсем подле Шестого. А он завороженно наблюдал за разрушением того, над чем он кропотливо трудился. Облегчение.
  - Это тоже красиво...
  Видение разгрома поселило в нем неожиданные чувства, не боль отчаяния, но удовлетворение, подобие радости, в его уме восстали картины руин, покрывающихся травами, дающих защиту насекомым и мелких животных. Руины будто возделывают почву, готовят фундамент для создания нового, дают возможность к перекраиванию остатков, их превращению и обмену, кусочки старого, разрушаясь и соединяясь, приносят жизнь новому.
  - Это прекрасно...
  Он больше не хотел оставаться здесь. Зачем? Зачем защищать то, что ты способен создать, когда тебе угодно? Величайшее творение Шестого? Нет, величайшее его творение излучает бледно-фиолетовое сияние, он создал топор, ему больше не придется искать обвалившиеся деревья. Его творение способно еще на многое, он же раздумывает над тем, стоит ли хвататься за траву, растущую на кромке обрыва, пытаясь уберечь себя от неминуемой гибели, ища помощи в нежной мякоти, а не в ставшей для нее домом тверди. Шестого охватила радость прощания, знаменующая скорые открытия.
  Носитель, не в силах преодолеть тяжесть ожидания, устремился прочь от ваяния, о значении которого легко позабыл. Нутро Шестого оторвалось от скульптуры в один миг со встретившим свой исход пластом зеленой материи почти у подножья стены. Видение падающего монолита возбудило в идее желание избежать, замешкав, она устремилась вниз, застыв в фиолетовой траве, и в последний миг увидела, приближающийся огромный зеленый лист, последняя попытка движения и лист мягко укрыл собой лиловые лучи, остатки осколков, то, что еще недавно получило имя "изгиб" и его творца - равного по имени Шестой.
  Инстинкт, я вдохновляюсь этим чудом. В нем идеально все, ведь это лучший инструмент для существования и сохранения существующего, он, пестря разнообразием и количеством форм, видов и приспособлений, оправдывает своим вкладом занимаемое им место. Но даже этот инструмент не без своих опасностей: как же он порою слеп и неуместен, как легко он берет власть над сознательным и нужным, как легко он может продиктовать безотлагательное "делай", тянущее за собой столь мало возможностей. Даже когда сосредоточившийся на книге ученик, сидящий в душном, утопающем во сне зале библиотеки, краем глаза увидит летящий в него скомканный лист пергамента - он попытается уклонится, ведь тогда еще он не знает, что это всего лишь сухая бумага. Порою это мешает - столько усилий было приложено к созданию клина, на котором сошлось все возможное внимание, как много труда было положено на плотные ряды мелких букв? Порой же - помогает, что если бы это был камень, или взбунтовавшаяся от голода и жары крыса, решившая полакомиться не только пыльными страницами книг, но и тем, кто их читает? А порой он открывает кажущееся невозможным: разверни этот лист, на нем может быть написано то, что в момент поставит на места и позволит осознать каждую мысль, прочитанную тобой.
  - Жем... чужина?..
  Фиолетовая скорлупа оказалась сквозистой, Жемчужина - полностью полой. Пустое пространство наполняли уверенно рассекающие черноту длинные нити лучей, тянущихся со всех сторон полости сферы. Сама видимость Жемчужины была всего лишь оболочкой, заточившей в себя частичку тьмы, но именно сквозь эту оболочку Шестой впервые узрел то могущество, которое скрывал мрак от большинства равных: разноцветные, порою выпученные плотные облака висели над мирком, вышедшим из его нутра. Вид идей стал доступен ощущениям носителя, свет Жемчужины наконец открыл перед Шестым темный занавес, предоставив стеклышко, дающее вид истины вещей. Некоторые идеи были близки, их краски время от времени сияли, словно готовились рассыпаться цветными искрами, - "Должно быть, обсуждают крушение, которого так желал Первый", - предположила идея. Сквозь фиолетовый экран было легко увидеть и остатки нефритовых ваяний, кажущихся сейчас неосязаемыми, тающими, прозрачными, как слизь, и именно таковыми они становились, опустившись к фиолетовым лучам, они медленно исчезали, впитываясь Жемчужиной, они теряли форму, индивидуальность и то, что их объединяло. Мир на поверхности Жемчужины пришел к концу.
  - "Он еще вернется, но будет иным. Но стоит подчинить себе его возможности", - носитель направился вдоль обрезков сияния, пронизывающих готовую подчиниться ему пустоту.
  Он созерцал, как осыпается последний камень грозного монумента, как его разруха освобождает вид заслоняемой им бездонной тьмы. Все кончено, остатки угрожающего тьме зеленого клинка таяли в фиолетовых лучах, оседали в них, как вода, пролитая в песок, пропадали, оставив по себе лишь несколько чудом уцелевших фигур и пятен. Оболочка Жемчужины уверенно поглощала остатки ваяний, бездонный желудок благодарно принимал каждую отданную ему крошку.
  Удовольствие, торжество слепой мощи, уверенной в своей правоте, над ложью, что приняла слабое обличие. Садистическое превосходство сильного, над слабым, над тем, кто попытался поднять голову, захотел ответить обидчику в лицо и был наказан за это ударом плети. Черная длань настигла бунтаря, указала его место.
  - Разочарованием... - неопределенно кинул Первый чем побудил Четвертого прохрипеть очередной незначимый вопрос. - Нет, Четвертый, ничего, что следовало бы услышать кому-то, кроме Тьмы. Мы исполнили свое задание. Свод защитил Тьму... в этот раз.
  - Это то, чего Она хотела? - отозвался Восьмой.
  - И да, и нет, равный.
  - Нас ждет еще что-то?
  - Тьма, при помощи нас, идей, смогла дать отпор вмешательству Шестого в ее устрой, но мы выполнили не все: осталась Жемчужина, остался и свет.
  Доводилось ли тебе видеть воплоти одно из самых простых, но многократно прикрытых благими словами правил сущего и существующих: что не дано подчинить, следует уничтожить? Остатками завладеть проще, чем целым. Если нет - ты еще не раз получишь возможность вспомнить об этих словах, хоть предстанет перед тобой государство, желающее поглотить маленького, но бойкого соседа, или же скотовод, не способный справиться с обозленным петухом, а потому пустивший потроха пернатого на похлебку, или будь то горная трава, разрушающая каменья, в твердом намерении получить от их крошки больший шанс на жизнь, нежели от бесполезного для нее монолита. Этот принцип, вероятно, присущ всему, даже боец, тренируя свое тело, рад боли в нем, ведь ушибы заживут, кожа станет тверже, а мышцы - крепче.
  Для разума старшего, тьма представляется всесильной, но не способной подчинить свет, хоть она и всемогущая творительница всего его мира и самого Первого, но, нутро его дрожит от образов того, как она покрывается теми же шрамами трещин, что и гигантское ваяние, лишь ощутив, как нутро одного из ее детей принимается создавать нечто противопоставленное ей. Нарочно ли, или от незнания носитель унижает образ своего обожаемого кумира, но его предчувствие поражает своей слепой прозорливостью и неумелой точностью.
  Скованное пространство, затаившееся в фиолетовой сфере, прятало в себе то, чего Шестой не смел вообразить, чего не мог предугадать, о чем попросту не знал. Загадка эта теряла над ним власть тем быстрее, чем сильнее он стал ощущать мощь, окружившую его. Вот он, обычный червь, бороздящий внутренность сочного плода, а не кору молодого древа, каким его представлял.
  - "Для того ли я здесь, чтобы дать начало косточке, из которой возьмет свое начало новый свет? Или я должен... нет, идеи не принимают сказанного мной, либо же не готовы принять. Первый. Как убедить его в необходимости света? Показать это? Нет... рано. Тьма снова может причинить вред, я чувствую, то новое, что представиться здесь, будет гораздо ценнее того, с чем я упражнялся на поверхности сферы. Гораздо ценнее...".
  Идея дарила себе огромное удовольствие достигнув центр вновь открытой для нее Жемчужины. Пускай ее ласковый свет привлек равных еще задолго до того, как они смогли хотя бы помыслить об определении красоты, но то величество, которое можно увидеть лишь изнутри Жемчужины, затмевает все усмотренное, сказанное и услышанное ранее. Мир казался невозможно большим, безграничным, каждая пядь которого затмевалась идеями, в чьей избранности Шестой удостоверился еще раз. Нутро его сородичей блестящими латками закрыло черное полотно, лишь из центра сферы можно было ощутить всю ту силу, что вобрали в себя носители, всю ту прелесть и красоту, о которой они не подозревают, которую, возможно, даже боятся... Как странно и болезненно непривычно вспоминать безнадежный мрак, что впервые встретил идею, лишь та открыла свой разум, теперь же ее ощущение нежится, упиваясь сотнями сполохов чудесных оттенков.
  - "Тяжело, что другой равный владеет даром видеть свет в идеях всегда, в то время как я...".
  Творящий равный осекся. Маленькая догадка ящеркой скользнула среди хлипких камней-мыслей его сознания, будь он чуть проворнее, возможно, успел бы ухватить ее за хвост, но даже этого не осталось: появление другой интересной мыслишки заставило русло течения его дум направится в иную сторону.
  - "Что я в силах дать идеям, чтобы переубедить их? Им стала так привычна Тьма, что они готовы идти за Первым, следуя по кустарникам его пустых разговоров, где колючки давно заменили листья. Слова призваны заполнить жалким подобием образов мир и мысли равных, всего лишь словами, но не реальными представлениями того, знание о чем вложено в нас".
  Носитель еще раз бездумно оглядел каждый изгиб Жемчужины изнутри, она была все той же: отрешенной и холодной, безразличной и загадочной, обещающей, но лукавящей, заставляющей подбирать ключ к ее незримому замку.
  - "Я смогу доказать необходимость света...", - твердо решил Шестой.
  - Что означает "свергли"? - тревожно вторил Седьмой грозному и нелепому шипению Пятого, что в возбуждении так и не смог найти своим словам разумное обличие.
  - Свод уничтожил творение нутра того, кого мы называли равным! - голосом торжествующего победителя, будто он сам держал молот, ударивший о стену, дал ответ Первый.
  - Это так, равные! Огромная стена, называемая ваянием вернулась обратно в Жемчужину, обратившись в то, из чего вышла! - подтвердил слова старшей идеи новый голос, обретший имя Одиннадцатого. Голос его легко повторял важный тон Первого, подражая ему. - Равные дали отпор свету! Тьма наказала того, кто ослушался ее!
  - Да, - сдержано продолжил Первый, - Тьма наказывает того, кто смеет выступить против нее и ее детей, ее последователей.
  Одиннадцатый был готов распорядиться своим мнение по собственной воли, поддерживая огонек под котлом бахвальства носителя, но его потуг успел пресечь голос Первого, тоном указывающего на место, которое должен принять новый участник свода:
  - Идеи продолжат миссию, возложенную на них Мраком. Теперь мы знаем, что он, с нашей помощью, сможет дать отпор любым попыткам мятежного нутра привнести вред в этот мир.
  - Но как быть с Жемчужиной? - нетерпеливо крикнул Четвертый.
  - Мы должны дать волю своим речам, только лишь в них скрывается путь к тому, что сможет вернуть Спираль, сможет вернуть нам спокойствие, сможет убрать Жемчужину...
  - Первый?.. Вернуть Спираль? - механично оборвал равного Второй и мысленно прикусил губу.
  - Да, чтобы все...
  - Убрать Жемчужину? - возмутился Восьмой.
  - Лишить нас движения?! - грозно добавил Седьмой.
  - Идеям не нужно движение, для того, чтобы говорить!
  Среди равных пробежался шум возмущения, не сумевшего найти нужной формы, чтобы явить себя. От Первого не скрылось, что в гомоне отсутствовал ожидаемый им голос Третьего.
  - Так, не будет с-сферы и вы лиш-шитесь движения? - размышляя кинул Пятый. - Первый, ты не можеш-шь лиш-шить равных этого.
  - Должны понять...
  - Попробуй объяс-снить мне, равный.
  - Свет губителен...
  - Мы одолеваем свет, чтобы Тьма!.. - попытался вклиниться в разговор Одиннадцатый, но был подвинут другим носителем.
  - Но почему? Почему ты так решил? - твердо спросил Девятый, бросая вызов бывалому вожаку.
  - "Теперь даже этот глупец осмелел настолько, чтобы перечить мне", - раздраженно подумал Первый. - Тьма рушится, из-за Жемчужины. Она говорила мне об этом.
  - С тобой говорила Тьма? Кажется, мы уже слышали это, но что она сказала?
  - Я слышал, гром, - ощущая бурлящий гнев, продолжал отвечать Первый на вопросы молодой идеи, - он стал результатом появления света во Тьме, она пытается спасти себя и нас, от...
  - Так она не...
  - Держи слова при себе, когда говорю я, идея! Наша Мать уже лишила Шестого его оружия, клинка, разрезающего ее смолянистую кожу, осталась Жемчужина, - он повысил голос, заприметив гудение среди идей. - Мы уничтожим Жемчужину! Мы уничтожим свет! Мы вернем все на места, которые оно должно занимать в плане Мрака, нашего творца, мы будем делать то, для чего мы обрели мысль!
  - И лишимся одного из даров. Будем вынуждены, как не могущий видеть сферу Пятый, оставаться недвижимыми, скованными, угнетенными, -воспротивился Седьмой.
  - Нет. Единственный из нас он получил самый большой дар - он не видит свет, яд нашего мира! Хотя и способен видеть прочих...
  Последняя часть сказанного идеей отличалась открытым отвращение, что приковало внимание Пятого:
  - Иногда я желал бы не видеть и этого. Ос-собенно, когда нутро равного мне покрываетс-ся грязным налетом.
  - Так было бы лучше для этого мира.
  - Да о чем же ты? - нетерпеливо огрызнулся Девятый.
  - Молчи и слушай, равный, - пробасил Второй.
  - С-скажи уже прямо, что думаеш-шь об этом, Первый!
  Первый помолчал, дожидаясь, пока остальные утихнут настолько, чтобы его голос без труда могли услышать немые равные. К счастью, слова Пятого заинтересовали каждого из свода, а потому носители быстро вернули готовность внимать ответу старшего по имени.
  - Твой дар и дар Шестого - то, что сильно отличается от возможностей остальных идей. Голос, видение света, движения, ощущения нутра, мысли - то что объединяет каждую идею, делает ее равной, - Седьмой опять попытался заговорить, но его потуги были обрублены громом речи Первого, - мы можем то, чем наградила нас Наша Мать - Тьма, но некоторые способны на то, что не доступно остальным! Даже пониманию остальных. То, что было идеям дано светом, твое ощущение - это часть света!..
  Носители тяжело приняли слова старшего по имени, никто не решился воспротивиться ему в этот раз. Падение Первого в фанатическое буйство приняло форму проповедования, он будто занес высоко над своей головой символ божества, в которого убеждал уверовать тех, чьи уши были обречены слышать его.
  - Разруха сотворенного нутром Шестого - разве это не победа? Разве не заслуживает она пира в честь совершивших ее? - старший ощутил острую несправедливость и приближение тени предательства. Уничтожение одной из угроз вселило в него уверенность в возможности уничтожения всего, что напоминает угрозу, но остальные отвергли его уверенность. Жемчужина еще витала в темноте и ее вид разжигал в печи злобы равного пламя, готовое приняться за свою трапезу.
  Разум носителя уверенно рисовал образ нового врага - идеи, чрезмерно желающей использовать талант, данный лишь ей, обращая его во вред равным и тьме:
  - Пятый сделал свой вклад, он дал ответы на многие вопросы, но он всего лишь инструмент, при помощи которого Тьма подала своду нужные знания. Если бы не Пятый, Тьма нашла бы иной способ. И сейчас следует задуматься, сколько может сотворить зла теперь этот дар, а потому осудить равного сейчас - значит сделать важный вклад в будущее, которое вернет Тьме ее былую силу. Идеям следует научится видеть врага там, где он может нанести ущерб тьме, а не полагаться на благосклонность или честность каждого. Внимание и ум должны быть оживлены и неустанны, кто знает, где еще появится зеленый стилет, приставленный к горлу нашего мира.
  - Он был полезен своду? Он был полезен своду? .. - монотонным хрипом твердил один и тот же вопрос Четвертый, пока на него обратили внимание.
  Первый прекратил говорить, его слова, хотя уже не вызывали у идей безукоризненного рабского повиновения, но все еще оставались притягательны и влиятельны. Его редко пытались прервать, а сам он не был готов принимать слова остальных.
  - И правда, - вспылил Седьмой, словно не выслушивал шквал нотаций от равного, - ответь теперь всем, был ли Пятый ценен для свода, а, значит, для тебя и для Тьмы?
  - Я с-столько поведал о наш-шем мире, выс-свобождая тебя из плена ош-шибочных убеждений, Первый. Твоя былая недоверчивос-сть лиш-шает тебя памяти...
  - Осади свой дар и голос, ведающий о нем, равный. Ты многое привнес и теперь следует остановиться, пока твои возможности не вышли за пределы, в которых они остаются благими для нас.
  - Сожалею! - крикнул Седьмой. - Сожалею, что дары, которые, как ты говоришь, делают нас равными, были разделены меж нами не поровну. Как жаль, что Пятый не может избежать того, чтобы слышать тебя. Он просто не может покинуть то место, в которое его закинула... Нет. Нет, Первый, говорить я хочу не с тобой: идеи, молчащие и несущие слово! В вашей воле поступать так, как подсказывает вам ваш разум, ваше ощущение, ваши таланты, а не слова другой идеи! Я не буду спрашивать тебя Пятый, хотел бы ты покинуть это место, избежать лжи и нападок, я просто останусь с тобой. Других же я прошу - покиньте нас! Летите во мрак или в сторону Жемчужины, изучайте их! Мыслите их! Делайте то, что подсказывает дрожь вашего нутра! Только ей мы можем верить!..
  Первый тщился остановить Седьмого, заставить его замолчать, пытался заглушить его громом собственного голоса, но тот как будто ослаб, увял, был не в силах противостоять.
  - Лишь сообща мы сможем принять решение! Найти дорогу через обсуждение...
  Перед Пятым, раскрылся красочный бутон, утаивший в себе черную маточку, он взорвался цветком разлетающихся идей-бабочек, блещущих тысячами оттенков. Но теперь молчание, молчание под нетвердые попытки старшего равного удержать свою власть. К счастью, молчать легче, когда знаешь, что возле тебя тот, кто согласен разделить с тобой тишину.
  Идея нашла себя среди фиолетовых лучей и медленно чахнущих зеленых капель. Гигантский утес несся на нее со свирепой, как тогда показалось, быстротой, но вот она, такая же, как и всегда, с теми же ощущениями и мыслями, проходит сквозь толщу изумрудного камня, в попытке ловить каждое чувство. Она желала понять испуг - на что разум отвечал тянущей болью, она хотела понять, почему возникало желание заслониться, отвернутся - нутро ее прокалывали заостренные колючки, она пыталась осознать, что это за слово "смерть", заставившее ее нутро съежиться, принимая необратимость рока. Накатывающие мысли рисовали в толще зеленого мрамора образы растекающихся фигур, распадающихся на части и рушащихся. И жар, жар проходящий сквозь все, проникающий во все и разливающийся от скачущих озорных бликов света, смеющихся в опустевшей темноте.
  И глыба таяла, а с ней ушли и образы, забирая трепет Третьего. Еще один замок, повисший на невидимых, но ощущаемых и ревностно удерживающих его цепях.
  - "Еще и это. Первый, Шестой, идеи, Тьма... Кусочки разбитой посудины. Даже не кусочки - крошка, пыль, пылинки. Все мы. Они оба, две стороны ошибки. Мы еще узнаем. Узнаем, но чтобы остальные встретили знание, я должен отказаться от него. Это чес... Честно".
  Последняя из каплей отдала себя Жемчужине. Третий, преисполненный ощущений, блеклых образов и обрезанных мыслей, направился вверх.
  Вдохновение - миг. Оно наделяет руку и ум творящего силой, сладкой как мед, но лишь вдохновение покинет его - останется привкус горечи, мед обратится солью, а желание вернуть себе силу станет пожирать изнутри.
  Хотя Шестой этого не понимал, но пользовался вновь открытым в нем даром со столь же новой силой и завидным рвением. Свежие ваяния, возникая из-под его движений, точно стремились стать чем-то осознанным, они тянулись друг к другу, сближались и притягивались, а вблизи идеи они моментально обретали форму и получали новое качество: зеленые фигуры, сливаясь, приобретали новые цвета. Шестой готов был щебетать от восторга, когда научился повторять краски, видимые в радужных облаках, окруживших Жемчужину.
  Бледная плита, неровно врезавшись в центр сферы, смирно висела в приобретенном ею месте, ее на вид твердый алебастр стал для идеи столом, где та получила возможность сочинять и размещать порождения ее воображения. Новая власть чувствовалась все больше: теперь ненужные фигуры таяли, лишь это становилось необходимо их творцу, либо же мягко вливаться в другие, принимая задуманные формы.
