"...насмешливое отношение людей, обладающих высоким интеллектом, ко всякого рода сокровенным знаниям является счастьем для остального человечества, ибо стоит им хоть раз вплотную заняться изучением секретов, на протяжении многих веков сберегаемых в рамках колдовских культов, как результаты их деятельности не только разрушат наш мир, но и поставят под вопрос существование вселенной"
Говард Филлипс Лавкрафт
В мае тысяча девятьсот десятого года удушливый полдень заставил меня бросить обычные занятия и пойти к старому пруду. Говорили, что на месте водоёма ранее было какое-то строение. Его мраморные останки иногда просвечивали через чёрную, мохнатую от гнилых растений толщу воды. Все попытки родителей облагородить парковую часть имения безуспешно закончились, как, впрочем, и старания прежних владельцев. Неровности рельефа, подобные келоидным рубцам, рано или поздно выпирали из насыпанной земли, разрушали аккуратные посадки и незамысловатые постройки. Не помогала и дренажная система. Казалось, глянцевитые воды будут вечно колыхать солнечные лучи или лунный блеск на агатовой глади.
Я загляделся на пронизанную ржавым светом глубину, тщётно пытаясь рассмотреть мраморные обломки.
- Это был склеп, - раздался над ухом старчески дрожащий голос.
Я вздрогнул от неожиданности, но потом взял себя в руки и сказал:
- Ты застал меня врасплох, Бак. Откуда тебе известно, что под водой - склеп?
С садовником Баком, старейшим обитателем поместья, мне не довелось ранее перемолвиться словом. Он всегда сторонился людей, но сегодня подошёл ко мне и глянул в глаза, словно пытаясь заранее определить реакцию на свой порыв заговорить с молодым хозяином. Полуденный свет не проникал под нависшие брови старика, и его глаза казались сгустками тьмы.
- Я помогал при строительстве, - ответил Бак. - Своими руками скреплял плиты раствором, своими руками замуровал дверь, которая навсегда отгородила моего друга от мира живых.
Меня взяла оторопь, поскольку слышать такие речи от тщедушного старца, согнутого тяжёлой работой и грузом прожитых лет, было очень странно. Слог выдал в нём человека образованного, повидавшего в жизни гораздо больше, нежели инструменты садовника и парковую растительность. А напряжение, от которого задрожали артритные руки, заставило со вниманием отнестись к желанию Бака поведать какую-то, видимо, очень важную для него историю. Мне никогда не было свойственно чванство, поэтому я решил немного помочь старику.
- Что случилось с твоим другом, Бак? И как место его последнего пристанища связано с прудом?
Бак облегчённо выдохнул и подошёл почти вплотную ко мне. Секунду собирался с мыслями, а потом заговорил:
- Мистер Дримфорд, то, что произошло с Элеазаром Смитом, прах которого лишён святого права на покой в земле, связано не только с прудом. С вами, с поместьем, со всеми, кому выпала судьба жить в этих местах.
Садовник прервал свои речи, по-прежнему глядя мне в глаза. То ли туча закрыла жарко дышавшее солнце, то ли передавшееся напряжение изменило восприятие реальности, но показалось, что мирные краски летнего дня поблекли и потемнели. Я решил было отгородиться от переживаемых ощущений за рациональным скептицизмом, но не позволила необычность происходящего.
- Так ты об истории, которая породила множество предрассудков и баек? - быстро сказал я, противясь впечатлению от слов Бака. - Не трудись, старина, в них даже моя матушка не верит. А я... постой, но ведь этим преданиям больше ста лет?.. Как ты можешь называть себя другом погибшего?
Вместо ответа садовник размотал ветхий шарф, распахнул полы холщовой куртки непонятного цвета, которую он носил не снимая, расстегнул рубашку на впалой груди. Недвижный торс с рёбрами, обтянутыми кожей землистого цвета напомнил препараты в прозекторской. Профессиональным жестом я коснулся холодной, как лёд, жилистой шеи. Под жёсткими, с восковым налётом морщинами не бился пульс. Пока ужас и замешательство боролись со знаниями, полученными в колледже, старик насмешливо сказал:
- Вам это знакомо, не так ли, мистер Дримфорд? Да, я не дышу уже больше ста лет. Мною движет совсем не та сила, которую живые получают через питание и кислород. И от Бога, отца нашего небесного...
