ОБЩЕСТВЕННАЯ АТМОСФЕРА В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 1940-Х - НАЧАЛЕ 1950-Х ГГ.
Советское общество первых послевоенных лет всё чаще привлекает внимание современных историков. Особенно актуальной является проблема взаимоотношения власти и общества, изменений общественно-политической и морально-психологической атмосферы советского общества 1946 - 1953 гг. В этой связи интересно рассмотреть характер общественной атмосферы, царившей в эти годы в Московском университете, опираясь, прежде всего, на воспоминания тех, кто учился в МГУ в указанный период. Исследование общественной атмосферы в Московском университете в годы "послевоенного сталинизма" остаётся актуальной и всё ещё малоизученной темой и задача этой статьи лишь обрисовать самые общие контру данной проблемы.
Общественно-политическая и культурная ситуации военного времени, как вспоминают многие очевидцы, привели к некоторому ослаблению всеобщего страха перед властью. Смертельная угроза самому существованию Отечества, всенародная борьба за победу неизбежно должны были привести к определённому отходу на второй план довоенных пропагандистских клише. Великая Победа над фашизмом вызвала не только огромный подъём патриотических настроений, но и ожидание перемен в политике властей. Народ-победитель справедливо ожидал улучшения своего материального положения и ослабления различных репрессивных мероприятий. В крестьянской среде вновь распространялись слухи о роспуске колхозов. Определённая часть интеллигенции рассчитывала на смягчение идеологического давления на науку, культуру, искусство. К. Симонов писал в своих воспоминаниях об "атмосфере идеологической радужности", надеждах на либерализацию, расширение контактов с Западом , характерных сразу после Победы.
Очевидно, что атмосфера в Московском университете, с одной стороны, имела, безусловно, общие черты с тем, что было характерно для всей общественно-политической жизни страны того времени. Это определялось тем, что власть жёстко контролировала образование по средством много численных известных механизмов (кадровая политика, идеологические накачки и т.п.). Естественно, что Московский университет, его преподаватели и студенты в полной мере должны были пережить тот идеологический накат власти, который происходил в конце 1940-х гг. С другой стороны, МГУ в советское время сохранял особый статус. Власти заботились о развитии материально-технической базы университета. Там были сосредоточены лучшие научно-педагогические кадры, в том числе получивших образование до революции или в первые послереволюционные годы. Это позволяло при всей жёсткости контроля властей сохранять определённые университетские традиции.
Известный литературовед В.В. Кожинов - студент филологического факультета МГУ первых послевоенных лет, пишет о настроениях той поры как о периоде "ностальгии" по революционному прошлому. В те годы многим молодым людям тех лет представлялось, что в "эпоху Маяковского" "жизнь была ярче и вольнее" . Кожинов замечает также: "Всё то, что вызывало у многих студентов критическое (или даже резко критическое) отношение, осознавалось как отступление от подлинных основ социализма, революционности, "советскости". Существенно, что негативные оценки жизни в СССР отнюдь не сочетались тогда (в отличие от позднейших времён) со сколько-нибудь позитивным отношением к "капиталистическому миру", напротив, в нём нередко видели "виновника" тех или иных наших бед, и, в частности, поистине восторженно относились к любым "революционным" событиям в деятельности стран Запада и Востока" .
В.В. Кожинов вспоминает о том, что многие из его сверстников в те годы "были "левее" Сталина" (который, например, побоялся напрямую ввязываться в корейскую войну). "Комсомольский энтузиазм" в те годы владел даже теми молодыми людьми, жизнь которых пошла совсем в другом русле в последующие годы. Как свидетельствует В.В. Кожинов, они активно участвовали в деятельности ВЛКСМ и даже становились секретарями комсомольских организаций из-за "искренней убеждённости", а не из соображений карьеризма (что, впрочем, не означает, что среди комсомольских активистов не было приспособленцев и карьеристов) .
