"... а возле дороги той сидит на трёх дубах, на девяти суках Соловей-Разбойник, и мимо него ни зверь не прошмыгнёт, ни птица не пролетит, ни человек не проедет".
(из "Краткого путеводителя по Киевской Руси", изд-во "Геродот", Царьград, 1015г.)
- Соловей! Соловеееей! Соловей Соловеич!!!
Виданное ли было дело в старые времена, чтобы Соловья-Разбойника вот так бесцеремонно будили, а? Нет, тогда Соловья все боялись, и обходили десятой дорогой. Ну... почти все, ту встречу с Ильёй вспоминать Соловей не любил.
То ли дело сейчас. После того, как ударил Соловей по рукам с князем Киевским, всё изменилось. Теперь бывший разбойник на речке Смородиной вроде как княжий тиун, и порядок в здешних лесах теперь на нём. В лесах, на речке, но главное - на дороге проезжей, на шляхе киевском. Сидит Соловей, как и раньше, на своих дубах, но не разбой ныне творит, а правду блюдёт, а за то княжьей милостью разрешено ему с проезжих и прохожих дорожное мыто брать. С пешего - резан, с конного - куна, а с подводы так целых пять кун. "Лучше бы, как раньше, просто грабил" - ворчали подчас купцы, цепляя к поясу полегчавший кошель. Эх, медленно народ у нас к культуре привыкает!
Впрочем, платили не все. Не сложились у Соловья отношения с богатырями. И добро ещё, если едет тот богатырь по княжьей службе - едешь, ну и езжай себе. Так нет, любят они просто так тут ошиваться, подвигов искать. И ведь слова им не скажи - чуть что, сразу за меч! Особенно много Змею Горынычу докучали, когда он здесь, в своих родных местах, бывал, просто проходу не давали, пришлось тому у самой реки поселиться, а к шляху и носа не казать. Ни одного из трёх.
- Соловей! Соловей Соловеич! Выглянь, будь милостив, дело есть!
- Ну, кого принесла нелёгкая?! - рыкнул Соловей, выглядывая из гнезда.
Нелёгкая принесла местного лешего Федоську, шустрика, что день-деньской по лесу рыщет, слухи и сплетни разносит, но и личное письмецо снести всегда готов. А чего тут удивительного, и нечисть и люди в лесу грамоту знают, чай в одиннадцатом веке живём, как ни как.
Федоська от грозного рыка соловьиного весь сжался, оборотился грибом подберёзовым, но убежать и не подумал, видать и впрямь не просто так пришёл.
- Ну, сказывай, чего у тебя за дело. - сказал Соловей более миролюбиво.
- Горыныч тебя зовёт, слёзно придти просит, бяда у него!
- Это что ж у него за беда, али опять вепрем лесным подавился? - спросил Соловей, спрыгивая на землю.
Голову ему срубили, Акулину.
- Ничего себе! - не подумав, присвистнул Соловей, и от неосторожного посвиста его с дубов посыпались листья и жёлуди, а Федоську сдуло куда-то в чащу леса.
***
- Это же как тебя угораздило, Змей? - Соловей сидел на обугленном бревне и качал головой. - Как же ты напасть эдакую проморгал? Ты ведь целиком не спишь никогда, хоть одна голова да бдит.
Непросто с Горынычем общаться, всегда надо помнить, что Змей Горыныч - это он целиком, а вот головы его - каждая наособицу. Левая - это Маланья, её легко отличить по бусам из самоцветов заморских. Сейчас она всхлипывала, утирая глаза большой красной тряпицей, в которой угадывались богатырского покроя порты. Средняя, и самая главная - это как раз Змей, так его и звать надобно. Голова Змея дымилась - из всех трёх голов только она могла плеваться огнём. Утром, проснувшись, и не обнаружив третьей головы, Змей дочиста выжег лес на перестрел вокруг себя, и выжег бы на целых полпоприша, да горючка кончилась. И теперь Змей зло шипел обожжённым нёбом, горестно посматривая на обрубок шеи справа от себя, где ещё вчера была третья голова - Акулина.
Это только досужие сказители-былинники могут рассказывать байки про то, как добры молодцы Горынычу головы рубят. Да и если в кружалах киевских богатырские россказни послушать, то чудо-юдо трёхголовое уже раз двадцать все свои головы обновить должно было. А на самом деле всё не так просто. Попробуй, подойди к нему, когда в трёх зубастых пастях зубы с ладонь, да на лапах когти в локоть длиной, да хвост ещё шипастый пятнадцатисаженный. Не говоря уж об огне... Это ведь не потому Горыныч в глухомани живёт, что богатырей сильно боится, нет. Он больше боится зашибить ненароком кого, а то ведь окажется, что был молодец при исполнении службы - и плати князю виру. В общем, непростое это дело - Горынычу шеи железом щекотать.
