Они вынырнули на конвой прямо из перистого облака, растянутого на полгоризонта, словно рваная марлевая повязка. Три истребителя-"стелс" шли клином, нацеленным на транспортный самолет с красным крестом на фюзеляже. Выкрашенные в серо-голубой, под цвет северного неба, плохо видимые на радарах, "гости" были едва заметны и визуально.
- "Зимний", я "ноль одиннадцатый", наблюдаю три цели, - доложил я на СКП, тронув тангенту рации. - На запросы не отвечает. Высота... Курс...
Только сейчас экран обозначил метки чужих самолетов.
- "Ноль одиннадцатый", "ноль двенадцатый", "ноль тринадцатый", атаку разрешаю, - поспешно отозвался голос руководителя полетов с земли. Сценарий действий для конвоя разработан и согласован, но кто не надеялся: "Дай-то Бог пронесет"? Не пронесло.
Я включил форсаж, взял штурвал на себя, отодвигая за спину опаловый горизонт, и поймал метку ближайшего "стелса" в прицел. Звеньевые, подтвердив получение приказа, чуть медленнее повторили маневр: все три "гостя" оказались в секторе захвата. Я видел, как один дернулся вправо - "ноль тринадцатый", как привязанный, ушел следом - но двое упорно продолжали держать прежний курс. Организацию, которая называла себя Антифриговитовской коалицией, интересовал только медицинский транспортник. Но то ли тот, кто отдавал команды, не ожидал, что цель будет сопровождать военный конвой, то ли решил пожертвовать самолетами и пилотами заодно - однако за штурвалами "стелсов" сидели обычные люди, которые хотели жить. Пусть не двести лет, но хотя бы свой, обычный человеческий век.
- Слушай, Икс, а ты уверен в том, что делаешь? - чужой голос ворвался в молчаливое потрескивание эфира в наушниках гермошлема. Его обладатель изображал развязное превосходство и в то же время торопился, понимая, что мой палец уже занесен над гашеткой. - Ты, человек, служишь богомерзким мутантам!
Я досадливо прищелкнул языком: "гостю" удалось неприятно удивить меня осведомленностью. Но вести теологические и научные споры под прицелом перехватчика он умел неважно. Кроме лозунгов АФК ничего не придумал. Осталось подробно рассказать о постепенном превращении человечества в 'тупых холодных тварей', 'заторможенных рептилий' и прочих ужасах.
- Неизвестным истребителям предлагаю снизиться до трех тысяч футов и следовать за нами. В противном случае будет открыт огонь на поражение.
- Очнись, комэск. Фриги - неполноценные люди. Стоит ли уродство долгой жизни?
Я рисковал, вступая в диалог и давая "стелсам" приблизиться к транспортнику на дистанцию поражения. Хотелось понять, откуда этот летчик меня знает. И знает ли он только имя командира конвоя, или чуть больше.
- Мне не уйти. Кто не слышал о самом крутом асе в Приполярье, - свистящим шепотом продолжал "стелс". - Давай договоримся. Выпущу ракету - а потом сбивай. К тебе претензий не будет, но превращать людей во фригов станет немного труднее. Всего лишь подожди, комэск...
Интересно, на что он рассчитывает, заговаривая мне зубы, тем более такой топорной лестью? Очевидно, не на обращение в свою веру за тридцать секунд. От транспортника мы все еще далеко, сбить выпущенную ракету я сумею раньше, чем она захватит цель - моя репутация не в последнюю очередь заслужена особым оснащением истребителя, но об этом мало кому известно.
Вывод прост: в облаках прячется еще один самолет. Ждущий, пока мы увлечемся расправой над тремя камикадзе, оставив подопечного без внимания хотя бы на миг.
Серьезно настроена коалиция, раз готова разменять четыре истребителя с опытными летчиками на одну научно-исследовательскую лабораторию. Впрочем, они вряд ли дорого стоили АФК - а вернее всего, ни гроша. Беда в том, что среди чиновников разных стран есть тайно сочувствующие коалиции: многие боятся последствий изменения генетики человека. Самолеты, скорее всего, списаны на крупных аэродромах и по документам разобраны на части или уничтожены во время учений. Пилоты служат в разных летных частях и числятся в отпусках или вышли в запас. Даже по фрагментам сбитого "стелса" определить, откуда он попал в руки АФК, практически невозможно. Были случаи.
