Был прекрасный летний вечер. Бархатные лучи закатного солнца ласково устремлялись...или опускались... нет, запускались!.. или что-то там еще на "ись"...
Нет, извините, я так не могу. Это же начало какого-то очередного детективного пирожка с отрубями или женского зефирчика с вензелями -- нет, я так не могу.
Вполне обычный был вечерок. Правда, я только что пережил последний звонок и начал готовиться к выпускным экзаменам... И собственно говоря, именно этим-то и был особенно хорош вечерок. Взрослая жизнь совсем уже сидела на носу и рьяно обещала очень многое из того немного, что я еще не перепробовал. Весь мир лежал на ладони. И я готовился его прихлопнуть.
Я шел по своему родному городу. По главному проспекту. Хотя пока и без оркестра... Я держал голову на отлете -- впереди была жизнь, слава и все такое прочее, и я готовился их презирать, в крайнем случае, обдавать холодным незамечанием... Мне казалось, весь этот мир уже почти не дорос до меня, но я был щедр и оставлял ему надежду. А экзамены... экзамены, в конце концов, -- всего лишь эпизод, еще одна разновидность фейсконтроля.
Я шел по главному проспекту нашего маленького города.
Но вдруг...
Отвратительный оборот. Как раз-таки из детективной ватрушки или женского желе. Никак не могу от него избавиться.
Нет, ну, согласитесь, у хозяина жизни -- хотя бы пока еще только своей -- никаких "вдруг" быть не может: у него все должно быть под контролем. И что это за "друг" такой еще мне на шею, что вечно так и норовит все перепортить?! Нет, Витька правильно говорит. В этой жизни каждый -- сам за себя. И нечего рассчитывать на манну небесную. А те, что вечно канючат да стараются прожить за чужой счет, -- они и жизни-то недостойны! Впрочем, Витька -- тот еще вещун, его только слушай...
Так вот. Иду это я по главному проспекту нашего города. Уже пережил последний звонок, а выпускные экзамены -- а куда они денутся? Держу голову на отлете и курю одну из первых сигарет в своей жизни. Я вас умоляю!
А тут какое-то там слевое "мяу".
Ну как же это мне -- хозяину города! -- да пройти мимо?!
Возвращаюсь.
Комочек жизни с непрорезавшимися еще глазками и расползающимися задними ножками. Тычется мордочкой во все близлежащие кочки и -- как все мы -- требует места под солнцем. Господи, всего-то -- пригоршня, а туда же!..
-- И какая ж сволочь тебя тут?!...
Совсем крохотный. Да я-то здесь при чем?! Что, мне больше всех надо, что ли?
Ухожу.
Да возвращаюсь.
Ну, как же?! это ж -- мой город.
Да при чём тут город... мой, не мой -- при чём тут это...
Нет. Ни одна кошка его уже не примет. Ну, а люди... вот, полюбуйтесь, что делают люди...
Я опустился на корточки.
Какой там -- крохотный, новорожденный! Вон и пуповина еще не высохла...
А что тут можно придумать? Ни одна кошка его не примет. А уж моя-то -- тем более. На девятое?.. да, кажется, на девятое мая к нам в квартиру забежал соседский котенок. Моя Кося выгнула спину, заурчала, зашипела -- котенок с перепуга под диван. Я с трудом и руганью -- он же еще и царапался, зараза -- выудил его оттуда. И только выпрямился, как Кося прыгнула и всеми когтями вцепилась в мои руки с котенком. Как только вены мне не вскрыла. А потом два дня пряталась.
Нет, ни одна животина его не примет. Да и не знаю я никого, у кого была бы кормящая кошка. Или хотя бы собака.
Котёнок, похоже, почувствовал мое присутствие -- ринулся из последних сил в мою сторону. Я отшатнулся.
Господи, и какая же сволочь тебя тут?!.. Уж лучше б утопили.
Котенок затих. Я вновь опустился на корточки.
Да какой же это к черту мужик, тот, что не может сам решить свои проблемы! Чего уж проще -- в унитаз спустить. И меня тут, как черт направил... к крохе этому...
Взвыл, приближаясь, автомобильный гудок. К нему присоединился второй, третий. Свадебный кортеж пронесся мимо и с гангстерским визгом колес остановился у скверика центральной площади. Гости вывалили из машин, сбригадились за молодыми и пошли возлагать цветы к памятнику -- всё по взрослому.