Но вот этой ночью кому-то удалось.
- Так как же это к тебе ворог подойти-то смог? - повторил свой вопрос Соловей. - и где теперь Акулина?
- Нне шшнаю. - прошипел Змей. - Акулинушшка дешшурила, а мы с Маланьюшшкой шшпали. И вот прошшпали её, бедняшшку. И головушшку её унёшш шупошштат. Нигде я её не нашшел...
- И ты не видел его? - спросил Соловей.
- Шшпали мы, горемышшные, говорю шше. Шшоловеюшшко, ты найди ушш прешштупника, что Акулинушшку порешшил, прошшу тебя, раз ушш тебя князюшшка к нам пошштавил.
Соловей поскрёб в затылке. Очень не хотелось влезать в это дело, особенно при взгляде на обрубок шеи. Отсекли Акулину одним точным и сильным ударом. Значит - без богатырей не обошлось точно... Но и Змей прав - обещал ведь Соловей князю Киевскому, что будет на речке Смородиной покой и тишь.
Знать, придётся, говоря словами учёных греков, коих по шляху в последние годы ездило немало, проводить дознание, сиречь разузнавать, как дело было. И коли так, то знал Соловей местечко, которое ни один ухарь, умеющий обращаться с мечом, точно не минует.
- Акулинушка, сестринушка-а-а-а! - завыла в голос Маланья.
"Ну да, сейчас убиваешься. - подумал Соловей. - А раньше-то вы с ней цапались, к Змею друг друга ревновали, об том все знают."
***
В те времена, когда отошёл Соловей от разбоя, а по шляху вновь потянулись путники да гости иноземные, появился у дороги и постоялый двор с трактиром. Держал его худой и плешивый мужик, которого сразу прозвали Кощеем. Так и стали называть трактир - "У Кощея", хотя, конечно, про заморское обыкновение давать заведениям названия у нас и не слыхивали.
Вдобавок ко всему слыл этот Кощей колдуном. Для хозяина постоялого двора умение это полезное и нужное, да и, к тому же, кто лучше оборонит хозяина и его имущество, чем боязнь перед чарами колдовскими? Народ по дороге ездит разный... Впрочем, Кощей был воробей стреляный, и не жадничал ещё и платить мзду Соловью - за защиту. Как любил шутить трактирщик: "от дождя у меня крыша тесовая, а от лиха - соловьиная!"
Когда Соловей вошёл на обнесённый крепким тыном широкий кощеев двор, тот как раз распекал кого-то из прислуги. Увидев Соловья, он умолк на полуслове, дал виноватому пинка - иди, мол, работай - и направился к гостю.
- Здоров будь, Соловей! Ты ко мне, небось, по горынычеву делу?
- Что, уже сорока на хвосте принесла?
- Федоська с утрева прибегал. Лихие дела творятся! - сокрушённо покачал головой Кощей.
- А пошто это ты решил, что я к тебе как раз по горынычеву делу? - с некоторым подозрением спросил Соловей, но Кощей сразу его сомнения развеял:
- Так ведь знаешь кто у меня намедни остановился? Богатыри! Я так сразу и подумал...
Вот ведь напасть! Всё ж таки богатыри, чтоб им пусто было! Не пронесло. А ведь Соловей втайне надеялся, что всё же порешил Акулину какой-то местный тать, ловкий в топорном деле.
Зря надеялся. Ещё вчера, как рассказал Кощей, к нему заехали трое богатырей. И была эта троица хорошо известна не только на Смородиной и в Чернигове, а даже и в самом стольном Киеве о них наслышаны были.
Первым был Еруслан Добрынич, детинушка косой сажени в плечах, хоть и ума невеликого. Зато ума и хитрости хватало у второго - хазарина Льва Исаковича, из тех хазар, которые почитают закон Моисеев. Телосложением он ненамного уступал Еруслану. А третий - половецкий батыр Сапрык, что служил ранее у Тугарин-хана, но чего-то с ним не поделил и, дабы не быть утопленным - по тамошнему обычаю - в бурдюке с кумысом, понаехал на Русь.
Пошаливали эти трое на дорогах, ходили в набеги на соседние царства-государства и вообще сидели у всех наместников княжеских в печёнках, а уж про Соловья и говорить нечего.
