Сотникова Светлана : другие произведения.

Совпадения, как повод задуматься

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  - Привет, Ольк! Господи, какой длинный отпуск, кажется, мы с тобой 100 лет не виделись!
  После шумных, смешных чимоков и с подружкой и с рюмашками (по поводу ее возращения из стран морских и прекрасных), добрались таки мы с нею до богато - бедненькой каши в моей голове.
  - Эх, Светулька, как я соскучилась, ну рассказывай давай быстрее, о себе, о себе и только о себе. Твоего милого сумасшествия так не хватает, особенно когда с западною трезвостью столкнешься, ну прямо ты перед глазами (сама не знаю почему). Как-то там все размеренно и скучновастенько.
  - Издевайся, издевайся, - начну бурчать по-детски упрямо, на что Олька безо всяких прелюдий подведет меня прямо к книжному шкафу со словами: ну не хочешь и не надо, я и сама все узнаю сейчас про тебя. И начинает пытать. Ну, надо же, конечно, она берет в руки моего любимого Даниила Андреева.
  - Не понимаю я его, честно скажу, Свет, замудренно так писано. Стихи лучше его почитаю, - и открывает последние страницы книги, отчего лично мне становится смешно. Просто потому, что они все изодраны и даже были помечены в свое время нашим котом. Кота давно рядом нет, а страницы беспомощно желтые (вот ведь гад).
  - Поэма "Навна". Начала нету, да и конца тоже, что очень на тебя похоже, Свет.
  На что я сердито фыркну: читай уж без комментариев, раз взяла.
  
  .........
  
  Это - в высотах, доныне безвестных
   Для нас,
   Она, наклонясь, озирала
   Пространства земные
   И думала: где бы
   Коснуться земного впервые.
  
  Внизу простирались пустынные пади
   Эфирного слоя.
   На юге и на востоке вздымались
  Медленно строившиеся громады
   Старших метакультур.
  
   Хмур
   Запад был бурный. И мглою,
   Как бурой оградой,
  Скрывалось блистающее сооруженье
   С вершиной из ясного фирна.
  И крылья мышиные
   Темно-эфирных циклонов
   В бурливом движеньи
   Взмывали по склонам:
   Взмывали и реяли,
   не досягая
   До белого рая,
   До правды Грааля,
  Где рыцари в мантиях белых сверкали
  Мечами духовными - вкруг средоточья
   Великого Света
   Над дольнею ночью.
  
   Южнее -
  Золотом, пурпуром, чернью,
  Переливался и трепетал,
   Как солнце вечернее
  Над горизонтом истории рея,
   Храм Византии.
  Священный портал
   был открыт,
   и свет несказанный
  Лился оттуда. Далекой осанной
   Гремели глубины,
   Как если бы сонм Златоустов
  Колена склонял пред явившимся им Назареем.
  
  Пространство же до Ледовитых морей
   Было пусто.
  Только прозрачные пряди и космы
  Там пролетали, разводины кроя:
  То - стихиали баюкали космос
  Телесного слоя:
  
  Над порожьями, реками,
  Над речными излуками,
  Над таежными звуками...
  
  Так начался Ее спуск.
  
  Глубже и глубже вникала, входила
   В дикое лоно.
  Диких озер голубое кадило
  Мягко дымилось туманом...
   По склонам
  Духи Вайиты на крыльях тяжелых,
  В мареве взмахивая, пролетали...
   Ложе баюкали Ей стихиали
   В поймах и долах.
  
  Полночью пенились пазори в тучах,
  В тучах над тихою, хвойною хмарью...
  Хвойною хмарью, пустынною гарью
   Пахло на кручах.
   Бед неминучих
  Запах - полынь!..
   На лесных поворотах
  Дятлы стучали... Ветры качали
   Аир на дремных болотах.
  
   Ложе баюкали ей стихиали:
  Духи Вайиты, что, теплым дыханьем
  Землю целуя, уносятся в дали;
  Духи Фальторы, - благоуханьем
  Луга цветущего; духи Лиурны -
  Дивного мира, где льются безбурно
   Души младенческих рек...
  Духи Нивенны - в блаженном весельи
  Зимами кроя Ее новоселье
   В снег... в снег...
   в снег...
  
  И, проницая их собственной плотью
  И на закатах, и утренней ранью,
  Навна
   журчащей их делала тканью:
   Ризой своей и милотью.
  