Понижение температуры тела всего на два с половиной градуса гарантирует замедление метаболизма и продление срока жизни в среднем до двухсот лет, и это пугает... Да, есть и минусы: у фриговитов снижается скорость мыслительных процессов, замедляется реакция, рефлексы, устойчивость к среде - к примеру, взросление занимает не двадцать, а около тридцати лет. Да полно, кто не согласился бы подольше побыть веселым и беззаботным ребенком, зная, что старость начнет настигать тебя не раньше ста пятидесяти! Однако боязнь побочных эффектов от слишком смелого эксперимента нетрудно понять - особенно когда есть примеры. Вроде меня.
А динамик продолжает хрипеть:
- Это всего лишь десяток безумцев и несколько мерзких фригов - миру станет только легче дышать! Решайся, Икс.
"Мерзкие фриги"... Я усмехнулся: летчику не так уж много обо мне известно, иначе не этот аргумент он бы выдвигал.
Вспомнилось печальное лицо мамы. Мы редко видимся: она всегда грустит при наших встречах, так уж устроена. Зачем причинять лишнюю боль, ей и без того хватило за годы моего детства: каждый день смотреть, как утекает сквозь пальцы жизнь сына. В семье фриговитов обязан был родиться такой же ребенок - но что-то пошло не так. В раннем детстве мне нравилось опережать сверстников, быстрее схватывать, стремительно расти и развиваться. Но подростком узнать о цене было непросто: я стану дряхлым стариком и умру, когда бывшие друзья еще и зрелости не достигнут. Ну что ж, я не первый, кого обмануло время.
Перед вылетом на аэродроме сквозило сыростью, слизывая с сугробов ночную наледь. Здесь уже по-настоящему пахло весной, а мы отправлялись обратно в зиму.
- Метельский, - протянул руку энергичный здоровяк, весело поблескивая квадратными стеклами очков, - профессор медицины. Руковожу этим научным табором. - Он кивнул в сторону воющего турбинами тяжелого самолета.
- Майор Симонов, - улыбнулся я в ответ, - командир эскадрильи.
И тут у меня перехватило дыхание. Показалось на миг - разгулявшийся ветер задел невидимые струны, дунул в десяток флейт, выводя замысловатую мелодию. Совсем как тогда, давным-давно, когда ни один воздушный порыв не имел права молчать в ее присутствии.
Десять лет прошло, а Дана ничуть не изменилась. Та же снежная бледность, плавные движения, прозрачный, задумчивый взгляд. Только вместо волнистых локонов строгое каре, да губы сжаты, пожалуй, чуть сильнее, чем мне помнится. Впрочем, что для нее десять лет? Достаточно, разве, чтобы забыть об увлечениях юности. Она скользнула взглядом по мне, поднимаясь по трапу в самолет с красным крестом - от встречи с серьезными серыми глазами жар пробежал между лопаток - но нет, не узнала.
И слава богу.
Внезапно разговорчивый "стелс" сбросил ловушки - вспыхнувшие огоньки разлетелись веером - рванул вверх и в сторону. У пилота сдали нервы? Или он хочет, чтобы я так думал?
Спасибо за подсказку, дружок. Теперь я знаю, откуда будет атаковать незамеченный "гость". Со стороны, противоположной той, куда ты пытаешься меня увести.
Я сделал вид, что послушно бросился вдогонку, взяв штурвал на себя. Но вместо преследования убрал обороты двигателя, заставив самолет перевернуться на спину, почти остановиться в верхней точке - и ринуться вниз в свободном падении.
Вот ты где! Четвертый "стелс" выскочил из облачного покрывала и оказался подо мной как на ладони - темный треугольник на фоне жемчужной дымки. Не медля, я поймал метку в прицел и пустил ракету. Самолет вздрогнул, но я уже не интересовался целью. Где-то позади полыхнул разрыв.
Едва двойная "птичка" авиагоризонта показала плоскость, я отыскал своего болтливого приятеля. Он завершал разворот и бессильно наблюдал провал тщательно подготовленной засады. Краем глаза я заметил, как вспыхнул единственный "стелс", сохранявший первоначальный курс: "ноль двенадцатый" капитан Радченко прошил очередью его топливный бак, и теперь методично расстреливал предназначенные транспортнику ракеты. "Ноль тринадцатый" и его противник быстро удалялись, значки на радаре сползали к краю экрана, но на старшего лейтенанта Медведева можно положиться - он вряд ли позволит сбросить себя с хвоста.