  Белоснежный стол заполнили шары и кубы, но кроме них там были и разноразмерные изгибы, приходящие в червеобразное движение по одному только желанию сотворившего их, и сложные фигуры, со множеством впадин и выпуклостей, выростов, углов и плоскостей, сбивающихся в химерические конструкции, что бесперебойно поставляли разуму идеи загадочные урывчатые видения, понимание которых, словно разбитое стекло, было увенчано мелкой сеткой шрамов и трещин.
  Простые плиты и шары, а также граненные кристаллы ваяний в скором времени стали безразличны носителю, но лишенные точной формы скульптуры, напротив, стали его фаворитами, целью и желанием. Готовые показаться неподготовленному глазу отвратительными, в Шестом они вызывали искренний интерес. Лишь только все его потуги, направленные на ваяния, оставались лишенными венца успеха: красный шар, в котором идея сотворила дыры и вытянула отростки, оставался шаром с дырами и отростками, синяя же пластина, вытянутая и изогнувшаяся в подобие завитка, тоже оставалась таковой, сколько бы новых ваяний ни пытался скармливать им носитель. Попытка их соединения привела к вбиранию большим шаром, меньшей от него закрученной пластины. Вдохновение с каждой новой попыткой тускнело в идее, а прочным кожаным бугром вздымалась ярость, готовая расплескаться едкой жижей жалоб, обвинений и гнева, что покрыли бы собой все, от омерзительного теперь белого пола, на котором обретают жизнь неудачи, до темного идола, нависающего за пределами Жемчужины.
  - Так много возможностей! Я открыл столько троп и путей! Почему не происходит ничего, что могло бы принести мне хоть что-то новое? Несчетное количество мыслей и слов прошли сквозь меня, как будто я слышал и говорил миллиарды разговоров! Столько всего. Но сейчас взращенная мною пальма вместо плодов скидывает на меня... камни. Пальма, камни... Я не могу увидеть образ этих слов. Почему нутро прячет от меня то, в чем я нуждаюсь?!
  Утратив целостность, знание становиться гнетущим грузом, но не великим достоянием. Идея, обменивая в муках попыток свою надежду на неудачи, отчаялась, но смогла дождаться очередного дива. Это не было внезапным озарением, или же привычным приступом боли, это так же мало походило на случайность, хотя и вряд ли было планом. В одной из сторон, покрытых фиолетовой скорлупой, появился цветной шар, голубые и черные краски которого, опасливо сменялись зелеными и бледно-желтыми пятнами.
  - "Идея!" - мелькнуло в разуме Шестого.
  Носитель был далек от готовности к тому, что кто-либо из равных сейчас найдет его, не был готов показать созданное, а потому, словно пытаясь укрыть наготу, он подвинул снежную плиту, заслоняя остальные творения и выдвинулся навстречу равному.
  - Стой! Назови свое имя!
  Идея замерла, но не ответила, не спешил говорить и Шестой. Непроизвольное мычание выдало его возбуждение, лишь он узрел, как подле незваного носителя скоро разросся огромный желтый шар, остановившийся в росте, лишь поравнявшись в размере с сотворившим его.
  - "Она может творить ваяния...", - растерянность растеклась по нутру, в который раз предательское желание бежать накинуло на идею свой хомут, но она оставалась уверенна: это именно то место, в которое ее вели все предыдущие дары. - Ты можешь делать то же, что и я! Кто ты? Здесь твое имя будет принято, кем бы ты ни был!
  Тишина поглаживала вдоль натянутую струну ожидания, как вдруг шар сплющился в подобие диска и снова раздулся.
  - Гость?! - выкрикнул Шестой, но шар остался нерушим. - Нет? - шар готово сжался и разжался, послушно ожидая нового вопроса, а с ним ждал и молчаливый равный, готовый вверить себя и свои возможности Шестому, тому, кому и так отдал очень много сил.
  - Мы знакомы? - желтый шар дрогнул.
  Как и все остальные, она приняла сознание, когда в кромешной тьме еще и не зародилась какая-либо надежда на что-то кроме самого мрака. Как и многие другие, она терялась и обретала себя вновь в этом странном мире, испытывала боль и безымянные ощущения, сомнения и жалость к себе. Как и некоторые из прочих, она задавала себе вопросы, на которые не могла дать ответ, слушала, впитывая как пиявка в себя каждое слово, порожденное не ее умом, внутренне кричала и вопила, желая, чтобы свод ее услышал, как и большинству других - ей этого не удалось.
  Идея слышала свод почти с первых его слов: она знала о Первом, Втором и Третьем больше, чем о себе, как результат - она стала существовать тем, что делал, о чем думал и чем существовал сам свод.
  Происходящее вокруг себя безымянный равный принимал не раньше, чем это принимался обсуждать свод. Появления новых идей, открываемые таланты и границы темного мира, рождение Жемчужины, диво движения и падение огромного ваяния - все это становилось для нее настоящим лишь тогда, когда к нему прикладывали силу своих размышлений носители из свода, но кроме того, она была обречена упустить то, что не принимали во внимание равные.
  Раскрытие ее таланта - результат слепого шествия за сводом. Зависимая от речей Первого, она не раздумывая применила полученный ею дар движения, когда тот впервые вместе со сводом ринулся в объятия сферы. Открытие зеленой пластины было для Идеи незначимым моментом, но та притягивала ее, подобно магниту. Узнав, что Третий намерен подступиться к ваянию, Носитель, оглохнув к предупреждениям старшего, направилась к бесформенному кольцу, и даже отказ равного от своих намерений не стал для него препятствием - лишь он приблизилась к ваянию, как то приняло форму, стало таким, каким его мгновенья спустя обнаружили прочие.
  Последовавшая за этим распря меж носителей произвела на идею большое впечатление. Желание следовать за Первым сначала потянуло ее ввысь, но ощущение своей необходимости здесь, на Жемчужине, заставило опуститься вниз, вынудило отыскать, копошащегося подле разломанного кольца Шестого, безуспешно пытающегося исправить ущерб при помощи новых нефритовых сфер. Идея мягко подлетела к ваянию, и оно исцелилось, в этот момент судьба идеи была предрешена: она стала тихой тенью, незримым помощником, что искусно помогал своему мастеру избегать ошибок и проблем в его труде.
  Изображать призрака оказалось легко, когда Шестой расставил свою сеть из маленьких зеленых капель, следить за ним стало куда проще, хотя и заставляло идею быть всегда в напряженном ожидании. Плиты, шары, кристаллы - они наполняли ее нутро удовольствием и радостью, заставляя забыть о трещине, разделившей Шестого и свод.
  Приход Гостя встревожил ее, как и второй приход свода, и хотя первый визит обошелся без ущерба, это не поселило в ней уверенности в том, что и визит нескольких равных закончится хорошо. К тому же, Шестой время от времени пугал ее мрачными монологами, восклицаниями про истинное предназначение идей и глупость свода. Идея, как настоящий творец всего, что заселило Жемчужину, ощущала душащее беспокойство, ожидала возможный исход новых встреч.
  Когда Шестого обуревало ощущение очищающего блаженства от разрушения того, что он почитал за сотворенное им, безымянная идея испытывала только лишь скорбь по всему утраченному. В момент падения нефритовой стены она трусливо наблюдала издали, пытаясь охватить нутром каждый момент и осколок картины несчастья. С падением последнего обломка идея стала ожидать, но Шестой не давал знать о себе. Безымянный равный убрал остатки скульптур, чтобы они не сбивали его поиски, а после бессмысленно бродил фиолетовыми просторами, высматривая то, что можно было бы принять за подобие ваяний или знак присутствия своего патрона. Изводясь от невозможности самостоятельно разобраться в случившемся, идея приняла последнюю меру - бездумно и интуитивно она поднялась как можно выше над фиолетовым мирком и в стремительном движении нацелилась в его сторону, как можно скорее, как можно сильнее отталкивая от себя опасения...
  - Итак? - не унимался Шестой.
  Безымянная идея, смело и решительно, избегая лишних жестов, подлетела совсем близко, остановившись рядом с Шестым и белой плитой. По нутру равного прокатилось приятное нежное чувство, будто что-то теплое обняло его. Идея, продолжая молчать, приблизилась еще, став вплотную к ваянию и опустила его на прежнее место, открывая перед собой сокровищницу носителя.
  Идея подлетела к шарообразному красному ваянию и бесформенное нечто забурлило, словно нагреваемое ею, выросты и впадины принялись в неистовом танце сменять друг друга, менялись и цвета, красный и синий боролись за право оставить свой отпечаток на скульптуре. Шестой в ужасе спохватился, желая запротестовать, но не успел, все прекратилось. Образ увиденного породил в нем все тот же вопрос:
  - Да кто же ты?..
  Некого больше спрашивать, как много идей вокруг и в какие созвездия цветов они сбиваются - свод потерял глаза, гордый навигатор отказался наполнять пространство своим голосом. Вокруг Первого осталось гораздо меньше идей готовых его слушать: верный Второй, Четвертый да кучка идей-новичков, что попросту не смогли определиться с тем, что делать и решили остаться около того кострища, возле которого ощущалось больше тепла.
  Приказы, все еще было кому их отдавать, но теперь он хотел тишины. Он, Первый - любимое дитя своего родителя, и прочие должны слушать его, только он ведает, что нужно всем идеям. И сейчас он сосредоточился на мыслях о том, как следует действовать дальше.
  - "Проредив ряды, я смогу уверенней нести слово Тьмы. Могущие навредить, не смогут этого сделать, если будут знать меньше о том, что ведает свод. По моей воле были собраны все идеи вокруг Жемчужины, теперь же я избавил себя от тех, кто не готов принять правду и противостоять лжи. Да, именно так! Кто знает, сколь много они могли бы совершить против Тьмы и свода, если бы я их не отпугнул! Кроме того, их умы засеяны зернами раздумий, пусть идут с ними во Тьму, там, в холодных пустотах, зерна прорастут и тогда ко мне вернутся те, кто готов держать слово перед Сотворившей нас".
  Он еще раз окинул ощущениями черное неопороченное светом полотно, чистое и настоящее, лишенное мерзких издевательств равного над истинной сущностью этого мира.
  - Итак, равные, думаю, нас уже покинули те, кто мог сомневаться в словах свода, ушли во мглу, туда, где не услышат нас! Именно сейчас нам следует начать размышления о том, как избавить Тьму от Жемчужины, это наше последнее задание, и я уверен, мы сделаем все, дабы дать этому свершиться!
  - Равные покинули? Именно то, чего я и ожидал! - кинул избравший молчаливое выжидание, недавно присоединившийся к равным Третий.
  - Это Третий! - радостно воскликнул Восьмой.
  - Тишина! - прервала старшая идея зарождающиеся в равных слова, чему те послушно повиновались. - Почему ты молчал раньше?
  - Раньше? Я нашел вас лишь сейчас! И, кажется, пропустил многое, расскажешь, чем ты заставил равных принять движение прочь отсюда?
  - Предотвратил угрозу! - будто прочитав мысли Первого пискнул Одиннадцатый, чем озадачил Третьего.
  - Первый?
  - Это Одиннадцатый. Его голос... схож с моим.
  - Я несу слова Тьмы, как и равный!
  - Х-ха! Он звучит точно как ты!
  - Так решила Тьма, - смиренно ответил Первый.
  - И что же стряслось?
  - Пятый и Седьмой предали свод, - ответил Второй.
  - Предали? Они ушли во мглу, как сказал Первый, с остальными?
  - Нет, они остались среди нас.
  - И теперь просто молчат? А вы все продолжаете искать, как испортить существование Шестого? Трещина пошла гораздо глубже, чем от макушки зеленой стены до ее основания.
  - Первый сказал, что хочет уничтожить сферу, - дрожащим голосом обратился Восьмой, - и Седьмой сказал остальным уходить.
  - Будь здесь Третий, еще большее количество скрывающихся предателей покинуло бы нас, - надменно поправил Первый молодую идею, - вред от дара Пятого был мне ясен еще в момент, когда он лишь явил свой голос Тьме, как хорошо видеть приведшие нас к этому моменту тропы, в полноте их понимания.
  - Что ты имеешь ввиду? - непонимающе переспросил Третий. - Он дал столько знаний...
  - Дар Пятого опасен, он необычен и недоступен для прочих идей, он может навредить, ведь позволяет видеть свет в идеях... - наставительным тоном принялся объяснять Первый, но осекся.
  Третий замялся. Последние слова старшей идеи засели в его уме, будто были вогнаны туда раскаленным прутом, он невольно повторил:
  - Видеть свет... В чем?
  Ледяное лезвие понимания пронзило старшую идею, она как будто пошатнулась, - "Видел свет в... идеях", - он осмотрелся, кромешная темнота показалась ему иной, словно не настоящей, словно покрашенной потускнелой черно-серой краской, словно отражающей немножко света от себя, она показалась ему осветленной.
  - Это как, Первый? - искажающийся хрип Четвертого, означал лишь одно - в его разуме засела мысль, точно худой таракан в ухе загулявшего пьянчуги, заснувшего в грязной пивной, и теперь он не сможет найти покой, пока не одержит ответ, пока не вытянет насекомое, что щекочет своими лапками волосы в его ушах.
  - Так это были не цвета? Это был свет! - раздался торжественный и в то же время перепуганный голос Седьмого, словно в его руке появился топор, но страх перед падением дерева остался. - Свет... в нас!..
  - Молчите! - искал утерянное равновесие Первый.
  - Мы же подобны Тьме. Мы черны?.. - промямлил грубый бас Второго.
  - Тише... Молчите!
  - Это как, Первый? - пытался унять дрожь нутра Третий. - Мы... в нас... Я не понимаю.
  - Уничтожить... - прошипел старший по имени.
  - И с-снова с-старш-ший равный дейс-ствительно похож на ту, кого прос-славляет, нас-столько, что в нем вот-вот не ос-станетьс-ся иных цветов, кроме ярко-черного.
  Услышав насмешку Пятого, Первый метеоритом взвился к поверхности Жемчужины, лелея в себе только одно желание: этот раз должен стать последним, если не для Жемчужины или Шестого, то для него. Он будет не в силах покинуть сферу, пока та станет безвредна, ведь хуже света, рожденного нутром идеи, может быть лишь свет, находящийся в ее нутре.
  - Он направил-ся к Жемчужине! - крикнул видящий.
  Среди держащих слово поднялось выдающее взволнованность гудение, несколько безмолвных равных оторвались от свода и последовали за старшим.
  - Чего вы ждете?
  - Как поступить? - прохрипел Четвертый.
  - С-следуйте за ним!
  - Всякий раз, когда я пытаюсь прикоснутся к тайне света, я получаю ожог. Что если единственный выбор - это оставаться подальше от ссоры Первого и Шестого? - выплюнул волнительные сомнения Третий.
  - И дать им с-совершать непоправимое без наш-шего ведома...
  - Все и так происходит без нас! Мы ни на что не влияем, возможно, Тьма, возможно, необратимость, но всегда идеи в стороне, шишка не в силах помешать топору, рубящему ее ветку!..
  Идеи прекратили шепот разорванных слов, сказанное равным облекло дрожь их нутра пониманием, слабость и робость обрели опору. Речь Третьего оголила неопределенное чувство каждого, назвало его, нарисовало образ, разделило между всеми то, что глодало каждого по-отдельности.
  - Но и прятаться за иголками не выход, они не смогут оберегать шишку достаточно долго, чтобы предать ей вечный покой, - голосом равного продолжил Одиннадцатый и многие были уверенны в том, что это сказал Третий, даже сама идея не задумалась над тем, чьим голосом слова прозвучали сейчас, ведь были они тверды, и подкрепились басом Второго:
  - Я все равно последовал бы за Первым, но только среди равных я ощущаю, что поступаю верно...
  - К движению! - выкрикнул Одиннадцатый грубым голосом и десятки огоньков нутра направились к фиолетовому миру.
  - Прими движение, - неясно кинул Пятый.
  - Нет, - с отрешенной уверенностью ответил ему Седьмой.
  - Прос-следи, одному из нас-с с-следует знать, что произойдет.
  - Тебя что-то беспокоит?
  - С-сейчас главное не это. Прос-следи за ними. Как сказал Третий, Тьма или необратимость, произойдет либо одно, либо другое.
  - Ты что-то знаешь?
  - Нет, С-седьмой, поверь моим ощ-шущениям, - вилял Пятый, - мы нужны не здес-сь, я тоже хочу быть не здес-сь... Но я не могу принять движение... пос-спеш-ши.
  - Я поведаю тебе о том, что будет, равный! Обязательно поведаю! - закончил Седьмой и его нутро без промедления, что могло стать опасным для принятого им решения, присоединилось к остальным уменьшающимся и тающим в черной кляксе пустоты краскам.
  - "Да, изведай с-сам и поведай мне. Может, нас-с вс-се-таки нет?".
  Шестой выглядел, как обреченный, облитый водой и привязанный к столбу в лютый мороз. Страх синими размазанными пятнами застыл в его ожидающем нутре.
  Очередное чудо, то, что до этого момента было невообразимым. Это не было сродни простому ваянию, оно не шло ни в какое сравнение с разрушенной стеной или изгибами, возлегающими на белой плите. Оно заставляло мысли замереть, оно приковало к себе, и давало возможность просачиваться в сознание лишь нескольким образам, вызывающим еще меньшее количество ощущений.
  Бесформенный шар вытянулся и стал прозрачным. На его поверхности толстыми червями вздулись ребристые хоботы и горбы, проклюнулись сотни борозд, заселивших всю его поверхность, заиграли оттенками красно-розового цвета шишки и скатыши, спрятанные под бесцветным грубым покрывалом. А самое главное - сквозь прозрачные стенки ваяния становилось видно, как розовая материя, меняясь, извиваясь, принимая формы и растекаясь в аморфных пятнах, уверенно двигалась бледно-красными и столь же тускло-синими внутренними коридорами ваяния.
  Шестой ожидал, что движение наполнит скульптуру не только лишь внутри, но, как в некоторых из его видений, и снаружи, что, подобно шару, ваяние начнет сжиматься и разжиматься, существовать само по себе.
  - Как тебе это удалось? - спросил Шестой, продолжая концентрировать сознание на скульптуре, но, ставший маленьким, белый шарик, паривший рядом с наполненным сочными цветами нутром идеи даже не дрогнул. - Сейчас... м-м-м... Ты знаешь, как это произошло?
  - "Нет".
  - Ты сможешь сделать еще что-то похожее? - шарик сжался и разжался, означив утвердительный ответ. - Великолепно! Мне часто являлись некоторые образы, быть может, ты поможешь мне получить... м-м, кое-какие ответы.
  Шестой принялся собирать и лепить новые ваяния, это были изгибы, некоторые из них больше, другие - меньше, толще или тоньше. В это время он вел разговор с равным:
  - Я не знаю, какое тебе дать имя. Точнее, я даже не берусь этого делать. С тем, на что ты способна, ты должна сама назвать себя, ты наиболее равна мне из всех, с кем мне доводилось держать слово. Сейчас ты лишена голоса, и мысли озвучивать могу лишь я. Я это понимаю, а потому... - безымянная идея живо подлетела к равному, и обратила его внимание на расплеснувшийся возле нее шарик. Шар скоро собрался и после нескольких вздувшихся движений залился искрящимся желтым светом, чем приковал к себе ощущения Шестого, знакомое чувство зашевелилось в его нутре. - Шар... издающий свет... - ваяние мигнуло по воле бессловесного равного. - Твое имя? - ваяние сжалось. - Шар? - "Нет". - Луч? - "Нет". - Свет? - шар сжался и замигал яркими вспышками. - Называть тебя "светом"? - шар принялся истово сжиматься, на что Шестой не смог сдержать смешок. - Как бы остальные не решили, что ты - идол, схожий с тем, которого воздвиг Первый, и не стали бы искать воплощение тьмы в своем окружении. Что если я буду называть тебя "Светлый", как изменение имени "Свет", мы с тобой создатели ваяний, но не идолов, ведь так? - идея согласилась. - А подобным пусть занимают себя другие, не мы.
  Яростное рычание разрывало темноту не хуже, чем это делали лиловые острия лучей. Первый требовал, чтобы Шестой дал о себе знать, он не стеснял себя в выражении своих намерений и ожиданий от равного:
  - Отзовись, равный, мы должны закончить все это! Я знаю, тебе было известно с самого начала то, как все прекратить! Давай же, больше нечего ждать!
  Первый устремился вдоль фиолетовых полей. Пустота донимала его, он ощущал, что нечто должно быть, равный бы не прекратил свои старания, он чувствовал, что пространство и языки света обманывают его, что есть что-то, скрываемое от его ощущений. Носитель продолжал раздаваться неистовым криком, бессмысленными угрозами, и подобием насмешек. Очень скоро идеи свода и молчаливые сумели найти его среди высоких бледных трав.
  - Давай же! Тьма готова преподнести тебе наказание за все сделанное твоим нутром! За то, на что оно обрекло каждую идею!
  Первый продолжал движение. Сомнения, как и здравые мысли, сейчас избегали встречи с его умом, ведь глупая уверенность била в барабан войны, она говорила о том, что искомая им идея здесь, затаилась в своем убежище, дрожит под напором его воинственного рева.
  Сопровождающие равного идеи скрытно шептались между собой:
  - Что он делает? - раздался растерянный хрип Четвертого.
  - Ему одному ведомо, - заверил Второй.
  - Что мы делаем?
