Черной-пречерной ночью, среди мрачных и черных скал...
Нет. Не так. Нельзя начинать серьезное дело ни с чернухи, ни даже с просто непроницаемой черноты. И без того в мире слишком много черного цвета. Чудовищно много! Но все же до сплошной черноты пока не дошло.
Черные скалы, если и были они когда-то черными, сейчас скрывались под сплошным покрывалом из снега. Нельзя сказать, что снег был чистым и сиял на солнце - потому что не было солнца, и луны тоже не было, и любопытные звезды не рассматривали, что же делается на крохотной планетке-пылинке. Вроде маленькая пылинка, почти незаметная, а сколько шума, особенно в радиодиапазоне!
Впрочем, в последнее время шума слегка поуменьшилось.
Серым было небо, и мохнатым от сплошных туч. И рассвет был серым. И снег не сверкал тысячами маленьких алмазов, а покрывал землю толстым серым одеялом. Старым. Многолетним. Сбитым и свалянным в неопрятные сугробы-комки, а в некоторых местах вообще затвердевшим до каменной монолитности - хоть танками заезжай.
Или самолетом садись - не проломишь.
Не проломил.
Самолет был хитрой формы и не менее хитрого цвета. Вряд ли у кого повернулся бы язык назвать его красивым или хотя бы грациозным. Разве, может, у кого-то из его же конструкторов - но это нормально. Свой ребенок - всегда красавец, даже если урод из уродов.
Серым был самолет. Более серым, чем прошлогодний снег, если можно так выразиться. Будто простоял он несколько лет в месте, где было очень много пыли и ни одной уборщицы. Будто там регулярно проезжали машины и брызгали грязью из-под колес. Будто десяток халтурщиков-маляров взялись покрасить его черной краской, но половину украли, остатки разбавили тем, что под рукой было, да и наляпали, куда дотянулись. А куда не хватило - бросили, и так, мол, сойдет.
Грязно-серо-пятнистого цвета был самолет - и это только в видимом диапазоне, а в радио- и тепловом - так и вообще казался черной дырой в черном небе. Смотрели на него радары - и не видели; целились ИК-детекторы - и не видели охлажденными своими глазами; поднимали уши антенны пассивных обнаружителей - и переспрашивали друг у друга:
- А? Что? Где?
Нигде. Ничто. Неа.
Никто никуда не летел, не планировал, не собирался, и даже из ангара не выезжал!
В случае, если все же кто-то что-то заметит, самолет мог немедленно сесть на любой площадке размером чуть больше размаха крыльев, и притвориться то ли случайной флуктуацией атмосферы, то ли глюком оператора.
А других самолетов в здешнем небе давно не водилось. Да и этот был старенький.
И человек, осторожно выбирающийся из кабинки, был тоже немолод. Тускло-серого цвета были его глаза, будто тоже покрыты слоем маскировочной краски; и пятнисто-серыми были волосы - очень уж много спряталось среди них седины. И даже кожа на лице и руках казалась пепельно-серой, будто припорошенной пылью и прахом. Или как будто много лет не видела солнца.
Ни настоящего, весеннего, ласково-озорного; ни летнего, жгучего и кусачего; ни осеннего, мудрого-недокучливого; ни хотя бы мертвенно-слепящего холодного зимнего.
Впрочем, многие уже давно не видели солнца.
И работал человек по-старчески - осторожно и бережливо. Не теми скупыми движениями, которыми шевелятся голодные или обессиленные - нет! Просто очень точными. Опытными. Безошибочными. Ни миллиметра в сторону.
Извлечь блок из гнезда. Установить на снег. Нажать. Отойти.
Металлический кирпич немедленно замигал огоньками-индикаторами, поднялся на тонких паучьих лапках, горизонтировался и принялся за работу. Попробовал воздух над-, под- и вокруг себя, сунул щупальце в снег. Пробился к скальному основанию. Поцокал сейсмоизлучателями, прислушался акустическими и вибрационными датчиками. Выпустил антенку, попытался услышать какой-нибудь из своих спутников, не нашел. Поймал вражеский, притворился врагом, спросил порядковый номер и координаты. Тот ответил. Кирпич вежливо поблагодарил и подсунул вирус - "а не будь таким глупым-доверчивым!"