Очевидно, что неудовлетворённость многими сторонами жизни советского общества, появлялась и в наличии критических и даже антисталинских настроений. А.А. Зиновьев, учившийся на философском факультете МГУ в 1946 - 1951 гг. вспоминает о существовании различных проявлениях антисталинских настроений в студенческой среде. "В эти годы, - пишет философ, - началось усиление репрессий не только за бесчисленные мелкие и крупные уголовные преступления, но и за "политику". Возвращалась обстановка конца тридцатых годов. Летом 1948 года я ездил на работу в колхоз со студенческой бригадой факультета. Положение в колхозах было еще хуже, чем до войны. По возвращении из колхоза один член нашей бригады, бывший офицер-фронтовик Том Тихоненко высказал несколько критических фраз о колхозах. Его осудили на десять лет по 58-й статье. Тихоненко учился на курс старше меня. Свои мысли о колхозах он высказал в своей группе. О его осуждении я узнал лишь постфактум. Если бы он был на нашем курсе, я бы не удержался и поддержал его из солидарности. Уже после того, как Тихоненко отбыл срок и был освобожден в хрущевские годы, он сказал, что донос на него написал сокурсник и что последний выступал свидетелем на суде. В этом же году был осужден на большой срок только что поступивший на факультет Виктор Красин, впоследствии ставший диссидентом. Его осудили вместе с группой других студентов за занятия буддизмом. Многочисленные случаи арестов происходили в нашем непосредственном окружении" . А.А. Зиновьев замечает далее, что его "антисталинистские умонастроения" не были исключением. Такие настроения в то время были у многих. И, тем не менее, из многих свидетельств следует, что в большинстве случаев критические настроения не носили антисоциалистического характера.
На развитие общественно-политических настроений преподавателей и студентов университета оказывала огромное влияние атмосфера доносительства. И хотя, как уже отмечалось выше, в первые послевоенные годы страх несколько ослаб, но система доносительства сохранялась и имела тотальный характер. Усиление репрессивных акций в конец 1940-х гг. вновь способствовало активизации поиска "врагов народа". Известный физик (а впоследствии и диссидент) Ю.Ф. Орлов, вернувшийся с фронта и ставший студентом физико-технического факультета МГУ, выяснил в 1956 г., что доносы писало не менее четверти студентов его группы .
В своих мемуарах он рассказывает о существовании подсознательных запретов на обсуждение острых политических тем даже в узких дружеских кампаниях. "Мы жили дружною коммуной, ; пишет Орлов, ; готовили по очереди суп и кашу, обсуждали физику, организовали даже хор русской песни, в котором пели все, я дирижировал. Мы были настоящими друзьями. По меньшей мере, трое из семерых писали в то время доносы. Правда, никто не предал друзей, не воспользовался никакими их случайными оговорками. Но ; между прочим ; возникали ли у нас случайные оговорки? Обсуждали ли мы вообще политику? О да, обсуждали, но никто не говорил ничего опасного для себя. У нас были внутренние гироскопы, которые держали наши речевые потоки в безопасных каналах. В душе, в глубокой глубине, никто не верил никому. (Выделено Ю.Ф. Орловым. ; С.С.). В таких обстоятельствах между нами не было, и не могло быть, простых и чистых отношений" .
Рассматривая общественно-политические настроения в МГУ, нельзя не сказать и об идеологических кампаниях 1946 ; 1953 гг.: борьбе с аполитичностью, формализмом, низкопоклонством перед Западом, космополитизмом, вейсманизмом-морганизмом и др . Лицемерно заявляя о желании покончить с "пресмыкательством перед иностранщиной", замалчиванием достижений отечественной науки и культуры, на деле сталинское руководство преследовало иные цели. Оно стремилось, с одной стороны, оградить интеллигенцию от опасного влияния либеральных идей, с другой стороны, развязать "охоту на ведьм", чтобы в корне подавить инакомыслие, вернуть довоенную атмосферу всеобщего страха, доносительства, шпиономании.