  - Я тебе скажу, - присоединился раздражающе безмятежный голос Третьего, успевшего скомкать свою тревогу, как лист исписанного бессмыслицей пергамента, - мы ждем, когда он сделает то, чего так хочет.
  - О чем ты? - переспросила идея басом.
  - Ты должен это знать лучше меня.
  - Ты ведь предан Первому, знаешь, чего жаждет его нутро, - скопировал Одиннадцатый голос Третьего, чем вызвал у того неожиданное возмущение:
  - Я уже осознал, это твой дар, но не смей больше его применять по отношению ко мне, договорились, равный? - Одиннадцатый промолчал.
  - Именно. Я же уверен, Шестой преподнесет нечто, что не только названия не имеет, но и не представлялось нам лишь в самых скрытых образах.
  - Что-то неожиданное, - помог равному Седьмой, - неожиданное и, возможно, Первый ощущает эту неожиданность лучше, чем кто-либо из нас.
   - Не думаю, что ощущение неожиданности движет им, по мне так совсем наоборот: он уже ожидает то, чему готов противостоять выкрикивая имена Тьмы. Нам же лучше - мы не наделяем образами эту неожиданность, о которой стали догадываться. А потому мы просто ждем, наблюдая за представлением.
  - Не верю! Да, да! Это оно! Именно то, оно будто восстало из посетивших мой ум образов!
  Перед Шестым, под несколькими уже ненужными изгибами, прислонившись к гладкой белой плите, лежали два предмета: оба были длинны и сгибались по воле идеи будто змеи, искривляясь в местах, соединенных настоящими суставами.
  Первый предмет оканчивался раздвоенной когтистой рогатиной, он был грубее второго и покрывался бесформенной лазурной чешуей, расположенной не гладкими рядами, как у водного обитателя, а вразнобой, будто отображал результат работы неумелой руки, что попыталась очистить его. Три изгиба напоминали подобие руки, а рогатина - двуфаланговые пальцы: длинные, тонкие и угрожающе острые. С конца, противоположному раздвоенному, был одеревенелый обрубок, который точно только сейчас вытянули из-под снежной толщи. Внутри застывшего обрубка поблескивали синие тоннели, уводящие взор вглубь ваяния.
  Второй предмет был тонким, будто иссушенным, похожим на совокупность соединенных между собой сухих веточек. Цветом эта дряхлая постройка напоминала уже известный Шестому нефрит, но с примесью маленьких огненно-горячих вкраплений. Тощие палки, сливаясь у своего окончания, создавали более явное подобие ничем не прикрытого шарнира, благодаря которому создавали единую целую фигуру. Как и первый предмет, этот расходился, только на сей раз, один из его концов украшали четыре крючковатых отростка, два, занявшие позицию повыше, были длинными, и два, расположившиеся под ними, существенно короче, а второй конец оканчивался ничем не непримечательной сферой.
  - А можешь ли ты разделить ваяние, вот как здесь, - Шестой повернул синюю руку обрубком в сторону Светлого, - только вот здесь? На середине этой зеленой плиты, - он указал маленьким красным камешком на место, что оказалось серединой зеленой палицы, увенчанной гладким набалдашником.
  Светлый приблизился к ваянию и как будто острейшим мечем разрубил палку пополам. В середине виднелись кольца различного оттенка, от более светлого к темно-зеленому.
  - Вот оно, Светлый! Думал ли ты о том, чтобы создать внутри этого ваяния нечто похожее?
  Светлый приблизил к себе палицу, направив ощущения на срез, затем вернул на место, - "Нет", - понял Шестой, поскольку идея приблизила к нему светящийся шарик без каких-либо изменений. Вопрос показался Светлому более странным, чем обычно ведь он не то не представлял, что будет внутри ваяния, он до последнего не знал, что произойдет, когда его нутро соединит несколько разных изгибов между собой, а потому для него было одинаково изумительно созерцать как внешние, так и внутренние красоты скульптур.
  - Это-то и заставляет меня корпеть над образами, пытаясь сбивать их в понятные картины. Мы создавали это, но как создалось то, что наполнило нутро ваяния? Ты знаешь? - шарик не дрогнул. - Именно, но у меня есть еще кое что. Этот образ сложнее. Мне кажется, у нас получится.
  Идеи продолжали сопровождать Первого, пролетая над абсолютно одинаковыми пейзажами лиловых просторов, казалось, даже лучи как будто в насмешку поравнялись между собой.
  - И ничего! - зло крикнул Седьмой, так чтобы Первый услышал его, но равный ему не ответил. - Ничего не происходит, может он уже ушел отсюда, оставил Жемчужину, после сделанного тобой! Покинул ее, как желание ваять оставило его!
  - Седьмой, много лишних слов, - попытался усмирить пыл равного Третий, но лишь увяз радом со старшим в зыбучих песках раздражения идеи.
  - Нет, Третий! Нет! Я делаю то, что хочет его Идол, Тьма, которой он прикрывает свои действия и слова! Ты прикрываешься напускной безразличностью, а он - обещаниями защитить! Давай же, Первый, скажи наконец, для чего мы здесь?
  - Мы облетели ее всю, но ничего, - прыснул словесной влагой Девятый на всходы возмущения равных. - Ни-че-го.
  - Вам хочется в это верить, равные, всего лишь хочется верить, что ничего, не обманывайтесь и не закрывайте ощущения шорами, - ехидно возразил Третий.
  Первый крикнул, в который раз взывая к Шестому, но снова его поджидала неудача. Среди идей началась словесная потасовка, где каждый пытался уберечь спокойствие по-своему: одни - поддерживая потуги равного, другие - критикуя его, Третий и Одиннадцатый - насмехаясь над всеми и каждым, каждый в свойственной ему манере. Принял молчание лишь старший. Не в первый раз, он, как полководец, вынужден сдерживать себя, даже когда голодные и напуганные солдаты готовы покинуть вверенные ему ряды. Он остается нем и глух, смотря в пасть разрушительной силы, несущейся в его сторону слепым чудовищем. Он выжидает, как хищник, он знает цену бездействия, когда все может решить одно мгновенье.
  - Так мы же движемся прямо над Жемчужиной! А нужно вниз, в ее середину, в ее нутро! - остервенелым басом выпалил окончательно раздраженный произошедшим Второй.
  - Вот он, долгожданный ответ! - зло кинул Первый и нырнул в лиловую плоть сферы.
  Нутра идей горящими стрелами пробили щит, отделяющий мрак от скрываемого за лиловой поверхностью. Первый с восторгом встречал ощущениями видения идей, неспешно ступающих за ним в проткнутый фиолетовыми лучами света зал. Старший по имени остановился, он не осмелился приблизиться еще больше к тому, что наполняло центр Жемчужины.
  Мертвенно-синее нутро металось вокруг белой плиты и размещенной почти вплотную горстки ваяний, что продолжали бережно сближаться под напором ледяного нутра. Увидев потуги идеи, Первый ринулся к ней, в сторону фигур, синий шар в ужасе отстранился перед движением угольного равного, за ним в стороны разлетелись и ваяния, которые старший безжалостно растолкал своим наступлением.
  На белой пластине осталось лежать одно ваяние, холодящее нутро своим видом: это было подобие растерзанного существа, бледное-голубое толстое брюхо которого оказалось бесстыдно распахнутым, встречающим смотрящего на него грудой вспухлых, хаотично переплетенных органов. Без головы, но с тремя конечностями: палкой торчащей из плоти нефритовой тростью, синей чешуйчатой рогатиной, вздымающейся вверх с угрожающе растопыренными когтями, и нечто, тянущееся из самого брюха - бледно-голубой, практический прозрачный осьминожий отросток, покрытый темными бусинками-сосочками, отверстия которых застыли в конвульсивном реве.
  - Так это то самое "неизвестное"? - прошептал Седьмой.
  - Тише, равный, они говорят, - охладил его бас.
  - Что ты здесь делал?.. - прорычал Первый, устремляя свои ощущения на отринувший от него шар нутра. - Для чего? Этого не должно было быть!
  - "Это сделал Шестой? От этого нам следует защитить Тьму? Это скрывал свет! Жемчужина несла в себе это. Первый хотел избавить мир от этого?" - наперебой заклокотали идеи, приблизившись достаточно близко к ложу мертвого существа.
  - Ты говоришь не с тем, равный, - послышался притупленный голос из самых темных впадин внутренностей существа. Затем в них стал различимым цветной шар нутра, что, увеличиваясь до размеров равных, продолжал вести свою речь. - Он нем, как и многие из тех, кто сейчас за тобой, - тусклые красные и зеленые краски покрыли его, а голос равного пробудил в Первом взрыв контролируемой злобы.
  - Я знал, я ощущал, что твое нутро в силах создать нечто подобное, а потому, - чернота в старшем внезапно потускнела и стала серой, - я пришел просить...
  Шестой замер, нутро его пробуравили яркие капельки, что пробежались по нему быстро скрывшимися муравьями. Обретенная серость нутра Первого стала убывать, становясь все более блеклой и открывая путь другим краскам.
  - Прекрати это. Мы можем найти способ вернуть все вспять. Ты хочешь дать существование знаниям, переполняющим тебя? Я тоже ощутил - образов и мыслей стало больше, я так же не могу с ними совладать, в моих силах только противостоять, твердой рукой сжимать и сгибать свои домыслы. Разве ты этого хочешь? - Первый устремил ощущения на лежащую под ним синюю массу и его пробила дрожь. - Я не говорю о Тьме, я говорю об идеях. Это должно остаться в мыслях, хотя бы сейчас... Если оно проявляет себя не только в словах, оно становиться таким, оно не совершенно, оно будто сшито из разных образов и форм! Ты этого хотел, когда творил? Нам нужно вместе научится сдерживать себя, я не хочу становиться оковами для остальных, мы, свод, должны возвести правила, что защитят каждую идею...
  - "Тьма скрывает, объединяет, защищает", - вспомнил Шестой и вдоль его нутра потянулась тонкая алая змея.
  - Ответь мне, равный. Ты готов защитить идеи, как и я?
  - Ты хочешь защитить, - ответил тот отстраненным голосом.
  - Да.
  - Идеи, тьму.
  - Равных.
  - Ценой талантов, готовых распустится в нас?
  - Если цветок - яд для скота, надо ли его поить влагой?
  - Я угадал, - молчание. - Как ты пришел к этому?
  - Я видел образы.
  - Я тоже.
  - Знаю.
  - Что ты хочешь? - безразлично обратился Шестой, подвигав конечностями тела бессознательной куклы.
  - Я предлагаю...
  - Что будет важно для меня от твоего предложения?
  - То же что и всем, - слегка вспылил Первый, но быстро взял себя под контроль, - существование в мире...
  - В твоем мире.
  - В том, в который мы пришли.
  - Этот мир не заботит меня, я хочу другой мир, я хочу творить и познавать сотворенное, я хочу новое, я хочу наполнять...
  Старший ощутил, как надежда блеклым дымом поднялась над истлевающим огнем его отчаяния, разведенном на соломе страха, обмана и неуверенности, что побуждало его говорить, как можно учтивее:
  - Так это отказ?
  - Я вижу этот мир другим, в нем есть свет, - после паузы. - Теперь не знаешь, что делать? - Первый не ответил.
  Кукла лежала на том же месте, распахнув все свои конечности, выпрямив каждый сустав. Сотня идей застыла в ожидании, будто у ложа любимого родственника, окружив молочно-белую кровать пугала.
  - Жемчужина сильнее тебя, сильнее идей, свет столь же силен, как и тьма, и тебе с твоим идолом придется принять это.
  - Я слаб, теперь я это знаю. Потому, увидев твое новое ваяние, я решил просить. Просить тебя о том, чтобы ты не давал путь глупости, ступающей по одной с нами тропе.
  - Да, вот только для этого придется перерубить руку, за которую ее ведешь ты.
  - Руку...
  - Да, руку, к примеру, эти, - кукла подняла все конечности в сторону нутра Первого. - Какую выберешь? Зеленую? - конечность в миг покинула ваяние, направившись в сторону Первого, пролетев сквозь его нутро. - Или синюю? - двупалый рогач направился туда же. - Не уверен, что это можно назвать рукой... - притворно колеблясь, сказал он и натянул до предела щупальце ваяния. - Так что пусть будет на своем месте. Просить. Тебе остается только просить, ведь ты ни на что больше не способен, нету того, что ты мог бы сделать, - Шестой швырнул в равного всю тушу, но та остановилась перед самым его нутром.
  - Теперь ты стал готов делать то, чего так не хотел видеть во мне.
  - Это... не я.
  Нутро одного из равных, стало различимо на фоне прочих. Оно, темнея с каждым словом Шестого, направлялось в сторону двух идей, в какой-то миг омертвелая кукла с силой отлетела в сторону от старшего, разломавшись при этом пополам.
  - Кто ты? - непонимающе крикнул Первый.
  - Кто эта идея? - тихо спросил Четвертый.
  - Уж точно не я. И не я, - отозвались Третий и Второй.
  - Она молчит, - констатировал Восьмой.
  - Кто?.. - поддержал любопытство равного Шестой.
  - Седьмой! - раздался сдавленный голос Третьего. - Я обещал, что нас ждет неожиданность... - он замолчал, шипя, словно одаренный нежностью кнута, а по его нутру потянулись красные полосы и пятна, - ну так вот, это ваяние, это не то... - он зарычал, после чего его голос больше не раздался, а краски нутра стали стремительно тускнеть.
  - Я тот, кто положит этому конец! - ответило черное пятно, оно казалось столь темным, что все вокруг словно омрачалось от близости к нему.
  Уничтожение и создание всегда стоят рука об руку, или же, всегда держат стилет под ребром друг друга. Не тьма и не Первый сломали кольцо, многоножку трещин по нефритовой стене пустил не гнев идола и не усердия его вернейшего раба, огромное ваяние пробуравило нутро совсем другой идеи. Идеи, чей талант именно тот, которого все это время жаждал Первый - дар разрушать.
  - Я сделаю это для тебя, для Тьмы и для каждой идеи!
  - Что? Сделаешь что? - растерянно осведомился Первый, наблюдая, как ваяния вокруг стали вытягиваться бесформенными отростками в сторону идеи.
  - Остановись! - Шестой ринулся в сторону носителя, но был тут же откинут, долетев почти до скорлупы Жемчужины.
  - Что ты делаешь, равный?! - взмолился старший.
  - То, чего ты хотел!
  Идеи принялись судорожно перемещаться по сфере, некоторые устремились сквозь лиловую кору, другие же пытались держаться рядом, но не отваживались улететь прочь.
  - Каким способом? Ты не можешь самовольно сделать это!
  - Я разрушу сотворенное!
  - Не делай этого! Мы не знаем, к чему приведет твое движение!
  - Спасти Тьму, спасти идеи, спасти те... Как ты и говорил, я положу конец свету!..
  Все ваяния поглотились смоляным нутром, оно стало больше, шире, и только лишь его размер достиг какой-то неведомой черты, как алая вспышка прорвалась окровавленным сполохом.
  Шестой устремился в сторону черного нутра, в последней попытке спасти увядающий в чреслах равного мир. Светлый, гонимый ужасом, устремился вверх: - "Дальше, быть подальше отсюда!". Первый замер, всматриваясь вблизи в самоё нутро равного, готового подарить ему видение чудовищного подарка своего таланта.
  
  
   
  Головоломка
  Я всегда думал, что порядок - это вежливость мира, что все находит свое место, остается на нем и всегда стремиться быть, либо есть стройным и понятным, нужным и ценным.
  Но заложен ли порядок в высшую ценность? Стремиться ли мир быть понятым? Или страницы его исписаны непоследовательными буквами, которые мы, выхватывая, выводим в изобретаемые ранги, мы, забирая буквы из этих страниц, делаем мир понятным, находя рисунки в кляксах и виды будущих открытий, в хаосе теней, от бушующего пламени костра.
  
  ***
  Известно ли тебе сколько раз имел глупость рождаться мир?
  Мир больше похож на лукавицу или зернышко? Возможно, скорее, каменный сталактит, растущий по своим законам?
  Мир может жить, скидывая время от времени с себя лишнее: то видимое, что когда-то приходит к упадку и отдает свои соки находящейся в земле лукавице, чтобы мороз не погубил все растение.
  Возможно же, миров несметно много, будто щедрый плод, высвободил из себя горсть семян и зерен, проросших каждое в своей почве, подчиняемое каждое своему климату, находящее каждое свой способ для жизни. Что если исход каждого этого семени - новый плод?..
  Либо капля за каплей его мощь растет с неведомого начала, он покрывается новыми слоями, прибавляет в длине навершия своего колпака, трещит под собственным весом, ломается и затягивает раны. Так было и так есть, так будет всегда, а в недрах питаемой его скалы бесконечно много влаги, песка и грязи чтобы питать его организм.
  Или мир приходит из-под тяжести руки творца, который только лишь по своей воле рассуждает каким именно он хочет видеть засеваемое им поле: раскинувшимися косами трудноразличимых колосьев; одним прекрасным цветком, цветущим раз в поставленный срок; или пустым камнем, скрывающим под собой изнывающую от бремени веков каменную скульптуру? 
  Глава 4. Трон из подточенных костей
  Я всегда думал, что невозможно вернуть утраченное, есть ямы, из которых нельзя выбраться, их отвесные стены не лягут под слепым упорством и истовым желанием в виде каменных ступеней.
  Но даже совершая необратимое, перед тобой всегда куда больше двух путей, куда больше двух выборов, ты всегда сможешь исправить фрагмент, если не всю картину. Порою даже, выход кроется глубже дна ямы.
  
  ***
  Ошеломительный взрыв в силах заставить сочетаться сопротивляющееся совмещению в сознании любого думающего: серость ощущений полной тишины, когда привычные картинки упускают свой природный звук, становясь притворными, нарисованными, становиться об руку со слухом к протяжному звуку, тонкому писку внутреннего насекомого, звуком похожего на крайнюю натянутость прочной нити, предоставившей свое тело для соприкосновения с шершавым железным прутом. Это звук, порождаемый таящейся в пучине ума трясущейся и задыхающейся эмоцией.
  Два обмана - глухота и звук, два ухмыляющихся орла монеты ужаса, что в противоположности своих сущностей открывают торбу инструментов для хватания картин тревоги и жути. Завершают они свой полет, размещаясь на пустых полотнах памяти, комкая и облекая их отрепьем. Получившиеся картины принимают ожидание малейшего света свечи, чтобы запечатленные гримасы и карикатуры ожили в жестоком хороводе щелчков, ударов и пощечин, атакующих ум и тело видящего их.
  Когда полотна еще пусты, а симфония гроба и комара лишь набирает свой размах, разум теряет способность и желание замечать и думать. Он с легкостью упустит блеск голубизны освещенного солнцем неба, он упустит прелесть распускающихся неподалеку деревьев, он уступит мысли о насыщенности цвета земли, готовой принять семя или отдать урожай, он будет только лишь желать укрыться, защитится и забыть.
  Тело получит шрам - память получит образ, плоть лишится части - сон лишиться покоя, нога дрогнет в стремлении жить - десница дрогнет в неуместном стремлении высвободить боль.
  История, шествуя спиралью лестниц башни времени, склонна повторять сотворенное раз на белом мраморе ступеней событий. Каждая ступень может быть общей, касающейся каждой крупицы сущего, или же потайной, интимной, касающейся бытия одного живущего. В обоих случаях она производит одинаковый размах подлости, щедрости или фантастической находчивости.
  Боль не просит, не умоляет и не стучится. Боль ступает, просачиваясь сквозь, либо разбивая оконные рамы и дверные засовы, она находит жертву на самых высоких шпилях и в пещерах, веками не знающих тепла огня. Исключением не стала и та, которую встретили идеи теперь. Колючей паутиной она равномерно окутала каждого, заточая в тесный кокон железной девы. Она настигла и того, кто был готов встретить ее, и того, кто бежал, надеясь уберечь себя от царапин и ссадин.
  Этот визит поражает равных коварством и жестокостью: если первая боль навела в разуме идей порядок, сумела убрать почти каждый из своих следов, точно проворный и ловкий вор, то эта оставила по себе сор, сволочила грязный ком разорванных вопросов, неточных картин, а также томящего и изнуряющего ожидания, особой пытки, сродни бездонному колодцу, испещренному остриями бритвенных сабель.
  - "Я... видел", - раздалось в Первом и мысль его разорвала одну из натянутых скрипучих струн. - "Я видел...".
  Нутро идеи, воссевшей в центре Жемчужины, прорвалось всплеском алого света. Старший узрел, как раскрылось кровавое жерло, идеи больше не было, на ее месте обнажила себя кипящая раскаленной магмой трещина. Не было и остальных, всех покрыл вид неестественно вязкого света. Но свечение прошло: оно ускорилось, рассыпалось в разные стороны, мысли Первого лишились сковывающей хватки, стали ровными и податливыми, перед ощущениями простерлись новые образы.
  - "Я видел...".
  Медленное движение. Два шлейфа дыма, светящаяся розовая и зеленая пыль, идя рука об руку, раскинулись смешанными пушистыми облаками, постепенно заслонив собой все вокруг идеи. Пыль росла, как могучий гриб, черпая соки из всего, что было доступно невидимым трубочкам его корней, а зеленые скопления пылинок жадно поглощали в себя свет, робко издаваемый ярко-розовыми побегами.