  
   * * *
  
  А названья - не русские:
   Узкие, странные -
  В запредельные страны
  Музыкой уводящие звуки.
  
  Ведь наших горячих наречий излуки
  Впадают в небесном Синклите Мира,
  Где ни народностей нет, ни рас,
  В общий духовный язык человечества -
   В будущее Единство,
   Отечество, -
  И языку тому темная лира
  Только откликнулась в этот час.
  
  
   * * *
  
   Грубою жизнью, грузной и косной,
   Глухо ворочалась дикая Русь.
   В эти лохматые, мутные космы
   Даже наитьем едва проберусь:
   Слишком начально...
   Трудны, печальны
   Игрища первонародного космоса...
  Предкам, быть может-хмель повенчальный,
  Нам же в том яростном зрелище-грусть.
  
  Распрь и усобиц размах половодный.
  Сердцу - ни радуги... ни гонца...
  Страшная власть Афродиты Народной
  Мощно сближала тела и сердца.
  
  Рог рокотал, и неистовство браков
  Утро сменяло неистовством битв,
  Не просветив первородного мрака
  Хищных разгулов
   и хищных ловитв.
  
  Руку поднимет
   и опростает
  Лютая Ольга -
   и вот, к врагу
  В небе летящих мстителей стая
  Огненную прочертит дугу.
  
  Но затоскует
   и шевельнется
  Собственному деянью укор,
  Будто в кромешную глубь колодца
  Чей-то опустится синий взор.
  И затоскуют
   о непостижимом,
  Непримиримом с властью ума,
  Из Цареграда ладанным дымом,
  Тихо струящимся в хаты, в дома...
  
  Внятною станет Нагорная заповедь,
  Луч Галилеи, тихий Фавор,
  Если годами с душевной заводи
  Навна не сводит лазурный взор.
  
  И, шелестя от души к душе,
  Серою цаплей в речном камыше,
  Ласточкой быстрой,
   лебедью вольной,
  Легкою искрой,
   сладко и больно
   Перелетит,
   перекинется,
  Грустью певучей прикинется,
  Жаждой любви означится,
  Жаждой веры заплачется,
  Жаждой правды проявится
  Сказочная красавица.
  
  
   * * *
  
  Так, облачком на кручах Киева
  Чуть-чуть белевшая вначале,
  В прозрачной утренней печали
  Росу творящую тая,
  Из дум народа, из тоски его
  Она свой облик очертила,
  Она мерцала и светила
  Над тысячью минутных я.
  
  И стали нежною духовностью
  Лучиться луг, поляны, ели,
  Запели длинные свирели
  Прозрачной трелью заревой,
  А за полночною безмолвностью,
  В любви, влюбленным открывалась
  Та глубь добра, тепло и жалость,
  В чем каждый слышал голос свой.
  
  Он слышал свой, а все в гармонию
  Она влекла, согласовала,
  Она мерцала, волхвовала
  И в каждом холила мечту,
  И в Муроме прошла Феврония,
  В Путивле пела Ярославна,
  И Василиса в мгле дубравной
  Искала ночью мудрость ту.
  
   Искала ночью - всё искала...
   Озера и скалы
  Воочью ей делали знаки. Двуречьем,
   Окою и Волгой, бродила, искала,
   Леса говорили ей, небо сверкало
   Звездным наречьем.
  
  Там шелестела
   над виром лоза,
  Навна глядела
   мирно в глаза,
  И каждый прохожий
   становился добрей
  У небесных подножий,
   у лесов и полей.
  
  Семенили детишки
   в лес по грибы,
  Забирались от мишки
   на ель, на дубы,
  И, беспокоясь
   о ближних, о детях,
  Слышала совесть:
   "Ласкай и приветь их!"
  
   В избах и клетях
  Стала любовь несказанна.
  
   И ни осанна
  Строгих стихир византийских,
  Ни умудренный в витийствах
   Разум церковный
  Не находил ей словесной оправы.
  Так шелестят бестелесно и ровно
   Вешние травы.
  
  Этою музыкой невыразимой
  Все облекалось: лето и зимы,
  Дни многодетной усадьбы,
   Смерти и свадьбы,
  Слово об Игоревом походе,
  Сорокоусты притворов замгленных
  И на туманном весеннем восходе
   Песни влюбленных.
  
  
   * * *
  
  Навна вложила в горсть Яросвету
  Пригоршню белых кристаллов.
  
