С утра Управляющий по плану разбирал и чистил вторую горелку.
Дело было сложное, но привычное, и в какую-то минуту он вдруг словно отделился от своих замасленных рук, и как бы над ремонтом этим воспарил... и забился, заколотился в воздухе - не сам, конечно, только сердце зашлось.
До того все это было странно.
Уютно. Знакомо. Удобно и безопасно.
И совершенно не понятно, откуда и почему.
Я...этому учился? - и ответ приходил откуда-то не из памяти, да и разве это ответ: "не помню...". Я умею? Я знаю? Отчего? Откуда? Я - кто?
Страшный вопрос.
Я - кто такой?
Управляющий?
Пятерней провел по щеке - испачкался сажей. Положил на верстак щетку, разогнул спину. Управляющий, это здесь, сейчас, отсюда и дальше... а до этого?
От таких мыслей щемило под ложечкой. А с чего оно все началось - с соседа ведь, который вскочил за забором вместе со своим хутором, как прыщ на ровном месте. Внедрился со своим пивом, чудами-юдами и ухмылочкой - ах, чтоб ему не сиделось и не спалось!!!!
Он хлопнул дверью мастерской, нарочно грохотал ботинками по стальной просечке ступеней, поднимаясь на крышу. Дела у него там не было никакого, но - лишь бы в четырех стенах не оставаться. И за забором не сидеть. Тесно вдруг стало Управляющему в его обжитом уголке.
Обступили его эти двое - улыбчивый сосед и злая дева стриженая - да так стиснули - не вздохнуть.
Потому что не отсюда. Другие. Другая жизнь.
На крыше тоже было тесно. Белесое оловянное небо, маревный горизонт. Горячий ветер трепал куртку, сушил глаза. Мне же было так хорошо, зло думал Управляющий, удобно мне было, зачем они вообще явились? Марк - тот смотрит так, будто я не совсем живой... а дева злая - та наоборот, той место, что ли, неживым казалось...
И в досаде стучал Управляющий несомненно живым кулаком по несомненно настоящему бетону перекрытия, все вокруг было настоящее, и он сам был живой - и не верил ни себе, ни месту.
Вот так. Вот так. Кто-то из них прав, думал он, изнывая от непонятного страха. Кто-то из них. Потому что я не помню себя другим. И имени своего я не знаю.
Если бы я был болен, думал он, расстегивая кнопки на вороте, если б я был болен и поэтому ничего не помнил - я бы работать не мог. Я бы не мог таким ровным почерком писать в тех тетрадях, ведь это мой почерк, я знаю.
А если бы я был... наказан (за что - а, за что-нибудь, не важно), я бы - да, я бы мог ничего не помнить... наверное... и это было бы очень похоже... но тогда бы я выйти не мог отсюда.
А я выходил, сказал он себе.
Я выходил.
Я к Марку ходил. И ничего.
И тут же сам себе возразил - подумаешь, к Марку. Оттуда и трубу-то видно.
Я вот никогда не ездил в город. Целый год тут - на месте.
Управляющий вскочил и даже на цыпочки приподнялся, снова пытаясь высмотреть в желтоватом тумане те города, о которых упоминал Марк. Но более-менее отчетливо видел, конечно, только помойку.
А ведь это мысль, пожалуй.
Там ведь наверняка есть другие люди. Не те, к которым он привык так, что они для него не больше, чем приложение к графику работ. И это ведь недалеко... но все же дальше, чем до Маркова хутора.
От этой мысли Управляющий приободрился. Это была живая мысль, азартная. Я выйду за ворота, подумал он, сяду в кабину - и вот тогда посмотрим, что и как. Он застегивал ворот - дышать стало легче, и пальцы наткнулись на то, что целый год он носил на шее, даже не замечая.
Прямо сейчас и проверю, прямо сейчас... И медленно, затаив дыхание, потянул через голову шнурок.
Звенела тишина. Ох, как громко! Чтобы выключить ее, пришлось с усилием разжать зубы, дышать носом. Тогда только сверлящий гул в ушах стих, и Управляющий посмотрел на то, что свешивалось с ладони на потертом замшевом шнурке.
Никакая это была не секретная привязь, а просто украшение - пятипалая лапка или рука, вырезанная из темного металла. Просто оберег, а никакой не сторож ему, как не были сторожами эти стены, машины, и пустоши, и помойка.