  Спустя короткое время по стыкам между зелеными и розовыми завитками принялись бегать ломанные многоножки бледно-синих и лиловых вспышек. Их становилось больше, они теряли былую робость, ставали гораздо больше и заметнее, многоножки как будто приближались к добыче, пытаясь оценить опасность, исходящую от видящего их, угрожающе пробегая закрученными коридорами и скрываясь в крутых поворотах.
  Одержав власть над мыслями, Первый понял, что облака сложились в тоннели, сквозь которые, как казалось, было возможно движение. Ему открылось и отсутствие дрожи нутра, что с готовностью посещало его в тех случаях, когда происходило нечто важное, сложное, нечто, что крайне важно было понять. Сейчас же в ощущениях царил штиль, штиль продолжал быть и в мыслях, редко разгоняемый вздохами одинокого капитана, штиль обреченности, накинувшей холодную волну на палубу его корабля.
  - "Я видел... конец...".
  Всякий из равных видел то же. Мы все и каждый видел исход пустоты, исчезновение той, кому старший дал имя "Тьма". С этим несравнимо ни обретение равными слов, ни появления Жемчужины и первого робкого света, ни любое из сотен ваяний, какими бы они небыли. Это было завершение, в котором каждый уголок темноты одержал неготовый узор - лучащийся орнамент светлых нитей.
  Гулкий, наполненный недовольством гром раздался из цветных недр дыма. Неподвижный Первый собрал в пучок разрозненные ощущения, желая отыскать источник звука. Раздался еще один удар, жуткий взрыв, - "Снизу", - чувства вмиг переместилось в низ, но туман, словно насмехаясь, раздавался новыми ударами: лево, право, низ, еще раз лево, еще один и еще один. Равный наскоро ринулся, как ему казалось, вверх, он летел, вспоминая недавние слова и будто стараясь всеми силами запечатлеть их в уме: - "Я видел. Это конец... Я видел!". - Розовая оболочка. Яркое сияние. Несколько лент алого света вдалеке, легшие на тело темноты кровавыми росчерками. А вдоль лилового нутра копошились яркие многоножки, рассыпаясь мелкими сверкающими ужами, убегающими под розовое полотно. Бег особенно крупных светящихся насекомых порождал тот самый ужасный звук.
  - "Я видел, - в последний раз подумал Первый, когда нежная кожура спелого яблока-сферы покрылась сетью гигантских рвущихся морщин, из которых тут же брызнул розово-зеленый туман, - конец...".
  Шестой нашел себя недалеко от того, что недавно было творением его нутра. Первая же мысль заставила его осознать всю тяжесть произошедшего. "Что произошло?", или "как он здесь очутился?", - нет, его вовсе не интересовало это, но взвизгнуло в нем с первой же мыслью желание вонзиться шершнем в идею, сделавшую все вокруг возможным, сделавшую возможным страдание и гибель Жемчужины. Шестому захотелось пикировать вниз, разбить сверкающие цепи-молнии своего детища, освободить ее, но нутро ослушалось, он ощутил себя одним из созданных ваяний: каменным и застывшим, лишенным возможности движения.
  - "Снова привязан? Увяз в темноте... опять".
  Идею посетило невольное чувство разламывания и осыпания, она жалобным протяженным звуком отозвалась на вид очередного крушения. Попытки напрячь нутро, чтобы изменить происходящее, оставались бесплодны, а саднящий дым насмешливо продолжал свою процессию.
  - Прощай...
  Мизерные осколки Жемчужины стали стремительно опадать, фиолетовая скорлупа ломалась под натиском ищущего выход, вспучивающегося в ней паразита. Шестой обреченно рассредоточил ощущения - далеко в темноте было видно, как красный свет продолжал свой путь, искажая своими полосами черные пустоты. Будто кинутый в колодец факел, этот свет заставлял тьму расступаться, но все равно был обречен побледнеть, бросив вызов новым глубинам, заточившей его ямы.
  - "Жемчужина, ваяния, изгибы... Все покинуло меня?! "Тьма" Первого берет верх, разрушает свет, уничтожает каждый луч... Не могу противиться этому. Почему?.. Дым пожрет все, а что потом?! Он рассеется? Уйдет во мрак? Поглотиться им? Я не услышал его... я мог принять, обсудить, а теперь "Она" заберет у меня самое ценное. Виною всему равный. Нет, равные. Я утрачиваю таланты. Движение... Я должен был быть прозорливее!..".
  Шестой был далек от сожаления или стыда, раны его уверенно затягивала искренняя злоба, разгорающаяся на поленьях желания противостоять, грызть, царапать обидчика и невозможности прибегнуть к этому. Власть, ослепившая его, больше не наполняла его руки, она растаяла. Желание преподнести Первому свое могущество и показать то, на что способны идеи в этом мире, мысль о том, чтобы принудить равного отказаться от своих воззрений, помочь принять "правильные", "точные" убеждения, вылилось в утрату всего. Шестой ощущал себя мальчишкой, который пугал дойную корову криком и ударами, глумясь над ней, а сам же попросту оставил без молока себя и свою семью. Испытывающее постоянный страх животное отказалось преподносить хозяевам свой дар. И кому же в этом случае следует преподать урок?
  - "Проклятье! Он вселял в меня уверенность в данной мне силе! Неужели знал, что я один не смогу противостоять... Следовало заручиться поддержкой других? Я сам мог сделать первые шаги! Светлый и Гость поверили мне... Первый знал обо всем, неведомо как, но знал. Кто смог предвидеть, на каком из поворотов я оступлюсь? А он отлично позаботился о том, чтобы бдительность моя ослабла. Так они решили эту задачу? К этому пришел свод в своей болтовне? Я недооценивал их, я недооценил значение их голосов...".
  Мысли старшей по имени идеи были зеркальными размышления Шестого. В разуме его творящий равный вырисовывался коварным и хитрым, имеющим спрятанный у предплечья клинок. Первый видел происходящее как найденный равным путь, при помощи которого тот дал сфере и свету больше власти, а также дал дорогу тому самому грому, что когда-то покрыл старшего пеплом ужаса. Для обоих измышления встали на нужные места. Новая ложь воссела на трон из размышлений.
  Розово-зеленый туман медленно просачивался сквозь пробитые ущелья. Он продолжал тянуться, извиваясь и танцуя причудливыми движениями подвижных клубов. Он наступал, охватывая красками все больше места на темном полотне. Умирала Жемчужина, пропадала и тьма.
  - "Почему я не двигаюсь, почему я не могу продолжать движение? Убегать! Дальше! Хочу быть дальше! Это приближается! Я не хочу. Не хочу!".
   Светлый со всеми силами и всем накопившемся отчаянием всматривался в далекую красную ленту. Не так давно она прошибла его сжимающим спазмом, забрав силу и власть над движением. Теперь он безвольно висел, панически рассеивая и собирая в пучок рыскающие в тревоге ощущения. Он с опаской переводил свой взгляд, всматриваясь то в одну из самых больших дыр в скорлупе сферы, то на далекие красные ленты. Всем умом желая снять с себя обреченное ожидание.
  - "Оно такое вязкое, - злобно подумал Шестой, лишь его нутро встретилось с разноцветным магмовым слизнем тумана, не жгучим, но настырно обволакивающим. - Я не хочу, чтобы это касалось меня!".
  Туман уверенно затягивал идею. Последнее, что она увидела, перед тем, как цветное желе полностью заточило ее - было все то же красное пятнышко далекого света.
  Дым, к большому изумлению носителя, оказался не похожим на стену, но был хорошо просматриваемым и напоминал скорее воду, заполнившую лабиринты коридоров, заменитель черного пространства, нежели непреодолимую преграду. Но видеть сквозь нее оказалось возможным лишь очутившись в ней.
  Первый принял движение прочь с поверхности сферы. Сейчас великое ваяние напоминало сжатую в темной ладони кашу. Зелено-розовая материя словно сочилась и выталкивалась сквозь прорехи между пальцев, убегала и тянулась в разные стороны, искала выход из удерживающей ее хватки. Больше не было фиолетового света, больше не было фиолетовых лугов, осталась собранная в густые спирали дыма пыль.
  Безразличие мертвенным булыжником навалилось на старшего по имени. Несколько мгновений назад он был полон решимости принять движение как можно дальше отсюда, был полон уверенности, что попробует вернуться во тьму, но это желание было вынуждено отстраниться.
  - "Оно поедает все. Растет. Высасывает соки Тьмы. Он этого и хотел. Он достиг своего. Свет или нет, но оно растет, пожирая мрак изнутри. А та идея, кто она? Она скрывала свой голос?.. Нанесла такой удачный удар. Возможно, она договорилась об этом с Шестым, пока тот спокойно совершал свое зло на Жемчужине. Мы все были использованы им. Мечта спасти Тьму, привела к ее гибели. Я показал идее путь. Жаль... Странное слово. Оно похоже на укус. "Жаль". Больно мыслить. Я предал тебя, Тьма...".
  - "Нет, нет, нет, нет! - истово продолжала думать идея, хотя ей казалось, будто она кричит. - Не подступай. Нет! Прошу. Тьма... Свет! Мне нужно движение, мне нужно уйти! Мне нужно скрыться, спрятаться, прошу! Не хочу больше быть Светлым, я совершил ошибку, я хочу отказаться от этого имени, оно мне больше не нужно! Нет, нет, это поедает меня! Это все? Конец... Меня не спасти?..".
  Последнее черное пятно покинуло его ищущее тропинку отступления сознание. Светлый остался сам на сам с густым туманом. А его страх и его отчаяние оказались на пределе. Как высохший на солнце отсыревший порох, они ожидали малейшей вспышки. И искра нашлась: длинная многоножка молнии взбежала по зелено-розовому коридору, с визгом пройдя сквозь носителя.
  - Все должно было исчезнуть! - свирепый рык доносился из самого чрева почти развалившейся Жемчужины, гнев умело замещал собой отчаяние и ощущение слабости носителя. - Все должно быть разорено! Я ведь знал, что делаю! Откуда это все? Это не я. Я должен разрушить...
  Идея силилась двигаться, силилась сделать хоть что-то, но все впустую, ее дары словно облеклись льдом, как и она сама, а вокруг виднелся только цветной туман. Носителя пробила скрываемая всеми усилиями дрожь.
  Спустя долгое время ожидания и пустых попыток, нутро идеи было пробито стрелой вопящей яркого побега молнии, застревающего в густых двуцветных коридорах лиловыми корнями.
  - "Вот так?", - Ха! Я не подвел вас! Тьма! Свод! Я!..
  Молния утончалась и уходила все дальше, рассекая собой розово-зеленые тучи. Сила идеи покинула ее нутро, стремясь одной нитью соединить ее и равного, Светлого, соединить творящего и разрушающего.
  - Я обещал... уничтожить...
  Носитель попытался сдержать открывшийся в нем дар, чтобы тот ударил большей мощью, но впустую. Он ощутил, как в сковывающих его невидимых цепях пульсировала энергия. Новая попытка взять под контроль внутренний ураган - еще один промах.
  Очередной букет боли. Острые лепестки которого железными шипами множество раз ласкали идей. Чем больше вес дара, тем охотнее Мироздание наделяло свои творения страданием. Но есть и те, кто готов приветствовать боль, кто видит в ней лучшего союзника, интерес, наслаждение, именно к таким идеям можно причислить и разрушающую идею. Страдание для нее - не ограничение, страдание для нее не наказание, страдание для нее - инструмент, игла, для того, чтобы зашить порванную кожу, соль, чтобы ласкать рану врага, развязывая его язык, нож, извлекающий из тела острие стрелы. Боль не проклятье, чем больше боли - тем ощутимей результат.
  Разряд света стал невыносимо сильным, отчаяние Светлого так же отозвалось ответным ударом на молнию гнева равного. Невероятной силы шум прокатился пространством и ушел дальше, в пустоту, следуя за блеклой алой вспышкой. Идеи слушали тупо или безразлично, со страхом, или мужеством, с образами необратимости, или бездной непонимания, но звук этот достиг сознания каждого из равнФых.
  Два импульса нашли свой путь, дав начало третьей вспышке в истории этого мира: переливающееся всеми возможными оттенками желтого цвета, будто сотканное паутиной из сотни пенистых пузырей сияние разлетелось искрящимся решетом. Миг - ослепление. Янтарная буря заставила скулить в последнем приступе всеобщего мучения, испытывать боль тем больше, чем более далеким оказался шанс избавиться от этого. Даже Первый, хотя и мог попытаться дать отпор движением - не стал этого делать, он, как и прочие, кто раньше, кто позже, принял единственный верный путь - очередной сон, вызванный разящей болью. Он снова ступил в то царство, в котором все еще мог увидеть ее, чистую и непорочную, первичную и неиспорченную, настоящую Тьму.
  Разрушь, чтобы создать, создай, чтобы пришедший после тебя разрушил. Целое черпает начало из осколка, осколок обретает смысл будучи в целом. История увидит множество примеров тому, что созданное должно иметь под собой кости павшего, но и примеров противоположного, так как Мироздание дарило миру множество путей.
  Жемчужина рассыпалась в пыль, недра ее дали начало дыму. Дым сточил ее кожуру на фиолетовые крошки. Созидающая и разрушающая идеи дали искру, а оглушающий шум и ослепительный свет стали предвестниками рождения нового, того, что одновременно объединяет и разграничивает, что даст ход Мирозданию, которое столь долго томило фантазию равных обрывками образов своего лица.
  Дым расширялся вместе со светом, при этом частично сгущаясь и сжимаясь, он пульсировал и дышал - чудовище, приведенное в жизнь импульсом. Оно ожило лишь раз, для того, чтобы, умерев, дать путь тому, что почерпнет силы из его тлеющих остатков. Его оголенная пасть открывшись раз, закрылась навек. Жизнь в неуклюжем движении, первой неловкой попытке, стремительно покинула его издав единственный и последний выдох.
  Я этого не знаю, так как не знает никто из равных мне. Воспоминания далеких от дыма идей несут в себе обрывки мыслей и образов, которые сложно связать воедино, возможно, равные видели разные превращения этого существа. Либо Мироздание решило утаить от нас его тайну. Мне неведом этот узелок на нити нашего существования. Обмануло ли нас Мироздание, или пресловутая случайность, заставшая врасплох испуганных носителей, на это вряд ли я смогу найти ответ.
  Сложно мириться с ощущением изумления о того, сколь много общего у существа, с некоторыми оговорками, бессмертного с существом конечным и знающим, как много опасностей способны положить исход его существованию. Существу бессмертному тем хуже, чем меньше видит оно опасностей на своем пути, как бесстрашно ступает по острым камням и дает себя жалить иглам неизвестных растений.
  Самоуверенность - ее губительная сила недооценивалась всегда, многими и в разных ситуациях. Но кроме нее, желание знать и объяснять - одно из самых главных объединяющих всех звеньев, одна из главных потребностей каждого думающего и встречающего странное и непонятное на обочине своего пути. Всякий желает понять и познать новое, объяснить, даже если объяснение выглядит смехотворным или откровенно лживым, но догадка эта становиться одной из веревочек паутинки, соединяющих заблуждение и правду.
  Мироздание взяло свое. Идеи отыграли роли, которое Оно нашептывало нам. Некоторые из ролей оказались ключевыми, некоторые - вспомогательными, а некоторые - полностью второстепенными, либо же, оказались ролями немых зрителей в общем темном зале. Механизм сработал гладко, но теперь тяжи, жгуты и лебедки получили право на изобретение собственных ролей.
  Завязка забыта многими по воле Мироздания; начало кульминации, в которой равные разменяли свои роли, осознали свое нутро и разум и то, как они, соединяясь, порождают их, идей, осталось с ними; и, конечно же, концовка их пути скрывается в дымке времен. Я видел зерно начала, я видел его ростки, я видел первую листву, я видел, как завязь мира скинула лепестки, лишила себя бремени, я видел, как родился мир. Я знаю его исток.
  Сознание снова одарило меня внутренним теплом. Первым ощущением оказался уже привычный хлопок ужаса. Ощущения росли, казалось, будто меня сокрушил валун, смяв все кости и превратив внутренности в кашу. Всеобъемлющее и покрывающее все большим ярким сгустком сияние просочилось в ощущения. Свет царил везде, и видом своим он давал понять, что намерен править вечно, как и когда-то самонадеянная тьма.
  Избавившись от первого потрясения, я рассредоточил ощущения и двинулся вперед. Движение оказалось послушным, что меня нисколько не удивило. Спустя время, я избавил от себя охраняющую мой покой Жемчужину. Все оказалось совершенно иным от того, как я это представлял: нутро покусывали яркие серебристые лучи, они были отличны от тех, которые издавала старая Жемчужина, они будто жили, шевелились, уходили вдаль и растворялись в ней, а далью этой было ни что иное как знакомый каждой идее мрак. Вот только и сам мрак преобразился: былая его пустота обрела нечто больше, чем сотню невидимых блох, назвавших себя идеями, и одну Жемчужину - все черное пространство было усеяно кораллами блестящих, цветных, тусклых и сверкающих бусин, это были и скопления тысяч светящихся осколков, клубы блестящего тумана, изысканные спирали и замысловатые мотки света. Мир превратился в огромную шкатулку, в которой сохранялось все его богатство, каждая драгоценность.
  Мир нашел удачный способ перекроить розово-зеленую плоть.
  - Столько раз все казалось утраченным и вот теперь...
  Нечто слабо толкнуло мое нутро. Сначала один, а затем чреда ударов зачесала изнутри. Они стучали в разные стороны, отбивая почти ритмичный такт, музыкальную очередность. Лишенный сомнений, так как верить теперь было не во что, я послушно направился в одну из сторон, в ту, которую показывал самый ощутимый из внутренних ударов, решив, что это может быть посланием, к тому же это хороший ориентир, чтобы начать знакомство со принявшей меня реальностью.
  Движение вело сквозь россыпи ваяний, которые когда-то обретут одно из таких названий, как "звезда". Я стремился сквозь кажущиеся галькой камни, оточившие блеклые и угрюмые сферы, именами которых могут выступить слова "странник", "небесное тело" или "планета". Я пролетал насквозь кипящие недра ярких огненных сфер, я видел, как разливается их рдеющая кровь, я зрел то, что таится внутри самых светлых и самых темных ваяний нового мира.
  Наполняли пространство не только сказочные видения, но и обилие законов, которым подчинились все ваяния. Не сам мир, а его правила - настоящее чудо.
  Медленное брожение скоро наскучило мне. Первая же мысль о том, чтобы переместиться немного быстрее, чтобы очутиться возле сияющей сферы как можно скорее, перенесло меня к ней в мгновение ока. Скорость движения закинула мое нутро именно на то место, на котором я успел сфокусировать свои ощущения.
  Рывок не прошел бесследно для моего ума, но чтобы это осознать, пришлось повторить его несколько раз: размытые мазки цветов тянулись за мой, будто я неловко провел ребром ладони по сырой краске на полотне, кроме того, после каждого рывка менялся и такт внутренних ударов: часть становились более слабыми, а то и вовсе исчезали, другие же принимали неожиданную настойчивость и явность. В итоге я достиг одного ничем не примечательного шара. Опустившись на него я ощутил покой: все внутренние колебания враз утихли.
  - "Я... Ть?.. Тьма?..", - Первый застыл посреди пустого, окаймленного кольцом сияющих лимонным светом сфер и танцующих на их фоне крупных камней черного поля. - С... Свод? - робко окликнул он равных, ощупав ощущениями каждый кусочек пространства. - Равные? Идеи?! Где? Что это?..
  Испуг уступил разуму и удары нутра достигли сознания, - "Двигаться!", - резко подумал он и не менее резко дернулся с места, что мгновенно заставило нутро перескочить через преграду из золотистых сфер. Не понимая, он обратил ощущения назад, мысленно поблагодарив "Создательницу".
  Старший по имени принял новый дар как надлежащее. Избегая необходимости обдумать происходящее, он ринулся вперед, точнее туда, что было определено им, как "перед". Хаотичными рывками он разрывал как зримую, так и невидимую материю реальности, пройдясь между планетами шагами увеселенного крепким напитком исполина. Он переносился меж скоплениями разноцветного жемчуга, следя за изменяющимися ощущениями: похлопываниями и тумаками, что, как старший точно определил, направляли его.
  - "Двигай меня! Больно... Я проиграл... Прости, я не смог сдержать равного, равных, всех их, сдержать и уберечь. У меня не оказалось ни щита, ни копья, или же я просто не сумел ими воспользоваться. Щита против сотворенного Шестым и тем... назову его Двенадцатым, я должен дать имя тому, кто приложил свой дар к твоему уничтожению. А лезвие копья могло бы дать мне власть усмирить врагов... Прости! И за эти мысли прости! Ты источаешь свет, мне больно, как и тебе. Ты страдаешь, поверь, страдаю и я. Как бы я хотел испытать твою боль!.. Но я... Я не могу, ощущения такие слабые. Я вижу твои раны, моя боль - ничто в сравнении с ними! Как я хочу забыться! Я хочу вернуться в твой мир. Проклятый свет!.. Я следую твоему персту, Тьма. Бей сильнее, я заслуживаю понести наказание за упущенные возможности... Я двигаюсь по твоему указу. Прошу тебя - прости! Прости...".