   И на пажитях талых,
  На крутогорьях они засверкали -
   Искры Завета,
  Мощной рукою то ближе, то дале
   Властно рассеяны...
   Белые кубы
   Гранью блистая, сосудами света
   Гребни холмов увенчали.
  
   И было вначале:
  Пестрые крины смеющимся цветом
  И колокольни, как райского дуба
   Ствол величавый,
   Их довершили.
   Их окружили
   Зубцы и забрала,
   И над родными разливами
  Встали кремли, города, городища,
   Монастыри...
  
   Князья и цари,
  Схимники, смерды, гости и нищие
  Видели, как на Руси разгоралось
   Зарево странной зари.
  
   И повторялось,
   Удесятерялось,
   Снова и снова,
   От Камы до Пскова
  Над половодьем бесчисленных рек
  То отраженье Кремля Неземного
   В бут, -
   в плоть, -
   в век.
  
  
  
  ***************
  И тишина. Комментировать почему-то не хочется.
  Они и так сами прорисовываются в молчании,
  то с ужасом, то с восторгом, разбиваясь о мою собственную, прошедшую зиму.
  И все-таки, не выдержу.
  - Не могу объяснить почему, Оль, но спотыкаюсь на этих вот словах:
  
  "Ложе баюкали Ей стихиали:
  Духи Вайиты, что теплым дыханьем
  Землю целуя, уносятся в дали;
  Духи Фальторы - благоуханьем
  Луга цветущего; Духи Лиурны -
  Дивного мира, Где льются безбурно
  Души младенческих рек", -
  
  здесь, скорее всего недосказанность....
  Об умерших не сказано...
  автор не услышал?
  или не захотел?
  
  Ну и пусть звучит как-то хмуренько, но ведь людям-то не дано знать, с чем именно связан мир стихиалей. Скорее всего он по-се-ре-ди-не
  живущих ныне и живущих до нас.
  Испугаешься сейчас, наверное, как и испугалась, когда прочитала Рильке "По одной подруге реквием".
  Прочти. А почему испугалась, я тебе потом объясню.
  
  
  ПО ОДНОЙ ПОДРУГЕ РЕКВИЕМ
  
  
  Я чту умерших и всегда, где мог,
  давал им волю и дивился их
  уживчивости в мертвых, вопреки
  дурной молве. Лишь ты, ты рвешься вспять.
  Ты льнешь ко мне, ты вертишься кругом
  и норовишь за что-нибудь задеть,
  чтоб выдать свой приход. Не отнимай,
  что я обрел с трудом. Я прав. Кой прок
  в тоске о том, что трогало? Оно
  претворено тобой; его здесь нет.
  Мы всё, как свет, отбрасываем внутрь
  из бытия, когда мы познаем.
  
  Я думал, ты зрелей. Я поражен,
  что это бродишь ты, отдавши жизнь
  на большее, чем женщине дано.
  Что нас сразил испугом твой конец,
  и оглушил, и, прерывая, лег
  зияньем меж текущим и былым, -
  так это наше дело. Эту часть
  наладим мы. Но то, что ты сама
  перепугалась и еще сейчас
  в испуге, где испуг утратил смысл,
  что ты теряешь вечности кусок
  на вылазки сюда, мой друг, где все -
  в зачатке; что впервые пред лицом
  вселенной, растерявшись, ты не вдруг
  вникаешь в новость бесконечных свойств,
  как тут во все; что из таких кругов
  тяжелый гнет каких-то беспокойств
  тебя магнитом стаскивает вниз
  к отсчитанным часам: вот что, как вор,
  меня нежданно будит по ночам.
  Добро бы мысль, что ты благоволишь
  к нам жаловать от милости избытка
  и до того уверена в себе,
  что, как ребенок, бродишь, не чураясь
  опасных мест, где могут сделать вред.
  Но нет. Ты просишь. Это так ужасно,
  что, как пила, вонзается мне в кость.
  Упрек, которым, ночью мне привидясь,
  ты шаг за шагом стала бы, грозя,
  теснить меня из легких в глубь брюшины,
  отсюда - в сердца крайнюю нору, -
  упрек подобный не был бы жесточе
  такой мольбы. О чем же просишь ты?
  