Дал знать хозяину - так, мол, и так, ошибки нет. Это здесь.
Пилот и сам знал, что это именно здесь. Одиннадцать лет уже знал, а перед этим еще три раза по столько догадывался, а еще раньше - подбирался к такому выводу. Медленно подбирался, сквозь материалы аэрофотосъемки, архивы и мемуары.
А еще-еще раньше, совсем давно - мечтал подобраться.
Мечта сбылась.
Пилот на миг будто оттаял, перестал казаться стальным отростком своей же машины, подвижным его датчиком, вроде щупальца металлического кирпича. Стал человеком. Стал мальчиком десяти-двенадцати лет. Счастливым мальчишкой, потому что родители, наконец, подарили желанную игрушку - кассетный магнитофон. Более того - в магнитофоне был еще и приемник! Правда, без коротковолнового диапазона, только СВ-УКВ, чтобы и соблазна не возникало послушать "Голос Америки", но хитрые американцы один час в сутки, на рассвете, работали на средних волнах.
Наверное, с тех пор мальчик и привык рано вставать.
А еще в кассетнике был встроен микрофон и мальчишка начал записывать всё подряд - от капиталистической музыки из приемника до разговоров на кухне. Не тайно, конечно - где спрячешь ящик размером с пол-"дипломата", который еще и гудит-потрескивает китайской дряной кассетой? Открыто записывал. Просто так. Для развлечения. Всякие бытовые разговоры.
Или монологи деда.
Старенького дедушки, который уже не мог водить внука "вон к той горе!" и не катал больше на деревянной тачке. Не убивал сапой гадюк в огороде, да и вообще на огород выходил все реже и реже. И даже говорил медленнее и медленнее.
Мальчик слушал о том, как дед летал на юрком, скоростном и капризном биплане, и где-то в глубине души, наверное, не совсем верил. Но слушал. И записывал на кассетный магнитофон.
Давно уже кончились такие магнитофоны, и бог знает, где сгинули те кассеты - не живут они столько лет. А вот голос деда с некоторых пор звучал в ухе все чаще и чаще. Сначала - через наушник, подключенный к проигрывателю компакт-дисков. Затем - с mp3-плеера. Затем - с мобилы, и через некоторое время наушник уже не тянулся проводком к мобиле, а повторял то, что она говорила ему по Bluetooth. Наконец все, что осталось от деда, поместилось в бусинку-шарик, а тот навсегда поселился в ушном канале - глубоко, снаружи и не заметишь.
Голос деда звучал сквозь потрескивание и скрип, хотя давно уже не было движущихся частей в аудио-устройствах, не крутилась бобина и не терлась о головку лента. Мужчина даже хотел как-то прогнать записи через фильтр - но передумал. В конце концов, это был не только голос деда, но и голос времени. Отзвук тех времен, когда он был маленьким, а магнитофоны большими. Когда имел совершенно мизерные возможности, но очень большие планы. Когда все еще было впереди, а позади были только детский садик и примерно треть школы.
Интересные были времена. Не сказать, чтобы очень хорошие, но интересные.
"...вылетели втроем, - бормотал в левом ухе дед. - Звеном. Глупая была практика, очень неуклюжими были звенья - и в бою, и просто так, и не поманеврируешь как следует, и следи все время, чтобы не столкнуться. Парой намного лучше... Но это мы сейчас такие умные, а тогда... тогда, внучек, мы еще многого не знали... "
Наверное, именно дедовы рассказы "про войну" и породили у мальчика интерес к истории. И к войне. На войне все было просто и ясно. Война очистила землю от подлости и лжи, черное вновь стало черным, а белое белым.