- Просто я дал слово, - прошептал он, - дал слово быть здесь, поклялся водой и огнем. Но могу уехать отсюда. Когда захочу. Я живой. Я...
Я только имени своего - не помню.
Он положил оберег в карман и медленно спустился в мастерскую. Поставил чайник, раскрыл журнал ППР, синим маркером перечеркнул завтрашнее расписание и вывел под ним аккуратно: ЭКСКУРСИЯ.
***
Игорь вытаращился, отвесил небритую челюсть:
- Ты чё, Управляющий?
- Подвинься. Возишь тут всякую гадость.
- Эт" мой тормозок. А пассажиров же нельзя.
- А я не пассажир. Я по службе, - и влез с подножки в кабину. Замасленную сумку с "тормозком" аккуратно положил перед собой. Водитель хмыкнул, но и только - дал газ, поехали. И тут же запел "Аве Мария". Слух-то у Игоря был, а вот голосом Бог обидел. Управляющий страдал молча. Водитель допел, и главное было - не дать ему завести ещё какой-нибудь "Славен Господь" на черный голос с переливами:
- Игорь. Вопрос есть.
- Ага.
- Ты... где живешь?
Игорь удивился.
- В смысле?
- В смысле. В городе, на хуторе, где твой дом? На работу откуда ездишь?
- И ночуешь на свалке? И с ночной смены, что, тоже никуда не идешь?
- И что это ты, Управляющий, такой едкий сегодня, что твой электролит прям... Зачем тебе мой адрес, в гости, что ли, собрался?
- Нет. Просто... нужно. Сосед у меня тут объявился, знаешь?
- Ну... так... не то, чтобы знаю... лесочек видел, да.
- Ну вот, он говорит, что там... за свалкой, города - Мельба, Лигольд...
- Врет. Нету таких городов.
- А какие... есть?
- Ну... Железный ключ есть, Котлы, Солевое, там, подальше - Горлойск. Я вот в Горлойске живу, улица Колосниковая, дом пятнадцать, это самое. Врет твой сосед, как сивый мерин, не может быть таких городов, как он говорит, а мельба - это яблоко такое, у меня на даче растет... Да ты не смотри так, Управляющий, приехали мы. Чего тебе на свалке-то надо?
- Ну и ладно, управа у них вон там. Я тебя ждать-то не буду, за сорок минут не обернешься - жди следующего рейса.
Управляющий кивнул и отвернулся. Грузовик заворчал и медленно втянулся в арку проходной. Красная коробка кузова мелькнула слева, звук мотора отдалился и почти затих. Управляющий остался один у входа. Мотнул головой, будто муху отгонял, вошел под шлагбаум и двинулся направо. Охранник на КПП даже не пошевелился - дремал по жаре.
Пахло здесь, конечно, сильно. Но дышать можно, ничего. Управляющий не чувствовал отвращения. Любопытство разыгралось, и он думал, что не зря, нет, не зря выбрался сюда. За проходной во все стороны расходились аккуратные дорожки, а вдоль них - ровные, выше человеческого роста, пестрые отвалы.
Он дошёл до перекрёстка. В землю по правую руку там был воткнут прут, к нему проволокой прикручена картонка с надписью от руки: "Нумер восим бц". Слева куча называлась "Нумер пидисят юта". "Номер восемь, вас не спросим", - проворчал Управляющий, свернул налево и встал, оглядывая однородное пространство траншей, ровных куч, каких-то строений, смутно различимых в испарениях. На отвалах там и сям усердно трудились ярко-желтые экскаваторы - водителей отсюда было не разглядеть, и казалось, что они копошатся сами по себе. Ещё дальше налево горбом вставала эстакада, под ней ожидали погрузки мусоровозы. Красный игорев "Бореалис" тоже болтался где-то там, а так машины были самые разные - от могучих "Альтфатеров" до обыкновенных полуторок, и Управляющему пришло в голову, что не одного его "Кевина" ведь кормят отсюда... Так что же это выходит? Нет, не зловещее и не вражеское это место... а почти такое же, как его котельная - вон, как всё с толком организованно. И ему захотелось дойти туда, до траншей и экскаваторов, увидеть людей - ведь должны же там быть люди, такие же, как он сам, - посмотреть им в глаза, поверить, убедиться. Здесь-то никого не видать, хотя... Шевеление поймал краем глаза - по обрезу холма справа, утопая в самых неожиданных ошмётках, метнулся кто-то человекоподобный. Управляющий увидел только длинные, реющие над плечом усы. Посыпалась, застучала о каску какая-то мелочь. Управляющий прыгнул с места чуть не на метр вперёд - там, где он стоял только что, высились горкой кнопочки. От компьютерной клавиатуры. А иные, видимо, от пишущих машинок - с рычагами. Мда. Получить литерой в глаз было бы совсем не здорово. Управляющий пожал плечами, подобрал кнопочку со странным знаком "Ǽ", сунул в карман.
