Зимой двухтысячного года Зойке вместе с Лизой пришлось поехать в Петербург, умерла бабушка. Прилетели прямо в день похорон, поэтому первым Зойкиным впечатлением был вездесущий черный цвет. Черные платки бабушкиных соседок, хлопочущих на небольшой кухне и переговаривающихся свистящим шепотом. Черные ленты на еловых венках. Черные колеи по серому снегу кладбища, черная яма могилы, длинное черное пальто главврача больницы, где Лизина мама отработала больше сорока лет. Он долго говорил, называя бабушку то героиней, то подвижницей. Зойке вдруг стало страшно от подступающей со всех сторон черноты и, вынув пальцы из Лизиной ладони, она отступила от могилы, выходя из круга родственников и сослуживцев. Зойка не плакала. Она бродила между старыми памятниками, проваливаясь в рыхлые сугробы, читала надписи на русском и пыталась представить, как так может быть, что она больше никогда не увидит бабушку. Вот так вдруг случилось что-то, и бабушка не приедет к ним летом, и Зойка не поведет ее, как обещала, смотреть рыб в гигантском аквариуме, и не покажет замок принца Датского. Бабушка была замечательной. Ей до всего было дело, и все было интересно. Она всегда выслушивала Зойку, задавала вопросы, очень серьезные вопросы, над которыми Зойке приходилось думать и даже иногда идти за ответами к учителям. А еще она пекла пирожки. Мама тоже умеет это делать, но бабушкины пирожки были другими. Бьорн правильно говорил, что ее пирожки сделаны с сердцем. Правильнее по-русски было бы "с душой", но Зойке нравилось "с сердцем". Но главное, что бабушка любила Бьорна. Она всегда благодарила его за "своих девочек". А мама иногда ссорится с Бьорном, даже кричит. Разве так можно. Бьорн - лучше всех. Зойка повторяет это постоянно, с такой же интонацией, какая была у нее в пять лет. Сейчас она уже большая, ей двенадцать, и она впервые теряет родного человека. Никогда до этого она не задумывалась о смерти, как о чем-то, касающемся ее лично, а теперь точно будет знать, что смерть - это безнадежная чернота для тех, кто остается. Чернота на том месте, где когда-то был живой, добрый, нежный человек. Как бабушка смеялась! Зойка расплакалась. Присела на низкую оградку чьей-то могилы и разревелась. Тут ее и нашла Лиза. Обняла, прижала к себе. Шепнула, что надо выдержать поминки.
За столом все посматривали на Зойку украдкой, словно боялись, что глаза в глаза странная девчонка наведет порчу. Зойке это было очень противно. И все собравшиеся тоже были противны, еще детским чутьем улавливала она хорошо скрытую фальшь и любопытство, которое было сильнее горя. Всем было интересно "ну, как там?". Что это за внучка выросла у их знакомой? Иностранный зверек? Говорит по-русски? Надо же! А Зойке хотелось сказать, что она не обезьянка в зоопарке, нечего на нее глазеть. Ее можно обо всем спросить, только вот сейчас-то это совсем не по делу. Бабушка ведь умерла...
Только поздно вечером Зойка с Лизой остались одни в пустой квартире. Лиза убирала вымытую соседками посуду в старый сервант, а Зойка слонялась по коридору, заглядывала в комнаты. Оказалось, что она помнит тут все. Только вот теперь достает до выключателя в ванной и видит себя в старом зеркале в прихожей.
-- А кто тут будет жить? - Спросила она Лизу.
-- Мы сдадим квартиру одним знакомым. Видела Веру, которая гвоздики принесла?
Зойка кивнула.
-- Это бабушкина ученица, можно сказать. Сейчас в ординатуре учится. Вот и сдадим ей квартиру. Потом еще кому-нибудь. Бабушка не велела ее продавать, пока тебе не будет восемнадцать лет.
-- Почему? - Удивилась Зойка.
-- А вдруг, тебе захочется жить в Питере, -- тихо сказала Лиза.
Зойка пожала плечами. Вот уж что вряд ли, то вряд ли. Очень уж тут все серо, сыро, холодно. Город красивый, конечно. Правда это она больше знала по картинкам в книгах, чем помнила и видела сама.