Если бы на этом и остановились - было бы неплохо, вот только не остановились. Черное с белым снова переплелись и смешались в серую круговерть и беспорядок, и даже голубое небо - само небо! - не видержало и затянулось серым лохматым беспорядком.
И не стало больше места в небе самолетам без антирадарного покрытия; не стоило дышать непрофильтрованим воздухом, и большинство людей много, много, много лет не видели солнца.
Даже когда выходили на поверхность.
Анализатор свою работу закончил, настало время других устройств. В корпусе самолета открылась шахта, выстрелила летающей тарелкой - такого же грязно-серого цвета. Немедленно закрылась - чтобы ни один радар не мазнул своим лучом по открытому месту, чтобы не блеснул на экране яркой вспышкой чистый, неприкрытый металл, чтобы не среагировал какой-нибудь автомат класса "Мочивсечтошевелится".
Выпущенный зонд тоже на месте задерживаться не стал - хитрым зигзагом отлетел метров на сто, только после этого решился подняться на высоту деревьев и закружился над лесом. По спирали полетел, и опять же по хитрой. Такой, чтобы даже если и заметит кто-то на радаре - то не поймет, ни откуда он стартовал, ни куда целится, ни кого ищет.
А если все же заметят - то сразу, сразу, сразу умотать в сторону и увести за собой ракету. И, притворяясь большим самолетом, надеяться, что за него отомстят.
Хитрая была техника, никакого сравнения с дедовской.
"..молодые, и техника была молодой. Еще не знали, как лучше летать, и воевать не умели. Сначала вообще думали, что аэроплан годится только для разведки - ну и летали, смотрели. Потом стало обидно - летишь, бывало, на полукилометре, под тобой враг, и ничего он тебе не сделает, разве что обматерит, а ты ему - хоть на голову с... гм, воду лей. Пробовали из револьверов стрелять, гранаты бросать... Ну, может кого и убили. Затем появились авиастрелы..."
По малолетству внук думал, что авиационные стрелы мало чем отличаются от стрел обычных. В этих он разбирался неплохо - огого сколько окрестных вязов и кленов пожертвовало свои ветки для луков! А сколько тростника пошло на стрелы - можно было бы, пожалуй, и дом укрыть.
Но оказалось, что авиастрелы и на стрелы-то не похожи, а, скорее, на маленькие железные бомбочки.
Знаете, как оно - когда разбивается одно из детских впечатлений? Знаете. Все бывали шокированы, когда рано или поздно узнавали, что Деда Мороза нет.
Обидно, да.
Зонд-тарелка покрутился над лесом, обнаружил источник тепла, снизился, втихаря сделал несколько снимков. Под скалой, капюшоном свисающей над полянкой, разположилась небольшая семейка элоев. Мужчина, двое подростков, три то ли жены, то ли дочери... впрочем, элои разницы между ними не видят. Еще кто-то неопределенного возраста и пола, потому что без головы и ноги.
Костер, мясо на тонких ветках. А голову, наверное, так сожрали - деликатес-с!
Что ж, это их дела. Элои сделали свой выбор. Так сказать, убежали в лесные дали. Еще тогда, когда искусственно перестраивали метаболизм, чтобы можно было спать в снегу и видеть в темноте. Огромные глаза, гладкая, непроницаемая для холода кожа невероятно белого цвета, длинные и стройные ноги - чтобы бегать, высокая грудь - чтобы дышать в горах, длинный изящный нос - чтобы греть холодный воздух и хоть немного фильтровать радиоактивную гадость.
Надо сказать, результат оказался неплох.
Пленные элойки высоко ценились в подземных городах. А что разговаривают с трудом, и вместо "Элой" выдают резкое, похожее на лай "Эльф! Эльф!" - так это даже и хорошо. Ведь кто знает, чтобы они могли бы рассказать, а кому оно надо?
При других обстоятельствах человек бы устроил охоту. Но не сейчас.
Тарелка полетала еще немного и вернулась таким же хитрым зигзагом.