  Шум нутра привел идею к покрытой красной почвой сфере. Она была испещрена буграми и впадинами, а на поверхности виднелись огромные горы, из которых сочились темные волосы густого, тяжелого дыма, и грозное урчание скрытых внутренностей. Лишь Первый подлетел достаточно близко к ваянию, как каждый толчок нутра прекратил свою мелодию, изменившееся ощущение заставило носителя тут же предаться иному движению - потеря внутренних ударов заставила его поверить в то, что Тьма утратила нить, ведущую к нему, ведь не было видно ничего на этой сфере, что могло хотя бы показаться важным и значимым. Потерявшись в ворохе догадок, идея зависла над молчаливым гигантом.
  Сознание нашло ум Пятого в темнейшем из возможных подвалов, и недр самых темных пещер. Его ощущения приветствовали абсолютную темноту, полностью лишенную всякой идеи-факела, могущей разогнать давящий темный каскад.
  - "Что? Тьма? Где идеи? Где вс-се?! Что произошло? Первый? Шес-стой? Вс-се-таки Первый... Темнота... Я ос-стался один? Никого?.. Или я закрыт от вс-сех? Жемчужина? Он с-смог потуш-шить ее с-свет?! Помню, как черные, овитые желтым щупальца, тянулись ко...".
  Паника пустила первый росток. Нечто диктовало ему начать сопротивляться, противиться своим кандалам, и он невольно, непривычно для себя дернулся в припадке страха и застыл, поняв еще не помутненной частицей сознания, что принял движение.
  - Как?! - вырвался из него полный зияющего непонимания вопрос. Он подвинулся. Еще и еще ступал он, испытывая непривычный дар. Затем постарался наклонить нутро дальше и, к величайшему удивлению, заставил его принять размеренное движение. - "Двигаюс-сь!", - нутро идеи послушно пробивало темноту, легкость в миг заполнила носителя, как заполняет веселящая влага пустоту фужера.
  Радость всеми силами пыталась навязать разуму свои правила, но осознание размеров произошедшего ступало на него рядами грохочущих железом мыслей.
  - "Наш-ш мир... Он ис-счез. Ни одной идеи...".
  Вскоре Пятому открылись иные старания нутра - легкий, почти невесомый бой.
  - Оно внутри? Оно пытаетс-ся покинуть меня? Движение, а теперь это. Не с-случайнос-сть... Оно о чем-то говорит... Путь! Мое нутро показывает мне тропу! Возможно, равные? Лиш-шь бы это было так! Давай же, нутро, покажи мне, где я их найду!
  Прошло немало мгновений, но мир Пятого все так же оставался для него воплощением кошмара. До сейчас он представить не мог каково другим идеям видеть бесконечную пропасть вокруг себя, ему стало жаль равных, но свое страдание он преподнес выше, так как видел в нем пик всевозможного ущерба - утрату того, чем владеешь с первых своих мыслей.
   Носитель старался взывать, просить и требовать: вдруг кто-либо услышит его, но тщетно, он продолжал мерно стремиться вперед, расталкивая темную толщу по карте, нарисованной стуками нутра. Толчок, сильные спазмы разлились нутром, идея растерянно ускорилась и в миг спазм прекратился. Пятый остановился, хотел рассредоточить зрение, но это ничего не дало. Пролетев достаточно он снова отчетливо ощутил сильный удар, но в противоположную сторону. Удар вернул его немного назад - стук будто играючи вновь исчез, немного вперед - и снова острая дробь. Желая покинуть это место, идея ускорилась вперед, подгоняемая кнутом ощущений.
  Удары стали сносными, как и раньше. И с первой же отвлеченной мыслей равный увидел, как перед ним, точно выйдя из-за темной шторы явился цветной шар нутра. Взрыв счастья разбил его ощущения, они звенели и играли, выплеснувшись наружу дрожащими от возбуждения словами:
  - Идея! Равный! Идея! Я вижу тебя!.. Нет! Прош-шу, прерви движение! Я равный тебе! Я хочу лиш-шь ус-слышать тебя!..
  - Кто здесь? - идея неловко завиляла на одном месте. - Кто это сказал? Кто ты?
  - Я - равный, идея. Такой же, как и ты. Остановис-сь, я желаю тебе добра. А с-себе - с-собес-седника, - спокойно ответил Пятый, медленно приближаясь к светящемуся синему нутру.
  - С-собеседника? Что это?
  - Тот, с-с кем можно держать с-слово, и кто будет держать с-слово с-с тобой.
  - Для чего тебе это?
  - Чтобы знать, чтобы обс-суждать.
  - Что? Знать?
  Пятый поколебался.
  - Что ты ощ-шущаеш-шь?..
  Идея растерянно перебегала взглядом с одной светящейся сферы на другую, но желающего ее внимания носителя так и не смогла найти.
  - Кто ты? - повторно задала идея твердый вопрос.
  - Равный тебе.
  - Что это значит? Я не понимаю.
  - "Не вс-се идеи знают о с-своде", - понимающе подумал Пятый. - Скажи, что ты ощущаешь.
  - Для чего?
  Тревога идеи росла. Ее нутро становилось морозно-голубым.
  - Ты хочеш-шь принять движение прочь от меня? - предположил Пятый, но в ответ получил тишину. - Я знаю, что ты еще здесь. Мое имя - Пятый. Я могу видеть идеи. В моих ош-щущениях ваш-ше нутро играет цветами.
  - Я... я знаю о тебе!
  - "Неужели?", - мысленно удивился видящий.
  - Ты выступил против... м-м... другой идеи, - краски нутра равного стали сгущаться, - и кто-то "Седьмой" направил всех искать новые пути. И вот я нашла путь...
  - Да.
  Нутро идеи стало принимать серо-голубой оттенок, в нем вкраплениями засветились разноцветные мазки.
  - Так, ты хочешь знать мои ощущения?
  - Да.
  Идея задумалась и резко выпалила.
  - Дрожь. Удары. Они ведут к разным сферам, а потом пропадают. Я видела эти сферы. Они...
  Идея говорила, Пятый тем временем приблизился и стал почти вплотную к ней, а затем мягко прошел сквозь нее.
  Ощущения носителя поддались всплеску, реальность исчезла, он как будто вынырнул из-под воды, жадно хватая воздух и приобретая утерянную способность дышать. Затем, каждая капля воды обернулась темным льдом и жуткий мороз на прощание ужалил видящего свирепым холодом, разбиваясь острыми осколками.
  - "Так давно я желал...", - сладостно подумал он, но тут же переключился на невольный объект своего вожделения. - Дрожь? Ничего больш-ше?
  - Я... - растерянно протянула идея.
  - Ещ-ше что-то ты ощ-шутила?
  - Кажетс-ся... - продолжала она сомневаясь.
  - Ощ-шутила или нет, равный?!
  Сжавшееся в темно-синих объятиях цветов нутро дернулось, затем еще раз, отлетев в сторону, а затем за один миг скрылось в пустоте.
  - Куда ты? Верни с-свое нутро с-сюда! Проклятье! Ответь мне! Ответь мне!.. - неожиданная ярость закипела в нем, но услышал его только мрак, и он, очевидно, не имел желания поддерживать разговор.
  Носитель разразился хриплым гортанным криком. Он кричал, пока ощущения, оставленные в нем от нутра равного, не испарились полностью, как влага с раскаленного камня.
  - Равные проходили с-сквозь меня! С-сквозь меня! Тьма! Равные, их нутро... Ты допус-стила это! Ощ-шущения, цвета, я не понимал, не понимал, что ощ-шущаю не с-свое нутро, зачем ты вложила в меня этот дар? Боль - единственная твоя награда. А что с-сейчас-с? Что теперь?.. Что я ощ-шутил? Что ощ-шутил этот равный? Что? Что это? Ч... Это... с-страх?.. - последнее слово идея произнесла будто не своим голосом, - "Это с-страх... с-страх...", - раздалось в ней непривычное эхо. - Вот что мне нужно. Вот чего ты хочеш-шь! Я должен донести... Х-хы. Верить новым образам? Нет. Я больш-ше не верю тому, что называю твоими дарами. Я буду их проверять, прежде чем открыть. Нужно попробовать цвета, найти равных и ощутить их... Понимаю... понимаю, почему ты с-сняла мои оковы... Я должен по... почувствовать их.
  Новые судьбы и новая власть. Новые дары, цели и новые голоса. Думается, будто именно в этот момент идеи избавились от душащего их ярма, избавились от ошейника Мироздания, что сдавливал нас и направлял на нужную Ему дорогу.
  Первое ощущение свободы - обманчивый цвет прекрасных лепестков, манящий запахом и образом. Но для цветка нужна пчела - помощник, а для пчелы цветок - источник пыльцы, необходимой для создания нектара. Что выиграла идея в сделке с Мирозданием? Янтарный мед, или разрушенный улей?
  Каждая идея по-своему встретила новый мир, но и новый мир в долгу не остался, отдав каждому ту частичку себя, что в сумме с остальными даст путь полной своей картине. А на картине этой, яркой краской будет выделено несколько сотен паутинок-путей, ведущих каждая в своем направлении: кого-то ожидает длительный и волнистый поиск удобного местечка. Кого-то - быстрое восхождение на вершину, и столь же незамедлительную борьбу с прочими желающими занять ее, и на счету будет каждый острый клык открытых пастей. Кого-то же грустное созерцание, при отсутствии потенции даже к желанию дать малейшую оценку происходящему. Каждый в силах творить личную историю. Ведь только лишь тропы истории способны дать понять, на чьей стороне оказалась правда, а не жалкое ее подобие, не жалкий ее заменитель. Кто способен забрать побольше чернил, которыми будут написаны ее, правды, черновики?
  Шестой отказывался отпустить оцепенение, охватившее его в первый момент, когда неумелое ощущение рассредоточилось по всему доступному зрению идеи виду. Блеск, сияние и свет тысяч сфер ошеломил его более, чем все пережитое до этого. Разум отказывался принять преподнесённый ощущением дар, злые мысли и попытки указать себе на обманчивость увиденного атаковали его градом острых прутиков.
  Все желания и замыслы восстали воплоти. Каждая частичка силы была потрачена, принеся зримый результат. Шестой ощутил победу, ликование, одержанное в гонке с равным. Он пришел в восхищение от чувства прохладного облегчения и жгучей эйфории, от осознания того, что он оказался прав, что он стал выше всех, что его слова воплотились в жизнь, а остальные не смогли ему помешать в этом. Все равные остались позади, даже Первый пришел последним.
   - Я ошибся! - сдавленно вскрикнул он, сдерживая выплескивающийся восторг. - "Ха! Первый! Ты послужил не уничтожению Жемчужины, как того хотел, а созданию сотен светящихся Жемчужин! Я был все время прав, к этому шло наше существование. Идея - то, что несет свет в темный мир. Я помог раскрыться этой книге, страницы которой должны писать равные! Тьма больше не душит нас своим одиночеством, мы сделали ее полной, мы дали ей смысл! Это то, что я искал!", - он думал и ублажал себя хвалой и восторгом о личном могуществе. Шестой воображал себя полководцем, в одиночку кинувшим вызов тысяче врагов и чудом вышедшим победителем. Мысли расплывались, освещаясь светом прекрасных бриллиантов.
  Сильный бесцеремонный тумак вернул идее ледяную стройность мысли и полноту сознания. Она в момент ощутила борьбу в своем нутре. Один из ударов чувствовался более отчетливо и настойчивее нежели другие.
  - "Откуда?..", - Шестой развернулся, в неумелой попытке найти источник раздражающего стука, но был вынужден заключить, что он действительно находит свой исток в его нутре. - Прекрати! - попытка усмирить внутренний бунт прошла бесследно. - "Нужно движение?", - вынужденная догадка заставила его немного податься вперед - все оставалось как прежде. - "Туда?", - носитель уставился на красно-зеленый туман вдалеке. - "Красиво, - отметил он, - тогда следует продолжить начатое. Одного удара не достаточно чтобы выковать... м-м... мир... нужно много ударов!", - возбужденное нутро приняло движение в сторону скопления алых светил.
  Десятки сияющих сфер радостно принимали самопровозглашенного повелителя. Нутро Шестого бережно пронзало их, наполняясь образами переливающихся внутренностей.
  Он достиг черного пространства, объединившего в себе несколько блеклых сфер. Единственным, что делало их чуточку светлее, была яркая огненная звезда, длинные языки которой, казалось, были готовы в любой момент лобызнуть ближайшую из мрачных жемчужин. Прочие же мирно передвигались, точно движимые невидимым механизмом.
  Шестой ощутил сильные, истовые толчки, требующие движения к красноватой поверхности медленного шара, оточенного бурой шерстью парящих над ним ваяний. Едва приблизившись, верные ощущения идеи обратили ее к месту, где крошечные ваяния рьяно отрывались от остальных, теряя прелесть единства их общества, и отправляясь в объятья красной планеты. Интерес не обошел Шестого стороной, а потому следующим замыслом стало созерцание этого вблизи.
  - Больше! - внезапно зарычала незримая сила, заставив Шестого внутренне скукожиться.
  - "Это идея! Ничто иное, чем идея. Это были ее слова. Почему она замолчала?..".
   - Мне нужно больше! Все не то. Это бессмысленно! От них остаются только дыры, - валуны повисли. Голос рыкнул нечто непонятное, и неясные слова стали удаляться, уходя в плохо различимом направлении.
  - "Что? Постой! - чуть не крикнул Шестой, но вовремя спохватился. -Ничего не узнал о ней. Но, быть может, это к лучшему. Пускай движется дальше, а я осмотрю то, что ее заинтересовало".
  Спустя недолгое время, когда голос полностью слился с тишиной, камни полетели в другую сторону, при этом раздался недовольный бас:
  - Пытаешься убирать за собой, так прилагай больше усилий!
  Голос замолчал, а камни продолжали нестись по полотну мрака прочь от жемчужины. Шестого молнией пробило ощущение знакомого, встреченного им ранее и даже близкого, что заставило его промолвить нежеланные и тяжелые слова.
  - Кого я слышу?
  - О-о... Идея? - смутился грубый голос.
  - Кто ты?
  - М-м? Я... я Второй. Так меня назвали... другие идеи, равные мне.
  - "Второй!" - едва сдержал себя Шестой, вспомнив, что сейчас имеет возможность слышать скорее противника, нежели союзника. - Назвали? Твое имя? Второй? Почему?
  - Я принял дар нашей Создательницы вторым... Я заговорил, я ответил на вопрос того, кто его задал - ответил на вопрос Первой из идей. Именно потому я одержал это имя.
  - Понимаю... конечно, я понимаю, я-я... слышал вашу речь... А он, кто он? Что он делал или чего старался достичь?
  - Ты о Первом?
  - Нет, я об идее, что предавала движение камням.
  Второй колебался, он не был уверен, стоит ли дарить откровенность первому заговорившему с ним, - "Это может быть кто-угодно: друг, враг, предавший или верный. Скорее всего предавший, он задает много вопросов, значит, он не видел то, что видели последовавшие за Первым. Но я хочу говорить, возможно, это поможет, а перед Первым и Тьмой буду нести слово позже, - он рассредоточил ощущения, оглянув окружающие его точки звезд. - Наша колыбель пострадала достаточно, возможно, потому что, имея дар, мы стеснялись применять его...".
  - Равный, ты все еще здесь? - осторожно обратился Шестой, Второй встрепенулся, но не успел предать разбежавшимся мыслям какую-либо форму. - Или ты хочешь утаить это знание? Я понимаю.
  - Нет! - вырвавшимся раскатом крика ответил Второй. - Нет, равный! Утаивать больше нечего, равный, в свете сфер все становится явным. Мы ошибались, когда решили, что утаивать свои мысли и знание - это лучший из всех путей. Потому мы и пришли сюда, если бы мы пытались лучше понять друг друга... Туда, где я оказываюсь, ведет меня только один дар - способность держать слово перед Тьмой и равными мне, я больше не хочу пренебрегать им. В моей власти прокладывать свой путь и показывать путь остальным. Покровы упали. Знание не вернет нас назад, но мы можем следовать за ним. Примем движение за ним... А кто та идея, я расскажу тебе, но, прошу, будь терпелив, если что-то покажется неясным.
  Второй, украшая рассказ деталями и самородками собственных мыслей, последовательно и не спеша, готово отвечая на каждый вопрос и бережно уточняя непонятное, пересказал почти все случившееся так, как оно предстало в его разуме.
  Неожиданно для себя, Шестой ощутил понимание и уважение к равному, ему стало стыдно за желание использовать его, но решение оставаться безликим преодолело сомнения и мысли слабости.
   Рассказ разросся двумя большими ветвями, выступающими из ствола общего начала всех идей: первая несла на себе бремя скрупулёзного пересчета всевозможных событий, что привели идей в чресла Жемчужины, что для Шестого оказалось скорее интересной повестью, нежели ценной рукописью, ведь он присутствовал при каждом из них. История окончилась картиной поглощения неизвестным равным всех ваяний, созданных, как он выразился "двумя идеями", а в речи об этих "двух" он воздержался от громких слов и проклятий, говорил сдержанно и даже учтиво, без малейшей тени черной злобы от любого из порожденных им слов. Удивило Шестого то, что равный не припомнил ничего о цветном тумане, красочных вспышках, гуле грома, или хотя бы обмолвился о пережитом трепете - эти события остались вне его.
  - Темнота, как и в первый раз, призвала меня, - без остановки начал рассматривать следующую ветвь своей истории Второй. - Я сразу пришел к движению, бесцельному и бессмысленному. Не было Жемчужины, не было мыслей, не было голосов, не было и моего голоса. А нутро казалось безнадежно смятым. Движение очень скоро привело меня к поверхности странной сферы. Именной этой, которую мы с тобой сейчас видим. Внутри ее темнота, а снаружи - мир, наполненный огнем. Особенно огнем одной из самых ярких сфер подле нее. Все здесь казалось не таким: чужим и неправильным. Я принял движение прочь от красного шара и, когда я оказался в состоянии охватить ощущением всю его величину, как в моем нутре застучали острые камни, один из которых был так силен, что мог бы соперничать с любым из зависших здесь. Это заставило меня опуститься ближе к ваянию, и остаться на нем.
  - Ты не думал, что это за удары?
  - Думал. Может быть, это одно из наказаний Тьмы. Она и до этого одаривала нас болью. А может и дар. Но для нее и дар и наказание равны. Позже явился этот равный. Сначала разрывал пространство криком, оказываясь то на поверхности жемчужины, то высоко над ней. Он говорил много, но также часто молчал, говорил только осколки мыслей, которые я оказался не в силах понять...
  - Ты заговорил с ним?
  - Сначала я очень хотел заговорить с ним. Но позже понял, что совершу глупость. Хотел знать, и кто он, и что он говорит, и чего хочет, что ищет, но нечто внутри сдержало меня. Сейчас я готов обратиться к нему. Теперь я вижу, что надо было это сделать. Я же просто следовал за ним, ища его по звуку слов. Хорошо, что ты начал наш разговор.
  - Ты помнишь, что он говорил?
  - Равный множество раз повторял слова: разрушение, уничтожение и подобное... Я дал ему не озвученное имя: Рушащий. Потому что именно уничтожение, как я думаю, было его целью.
  Остальные слова Второго предали ясности тому, чем увлеченно занимался равный. Все очевиднее становилось открытие, что это была именно та идея, благодаря которой тьма утратила свой привычный облик. Совершенное же ею здесь оказалось ничем иным как попыткой исправить сотворенное, вернуть начатое в верное русло. Рушащий испытывал свои силы, пытаясь лишить существования хотя бы одну из сфер, ему это не удалось, а потому он в спешке покинул ее, поддавшись донимающей его дроби ощущений.
  - Ты это ощущаешь? - задал совсем неожиданный вопрос Второй.
  - Что?
  - Удары...
  - Ты о нутре?
  - Да.
  - Да, я их ощущаю, - идеи помолчали. - Значит, вот во что обернулся один маленький фиолетовый комок, света. Трудно предугадать такое.
  - Многие старались, - прошипел Второй и тут же повторил. - Многие старались. Никто не мог подумать, но многие это представляли. Я это хотел сказать.
  - Что ты будешь теперь делать?
  - Что ты думаешь о атакующих наше нутро толчках? - резко осведомился Второй.
  - Думаю, - настороженно повторил Шестой, но его осмотрительность задремала к этому времени. - Я думаю... Тьма пытается нас привести к чему-то, - ловко соединил он ложь и правду. - Именно они привели меня сюда.
  - И я об этом думал. Мне нужно найти... свод. Равных. У тебя есть имя?
  - Нет.
  - Кажется, имя Двенадцатого свободно.
  - А если Первый его уже кому-то отдал?
  - Верно... Не знаю, что делать в таком случае.
  - Побуду пока что без имени, это не обременительно. Я ведь знаю тебя, Второй и при встречи дам тебе знать о себе.
  - Ладно... Куда примешь движение ты? - добавил он, ощутив смущение.
  - Хочу осмотреться здесь, посмотреть на эту жемчужину вблизи.
  - Хорошо... Да, там есть, о чем мыслить... Я запомнил это место, быть может, еще встретимся, безымянный.
  - Уверен, мы встретимся, Второй, - мягко сказал Шестой и мысленно добавил: - "Вот только примешь ли ты меня за равного в следующий раз?".