Центр города. Машины беспрерывные. Люди туда-сюда шастают. Парень с девушкой мурлычут куда-то, приобняв друг друга за талию. Кавалер одной рукой сигарету держит, а другую запустил под пояс своей спутницы. Тёханка с новомодной корзинкой и пекинесом на поводке чешет на базар, а псина метёт мусор своей шерстью и тянется носом к каждому столбику. Другой парень на ходу перетирает что-то по мобиле: на ухе болтается припёка блю-туза, а руки теребят блокнот да локтями отводят встречных с пути. Молодожены со свитой выстроились у памятника полукругом, готовят цветы. А бомжик привалился к киоску и спасается пивом. И плевать ему на то, что справа и что слева. Деревья -- те вообще равнодушны ко всему, кроме выхлопных газов. И только я тут с этой каплей жизни... Господи, да что ж это за мужик такой -- подбрасывать свои проблемы другим? Яркие наряды женщин, рубашки мужчин, платье невесты с необъятной юбкой, блики солнца на листьях, на белых камешках асфальта -- все сколь-нибудь светлое точно выпрыгнуло вперед, набухло, впилось в зрачки, сдавило глаза. Нестерпимо заломило в висках. И накрыла тишина -- та, давняя, слепящая. Все глуше, все неизбывнее. Та, что с каждым вдохом, с каждым ударом сердца -- всё увереннее, всё хохотливее... и всё -- под ложечку, и всё -- под дых!..
Я, помнится, тогда перешел в пятый... или шестой?.. нет, точно, в пятый класс. Мы приехали к родственникам в Вишневую Балку. Взрослым-то хорошо: они -- за стол, а что делать мне? Дом хоть и частный, с участком, да вся земля занята парниками. Вот я и оказался на улице. Познакомился там с Вованом и Шуркой.
-- Айда в штаб! -- сказал Вован.
-- А это далеко? А то мне...
-- Да тут! Рукой подать... -- парень махнул в сторону Вишневки.
Казалось, и в самом деле всего в двух шагах сквозь прибрежные кустики поблескивала вода. Дома нашей стороны улицы как раз и выстроились по-над обрывом левого берега балки, а до ближайшего проулка, ведущего к спуску, -- всего-то пять дворов. Но впечатление оказалось обманчивым. Тропинка вниз шла не прямо, а весьма полого, поскольку яр, высотой с трехэтажный дом, был очень крутым. Хоть сама Вишневка, прижимавшаяся к правому склону, была скорее ручьем, но дно балки вполне могло бы вместить пять, а то и шесть футбольных полей.
Наконец, мы пришли к правому супесчаному обрыву. Выше половины шли в три ряда норы береговых ласточек, а внизу местная детвора нарыла пещеры. Одна из них, спрятанная за колючим кустом лоха, и была штабом моих новых знакомых. Устроен он был по лучшим правилам мальчишеской фортификации: мало того, что куст таил его от посторонних глаз, так и сам лаз был узкий и невысокий -- только-только проползти по-пластунски -- длиной в полтора нашего роста. Зато внутри можно было сесть на вырубленную по кругу скамью, а в центре стоял ящик со штабным имуществом. Вован зажег крохотный огарок, выговаривая Шурке, что давно уже надо принести новую свечку, и стал доставать игрушечные автоматы, пистолеты, самодельную карту и настоящую красноармейскую каску. Каска меня, конечно же, сразила наповал. Да еще и с родными кожаными ремешками! Заскорузлыми, почерневшими, но родными. Я рассматривал каску, её ремешки, едва заметные следы от красной звезды, раз за разом примерял то на себя, то на Шурку, сидящего посередине, и все не мог налюбоваться.
Тут что-то негромко ухнуло, волна воздуха ворвалась в нашу пещерку, наполнив её тьмой и пылью.
Дышать стало нечем: пыль забила глаза, рот, лезла в легкие. Мы закашлялись чуть не до рвоты. Я натянул футболку на лицо, цедя воздух сквозь неё и пытаясь протереть глаза.
-- Что это? -- едва смог выговорить Шурка.
Вован молча чиркал спичками, стараясь вновь зажечь свечу, но парафин растопился, расплылся по дну жестяной банки, и фитиль, сгоревший почти до конца, никак не схватывался.
Догадка ужаснула меня. Я схватил карту, скрутил в рулон, поджег и кинулся к лазу. Его не было. То есть где-то на локоть в глубину он еще сохранился, но дальше -- стена.
-- Мужики, нас завалило!
-- А-а-а!.. -- в полный голос заревел Шурка. Вован все также молча дал ему пару тычков под ребра и накинулся с кулаками на меня.
-- Ты чего? Чего? -- закричал я, защищаясь от ударов.
-- Это всё из-за тебя! -- наконец процедил Вован во вновь наступившей темноте: в борьбе я выронил факел, и тот погас; к пыли, все еще висевшей в воздухе, добавился дым.
