-- В пути я! Занемог! И все бежит, кружит мой сон! По выжженным полям!!!!
Это точно Сато. Он у нас любитель старинной поэзии. Прекрати орать, ну прекрати же. Но Сато не остановить. А поля вокруг действительно выжженные, и жарко невыносимо, и дышать тяжело.
И еще грохот этот. Мы вообще где? Бух-бух-бух-бух! Бух-бух-бух! И пахнет гарью, дымом, горячим железом. Завод какой-то, что ли?
"Полям! По-лям! По-лям!" -- кричит Сато, или это голос его отдается в каком-то гулком помещении.
А сверху, гудя, жужжа и клацая, надвигается что-то, и я слышу, что клацанье и жужжание - это, черт бы его разобрал, "Болеро", я его ненавижу, его адски тяжело делать, какая же это дурь Сато в голову пришла, я знаю, что это про завод, но чтобы прямо на завод нас притащить...
Потому что сверху - это металлургический ковш. Над ним зарево, пар, а я стою и не могу двинуться с места.
Ковш поворачивается, и розовая слепящая пена... прямо ко мне.. на меня..
(кричит, просыпается)
-- Ты кричишь...
-- Кошмар снился...
-- Вставай. Пойдем. Лучший способ избавиться от кошмаров - это работать.
А, ну да. Я же на сборах. А этот чувак - это... черт, имени не помню... Эрл? Айк? Короткое имя какое-то, очень смешное - не выговорить, как будто подавился. Кэп. В общем, это кэп, старший. И тут же я начинаю понимать, до чего у меня все болит. Болит левое колено. Ноет стопа, тоже левая - там трещина в плюсне, которая никак не заживает толком. Заживет она при таком режиме, конечно. Справа дает себя знать ахилл. Как я тогда испугался... как...
-- Ты что? Ну, пойдем.
С кэпом не спорят. Я сажусь, тру глаза, судорожно зеваю спросонок. Ночь на дворе... наверное - потому что темно и потому что я же спал... Спал и мне снилось...
Нет. Не хочу.
-- Сразу жесткие надевай, -- Айк подсовывает ногой мои туфли.
Обуваюсь, встаю, охаю.
-- Да ну, ругайся, -- говорит Айк. - У нас можно.
Я ругаюсь. Я матерюсь, как сапожник, пока мы пробираемся с ним в потемках -- почему тут так темно? Мы вообще куда с ребятами собирались ехать? Сюда, что ли?
-- Стой. Тут замок. У тебя должна быть карточка.
Я сую руку в карман куртки. Там нет карточки. Разве что картонка. Квадратная картонка - бирдекель, под пиво. Из "Стоптанного каблука", с двумя танцорами на обороте. Ну да. В "Каблуке" мы все и сидели, потому что новости были хорошие, и мы все туда пошли... Что же за новости? Про эти вот сборы, что ли? Д а нет, вроде же про "Непростые танцы" -- что нас туда берут, а сборы... Что же мы там пили такое, что у меня в голове такой кавардак? Свет вроде бы разгорается, и я вижу Айков профиль - острый нос, подбородок, красноватый огонек в глазах. У него в кулаке зажигалка. Скорее всего. У людей огонь ведь прямо из пальца не бывает...
-- Извини, хозяйство то еще. Ничего лишнего.
Он берет декель и сует его, словно электронную карточку, куда-то в сплошную темноту. Наверное, в замок. Проводит ею, как пропуском, и что-то открывается. У меня от холода зуб на зуб не попадает, и как я буду работать сейчас, у меня же мышцы просто каменные.
А из двери и вовсе тянет Арктикой.
Как из холодильника.
-- Иди, -- говорит Айк. - Ну, чего стоишь столбом?
Я на сцене с шести лет. Я видел всякие. Но такой - ни разу. То есть, собственно, я вообще ничего не вижу. Полы черные. Стены черные. Наверное. Потому что их не видно. Вижу только яркое красное пятно света - луч сверху, но прожектора тоже не видать. Только красное пятно на черном.
Айк выходит откуда-то сбоку - клац-клац-клац, на нем тоже жесткие туфли, и мне кажется, что подковки выбивают мелкие голубые искры, и за ним через черное к красному тянется дорожка - бело-голубая, серебряная.
А у меня ужасно кружится голова. Очень сильно. Никогда больше не буду пить ничего, кроме воды. Я боюсь высоты, а тут почему-то кажется, что под ногами пустота.
-- Воды тоже не будешь, -- говорит Айк (я что, вслух думаю???). - Вот народ пошел, ну, мы работаем или нет?
-- А.. а разминка же? А остальные где?
-- Остальные будут. Разминка... ну, вот тебе разминка. Сделаешь так, как я?
И достает откуда-то шарик. Ну, шарик такой, как для пинг-понга. На веревочке. И начинает понемногу раскачивать его. Как маятник.