  Скажи, не съездить мне куда? Быть может,
  ты что забыла где и эта вещь
  тоскует по тебе? Не край ли это,
  тобой не посещенный, но всю жизнь
  родной тебе, как чувств твоих двойчатка?
  Я похожу по рекам, расспрошу
  о старине, пойду водить беседы
  с хозяйками у притолок дверных
  и перейму, как те детей сзывают.
  Я подгляжу, как там земную даль
  облапливают в поле за работой,
  и к властелину края на прием
  найду пути. Я подкуплю дарами
  священников, чтобы меня ввели
  в глухой тайник с заветною святыней,
  и удалились, и замкнули храм.
  А вслед за тем, уже немало зная,
  я вволю присмотрюсь к зверям, и часть
  повадок их врастет в мои суставы.
  Я погощу в зрачках у них и прочь
  отпущен буду, сонно, без сужденья.
  Я попрошу садовников назвать
  сорта цветов и затвержу названья,
  чтобы в осколках собственных имен
  увезть осадок их благоуханья,
  и фруктов накуплю, в которых край
  еще раз оживает весь до неба.
  
  К тому же в них ты знала толк, в плодах.
  Перед собой их разложив по чашкам,
  ты взвешивала красками их груз.
  Так ты смотрела на детей и женщин,
  любуясь, как в плодах, наливом их
  наличья. Так же точно ты смотрела
  и на себя, как полуголый плод,
  вся в зеркало уйдя по созерцанье,
  оно ж по росту не влезало внутрь,
  и, сторонясь, оно не говорило
  о видимом - я семь, но: это есть.
  И так нелюбопытно было это
  воззренье, что не жаждало тебя:
  так чуждо было зависти, так свято.
  
  Таким бы я хотел сберечь твой образ
  в глуби зеркальной, прочь ото всего.
  Зачем же ты приходишь по-другому?
  Зачем клевещешь на себя? Зачем
  внушить мне хочешь, что в янтарных бусах
  на шее у тебя остался след
  той тяжести, которой не бывает
  в потустороннем отдыхе картин?
  Зачем осанке придаешь обличье
  печального предвестья? Что тебя
  неволит толковать свое сложенье,
  как линии руки, так что и мне
  нельзя глядеть, не думая о роке?
  
  Приблизься к свечке. Мне не страшен вид
  покойников. Когда они приходят,
  то вправе притязать на уголок
  у нас в глазах, как прочие предметы.
  
  Поди сюда. Побудем миг в тиши.
  Взгляни на розу над моим бюваром.
  Скажи, не так же ль робко рыщет свет
  вокруг нее, как вкруг тебя? Ей тоже
  не место здесь. Не смешанной со мной
  внизу в саду ей лучше б оставаться
  или пройти. Теперь же вот как длит
  она часы. Что ей мое сознанье?
  
  Не содрогнись, коль мысль во мне блеснет.
  Понять - мой долг, хотя б он жизни стоил.
  Так создан я. Не бойся; дай понять,
  зачем ты здесь. Я ослеплен. Я понял.
  Я, как слепой, держу твою судьбу
  в руках и горю имени не знаю.
  Оплачем же, что кто-то взял тебя
  из зеркала. Умеешь ли ты плакать?
  Не можешь. Знаю. Крепость слез давно
  ты превратила в крепость наблюдений
  и шла к тому, чтоб всякий сок в себе
  преобразить в слепое равновесье
  кружащего столбами бытия.
  Как вдруг почти у цели некий случай
  рванул тебя с передовых путей
  обратно в мир, где соки вожделеют.
  Рванул не всю, сперва урвал кусок,
  когда ж он вспух и вырос в вероятье,
  то ты себе понадобилась вся
  и принялась, как за разбор постройки,
  за кропотливый снос своих надежд,
  и срыла грунт и подняла из теплой
  подпочвы сердца семена в ростках,
  где смерть твоя готовилась ко всходу,
  особенная и своя, как жизнь.
  Ты стала грызть их. Сладость этих зерен
  вязала губы и была нова, -
  не разумелась, не входила в виды
  той сладости, что мысль твоя несла.
  
  Потужим же. Как нехотя рассталась
  с своим раздольем кровь твоя, когда
  ты вдруг отозвала ее обратно.
  Как страшно было ей очнуться вновь
  за малым кругом тела; как, не веря
  своим глазам, вошла она в послед
  и тут замялась, утомясь с дороги.
  Ты ж силой стала гнать ее вперед,
  как к жертвеннику тащат скот убойный,
  сердясь, что та не рада очагу,
  и преуспела: радуясь и ластясь,
  она сдалась. Привыкнувши к другим
  мерилам, ты почла, что эта сделка
  ненадолго, забыв, что уж и ты
  во времени, а время ненасытно,
  и с ним тоска и канитель, и с ним
  возня, как с ходом затяжной болезни.
  