Вот теперь болтун разозлился. Сдача на мою милость была только способом протянуть время. Не думаю, что нашелся бы настоящий летчик, который не хотел проверить, насколько заслуженна слава майора Симонова.
Не раздумывая, "стелс" сбросил боезапас - пыхнув дымным следом, к транспортнику пошли четыре ракеты - и ринулся мне наперерез, будто собирался идти на таран. Остекление кабины хищно сверкнуло в лучах заходящего солнца, словно показало звериный оскал. Но я не собирался разыгрывать дуэлянта. Определив траекторию "стелса" прежде, чем он завершил маневр, я отвернул в сторону и прибавил обороты. Завалившись на левое "плечо", я на мгновение поймал противника в прицел и дал очередь. Пули только мазнули по крылу в области элеронов, но большего и не надо: быстро развернуться для нового залпа он не сумеет. Когда вместе с подтянувшимся Радченко мы покончили с ракетами, выяснилось, что "стелс" не собирается драться; спрятавшись обратно в облако, он на форсажной скорости уходил на юг.
- Отставить, - отрезал я. - Наша задача - сопровождение.
- Понял. - В его голосе угадывалось разочарование.
До аэродрома оставались считанные километры, когда "ноль тринадцатый" присоединился к нам, доложив об уничтожении противника.
Когда транспортник вышел на посадочную глиссаду, мы позволили себе расслабиться. Выровнявшись со мной, Медведев отстегнул маску и, улыбаясь во весь рот, показал большой палец. Радченко качнул крыльями и кивнул. А я достал из-под сиденья бутерброды. Лучший способ унять возбужденные нервы - как следует перекусить. Такая привычка никак не вязалась с образом "крутого аса Симонова", и посвященная эскадрилья истово хранила мою тайну.
Была у меня и другая привычка - вздремнуть, заполняя паузы пустого ожидания. В замерзшем автобусе по дороге к общежитию летного состава я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Когда-то, в иной реальности, мы с Даной шли через темный ноябрьский сквер, и первые снежинки летели следом, кружились в вальсе Штрауса, сыпали искрами в свете фонарей. Им аккомпанировал стук наших каблуков, шорох опавшей листвы, отдаленный гул проспекта и едва слышный хрустальный перезвон обледеневших веток. Дана все еще плыла внутри звуков, мелодии наполняли ее до краев - я никогда больше не встречал человека, настолько влюбленного в музыку. Она и меня умудрилась заставить полюбить классические концерты, хотя я ни разу не выдерживал четырех часов, не заснув. Дана сердилась, но не всерьез. Главное, я не мешал ей оставаться наедине с музыкой. Чувствуя себя лишним и чуть-чуть обиженным, я все же любил смотреть на ее профиль, едва освещенный огнями рампы, сияющие глаза. А Дана прощала то, с какой поспешностью я бросался в антракте в буфет, и то, как неуклюже пытался завязать беседу, когда ее душа жила в мире гармонии звуков, не раздражалась из-за моей манеры угадывать и заканчивать фразу за нее или отвечать, не дав договорить. Она ковыряла ложечкой мороженое, а пальцы свободной руки перебирали невидимые клавиши, и я голову бы дал на отсечение, что слышу звуки только что оконченной увертюры.
После концерта мы не спешили. Дана куталась в полушубок, прятала нос в косматый шарф, а я с трудом подавлял желание расстегнуть куртку и все пытался поймать ее холодную ладонь, чтобы согреть. Много раз обещал себе молчать, дать ей время еще раз пережить наслаждение и вернуться, но всякий раз не выдерживал.
- Скажи, почему ты выбрала медицину? А не музыку? - спросил я. Мне доводилось видеть, как Дана берет в руки гитару или садится за фортепиано. Она не играла - она сама превращалась в мелодию, и, кажется, ничто больше не существовало ни для нее, ни для редких слушателей.
Наверное, Дана только теперь заметила, что я шагаю рядом, и позволила сжать ее пальцы. Думаю, мои прикосновения едва не обжигали, но она не жаловалась.
- А почему влюбленность - не всегда любовь? - Ее голос звучал неспешно-протяжно, словно не слова, а напев.
- И почему же?
Дана улыбалась, но я почувствовал, что затронул невеселую тему, и от смущения начал злиться. Почему нельзя сказать прямо, зачем вот эти намеки свысока? Она старше годами, но ведь девчонка по сравнению со мной - по стандартным меркам лет семнадцать. Так откуда затаенное превосходство?