"...вылетели на рассвете. С таким расчетом, чтобы пока долетим - солнышко уже поднялось. И заходить планировали с востока - поди, постреляй, когда солнце в глаза. Хотя стреляли, конечно. Бывало, прилетишь - а в крыле дырка. Или в фюзеляже. Или в заднице - хотя, конечно, в этом случае прилететь вряд ли получится. Кто поосторожнее - то подкладывали сковородки под зад, но наша троица как-то так подобралась, что... э, короче, хулиганская троица была. Молодые, глупые... Развлекались тем, что били колесами по головам, а уж конницу-то гоняли!.."
Далее на пленке была длинная-предлинная пауза, и мужчина помнил, как закрылись у деда глаза, как едва заметным стало дыхание, и как он, тоже мальчишка нетрусливый, все же испугался - не умирает дедушка? А если нет, то почему замолчал?
Прошло очень много лет, прежде чем он понял - почему.
Но некому было стоять рядом с магнитофоном, а надиктовывать компьютеру почему-то не хотелось.
"...взлетали - в полной темноте. Знаешь, как страшно лететь - и не видеть абсолютно ничего. Совсем-совсем ничего, только звезды и какие огоньки далеко, у самого горизонта. И лампочка над компасом. Компас магнитный, самолет деревянный, в принципе, должен показывать курс, но перед рассветом воздух неспокойный, трясет, вот и прыгает стрелка, как бешеная лиса. Летишь минут десять, двадцать, тридцать - а кажется, будто завис в черноте, и нет больше неба, и земли тоже нет, и вообще мир куда-то делся, словно украли его, а тебя и самолетик - то ли забыли, то ли решили не брать... Ты спрашивал, не страшно было летать на этажерке? Нет, не страшно. И когда стреляют - не страшно, и даже когда попадают - тоже не очень. Но висеть в темноте - вот, я тебе, внучек, скажу - самый ужас..."
Прав был дед, ох и прав, а через много-много лет внук поимел возможность проверить и убедиться. Убедился. До сих пор передергивало при каждом воспоминании.
"...так и летели. Держали курс, и надеялись, что за полчаса друг от друга далеко не удерем, но и не столкнемся. Как только начинало светлеть небо - так сразу и крутили головами на все стороны - где, мол, друзья-товарищи? Обычно находили друг друга, а бывало, что и нет. И я как-то потерялся, так в одиночку и слетал. Нашел вражеский аэростат, обстрелял, еще и на обратном пути пару гранат на колонну сбросил. Прилетел - а ребят нет. Полчаса нет, час, два. Сижу и смотрю в небо. Думал - всё. Ан нет! Прилетели, крыльями помахали - мол, все хорошо, сели.
Спрашивают - "А где ты делся?" И я спрашиваю - "А где вы делись?" Оказывается, потерялись они, в смысле, ориентацию потеряли, сели возле какого села, да зашли с горя в трактир, а утро же, пьяниц нет, а шинкарка одинокая... Ну и... задержались. Кхе-кхе, рано тебе еще такое слушать..."
Внук слушал и удивлялся - но не потому, что бравые летчики заскочили к шинкарке. Дед устарел - молодежь в десять лет уже немного разбиралась в вопросе, а уж в двенадцать - то и подавно. Внука удивило, что пилоты вот так взяли и сели у дороги.
Боевые самолеты времен молодости внука умели садиться только на бетонную полосу. Кто ж знал, что наступят времена, когда бетонных полос уже не будет, и придется заново учить хитрую науку посадки куда попало.
А ночные полеты его не впечатлили - подумаешь, что тут такого. Темноты он уже давно не боялся.
"...начало светать, и смотрю - летит кто-то рядом, крыло в крыло. Присмотрелся - ну точно! Один, а за ним и второй. Метров десять, ветер боковой дунет - и столкновение! Обматерили - я его, он меня; улыбнулись, разошлись чуть подальше. Летим. Головами крутим. И тут вдруг..."