- Но голос... Голос, Бак? Как тебе удаётся говорить без дыхания? - я задал самый ненужный вопрос из роя тех, что возникли в моём сознании.
- Прошло много лет, прежде чем я приспособил свои останки к циркуляции воздуха и научился поддерживать его давление, - ответил Бак и развернулся. В боку чернело отверстие с крошащимися краями.
Я собрал всю силу воли, чтобы не броситься прочь.
Бак снова стал говорить, и в его голосе послышалось уже не старческое дребезжание, как мне казалось, а хрусткая ломкость мумифицированной плоти:
- Верить или не верить слухам, а также вашим собственным глазам - ваше право, мистер Дримфорд. Однако я вынужден обратиться к тому, кто является потомком моего незабвенного друга, который обрёк себя на посмертные муки ради уничтожения зла, привнесённого в этот мир негодяем Карвеном.
Слова Бака заставили остолбенеть. Да, я был приёмышем состоятельной бездетной семьи. Но никто не знал об этом. Мне рассказали об усыновлении после того, как в пятилетнем возрасте я стал упорно называть себя Эзрой. И никакие увещевания, угрозы, наказания и последовавшее лечение не смогли принудить откликаться на другое имя. После нескольких лет мучений с моим характером и советов самых известных специалистов, отец принял решение открыть мне правду. Я принял её спокойно и тотчас избавился от причуды, которая надолго лишила семью покоя. Удивительная гармония отношений с людьми, заменившими отца и мать, не требовала каких-либо размышлений и поисков истины - кем же были мои настоящие родители. И вот теперь я оказался на пороге неприятного и совсем не нужного мне открытия. Неприятного и ненужного вдвойне, ибо чета Дримфордов искренне, самозабвенно любила меня.
- Вы должны узнать, что в тысяча семьсот тридцать втором году мы сделали попытку предать смерти дьявольского приспешника...
От увиденного и услышанного у меня началось головокружение. А сквозь шум в ушах всё звучал странный голос:
- Мой друг вместе с господином Виденом, не доверяя слугам вдовы Карвена, собрал уцелевшие бумаги и стклянки с порошками. Здесь, на этом месте, мы разложили осмоленные дрова - но огонь отказывался гореть. В отчаянии Виден хотел лишить себя жизни, чтобы его чистая и отважная душа открыла врата высшему правосудию. Элеазар Смит попытался помешать ему, произошла борьба, и мой друг пал бездыханным. Видимо, вещи покойного колдуна излучали тлетворные эманации, и благородный порыв обернулся убийством. Как только тело Элеазара оказалось рядом с костром, вспыхнуло пламя. Неведомые нам силы приняли жертву, и через сутки на месте сожжения остался только пепел. Виден чуть не помешался от горя. Он воздвиг на костровище склеп, основой которого стала мраморная плита из Италии с высеченной в незапамятные времена молитвой. Но только моими усилиями последний приют героя-праведника не канул в озерцо, видимо, образованное стечением подземных вод.
Я уселся прямо в разомлевшую от зноя траву. Спросил, не поднимая глаз на старика:
- Зачем ты мне это рассказываешь, Бак? Ничем не могу помочь. Моя семья была счастлива здесь, но я увезу родителей и постараюсь убедить их продать поместье.
- Не получится, Эзра... - раздались зловещие слова, а после воцарилось молчание.
Я оглянулся: никого... Где же Бак? Вокруг меня непримятая трава, на песчаном откосе у воды - следы моих башмаков. Неужели жара и духота вызвали спазм сосудов, который в свою очередь привёл к аберрациям восприятия? Но пальцы покалывало, будто они ещё хранили ощущение холодной кожи мертвеца. Пора в спасительную прохладу, в библиотеку, расположение которой исключало попадание прямых солнечных лучей. Я поспешил к дому, удивляясь своему состоянию, поскольку с детства обладал отменным здоровьем.
За ужином, на котором присутствовали два приятеля моего отца, местные землевладельцы, и наш недавно нанятый управляющий, зашёл разговор о странном поведении скота. Непонятная агрессия и жажда пустить кровь охватила животных, издревле разводимых в этих краях.