- ... так что приехали вчера, бражничали почитай весь день, - рассказал Кощей, - вот, пожалуй, и всё. Горыновки налить?
- А есть ещё? Давай... на два глотка, но не больше, ибо я при исполнении! - махнул рукой Соловей.
***
Эх, забористая вещь - горыновка! Нигде более её не попробовать, кроме как у Кощея. Только он с Горынычем договориться может.
Есть внутри у трёхголового желудочек малый, где особая жидкость возгоняется, горючая. Когда Змею надо струю огненную извергнуть, он жидкость сию выплёвывает, поджигая искрой от удара зуба об зуб, а зубы те твёрже кремня. Но и для него огнеплюйство это не очень-то приятно - кто не верит, пусть сам попробует огонь во рту подержать. Так что чаще всего Змей просто срыгивает горючку, когда накапливается её много. Кто и когда первый рискнул выпить горынычеву огненну слюну - неизвестно, но оказалось, что хмельная она почище, чем меды ставленые, и зелено вино ромейское. А уж Кощей придумал набирать её в кувшины и поить жаждущих отдыха и веселия путников, что немало способствовало славе кощеева заведения. Да уж... После сегодняшнего утра долго не ходить трактирщику к Змею с кувшинами, ибо всё сжег тот в гневе. Многие любители хмеля несолоно хлебавши уедут.
- А много приезжих? - спросил Соловей, закусывая сушёным подлещиком.
- Да сейчас нет, только вот Пафнутий, гость царьградский, остановился, ну, ты его знаешь. - ответил Кощей.
- Знаю, знаю, - кивнул Соловей, - так давай опять про богатырей. Ты говоришь, вчера приехали, а вот ночью где они были? И, может, говорили чего, о Змее Горыныче, например?
- Ну так это у мавок поспрошать надо, они обе, Травинка да Рябинка, вчера вокруг молодцов так и увивались, бесстыжие.
Обе мавки нашлись неподалёку, на поляне сразу за кощеевым забором. Они вертелись и хохотали, играя то ли в чехарду, то ли ещё во что, по ходу игры оборачиваясь то белками, то горностаями. Соловей, не теряя времени, учинил им строгий допрос, только подтвердивший его подозрения.
О Горыныче богатыри вчера за столом говорили, да ещё как! Еруслан грозился снести ему все три головы, хвост узлом завязать, и ещё что-то непотребное с ним учинить, а Лев его в этом подначивал.
- Это за что же Еруслан так на Горыныча нашего ополчился? - удивился Соловей. - Или просто с хмельной головы чушь молол?
- Может и молол, дядя Соловей, - хихикнула Травинка, - а только говорил он, что ещё в Киеве на этом об заклад побился. Ой, мне-то страсть как охота Киев повидать!
- Бывал я в том Киеве, ничего там хорошего нету, толкотня одна, - буркнул Соловей, и прикрикнул на мавку: - ты мне не финти, сказывай прямо, что еще про Змея молодцы говорили?
- А про него ещё Сапрыка-басурманин говорил, да так смешно, - подхватила Рябинка, - мол, "шайтан-горын у мой бабай пять вэрблюд съедал, и я его теперь сабля рубить буду". Ой, умора! А вообще он ничего, хоть и узкоглазенький. Эх, к нему бы на ночку, да под бочок!
- Ну так что ж не пришла-то? - поинтересовался Соловей. - Под бочок?
- Так не было их ночью на сеновале, - немного погруснела мавка, - мы ходили...
- Всех троих не было?
- Да, дядь Соловей, всех.
- И сейчас нет?
- Сейчас есть, только спят они сном богатырским.
Соловей прислушался - и вправду, со стороны сеновала доносился дружный, в три глотки, храп.
***
Допросить богатырей, которые спали в разных концах обширного сеновала, толком не вышло.
Еруслан просто послал Соловья по матушке, повернулся на другой бок и захрапел снова.
Сапрык-половец тоже был краток: "Батыр будЫт - секир башка!" - и попытался пнуть дознавателя пяткой (не попал).
Никакого уважения к представителю власти! Может, свиснуть на охальников? Но свистать сильно - значит крышу сорвать у сеновала, Кощею лишний убыток, а слабо - только солому раздувать.
А вот со Львом разговор получился, но совсем не такой, как Соловей предполагал.
Когда Соловей ткнул его кулаком в бок, тот, не раскрывая глаз пробормотал: "Две".
- Чего "две"? - не понял Соловей.
- Две куны. Или вы таки не знаете, шо будить меня небесплатно?
- Да ты обнаглел, богатырь! - вскипел Соловей. - С меня ещё никто мзду николи не брал!
Лев приоткрыл один глаз.
- А-а, это таки вы... - сказал он, - тогда куна, но только из моего уважения к вам. Согласен просто на ендову с квасом, а то башка после вина и горыновки трещит...
Ендову хазарину поднёс кощеев половой, после чего Лев сел, и, отряхивая прилипшие к пейсам соломинки, воззрился на Соловья.
- Ну, и какая таки у вас до меня надобность, Соловей-тиун?
- Это я тебя буду спрашивать, какая у вас, оглоедов, надобность в моих краях завелась.
- А пошто это я, как последний поц, должен отчёт давать? Или я таки у вас в дружине? А если скажу, например - горыновки испить приехали...
- То я тебе не поверю! - перебил его Соловей. - А будешь от расспросу уходить, то и вправду дружину созову. И хоть края тут дикие, но дружинников наберу, один Горыныч за сотню воев потянет, тем более дело его касается - голову у него ссекли ночью. И вот кто злодейство сие сотворил, про то я и розыск учиняю.
- Ша! - Лев так и подскочил на сене. - Ну почему, почему всё интересное без меня происходит?! Соловей, расскажите, как дело было, я таки вас умоляю!
- Нет, голубь сизокрылый, я тут тебе не сказитель. Это ты мне сказывай, что спрошено.
- Ой, да шо таки тут рассказывать? Ну, решили мы пощипать одного жирного гуся, но немного ошиблись - не нагулял ещё жирка гость ромейский...
- Так-так, ромейский, говоришь? Уж не Пафнутия ли часом вы, супостаты, "пощипать" собирались?
- Ой, Соловей, вы таки догадливее, чем даже наш саркельский раввин! - кивнул Лев. - Его, пузана.
- И как же это вы разузнали, что он ещё не "нагулял жирка"?
- Вы таки будете смеяться - я с ним просто поговорил. Оказалось, что торговый муж сей не расторговался ещё, и золота у него кот наплакал. А на что нам его товары? На торгу с ними стоять?
- Выходит, лихое дело замыслили, и в том зазору не видите?
- Ой, кто бы попрекал. - нагло ухмыльнулся хазарин.
В чём-то он был прав, и Соловей попытался продолжить расспрос о том, где добры молодцы ночь ночевали, но Лев более ничего сказывать не желал, только заверил, что не ходили они трое ночью к Горынычу.
Что ж - с паршивой овцы хоть шерсти клок. Только вот ясности не прибавилось.
***
С кощеева подворья вышел Соловей мрачный. Когда бывал он не в духе - то вся местная и живность и нечисть, да и люди тож старались на глаза ему не попадаться, ибо себе дороже выйдет. Так что шёл Соловей по лесу без помех и размышлял в тишине о том, какой бы укорот на непочтительных охальников-богатырей найти. К тому же, не убедил хитрый Лев Соловья в их невиновности, чего-то он темнит, ох, темнит!
На лесной опушке Соловья всё же кто-то окликнул. Он оглянулся - то была местная травница, Баба-Яга. Брела она откуда-то с посохом в руке и котомкой за плечами.
- И не сидится тебе... чего ходить-то в такую далищу, да ещё впотьмах?
- Так ведь ночь-то сегодня не простая была, касатик. Особая ночь для волшбы. Самое время нынче огнь-траву собирать, а растёт та в Глуховом бору, да и драконий зуб добывать.
- Э-э-э, какой ещё зуб? - переспросил Соловей.
- Драконий зуб, касатик. - прошамкала Баба-Яга. - У чароплётов и магов заморских велми ценен. Многия снадобья из него изноровить можно.
Так-так, подумал Соловей... Драконий зуб. Чароплёты. Надо добывать этой ночью.
- Бабуль, а Горыныч наш драконьего ли племени? - спросил он.
- А какого же ещё, касатик? - удивилась та. - Самого что ни на есть драконьего ... Да куды ж ты побёг, Соловеюшко?
***
Ну, Кощей, ну берегись, лешачий хвост! Он Акулину порешил, всё на него сходится! Во-первых, он колдун, и значит, зуб драконий ему-тко и нужон. Во-вторых, кто, кроме него к Горынычу подойти сможет? А никто. Не подпустил бы трёхголовый... то есть теперь уже двухголовый к себе никого другого. И, к тому ж, как ведь ловко он богатырей заместо себя под подозрение подставил!
На кощеево резное крыльцо Соловей взбежал быстрее ветра, дворня только врассыпную прыснула. Сам Кощей оказался у себя в горнице, сидел он за столом и на бересте что-то царапал.
- А ну-ка, злыдень, сказывай всё начистоту - ты Горынычу голову срубил ночью?
Не испугался Кощей, глянул на Соловья удивлённо.
- Соловей, ты, часом, в лесу никаких грибочков не едал? Бают лешие, мухоморы нынче зело крепкие пошли.
- Ты мне не отпирайся, говори - куда зубы горынычевы девал?
- Окстись, Соловей, ты что же, думаешь, это я Акулину порубил? Из-за зубов? Да ты ж меня знаешь - когда я меч в руках держал?
- Может, и не держал, а зубы тебе, чароплёту, могут быть в надобность!
- В надобность, не спорю. И даже спрошал я о том самого Змея, и Акулину с Маланьей тож. Змей отказался, зубы говорит, рвать боюсь, и уж как я его не улещивал, чего только не сулил, всё напрасно. Ну а те две кумушки - тем более, кому из них охота перед Змеем шербатой пастью красоваться? Так что не согласились они, да и ладно, без них обошёлся.
- Это как же? - остывая, спросил Соловей.
- А я с Пафнутием уже договорился, он обещал достать, ещё в прошлый его приезд то было. А раз обещал - то и достанет, ушлый он, как все ромеи.
- Да где ж он возьмёт?
- А я почём знаю... Да уж кого-кого, а его-то ты в убивстве нонешнем не подозревай, Соловей, он Горыныча разве пузом своим затолкать может.
- "Подозревай", "не подозревай"! - вспылил опять Соловей. - Да я уже всю голову себе изломал с этой головой отрубленной, а толку - с гулькин клювик. Сначала оглоеды эти, потом на тебя грешил, теперь вот Пафнутий в деле появился. Он-то тут с какого боку, он вообще иноземец!
- Иноземец, да, а вот и с местными какие-то дела имеет, - ответил ему Кощей, малость подумав, - сказывал мне кто-то из половых, что прибегал к нему вчера Федоська с грамоткой от кого-то.
Соловей выругался непотребно, высунулся в окошко и крикнул в лес:
- А ну, лешие, сей же час сыскать мне Федоську!
В лесу согласно ухнуло. Лешие с Соловьём всегда старались ладить.
***
Ярило-Солнышко жарко пекло с небес, заливались в лесу птахи, а ветер уже почти разогнал запах гари.
- Змей, я твою беду близко к сердцу принял. - Соловей опять сидел на том же обугленном бревне, что и утром - Но и ты мне пособи!
- Так шшто шшделать-то?
- Ответь: зачем ты вчерась Федоську с письмом к ромейскому купцу посылал?
- Я пошшылал? - удивился Змей - Путаешшь ты шшто-то, Шшоловей.
Соловей тоже был удивлён.
- Я путаю? Да я с федоськиных слов говорю. Не дерзнул бы лешачок мне врать.
- Не врал он, - вдруг встряла в разговор мужчин Маланья, - был тут Федоська. Это Акулина грамотку писала.
- Купцу?
- Да, Соловеюшко. Это из-за меня всё. Когда я о прошлом лете у купца бусы самоцветные сторговала, Акулинушка очень уж завидовала, и тоже с ним рядилась, чтоб привёз такие же, вот и послала гонца к ромею, как прослышали мы, что он прибыл, ждала очень.
- Вот ведь как вышшло то, - покачал головой Змей, - не ушшпела она в бушшах покрашшоватша, крашшавитша нашша.
И, заметив вдруг что-то в глазах второй головы, быстро добавил:
- И ты тошше крашшавитша, Маланьюшшка.
***
Ну и денёк выдался! Бегаешь по лесу, аки заяц, только вот толку пока немного. Хотя нет, последний разговор с Горынычем кое-чего прояснил. Появился в этой истории ещё один человек, который вроде как мог подойти к Горынычу на расстояние удара мечом. Мечом, кстати, Пафнутий махать-то умеет, или, точнее - раньше умел, когда, будучи молодым, служил в войске базилевса. Правда, был тогда он раз эдак в пять стройнее. Обо всём этом ромей как-то рассказывал, останавливаясь ранее в кощеевом трактире.
Значит так, рассуждал Соловей, в который раз за сегодня входя на кощеев двор - надо учинить расспрос ромею и заодно его товары осмотреть.
Посмотреть, как Соловей обыскивает купцовы вьюки, к конюшне, где стояли вьючные лошади Пафнутия, сбежалась вся кощеева челядь. И Кощей, разумеется, пришёл. Сам гость заморский тут же рядом возмущённо взмахивал руками и тряс необъятным животом.
- Это проицвол! Я буду заловаца! Вы не имеете полномоций уцинять обыцк! Немедленно прекрацице! Цто вы ищеце?
На шум явились даже все трое богатырей, которые проспались и уже успели поснедать.
- Таки приятно посмотреть на работу мастера! - сказал Лев.
Это он в точку попал. Потрошить поклажу Соловей умел и любил, ещё с разбойничьих времён. И не родился ещё тот купчина, который сможет спрятать от Соловья ценностей хоть на резан. Вот и Пафнутий не спрятал - из потайной ухоронки под передней лукой седла вытащил Соловей несколько завёрнутых в тряпицы предметов величиной с ладонь. Зубы. Острые. Большие. Очень знакомые с виду. Соловей такие сегодня уже дважды видел, только те были на своих местах.
А вот никаких самоцветных бус у ромея не оказалось и в помине.
- Что это? - сухо спросил Соловей у Пафнутия.
- Цесно купил на киевцком торгу! Э-э-э... для Кацея!
- Кащей, поди-ка сюды, и скажи - что это? - сказал Соловей.
- Да, это драконьи зубы. Горынычевы... - покачал головой колдун-трактирщик - Но как же этот толстяк ухитрился-то голову Горынычу срубить?
- А я всегда говорил, что царьградская школа мечного бою таки очень даже сильна. - опять встрял Лев, и показал купцу большой палец.
- Какой коцмар, недорацумение! - лепетал Пафнутий, с которого уже сдёрнули перевязь с мечом и суму. Мечом сразу же завладели богатыри.
- Не-е-т, Лёва, тут чавой-то не так, - протянул своим густым басом Еруслан, тыча пальцем в металл, - ты глянь, этот клинок давно не чистили, и давно из ножен не вынимали! Вон, даже ржа уже видна на кромке. Не-е-т, не рубили этим мечом вчерась ничего, точно.
- Не рубил я ницево ноцью, - согласно закивал купец, - у меня и свидецель есц, по вацему - видок.
- Какой такой видок? - спросил Соловей.
- Девуцка, которая с клюцами, - ответил купец, - ноцью была в моей горнице.
- Ключница? Купава? - удивился Кащей - Вот ведь шалава! Это как же она с этаким пузаном пошла?
- А заплатил хорошо гость ромейский. - ответила ему грудастая Купава, подбоченясь. - Цельную гривну! Али не стою я гривны?
- Тьфу ты! - сплюнул Кощей. - Ну, не на резан стыда не осталось! Молодость-молодостью, я понимаю, но чтоб вот так, с кем угодно да за деньги...
Еруслан усмехнулся и хлопнул Льва по плечу.
- Ну вот, а ты говорил - денег у него нет. Надул тебя, Лёва, хитрый грек! - бросил он приятелю.
Собравшийся народ зашумел, а Соловей схватил Купаву за локоть и оттащил в сторону.
;- Мне, девка, всё равно, перед кем ты подол задираешь. - сказал он. - Но отвечай без кривды - правда ли ты с ним всю ночь пробыла?
- Как же, всю ночь... - фыркнула ключница. - Пафнутий не столь силён по мужеской части, на два раза его всего и хватило, а потом заснул и храпел погромче любого богатыря...
- А ты?
- А я пошла к себе в светёлку, да не дошла... - Купава вдруг даже немного покраснела. - Точнее, дошла, да не одна. Перехватил меня по дороге Сапрыкушка, вот тот - муж хоть куда, настоящий богатырь, даром что узкоглазенький! Всю-то ночку с ним миловалась...
- А купец?
- Так храпел купец до петухов.
Теперь досадливо сплюнул уже Соловей. Опять неудача! Только что вроде как казалось, что вот он, злодей, найден, ан нет - оказывается, не мог Пафнутий срубить горынычеву голову. Не выходил со двора и меч у него ржавый. Но зубы-то, зубы всё ж у него! От найденных зубов он не отпёрся, и значит - причастен ромей к сему лиходейству. И - припомнил Соловей - бусы! Акулина заказала купцу самоцветные бусы, значит, он должен был их привезти. Если бы он успел передать бусы, то об том обязательно сказали бы Змей с Маланьей. Значит - не передавал. А привёз ли он их вообще? Вьюки Соловей уже обыскал, но бус там нет.
И тут Соловей вспомнил, что ещё не осмотрел черезплечную суму Пафнутия, что висела у сейчас на его плече.
***
Сума-калита была мала, и большие бусы, способные обвить акулинину шею, сюда бы не поместились. И вообще, вздумай богатыри "пощипать" Пафнутия, они бы не разбогатели - тут нашлось всего два десятка гривен, несколько серебряных ромейских милиарисиев да медная мелочь.
Но подкладка сумки показалась Соловью слишком толстой. Так и есть - потайное отделение, а в нём - несколько грамот на пергаментах. Написано было непонятно, хоть некоторые буквицы и были узнаваемы.
- Латинское это письмо, - глянув на грамоты, сказал Кощей, - только я не знаю, кто это прочесть сможет, с толмачами у нас тут в лесах небогато...
- Есть один, вернее - одна, - ответил ему Соловей, - про Бабу-Ягу забыл? Она в округе самая учёная, и наречия иноземные многие превзошла. Ты пока запри Пафнутия в чулан, а вещи все его и коней тож - в конюшне, а я схожу до нашей книгочейки, авось она мне эти грамотки прочитает.
***
Верхами передвигаться Соловей не любил. Вот и сейчас он отправился к избушке Бабы-Яги пешком. И уже почти дошёл, когда рядом с тропинкой вдруг вырос большой белый гриб и пискнул голосом Федоськи:
- Соловей, оглянись-ко, сзади!!!
Соловей оглянулся, и очень вовремя - сзади его настигал всадник. Совершенно бесшумно. Высокий воин в плаще, шлеме и с закрытым стальной личиной лицом, а в поднятой для удара руке - длинный сверкающий меч.
В-ш-ш-ш-ик!
Меч едва не срубил быстро пригнувшемуся Соловью оселедец на бритой голове. Нападавший, проскочивший мимо, осадил коня, разворачиваясь, но в этот момент Соловей сунул в рот два пальца и испустил в богатыря прицельный боевой посвист.
По лесу будто пронесся страшный вихрь, сметающий на своём пути всё, и прокладывая широкую просеку. Подлесок вывернуло с корнем весь подчистую, а с ним и несколько сосен да елей. Вековые дубы, согнувшись, устояли, но вот листву с них сдёрнуло напрочь.
Мало кто из богатырей мог выдержать это. Вот Илья на своём Бурушке когда-то выдержал, но этот молодец был чуток послабже. Вместе с конём его оттащило саженей на полста. Тем не менее из седла он не вылетел, и, как только Соловей умолк, переводя дух, богатырь ударил коня шпорами по бокам и скрылся в притихшем лесу, только Соловей его и видел. Свистать ему вслед не было смысла.
Соловей где стоял, там и сел. Ах ты, лешачья отрыжка! Ему, Соловью, грозному Соловью-Разбойнику в его же лесу чуть-чуть голову не снесли! Как той Акулине! Догнать лиходея!
Догонять Соловей не стал. К нему вернулась способность рассуждать, и с нею вопрос: кто это был? Ясно, что богатырь, но вот - кто? Не Сапрык-половец, тот и ростом пониже, и лошадка у него степная, и рубит он не мечом, а саблюкой кривой. Остаются Еруслан или Лев. Кто же из них? Соловей поскрёб в бритом затылке и вспомнил - латынь! Говорили, что в школе богатырской, в Киеве, теперь не только мечом рубить да копьём колоть учат, но и языкам заморским, дабы в походах воины легче добычу находить могли - и культура, и князю прибыток. Еруслан-то в Киеве точно учился, а вот про Льва - то Соловью неизвестно...
И ещё вопрос, подумал Соловей, а чего это богатырь на него вдруг напал? Ранее ничего такого не было, а теперь - вот. На кощеевом подворье все знали и слышали, что пошёл он к Бабе-Яге. А зачем пошёл? Грамотки пафнутьевы читать. Значит, этот ухарь с мечом почему-то не хотел, чтобы их прочли. А мы прочтём!
Соловей вскочил и рысью припустил по тропе.
***
"Купцу Пафнутию, в Константинополь, в собственный йево дом.
Здравия тебе, Пафнутий!
Во первых строках заверяю тебя, что про долг свой помню, но оплату прошу отсрочить до окончания нашего дела, а ныне гривнами оскудел.
Грамоту твою получил, и всё сделаю, как меж нами договорено. Мы будем на Смородиной, у Кощея, все втроём, но те двое ничего не знают, всё исполню я сам. Токмо рубить все три головы вельми опасно будет, достаточно одной, тем более что за ночь хорошо бы хоть из неё зубы успеть избуровить, ибо кость драконья зело крепкая. При цене на драконий зуб, что ты называл, и того нам хватит.
И, хоть ты пишешь, что подойти к чудовищу будет просто - под видом гонца, бусы принёсшего, всё ж привези ты с собой зелье тихого шага, что у ваших ромейских магов достать можно.
Засим прощаюсь. Не подписываюсь.
Писано сиё в Киеве-граде, на богатырском подворье".
Баба-Яга дочитала, сняла с крючковатого носа странные круглые стёкла, и спросила у Соловья:
- Неужто это супостатом тем писано, что Горынушку нашего порубил?
- Да, бабуля, - ответил Соловей, - кто-то из богатырей-охальников это! Токмо кто - не пойму пока.
- Ох, касатик, - закивала бабка, - и вправду ведь охальники непочтительные! Вот взять хоть Еруслана Добрынича, ведь напужал меня, старую, вчера ночью, и не повинился!
- Это где же?
- Да в Глуховом бору, что возле шляха. Как собирала я огнь-траву, так и напужал. И чего, спрашивается, шлялся он там при луне?
- Так, так, бабуля, выходит, Еруслан был ночью там? В Глуховом бору... Да ведь это ж далеко от Смородиной, поприщ с десяток будет. Он был верхом?
- Нет, касатик, пёхом топал.
Соловей вскочил с лавки:
- Лев!!!
***
- Лев? - с удивлением спросил Кощей. - Так ведь ты, это, сам...
- Что "я сам"?!! - заорал на него Соловей. - Здесь он должен быть! Где он?
- Так он поехал вслед за тобой, очень помочь хотел в дознании твоём! - сказал Кощей. - А потом ты прислал его обратно, дескать вина ромея тобою доказана, и ты повелел привести подлеца на место злодеяния, на речку Смородиную, дабы, как он мудрёно выразился, "составить очами" его с Горынычем, чтоб сознался купец во всём. Лев умеет мудрёно выразится, как-никак - в Царьграде учился.
- Что далее было?
- А вывел он купца из чулана, посадил на коня, взял и зубы те, тобой найденные, и повёз их под своей охраной.
- Охранял... хорёк курятник! - сплюнул с досады Соловей - Обвёл вокруг пальца, охламон хазарский!
- Эй, Соловей, ты чего это на Лёву колесо катишь!
Это к Соловью с Кощеем подошли Еруслан да Сапрык.
- Кто мой друг-батыр лаять - того я язык отрубать наполовыну!
- Уд себе отруби "наполовыну", кобель узкоглазый! Пока ты тут ключницу ублажал, а Еруслан бабок пугал у чёрта на куличках, твой друг-батыр Горынычу голову снёс!
- Чем докажешь? - угрюмо спросил Еруслан.
- На, читай, - Соловей вытащил из сумы то самое письмо, - ты ж, наверное, латинской грамоте учён, Ерусланушка, в школе-то богатырской.
Еруслан вдруг замялся и покраснел:
- Соловей, я, это... не знаю латыни. Прогуливал я...
- А в Глуховом бору ты чего ночью прогуливал?
- Место присматривал, для засады. Ну и пуганул ещё там бабку какую-то, чтоб под ногами не путалась.
- На кого засада-то?
- Дык на Пафнутия. Тут ведь как вышло... Ещё в Киеве Лёвка все уши прожужжал, что надо ехать, мол, на Смородиную, там можно очень богатого купчину перехватить, и заодно за все обиды с Горынычем, мол, поквитаешься.
- Это какие ж обиды?
- А-а-а, то неважно. - махнул рукой Еруслан. - Ну вот, а когда тут уже Лев вдруг сказал нам, что у ромея денег нету, мне и показалось, что врёт Пафнутий! Ведь самую лучшую горницу у Кощея снял, с тремя светёлками, чухонской баней и двумя нужниками! Это ж полгривны в день! Точно врёт насчёт того, что пустой. Вот и решил я местечко приискать на шляхе подальше отсель, где без помехи можно грека и того...
- Помеха - это я, небось? - поинтересовался Соловей.
- Угу. Глухов бор - он от дубов твоих далече будет, даже если бы Пафнутий крик поднял, ты не услышал бы.
- Лиходеи вы... ну, да ладно, об том после говорить будем. А сейчас седлайте коней и поехали!