На этом месте дед тоже сделал паузу, но уже не закрывал глаз, и дыхание его не ослабело, а наоборот. Глубоко вдохнул дед, будто снова летел и снова всматривался в полумрак - что это еще за явление?
"...вдруг - боже мой, что это еще за явление? Летит чудо-чудовище, здоровенное, как дирижабль, но прёт быстро, как самолет. И крылья - ого-го крылья! Хотя моторы к ним цепляй. Причем летит, зараза, над самой землей, холмы обходит, и ловко так, даже завидно стало. А как раз перед этим, говорили нам, будто появились у врага какие-то новейшие бомбардировщики - большие, мощные, тонну бомб поднимают, и пулеметы со всех сторон, и еще какое-то хитрое оружие на борту. Вот, думаю, повезло! Вот сейчас мы его! Разве что предупредить надо, дать очередь поперек курса, чтобы не врасплох. Чтобы по-благородному, значится..."
Тогда для внука это прозвучало нормально, а вот позже, уже будучи взрослым, он каждый раз улыбался. Чтобы по-благородному, значится. Чтобы не в спину и не врасплох.
Тогда считалось хорошим тоном сфотографировать могилу сбитого врага и послать карточку его родне. За линию фронта, ага. Война-войной, а почта работает.
В следующей войне благородство уже искореняли приказами. В черезследующей необходимости в таких приказах уже не было.
"...не успели. Заметили нас. Развернулся вражина - да еще с таким крохотным радиусом, не всякий биплан развернется! Влево развернулся - то есть, я от него оказался дальше, а ребята - соответственно, ближе. Кто-то даже пальнуть успел - вряд ли попал, но хотя бы попробовал. А вот что дальше произошло - объяснить не могу, а ведь до сих пор перед глазами стоит".
И снова дедушка сделал паузу. И внук сделал паузу. Заслушался так, что и о магнитофоне забыл, а тот все мотал и мотал кассету, да тихонько поскрипывал.
"...говорю же - еще только экспериментировали с вооружением. И авиастрелы, и гранаты, и бомбочки - махонькие, с бутылку величиной, а что такое настоящий воздушный бой - даже представить не могли. Аэростат обстрелять - еще так-сяк, а самолет - ну как ты у него попадешь? Разве что таранить. Пробовали и крюки ставить на крылья - обшивку чтобы, значится, друг другу рвать; и гирьку на тросе - чтобы враг мотал на пропеллер. Ставили пулеметы - но клинили они чаще, чем стреляли... Молодая еще была авиация, ребенком, можно сказать, была..."
И тут внук улыбался, но уже снисходительно. С малых лет интересовался самолетами, и знал, что сейчас и пушки на них стоят, и ракеты, и бомбы. А тут - крюки и гирьки на тросиках! Эх, глупые тогда были люди, а вот он бы, если бы туда попал...
Не попал. Судя по количеству литературы о попаданцах, не один был такой умный. Многие, видно, хотят, да не получается. Зато в будущее - пожалуйста. Правда, небыстро и своим ходом, в реальном масштабе времени - год за год.
Ведь действительно - кто эти глубокие старики, как не путешественники во времени?
Опытные, мудрые - но бессильные. И все их попытки передать мудрость потомкам заранее обречены, потому что не слышат их. Каждое поколение собственноножно наступает на грабли.
И подрастающий мальчик тоже не слушал. И если бы не магнитофон - то так бы и остались дедушкины рассказы где-то между сказками и легендами. А может, и забылись бы напрочь.
А так - остались.
"...вышел, гад, из-под огня иммельманом - представляешь, такой здоровенный, увернулся шустрее маленького бипланчика. Мы дружно вдогонку - но, конечно же, на вертикальном маневре потеряли скорость. Кто больше, кто меньше... я вообще в штопор упал... вот это меня и спасло. Вражина развернулся и спикировал. Я уже говорил тебе, что это было время экспериментов? Ставили пулеметы, небольшие пушки, крюки, ракеты, гирьки на тросиках... ходил слух насчет огнеметов, но ей мало кто верил, а оказалось, что зря.