- Нужно оставаться тем, кем ты родился, разве не так?
- Так! За двести лет ты могла бы стать виртуозом, каких еще не было, - я впервые не понимал, что она имеет в виду, и это обескураживало.
Дана сорвала покрытый инеем цветок хризантемы с погибшего куста. Схваченный первым морозом, он выглядел почти как живой, только по сизым лепесткам не угадать, какого они были цвета еще вчера.
- Не смогла бы. Не все окупается одним лишь временем. Тебе кажется, что главное - это жить как можно дольше, верно? Скажи, Икс, неужели ты и правда завидуешь нам? Смотри, ты первый в своей летной академии, а фриговиты и не мечтают о высшем пилотаже, так?
- По-твоему, главное - быть первым?
- А по-твоему - просто быть?
Я умолк. Вот мысль, которую тогда я сам был не в силах постичь. Я привык опережать других, не прилагая особых усилий - только досадуя на свой короткий век. Никогда мне в голову не приходило, как на фоне обычных людей чувствуют себя фриговиты с замедленным метаболизмом - не сожалеют ли о тех двух с половиной градусах, на которые их температура тела ниже?
Человечество приняло решение: с каждым поколением все меньше будет рождаться хомо сапиенс и все больше хомо фриговитус. Двести лет жизни стоят того. Но что-то на этом пути будет потеряно. Хотя когда умрет последний сапиенс, об этом можно будет забыть.
- Если уж браться за какое-то дело, то на которое ты действительно способен, - вновь заговорила Дана. Тот редкий случай, когда она первая нарушила молчание. - Один может быстро бегать, другому не надоедает годами наблюдать за жизнью одноклеточных, третий умеет жонглировать словами - значит, они рождены именно для этого. Можно писать картины, даже если ты не различаешь цветов - но что это будут за картины? Можно выращивать сад, даже если ненавидишь землю, но будет ли он плодоносить?
Дана выдернула кисть из моей ладони и посмотрела на свои тонкие длинные пальцы, будто впервые их увидела:
- Если руки двигаются слишком медленно и не способны верно передать даже аллегро, не говоря уже о престо, то нужен ли на свете музыкант, чей удел - только минорные темы? Нужно ли делать что-то наполовину, на две трети, на три четверти? Зачем?
- Однажды на Земле не останется людей с температурой тридцать шесть и шесть, - перебил я. - Значит, престо исчезнет, и мировой рекорд в стометровке не будет побит, и фигуры высшего пилотажа станут проще. Но скорость - величина относительная, она заметна, только когда есть точка отсчета.
Дана кивнула.
- Да, мы многое теряем. Порой это больно и грустно. Но такова судьба - ведь многое и приобретаем. Главное, что выбор мы делаем сознательно - значит, так правильно. Поэтому я не сожалею. Сделав ошибку, нужно ее исправить.
Я прикусил язык, чтобы не крикнуть: счастливая, у тебя есть время на ошибки! Но сдержался. Никто не виноват в том, какой срок жизни отмерян каждому, и никто не в силах его изменить.
Да, я свирепо завидовал фриговитам, да, я отдал бы и скорость, и реакцию за возможность взглянуть, каким станет человечество в следующем веке. Да, порой я боялся сделать неверный шаг и потратить слишком много времени на возвращение, боялся настолько, что останавливался в нерешительности и растерянно смотрел, как время все равно уходит.
Но, может быть, в тот вечер я впервые начал примиряться с тем, кто я есть.
- Командир! - Медведев похлопал меня по щеке. - Просыпайтесь, вас вызывают в офицерский класс. Там полковник Вакулин и профессор, которого мы сопровождали.
Я потянулся. Оказывается, не проспал и десяти минут: автобус стоял у летного домика. Сквозь раздвинутые двери в салон врывались перемешанные со снежинками холодные вихри.
- Как вы себя чувствуете? - Медведев понизил голос. - По-моему, у вас лихорадка.
- Угу, - с досадой буркнул я, отворачиваясь, - знобит. Ничего, проглочу пару таблеток - к утру пройдет.
Увидев меня, Метельский бросился навстречу:
- Спасибо, Игорь Константинович! - воскликнул он, тряся мою кисть обеими руками. - Мы видели в иллюминаторы... Это было впечатляюще.
- Не стоит благодарности. - Мне было неловко.
Командир полка молча наблюдал за этой сценой. По выражению лица становилось ясно, что ему воздушный бой понравился меньше.