Находились учёные, которые решались открыто протестовать против подобных акций. В этом смысле характерно письмо академика П.Л. Капицы. Хотя он не работал в тот период в МГУ, но озвучил в своём послании то, что волновало многих учёные, в том числе и работников главного университета страны. В самый разгар борьбы с "низкопоклонниками" академик П.Л. Капица, отстранённый в 1946 г. от работы, направляет письмо секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Жданову. В письме известный учёный пытается объяснить нелепость ситуации, в которой оказалась отечественная наука после развязывания данной кампании. "...Совершенно очевидно и бесспорно, ; пишет Пётр Леонидович, ; что достижения науки и культуры, на основе которых развивается наша страна, являются в значительной мере плодами международного сотрудничества учёных, писателей, мыслителей, художников и пр. Если оградить развитие культуры, запрещая возникновение противоречий и пр., то её развитие сперва замедлится, а потом пойдёт к вырождению, как в природе... Этому был уже пример ; Китай. Только заимствуя всё лучшее, что создаётся специалистами отдалённой нации в лице её крупных людей культуры, можно процветать и развиваться.
Сейчас та изоляция, в которой находятся наши учёные, не имеет прецедента. Теперь даже переписка строго под контролем. <...>
Конгрессы, свидания, поездки, переписка ; это всё является необходимым элементом развития науки. Отказываясь от них, будет страдать первым долгом наука в нашей стране" .
В.Н. Садовский, учившийся в МГУ в 1951 - 1956 гг. вспоминает о последних годах жизни И.В. Сталина как о "высшем пике коммунистического идеологического мракобесия". "Дискуссии, ничем не отличавшиеся от судебных процессов, - пишет философ, - шли одна за другой (по философии, по биологической науке, по журналам "Звезда" и "Ленинград", по физике, кампания борьбы с космополитизмом и т.д. и т.п.). На факультете, впрочем, как и во всей стране, господствовал не знающий никаких пределов дух сталинского догматизма и террора, с удивительной лёгкостью превращающий белое в чёрное, а чёрное - в белое, а людям - тем, кто ещё был способен высказать хотя бы самое робкое сомнение относительно таких манипуляций, грозила неминуемая кара, нередко равносильная праву на жизнь. Вот такая абсолютно ирреальная жизнь была уделом всех на факультете - и студентов, и преподавателей" . Всё это неизбежно порождало серьёзные нравственные коллизии. В.Н. Садовский свидетельствует: "На факультете тех времён, как и во всей стране, страх, предательство и доносительство были чуть ли не нормой. И вместе с тем, многие преподаватели вели себя в высшей степени достойно, сохраняя высокую человечность и нередко оберегая нас от опасностей" .
В воспоминаниях некоторых студентов факультета МГУ послевоенной поры приводятся конкретные факты, когда преподаватели пытались уберечь своих студентов от репрессий, но имеются факты и другого рода. Учившийся на философском факультете в 1949 - 1954 гг., Н.Б. Биккенин пишет, что помимо общих идеологических кампаний (таких, например, как борьба с "космополитизмом") в МГУ существовали и свои собственные "локальные" кампании: против "белецкианства" (по имени зав. кафедрой, профессора З. Белецкого); против "гносеологов" - Э.И. Ильенкова, В. Коровникова, А. Зиновьева; против "извратителей" истории русской философии - Е. Плимака, Ю. Карякина, И. Пантина .
В период борьбы с "космополитизмом" нападкам подвергся и один из крупнейших отечественных историографов, профессор МГУ Н.Л. Рубинштейн. Его знаменитый учебник "Русская историография" (изданный в 1941 г.) был подвергнут резкой критике. В марте 1949 г. профессор был вынужден покинуть пост научного руководителя Государственного исторического музея . Всё это не только негативно сказывалось на научной карьере названных учёных, но негативно влияло на общую атмосферу в университете.