Вместо стрельбы - вражеский самолет плюнул огнем. Не прямо перед собой - еще бы, сам бы и залетел в пламя. Чуть в сторону плюнул. Огнемет у него был, видать, на чем-то вроде турели. Были, были и такие эксперименты - французы даже посадили пулеметчика впереди винта, в прицепной кабинке. В общем, в собственный огонь враг не влетел. А вот мой товарищ раз под него и попал.
Знаешь, внучек, я тоже несколько раз горел. Страшно это. Страшно не тем, что горишь, не тем что больно - а неотвратимостью. Летишь - и косишь глазом на крыло, а по обшивке огонек бежит. Или из бака - кап и кап маленькими огоньками. Вот это страшно.
А здесь все было не так. Здесь самолет вошел в огонь и не вышел. Что-то упало вниз - обломки, почерневшие, искореженные - и все. Вот тогда я испугался. Так испугался, что до сих пор стыдно.
Враг развернулся и погнался за вторым самолетом. Догнал. Легко догнал, без усилий. Плюнул из своего огнемета - и опять та же картина. Только что был самолет - а через миг опять черные клочья падают. А потом он снова развернулся, и догадайся, в чью сторону..."
И тогда, в детстве, внук затаил дыхание, и потом, хоть сколько раз слышал этот отрывок - а все равно грудь перехватывало.
"...два прожектора. Неяркие такие, красные... Все кругом будто кровью окатило Крылья багровые, приборы чуть ярче, небо почти розовое. Это я уже позже догадался, что дело не только в прожекторах, но и солнышко выкатилось, красное-красное, словно зная, что в тот день начнется сражение, и почти вся Европа краснеть начнет. Но у меня, честно скажу, не покраснело в глазах, а потемнело, как будто смерть увидел, и не чью-нибудь, а свою родимую... А потом огнемет сработал.
Кто знает, может с тех времен и с тех рассказов и родилась у внука уважительное отношение к огню. Уважал его, и опасался, а огонь, похоже, его выбрал. По крайней мере, большинство шрамов на коже мужчины были от пламени, а не от металла. И на душе тоже, хотя тот огонь, который жёг душу, был иного рода.
"...уклонился, до сих пор не могу понять, как именно. Помню, что тянул, тянул ручку управления, вовсю тянул, и не помню, куда... И педали давил - но опять же, не скажу, левую или правую... Короче, вывернулся. Оказался чуть ниже и левее. Перевернулся боевым разворотом, и как только очухался - утопил гашетку вовсю... И попал! Попал гаду как раз под мышку, если можно так выразиться - туда, где крыло к фюзеляжу прицеплено. И знаешь что? Я так думаю, что если бы влепил в какое другое место - то... то и не рассказывал бы сейчас тебе это все, да и тебя бы не было, потому что мы с твоей бабушкой познакомились значительно позже".
Внук помнил, что из всего рассказа этот момент поразил его напрочь. До сих пор все воспринималось как сказка - интересно послушать, можно в нее поиграть, но взаправду Деда Мороза нет. А вдруг! Оказывается, если бы дедушка тогда не рванул вовсю ручку какого-то управления, то не было бы в мире папы, и мама вышла бы замуж за другого, и он, внук, такое важное для всего мира существо, был бы кем-то другим... например, толстым противным мальчишкой из соседнего двора.
Он был настолько шокирован, что пропустил мимо ушей достаточно важный момент, и только потом, гораздо позже то и дело прослушивал запись, пытаясь разобрать, что к чему.
"...как сквозь дождь пролетел. Густой и вонючий. И морду забрызгало, и руки и одежда была мокрая насквозь. Будто масло - но красное. В горячке не обратил внимания, потому что враг сорвался в левый вираж, и на полной скорости зацепился крылом о землю.