- Послушайте, Игорь Константинович, - продолжал Метельский, наконец, выпустив мою ладонь, - не буду ходить вокруг да около. Мы рассчитываем на вашу помощь. Вы уникум! Феноменальная скорость рефлексов, быстрота принятия решений, поразительно развитая память и интуиция...
- Не вы первый это обнаружили, - перебил я. - В первые годы жизни меня чаще, чем по имени, называли Любопытный Казус.
Метельский густо покраснел. Видимо, он тоже не преминул.
- Понимаю, вам еще в детстве надоели тесты и обследования...
- Вы сэкономите время, если обратитесь к ректору столичного Медико-Биологического университета - он защитил по мне диссертацию.
- Ах нет, эти материалы мы уже изучили.
- Что же новое вы рассчитываете выяснить?
- Видите ли, я возглавляю проект...
Горячую речь профессора я слушал вполуха. Ученые любят исключения из аксиом и рабочих теорий - они мечтают обнаружить свидетельство новой, еще никому не известной закономерности. "Несовершенство методики продления жизни... Разработка способа понижения температуры тела у живущих... Сохранение исходных рефлексов вида сапиенс..."
Мне же гораздо интереснее было бы узнать, где сейчас Дана. Столько лет у меня получалось не думать о ней, что, казалось, она больше не имеет никакого отношения к моей жизни.
- Очень интересно, - заметил полковник Вакулин, прерывая увлеченный монолог. - Однако, дорогой профессор, уговаривать майора Симонова не требуется. Он с удовольствием примет участие в проекте.
Это я уже понял. Мое содействие согласовано на более высоком уровне. Метельский вновь смутился, но у комполка было мало времени, и волновали его совсем другие вопросы. Когда ученый откланялся, Вакулин потребовал доклад. Не успел я обрисовать ход сражения, поморщился:
- Да-да, ясно... Так почему же вы дали уйти последнему из нападавших? Ведь у вас была возможность остановить его.
Я вздохнул:
- Потому что знаю летчика.
Рассеянно слушая ответ на экзаменационные вопросы, седоусый подполковник листал зачетные ведомости.
- Слушайте, Симонов, - прервал он меня на полуслове, - а вам не поздновато поступать в летную академию?
- Да, можно было и пораньше. - Я пожал плечами. - Задача решена неверно?
- Нет, все правильно, но... Сюда идут после школы. Каково вам будет сидеть за одной партой с мальчишками? Странно, что вы до сих пор не определились с занятием по жизни.
- Я понимаю.
- Вы ведь не фриговит? Сколько вам лет?
Наконец подполковник обнаружил искомую цифру, и его кустистые брови поползли вверх:
- По-видимому, здесь ошибка!
- Боюсь, что нет.
Выходя из аудитории, я улыбался: с души свалилась огромная тяжесть. Трудным было не поступление - с физикой и математикой я всегда дружил - трудно было принять решение. Теперь же, перейдя черту выбора, я чувствовал себя окрыленным. В переносном и - уже почти! - прямом смысле. Да-да, я буду летать!
- Эй ты, фриг, - внезапно раздалось за спиной, когда я свернул в прохладу тенистого бульвара.
Я обернулся. Хмурый светловолосый парень презрительно рассматривал меня с головы до ног.
- Это ты мне? - изумился я. Привыкнув отчаянно сожалеть о своей слишком высокой температуре тела, я полагал, что принять меня за фриговита может только идиот. Наверное, он услышал наш разговор с экзаменатором, но понял по-своему.
- Тебе, тебе. Я же спрашивал у тебя про второй закон термодинамики. Принципиальный? Или крысятничаешь? Фриги - тормоза, но вызубриваете вы все.
- Что ты имеешь против?
Мне стало весело. Он ничего не спрашивал на экзамене. Ищет повод подраться - только зачем?
Парень не спеша подошел поближе, сплюнул мне под ноги. Он чувствовал себя хозяином положения. В отдалении брел старик с собачонкой - и больше никого. Ждать защиты мнимому "фригу" было неоткуда.
- Забирай свои бумажки и вали из академии, понял? Примороженным уродам здесь не место.
- А где же их место?
- В... - рявкнул светловолосый, заводя сам себя. Наверное, просто бить спокойно стоящего человека он не умел. Но очень хотелось.
- Грязно, юноша, - заметил я, не сумев отказать себе в удовольствии. - Тебя мама не отправляла мыть рот с мылом после таких слов? Придется этим заняться. Неприятно учиться на одном потоке с грязнулями.