  Как мало ты жила, когда сравнишь
  с годами те часы, что ты сидела,
  клоня, как ветку, будущность свою
  к зародышу в утробе, - ко вторично
  начавшейся судьбе. О труд сверх сил!
  О горькая работа! Дни за днями
  вставала ты, чуть ноги волоча,
  и, сев за стан, живой челнок гоняла
  наперекор основе. И при всем
  о празднестве еще мечтала. Ибо,
  как дело было сделано, тебе
  награды стало жаждаться, как детям
  в возместку за противное питье,
  что в пользу им. Так ты и рассчиталась
  с собою; потому что от других
  ты слишком далека была и ныне,
  как раньше, и никто б не мог сказать,
  чем можно наградить тебя по вкусу.
  Ты ж знала. Пред кроватью в дни родин
  стояло зеркало и отражало
  предметы. Явность их была тобой,
  все ж прочее - самообманом; милым
  самообманом женщины, легко
  до украшений падкой и шиньонов.
  
  Так ты и умерла, как в старину
  кончались женщины, по старой моде,
  в жилом тепле, испытанным концом
  родильницы, что хочет и не может
  сомкнуться, потому что темнота,
  рожденная в довес к младенцу, входит,
  теснит, торопит и сбирает в путь.
  
  Не следовало плакальщиц, однако б,
  набрать по найму - мастериц вопить,
  за плату? Можно мздой не поскупиться,
  и бабы выли б, глоток не щадя.
  Обрядов нам! У нас нужда в обрядах.
  Все гибнет, все исходит в болтовне.
  И, мертвая, еще должна ты бегать
  за жалобой задолженной ко мне!
  Ты слышишь ли, я жалуюсь. Свой голос
  я бросил бы, как плат, во всю длину
  твоих останков, и кромсал, покамест
  не измочалил, и мои слова,
  как оборванцы, зябли бы, слоняясь,
  в отрепьях этих, если б все свелось
  лишь к жалобам. Но нет, я обвиняю.
  И не того, отдельного, кто вспять
  повел тебя (его не доискаться,
  и он, как все), - я обвиняю всех,
  всех разом обвиняю в нем: в мужчине.
  
  И пусть бы даль младенчества тогда
  мне вспомнилась, былую детскость детства
  уликой озаряя, - не хочу
  про это ведать. Ангела, не глядя,
  слеплю я из нее и зашвырну
  в передний ряд орущих серафимов,
  напоминаньем рвущихся к творцу.
  
  Затем, что мука эта стала слишком
  невмочь. Уже давно несносна ложь
  любви, что, зиждясь на седой привычке,
  зовется правом и срамит права.
  Кто вправе обладать из нас? Как может
  владеться то, что и само себя
  лишь на мгновенье ловит и, ликуя,
  бросает в воздух, точно детский мяч?
  Как флагману не привязать победы
  к форштевню судна, если в существе
  богини есть таинственная легкость
  и рвет невольно в море, так и мы
  не властны кликать женщину, коль скоро,
  не видя нас, она уходит прочь
  по жерди жизни, чудом невредима;
  неравно, что самих нас манит зло.
  
  Ведь вот он, грех, коль есть какой на свете:
  не умножать чужой свободы всей
  своей свободой. Вся любви премудрость -
  давать друг другу волю. А держать
  не трудно, и дается без ученья.
  
  Ты тут еще? В каком ты месте? Ах,
  как это все жило в тебе, как много
  умела ты, когда угасла, вся
  раскрывшись, как заря. Терпеть - дар женщин.
  Любить же - значит жить наедине.
  Порой еще художники провидят:
  в преображенье долг и смысл любви.
  Здесь ты была сильна, и даже слава
  теперь бессильна это исказить.
  Ты так ее чуждалась. Ты старалась
  прожить в тени. Ты вобрала в себя
  свою красу, как серым утром будней
  спускают флаг, и только и жила
  что мыслью о труде, который все же
  не завершен; увы, - не завершен.
  
  Но если ты все тут еще, и где-то
  в потемках этих место есть, где дух
  твой зыблется на плоских волнах звука,
  которые мой голос катит в ночь
  из комнаты, то слушай: помоги мне.
  Ты видишь, как, не уследя когда,
  мы падаем с своих высот во что-то,
  чего и в мыслях не держали, где
  запутываемся, как в сновиденье,
  и засыпаем вечным сном. Никто
  не просыпался. С каждым подымавшим
  кровь сердца своего в надежный труд
  случалось, что она по перекачке
  срывалась вниз нестоящей струей.
  Есть между жизнью и большой работой
  старинная какая-то вражда.
  Так вот: найти ее и дать ей имя
  и помоги мне. Не ходи назад.
  Будь между мертвых. Мертвые не праздны
  И помощь дай, не отвлекаясь; так,
  как самое далекое порою
  мне помощь подает. Во мне самом.
  
  
  Моя Олька, уже даже пожалевшая, что затеяла свой допрос, станет шумно сопеть и отводить глаза, но я привыкла к ее молчанию, когда тебе не задают лишних вопросов, это даже успокаивает.
  
  - По поводу стихотворения комментариев, Оль, нет. Наверное, все потрясающее не нуждается в словах. Меня совпадения удивляют больше. Знаешь, ведь после того, как прочитала, у Ленуськи моей зависали мы на даче. И все бы прекрасно и все бы хорошо, если бы не... Если бы на речку нас не понесло. Это какой-то кошмар! Знаешь, в ней пошевелиться было страшно, даже казалось, что под каждым невинным лопухом распухшая рука утонувшего человека. Ни чем не могла объяснить себе эти вот бессмысленные, обессилевшие руки... И в саду, и в домике шуршанием по стеклу и везде тянулась такая беспомощность... Что пришлось просто напиться, что как ты понимаешь вовсе не помогло.
  - Ну, зачем же так вот впечатляться чьми-то стихами, Свет. Да ерунда ведь это!
  - Угу. Кроме чисел, Оль. На даче мы были 6-7 августа, а на следующий день узнали о наводнении (кажется, в Дели, я уже с расстройства и не скажу точно), там утонуло более тысячи человек и миллионы остались без жилья. Жжжуть...
  Но даже не это шокирует, Оль. Вот, скажи, если допустить мысль о том, что человек может предчувствовать пока непонятным ему способом, вот такие катастрофы,
  то могут ли люди оказывать какое-то воздействие на природу, чтобы их избежать?
  - Как эзотерик тебе отвечу, что в принципе, да. О связи психической энергии и стихиалей природы еще Елена Рерих писала и, кстати, советовала вести дневник наблюдений каждому, кто серьезно интересуется такими вот вопросами.
  - Мои мысли читаешь? - улыбнусь невольно. Вот я тебе сейчас даже зачитаю:
  Каждый, во всякое время, может задать себе благую задачу накоплять качества психической энергии - это будет работою для познавания Надземного. .....
  Каждый может начать днечник записей о предчувствиях, об ощущениях в связи с событиями и всех необычных явлений. Ошибки неизбежны, но не огорчайтесь, мы сами накопляли такие наблюдения среди тяжких условий, ибо кооперация токов трудно уловима. Даже познание своих ошибок принесет прозрение (Агни Йога, том 5, 684).
  - Ну вот и веди такой дневник.
  - Ага. Это я-то. Мерсис. Знаешь, чего-то желание, как возникло, так сразу и пропало.
  - Выкладывай.
  - Вот только после таких глобальных мыслей о спасении человечества, решила завести дневник наблюдений, как выпал очередной не скучный денек. Поругались мы с одной из моих подружек (покосившись на Ольку.... имя умолчу), по поводу голода в блокадном Ленинграде. Да так поругались, что прям - все, и - навсегда. А повод, ужасно невежественный, ну не правильный повод: о каннибализме, т.е., на что готова пойти женщина, когда у нее на глазах умирает собственный ребенок. Ясное дело, спор ужасный, что я говорила, итак догадаться можешь, а ... дальше..... не хочу, вспоминать. Дуры одним словом. И что ты думаешь? Каким боком тут мне вылез мой дневник глобальных наблюдений? Ну, прямо хоть стой, хоть упади! Именно в эти часы нашего спора над Питером был не просто дождь, а сумасшедшая гроза, не малая часть населения осталась без света. А по эзотерике, как ты помнишь, большая гроза - признак невежества.
  Оль, нет, ну, Оль, я же не сумасшедшая, чтобы завести в свой дневник такие вот совпадения. Хотя, во всем есть своя доля истины. Если воспринять наше невежество, как естественную реакцию на скопление еще непонятного нам в атмосфере, то вроде мы, как котятки слепые это самое "ТО" и повторяем. А вот как бы научиться его не повторять, а изменять в позитивную сторону?
  Ведь это возможно и даже более того, думаю, что именно этого само небо давно и ждет от нас:
  "Даю людям нескончаемый поток чуќдес, но они не распознают их.
  Даю новые звезды, но свет их не изменяет человеческое мышление. Погружаю в глубину вод целые страны, но молчит сознание человеческое.
  Возношу горы и Учения Истины, но даже головы людей не обращаются к зову.
  Посылаю войны и мор, но даже ужас не заставляет людей помыслить. Посылаю радость знания, но люди делают из священной трапезы похлебку.
  Нет у Меня знаков, чтобы отвратить человечество от гибели!"
  (А.Й. Криптограммы Востока).
  