- Говорят, такое случается раз в сто лет, - заметил Бутверг, наш ближайший сосед, тучный мужчина с жадными заплывшими глазами.
И тут я поторопился высказаться:
- Сегодня у пруда беседовал с садовником Баком. Он тоже наговорил ерунды о событиях прошлого. Но речь шла об уничтожении дьявольского приспешника, меж тем как агрессия животных может быть вызвана нападением мигрирующих насекомых или ростом бактерий в водоёмах.
Я был готов продолжить, но тишина за столом - ни добродушных реплик сотрапезников, ни стука ножей и вилок, ни звука наливаемого вина - остановила.
- Простите, если неправ и не к месту взялся объяснять то, что является тайнами нашего края, - наконец сказал я. - И всё же я считаю, что сначала нужно освободить факты от мифического покрова, затем систематизировать...
Меня прервал взволнованный голос матушки:
- Александр, ты сказал, что беседовал с садовником Баком? Я не ослышалась?
- Именно так, - ответил я. - В полдень, у пруда.
Отец раздражённо отодвинул столовые приборы, а гости смущённо переглянулись, будто стали невольными свидетелями семейных раздоров. Лишь управляющий позволил себе несколько слов: "Но это невозможно! Такого садовника..." - и тотчас смолк под предупреждающе тяжёлым взглядом отца.
- Проводи меня в комнату, Александр, - попросила побледневшая матушка и встала из-за стола.
В своих покоях она подвела меня к окну и заставила сесть в массивное кресло, оставшееся от прежних владельцев дома.
- Ты выглядишь вполне здоровым, сын, - начала она. - Но, видимо, учёба в Провиденсе потребовала слишком много сил.
- При чём здесь учёба? - спросил я.
- Напряжение сказалось на твоих нервах, Александр. Похоже, вернулась детская безудержная фантазия. Не перебивай меня... - сказала матушка. - Пруда нет уже пять лет. Мы осушили его тотчас после твоего отъезда. В свободное от учёбы время ты путешествовал и не мог знать этого.
- И садовника Бака не существует, - я зло рассмеялся и привстал, чтобы уйти.
Матушка остановила меня, положив руку на плечо, и мягко, увещевающее, как в детстве, сказала:
- Ну почему же не существует? Он живёт в книге, в которую под твою диктовку я записывала разные истории. Наш врач был поражён их складностью и фантастической красочностью. И лишь забота о гармоничном развитии нашего сокровища остановила отца от того, чтобы нанять тебе какого-нибудь поэта в учителя.
- А потому меня пичкали уроками математики, - благодушно дополнил я. - Спасибо, мама, ты в очередной раз вызволила меня из плена разбушевавшегося воображения. Пойду просмотрю новые немецкие журналы по психиатрии.
- Не стоит иронизировать, Александр, - повысила голос матушка. - Это жестоко и... несправедливо. Передай отцу, что я не выйду к ужину. А сам приходи ко мне вечером. Настало время рассказать тебе правду. Сейчас ступай, мне нужно время подготовиться...
До сих пор не могу простить себя за то, что послушался её и ушёл.
К вечеру в доме поднялся переполох: матушка неожиданно почувствовала себя плохо. Отец послал за семейным врачом, которого я абсолютно не помнил с детских лет. Обладая некоторым опытом лечения, я порывался помочь ему, но остановил отец. Когда же наверху, где располагались покои матушки, раздались крики её любимой горничной, мы, охваченные страшной тревогой, поспешили узнать, что случилось. На лестнице нам встретился врач, синее покойника. Его манишка была багровой от крови. Толкая друг друга, мы ворвались в комнату больной. Этот страшный момент запечатлелся в памяти криком отца: "Да он зарезал её!.." и видом окровавленных простыней.
Приобретённые в колледже навыки заставили действовать автоматически: я убедился, что жизнь покинула горячо любимую матушку, друга моего детства и добрейшего ангела всей жизни. Не в силах смириться, я перевязал раны, сделал искусственное дыхание. Напрасно... Видимо, врач попытался пустить кровь, действуя по старинке, но не смог достичь спавшихся вен. Но зачем была вскрыта сонная артерия? В безграничной ярости я набросился на горничную и выяснил, где живёт этот господин Брейль, но добился лишь невнятного лепета. Всё же уяснив, что дом врача неподалёку, побежал в недавно отстроенный гараж, вскочил в первый попавшийся автомобиль и помчался вдогонку. Но дорога была пустынна. Не провалился ли Брейль сквозь землю? Хотя в данный момент это было для него оптимальным вариантом...