Последнее время она часто помогала Лизе по работе в Российском культурном центре. Особенно, когда приезжали детские писатели, художники, рисующие для детей. Зойка рассказывала о них в школе, и часто целый класс датских ребятишек приходил на встречу, а Зойка гордилась ролью переводчика при приглашенной особе. Лиза уже два года как заняла пост председателя Центра, сменив знаменитую фру Хег. Домой она приходила поздно, Зойка часто встречала Бьорна в одиночестве, кормила ужином, потом они смотрели кино или болтали. Девочку это вполне устраивало. Лизу тоже.
-- Ты хочешь взять что-нибудь на память о бабушке? - Спросила Лиза. Она сидела на корточках возле высокого шкафа-пенала, где в нижнем ящике хранились важные бумаги, документы на квартиру, ненужные теперь сберкнижки, какие-то старые фотографии.
Зойка огляделась. Почему-то ей ничего не хотелось брать, ни из безделушек, расставленных на полках, ни из книг. Но мама, наверное, обидится, если она совсем уж ничего не захочет.
-- Эту можно? - Зойка показала на фарфоровую фигурку балерины в классической позе "умирающего лебедя".
-- Да, -- рассеянно сказала Лиза, перебирая фотографии, и даже не взглянув, что именно захотела взять Зойка. Девочка присмотрелась, мама разложила на полу черно-белые снимки, наклеенные на толстый картон, на каждом были маленькие портреты детей в овальных рамках. Как на кладбище, подумалось Зойке.
-- Это мои школьные фотки. Из разных классов, -- Лиза нежно погладила одну из картонок. - Заберу их. Все-таки детство.
За те два дня, что Зойка пробыла с Лизой в Питере, она толком не успела ничего увидеть. Лиза была занята квартирными делами, а тетя Оля, дочка бабушкиной соседки, сводила Зойку только на Невский и в Русский музей. В музее Зойке все время казалось, что она бродит между глянцевыми страницами роскошного альбома "Русская живопись", который стоит у них дома на почетном месте. Она узнавала и не узнавала картины одновременно. Они были огромными, подавляя своим величием, но невозможно было разглядывать отдельные детали, как любила делать девочка. А на Невском Зойке не понравилось. Тетя Оля почему-то решила отвести ее в сувенирные магазины, и Зойке было противно смотреть на сделанных наспех новехоньких матрешек и тонкие набивные платки, безжалостно растянутые за разлохмаченную бахрому. Все было очень дорого. Лиза научила дочку пересчитывать рубли на датские кроны, и Зойка поражалась грабительским ценам.
Потом был самолет, и Бьорн встречал "своих девочек", стараясь прикрыть почти детскую радость подобающим случаю сочувствием. Про фотографии, которые Лиза забрала из бабушкиного дома Зойка и думать забыла, и только через много лет они сыграли в ее жизни роковую роль.
Конечно, для кого-то не столь юного, как Зойка, шесть лет - невеликий срок, но для девочки это была треть ее жизни, причем треть с невероятной плотностью наполненная важнейшими событиями. В ней уместились и первая влюбленность, с жаркими поцелуями, и пирсинг на пупке, из-за которого они с Лизой поссорились "на всю жизнь", было увлечение рок-музыкой и попытки учится играть на гитаре, расставание с любимым, разочарование во всех мужчинах, кроме Бьорна, и новая любовь к студенту-медику, потому что к тому времени Зойка твердо решила стать врачом, как бабушка. Но прежде чем поступать в университет, нужно было окончить колледж, а потом Зойке хотелось немного помотаться по миру, как делали многие ее сверстники. И главное, что Бьорн и Лиза не возражали против такого решения.
К выпускному балу Зойка готовилась заранее и очень тщательно. С января она начала отращивать стриженые почти под ноль в период увлечения рок-музыкой волосы, думать о воздушном платье и студенте-медике с цветком в петлице. У них в колледже была традиция. До выпускного бала устраивался праздник для родителей, чтобы дети могли организованно поблагодарить их за терпение, помощь в учебе, в том числе и материальную, как это не меркантильно звучит. Хорошим тоном считалось сделать большие, яркие плакаты, разрисованные цветами и исписанные добрыми словами в адрес предков. Туда же клеились фотографии мам и пап в выпускном возрасте, чтобы всем было весело, и старые воспоминания сближали прошлых и нынешних выпускников.