  - Да, Светуль, загрузила ты меня.
  Интересные аналогии проводишь. Неожиданно.
  - Оль, да ну и пусть неожиданно. Все то, чего люди еще не знают, оно и не может быть гарантированно ожидаемым. Но, согласись, что Питер - город грустных и хмурых дождей?
  Понимаю, что много таких городов. Но Петербург - город особенный, богом меченный, стоящий на костях. Образно говоря, храм поэзии серебряного века и музыки русского рока наших дней.
  
   А дальше, мы обе загрустим, без изъяснений... То ли от предчувствия грозы, то ли от того, что читать станем, почти такое же, как Питер... грустное, призывное... непонятное, между невежеством и волшебной радугой.
  
  
   Серебряный вестник
  Под деревом Акбар имел видение. Серебряный вестник неожиданно предќстал и сказал: "Вот видишь Меня в первый и в последний раз, будто Меня не бывало. Будешь строить Царство и в нем Храм будущий. И как Владыка пройдешь поле жизни, неся в духе Храм будущий.
  Поистине, долго ты пребывал на пути с Господом. Нужно окончить земќную пяту. И голоса Моего не услышишь, и Света Моего не увидишь, и гоќтовность сохранишь идти путем Божеским.
  Но когда придет час открыть следующие Врата, то жена твоя, данная Господом, услышит стук Мой и скажет: "Он у ворот". Ты же увидишь Меня, лишь перейдя черту.
  Ты же будь земной царь и землевладелец потом. Ты же, кончая путь, обойди поле сада твоего. Каждый, уходя, не оставит крохи на столе пиќра. Обойди все тропинки засохшие и помни, чем ближе, тем дальше.
  Сначала в грозе, потом в вихре, потом в молчании". И потом Вестник загорелся серебром и листья дерева стали прозрачными и радужными. И после затрепетал воздух, и все пришло в обычный вид.
   (Криптограммы Востока).
  Черта необходимости
  Отчего началось различия между Буддою и Девадатою?
  Девадата спросил: "С чего начинать каждое действие?" Благословенный отвечал: "С самого необходимого, ибо каждое мгнове-
  ние имеет свою необходимость, и это называется справедливостью дейсќтвия.
  Давадата настаивал: "Как возникает очевидность необходимости?" Благословенный отвечал: "Нить необходимости проходит через все
  миры. Но понявший ее останется в опасном ущелье и не защищенном от каќмней".
  Так не мог Девадата отличить черту необходимости, и эта тьма заслоќнила путь ему.
  Ps.
  Девадата - двоюродный брат Будды. Согласно преданию, приняв будќдизм, стал враждовать с Буддой, требовал реформации учения, покушался на жизнь вероучителя и пытался вызвать раскол среди его последоватеќлей.
  