Разорвало! Понятное дело, разорвало его, и потащило по земле, как цыгана за кобылой. Загорелся, сволочь, дым пустил. А я, все еще ошеломленный, обожженный, дрянью какой-то забрызганный, солнцем ослепленный, только после этого догадался развернуться и посмотреть - что же это я завалил? А когда посмотрел... и когда догадался... знаешь, внучек, никогда и никому больше я этого не рассказывал. Ты первый. И, наверное, будешь и последним".
Юность жестока. Тогда внук не обратил внимания на вздохи деда. И еще много на что не обращал внимания, пока на поминках не сказал кто-то из родственников:
- Славную жизнь он прожил, боевую! Пули не брали, и огонь не жёг!
Вспомнил тогда юноша детство, откопал среди хлама старушку-кассету и на стареньком же магнитофоне ее переслушал. А потом еще и переписал на более качественную пленку.
И сам не знал, что тем самым определил свою жизнь на много, много, много лет вперед.
Да и жизнь многих других людей также, поскольку многие из них перед смертью проклинали его, родителей его проклинали, а кто умирал долго - от радиации, например, - то успевали, бывало, заклясть весь его род до седьмого колена. Только, похоже, проклятия действовали наоборот - жил человек нельзя сказать, чтобы очень счастливо, но долго.
А умереть решил здесь, в горах.
Тарелка спряталась и немедленно передала самолету все, что разнюхала. Нюхала она в довольно широком спектре, и препятствий для ее рецепторов было немного. Там, где снег поглощал инфракрасную компоненту, проходило микроволновое излучение. Где сплошной лед глотала микроволны, включался акустический канал. Где по неизвестным причинам дохла акустика, в ход шло рентгеновское излучение, и в радиусе нескольких сотен метров не было такого участка, где осталась какая-то тайна. Подчинилась Земля, как пленная эльфийка, легла и открыла все, что хотела спрятать.
Сто метров на запад - крыло. Большой треугольный контур. Основной лонжерон, дополнительный, хитроплетенье нервюр. Все исковеркано-порвано - так и не удивительно, не с дивана ведь падало - с неба! Слой грунта около полуметра - тоже ничего удивительного, не со вчерашнего дня лежит, полтора века прошло, как-никак!
Однако не крыло интересовало гостя, а нечто более важное.
Полсотни метров на юго-запад - хвост. Тоже оторвало во время падения, и тоже инерцией тащило, рвало на части. Успешно.
Металл. Бесформенно-ржавая глыба. Мотор. Ошибся дед - не все сгорело в лютом пламени огнемета.
Мужчина поднял голову и впервые за все это время посмотрел в небо. Здесь, именно здесь, полтора века назад пролетел его дед. Молодой, горячий, отчаянно храбрый, безбашенный. Двадцатилетний. Юноша. Пацан. Щенок.
Дальше на гиперкарте было обозначено еще несколько мелких обломков, и, наконец, короткий треугольник носовой части. Повезло - совсем рядом, надо же. Полсотни шагов, не больше.
В конце этих шагов сердце мужчины колотилось так, что он испугался.
Рано! Поработай, милое, еще немножко. Без тебя, дорогое, - никак!
Местность оказалась удачной - находка лежала как раз посреди узкой котловины. Наверное, прежде чем наступила многолетняя зима, здесь был овражек. Возможно, тёк небольшой ручей.
Сейчас мы это дело восстановим!
Мужчина вытащил небольшой контейнер. Вскарабкался на заснеженный холм - карта показывала, что под ним мощный скальный выход. Монолит! Безопасный и непоколебимый!
Выдернул чеку и забросил контейнер в снег.
Сколько раз уже видел такое, а все равно не мог глаз отвести. Если вдруг кто-то из элоев подкрался поближе и сейчас наблюдает из-под сугроба, то потом будет всю жизнь рассказывать детям о снежном демоне. Спал этот демон, значит, и никого не трогал, и прилетел какой-то подземный дурак, разбудил и разгневал. Вскочил разъяренный демон, поднялся во весь свой могучий рост, вдохнул как следует, срывая снег со скал, и деревья ломая, и как дохнет теплом!..