-- Да я-то тут при чем?! Ты что, с катушек спрыгнул?
-- Ты -- чужой. Нельзя было тебя сюда... Всё из-за тебя.
Но он уже отстал от меня и принялся искать спички.
-- Да где ж они? Там еще с пару было...
Дым ел глаза. Я вытер выступившие слезы.
-- Подожди! Ты что? Хочешь зажечь?
-- Да.
-- Стой! Не надо. Только воздух выжжем. Копать надо, быстрее копать.
Я нащупал каску и принялся выгребать ею супесь из лаза.
Шурка все еще всхлипывал. Вован, как я слышал, дал ему еще пару тычков.
-- Да отстань ты от него! Лучше землю подальше отгребай.
-- А что он тут... нюни распустил!.. И без него тошно... -- проворчал Вован, но все же принялся за выкопанный грунт. Потом к нему присоединился и Шурка.
Поначалу работа шла споро. Каска хорошо вгрызалась, и мы быстро углубились настолько, что каждый раз приходилось уже не просто нырять, а ползать по-пластунски.
-- Давай сменю, -- предложил Вован.
Я без слов на ощупь передал ему каску, пробрался в дальний угол и отвалился к стенке.
-- Эх, водички бы сейчас, -- вздохнул Шурка, пока Вован чертыхался, пристраиваясь поудобнее.
-- Ага... и сплит-систему, -- просипел я, вытирая пот с лица футболкой, грязной и жесткой, как половая тряпка.
Водички?.. Да, водички бы сейчас. Рот пересох, песок скрипел на зубах, а в груди, казалось, осели уже пласты пыли, и беспрестанно душил сухой, саднящий кашель. Воздуха не хватало. Сердце молотило, как после хорошей тренировки, в ушах стоял непрерывный тонкий звон, и перед глазами плавали светящиеся точки.
Но совсем не до отдыха было, и, лишь слегка переведя дух, я присоединился к ребятам.
Работа теперь шла намного медленнее. Это поначалу, когда еще я копал, все было просто: вытянул руку, зачерпнул каской супесь и вытащил наружу, а там уже её подхватывают другие руки, переносят в дальний угол, высыпают. Теперь же Вовану каждый раз приходилось сначала ползти на локтях, толкая каску перед собой, а затем, зачерпнув грунт, также по-пластунски, но уже ногами вперед и подтягивая каску за собой, выбираться обратно. Притом вылезать надо целиком: иначе каску не вытащить. И всё это -- в полной темноте, в постоянной пыли, оседающей коркой во рту, в ноздрях. А мы с Шуркой в основном просто сидели.
-- Как думаешь, -- прошептал Шурка, -- нас сильно завалило?
-- Копайте, Шура, копайте...
Отсюда разве поймешь. Хорошо, как обвалилась только часть хода. А если весь пласт?..
-- Всё, не могу больше, -- сказал Вован, передав каску Шурке. -- Дыхать нечем...
-- Много еще?
-- А я... знаю? -- Вован всё никак не мог отдышаться и потому говорил тихо и невнятно, коротко и с большими паузами, точно выталкивая звуки. -- Он еще спрашивает... Ага... интересуется!.. А вот поди-ка сам посмотри. Чего сидишь -- твоя очередь.
И тут опять ухнуло и нас обдало волной воздуха.
Мы замерли.
-- Всё. Кранты... -- наконец прошептал Вован. И тут же закричал изо всех сил: -- А-а-а!.. -- и стал лупить каской куда ни попадя. -- Всё! Кранты!!..
После того, как он хряпнул меня сначала по плечу, а потом еще и по ноге -- по самой кости -- я бросился на него и сграбастал в охапку.
-- Ну всё, всё...
-- Что -- всё? Что -- всё? Во именно, что -- всё, сдохнем мы здесь! Не откопаться нам, понимаешь, не от-ко-пать-ся...
-- Дай каску.
-- Не дам! Всё равно сдохнем.
Шурка помог мне отобрать каску, но Вован раскорячился, уперся у входа в лаз:
-- Не пущу! Все равно мы здесь сдохнем. Сдохнем! Сдохнем!!..
Пришлось двинуть кулаком. Мне повезло: попал ему под дых, Вован схватился за живот, скрючился и отвалился в сторону. Я схватил каску и полез.