  Дар Тьмы
  Дух Тьмы мыслил: "Как еще крепче привязать человечество к земле? Пусть будут сохранены обычаи и привычки. Ничто так не прикрепляет чеќловечество к обычным обликам.
  Но это средство годно лишь для множества, гораздо опаснее одиночесќтво. В нем просветляется сознание и созидаются новые построения.
  Нужно ограничить часы одиночества. Не следует людям оставаться одќним. Снабжу их отражением и пусть привыкают к своему облику". Слуги Тьмы принесли людям зеркало.
  - Оль, перечитай о зеркале. Знаешь, тет Любу вспомнила.
  Она ведь не видела себя в зеркале. Часов за 6-7 до смерти она попросила его, не знаю, зачем, а потом у всех, кто стоял рядом волосы дыбом встали.
  - Юля, Юлечка, где я? - так она дочери своей шептала: Меня нет, почему меня нет в зеркале? - и это говорил человек, который держал зеркало за ручку и вертел его под разными углами прямо перед своим лицом. Вот тебе и еще одно доказательство, что человек уходит в Царствие Небесное к Богу, а не к дьяволу.
  Если честно, Оль, мне никогда не была понятна методика в психологии, зеркальная суть которой: посмотри на врагов своих и друзей, а после сделай список их личных качеств, потом осознай, что они - твои. Ну, все отскакивает, как от стены. Наверное, это потому, что работая с такими вот списками мы включаем, прежде всего свой земной ум, а он, как известно, ведет в тупики. Другое дело, если ты невольно отражаешь ту родственность душ, которая внутри, но здесь уже и не нужны никакие методики, либо это получается, либо - нет.
  - Свет, а что ты скажешь, если вот та самая душа, родная тебе каждой своею стрункою, однажды возьмет и - предаст. ( Ты только прости, прости... заранее, если я это.... как его.... не месту...)
  Вздохну шумно..... Да уж.... "онемение в крике чаек" проглочу и все-таки отвечу, хотя и не своими словами:
  "Нить серебряная - символ сияющей связи и доверия. Можно довести представления о связи до такой ясности, что нить будет как бы ощутима... Уже говорил, как жалобно звучат навсегда порванные струны. Истинно, даже в чаду самого ужасного одержания слышны стенания разорванных струн... Предатели рвут самые священные нити. Потому предательство есть худший проступок против Мира Огненного. Что может быть позорнее?" (А.Й., т.3, 505)
  Предавший однажды
  предаст, и не раз
  как это весело вспомнить.
  О, боже мой
  да при всех, напоказ
  посмеет святое
  угробить.
  Да что же так весело мне,
  не пойму!
  Предавший - предаст,
  остальное
  здесь важно?
  И нет
  ни-че-го
  стихнет азбучный глас,
  ведущий по новым мирам
  не бумажным,
  и тень не останется
  лишь передаст
  как символ
  идущим за нами:
  нельзя убивать
  в жажде склеенных фраз
  чистоту
  настоящих желаний.
  
  - Значит, нет им прощения, лишь символ?
  - Оль, нет ничего позорнее не просто предательства, а именно предательства любви женщины. Ведь что такое любящая Она? Это нега, это беспомощность, это сама мать природа.
  А природа мстит за поруганное. Если бы мужчины хоть раз научились оглядываться на обиженных ими женщин и соотносить с изменениями с своей дальнейшей жизни, думаю призадумались, чего стоят такие шутки. Ведь в каждой женщине дремлет богиня, и в тебе и во мне и в других, позор тем, кто к святому через маски и ложь тянется.
  "Урусвати не терпит ложь. Лишь малейшая часть человечества борется против лжи. Одни противоборствуют во имя нравственности, другbе уже понимают космический вред лжи. Действительно, если мысль и слово живут в пространстве и на безмерных расстояних излучают вибрации, то сколько мрачных, лживых измышлений появляются и отравляют планету" (А.Й, т. 5, 942).
  Знаешь, еще что скажу. Отчего-то мне в глубине души жаль таких мужчин. И с высока смотреть не хочется, и на равных - смешно, видятся, ей богу, как глупые дети.
  Так, все, стоп.
  На этом и остановимся сегодня, а то меня, чувствую в мифы понесет.
  - Это же здорово, скажи.
  - Да не хочется, Оль. Хотя, если, что и можно тут назвать словом "здорово", как это то, что примером для других женщин послужила невольно. Знаешь миф об Изиде, которая очень хотела Осириса собрать, чтобы жизнь ему вернуть. Собрала, если ты в курсе все, кроме мужского достоинства. Вот пусть великие мужи задумаются, что именно для них хранят тайны пирамид. О чем Изида кричала?
  Ну все, Оль, стоп, не хочу я дальше писать!!!
  Каждая женщина хранительница тайн. Вот и цени себя.
  Достойный мужчина обязательно найдется.
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"