Некомпетентное авторитарное вмешательство руководства ВКП(б) в гуманитарные и естественные науки оказалось во многих случаях пагубным для их дальнейшего развития. Некоторые крупные открытия, сделанные зарубежными учеными в области физики, квантовой механики, химии и кибернетики, объявлялись "враждебныќми материализму". Особенно пострадали генетика и молекулярная биология. Последствия августовской сессии ВАСХНИЛ не могли не сказаться и на судьбах преподавателей и студентов биологического факультета МГУ. В книге известного биохимика и биофизика, профессора С.Э. Шноля , бывшего студентом МГУ в 1946 - 1951 гг., содержатся важные свидетельства того как проходила эта кампания в главном университете страны. В конце августа 1948 г. на биологическом факультете МГУ прошло заседание учёного совета. Всем предлагалось высказаться в поддержку "мичуринской биологии". Профессор Д.А. Сабинин произнёс краткую речь: "Много лет я учил студентов науке и правде, мне предлагают изменить себе и правде..." Профессор был уволен. Весной 1951 г., когда готовую к изданию книгу Д.А. Сабинина рассыпали в наборе, он покончил с собой .
С.Э. Шноль сообщает и том, что попытки студентов получить у заведующего кафедрой микробиологии МГУ мнение о книге лжеучёного Бошьяна закончились безрезультатно. Преподаватель так и не решился высказываться. Очевидно, что положительно говорить не позволяла совесть, а отрицательно - страх перед возможным доносом. После серии увольнений, констатирует автор воспоминаний биологический факультет МГУ был разгромлен .
Другой бывший студент МГУ, учёный-биолог В.Н. Сойфер, автор фундаментального исследования по истории взаимоотношений власти и биологической науки пишет, что "полоса массовых увольнений прокатилась по всем университетам, по большинству сельскохозяйственных, медицинских, педагогических, лесных, пищевых и других вузов, по многим научным учреждениям. Всего было уволено в стране около трёх тысяч учёных биологов. Это была настоящая эпидемия варварских гонений на науку. Русская генетика, давшая образцы великих исследований, призванных во всём мире, прекратила своё существование над биологическими науками опустилась чёрная ночь" .
Борьба с "идеализмом" не миновала и химический факультет МГУ. В июне 1951 года Отделение химических наук АН СССР организовало совещание "Состояние теории химического строения в органичеќской химии". Основной удар был направлен на так называемую теорию электронного резонанса, созданную американским химиќком Л. Полингом (тогда его называли Паулингом) . Теория Полинга, сыгравшая полезную роль в развитии химии, была объявлена на совеќщании идеалистической, буржуазной лжеќнаукой. Наиболее острой критике были подвергнуты член-корреспондент АН СССР Я.К. Сыркин, профессора М.Е. Дяткина, А.И. Киприанов, М.И. Кабачник и М.В. Волькенштейн . Критика теории резонанса началось со статьи двух университетских химиков - В.М. Татевского и М.И. Шахпаронова. Этих деятелей поддержал заведующий Отделом науки ЦК КПСС Ю.А. Жданов. Вероятно, ему нужно было реабилитироваться после опрометчивых выпадов против Т.Д. Лысенко. Я.К. Сыркин и М.Е. Дяткина были уволены из Московского университета, но получили возможность работать в другом месте .
Вышепреведённые свидетельства и материалы исследований показывают всю сложность, неоднозначность общественно-политических настроений и морально-психологической атмосферы в Московском университете. Подобные процессы в той или иной мере были характерны и для других советских вузов послевоенной поры. Многие студенты и преподаватели искренне верили в политику, проводимую партией и Сталиным. Но существовало немалое количество молодых людей, которые были либо аполитичны , либо настроены критически к действиям властей и желали перемен. Значительная часть этих людей активно проявили себя в общественной жизни в годы "оттепели". Давление власти на общество и интеллигенцию в конце 1940-х гг. мере предопределило всплеск инакомыслия в более поздние годы.
Опубликовано:
Сизов С.Г. Общественная атмосфера в Московском университете во второй половине 1940-х - начале 1950-х гг. // Московский университет и судьбы российской интеллигенции: Материалы междунар. науч. конф., посвящ. 250--летию МГУ. - М.: Полиграф сервис, 2004. - С. 68 - 75.