- Ах ты... - зарычал парень и замахнулся. Видимо, ему уже доводилось устраивать разборки с фриговитами. Обычный сапиенс всегда успевал нанести один-два удара раньше, чем человек с замедленным метаболизмом. Но вот чего юноша не ожидал, так это что кто-то может оказаться еще быстрее...
Учиться нам пришлось в одной группе. Парня звали Юрием Гринчуком, и хотя свою ошибку на мой счет он осознал, все годы в академии продолжал меня недолюбливать. Отчего-то ему казалось важным обойти Икса - так меня рано или поздно начинали именовать все знакомые - превзойти в успеваемости, обставить в спарринге на тренажере, опередить на физподготовке. Иногда, надеясь помириться, я позволял ему выиграть, но он всегда разгадывал уступку и злился еще больше. Соперничество оказалось плодотворным, и со своим упрямством Гринчук постепенно стал совсем неплохим летчиком. Но я так и не понял, что за неприязнь он питал к фриговитам - вернее, беспричинная злость на "холодных уродов", сродни ксенофобии, не показалась убедительной. Откуда мне было знать, какой разрушительной силой может оборачиваться зависть.
После окончания учебы я уехал и быстро забыл о нем. В то время был занят совсем другим: завоеванием авторитета в новой среде, освоением своего - почти родного! - самолета. И попытками удержаться от звонка или письма Дане...
Тихий стук в дверь выдрал из сна, будто окатил холодной водой. Я вскочил с кровати, все еще сомневаясь, что не послышалось. Стук повторился - ритмичный и робкий.
Сердце толкнулось в грудную клетку и рухнуло куда-то вниз.
С чего я взял, будто это не Радченко пришел звать обмыть удачный вылет?
Северные мартовские сумерки давно сгустились до чернильного мрака, хотя электронный будильник высвечивал всего шесть вечера. Злясь на себя, я включил свет, поспешно натянул джинсы, футболку, кое-как причесался. Рука дрогнула, открывая.
- Это же ты, Икс, - сказала Дана, глядя прямо в глаза. На капюшоне ее меховой куртки таяли снежинки, волосы чуть растрепались, а обожженные ледяным ветром скулы заалели.
Я отступил на шаг и усмехнулся:
- Что, хреново выгляжу?
Невольно заглянул в висящее у двери зеркало. Крупные черты лица, густые темные волосы с обильной проседью, паутина морщинок вокруг глаз. Обычное лицо сорокапятилетнего мужчины. Если побреюсь, можно будет скинуть пару-тройку. А Дане по-прежнему не дашь больше двадцати.
Она прошла в комнату, оглядела почти спартанский интерьер из самых необходимых вещей. От ее молчания стало немного стыдно. И грубой фразы, и колченогого стола с позавчерашним пятном от кофе, и пыли под незастеленной кроватью, и брошенных в угол ботинок, и полуразобранного ноутбука, который растерянно мигал светодиодами.
- Как же все-таки медленно мы, холоднокровные, соображаем, - вздохнула Дана, тронув пальцами подвески допотопного бра, и они тоненько звякнули. - Я ведь читала историю Игоря Симонова. Размышляла, анализировала, сопоставляла. И не догадалась, что это ты.
- Не думал, что ты помнишь меня, - вырвалось невольно.
- Собираешься кокетничать? - Дана подняла светлые брови. - Я-то все гадала, почему ты исчез? Вспоминала, чем могла обидеть, и не случилось ли что-то ужасное... А ты просто боишься стареть при мне.
Я почесал в затылке. Так и есть. Просто десять лет назад я объяснял себе другими, более красивыми словами. "Наши часы идут с разной скоростью", и все в таком духе. Сейчас это почему-то показалось ребячеством - хотя тогда я считал себя взрослым мужчиной, принимающим волевое решение.
Только сейчас сообразил, что ей, должно быть, холодно у меня, и бросился закрывать окно, за которым насвистывал ветер.
- А ты преуспеваешь, - сделал я неуклюжую попытку поменять тему. - Проект профессора Метельского получил хорошие гранты.
Дана расстегнула куртку, внимательно посмотрела на меня и приняла предложенную тему.
- Он того стоит. Сергей Анатольевич на пороге большого открытия.
- Нашел способ продлить жизнь, не меняя скорость метаболизма? Странно, что АФК не в восторге.
- Напрасно иронизируешь. От замедления метаболизма не уйти, но нет нужды замедлять его как у современных фриговитов - у меня, например, постоянная температура тридцать четыре и две десятые градуса. Профессор Метельский доказал теорию Предела F, после которого дальнейшее охлаждение организма не влияет на продолжительность жизни, а лишь гасит реакцию нервных волокон. Этот предел находится на уровне тридцать четыре и девять десятых градуса! Осталось доработать ингибитор - и можно без негативных эффектов понижать температуру тела уже живущим, таким образом в два раза увеличивая оставшийся период жизни. При этом сохранять жизнедеятельность почти на том же уровне, к которому люди привыкли...
Я видел, как Дана увлечена этим проектом. Ее потрясающие прозрачные глаза сверкали, будто северное сияние, она верила в то, о чем говорила. Мне вдруг тоже страшно захотелось поверить, ощутить это похожее на полет чувство надежды. Забыть, что моя жизнь уже заходит на посадочную глиссаду. Размечтаться, что, может, когда-нибудь мы с Даной станем возвращаться после работы в один и тот же дом, садиться за один стол, включать какой-нибудь фильм, но я буду пропускать все перипетии сюжета, потому что смотреть стану только на то, как Дана режет хлеб и наливает чай, а она начнет притворно грозить, что вот сейчас уронит мне на колени тарелку с горячим супом, если я не перестану пялиться, и тоже забудет о фильме...
Так что же, выходит я десять лет обманывал сам себя, будто для счастья вполне достаточно рева турбин, сверхзвуковых скоростей и бездонной свободы неба? Стоило появиться малейшему поводу для надежд - и воображение врубило форсаж, послав к черту все доводы.
- Сергей Анатольевич считает, что ключ к верной формуле ингибитора - в тебе. Ты не исключение, а правило - его только еще не удалось вывести.
Я насмешливо фыркнул:
- Нашел кандидатуру в правила! Я не ингибитор, а как бы... совсем наоборот. Тот случай, когда минус на минус дал плюс. Может, ему еще поискать?
Дана нахмурилась. Да я и сам осекся. Она говорит об исследованиях, которые получили гранты, уж наверное, не за пустые фантазии автора. Что меня дергает язвить? Может, то, как Дана произносит имя своего начальника? Как-то... не слишком ли тепло? Только сейчас я сообразил, что Метельский еще довольно молод и весьма представителен.
Но тут Дана, кажется, прочла мои мысли.
- Икс, - сказала она, сжав мои руки прохладными пальцами, - разве ты еще не понял, что за все эти годы без тебя я так и не смогла как следует согреться?
По тревоге эскадрилью подняли на рассвете. Задача - контролировать примыкающий к аэродрому сектор неба, не допустить возможного прорыва к морю одиночного самолета с южного направления. Приоритет - заставить совершить посадку. В случае неподчинения разрешена атака.
"Эх, Юрка..." - думал я на рулежке, запрашивая разрешение на взлет, после отрыва. Его мотивы всегда казались такими ясными: честолюбие, стремление к вершине - и он мог, бесспорно, мог бы достичь чего угодно. Но зачем он связался с террористами АФК, я понять не в состоянии. Что оказалось важнее карьеры, семьи, да и собственно жизни?
Одновременно брала злость на бездарные действия соседей, которые не сумели спокойно арестовать вернувшегося из увольнения капитана, позволили угнать самолет и подняться в воздух.
Я не слишком удивился, когда радары зафиксировали неопознанную цель. Северный Ледовитый океан не контролировался наземными службами так плотно, как суша, и давал хоть призрачный, но шанс скрыться. Ведь где-то есть аэродром, с которого взлетали сбитые нами "стелсы".
Гринчук пытался пройти на минимальной высоте под прикрытием путаницы прибрежных скал и озер. Он понимал, что его будут ждать в стратосфере, и надеялся проскочить на границе чувствительности аппаратуры слежения, прячась в серо-белых складках ландшафта. Степень риска означала полное отчаяние: у него был один шанс из ста, не больше. В этом эшелоне пилот мог наткнуться на атмосферный фронт с океана, не рассчитать перепадов рельефа, поймать птицу в воздухозаборник...
- Я "ноль одиннадцатый", иду на перехват, - сообщил я на СКП, бросая самолет в пике сквозь пелену сизо-стальных облаков. Звено, получив указания, двинулось следом.