Зойка выпросила у Бьорна его выпускное фото, от которого аккуратно отрезала какую-то толстую девочку в жутких кружевах, цепляющуюся за локоть отчима. Бьорн охнул, но ругаться не стал. Лизы в этот момент дома не было, но Зойка знала, где мама хранит фотографии, привезенные от бабушки. Достав толстую папку, она уселась на диван, перебирать снимки. Маму в третьем классе она узнала только по подписи. Лопоухая девчонка с тонкими косичками, в белом переднике длиннее форменного платья. Снимок пятого класса тоже не подходил, очень уж нечеткий, на фотографиях с шестого по девятый были видны прыщи. А вот за десятый класс получался целый альбомчик, который Зойка перелистывала с интересом. Вдруг к ногам ее упал конверт. Решив, что там тоже хранятся фотографии, Зойка подхватила его. Внутри было письмо. Зойка знала, что читать чужие письма - дурно, но это было таким старым, что вряд ли кто-то мог обидеться, если она его прочтет.
"Мамочка, милая, не знаю плакать мне или смеяться, поэтому делаю то одно, то другое. Девочки в палате ругаются на меня, говорят, что молоко пропадет, если я буду так переживать. Тогда я успокаиваюсь, потому что иначе кое-кто останется без обеда. Зойка, она будет Зойкой, мамочка, она смотрит на меня во время кормления так озадаченно, будто вот-вот спросит, кто я такая. Скорее бы тебе уже выдали пропуск ко мне. Ну, ты же можешь уговорить врачей на отделении, ты же сама доктор. Они тебя пустят. Посмотришь на Зойку. Все сестры и врачи говорят, что она - вылитая я, а, значит, и ты мамочка. И от него нет в ней ничего, и никогда не будет. Я боялась сказать тебе, но теперь могу. Я ничего ему не сказала, он не знает даже, что я забеременела, и что родила, естественно, не знает. Он женился тогда, осенью. Звонил и сказал, что женился. Тогда я и решила, что Зойка будет только наша с тобой, а про него скажем, что умер. Погиб в автокатастрофе. Мало ли такого бывает. Целую тебя. Сейчас уже будет кормление. Приходи уже поскорее, и не присылай больше мед, у меня от него пятна на щеках."
Зойка перечитала письмо раз и другой. Это про нее, а, значит, про маму и бабушку. И еще про одного человека. Ее отца. А если это так, то получалось, что он был живой и даже женатый, когда мама ее родила. И историю про его смерть мама придумала, а бабушка согласилась поддержать мамино вранье. Зойка схватила конверт. Прямо посередине на нем было написано "Родильное отделение. Палата N 20. Каретина." Мама. Мама все время врала ей про отца. А он их просто бросил. Вернее, не их, а маму. Даже не знал, что родится Зойка. Он любил-любил маму, потом они расстались, он женился, и мама не захотела сказать ему про Зойку. Вот так она все решила. За себя и за неродившуюся еще дочку. За нее, за Зойку.
И что теперь делать с этой тайной? Что делать, когда в восемнадцать лет узнаешь, что отец, которого ты никогда не знала, и считала погибшим, жив? Да еще и бросил в свое время маму. Наплевать и забыть? У Зойки ведь есть самый лучший в мире папа, Бьорн. И появился он только благодаря тому, кто бросил маму. Получается, Зойка его еще и благодарить должна? Ерунда какая! Но в голове полная путаница.
Зойка сунула письмо в карман джинсового сарафана, быстро вынула из альбома мамину фотографию. Десятиклассницей Лиза была очень красивой. Глаза будто светились, это было видно даже на плохом цветном снимке. Из-за него, почему-то зло подумала Зойка и приняла решение. Она не поедет путешествовать по Европе. Попросит маму устроить ей тур в Питер. И она разыщет своего отца. Неизвестно зачем. Но так было надо.