  Второй принял движение и через короткое время на оклик Шестого никто не ответил. Он смерил ощущениями красно-коричневую жемчужину, что была абсолютно лишена той красоты, которая чаровала и манила в фиолетовой сфере. С долей отвращения перебрал зрением несколько серых пятен и полос, усугубляющих и без того мрачный вид, и отправился в ее объятия.
  Идея не была разочарованна тем, что увидела на поверхности сферы: не ровные, но волнистые изгибы смыкались в грубые складки лишенных видимого начала и конца рисунков. Вдали коричневая поверхность отличалась еще большей тусклостью: ни единого поднимающегося ввысь лучика света, она казалась невообразимо пустынной, недра ее были черны, как смоль, а единственное, что хоть как-то привлекало внимание, были небольшие холмы - идущие в тон к прочим возвышения.
  - "Нутро и вправду прекратило биться. Но... Я пролетал через светящиеся сферы, они были красивы, разноцветны, издавали лучи, манили сиянием, а это... Пустое. Какой в этом смысл? Что привлекло мое нутро?".
  Носитель устремился вдоль поверхности, рассматривая пока еще новые виды, насыщаясь ими. Он следовал вперед, безразлично бороздя просторы над жемчужиной и буравя восстающие перед ним горбы, пока виднеющееся вдали облако бурой пыли привлекло его внимание. Шестой без промедления, но и без лишнего воодушевления направился к странной туче.
  Ощущениям идеи представилось испещренное разломами и швами ломаных линий поле. Разломы оказались кромкой огромного кратера, напоминающего дыру в кожуре сгнившего яблока. Недалеко, сквозь проглядываемую часть завесы пыли виднелись еще несколько таких же, а некоторые дыры поменьше были различимы прямо внутри раскинувшейся под Шестым рваной раны.
  - "Они... Откуда? Рушащий? Второй знал об этом, но утаил? Хотел, чтобы я сам это увидел?..".
  Шестой ощутил прилив волнения. Раньше, если два ваяния ударялись между собой, это приводило бы лишь к тому, что одно из них полностью поглощало другое. Но здесь одно ваяние оставило след в другом, частично разрушив его, откусив от него частичку, при этом исчезнув полностью, превратившись в:
  - "Пыль?..".
  Содержимое кратера постепенно наполнялось шоколадным песком, кайма ее неровными зубами выступала ввысь, точно ненасытным ртом пыталась захватить как можно больше желанных пылинок. Вокруг продолжала висеть медленно редеющая бурая завеса.
  Шестой торопливо отлетел дальше от поднявшейся пыли.
  - Как?! Это не ваяния! Сли... слияние! Ваяния созданы, чтобы растворяться в других, но не разбиваться в прах... Почему это произошло? Так не должно быть! Это не может быть ваяниями. Это не то...
  Идея отчаянно собрала силы нутра, стараясь вызвать ощущения, многократно становившиеся проводниками, предшествующими созданию нового творения. Носитель взял образ, взял мысль, представил простое ваяние, обычный шар, какие делал многократно и... ничего. Усилие, еще одно, сильнее - ни единого сдвига.
  - "Где боль? Ее нет. Нет и дара! Все иное!".
  Привычные толчки. Темнота равнодушно приняла идею в себя. Шестой приложил усилия, но тьма едва ли обратила на него внимание. Ничего, ни единого ваяния, ни боли.
  В припадке безумия он снова вернулся в лоно планеты, устремился в самое сердце пыльного пятна, возвышающегося над высочайшими из различимых на ее поверхности холмами. Он решительно залетел в стену пыли и через несколько мгновений над облаком возвысились двое: незримое нутро носителя и круглая скульптура - коричнево-серый валун, скопление непомерного числа мелких крупиц.
  Ощущение радости нежной щекоткой пробежалось в идее. Блаженство осознания того, что принадлежащее тебе все еще при тебе, легло на раздавшийся жар мягким, прохладным полотном уверенности.
  - Я все еще могу творить. О-о... мой дар все же со мной...
  Шестой представил цвет, но шар оставался все столь же мутным и неприглядным, Шестой старался изменить форму, шар отозвался непоколебимой стойкостью. Носитель убрал свой дар от ваяния, желая немного отдалиться от него - шар быстро опустился в облако, скрывшись в едва расступившейся пучине.
  - Да куда же ты меня привело?! - неопределенно кинул Шестой и нырнул вниз.
  Поиски шара были безрезультатны. Носитель снова возвысился над пылью, и в злостном порыве попробовал заставить завесу упасть, поддаться ненастойчивому зову жемчужины. У него получилось: пыль стала очень быстро стремиться к коричнево-красной поверхности, обращаясь то твердой неровной плитой, то сыпучим песком.
  Подлетев ближе к планете, идея собрала из кучи песчинок новый шар и, воспарив высоко над осаженными пластами пыли, кинула его вниз, как и предыдущий. Ваяние встретилось с небольшим горбом и разбилось на две полусферы, извергнув небольшое скопление пылинок из себя.
  - Мое пустое ваяние, оно так похоже на этот мир. Не до конца полный мир, который мы получили взамен на пустоту, что была миром.
  Все созданное Шестым приходило к единому исходу - разрушению, поломке, обличению крошкой, лишь только он отпускал его. В новых попытках идея предъявляла все меньше требований к новым скульптурам, уменьшая разрыв между ними и бугристой поверхностью. С попыткой, дать счет которой - сложное предприятие, ваяние ударилось оземь, оставшись таким, каким его сотворил Шестой.
  - "Здесь упавшее ваяние остается целостным. Оно не распадается, но и не сливается с большим. Что ж, не представляю, для чего мне это знание. Да... и оно всегда стремиться к жемчужине...".
  Идея подлетела к ближайшему кратеру и заглянула в него, оценивая глубину. Затем наскоро создала шар их красных крох и поставила его на кромку обвала.
  - Как ты поступишь теперь?
  Одна мысль и шар скрылся, отправившись внутрь пропасти. Удивленная увиденным идея дернулась вслед, открывая вид ощущениям: вопреки ожиданиям равного, ваяние не отлетело со скоростью зеленых шариков, парящих над лучами Жемчужины, а мягко покатилось, оставляя за собой след на буром песке ямы. Затем ваяние, выйдя на небольшой горб и, закружив полукругом, устремилось в самое ее жерло. Шар достиг центра, сделав в нем пару кругов, плотный песок принял его без возражений и едва ли покрылся оставляемыми шаром рисунками. Шестой живо приблизился к нему.
  Носитель задумчиво вгляделся в сферу, та показалась взору идеи немного больше, равный без лишних раздумий заставил ваяние пошатнуться и от того в момент откололся неровный слой грязи, а место, на которое было концентрировано внимание идеи обзавелось вмятиной, что заставило идею отстраниться.
  - Пыль соединилась с ваянием?! Но не поглотилась им. Даже пыль, маленькая и незначимая пыль осталась... - осекшись, он продолжил размышлять, сопровождая каждую мысль соответствующим образом, в попытке объединить их в единую картину. - "Первые из моих ваяний другие. Эти ваяния существуют своими правилами. Хотя...".
  Шестой придвинулся к шару и надавил на него, используя дар. Вмятина пропала, а сама сфера стала более гладкой и одержала однородный оттенок. Идея пнула шар еще раз, но на этот раз он только пошатнулся.
  - "... я могу заставить это ваяние слиться с остальными. Но без моей воли оно само решает, как поступить".
  На горизонте замаячила тьма, яркая звезда медленно скрывалась за другой стороной сферы.
  - "Нужно поспешить".
  Идея, слегка отшатнувшись назад, приняла движение в сторону шара, уменьшившись настолько, что теперь тот казался целым миром, а редкие пылинки вокруг - угрожающими рухнуть на него булыжниками, схожими с расположившимися сеткой вокруг жемчужины.
  Злополучный камень уже скрылся в темноте и свете от других ваяний. Рушащий направил свое нутро прочь, дальше от него, будучи не в силах преодолеть его непомерную крепость. Идея ждала, что холод темноты придаст ей сил для размышлений, но злость овивала каждую думу.
  - Хватит бить в меня! - не выдержал носитель окрикнув опустелое пространство. Закипающая желчь наконец ощутила возможность выступить вздымающимся паром гнева. - Чего ты хочешь? Я сделал все, что мог, я попытался ее разбить! Я ничего не могу сделать с ней! Я использовал то, что имел! У меня больше нет идей: я залетал в ее глубь, я пролетал сквозь нее, кидал ей в лицо другие ваяния, искал брешь, грозился твоим именем! И ничего!.. Понимаешь? Ничего! Пара жалких царапин! Помоги же мне!.. Я... я сам не могу это сделать... ты во всем виновата. Ты... сама... Тьма!..
  Создательница? Нет. Она не казалась более таковой для него. Мир? В равного ударила череда сомнений: был ли темный мир, или все произошедшее до появления ярких светил - сон? Выдумка или быль? Но он знает многих, он слушал их, был рядом. Неужели это все породил один лишь ум? Его ум.
  - "Это не может быть сном, - твердо решил Рушащий. - Хотя я больше не слышал идей, я не мог их создать сам. Это не были только мои мысли. Этот мир... он не принадлежит мне. Что бьет в мое нутро точно в барабан? Кто, если не Она?.. Что сказал бы Первый о моих мыслях?.. О-о, мне следует перестать об этом думать, пока Тьма есть вокруг меня, ей нужен я".
  Жестокий коршуний взор примечал всякую добычу: светочи, пульсирующие ярким факелом, тусклые планеты, беззаботно висящие в пространстве и серые обломки, пролетающие как вблизи, так и вдали от его нутра. Рассеянные ощущения скрупулезно и придирчиво, без мельчайшей доли восхищения либо интереса, всматривались в каждую фигуру. "Прыжки" движения стали невыносимы для равного, а потому он принял обычное медленное движение, сопровождаемое мазохистским созерцанием мерзких пейзажей. Но одна фигура смогла вызвать в идее немалую заинтересованность: громадный валун породил в ее представлении десятки образов и картин, каждая из которых была эталоном страдания, разгрома, опустошения и гибели.
  - Это так... так... Это ваяние прекрасно!.. Принявший движение гигант. Да! Это именно то, чего я ждал! Я знал, что ты слышишь меня!
  - "Я здесь. Но где это "здесь"?", - Первый неодобрительно окинул ощущениями бескрайнюю пустыню, сложенную из песка размером с куриное яйцо, переливающегося бледными оттенками голубого, желтого и зеленого цветов. - "И для чего же я "здесь"?", - низко над морозным песком возвышались лоснящиеся кристаллы снежинок, заигрывающих с лучами сиявшей неподалеку звезды. - "Я облетел ее всю. Что я должен понять? Мне нужна подсказка", - он резко перевел ощущения на одну из повисших блестящих чешуек, та, словно испугавшись его взора отскочила и с силой ударилась о другую, рассыпавшись в блестящий прах; та, отскочив, наткнулась на третью и раскололась, третья последовала примеру предыдущих. Снежинки ударяли одна другую некоторое время, издавая во время столкновения слабые искры и звук разбивающихся склянок. Идея наблюдала за их перемещениями и остановками на фоне зеленоватого неба, и понимание наполнило иссушенный рог преданности к создавшей ее. - Поиск. Ответ не здесь, мое задание найти его! Один удар привел меня сюда, другие приведут меня к другим сферам! На одной из них есть... должно быть, я пойму, что это, когда найду!
  Первый стал медлителен и вальяжен. Его запал энтузиазма быстро угас, и теперь остались только звучащие в уме слова, навеиваемые разноцветными свечами и пожарищами, раскинувшимися сочными сполохами по лицу Мрака.
  - "Как же это произошло? Это допустил я? Я думал, что идеи последуют воле, говорящей во мне, но они избрали другой путь. Даже говорящие о том, что верят в мои слова, могу ли я быть уверен в том, что говорили они правду? Что скрывают они под мутной водой своих мыслей? Я не знаю этого. Возможно, для них каждое сказанное мною слово оказалось мошкарой, сжигаемой пламенем личных замыслов. А сферы все так же молчаливы ко мне".
  - Да, ты прав! - резко перебил равный говорящего прежде, терпение ее увидело свои границы и смело ощетинилась. - Наши ощущения снова открыты, мы вновь владеем ими! Мы оказались на черте, проведенной одним из равных между нашим истинным миром и вторгшимся в него! Откройте себя, откройте свое зрение, равные! Осмотритесь. Осмотритесь еще раз, вы этого хотели? Вам нужно было это? Что скажешь равный? Ты этого хотел? Все мы, каждый из нас впустил свет в этот мир, мы все повинны в этом!
  Голос Одиннадцатого разрывал освещенный желтизной звезды пещерный мрак.
  - Первый, но ты же говорил... - робко воспротивился ему слабый голосок идеи, уверенной в том, что говорит ни с кем иным, как со старшим по имени. - Ты же сказал, что нужно уничтожить Жемчужину, что нужно лишиться движения. Жемчужина уничтожена, а...
  Громовой рык был унаследован им от равного, за которого он без труда выдал себя перед одержавшими слово идеями. Собравшиеся вокруг него носители искренне верили, что перед ними тот самый Первый, тот самый глас Мрака.
  - Она не была уничтожена, - резко прервал его лже-первый, - она была переделана нутром идей, которые стремились разрушить Тьму! Но Тьма не пала, она не уступила свету! Наша Создательница ограничила его разоряющую мощь, упав на одно колено, она все еще способна удержать оружие в своих руках... Свет собрался в частички, как и ваяния, сделанные равным, и эти частички можно разрубить! Их можно свалить и сгноить, их можно вернуть в лоно той, которая была уязвлена ими! Теперь это и только лишь это должно стать нашей целью! Скажи, равный, какие мысли не дают тебе покоя, быть может, ты жалеешь, что поддался мыслям Седьмого, быть может, зудящий свет напоминает тебе о том, как ты отвернулся от... как ты отвернулся от свода, как отвернулся от давшей нам жизнь, или же понимание, того, что это все - это то, чего ты так жаждал? Это то, чего ты так хотел. Что скажешь, равный?
  - Нет, нет... Первый! Я хочу вернуть все вспять! Я готов следовать за тобой, говори, куда мне направить движение. Скажи, как мне искупить ошибку, дай название тому, что я могу сделать!..
  - Да, да! Веди нас! - согласно загудели остальные.
  Не так давно они напоминали две своры беспризорных псов, борющихся за свежую тушу окровавленной крысы. Одни из них оказались еретиками, оскорбившими идола, отвернувшись от его наместника, другие - те, кто последовал за старшим по имени в самую глубину света, послушниками, верно внимающими ему. Их захватил в свои сети спор, пока голос, походящий на голос Первого, мысли, походящие на мысли Первого не разрезали сковавшую их ловушку. Внимая лже-первому они позабыли о дрязгах и всецело отдали свое внимание ему. Сейчас же "приспешники" ощутили превосходство, ощутили насколько они "значимей" прочих, избравших любой из путей, что не тянулся за старшим. Ощутили, насколько они "неравны" всем другим,
  - Я не хочу вас убеждать. Мне была дана попытка вести свод, но удержать его я не смог. Если вы согласны со сказанным мною, то знайте: мы должны совершить то, что упустили. Ваяющий равный оказался выше всех нас, ибо он действовал, а мы лишь только вели разговор. Мы должны сделать все, чтобы подлость равного сгинула вместе с созданным им, - Одиннадцатый замолчал, ожидая вопросов или возражений, но идеи слушали его не проронив ни слова. - Что ж... прежде, каждый должен получить то самое важное, что он имеет, будучи частичкой тьмы, становясь частичкой свода. И ты, сомневающийся равный, получишь имя Двенадцатого, имя того, кто предал, но вернулся на правильный путь, вслепую отыскал тропу, ведущую к последним руинам правды, когда те, осыпавшись, дали путь росткам лжи. Ты прощен, Двенадцатый равный...
  Внутри большого кратера, Шестой жаждуще облизывал взглядом поднявшуюся над землей низкую, но плотную пирамиду, увенчанную аккуратно возведенным на ее вершину ваянием-шаром.
  - Да... это хорошее ваяние, хотя оно не столь просто, как взятые из Жемчужины. Светлой и красивой Жемчужины. Покрытый горбинками и разломами, сдавленный моей волей. Теперь можно проверить, - Шестой придумал вопрос, который ожидал подходящего момента, для того, чтобы явить себя.
  - Ха! Ты противишься мне? Противишься моей воле! Глупое ваяние! Я в силах совладать с тобой!
  Рушащий остановился на поверхности гигантской глыбы, которую торопливо догонял шлейф из маленьких каменных осколков. Идея точно понимала, что ей следует сделать, но как достичь задуманного - оставалось неявным.
  - Удары камнями из твоей же свиты тебя не страшат, - с отвращением протянул он, - идеи тебя создали, и идеи будут прокладывать твой путь!
  Носитель с остервенением оторвался от бугристой поверхности глухого гиганта. Напрягая все свое нутро, он прошил камень насквозь, повторив свое действие еще несколько раз. После Рушащий проник внутрь ваяния, напряг нутро, но ничего, ни единого ощущения, ни единого изменения, что могло бы свидетельствовать о хоть каких-нибудь результатах. Валун оставался непреклонен и непоколебим.
  Носитель разразился яростным, можно сказать, гортанным смехом. Рык, хорошо скрывающий отчаяние и слабость, раздавался из него. Хорошо, что не было тогда того, кто мог услышать этот ужасающий смех хищника. Вокруг ни единой идеи, а серый булыжник был полностью глух, хотя идея этого и не хотела понимать: рычащий смех - последнее оружие, которому он был способен предать злополучную скульптуру.
  Но желания идей - факел, освещающий выцветшие лабиринты стен, отягощенные убористыми и загадочными письменами знаний. Письменами наивными и точными, правдивыми и обманчивыми, понятными и загадочными, целыми и урывчатыми, ценными и желанными, либо горькими и страховитыми.
  - Если я смогу стать больше, мое нутро будет сильнее этого ваяния... но... или сделать его меньше? - Рушащий кинулся прочь от камня. - Да! Вот так! Теперь ты столь ничтожно, что будешь вынуждено поддаться моей силе! - напряжение. Нутро идеи принялось за работу, лебедка усилий натужно закрутилась, скрипя и блея под требовательным напором своего господина.
  Желанная боль острым лезвием аккуратно прорезала его, пробежалась железным пером. Овальная фигура, напоминающая голову жуткого монстра, нехотя наклонилась, изменив выбранное ею направление. От увиденного, нутро равного всполохнуло, вынуждая камень маленькими шагами перейти на соседние тропы.
  Рушащий ощутил себя воином, смельчаком, поставившим целью повергнуть в пучину забытья разъяренного зверя, всадившего в его телеса ряды бритвенно-острых клыков. Но зверь был неосмотрителен, вовремя подоспевший метал лукавого клинка, мягко прошел сквозь узкие ребра монстра, заставляя сердце того онеметь навек, - "Идея - власть. Ты подчинишься мне, как я и говорил", - торжествующе подвел итог носитель.
  - Да. Это хорошо. Теперь этот, - Шестой, наскоро окинув почивающие на кромке кратера круглые ваяния, заставил ближайшее к нему легко пошатнуться, шар, как и следовало ожидать, плавно покатился внутрь кратера, подпрыгивая на неровностях и оставляя тонкий след. Пройдя проторенной им дорожкой, шар ударился о остальные застывшие вокруг пирамиды ваяния, но, в отличии от большинства других, не разломился, смягчив свой ушиб обломками предшественников. - И еще этот.
  Носитель без единой мысли сосредоточил ощущение на застывшем посреди обломков фигур ваянии. Коричневая статуя предстала перед ним в новом свете: не ваяние и не творение, но монумент его одиночеству, монумент его слабости и грусти.
  - "Я мог попросить его остаться. Второй стал бы неплохим собеседником. Не с кем обсудить "это". Чувствую недостаток мыслей, я хотел бы получить их больше. Я уже видел это в приходящих ко мне образах. Или не это? Что-то похожее. Я желал света, а теперь рад и тому, когда на меня падает темнота, когда звезда отворачивается от меня. Я готов ее принять? Это точно мой мир? Я лишился Жемчужины, но обрел то, что не способен понять и с чем не способен совладать... Светлый дал бы мне нужный ответ. Его дар, в суме с моим, смогли бы принести много этому миру, но не я сам. Так слаб... А, может, мне бы хотелось услышать слова Первого? Это могли бы быть жестокие слова. Он, должно быть, назвал бы меня врагом... врагом... "Враг" - любопытное слово. Оно мне не нравиться. Я враг? Но почему? Я ничего не сделал... Плохие мысли, я думаю не о том! Все-все! Мне эти размышления не нужны! Я должен найти путь для новых ваяний! Эти сферы - пустышки. Но этот мир дал мне подсказку. Он дает мне подсказки постоянно - мой слух, мое зрение, ощущения - ошметки одной туши. Я должен это понять. Мои ваяния... они подвластны не только...".