Я все еще стою там, где он меня оставил - у двери, что ли? Там нет никакой двери, потому что ее нет. Я стою на пустоте и меня знобит. А там, впереди, невысокий парень в черном раскачивает шарик на веревочке. Сильнее, сильнее. И вдруг слегка отпускает его, и шарик цокает.
И он ударяет носком в пол, которого я не вижу. И переступает с носка на каблук.
Шарик цок.
Каблук, носок.
Цок-цок.
Каблук-носок.
И тут я понимаю, что музыки нет и не будет, а будет вот это. Айк разговаривает сам с собой - сам себе задает ритм этим шариком, и сам же отвечает.
Шарик цокает быстрее, подковки тоже. Та--та--там, та--та--там, та--та--там, там--там. Айк почти не двигается, только шариков теперь два, и они летают еще быстрее - шарики и ноги, шарики и ноги, и я вдруг понимаю, что у Айка два красных, огненных крыла, а он вдруг делает шаг и, не сбавляя ритма, окруженный этими струнами, крыльями, красным светом и огнем - идет прямо на меня.
А я не могу уйти.
Он идет, соблюдая ритм: два шага - пауза (цок-цок-цок-цок) - два шага -- пауза... он идет, а из-под ног его тянется серебряный след и не гаснет, и шарик тоже оставляет следы, и весь узор я вижу - он как кружево. И шарики все ближе и ближе, и я уже в их орбите, и меня больше не трясет, и мышцы не тянет, и вокруг меня больше нет пустоты - все заполнено шариками и струнами, жужжанием и щелканьем. Айк встряхивает головой, и капельки пота разлетаются вокруг - там где-то они замерзают, там, снаружи, а здесь это просто жидкий огонь... жидкий. Огонь.
-- Ну? - он переводит дыхание. И протягивает мне шарик на веревочке. - Ну? Ты тоже так можешь.
Я знаю, что он прав. Что я могу так. Но только...
-- Погоди, Айк. Если я... соглашусь - это что, договор?
Он улыбается. Или скалится - как посмотреть.
-- Можно и так сказать.
-- Айк, -- говорю я, и сам охреневаю от того, что я это собираюсь сказать в здравом уме и трезвой памяти, -- Айк, ты что же, дьявол?
Он смеется. Он смеется, и сгибается пополам, и выпускает из ладоней шарики - бола, бола, я вспомнил, вот как они называются, и - бац-бац! Шелк-щелк-щелк - опахивается ими, как летучая мышь крыльями.
-- Нет, -- говорит он. - Не то, чтобы... не в том смысле. Не как там у вас говорят: "часть силы той..." Я сила и есть. И ты тоже будешь силой.
-- Силой? Какой еще силой?
-- Да той же, какой ты уже есть. Танцующей. Это наше дело, твое дело - видишь - я прошел вот здесь, и тут уже нет пустоты. Видишь след? Ты пройдешь - и за тобой такой потянется.
-- Если... если это пустота, то я не буду. Я не смогу. Как можно танцевать на пустоте?
Айк смотрит на меня, как на дурачка.
--В школе-то тебя учили хоть чему-нибудь? Ну? Шарики, веревочки, атомы, молекулы, ну? Весь мир состоит из пустоты. Весь! Так что особого ума не надо. Главное - ритм держать. Ты понял? Ты понял? Все пустота, а чтобы что-то появилось, ее надо сбить. Сбить, уплотнить и держать. Ритмом. Это и будет твоя работа.
И он снова роняет шарик - как точку в разговоре. Точка. Точка.
-- Айк, - говорю я, -- но это что же - без вариантов?
-- Да как сказать, -- у него в руке вместо шарика снова оказывается пивная картонка, он подбрасывает и ловит ее, как монету. -- Варианты, конечно, есть, но их не так, чтобы много...
На его ладони - на обычной человеческой ладони, с обычной кожей, с линиями (судьбы и жизни, да!) без когтей - декель лежит красным крестом вверх. Щелчок пальцами - и крест теперь черный, но немного другой формы.
-- А зато ты сможешь танцевать, -- говорит он. - По--настоящему. Как всегда хотел, - и добавляет, ухмыляясь:
-- И ноги болеть не будут. Это я тебе обещаю.
Я чувствую, что голова начинает кружиться - вот же говорят, что крыша едет. И точно едет. Я стараюсь справиться с этой разъезжающей меня на части тошнотой, и оглядываюсь - а сзади нет тьмы, а есть только страшный розовый свет, и адская гарь, и жар, и грохот.
Аааааа...ряем.
Иииии...рряд! Рряд! Рряд!
Ооооуууу...ремя...ремя...мерти...
А шарик на веревочке, бола - вот он.
И я его беру.
И делаю шаг: цок. Каблук. Носок.
-- Привет, Шедьян, -- говорит Айк.
Привет, ветер, -- говорит мне огонь.