Возле подъездной аллеи к дому врача в свете фар я заметил табличку "Продаётся", а само здание оказалось нежилым: ставни на первом этаже и входная дверь заколочены, площадка перед парадным поросла густой и высокой травой. Чертыхнувшись, я решил проехать к соседнему имению, но заплутал среди бесконечных пастбищ, небольших каменных мостов через многочисленные ручьи. Гнев утих, и я решил вернуться домой, посчитав, что врач-убийца не скроется ни от меня, ни от наших адвокатов.
Всю ночь я провёл возле разбитого горем отца, а утром пришлось принимать визитёров. Невзирая на рвущую сердце боль, я вытерпел соболезнования, пожимание рук и глупые предложения помощи. Глядя в грустные глаза-щёлочки толстяка Бутверга, пробормотал слова благодарности. Однако когда он посетовал на временное отсутствие врача Дискотта, ведь в противном случае миссис Дримфорд была бы спасена, я впал в замешательство и спросил: " А разве не Брейль сейчас практикует?"
На что Бутверг ответил: "Что это с вами? Брейль умер полтора года назад, его практику купил Дискотт из Провиденса" - и бочком протиснулся сквозь толпу соседей к выходу из гостиной.
Через минуту-другую я освободился от чьих-то липких ладоней и выглянул в окно. Бутверг разговаривал с нашим управляющим у своего автомобиля и испуганно оглядывался на наш дом. Всё ясно, такие вот толстяки, любители пообедать у знакомых, являются главным источником возникновения слухов и сплетен. Но одновременно и кладезем ценной информации. Нужно будет как-то с ним побеседовать. Случай представился в этот же день, ещё до появления окружной полиции, с которой отец вызвался беседовать сам.
Он отправил меня с папкой матушкиных распоряжений к протестантскому священнику, жившему неподалёку, и дорога пролегла как раз возле дома усопшего Брейля. Я заметил, что невесть откуда взявшийся толстяг Бутверг дьявольски легко справился с крепкими щитами на здоровенных гвоздях и занёс в дом кожаный саквояж, который уже где-то приходилось видеть. Я тут же развернул автомобиль к дому.
Распахнутое парадное дохнуло прохладной сыростью и затхлым одиночеством покинутого дома. Солнечные лучи, проникшие сквозь просветы между задёрнутыми портьерами, показались лезвиями широких ланцетов, кромсавшими тишину и запустение. С потолка без лепнины сеялась видная только на свету пыль. Топанье и шум волочения заставили поспешить наверх по деревянной лестнице с пришедшими в негодность перилами. Я замер в изумлении при виде того, что вытворял Бутверг. Он складывал в тайник, образованный стенкой шкафа, вещи из смутно знакомого саквояжа: наши с матушкой дагерротипы в серебряной с позолотой оправе, её многочисленные дневники в лиловой шагрени, небольшие тубусы с моими детскими рисунками, которые можно было принять за вместилище ценных бумаг. Сверху был пристроен саквояж... Брейля! Я всё же заметил его в руках врача прошлой ночью, но осознал это только сейчас.
- Откуда у вас наши вещи? - рявкнул я.
Бутверг испугался до такой степени, что ему отказали ноги. Он сполз по стенке шкафа и уселся прямо на захламлённый пол.
- Не трогайте меня, господин Дримфорд! Пожалуйста, не трогайте! Я ни в чём не виноват! Меня попросили! - заверещал толстяк.
Его выпученные глаза и багровое лицо предвещали мозговой удар от сильного испуга. Гнев сменился любопытством, и я стал спокойнее задавать вопросы Бутвергу, однако бедолага так перенервничал, что наговорил чепухи. Оказалось, что саквояж вручил ему мой отец и попросил спрятать подальше, но не уничтожать, иначе может случиться большая беда. И недалёкий любитель домашней ветчины и чужого добра решил, что дом умершего врача как раз такое место, где спрятанное будет в сохранности минимум пять лет, ведь племянник врача служит в Королевских войсках в Индии. Под вопли и причитания Бутверга я собрал памятные вещицы в саквояж и пошёл прочь.