  Идея не завершила мысль, предчувствие ударом бечевки прошибло ее до самой глубины ощущений. Тень приближения тьмы была совсем близко, но она только прошла, и неясная черная точка краешком себя накрыла идею и ее драгоценные ваяния, ввергая все в темнеющую тень. Идея нашла силы собрать вместе ощущения и направить их ввысь, увиденное Шестым заставило его ощутить прохладцу: огромное темное пятно стремительно увеличивалось, приближаясь к Жемчужине. В разуме еще ничего не понимающего носителя вырисовалась картинка возможного исхода от их встречи.
  Рывок - монумент позади. Страх снова берет власть над способностью мыслить ровно и гладко, ужас заставляет мчаться, спотыкаясь о каждый ухаб, в несостоятельности обдумать и выбрать лучшую из имеющихся дорог.
  Равный оказался высоко над красно-коричневой жемчужиной, когда громадная частица мира настигла свою цель, стирая, словно вода чернила, осветленные ярким светом грани планеты, отделяющие ее от черноты вокруг.
  Пылающая корона увенчала голову сферы, рассыпая ее лик в потеках сверкающих морщин и слез, одночасье покрывших ставший ценным для Шестого мирок.
  Камень то и дело сторонился подходить к жемчужине: он брыкался и постоянно уходил в сторону, будто внезапно нашел в себе угнетенную строптивость, дающую ему право ослушаться приказов идеи.
  - Знай свое место, проклятая глыба! - равный отдалялся и приближался, он хотел сопровождать валун к коричневой скорлупе, но ускользающее господство заставляло его становиться подобием пастуха, ведущего глупую овцу. - Я обращу твою мощь против тебя, уж поверь. Прах. Ты станешь прахом, питающим Темноту! Растворишься в ее подобии.
  Валун вилял, казалось, он готов отправить себя в пасть огромной светящейся сферы, лишь бы обезопасить равный ему кусок камня, но сдался под ударами плети, следующего за ним:
  - Вот так! Принимай движение, которое я велю тебе принять! - идее больше не приходилось прилагать усилий, чтобы заставить погоняемое животное следовать в нужное стойло.
  Рушащий расположился на самом носу своего "корабля". Вид приближающейся скалы разогрел его нутро, призрак, топящий суда только веселил и раззадоривал его.
  Цель достигнута. Но ценная цель перестала казаться идее таковой, лишь валун первый раз содрогнул ее. Она утратила в его глазах всю силу и мощь, которой обладала до этого.
  - "Чем она отличается от сотен других? Насекомое, что страшиться лапы того, кто имеет больший вес. Здесь все окончено - стук прекратился. Я сделал все, что надо".
  Поцелуй двух каменных отродий был неожиданно мягким и нежным, жемчужина легко просела под ступающим в сопровождении разрушителя настойчивым гостем. Сфера пошатнулась, просела от удара, сделала шаг назад от ласкающего ее света желтой звезды. Красное облако поднялось над жемчужиной, окаймляя ее алым обручем, растекающимся в расплавленную корону. Трещины, наполненные огнем, скользкими ужами разбежались по ней, и в довершение их накрыла вуаль из черных осколков и густой пыли.
  Трещина кровавой молнией опоясала планету, гигантский раскол заставил ее отдать частичку себя. Некогда цельная, теперь она мало походила на себя прежнюю, нещадно растерзанный труп, больше не жемчужина, два куска окровавленной плоти, два новых, расходящихся, словно уносимых бурными волнами, обломка вселенной.
  Видение оказалось тягостным для Шестого. Красные слезы ваяния вынудили его натянуть ослабелые от увиденного вожжи сил и ценой боли он заставил бушующее пламя утихнуть. Мелкие камни, не успевшие разлететься в стороны, прильнули к частям того, что не так давно было монолитным. Движение меньшей половины ускорилось, идея подлетела к ней, желая заставить вернуться или хотя бы остановить, но посеревший от черной пыли увалень продолжал двигаться, на сей раз в сторону сияющей сферы. А до слуха идеи дошел радостный крик:
   - Ты была свидетелем моего провала! Узри теперь триумф, - серый камень послушно последовал в огненные недра.
  - И это все? - притворно обиженно промолвил Рушащий, наблюдая, как остатки громадного камня разломались и утонули в лучах яркого ваяния. - Так просто? - он обернул сосредоточенные ощущения и уставился на плод своего творения - повисший в пустоте, заточенный в груду все еще отлетающих от него стрел-осколков громадный камень. - Теперь и нутро молчит. Ты больше не способно заставить мое нутро биться сильнее. О, Создательница, мне так спокойно, я понял, как смогу вернуть тебе власть. Спасибо. Ты открыла предо мной важнейшую тайну. Я готов следовать твоим указаниям. Главное собирать по себе сор...".
  Шестой отказался знать, что произойдет с оставшимся осколком жемчужины. Он был уверен в том, чье нутро применило дар, чтобы совершить этот ужас. Он чувствовал равного, а вместе с тем и тянущееся нитью скорби желание исправить ущерб, соединить разбитое.
  - "Соединить разбитое...", - повторила идея недавно продуманные мысли. Она распылила ощущения, и окинула прекрасный блеск светил. - "Ваять. Этому миру нужны ваяния. Больше ваяний и скульптур, я должен творить, мне нужно найти место... тихое, укромное место, там я... там я... смогу познавать правила этого мира. Его разнообразие... Смогу создавать... образы! Я их помню, я смогу их возводить! Мне нужно найти свободную от посягательств равных жемчужину".
  Он покинул разрушенное ваяние огромными и резкими рывками. Быстрее и дальше, как можно дальше от равного, чье прикосновение и мысль становятся роковыми для существующего.
  Рывок за рывком. Пейзаж один другого ярче. Сколько света, как много бриллиантов рассыпалось по черноте. Картины, каждая из которых пышет уникальностью и свежестью: там краснеющие сферы сложились коралловыми рядами бус, тут одинокий, распушивший оранжевые перышки шар, следил за выводком десятков камней, окруживших его, а где-то там, кольца и линии, приняли вид разноцветных узоров и мозаик, играющих одновременно наипрекраснейшими и наичудовищнейшими формами фигур и оттенков.
  Очередной рывок, очередная яркая звезда, окруженная танцующими вокруг нее камнями и тусклыми перлами.
  - "Это я уже видел. Должно быть, свет ощущает нехватку идей, нуждается в творящей мощи".
  Равный наскоро окинул беглым взглядом пространство и сделал неопределённое движение. Он чувствовал готовность к рывку, но нечто удержало его, заморозило, заставило сомневаться. Он еще раз обвел все ощущениями, и недалеко от контура яркой желтой звезды увидел вспышку, отличающуюся от густых кудрей сферы.
  - "Что это?", - мигом подумала идея приняв движение к вспышке, но забыв при этом принять решение двигаться вообще. Ее магнитом притягивало увиденное, притягивало и ее нутро, и внезапно оживившееся сознание.
  Взор идеи приковало то же явление, которое заставило ее покинуть коричнево-красную жемчужину: две громадных сферы-глыбы столкнулись, освещаемые взглядом огненного круга. Столкновение породило достойную размеров создавших ее гигантов вспышку, мелкие капли ваяний собрались огромным клубом вокруг больших осколков сфер и разлетелись градом от своих бывших хозяев.
  Идея, в неосознаваемом порыве вернуть форму разбитому, напрягла свое нутро.
  Напряжение: осколки сгустились и сблизились. Еще больше напряжения в нутре, отзывающегося выраженной болью-предупреждением. Еще больше - крупные остатки сфер приблизились, а нутро ответило жестоким ударом острого тесака, страдание разлилось внутри носителя, заставив его ослабить хватку.
  - Хр-р-р, - раздался наполненный раздражения хрип, - если сейчас не завер-ршить, то потом... невозможно...
  Перед ощущениями Шестого восстал образ зеленого покрывала, разлившегося в неправильной луже, разрезав далекий фиолетово-черный горизонт. Образ вызвал скорбь сожаления, будто это было настолько давно, что само наличие памяти об этом - протыкающий насквозь укол иглы, оставляющий по себе шрам разбитых воспоминаний. Сейчас от него зависят новые ваяния, он не сдавался тогда, он преодолевал страдания, для того, чтобы дать путь кольцу, он преодолеет боль и сейчас. Напряжение. Очередная встреча с полной тьмой. Сознание идеи погасло, затянув пустотой образы яркого света.
  Ваяние, поддавшись силе идеи, одержало то, на создание чего могло бы пойти громадное количество времени. Импульс, изошедший от равного собрал ваяние и предал ему форму. Пыль и мелкие камни послушно замазали каждую брешь-трещину, а вытекающая, как желток из разбитого яйца, кровавая магма, вернулась на свое место, закрывшись черными пластами материи и переплетя внутренности двух гигантов.
  Отдельные камни и пылинки, ощутив власть нового ваяния, принялись градом осыпать сферу, будто стремясь быстрее раствориться в ней: творящая сила носителя иссякла, потому ваяние приспособило собственные возможности, исследуя их границы.
  Личное движение, наполнило жемчужину, она обрела душу с падением последнего камня. Слегка отстранившись от яркого света, она обрела исток.
  Сильный удар. Сознание наполнило пустующий сосуд ума идеи. Судорога прошибла каждую соединяющее ее невидимое сухожилье. Ощущения набросилось мелким дождем, но стук, исходящий от шара новоиспеченного ваяния был крайне заметен. Походило на то, что грубая настойчивая рука старалась дать о себе знать, проснувшемуся мгновенья назад сознанию хозяина деревянной двери.
  Шестой пробуравил ощущением вид коричневого шара, представшего перед ним. Он оказался почти таким же, как тот, что был изничтожен волей Рушащего, но больше, лучше, красивее, желанней. Восторг наполнил идею: ничего от произошедшей трагедии не осталось, не было ни малейшего шрама, говорящего о прошлом, ни единой царапины, что могла бы омрачить его восторг. Это было новое, это было совсем невозможное диво.
   - Ты цела... благодаря мне, - прошептал равный и восхищение собой не оставило места другим мыслям. - "Я смогу противостоять Рушащему. Нет! Всем равным! Я и моя сила! Это неведомая мощь... я и раньше знал это, но теперь!.. Одна Жемчужина вышла из моего нутра, другая стала плодом моего желания. Создание... мир увидит еще множество созданного мною!", - образы и мысли привычным мерцающим ураганом пронеслись в разуме. - "Я хочу видеть ее!", - носителя пробила вспышка восторга и ощущение невозможности дальнейшего ожидания. Словно отец вырезал из дерева меч, как раз, когда сын лишился последних сил, отведенных предвкушению. Теперь он готов бороть полчища не раз жалившей его противной крапивы, они падут ниц перед его новым оружием, теперь зеленый враг встретится с грозным березовым булатом.
  Шестой приблизился к ваянию, присматриваясь к впадинам и возвышениям, холмам и шпилям, равнинам и кратерам, новое ваяние во многом походило на разрушенную сферу, но было иным. Где-не-где оставалось явным, как красная масса заливает коричневые просторы, где-то особо неустойчивые шпили и каменные конструкции разрушались и падали под собственным весом, а где-то в крошечной темной гальке тонули большие каменные чудища. Но были там и приятные плоские равнины, покрытые разве что небольшими порезами и трещинами. Были приветливые пригорки - готовые постаменты для любого памятника. А небо украшал вид теплого, застывшего в красном ареоле соседа.
  - "Я ощущаю... покой. Здесь все застыло в тиши ожидания. Нет лишних цветов, нет лишних ваяний. Нет лишних идей...".
  Бурая жемчужина размеренно продолжала свое движение.
  Первый подлетел к самой поверхности утопающей в густых облаках желто-красного тумана планете. Его нутро беспокойно трепетало, но тут он ощутил облегчение. Это можно было бы назвать спокойствием или даже радостью, но все омрачалось угрюмыми мыслями, ведущими с носителем увлеченный монолог:
  - "Новая Жемчужина. Пустынно. Крикнуть? А зачем? Может кто-то из равных услышит? Так зачем? Да. Или нет? Мне нужны сейчас равные? Они могут навредить моим поискам. Или помочь? Я уже искал у них поддержки однажды... А что ищу? Не знаю. Нутро подсказывает. Почему я принял считать, что вообще есть что-то? Если что-то и есть, то оно было создано светом. Это что-то может навредить Тьме? Да... или нет. Если это ищет Шестой? Тогда надо искать. И что я тут имею? Обилие цветов. Опять. Я продолжаю попадать на странные и пустые сферы. Что в ней ценного? Всего лишь ваяние. Или оно и есть ценность? Ну да. И к нему ведет меня Тьма, потому что оно ценно? Бессмыслица. Подсказки. Здесь должна быть подсказка? Возможно. Но где? Что важного в желтой накидке с красными прожил...".
  Носитель не сумел закончить свою мысль. Рев раската звука гулко пробежалось над поверхностью жемчужины. От испуга, тихого шороха боли и размытого, но отчетливо тревожного воспоминания о былых раскатах грома, Первому стало еще неуютней. Еще раскат. - "Алый. Алый свет явил себя этому миру", - подумала идея, и едва оправилась от шока, как нырнула вглубь черного нутра сферы, стремясь избавить ее от своего присутствия как можно скорее.
  Уходя глубже в темное пространство, Первый все более четко слышал голос внутри себя, напоминающий о цели:
  - "Знаю. Но еще много сфер, еще много света, я продолжу поиск на них! Гром!.. Да, он не может навредить мне, только Тьме... Я знаю, я... я могу продолжить поиск, нельзя упускать эту жемчужину".
  - Мое нутро утихло, - задумчиво произнес названный Одиннадцатым Двенадцатый и выжидающе замер, трепетно желая услышать сказанное лже-первым.
  - И мое, - пискнул кто-то из идей и равных накрыла волна успокаивающего голоса Одиннадцатого:
  - Мы пришли, равные! Должно быть, сюда нас вела Тьма. Возможно, именно здесь мы обретем знание, таящее власть вернуть свет на его место, укрыть светящийся жемчуг в темной пучине. Наша Создательница ждет возвращения, а потому последние ниточки - наше нутро, надежно привязаны к веретену, ласкаемому ее пальцами. Здесь, на этой Жемчужине, - он поднял голос, предавая еще больше силы каждому слову, - в месте, указанном нам Тьмой, мы дадим ход новому своду, мы дадим ход новым мыслям. Я уверен, что старые ошибки, воспарившие над нами скопищем ярких огней, будут хорошо напоминать нам о том, что идеи должны делать. Именно они и станут тем, что придаст нам сил и уверенности двигаться тропами правильного пути, двигаться, стараясь возвратить нашу Царицу!
  Идеи отозвались дружным ревом согласия. Воодушевленные, они всеми силами хватались за сказанное равным, только он был в силах унять их внутреннюю дрожь, не ту, что порождало нутро, но ту, которую лелеял разум, только его голос унимал тревогу, заставлял ее исчезнуть, подобно тому, как очередная сфера давала носителям ощущение стойкости. Лже-первый приказал идеям спуститься вместе с ним в низ, ближе к жемчужине. Носители смиренно повиновались этим словам.
  Крылья убеждений и высоких слов нередко прячут в белоснежных перьях форм хорошо скрытых паразитов обмана, питающих свои чресла опадающим пухом правды.
  - "Ощущение... Оно приятное. Равные корятся мне. Я убедил их, что именно я - Первый. Он многому... нет, нет, я многому научился сам, слушая и повторяя, выжидая. Следя и размышляя. Это сделал я! Он должен быть мне благодарен, ведь я продолжаю его труд - восхваляю Тьму... Да и в случае разоблачения... я всегда сумею скрыться от равных и примерять новую личину".
  Одиннадцатый огляделся вокруг. Белый порошок беспокойной мошкарой бесцеремонно пролетал сквозь него.
  - "Странное место. Белая рябь и ничего. Должно быть в умах идей мысли выглядят так же, интересно следить, как они немеют и робеют, полагая, что сам Первый, желающий всех защитить Первый, Первый - любимейший слуга Темноты, обращается к ним. Слышать, как они восхваляют того, кто дает им желанные обещания. Понимать, что они готовы делать все, они готовы выполнять каждое поручение, каждое... каждое... что делать мне с такой властью?.. Пусть равные сами осветят мне дорогу. Мир больше не принадлежит нам, но дары и знания все еще наша привилегия".
  Они подлетели к толщи белоснежной и взблескивающей от лучей громадной лазурной звезды, жемчужине, - "Я могу их заставить искать способ помочь тьме, ища ответы на жемчужине, блестящей от света. Они даже не пытаются сомневаться в сказанном мной".
  Грубый, покрытый толстым слоем снега лед заполонил собой всю жемчужину. Отдельные пикирующие снежинки отдалялись от ужасной метели, нависающий над планетой облаков, а вдалеке, на краю сферы, господствовала темная буря, свирепствуя в вихре сверкающих ледяных кинжалов.
  - "Не такая она и светлая", - с легким удовольствием отметил Одиннадцатый.
  - Первый, равные, вы здесь? - робко раздался голос идеи, одержавшей имя Восемнадцатого.
  - Да, равный. Будь внимателен к словам носителей, только по ним ты найдешь путь, - откликнулся Одиннадцатый. - Слышащие меня равные, будьте внимательны, к нам следует первая подсказка Темноты! Помните, каждая мысль и образ - дары Создательницы, хватайте их крепко, и поднесите их новому своду!..
  - Поиск далек от цели, - примиренно кинул Первый, хотя его пробирало раздражение, но на это не хватало умственных сил.
  Идея остановилась на почти гладкой планете. От поверхности ее тянулись ввысь фиолетовые испарения, что, достигая небес, сбивались большими пушистыми тучами, заслоняя легким шелком дымки исходящий от звезды свет.
  - "Не будь ты черной, почти столь же смолянистой, как тьма, могла бы напомнить Жемчужину. Меня обманула твоя завеса, а свет-то не твой, купаешься, как и остальные, в лучах другой сферы. Да... старую Жемчужину... Уже начинаю забывать, каково это, когда свет один, а темноты бескрайний океан. Здесь я такого не встречал, кажется, свет не имеет рубежей", - идея безразлично рассредоточила ощущения, впитывая наполняющие этот мир цвета: лиловый, розовый, темно-фиолетовый, синие и голубые прожилки небес. - "Кажется, я должен признать, что, возможно, ищу не то, не там или не так. Слепота забирает мои силы. Столько разных жемчужин и пустота, ни единого образа или случайной мысли, что натолкнули бы меня на сколько-нибудь важный ответ. Мне не справиться без свода. Один я - песчинка в этой пустыне. Их стоит найти? Ждать? Кричать? Продолжать путь и пытаться отыскать хоть что-то, хоть кого-то? Я ощущаю себя истощенным. Слабость, раньше я лишь-только думал о ней, и она была в моем уме, теперь же она и во мне, в нутре, тяжестью обломка стены упала на меня и не дает шанса подняться. Двигаться дальше?.. Следовать указаниям рвущегося нутра? Испытывать усталость от безрезультатного поиска? Зачем? Я буду ждать. Я подожду, может меня кто-то найдет, к тому же, эта сфера действительно похожа на Жемчужину, она может показаться знакомой идеям. Просто ожидать".
  Бездействие скоро наскучило идее. Сначала ей хватало всматриваться в небеса, позже - бесцельно двигаться вдоль жемчужины, еще позже - выкрикивать призывы, направленные к любому из могущих ее услышать равных.
  Первый выкрикивал свое имя, название свода и имена его идей, но все без толку. Тогда он открыл для себя иное развлечение - фиолетовые струйки испарений, находящие начало, казалось, в цельной угольной черноте жемчужины, наконец привлекли его внимание. Силясь понять, откуда тянутся странные ленты, он приблизился к поверхности как можно ближе, он сосредоточил ощущения в самом низу, и, неожиданно для себя, провалился во внезапно открывшуюся бездну, ближе к черной почве.
  Сначала равный не смог осознать произошедшего: все становилось больше, громаднее, а он сам точно летел вниз пропасти, наблюдая как над ним растут фиолетовые горы. Остановился. Он был над черной поверхностью, вокруг, листами растения-великана, возвысились лиловые лепестки пара. Идею пробуравило скрывающееся на околице мышления воспоминание, в котором шар нутра Шестого вылетел из одного из ваяний, созданного им.
  - "Шестой знал об этом давно. Да! Возможность уменьшать свое нутро, следить за ваянием изнутри! Вот... маленькие черные дыры выкидывают облака фиолетового дыма, а там внутри... темнота?.. Для чего это? Сначала я пытался защитить Тьму от света и творений Шестого, после - от равных. Чем теперь я ценен для нее? Я один? Что я могу?..", - Первый замолк, он размышлял, но мысли не покидали кровожадной пасти разума, скапливаясь слизким налетом. Злые и отвратительные, они заполонили все сознание, одарив уже привычным чувством - болью. Страдание твердой пятой прижало его. Усталость? Бессилие? Эти ощущения казались пухом в сравнении с тем, что обрушилось, на него теперь, а из сжатого в давящих тисках нутра прозвучало сиплое: - Собрать... их всех... собери... всех... - сознание идеи встретило вовремя подоспевший сон, но нутро продолжало конвульсивно шипеть. - Сотвори... сотвори... Последний. Сотвори.
  Для чего крысе злато, если нет в сокровищнице зерна? Я жесток по отношению к тебе. Только тебе предстоит знать, с какой горы берет свой исток река нашего общего мира, ты можешь знать и видеть это, все то, что видел я глазами многих.