Рассказывать будет - если, конечно, выживет.
Нет, не выживет. Неудачно расположились эльфы, не хватило им соображалки понять, что долина - это хоть и уютно, зато опасно. Впрочем, кто бы здесь что-нибудь понял? Кто мог предположить, что прилетит подземный дурак и бросит тепловую микробомбу?
Никто.
И таял снег, и ревела вода, и сдирала напрочь полуторавековые грязевые бугры, и горела земля, покрываясь корочкой пепла, и безмолвно кричали захлебывающиеся кипятком эльфы, и всполошились на орбитах спутники, и датчики сейсморазведки тоже взбесились от такой наглости.
Но это уже не имело значения.
Потому что из-под холма, из-под льда, из-под потоков воды - выныривал, истекал, рвался на волю мощный череп. На этот раз уже не кроваво-красными, а угольно-черными были его глаза-прожекторы; и не было уже напалма в груди, чтобы испепелить наглеца, и не струилась уже в артериях драконья кровь, чтобы искупаться в ней и не бояться пуль и огня.
Не было этого всего, и не будет никогда, ибо последним оказался этот дракон, да и то наверняка был пожилым и ослабленным.
А теперь он был мертв. Стал землей и травой, и еще скелетом, да и то наполовину истлевшим. И вряд ли заинтересовал бы кого, кроме археологов, если бы не...
Оставалось еще одно "не".
Вода сошла, а та, что осталось - быстренько, на глазах начала творить новый ледяной панцирь и мужчина зашевелился. Соскочил с холма, поскользнулся в грязи, упал, перемазался - но это уже не имело значения.
Подошел поближе, выгреб из чудовищной пасти ком грязи. Выдернул из сумки увесистый молоток и, не жалея пальцев, выбил черные, острые, до сих пор страшноватые зубы.
Что-то промелькнуло в небе, и самолет завыл-закричал, извещая хозяина о близкой опасности.
Мужчина заторопился еще сильнее, наскоро выбил все, что осталось, оглянулся.
Место, где сгорела микробомба, все еще дымилось, в нескольких метрах от эпицентра кипела грязь, но чуть дальше была просто смешанная с пеплом земля, и она была теплой.
Мужчина спешно пропахал неглубокую канавку. Щедро сыпанул в нее зубы, голыми руками присыпал землей. На мгновение заколебался, но тут же собрался с духом и ножом резанул по левой руке. Струйка крови брызнула на горячий пепел, и не красной показалась - а черной.
Самолет заорал еще громче, мужчина подскочил, и бросился прочь - не к самолету, а подальше от свежего посева. Вовремя убежал - черная молния родилась в небе, скатилась, будто капля росы по листу и грянула взрывом.
Самолет умер.
Мужчина бежал в лес, не оглядываясь, пятнал кровью грязь и снег, и знал, что не успеет.
Не успел, конечно. Еще одна молния, чуть поменьше, ударила в паре шагов, скрутила в бублик, отшвырнула в сторону. Как ни странно, но мужчина не потерял сознания, и даже смог шевельнуться - повернул голову так, чтобы увидеть грядку.
Земля на ней уже поднялась ровными бугорками, и мужчина улыбнулся.
Сил говорить уже не было, но думать еще кое-как удавалось.
"Растите, детки, - беззвучно прошептал он. - Растите-вырастайте. Хотел бы я глянуть, какими вы будете, ну да ладно. Только не ссорьтесь между собой, тем более, Кадма поблизости не видать. Растите большими и сильными... и если уж ради того, чтобы вас убить, люди не прекратят убивать друг друга, то я уж и не знаю, что делать".
Он опять улыбнулся - потому что еще одна мысль успела проскочить в почти затухшем сознании.
"...А если вдруг нет... если и вас окажется для этого мало... то знаете что? Громко хлопнуть за собой дверью - это тоже непло..."