Как назло, по дороге к священнику я проткнул шину, а пока поменял колесо, выслушивал причитающуюся мне долю увещеваний, соболезнований и наставлений в доме священника, день стал клониться к вечеру. Когда я приехал домой, отец уже уладил все дела, мы остались вдвоём и смогли без посторонних глаз предаться своему горю. Тут-то я, не таясь, рассказал о своём полуденном видении, о странном саквояже и слизняке Бутверге. Я думал, отец огорчится тому, что в столь солидном возрасте ко мне вернулись детские нервические состояния и фантазии, но батюшка был по-настоящему взбешён происшествием в доме умершего врача. Он еле взял себя в руки, нахмурился и застыл в молчании, видимо, обдумывая что-то важное.
Напряжённую сцену прервало появление полиции. Когда дворецкий доложил о визите, отец прошептал: "Ради Бога, ради почившей матушки, молчи, Александр! Ни о чём не говори, заклинаю тебя!" Как оказалось, нечто ужасное случилось с мистером... Бутвергом, который шесть дней назад уехал на ярмарку и должен был вернуться позавчера. Выяснили, что после ярмарки он отправился по соседям, но был найден в заброшенном доме. Мёртвым, с явными следами разложения. Коронер сказал, что прошло не меньше недели со дня смерти. За это время возле дома побывало немало людей, что определили по автомобильным, пешим и конным следам. Вот и стали опрашивать всех соседей.
В этот момент свет люстры стал чёрным, и я провалился в пустоту.
Очнулся на оттоманке. Погружённый в печаль отец сидел рядом.
- Папа, - позвал я его, как когда-то в детстве.
Отец посмотрел на меня слезящимися глазами и спросил:
- Как ты?.. Подняться сможешь?
- Конечно. Я ведь не истеричная дама. Всего лишь шизофреник, запутавшийся в реальностях, которые рождает его больное сознание...
Отец наклонился ко мне и крепко схватил за руку:
- Ни слова больше. Думал, всё обойдётся, однако не случилось. Лежи и слушай меня. Ты абсолютно нормален. Абсолютно. Выписывает круги и зигзаги, рвёт и путает свои же следы судьба. Первую часть истории ты услышишь здесь и сейчас. Двадцать пять лет назад моя незабвенная Минерва получила известие о наследстве. Мы приехали сюда с целью отказаться, однако жена буквально влюбилась в эти гиблые места, уверяя, что они часто снились ей в детские годы. А когда к дверям подбросили младенца, мы, уже расставшиеся с мыслью иметь детей, решили остаться здесь - уединёние поместья среди рощ и пастбищ не позволяло соседям узнать правду о младенце, а также избавляло от объяснений с родственниками. Этот ребёнок - ты, Александр, - наполнил нашу жизнь смыслом и дал возможность ощутить настоящее счастье. А на его пике в дом постучалась беда... Ты оказался не совсем обычным, Александр. Казалось, твои любопытные глазёнки видели не одно столетие, а детское сердечко вынесло не одну драму. Минерва, лучшая из матерей, сделала записи историй, теснившихся в твоей головке. Показала их Брейлю, который не только практиковал, но и проводил выдающиеся естественнонаучные опыты. Вскоре я присоединился к нему. Вторую часть истории я поведаю в моей тайной лаборатории.
Отец несколько раз стукнул тростью по неприметной трубе в углу гостиной. Наверху раздалось сначала глухое эхо, а потом и ответный сигнал. Стало ясно, что в доме всегда скрытно обитал чужак. А ведь матушка принимала мои рассказы о ночных звуках за фантазии...
Мы стали подниматься по лестнице. На втором этаже, около покоев мёртвой матери, отец прошептал: "Благослови меня, родная Минерва". Я смолчал, оглушённый событиями дня. На пороге кабинета батюшка вымолвил: "Что бы ты ни увидел, Александр, ничего не бойся". Но в его голосе была слышна неподдельная тревога. Двери распахнулись, мы вошли... и сознание снова чуть было не покинуло моё измученное тело. В кресле безвольной марионеткой сидел доктор Брейль, а возле стоял согбенный, но невозмутимый садовник Бак. "Кого-то не хватает", - пришла безумная мысль, и я познал все прелести истерического хохота. Пощёчина, отвешенная отцом, привела меня в чувство. Всё ещё нервно содрогаясь, я спросил: "А где Бутверг?"
- В морге, наверное, - ответил отец. - Ты хочешь знать, почему тело убитого сегодня человека выглядит, как недельной давности труп?
Я смог только кивнуть.
- Не скажу, догадайся сам, - с усмешкой сказал отец. - Ты же будущий врач. Единственная подсказка - ферменты.
Во время размышления над загадкой рухнувший было мир встал на своё место.
- Ты... или кто-то накачал тело химотрипсином? - спросил я. - Чтобы сделать невозможным определение времени смерти и скрыть убийцу?
- Не только им и не только для сокрытия преступника, - откликнулся отец, - впрочем, это неважно. Бутверг - воришка, он подобрал обронённый Брейлем саквояж. Управляющий увидел и донёс мне. Я отправил Брейля следом, и ему пришлось устранить соседа. Хочешь ли ты узнать продолжение, сын?
Я снова кивнул.
- Брейль и я занялись опытами, связанными с электричеством, для оживления мёртвой материи. Но увы... Бак, который служил в поместье с незапамятных времён, выследил нас на кладбище и предложил свою помощь. С условием обязательно открыть тайну твоего происхождения, Александр, и подготовить к предназначенной деятельности. Видит Бог, я противился этому... Что бы ни скрывалось за появлением человека на свет, он достоин прожить свою жизнь человеком, а не...
- Чудовищем? - закончил я фразу отца. - А может быть, лучше предоставить выбор мне самому?
- Это невозможно, - подал голос Бак. - Тот, кто прикасался к дьявольским вещам колдуна Карвена, обречён на бессмертие... На безвременный пост у врат вечности. И когда придёт миг, он должен повторить подвиг Эзры Видена и Элеазара Смита.
Голова была готова взорваться от хлынувших воспоминаний, не моих воспоминаний, от колоссальных чужих знаний и титанического напряжения чьих-то сил. Глаза Бака сверкнули в свете газового рожка на стене, возле которой он стоял. Я заговорил:
- Там, на месте пруда, под мраморной плитой - останки Эзры Видена, не пожелавшего жить с Каиновой печатью на душе? Жить вечно... А ты, Бак, его друг Элеазар Смит, верно? Друг, которому недостало мужества предать себя самосожжению?
Бак шагнул ко мне, но остановился. Потом проскрипел:
- Нет. Эзра здесь. Теперь его зовут Александр Дримфорд.
- Но как?! - вскрикнул мой отец.
- Вы искали элемент, который может иметь обратное ферментам действие - не расплавлять плоть, а возрождать её? - спросил отца Бак, не отрывая глаз от моего лица. - Я давно обнаружил его в пепле моего друга Видена. Брошенный младенец стал новым воплощением Эзры и был принесён мною к дверям вашего дома. Полтора года назад я смазал пеплом электроды аппарата, при помощи которого вы проводили опыты с телом умершего Брейля. Он ведь сам завещал продолжить их? Но к Брейлю не вернулась утраченная душа, только разум - слабый, человеческий, направленный лишь на самосохранение. Поэтому он убил миссис Дримфорд, когда вы отправили его убедить вашу жену смолчать о связи Александра с событиями прошлого. Поэтому вороватый толстяк расстался с жизнью. И за это я казнил Брейля.
Только сейчас я заметил на столе громадные шприцы, заряженные желтоватой жидкостью и ощутил премерзкий запах. Глянул на кресло... От тела Брейля остались лишь кости, обтянутые одеждой, которая сочилась гнилой слизью.
- Ты вновь со мной, Эзра? - обратился ко мне Бак. Или Элеазар Смит, посвятивший себя борьбе с дьяволом дьявольскими же средствами.
- Он - мой сын Александр! - вскричал отец, схватил два шприца и всадил иглы в шею Смита. А потом ещё два...
Мы продали имение, уехали в Англию и лишь двадцать лет спустя узнали об истории, которая стала продолжением нашей и получила название "Казус Чарльза Декстера Варда".