Новый завал оказался рядом и совсем небольшим, так что я убрал его в три или четыре ходки. Дальше дело пошло сложнее. Путь вперед казался бесконечным, мнилось, что мы выкопали ход уже в два, если не в три раза длиннее, чем он был изначально. Но помогала, подстегивала надежда, граничащая с уверенностью, что вот на этот-то раз каска пробьёт последнюю преграду, и к нам хлынут свет и воздух. Тем тяжелее было ползти обратно: мало того, что двигаться пятками вперед вообще трудно, так еще и отнимало силы разочарование на грани отчаяния. И тревога, отнимающая последние силы, тревога, доводящая до ужаса: сможем ли мы продержаться столько, сколько потребуется? Я заставлял себя не думать, гнал эмоции, старался превратиться в робота, в бездушный механизм. Поэтому, когда Вован предложил сменить меня, я только огрызнулся:
-- Да пош-шел ты!..
Третий обвал накрыл меня в тот самый момент, когда я загребал очередную порцию.
Переждав немного, пошевелился, определяясь: засыпало только ноги. Позвал безответно:
-- Эй!.. Эй!..
Попытался руками отгрести землю с ног, но не дотянулся: засыпало где-то до половины голени, немногим не до колена. Попробывал просто вытащить -- нет, не пускает. Но и не держит совсем уж плотно -- хоть это радует.
-- Эй!.. Эй!..
Тишина. Или только кажется? Вот вроде что-то донеслось... Или это песчинки шуршат осыпаясь? И каждый шорох в этом могильном безмолвии, в полном мраке не только слышится, но и видится -- слабыми точечными вспышками, точно промелькнувший в отдалении светлячок...
Я принялся ворочаться, освобождая ноги: топтался, крутился, вертел ногами, тянул руками за колени -- бился как птичка в руке и все-таки вытащил. И тут меня, наконец-то, стошнило. И это принесло хоть какое-то облегчение: тело покрылось холодным потом, во рту -- мерзко, кисло, но все же не сухая пыль, и дышать стало легче.
Я лежал на спине и утаптывал пятками завал, чтобы вытянуться в полный рост.
-- Эй!.. Эй!..
Попытаться копать обратно, к парням? Но кто знает, насколько засыпан ход между нами? Да и не достать мне туда, к той осыпи руками. Придется сначала как-то разворачиваться. А насколько хватит воздуха? Да и потом, когда я докопаюсь до них, если докопаюсь, придется всё, что я пройду, откапывать заново. А может, они уже роют ко мне?
-- Эй!.. Эй!..
Тишина. Слепящая тишина. Странно, если кричать, то кажется, что становится немного светлее...
Нет, нельзя терять время. Вперед. Только вперед. Ведь если где и можно найти помощь, то только там -- там люди, там взрослые. С лопатами, с экскаваторами...
А у меня -- одна каска. Да и проку от неё... Это раньше она очень помогала вытаскивать грунт в пещерку, но теперь, когда мне надо было лишь сгребать его за себя, она скорее мешала. Попытался спровадить её в ноги, но ход был слишком уж узок -- лишь немногим шире самой каски -- и некуда было деть моё собственное тело. Напялил на голову, уговаривая себя, что если и засыпет окончательно, то каска поможет сохранить хоть каплю пространства для воздуха. Но она постоянно сползала и впивалась краями в руки, плечи, спину. Пришлось опять приспособить её для копания.
Сначала, опираясь локтями, сдирая железом кровавые мозоли на ладонях, наскрести небольшую кучку грунта и руками, извиваясь что твой червяк на крючке, прогрести пониже колен, потом перевернуться на спину и пятками протолкать в конец, втоптать в перемычку. И снова перевернуться, опереться на локоть...
А когда переворачиваешься, то кажется и весь мир опрокидывается с тобой. И еще по инерции качнется пару раз, возвращаясь на место. А порой и просто растворяясь. И тогда иной раз видится наш городской двор. На своем новеньком спортивном велосипеде приехал двоюродный брат. Велосипед настоящий, для врослых, с пятью звездочками на задней оси и тремя -- на педалях. Серега хоть и старше и намного выше меня, но и сам с трудом достает до педали в нижней точке, а что уж говорить обо мне. Но если продеть одну ногу в прогал рамы, то наверняка обгонишь всех пацанов во дворе -- надо только научиться. И вот Серега придерживает велосипед и помогает мне сохранять равновесие, а мама стоит в отдалении и держит руки нараспашку. А очнувшись, я вспоминаю, что у Сергея еще нет никакого велосипеда, а мне строго-настрого запрещено даже намекать брату о том, что мы придумали подарить брату на шестнадцатилетие. То мнится, что я лежу на спине под шпалерой винограда. Прямо надо мной висят спелые грозди. Крупные белые ягоды просвечивают на солнце и, кажется, вот-вот лопнут от сладкого сока. А черные продолговатые -- я точно знаю -- совсем без косточек и немного с кислинкой. И я выбираю, какую ягодку сорвать, а очухиваюсь от того, что меня опять вырвало.