Летчик заметил нас сразу - мы не прятались - и запаниковал. Осознавая невыгодность своего эшелона, он попытался набрать высоту, и сразу оказался в перекрестьях трех прицелов.
- Капитан Гринчук, я "ноль одиннадцатый". Икс, - вызвал я. - Советую сдаться, Юра. Ты у нас на мушке.
- Ты! - захрипел в наушниках срывающийся голос, будто его обладатель преодолел все двести километров от своей части бегом. - Я так и знал, что именно ты меня сдашь. Чтоб тебе...
Пока он бессильно сотрясал эфир, мы приблизились вплотную. У него не было выхода.
И все же я просчитался. Не ожидал, что вместо признания поражения Гринчук поведет себя как загнанная в угол крыса. Внезапно он задрал нос своей машины и дал очередь.
- Ё...! - выкрикнул Медведев. - Я подбит!
Мгновенным ответным ударом самолет террориста разметало в клочья. Куски железа рассыпающимися метеорами провалились вниз. Но за одним из наших истребителей потянулся дымный хвост.
- Пожар в двигателе и... уже в кабине! - кричал Медведев. - Высота...
Отвалился стеклянный колпак обреченного самолета, в пронизанное розовыми лентами тумана небо швырнуло скорчившуюся фигурку человека. Потекли томительные секунды. Долго, слишком долго...
Когда появился белый купол, люди перевели дух:
- Парашют раскрылся, - с облегчением доложили на СКП. - Запасной.
Кажется, только я разглядел в сине-розовой глубине крошечный серый мазок за белым лоскутом.
Времени не оставалось даже для доклада.
В одно слитное движение я довернул самолет, перевел курс на плавное снижение, выключил двигатель, заклинил рули и рванул на себя держки катапульты. Когда тяжелый удар выбросил меня навстречу свистящему воздушному потоку, я позволил себе оглянуться на оставленный истребитель. Бросать машину, сделанную специально для меня, ставшую частью меня, мучительно больно. Как предательство. Если очень крупно повезет, он сможет приземлиться на фюзеляж почти целым. Шансов мало, но они есть: под нами ровная гладь замерзшего озера, глиссада задана верно. Случалось.
Одна из особенностей моей спецоснастки - после сброса кресла парашют не раскрывается и у меня остается свобода действий. Сгруппировавшись, я помчался наперерез Медведеву. Прошла какая-то минута - а серое пятно уже разрослось, расплылось, внутри блеснуло оранжевым. Парашют старшего лейтенанта горел.
У меня только одна попытка перехватить его. Для этого надо точно рассчитать, в какой момент огонь погасит купол и спуск перейдет в падение. Пока воздушная струя сбивает пламя, но она же раздувает тлеющие искры. До Медведева еще далеко, а высота близка к критической: перед прыжком мы шли слишком низко. Еще немного - и парашют не спасет. Не слишком ли я оказался самонадеян?
Черт возьми, как же хочется жить! Какая, к псу, разница, способен ли Метельский добавить несколько лет к остатку моей жизни? У меня и сейчас есть, за что любить этот мир.
На этот раз ошибки не случилось. Я врезался в старлея и мертвой хваткой вцепился в него сразу после того, как обвисшие стропы заполоскало и спутало на ветру. Встретился с изумленным взглядом за светофильтром.
Отцепить мешающие стропы. Пристегнуть карабины. Остановить вращение. Дернуть кольцо.
Хлопок над головами - и вышибающий дух рывок.
Кровь все еще грохочет в ушах, но ветер уже сменил тон. Спускаемся!
Мы тяжело приземлились, проломив наст, покатились, путаясь в громадном полотнище. Вроде, целы.
- Как вы поняли?.. - вскинулся Медведев, едва мы расцепились. - Я же...
Только сейчас он начал осознавать, что избежал верной смерти. Дар речи вернулся еще не полностью.
Я махнул рукой и, упав в снег, зевнул. Как всегда после пика нервного напряжения отчаянно захотелось есть и спать. Медведев неуклюже сел рядом.
- Я не успел даже испугаться, - вдруг тихо сказал он. - А вы... Сколько вам на самом деле лет, командир?
- А на сколько выгляжу? - привычно отшутился я. Помолчал, вздохнул и признался: - Двадцать четыре. - И добавил: - Знаешь, как надоело изображать простуду...
Откинувшись в прохладную подушку снега, мы следили за мечущимися в небе самолетами. С высоты волнами катился приглушенный рев, словно океанский прибой.