И зашагал быстро, как привык, но никак не мог выйти туда, куда ему хотелось - на площадку, где стояли какие-то ещё хитроумные машины. Проходы между штабелями уводили почему-то всё время направо, те, что вели налево, были перекрыты бетонными стенками. Да и в проходах стало как-то всё не так, не по-прежнему. Управляющий перешагивал через стопки картона, через подобранные довольно аккуратно по толщине доски, досточки и дощечечки. За очередным поворотом были сложены бухты проволоки - разных цветов и толщины, а за ними снова громоздились пёстрые отвалы. "Ишь, раскинулась широко", - пробормотал Управляющий, останавливаясь, чтобы перевести дух.
Он был совсем в другом месте.
Он понял это сразу, как только остановился. Он был там же, на свалке. Но место было - совсем другое. Наверху - белёсое мутное небо, Солнце не пойми где. Справа, слева - чуть не в его рост рябые мусорные стены. Завели, значит. Всё вправо и вправо. Лабиринт. Ну, хорошо. Он снова зашагал. Впереди что-то мельтешило, цепляло глаз. Что-то маячило и трепыхалось в воздухе. Монтажная лента - белая с красным, жёлтая - полицейское ограждение, там - обрывок рекламной фразы, там девичья нога, там мишки в цвету - куски, фестоны, цветные клочья колыхались еле-еле поперёк прохода, глубокого, как траншея. Связки пустых пластиковых бутылок - мутно-белых, синеватых, рыжих - красовались на ржавых арматурных прутьях, воткнутых в утоптанную глину, пеструю, как дурацкая обёртка... Управляющий такого никак не ожидал увидеть. А внутри словно компасная стрелка целилась на близкий север - пришёл, куда нужно, вот сейчас и будет тебе просветление. Внезапное, причём.
Дальше идти было некуда.
Помоечные украшения отмечали конец пути. Мусорные стены впереди смыкались, оставляя невеликое отверстие - гостеприимно оскалившуюся дыру, самое потайное место. Вход, а не выход.
Хихихихи...
Управляющий оглянулся. Не всем туловищем обернулся, даже не повернул голову
- стрельнул взглядом.
Никого.
Пригнулся, раз уж вход такой - для карликов, что ли, - и вошел в тоннель.
Кхе-кхе. Гм-гм. Эхх... Ох...
Управляющий как раз приложился головой о твёрдое - балку или выперший сверху камень - откуда только взялось, да и ладно... больно, если бы не каска - совсем бы худо пришлось... Потому и глаза зажмурил, и шипел от боли, но тихое покашливание, сопение, хихиканье - услыхал.
Оказалось - попал в пещеру. Сверху и снизу, и с боков - мусор, ставший твердью, остатки во всей красе, но Управляющий даже запаха не ощущал - такое было всё спрессованное, плотное. Бодрое такое - другого слова на ум не пришло. То тут, то там из стен торчали разнокалиберные электрические фонарики. Свет давали ржавый, небось, на остатках батареек, но было их много, а посреди места на деревянной упаковочной клети стоял почти что исправный галогенный светильник - только нижняя фара разбита. Управляющий подумал, что это бормочет радио, встроенное в хитрый аппарат.
И ошибся.
- Хихихи. Пришёл. Сам пришёл. Ну, подойди тогда.
Оно разговаривало! Оно... Клубок - не клубок, карлик-колобок, неведома зверушка... В глазах рябило, да и воздух, видно, не был так уж безвреден. Управляющий мигал, щурился, но одно с другим не складывалось - говорящий мусорный ком, свалочный дух, безглазый и безгубый, ни рук, ни ног, только шепелявый шепоток да мельтешение.
- Ты ещё что такое?
- Или что, или кто, - оно выговаривало "што", "хто", и всё колыхалось, будто манило, будто притоптывало на месте от радости - надо же, какой гость сам пожаловал, не зван, не гадан. - Бомжовая Матка мы. Не слыхал?
Не слыхал, конечно. Управляющий - умница и умелец, в плечах - косая сажень, голубая пластиковая каска, синий комбинезон, до горла застёгнутый, ненужная снулая рация на поясе, - стоял, в три погибели согнувшись, в тесной пещерке, в самом нутре помойки, и о Бомжовой Матке до сих пор не знать, ни слышать ему не приходилось. А теперь вот он на неё глядел - и разглядеть никак толком не мог, да и стоило ли?
У неё и разговор был мусорный - звуки будто рваные, слова вроде бы все знакомые, а вместе получалась какая-то ерунда. Управляющий даже оглянулся - может, и вправду, сесть - неловко так, скрюченному. Но - некуда. Разве что на старое сиденье от автобуса, но уж больно промаслено, да и гвоздь какой-то из него торчит...
- Ну, что, братец? Ножку за ножку... Топ-топ... В кои-то денёчки дошел сестру повидать!
- Какую сестру? Какой я тебе братец? Что ты несёшь? Ты кто?
И вытянул руку - поймать, потрясти, как грушу. А оно не далось - только что приплясывало здесь, и вот уже откатилось, как мяч, и из угла опять цедит ядовитые слова:
- Бооольшой братец! Я кто! Ишь, как прям не знает...
И вдруг - словно со всех сторон разом, шепотком - громче крика:
- Бомжовая Матка это, смотри да слушай!
И везде, в тесной пещерке - куда ни кинь - вдруг нарисовалась какая-то чудь, такие же приземистые фигуры, ни лиц, ни голов как будто нету - человекоподобные, но не человечьи, зато у них торчали густые усы, блестели, как лысины, засаленные кепки, колосилась на них рванина и воняли они невероятно.
- Кыш! - закричал на них очумелый Управляющий, шагнул навстречу, заслоняясь ладонью от смрада, но они не расточились, и даже наоборот - выставили накрест через проход заточенные на концах прутья, какие-то грабельки, тяпочки, крюки.
И Бомжовая Матка тоже оказалась не мусорным комком - а карлицей на коротеньких кривых ногах, с пухлыми ладошками, с детски-старушечьим, должно быть - под грязью не видать - личиком, да ещё в тёмных очках. Просто была она вся обвешана тем, что, бывает, находят на свалке, пёстрым, сорочьим. На чёрных от коросты пальчиках - золотые потерянные колечки вперемежку с детской медной гнутой ерундой, тут стекляшки, там Сваровски - чьи-то слёзы, болтала она в воздухе разномастными, но ничуточки не ношеными пумовскими кроссовками, только обе - на левую ногу, к малого размера кожаной курточке пришиты и проволокой прикручены часы и часики, мужские и женские, и детские с Микки-Маусами и Дональд-Даками, в заплетённых косицами просмоленных волосах - не то ёлочные гирлянды, не то колокольчики, отовсюду свисает, мельтешит, и главное - глаз-то не видно. Подскочила вперевалочку к ящику, веером пальчики раскинула, посыпались тройки, семёрки и тузы - промасленные, безвыигрышные, из чипсовых пакетиков, запахло пальмовым маслом - до тошноты. Прилетел и стукнулся о пропечатанную чёрным доску надколотый стеклянный шар с башенным городом внутри, в снегу...
Подняться бы, уйти - да ноги не слушаются, голова не работает. Всё, пропал?
- А руцыньку дай сестроньке, золотой, - цыганским голосом завела Матка. - Руцю дай, всё скажу, что было, что будет, на чём сердце успокоится.
Управляющий, как во сне или в одури, протянул руку. В кулаке оказалась кнопка со странной буквой. Бомжовая Матка обрадовалась, захихикала, схватила кнопку, прилепила в лоб, между мутными чёрными пластмассовыми бельмами. Будто третий глаз у неё появился - с красной надписью Ǽ. И склонился этот глаз низко над белой ладонью Управляющего, и пошёл сканировать туда-сюда. И курносый приплюснутый нос страшной "сестрицы" тут же хлюпал. И крепкий, коричнево-чёрный, заточенный, как из ржавого железного прута коготь - тоже тут был, водил по линиям. Управляющий зажмурился. Он никогда не болел, больным себя не помнил, но теперь неприятно перебивалось и перестукивало сердце.
- Ай, да ты поглянь, шиди-риди, да! Ай, красота-то какая, ай, родной, заводной!
Что?
- А вот!
Будто нашла там своё лягушачье, мышиное золото - тычет когтем, подняла бельма, третьим глазом заглянула в самую темноту, в самый вопрос.
Линии, линии, в самом деле - что?
Короткая? И до половины ладони не дошла?
Эка невидаль. Засмеялся, поперхнулся.
Две?
Будто река в пустыне, так на картах обозначают - не хватило сил, ушла в песок, вот ещё есть, а тут уже нет, иссякла...
И двумя рубчиками ниже - двумя пределами - какими? Чего? - снова пробилась наружу, ровно поплыла к запястью...
Что ж это? Как читать? Одна и вторая... а между нет и нет - косая, неровная перекладина. До сих, выходит, жил. И от сих живу. Или буду жить... А вот здесь что? Что здесь? На этой косой линии?
Ай, дурак ты, Управляющий. Это просто складки на ладони, просто складки. Разве это жизнь?
А это разве - жизнь?
- От то-то же ж! - и растопырила Бомжовая Матка перед ним свои чёрные ладошки, на которых ничего не разглядеть было вообще, никаких линий. - А позолоти ж умелую, позолоти сестричке!
- Да что ты заладила - сестричка, братец! Какой я нежити брат?
- А кому ж ты тогда родной? Кто тебя голубит? Кто своим назовёт? На кого дни тратишь, золотенький ты мой? Кто у тебя с утра до ночи и на уме, и на языке, хиба ж другие кто?
Кто приголубит? Своим назовёт?
- Да уж не ты, ведьма, шутиха. С дороги! Ухожу, работа ждёт.
- Ай, работа, ай, забота, весь в трудах.. аки пчела... Много наработал, да?
- Сколько ни сделал - всё моё.
- А это всё - моё! - вскочила на стол, встала на четвереньки, затрясла задом и передом. - Моё-моё-моё!!! Наше-наше-наше!!! Таскать - не перетаскать, возить, не перевозить!
Управляющему стало смешно. Эка чем вздумала морочить.
- Ведьма ты глупая, - сказал, подымаясь с сиденья. - Думаешь, я не видел? Думаешь, не знаю? А свалку я всё-таки подвинул. И свет есть, и тепло.
Бомжовая Матка, запыхавшись, выставила голову между обтянутых ползунками кривых ножек.
- Ух ты, ух ты. Герой. Подвинул. Заводному - почему ж не подвинуть, да.
- Заводному?
- Ах-ах ах! Ха-ха! Заводному! Заведённому! На ладоньку -то посмотри, сомневаться не смей. Заведён, заведён, и мы завелись, и ты завёлся. Матушка у нас одна, великомогуча, скучать не любит. То нас вот заведёт, то тебя. А позолоти рученьку умелую, позолоти!
- Не дождёшься. Чтобы я тебе ещё ручки золотил! А ну, пошли вон, нежити!
- Нежити-выжити, заводи-выводи, - со смешком пропела Бомжовая Матка. - Ииииии.... Злой братец... жадина... Вот сам ты и пошёл вон! Вон! Вон!
Воон... Воон...
Большая белокрылая грузная птица тяжко плюхнулась с неба. С мутного жаркого неба помойки. Желтоглазая птица. Чайка. Не у моря. Не у воды. Помойник, а не поморник.
А больше - ни души. Ни живой, ни мусорной. Только он сам-один в тупике. Обвалилась почти спрессованная мусорная стена, надо идти назад.
Надо.
Идти.
Вот, значит, как.
Значит, рассказываешь, я твой? Детище твоё. Как вот эти кучи и чудь мусорная? Завели, вот и завёлся.
Врёшь.
Я живой, и живой по-другому. Как они - живой, не как ты.
Вот только...
Будто нехотя разжал кулаки. Нет, это правда, не морочила Матка... две их. Как две жизни. До и после. Где ж та, что сейчас? Неужели на этой, на косой, неверной перекладине, и, если не удержать...
Удержу, сказал сам себе, уже шагая назад, навстречу моткам, штабелям, надписям, выходу, дням и дням и дням...
- Поработаю ещё. Покуда. Посмотрим, кто тут живой... и как. И чем.
- Что? - Игорь даже напевать перестал; они катились по колее назад, к котельной, к голой глиняной площадке.
- Извини, это я сам себе.
Траву посею, подумал он, отгораживаясь от свалки воротами, выкрашенными в голубую краску. Траву посею, сад разобью - посмотрим тогда, кто тут живой и настоящий. Время покажет.