  Раньше я просил тебя, но теперь ты ощутил, что власти моей станет на то, чтобы сдержать твой язык, чтобы скрыть мысли и все, что может выдать меня и твое новое знание.
  Я жесток, и я лгал. Лгал не в произошедшем, но в том, какова твоя роль на сцене этого театра: ты - мой слушатель, я - твой рассказчик, кудесник, насылающий на тебя дивные сны и видения, с которыми ты не в силах сражаться. Ты мне противостоишь, ты силен и это приятно. Цветок моего существования уткнулся стеблем в днище той вазы, которая сможет сохранить его лучше любой иной. За что я благодарен тебе.
  Но я остаюсь несправедливым, хотя и поневоле, но я наложил печати на твое право вольного существования, вольного соблюдения тех скрижалей, в которые веришь. Я осыпаю тебя золотом, но ты изнываешь от мучения. Я заставляю видеть тебя то, что всегда будет противно тебе, с чем ты можешь быть не согласен или к чему попросту не готов. Но ненаписанные строки - самые важные, я дам их тебе. Надеюсь, они пригодятся, хотя и против воли. Уничтожение и творение - между ними девственно-нежная грань. Ты создан. То, чем ты есть - тоже создано. Осмелишься ли ты бросить вызов этому?..
  Буран прошел. Идеи, устремленно всматривались в серые вихри снега, вслушивались в шипение и лязг ударов пластин льда, восхищались буйным представлением, но когда темнота ушла, а слабый свет снова вернулся, исходя от лица яркого шара, тогда равные нового свода стали наперебой расспрашивать друг друга об увиденном и делиться ничего не значимыми наблюдениями.
  - Хватит, равные, - грубо прекратил базарные крики носителей Одиннадцатый и каждый из свода готово замолчал. - Видел ли кто-то то, что может быть важным и ценным для нас? - молчание. - Никто? - идеи замычали, но это лишь сделало последующее молчание еще более твердым. - Тогда я скажу, что видел, что дала мне Темнота...
  Снежный пух вокруг идей задрожал и, сближаясь, стал подниматься вверх.
  - Мы хотим объединить свод, - сопровождал свое чудо лже-первый, - мы хотим знать, что скрывает от нас этот мир, - снежинки и кусочки льда придвинулись и слились воедино, создав бесформенное, с кучей выпучившихся отростков подобие сферы, в которой вращалось нечто светящееся синим светом. - Если мы будем вынуждены покинуть эту жемчужину, чтобы продолжить свой поиск, то мы должны иметь способ показать равным, что здесь был свод... Новый свод. А потому, - синее многоотростковое ваяние сжалось и заблестело лиловым цветом, - мы должны оставить по себе то, что скажет им об этом. Равные, я принял решение, мне даровала его Тьма. - Сфера, отражение разрушенной Жемчужины, повисла над снегом, а затем возвысилась, устремившись в серую шляпу бури.
  Ощущение Второго привлекли яркие точки, прорывающие сиянием серый фон непримечательного шара. Точек становилось больше, они возвышались и, слегка покачиваясь, оставались висеть на мрачном полотне. Идея с долей осторожности приблизилась. Это были жемчужины, настоящие жемчужины, схожие с той, из его воспоминаний. Жемчужина, которой нет равных среди тысячей светочей.
  - Да, у тебя получается! Управляй даром, мы используем его, чтобы помочь равным и Тьме. Да, вот так! А теперь предай ей движение. Ввысь! Выше!
  Голос, привычный и близкий голос наполнил ощущения Второго. Идее захотелось рвануть в его сторону, но что-то не пускало ее. Какая-то ошибка, тонкая цепочка, невысказанный вопрос мельтешил и сдерживал ее, но не проявлял себя в достаточном понимании. Потому, силясь не отпугнуть ни равных от себя, ни себя от равных, Вторым было принято осторожное и безмолвное движение.
  - Вот так, Семнадцатый. Заставь снег стать фиолетовым светом, стать огоньком, указывающим путь идеям.
  - Я не знаю, Первый, - промямлил Семнадцатый и уронил незавершенное ваяние, оно тут же распалось и скрылось в белой пустоте.
  - "Первый! Это все-таки Первый!", - принял радостную весть Второй.
  - Для чего ты это сделал, равный? - сухо осведомился лже-первый, обращаясь к сомневающемуся.
  - Ты ведь говорил, что мы уничтожим свет...
  - Да, равный, мы уничтожим свет, а чтобы это сделать, мы обязаны дать знать о наших намерениях всем идеям! Мы используем свет... как тогда, когда Жемчужина стала опорой для нашего движения. Мы должны использовать то, что дает нам Тьма. Ты сомневаешься, и это верно. Продолжай, говори, пусть каждый выскажется, пусть исчезнут сомнения!
  - Но... разве Тьма хотела бы этого? - робея еще сильнее продолжал спрашивать равный.
  - Все? Только один вопрос? - подождав, осведомился Одиннадцатый. - Хорошо, это значит, что не все так глупы, как ты, - прорычал он, а затем отвесил ответ в привычной для Первого манере. - Тьма дала нам этот дар, для того, чтобы мы использовали его, исполняя ее власть. Мы можем использовать все, каждую мелочь, каждое движение нутра по приказу нашей Матери. Свод уже однажды ослушался меня, идеи ослушались меня! И ты хочешь повторить это. Хочешь снова навредит Тьме? Создавай сферу! Сейчас же!
  Второй с ужасом слушал происходящее, далеко на фронте сферы уже виднелся сильный буран, раскидывающий в разные стороны серебренные лезвия. Идея приблизилась к равным, и увидела, как с ледяной поверхности поднимается несколько десятков белых ломтиков, они сблизились и создали лишенное понятия формы ваяние. Затем они сжались в шар, так сильно, что можно было увидеть тонкую, синюю паутинку-сетку внутри, а после, преобразовались в светящийся лиловыми волосинками шар.
  - Теперь отправь его в...
  - Кто-то среди нас.
  - Что? - недоумевающе вопросил прерванный Одиннадцатый.
  - О чем ты, Пятнадцатый? - обратился Двенадцатый к идее.
  - Идея. Новая идея среди нас. Близко. Я ощущаю. Она наблюдает. Кажется, выжидает, а сейчас напряглась. Она слышит нас. Она понимает меня.
  - "Новый дар. Умелый слуга всегда кстати. Значит, Пятнадцатый...", - подумал Одиннадцатый, а после обратился к неизвестной идее. - Кто ты, идея? - громко промолвил он. - Откройся новому своду, яви себя нам, равным!
  Второй молчал. Внезапность опешила его, он колебался.
  - Что если он не может? - осторожно спросил Двенадцатый и враз был осажен Пятнадцатым.
  - Прошу, помолчите. Ждите.
  Скрипучий, почти металлический голос равного напомнил Второму о Четвертом, он невольно задумался, о том, что с этим равным сейчас, но был вкинут в происходящее звуками уже близкой бури, и вынудил себя тихо пробасить несколько слов:
  - Рад встречи... старший.
  Нависло ожидание. Одиннадцатого обуяли неточные домыслы, он почти был уверен, что знает этот голос, что узнает равного, носящего его, но слишком смутными оказались эти воспоминания. - "Кто-то из свода. Да, я знаю этот голос, но чей именно он?..".
  - Ты из свода... - Медленно протянул Одиннадцатый. - Назови себя, равный!
  - Что? - изумился Второй, но моментально вернул власть над мыслями. - Я - Второй. Равный тебе. Верный Тьме и... и тебе, Первый, старший по имени.
  - Частички свода собираются вместе!.. - смущенно продолжил лже-первый. - Ты сохранил себя в этом мире, Второй. Новый свод открыт для тебя!..
  Одиннадцатый хотел продолжить разливаться в витиеватых размышлениях и лести, но равный остудил его желание:
  - Новый свод? Что это значит? - каменным басом обратился он.
  - Я собрал в нем тех равных, кто обрел голос совсем недавно...
  - Что вы здесь делаете?
  - "Проклятье! Откуда в нем столько смелости? Раньше он бы и слова не смел сказать, пока говорит Первый. Заподозрил. Ощущает... Плохо, плохо, он может помешать, он может догадаться. Надо убрать волнение, голос Первого дрожит только тогда... тогда... когда... Аргг. Не знаю. Проклятье. Хорошо. В любом случае, я могу скрыться, я всегда смогу начать заново".
  - Так что?
  - Что больше всего знакомо равным, кроме давшей нам путь Тьмы?
  Второй растерялся и неловко промямлил:
  - Сфе... Жемчужина.
  - Нет, равный, не "жемчужина", а фиолетовая Жемчужина. Фиолетовая сфера, та, которую видели все мы. Та, которую мы так хорошо знаем и та, которая принесла нам столько бед! - остальные идеи аккуратно загудели, поддерживая слова предводителя.
  - Вы ваяете жемчужины?
  - Не смей так говорить, равный! Мы используем данный нам Тьмою дар, чтобы вернуть ей силу, а нам былое существование, нашу колыбель! Ваятели создают новое, как Шестой, просто потому что могут, потому что хотят, и ничего больше. Мы же делаем обозначения, мы делаем то, что даст нам и другим идеям понять - здесь были равные, здесь был новый свод, остальные рядом, потерянная идея не одна. Это нужно идеям, это нужно всем нам! - грубый голос смущенно извинился и попросил научить и его этому искусству. - Конечно, - мгновенно успокоившись, - равный, будь с нами, и ты откроешь в себе дар, вложенный в тебя нашей Создательницей. Будь внимателен.
  Одиннадцатый продемонстрировал умение, сопровождая сделанное россыпью похвал, направленных в сторону тьмы, куда больше, чем раньше. Он сетовал на каждую беду, произошедшую с ней и идеями, он изрекал искреннюю надежду, что на этот раз идеям хватит разума и терпения, чтобы сделать все правильно, так чтобы защитить себя, Тьму, и весь мир.
  - "Это оказалось гораздо легче! Теперь и он принадлежит мне!", - возрадовался Одиннадцатый. - Теперь и ты готов использовать свет во благо Тьмы!
  - Что дальше? - неожиданно равнодушно ответил Второй.
  - Дальше?.. Мы все отправимся на другие жемчужины! Создадим ваяния и там!
  - Хорошо, - отрезал равный без дальнейших вопросов, - я отправлюсь на другие жемчужины, там создам ваяния. Ты хочешь мне еще что-то сказать?
  - Что? С нами ты...
  - Сам.
  - Ты примешь движение с нами! - возмутился Одиннадцатый.
  - Это не то, равный. До встречи, - сказала идея и ринулась ввысь, рассекая пространство меж фиолетовых сфер. - "Это все не то".
  Он слышал, как предполагаемый Первый приказывал ему остановиться. Как он яростно убеждал и угрожал ему. Но идея оказалась глуха к его словам.
  - Его больше нет?
  - Нет. Он был тверд в том, чтобы идти одному.
  - Почему ты не сказал? Арр... Предатель...
  - Я не знал, следует ли говорить об этом при нем.
  - Да. Да... Ты все правильно сделал, равный. Твой дар, принесет пользу новому своду. Поведешь нас к следующей жемчужине? Мне необходимо поразмышлять.
  - Как прикажешь. Старший.
  - Еще одна! - с нескрываемым наслаждением процедил Рушащий, смотря на разлетающиеся от очередной убитой жемчужины камни. Приятное пощипывание ласкало нутро, когда осколки пробивали его насквозь. - "Осталось убрать за собой", - идея без лишнего спеха направилась ко вскипающим остаткам гигантов, целью Рушащего было предание остатков сферы одному из гигантов неподалеку, тому что ближе, хотя это и был приятный момент, но хотелось поскорее перейти к следующему, ведь перед ним еще много разрушений. Целые и беспечные ваяния ждут, когда он нарушит их покой.
  Он не успел приблизиться к серым ошметкам и облаку растекающегося дыма, как из покрова тьмы раздались голоса:
  - Я уверен, именно сюда нас вело нутро, это место очень напоминает все те, которые мы встречали до этого.
  - Но теперь я ничего не ощущаю. Может мы плохо осмотрелись здесь?.. Так, а нутро может обмануть?
  - Обмануть?
  - Да... возможно, ощутить что-то не то. Или не правильно. Свод многое говорил о его возможностях, но...
  - Прекрати вспоминать свод. Его больше нет, остались только мы.
  - Да. Ты говорила, но я хочу внести понимание...
  - Говори от себя, не вмешивай прошлое.
  Первый голос показался Рушащему чрезмерно серьезным, он словно мог увидеть, как слабый морозный ветерок веет от каждого его слова. Второй же, напротив, казался дружелюбным и беспечным. И если от первого создавалось впечатление, что он будто владеет неким предчувствием или особым знанием, то второй же олицетворял собой открытость и принятие, неся на себе груз смеси всестороннего интереса и своеобразного безразличия, в готовности оставить порождаемые вопросы без ответов.
  - Да. Ты права... Та-ак, - протянул второй голос, немного помолчав, - Свободная, и что ты думаешь?
  - Думаю... что придется принимать движение дальше.
  - Мы не будем разбираться, что стряслось?
  - В этом нет нужды.
  - Но что это за груда ваяний?
  - Не имеет значения. Мы пришли сюда, потому что так сказало нутро, сейчас оно молчит. Так что, мы можем покинуть это место.
  - Слушай, я запамятовал спросить, - лукавил второй, - а как же тебя звали в своде?
  - Ты снова забыл свое обещание...
  - Думаешь, это произошло само по себе? - в момент изменил тему интересующийся.
  - Я бы хотела это знать. Но это не имеет значения...
  - Это мог сделать кто-то из идей?
  - Ты слишком много думаешь, равный. Мы не встречали других идей.
  - Или они не хотели, чтобы мы их встретили.
  Идея, названная "Свободной", придалась мыслям. Дал своему приятелю время на размышления и второй, безымянный. Он стал привычен ко внезапным вспышкам раздумий носителя, даже перестал опасаться, что тот попросту покинет его.
  - Нам пора. Здесь нечего больше делать. Видишь тот красный шар вдалеке?
  - Да.
  - К нему. А от него примем движение дальше.
  - Есть кто-то?.. Равные? - ответа не последовало. - Именно, проваливайте! - рыкнул Рушащий, убедившись, что других идей рядом нет. -Рыскают, сотрясают тьму своим присутствием и болтовней, своими словами...
  Он неспешно возобновил движение, направившись к большому осколку бывшей планеты и продолжая распространять желчь и холить злые мысли, он предвкушал, как огромный валун отправится в пылающее жерло звезды, как утонет, растворившись в нем.
  - Не всем движение на пользу. А вот и я, камешек? Приходиться прятаться от них...
  Оценив возможности, идея отстранилась от каменного ваяния, очутившись в стороне. Тогда, приложив усилия, она заставила каменного исполина принять движение легкими рывками.
  - "Прятаться". Когда-то нужда совершать это иссякнет. Уж тогда я выйду из тени.
  - Равный! Мы знаем, что ты здесь! - раздался резкий, но глухой голос из глубины черных просторов. Рушащий понял без промедления - это недавний его знакомец, Свободная.
  - "Они ждали, пока я выдам себя. Я мог это предвидеть. Бежать?".
  - Мы хотим знать и только! - продолжала Свободная, а голос ее смягчился. - Ты ведь слышишь нас? Дай нам понять это.
  Рушащий сомневался, но интерес преодолел его, желание приподнять маску подточило страх. А маска скрывала под собой добрый десяток изувеченных сфер.
  - Да. Слышу. Идеи...
  - Мы, - сказала Свободная, пытаясь преградить путь неловкости, - следовали сюда, потому что нас вело нутро. Но вот только ваяние, незадолго до нашего прибытия исчезло. Возможно ты знаешь, что с ним произошло?
  - Я уже могу говорить? - неловко вклинился безымянный, убирая своими словами напряжение Рушащего.
  - Я же просила молчать, - огрызнулась Свободная.
  - Потому и уточняю, может я уже могу что-то сказать.
  - Она приказала мне молчать, - ответил безымянный на молчаливый вопрос рушащего, - пока не скажет, но она не уточнила, когда скажет об этом.
  - Твоя задача заключалась только в соблюдении тишины.
  - Хорошо. Свободная, повтори, что вам от меня надо?
  - Мы с Желтым ищем равных, передвигаясь от одной жемчужины к другой...
  - Знакомое решение.
  - Да... и вот мы нашлись, - благодушно довершил начатое Свободной Желтый.
  - Желтый, не сейчас.
  - Да, конечно, у вас разговор, - Свободная не ответила и Желтый поспешил внести немного ясности. - Она замолчала, это нормально, скоро заговорит. Размышляет. Зрелище не из лучших.
  - И тебе следовало бы, равный ведь нам еще даже не представился, мы мешаем ему это сделать.
  - Если он еще здесь, - ехидно ответил тот.
  - Здесь, - мягко повторил Рушащий. - Равные, от вас мне нет нужды убегать. Но вот только я не имею имени, а потому и представляться незачем, мне нечего вам сказать.
  - Что ты здесь делаешь?
  - На что это похоже?
  - Ты хотел обломок ваяния отправить в издающую свет сферу?
  - Да, это так, - в припадке слепой правы ответил Рушащий.
  - Для чего?
  - Эти осколки могут принести вред другим сферам.
  - Мы ищем равного... - не сдержался Желтый.
  Свободная издала тихий протяжный звук, но отрицать и перечить не стала, посчитав, что это уже не в силах дать благой результат.
  - Что, мы ведь за этим здесь?
  - Кого вы ищете?
  - Из свода...
  - Свод насчитывал несколько идей.
  - Первого. Мы ищем Первого, - вмешалась Свободная, перебивая равного. - Ты встречал его?
  - Вы и есть те "первые", кого я встретил, или же кто заговорил при мне.
  - Заговорил при тебе? - неопределенно повторил Желтый и Свободная подхватила его мысль.
  - Мы говорили здесь, ты слышал нас?
  - Нет, равные.
  - Это все... ваяние - это результат движений твоего нутра?
  Рушащий молчал, не решаясь ответить, тормозя перед сложным выбором двух кипящих котлов: котла правды и котла лжи. Он прикинул, что может произойти в обоих случаях, и оба результата оказались ничтожными в его, питаемом надменностью, понимании.
  - Это результат моей воли.
  - Ты сделал что?
  - Я сделал этот мир беднее на одно ваяние, идея.
  - Зачем?..
  - Знать об этом тебе незачем.
  - Это та самая идея, о которой ты говорила, Свободная?
  - Не сейчас...
  - Говорила о ком? - осведомился Рушащий.
  - Ты уничтожил эту сферу. Так?
  - Я уже отвечал на этот вопрос.
  - Ты был прав, это именно та идея. Безымянная идея, что положила начало всему, что мы видим вокруг. Идея, разрушившая Жемчужину, обнажившая ее светящийся кишечник...
  - Что ты говоришь?.. - скрипящим от внезапной тревоги голосом проскрежетал Рушащий.
  - Ты уничтожил Жемчужину.
  - Нет, не это!
  - Ты положил начало этому миру.
  Слова носителя громким эхом пронеслись в сознании носителя. Понимание произошедшего накрыло его волной ужаса. Болезненное ощущение проникло в него, оставляя по себе рваные раны.
  - Нет, нет... - прохрипел он, пытаясь обуздать сознание. - Обман... Ты пытаешься обмануть меня, идея! Это не так. Жемчужина... кто-то... Шестой...
  - Первый просил тебя, и ты ослушался его. Уничтожив Жемчужину, ты дал жизнь множеству светил, такому их количеству, которому мог положить исток только лишь особый дар. С этим бы не справились все идеи, принявшие сознание во тьме.
  - Это не так, - отрицал носитель, - не я причина всего этого!
  - А может ты ошиблась, Свободная? - робко и испуганно переспросил Желтый. - Свободная?
  - Это так. Идея, - ровным холодным голосом заключила идея. Точное слово, будто укус острозубой змеи, нанес не смертельный, но умело распространяющий яд удар.
  - Заткнись! Уходи! - крикнул Рушащий и в один момент отправился прочь от двух равных.
   Движение его нутра, взвившись в ударе гнева, разрубило гигантское каменное ваяние на две части, одна из которых медленно направилась в сторону светящего шара огня.
  - Что произошло? - спросил Желтый.
  - Он покинул нас.
  - Почему ты не спросила о идее, которая видит? Вдруг он знал о ней? Он мог бы что-то сказать. Вдруг...
  - Он бы промолчал. Этот равный не хотел отвечать нам правдой. Но вот знание в его руках могло бы причинить нам вред. Мы еще встретим его и тогда поймем, насколько это было верное решение.
  - Свободная, - после длительного молчания обратился к равному Желтый, - могу я задать вопрос?
  - Будто я могу тебя остановить, - хмыкнула идея.
  - Ты говорила так, как будто знала все, о чем знает этот равный. Ты взяла меня искать равного, который способен видеть остальных идей, но не говоришь, зачем тебе это. Ты вспомнила Первого, хотя так желала меньше говорить о своде и уж тем более о нем. Откуда ты знаешь то, что связывает эту идею, свод, Жемчужину и... этот мир?
  - Я - одна из идей свода. Из тех, кто держал слово. Я была там, когда нутро этой идеи поглотило в себя зачаток того, что сейчас мы называем миром... Я видела. Я видела начало...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"