Речной дебаркадер в два этажа. Может быть и больше -- мне не видно, но никак не меньше -- музыка льется сверху. Дощатые стены в гирляндах, и с дощатого же потолка свисают китайские фонарики. И всюду цветы. Я в центре танцующей толпы. Только и танцами это назвать трудно. Медленно топчущиеся, практически неподвижные парочки соседствуют с теми, кто, взявшись за руки, кружится изо всех сил. Кое-кто пляшет себе в одиночку. А между всеми ними снуют бесконечные цепочки веселящихся людей... Да это же карнавал! Только не бразильский, какой-то другой. Вот! женщины хоть и в праздничных, светлых, но самых обычных наших платьях. Мужчины тоже в обычных костюмах. И никаких масок. Да это же Гриновский! Гриновский карнавал -- я как раз недавно прочитал "Бегущую по волнам"Александра Грина -- это его карнавал. Но всё же что-то не так. И вдруг я замечаю, что пол под моими ногами начинает разделяться. Вон, оказывается, в чём дело! Это не просто один дебаркадер, а пристань, с приставшим к ней речным трамвайчиком. Только их почему-то не разделяют никакие перила, оградки... И вот пароходик отчаливает, и палуба, казавшаяся до этого единой, разделяется, разъезжаясь под моими ногами. Я невольно переступаю с движущейся части и бросаю взгляд на отъезжающих. Неокторые весело прощаются с нами, а кто-то в шутку манит руками -- идите, мол, сюда, смеясь бросают в нашу сторону цветы. Но большинство даже и не замечает, что их кораблик покидает пристань. Оборачиваюсь к тем, кто остаётся со мной и не обнаруживаю никакого праздника, никаких танцев. Люди с моей стороны стоят по одиночке, опустив руки, и провожают глазами речной трамвайчик. Некоторые делают один-два шага вослед, но большинство неподвижно. Нет, нет! Мне, конечно же, не надо с этими! Здесь скучно. Мне -- туда, где праздник. И я перепрыгиваю на пароходик.
Миллионы маленьких иголочек впиваются в тело. Звон в ушах стремительно набирает силу и в тот самый момент, когда уже кажется, что голова вот-вот взорвется, менее резко, но все же стихает. Я делаю несколько непроизвольных движений, но уже чувствую, что могу дышать. Воздух! Я изо всех сил, отчаянным рывком кидаюсь вперед.
Выбравшись наружу -- свет режет глаза даже сквозь закрытые веки -- я наскоро перевожу дух и бросаюсь к другому берегу речушки.
-- А! А! А!
Но никого не видно. И я мчусь обратно. Хватаю откатившуюся каску и ныряю в ход. Уже пятясь с полной каской обратно, я понимаю, что если я буду копать сам, то этой займет слишком много времени, слишком много. И вылезши из норы я вновь бегу к поселку.
-- А-а-а!..
Взрывы петард вернули меня в лето окончания школы. Молодожены и их гости вернулись от памятника к машинам и зажгли фейверк. Котенок лежит неподвижно, распластав задние ножки. Я беспомощно огляделся.
На глаза мне попался кирпич. Я посмотрел на котенка. Мысленно сказал ему: -- "Прости, родной!..." Понял кирпич, отвернулся и -- кинул.
Посмотреть на то, что я совершил, я решился только тогда, когда опять услышал это совсем уж тихое душераздирающее "мяу".
Кирпич лежал рядом.
Он лишь с полсантиметра не долетел до цели. Но зато сантиметров на пять врезался в землю. Но что в том?
Я снова поднял кирпич и отвернулся.
И двадцатый раз я понял кирпич и отвернулся.
Эта жизнь хотела жить.
Хотя и не могла.
Хотя... может быть, это я сейчас так думаю...
А тогда я схватил кирпич и стал бить им в том направлении, где еще теплилась эта никому не нужная жизнь и, отвернувшись, -- долбил, долбил, долбил тем кирпичом туда... ну, вы поняли.
И когда я, наконец, остановился и взглянул на дело рук своих, то увидел вполне чистенький кирпич и хвостик с двумя ножками, торчащими из-под него.
Ножки уже не дергались.
"Вот и славно, -- вспомнилось мне вдруг, -- вот и славно -- трам-пам-пам."
А потом я шел домой -- еще пятнадцать минут тому назад хозяин всего города -- я шел домой с побелевшими от судороги кулаками и, набычившись на всю жизнь, шептал про себя: