Аннотация: 4 Глава. Вот и ответы на многие вопросы, но от этого их меньше не становится.
"Между собой"
Чиркнула спичка, папироса вспыхнула и зашипела разгорающимся угольком. Массивных габаритов человек в коричневом тяжелом пальто с расправленным наружу воротником и отворотами рукавов из черной волчьей шерсти неспешно шагал по чёрной обугленной растрескавшейся земле. Длинное приталенное двубортное пальто доходило до голеней. Крупные деревянные пуговицы. Под одеждой угадывались бугрящиеся мышцы. В прорези видны пиджак и рубашка. Свободные коричневые шерстяные штаны, стянутые на поясе широким ремнем, заправлены в высокие сапоги из толстой грубо выделанной начищенной кожи. На голове здоровяка красовался "котелок". Из-под головного убора выбивалась неряшливая шевелюра прямых волос цвета вороного крыла. Под толстой подошвой, обитой стальными накладками, вился дымок от давления на безжизненную иссохшую почву. При каждом шаге снопы искр и язычки пламени, вырывающиеся из трещин в земле, лизали сапоги и взмывали ввысь.
- Всё хотел спросить, Джерико, почему ты не пишешь портреты? - попыхивал папиросой здоровяк.
Вокруг него разворачивался настоящий адский пейзаж - тлеющие, горящие изнутри деревья, густой свинцовый туман вперемешку с дымом в сполохах пламени вьется повсюду.
- Потому, что я не пишу портреты, Джораш, - ответил другой человек.
Стройная поджарая фигура в тёмно-сером плаще с металлическими застежками изображающими оскаленные черепа двигалась неторопливо и непринуждённо, как вода среди камней, но в то же время чувствовалась сила. Прямая спина, расправленные плечи, тело - сжатая пружина, готовая в любой момент раскрутиться ускорить движение и сорваться в стремительный бросок. Лёгкая походка. Туфли едва касаются мощёной мостовой. Цилиндр с серебряной пряжкой на боку. Вьющиеся русые волосы развиваются по ветру. Мерный стук трости с навершием в виде костяной черепахи вторил звуку каблуков по булыжникам. Под плащом лоснящийся жилет, тонкой работы рубаха, на шее повязан белый платок-галстук. Человек двигался как будто в свете фонаря, а вокруг сгущался мрак и скулил ветер. Сквозь тяжелые тучи поблескивали звезды и луна.
- Деньги. Если тебе предложат кругленькую сумму, почему бы тебе не написать портрет? - просипел-прохрипел Джораш, разминая на ходу шею и расправляя плечи. - Разве ты не напишешь? Деньги нам нужны, я их люблю. Всё продаётся и покупается. За сколько фунтов ты бы написал портрет? Твоя цена?
- Я не пишу портреты, - мягко ответил Джерико, вглядываясь в глазницы головы черепашки на трости и любовно протирая кружевным платком панцирь.
- Нет, ну если бы за деньги, большие, то за сколько?
- За сколько бы ты согласился, чтобы тебя поимели? - последовал встречный вопрос.
- Меня поимели? Я сам всех имею! - скрипнул зубами Джораш. - Я тебе не содомит какой-нибудь!
- Нет, ну если бы был содомитом, - усмехнулся Джерико, - за сколько фунтов дал бы себя отыметь? За деньги. Хорошие деньги.
- Я не ебусь в жопу! - взревел Джораш.
- А я не пишу портреты, - подытожил Джерико.
Искры и языки пламени объяли Джораша, угловатое злое лицо с волевым подбородком потемнело, кустистые брови сошлись на переносице, глаза блеснули зеленой вспышкой, фигура на миг почернела в столпе огня, но он сделал над собой усилие и марево постепенно начало затихать, оставляя змеящиеся по телу светящиеся трещинки, которые, впрочем, затягивались по мере остывания гнева.
- Кха-ха-ха! - рассмеялся Джораш. - Я понял. Ты не пишешь портреты.
- А я в свою очередь хотел спросить, почему ты пишешь картины в переходной форме?
- Гибкость, - насупился Джораш.
- Что?
- Гибкость. Мое тело слишком громоздко, пальцы толстые, запястья плохо гнутся, когда я поворачиваюсь - часто что-то задеваю, сталкиваю, сшибаю, мебель падает, на что-то наступаю. Переходная форма лучше всего мне подходит, когда я рисую - почти такой же тощий как ты, тонкие пальцы, гибкий, подвижный, - Джораш казался смущенным и пристыженным.
- Фу, - поморщился Джерико, от чего образовались хищные складки на точеном носу у переносицы - это отвратительно и унизительно. Ты вон какой, я - твоя противоположность, а это нечто - не я и не ты, крючковатое, уродливое, узловатое. Предпочитаю вообще не относить этот облик, колеблющийся и меняющийся между твоей фигурой и моей, к нам. Это перерождение, боль от ломающихся и строящихся костей, мука от растягиваемых мышц и органов, ужас от перемешанных Я и осознания того, что ты остановил трансформацию на две трети между мной и тобой. Я ещё слишком явственно ощущаю себя в этом теле и частью тебя, но больше тобой, чем собой и под твоим контролем. Наполняю жизнью эту сущность, почти так же как и ты, и это ужасно. Каждый из нас является тем, кем хочет быть, но это...это неестественно, отталкивающе и не имеет право на существование, хочется прервать страдания этого существа или, если на то пошло, свои собственные, не хочется жить. Во истину мне не понять твоих причуд и тем более противнее, что втягиваешь меня в это. Не могу полностью уйти в подсознание, отойти на второй план, вырваться из восприятия этого несчастного создания и часть меня всё равно остается с тобой, пока ты пишешь, захлебывается твоим упоением низменными инстинктами и потребностями, не может мыслить ясно и последовательно. Твой всевозможный голод, обида, гнев, негодование, зависть переполняют меня. Я чувствую себя уродом, каким и является наша оболочка в этот момент, чувствую себя испачканным, страдающим и несчастным. Порой мне кажется, что я схожу с ума, потому что наши сознания переплетены в этот момент. Мое Я просто отторгает тебя, не хочет принимать и от этого разум бьется в истерике.
- Что поделать, издержки производства, - хохотнул Джораш - Разве немного безумия может повредить нашим картинам? По-моему, как раз оно и придает пикантность. И боль. Да. Она повсюду и во всем. Я ее люблю, в основном причинять конечно же. В мире много боли, а значит и в картинах она имеет право быть. Ты любишь боль? Ответь мне, Джерико.
- Как ты вообще додумался до этого?
- Кисти тонкие, пальцы толстые, мазки должны быть разных изгибов и форм, надавливать и двигать кистью надо по-разному, а я привык давить, давить...
- По-видимому ещё и страдать.
- Если овчинка стоит выделки...Результат превзошел все мои ожидания. Я хотел чтобы тело стало более послушным, но ощущения - это нечто невероятное. Мука, всплывающие очаги боли то в теле то в голове, путанность мыслей, это как напиться в стельку. Нахерачиться до полной бессознательности. Или наркотики....оооо, да, это как наркотики. Не можешь сфокусироваться ни на одной мысли, они всплывают и становятся очень важными, но в следующий момент уплывают и уже не важны, потому, что важно что-то новое. Я чувствую как ты в отчаянии хватаешься за них, пытаешься сфокусироваться на каждой, связать её со следующей, но либо предыдущая, либо следующая не подходят, ты растерян. Я смеюсь над тобой, потому, что мне это все не важно, а тебе не хватает сил удержать эти разрозненные осколки одновременно, тебя сносит течением. Ты выпускаешь первую мысль, а ей на смену приходит новая-последняя в эту единицу времени. А есть ещё те, что были посередине и одна из них стала первой. От напряжения ты уже забыл о чем они, лишь пытаешься увязать новую начальную и конечную припоминая весь скоп в центе. Это смешно. Как сладко понимать, что что-то в этом мире может не поддаваться твоему контролю. Когда ты уже поймешь, что контроль здесь только мешает. Надо это отпустить, оно будет творить само все, что захочет, и ты с этим ничего не можешь поделать, только подсказывать, подкидывать свои соображения насчет происходящего, лавировать и плыть по течению. Ты боишься - будет примешан страх. Я в восторге - будет примешан восторг. Но здесь ты не властен. Может быть потому мне это и нравится несмотря на боль. Чувствовать твою панику, растерянность и беспомощность, что может быть лучше? Кха-ха-ха.
- Это существо страдает, потому, что страдаем мы.
- А разве бывает какое-то рождение без мук? - спросил Джораш перебрасывая папиросу из одного уголка рта в другой. - К тому же эта форма не нравится только тебе. По-моему он прекрасен, весь в меня, только не такой сильный. Внешность - не главное. Главное -как ты ее используешь. Я его использую так как мне надо и очень доволен.
- А как же "Живая Мощь"? Ты так гордишься своей силой, мускулатурой. Вот и писал бы как шкаф с малярной кистью - мощно, грубо, уверенно. Да ещё и пьяный постоянно. Алкоголь туманит разум. К чему этот цирк с "па" под музыку, стаканом в узловатых пальцах уродца и пролитым повсюду алкоголем?
Джораш затянулся папиросой.
- У каждого своя обстановка для творчества. Мы оба любим джаз и блюз. Только я люблю ещё и пить. Помогает отвлечься.
- От чего? От мыслей как бы пожрать повкуснее, поиметь кого-нибудь и поспать подольше?
- Да хоть бы и так! Зачем ты сам ходишь в Опиумный Дом? Как хочу, так и черпаю вдохновение.
- Я туда не за вдохновением хожу. Но всё же, тебе не стыдно? Ты - злобная, себялюбивая груда мышц, я стройный, сдержанный джентльмен и он - страдающее, уродливое существо, вдвойне опьяненное твоей надменностью и импульсивностью...
- Но контролирующее себя и обладающее тщедушными характеристиками художника, - вставил Джораш.
- Пьяный, безумный Квазимодо, - закончил Джерико.
- Мне нравится!
- Опьянение - для кого в меньшей, для кого в большей степени потеря самоконтроля, - молвил Джерико. - Потому не плохо не только уметь держать себя в руках, но и не быть мудаком по природе, который раскрепощается еще пуще по мере опьянения.
- Чё сказал?! Это на что ты намекаешь? - вспыхнул Джораш, пыхтя папиросой. - Я одеваюсь не хуже тебя, и меня любят. За силу, за мощь, за...
- ...деньги, - закончил Джерико. - В какую бы обертку гниль не была завернута, суть красивее не станет.
Джораш разинул рот утробно рыча, собираясь что-то возразить, папироса вывалилась из губ.
- Дайка сюда, - Джерико подпрыгнул, поймал папиросу по мальчишески хихикнул и пригнулся затягиваясь, когда собеседник, взревев от негодования, взмахнул руками, цепляясь за пустоту, тоже подпрыгнул в тщетных попытках дотянуться до присевшей на корточки фигуры внизу...или вверху.
На протяжении всей вышеописанной беседы мужчины шли, можно сказать бок о бок, или друг над другом, или друг под другом. Они шли по поверхностям похожим на Ленту Мёбиуса, каждый по своей, со своей обстановкой, в своем мире, но вверх головой по отношению друг к другу, и впереди уже маячил изгиб-пересечение, где их пути встретятся.
Еще раз взревев как раненный разъяренный зверь, Джораш исторг яростный вой, пуговицы лопнули на вздувшейся груди, пальто распахнулось и его полы взметнулись в воздух разгоняя туман, когда он сорвался с места по направлению к пересечению-стене.
Джерико, всё так же, сидя на корточках, торопливо сделал несколько затяжек папиросой, отбросил её и трость, принял стойку, как бегун, стартующий в Олимпиаде, глубоко вдохнул, закрыл глаза, сосчитал до трех и устремился в ту же сторону.
Наперегонки они добежали до точки соприкосновения пространств. Джораш сцепив руки в замок обрушился сверху громадой на Джерико. Тот ловко увернулся в сторону и хлестко ударил в правый бок, противник сдавленно выпустил воздух сквозь зубы, проседая от боли и под тяжестью собственного удара. Сделав шаг назад, Джерико хуком справа нанес сокрушительный удар в челюсть, но такую громаду оказалось не сломить одним ловким выпадом. Рыкнув, здоровенным кулачищем он ударил прям в лицо Джерико, но тот снова оказался прозорливее и нырнув в сторону ударил крюком по левой почке. Задохнувшись от возмущения и ярости, Джораш махнул рукой, метя в висок, но Джерико отскочил назад:
- Вот он, момент, - подумал Джерико и прыгнул вперед, выставив колено, метя в челюсть.
Но еще секунду назад дезориентированный Джораш распахнул руки и выпрямился в полный рост. Там где секундой раньше было лицо уже вздымалась могучая грудь. Джерико ойкнул и его удар коленом разбился о Джораша как волна об утёс, отдачей собственное колено больно ударило в грудь нападавшего, он не успел сгруппироваться и обмяк задыхаясь. Не дав ему упасть Джораш заключил его в медвежине объятия. Будучи почти на голову выше чем Джерико, шире в плечах и крупнее, Джораш сгреб его за шиворот, вздёрнул над полом, крутанулся вокруг своей оси, шандарахнул им о стену и замахнулся для решающего удара. Кулак размером с голову неумолимо нацелился в лицо Джерико. Болотно-зеленые глаза Джораша загорелись ликованием и уставились в спокойный омут карих глаз Джерико, но в них не было ни паники, ни испуга перед надвигающимся поражением. Тело Джерико расслабленно болталось куклой в лапе Джораша.
- Вот видишь, одним движением я могу кхаааааррррр... - пальцы Джерико, доселе незаметно для оппонента стискивавшие его кадык, сжались. Кровь потекла по белой перчатке.
- ... прекратить это ребячество, - закончил за него Джерико.
- Кха-кха-когда ты успел? - изумленно выпучил глаза здоровяк.
Джерико притянул голову вырывающегося соперника за кадык к себе и сказал на ухо:
- В любой момент, в любой день, слышишь? Я всегда готов.
Еще секунду они испепеляли друг друга взглядом, мерялись волей, показывали кто чего стоит, но ведь они и так знают....Секундой позже, не сговариваясь, соперники разомкнули пальцы и осели, не сводя взгляда один с другого.
Джерико рухнул в кресло из темного мореного дуба с высокой спинкой. Красная подушка на сидении, подлокотники вырезаны в виде изогнутых львов, шеи которых стискивала резная деревянная цепь, смыкающаяся за спинкой. Львы рвались вперед и тянулись лапами, царапая ошейники, вперив невидящие глаза в пустоту напротив. Они не шевелились, но искусная работа мастера отображала пыл и стремление, с которым они хотели вырваться вперед и растерзать всё на своем пути. Замысловатые узоры обрамляли края кресла. А позади Джерико на спинке вырезан изящный циферблат. Тень отбрасываемая Джерико указывала на полночь.
Джораш же пал на благоухающее кресло из лиственницы окованное в закаленную сталь. Трудно было определить где дерево переходит в сталь и где в металле закреплены вставки дерева. Однако визуально было понятно одно - большая часть кресла состояла именно из стали, и оно напоминало трон. Массивные ладони стиснули подлокотники, отлитые в виде голов коршунов разверзших клювы в беззвучном вопле. Одну голову скрывал колпачок с плюмажем, выбивавшимся между средним и безымянным пальцами руки Джораша, и в прорезях колпачка-маски поблескивали рубины, другая голова была непокрыта - в одной глазнице изумруд, в другой камня не было, лишь сгусток тьмы. Преисполненный кровожадной ярости коршун следил за Джерико, а язык жадно тянулся к нему навстречу и загибался на конце. Деревянная спинка кресла отлита из металла в виде двух рыцарей в латах. Их плечи - плечики трона, их руки - края спинки, их тела - сам трон. На коленях коршуны, а левая и права руки за спиной Джораша - распахивают и отодвигают в стороны грудные пластины доспеха, обнажая нутро, где затаилась.... кованная запертая дверь.
Между мужчинами появилась узкая полоска, разделив их и начала расширяться, раздвигая кресла с умопомрачительной скоростью. Уже через мгновение Джерико и Джораш оказались по разные стороны массивного стола. В мгновение ока материализовалась скатерть, сверху, звякнув, свесилась покачиваясь люстра, вспыхнули свечи.
Что-то утробно, недовольно и невнятно забормотало под столом. Негодующее бормотание становилось всё громче, пока пространство не заполнилось возмущенным верещанием, перемежающимся с бормотанием и кряхтением. Из-под скатерти выпростались десятки толстых щупалец кракена. На присосках поблескивали прилипшие фарфоровые тарелки, блюда, салатницы, супницы, блюдца, чашки, хрустальные фужеры, рюмки и бокалы. На пике подъема предметы отлепились и градом посыпались на стол, на удивление, аккуратно располагаясь при приземлении в каком-то особенном, неуловимом порядке. Под столом что-то буркнуло, и раздался оглушительный "бум!" породивший всполох пламени, рванувший по полу и так же стремительно втянувшийся обратно. Ворчание снова повторилось. В его тоне уже звучали удовлетворенные нотки, после чего вновь вынырнувшие щупальца принялись сервировать стол различными яствами на любой вкус. Здесь была и утка "По-Пекински", молочный поросенок, запеченные перепела, кролики и гуси под различными соусами, огромная индейка, креветки в кляре, еще живой, вырывающийся из цепкой хватки карп с вспоротым пустующим брюхом, зажаренный до румяной корочки, но так и не успевший понять, что он уже мертв, и неисчислимое множество различных салатов и закусок.
Были и блюда "из ряда вон" - цветастая, гомонящая на все лады птица, прикованная за лапы цепью к тарелке била крыльями в воздухе поливаемая сверху из отверстия в дне чаши с горящим ароматным маслом на подставке. От каждой капли раскаленного масла птица вспыхивала, зажаривалась прямо в полете, перья обугливались и сгорали, клекот переходил в сдавленное сипение и вот уже мечущаяся по кругу зажаристая тушка падает на тарелку, подергивая крыльями и шевеля ножками, румяная корочка плавно превращается в идеально приготовленную, потом чернеет, через минуту от невиданной птицы оставались угли в собственном и масляном соку и еще через несколько секунд...целехонькая пташка снова мечется по кругу поливаемая через дно чаши горящим маслом.
На другое блюдо шмякнулась бесформенная масса, то и дело выращивающая из тела как улитка отростки. Вытягивая, цепляясь и сокращая слизистые окончания сгусток плоти-студня пытался сбежать с тарелки, но его обступили маленькие создания в балахонах. Они пискляво гомонили, приплясывая вокруг блюда, тыкали миниатюрными пиками в плоть непонятной массы от чего она меняла цвета. Каждый раз, когда сгусток плоти испытывал боль от тычка пикой-шпажкой менялся его цвет - фиолетовый, красный, розовый, нежно-зеленый, цвет морской волны, синий, оранжевый перетекал в коралловый. Каждый раз менялся и вкус, кто знает, каким будут привкус и цвет, когда гость вонзит нож, разрежет деликатес и положит в рот - по истине экзотическое лакомство.
Сверху спустились посеребренные купидоны в театральных масках. Маски смеялись. Пупсики подносили Джерико блюда с паштетами и закусками, но он только отмахивался от них как от назойливых мух, достав из нагрудного кармана жилета кисет с табаком и набивая трубку с длинным изогнутым мундштуком. Самый смелый купидон подлетел поближе к Джерико с рамекином. Джерико стянул зубами перчатку, обмакнул в паштет палец, задумчиво сунул его в рот, сморщился и отогнал купидона мановением руки. Щупальца из-под стола грохнули на стол здоровенный заварник, а сверху упало блюдце с чашкой. При падении они подпрыгнули и приземлились очень аккуратно, издав едва заметный "звяк".
В свете люстры позади Джораша из витающих в воздухе крупинок пыли соткался могучий демон волочащий за рог здоровенного быка. Бык упирался всеми четырьмя копытами, оставляя глубокие борозды на мощеном камнем полу. Жилы вздулись на могучей шее, мышцы рельефно напряглись до предела и окаменели подобно статуе. Казалось демон не замечал усилий огромного быка, остановившись в нескольких шагах от стола, демон церемониально задрал морду к чему-то прислушиваясь. Когда бык успокоился и запрядал ушами, засопел привыкая к новой обстановке, немного расслабился, шипастый хвост демона полоснул его по мускулистой шее. Соткавшийся из пыли бритвенно-острый гребень мгновенно вспорол горло животного. Ноги могучего существа задрожали и подкосились, бык дергался и мычал выпучив глаза. Кровь из распоротого горла брызнула фонтаном, но демон невозмутимо все так же одной рукой удерживал быка за рог. Махнув когтистой лапой Пыльный демон отделил три идеально ровных, трех с половиной сантиметров толщиной, куска от шеи скотины, и вот уже на не весть откуда взявшейся барбекюшнице шкварчат стейки, а Пыльный демон крутит перечницу над ними сдабривая приправами отборные куски.
- Но-но, не переусердствуй, - молвил Джораш, сцепив в замок пальцы под подбородком и скаля зубы в плотоядной ухмылке. - Ты же знаешь, я люблю с кровью.
Рядом с Джорашем на стол бухнулся небольшой бочонок односолодового виски (любимая выпивка). Он подставил стакан под отверстие с пробкой и потянулся откупорить бочку, но между посудой юркнул скелет-иссушенная копия из слоновой кости в форме черепашки и впилась острыми зубками миниатюрного клюва ему в палец. Джораш досадливо зашипел и замахал кистью, пытаясь стряхнуть озлобленное создание. Когда ему это не удалось он шлепнул пятерней о стол, схватился за нож для масла и ударил черепаху. Кончик ножа соскользнул с полированного панциря, черепашка выпустила палец из клюва, вытянула шею и угрожающе зашипела. Джораш рассмеялся и с азартом начал шпынять черепаху ножом. Та втянулась в панцирь и шайбой крутилась, отскакивая рикошетом от ударов между столовой утварью. Какое-то время Джораш увлеченно гонял черепашку по разным траекториям как в пинг-понге пытаясь поразить, но в конечном итоге заскучал и сдался. Схватив из близлежащей салатницы лист петрушки он помахал им перед впадиной в панцире, куда спряталась головка, но она не высунулась, что-то внутри ухватило за травинку, из панциря выдвинулись задние лапки, а затем черепашка забавно, мельтеша лапами, попятилась. В пальцах Джораша осталась лишь половинка листа. Он недовольно хмыкнул и метнул нож в проем для головы. Нож застрял и панцирь пулей метнулся через стол.
Джерико затянулся раскуренной трубкой, запрокинул голову выдыхая клубы дыма, и не глядя поймал черепашку. Нож со звоном задрожал в отверстии панциря. Джерико выдернул нож и отпустил черепаху. Та выпростала голову и лапки, нелепо оперлась на все четыре обретая равновесие, качнулась и засеменила к сахарнице, откуда клювом достала сахарный кубик, подбежала к чашке и опрокинула туда кусок, метнулась снова, проделала то же самое со вторым кубиком и с третьим, потом повернулась в сторону Джораша и призывно зашипела. Джерико сгреб ее в пригоршню и сунул во внутренний карман плаща.
- Так вот, о нашем соглашении, - сказал Джерико намазывая масло на хлеб. - Меня несколько беспокоит твоя беспечность. Ты влезаешь в мои дела.
- Нет, это ты вытесняешь меня! А как же я? - возразил Джораш. - Я тоже хочу. У меня есть желания и амбиции. У меня есть права, черт возьми!
- Какие, например?
- Ну, скажем, ммммм, равноправие. Хочу тоже быть без присмотра. Мне есть чем заняться без удавки на шее. Хочу властвовать. Править. Хочу власть, да.
Джерико искренне расхохотался:
- Власть. И что ты с этим будешь делать?
- Как что? Властвовать.
- Ну а подробнее?
- Для начала буду предоставлен сам себе, без нянек и ограничений, и тогда, тогда, тогда я наведу порядок. Разберусь с этими...этими людьми. Люди, - брезгливо сморщился Джораш, вытянув руку и судорожно стискивая пальцы пытаясь раздавить что-то невидимое. - Они повсюду. Люди - они же враги, они созданы, чтобы подчиняться, посмотри на них - жалкие, ленивые, боязливые, алчущие. Они всего боятся и ополчаются против всех и всего, что против них. Выбирают себе самых сильных среди слабых и ложатся под них, называют это властью и единоправием, хоть власть только у того, ну, который наверху, из них. И стадом бросаются на остальных если они что-то вякнут. Потому, что слабы, потому, что ничтожны, потому что боятся даже той горстки, что с ними не согласна. Жалкие существа. Сами избирают себе правителей, потому что без них не могут. Как стадо. Не похожих пытаются извести, чтобы чувствовать себя лучше, быть лучше, сильнее, не знаю.... Им нужна железная рука! Например, я!
- Ну хорошо, станешь ты правителем, и что дальше? - лениво спросил Джерико откинувшись в кресле закидывая ноги на стол и сталкивая блюда. Утварь очень медленно, как в замедленной сьемке, поплыла к полу расплескивая содержимое гранулами, подобно движению субстанций в вакууме.
- Дальше. - Опешил Джораш. - Править!
- Ну? - снова спросил Джерико, раскачиваясь на задних ножках кресла. - Дальше что? (Глубокая затяжка из трубки. Вдох-выдох. Клубы дыма плавно потекли кверху. И пытливый взгляд). Что ты будешь делать, когда станешь правителем?
- Я же сказал - править! Верну право первой брачной ночи, остальное не трудно, налоги - сборы-поборы. Наберу советников-управителей.
- Салат Цезарь...
- Вот щас не понял?!
- Говорю - а если, они вдруг будут недовольны?
- Ну как... Всех казнить, на кол, или за шею вздёрнуть как гуся, понял? Ха-ха-ха!
- А если это их не устроит как не раз бывало, и возглавит новый сильный среди слабых, пускай слабее тебя.
- Он же слабее! Меня будут бояться и уважать. По законам стаи, пока я смогу победить в поединке любого противника, никто не посмеет посягнуть на мою власть. А я могуч! Я силен. Хоть десятерых побью. Останусь только я. И мне все-равно будут поклоняться. А что сможет он? Только погибнуть от моих рук.
- Но что если он даст народу то, чего ты не сможешь?
- Это чего же?
-Надежду.
- Эт какую? Надежда людей в том, чтобы ими правили. Есть правитель - есть надежда. А он разберется. Если он не разберется - советники. Не царского это ума вообще дело.
- Знаешь. Когда-то один человек сказал "пообещай народу то, что он хочет услышать и народ пойдет за тобой".
- Ха-ха-ха, и сработало?
- Оооо, ты не поверишь....
- И что он пообещал?
- Ну.... скажем....бордели проституткам, шахты рудокопам, всем по заслугам, негодяям по жопе и мир во всем мире.
- Нет, со мной такое не пройдет.
- А что ты сделаешь?
- Я всех убью.
- Да, но ты один, а их миллионы.
-Я убью их всех!
- Скажи это прежним монархам.
- Что?
- Говорю - ты силен, ты можешь и любишь убивать, по одному, десятками, может сотню, но все - сотни, тысячи могут наброситься на тебя, или зайти со спины, когда ты утратишь бдительность, будь ты хоть сто крат прав...Но так можешь считать только ты, не считаясь ни с кем. А Ни-С-Кем может посчитать по другому. Ты все же спишь, ешь и отдыхаешь...
- Тогда какими качествами, ты считаешь, должен обладать правитель? - заинтересовался Джораш.
- Надо обладать умом, рассудительностью и расчетливостью, так же широким кругозором и смелостью в принятии нестандартных и радикальных решений. Продумывать все варианты событий и выбирать оптимальные. Но, также правитель должен быть честен перед народом и перед собой, и держать их в тонусе по методу кнута и пряника. Вызывать уважение и трепет, но созидать процветание. Чувствовать тонкую грань между тиранией и меценатством. А всем не угодишь, и, как не крути, всегда будут недовольные, вопрос в том - как сделать так, чтоб их было меньше, чем довольных и, в целом, удовлетворять всех настолько, чтобы негодование не выходило за грани допустимого предела. Как показывает история, люди, и правда, без монарха - никак, но им важно чувствовать, что они тоже имеют право и выбор, принимают участие в жизни города, страны, мира, даже если на самом деле это не так.
- Сложно, - насупился Джораш. - Только поэтому ты у руля. Ты у нас любишь думать. Делаешь сложными простые вещи. Почему бы не грабить, насиловать и убивать. Вот что ты предлагаешь, скажи?
- Ни-че-го, - процедил Джерико, снова выпуская клубок дыма сквозь стиснутые зубы и поднося бокал с вином к губам. - Для меня все это тоже слишком сложно. Что тебя не устраивает? У нас есть крыша над головой, деньги, определенная известность, мы позволяем себе все, что пожелаем. Я не препятствовал, когда ты бегал пьяный от абсента голым по центральной площади. Не высунулся и даже ни слова не сказал, когда ты улюлюкая убегал в чем мать родила от полисменов. Наблюдал, как ты потешался над ними, когда они выдохлись и переводили дух, задыхаясь до рвотных позывов, а потом....потом ты бежал дальше. Когда они загнали тебя в угол я тоже не предпринял ни-че-го. Ты их избил до полусмерти, извиняюсь, насрал в их каски и водрузил им на головы, а они были так измождены погоней и дракой с тобой, что просто не могли сопротивляться. Видел, как ты голый, но гордый плюнул на них, развернулся и ушел, сверкая ягодицами в свете луны.
- Так зачем же ты все это терпел? - буркнул Джораш.
- Потому, что это забавно, - задумчиво ответил Джерико. - Юношеская шалость...Я считаю, что детство нельзя отпускать. Когда ты ребенок - ты не задумываешься о причинах и последствиях, ты поступаешь по наитию. Делаешь то, что хочешь, наполняешься радостью и это прекрасно. Нет ограничений и запретов...кроме наставлений родителей, к которым ты едва ли прислушиваешься, и безобидные шалости всегда сходят с рук либо прощаются через короткое время. Ты можешь жить в грезах, а можешь в реальности, но она так же удивительна, как и тот, другой мир. Ты когда-нибудь обращал внимание, что идя по дороге, погруженный в свои заботы, рутину и проблемы, внезапно отрываешь на мгновение взор от земли и вдруг замечаешь, что листья на деревьях распускаются. А ты в суете будней просто не обращал внимание, что зима прошла, наступила оттепель, воздух наполняется уже позабытыми запахами пробуждения природы, цветения. Над головой парят неописуемых очертаний облака, на которые ты некогда перестал смотреть и более не видел в них кроликов, овечек и т.д. В лужах ты когда-то замечал Атлантиду сквозь хрупкий, подтаявший лед. Вселенные строятся и рушатся, а все, чего ты хочешь - раздавить их башмаком, и тебя не заботит если и насколько ты провалишься в эту лужу и будут ли тебя ругать взрослые. Есть только познание мира и восхищение всем, что он тебе преподносит. Ты забыл, как когда-то хохотал и шлепал по лужам в брызгах грязной воды под дождем. Завтра не наступит никогда. Живи сегодня и сейчас.
- Неизлечимый романтик. Ты заааааааануда, - протянул Джораш, давай веселиться! - Я никогда не задумывался, что делать дальше, никогда не смотрел назад. Какую бы упоротую херню я не творил, если я это вспоминаю, знаешь что....? Ничего! Я никогда и ни о чём не жалею.
- Да, я тебя понимаю. Наверное, как раз в этом моя проблема. Нет, я по-доброму, как сейчас говорят - по белому, завидую таким. Почему? Да потому, что это удобно.
Крайне удобно быть говном, вести себя как говно, позиционировать себя как говно. Никому не хочется связываться, чтобы не замараться и не получить в ответ, "не трожь говно - вонять не будет". И ты чувствуешь себя значимым, сильным, превосходящим. Тебе говорят, что ты мудак, а ты отвечаешь - "да, я такой, и горжусь этим". И что с этим сделать? А ничего. Ему так удобно и рычагов воздействия нет. Очень удобная и выгодная позиция. А теперь представь если их сотня. А если тысячи.
- Хех, но мы то не такие, - оскалился Джораш пережевывая полусырой стейк целым куском. Сок стекал по подбородку, но, казалось, его это нисколько не тревожило. - Мы особенные, у нас есть дар.
- Какой? Дар расправы? Бегать голышом по мостовой? Дополнять собственными газами недавно изобретенный гелий в шарах предназначенных для развлечения зевак, чтобы они его вдыхали и говорили смешными голосами?
- Да, с шарами - это я хитро придумал, хитро.
- Вот поэтому я такое терплю, - молвил Джерико. - Хоть ты порочишь себя и меня, если вдруг догадаются.
- Но ведь это же весело, - надулся Джораш.
- Конечно, как и детство и шалости. Но я вел к тому, чтобы не забывали какими когда-то были, не учили тому, чему сами не научились, не дарили то, что хотели бы только себе, и помнили то, что восхищало с детства.
Так вот! О нашем соглашении...
- Конечно-конееееечто. - подобрался Джораш отрывая зубами очередной шмат от кровоточащего мяса. - Что с ним?
- Что ты там делаешь с этими...
- ... погоди-погоди. Ты сам сказал, что не хочешь смотреть на это. А я не спрашиваю куда ты уходишь и что ты там делаешь.
- Нет лучше ингредиента для красных порошков...
- Да знаю я, знаю. Обещал не убивать - не убиваю. Но эта шутка - лучшая из всех. Ловить негодяев и спускать с них кровь как со свиней - это гениально. А куда они пойдут? Кому будут жаловаться? Придут такие в комиссариат и скажут - простите, я тут убивал человека, потом отвернулся....а дальше провал в памяти, но очнулся неподалеку бледный как смерть и с дрожью в ногах? Кха-ха-ха. Просто лучшая шутка, лучшая из тысячи.
По правую руку от Джораша над столом медленно приподнялась вверх серая, шишковатая макушка с клочками волос. Широкая морда горгульи с тяжелыми надбровными дугами замерла на подъеме на уровне переносицы. Половина морды маячила над столом, кошачьи зрачки расширились, и она как так жалобно и тоскливо смотрела поверх стола, то и дело косясь на Джораша и обратно на истекающие соками и соусами яства на столе. В некоторые моменты встопорщенные уши с кисточками на кончиках уныло опадали, и голова повинно опускалась за грань видимости, но неизменно возвращалась обратно на уровень обзора. Наконец горгулья набралась храбрости, распахнула пасть и юркий язык метнулся к ближайшей тарелке с овощной нарезкой.
Джораш даже не взглянул на нее, просто стукнул кулаком по макушке горгульи, та прикусила язык, а в следующий момент ее обхватили толстые щупальца. Горгулья встревоженно каркнула и щупальца утащили ее под стол. Он заходи ходуном, что-то сыто отрыгнуло и выплюнуло из-под скатерти полупереваренные останки на мощеный булыжниками пол.
Оба собеседника только мельком взглянули на останки костей с которых, как желе, облазило мясо.
- В общем, не пойман - не вор. А если вор поймал вора, то и вор-не вор, а жертва и пусть идет в угол плакать, - расхохотался Джораш. - Я понимаю, вашему царскому величеству не приятно смотреть на это, но все же...
- Все же мне не нравится пиршество твоих больных фантазий. - закончил Джерико. - Эти люди, твои грубые и бесчестные ухищрения лишенные изящества и стиля, оглушения, удушья, без права достойного сопротивления....
- Как будто я делаю что-то чего не знаешь ты, не прикидывайся! Когда-то мы были едины. Ведь это всегда было в тебе - ярость, негодование, хитрость, стремление доказать свою правоту любыми способами, достигать цели и наказывать обидчиков, наказывать силой, жестоко и грубо. Разве тебе это не доставляло удовольствия? Ну признай.
- Я не такой, я ушел от этого и стараюсь не вспоминать.
- То есть грязная работа, как всегда на мне, но тем не менее навыков-то ты не теряешь, - Джораш потер горло в местах где раны неприятно зудели, но уже успели затянуться.
- Иметь денег чтобы на жизнь хватало, не лезть на рожон и жить так, чтобы к нам никто не приставал - вот моя мечта, - молвил Джерико воздев руку, на которую услужливый купидон тут же положил пирожное.
- А иначе ... - потер руки Джораш.
- А иначе мы привлечем ненужное внимание, - качнулся на стуле Джерико.
- И что с того? - Вновь свел брови Джораш. - Тогда выйду я и уберу свидетелей, а также шибко любознательных, сказочке конец.
- Как ты не поймешь, что могут возникнуть последствия.
- Какие? Нас попытаются поймать или убить. Предоставь это мне. Я смогу с этим справиться.
- Убить. - Эхом отозвался Джерико. - Как же часто ты употребляешь это слово. Ты вообще о чем-нибудь еще думаешь?
- Конечно! Еще повкуснее пожрать и поглубже всадить!
- Смерть, - продолжил Джерико. - Это даже интересно. Больше никаких усилий, потуг, забот. Покой. Возможно - это лучший исход. Но мы не знаем, что по ту сторону. А неизвестность - худший страх человечества. Знаешь, я однажды, сидел курил на лавочке, наблюдал за прохожими и ко мне подбежала такая милая девчушка. Присела рядом, болтала ногами, открыла рот и как давай что-то лопотать, будто мы не первый день знакомы. Я слушал краем уха, думал о своем. Внезапно она повернулась и так пристально, так серьезно на меня посмотрела и по-взрослому заговорила:
"- А мой брат работает подмастерьем - вдруг сказала она. - Он говорит, ученые дяди недавно выяснили, что когда человек присмерти, мозг бьется в агонии, он судорожно цепляется за жизнь, ищет способ выжить и это страдание может длиться лишь миг, но для гаснущего сознания эти несколько секунд могут показаться целой вечностью. По ощущениям ты прожил целую жизнь, а было только мгновение - минута умирания."
- Слова девочки не дают мне покоя, - продолжил рассказ Джерико. - Я часто прокручиваю эту теорию в голове. Почему бы наша жизнь не была всего лишь предсмертными спазмами мозга в то время, как я лежу где-нибудь истекающий кровью или захлебывающийся в луже собственной блевоты от отравления дурманом. Все происходящее, годы жизни, переживания, эмоции и воспоминания - только морок навеянный сознанием, пока оно ищет выход из безвыходной ситуации.
- А я однажды подслушал в кабаке разговор двух пьянчуг, - подхватил Джораш. - Которые разглагольствовали о том, что ничто не материально. Все, что мы видим и ощущаем - это продукт коллективного разума. Мы видим стул, комнату, стены, дома, деревья. На самом деле большинство привыкло, что есть стулья, люди живут в комнатах, их окружают стены, а все это в домах и снаружи есть природа. Коллективный разум все это материализует. Все носит отпечаток мыслей. Сознание создателей оставляет след и придает форму, которую видят другие. На самом деле ничего нет, все в голове. Из головы - наружу и обретает смысл, и функцию. Ничто не материально, предметы, люди, жизнь и смерть. Мы где-то не здесь, а может и нас самих нет, есть только созидающий разум в потоке эфира.
- Каждая теория имеет право на существование и чем абсурднее она, тем интереснее, - подтвердил Джерико. - Но есть кое-что пострашнее смерти.
- Ну давай, расскажи мне, - пытливо уставился Джораш и зеленые чертики заплясали в его глазах. - Что может быть для нас страшнее смерти?
Джерико постучал трубкой о край стола и задумчиво промолвил наблюдая за пеплом плавно кружащим на пол:
- Лепрозорий.
Даже наглый и бесстрашный Джораш вмиг содрогнулся и поник при воспоминаниях о сырых темных казематах лечебницы, куда не пробивался дневной свет. Где узники прозябают во тьме, потеряв счет времени, все больше теряя и без того помутненный рассудок, равно как и надежду на помощь и избавление от недуга.
В памяти мелькнула картина:
Изможденная, понурая, прикованная в неудобной позе фигура среди воплей, истеричного смеха и плача, бормотания и стенаний. Испарина размеренно капает на пол цедя секунды. Руки и ноги обмотаны грязными тряпками под кованными браслетами. Обнаженный, не мытый, униженный, вдыхающий запах собственных испражнений.
Джораш мелко задрожал, но тут же снова взял себя в руки и с вызовом уставился на Джерико через стол.
- Удивительно, правда, - молвил Джерико раскачиваясь на стуле. - что Лепрозорий изначально задумывался как дом лечения от Лепры, а Лепра - та же проказа, в свою очередь - это хроническое инфекционное заболевание, поражающее кожу и нервную систему. Вызывающее изменения, если угодно - уродства. Но примечательно не это. Интересно то, что дабы не разбираться и не усложнять, (ты ведь не любишь, когда все усложняют) ученые, врачи и духовенство решили, что блаженные, они же душевно больные тоже в своем роде больны Лепрой. Эта болезнь ведь и внешняя и внутренняя. "Ленивая болезнь", "Болезнь святого Лазаря", так? А меж тем "Блаженство" и, тем более, "Шизофрения", что от древне-греческого σχίζω "расщеплять", "раскалывать" и φρήν "ум, мышление, мысль", то есть расколотый ум - все это проявления проказы внутренней. Не находите ли вы что-то знакомое в последней формулировке, многоуважаемый Джораш?
В общем, Лепра, проказа, блажь, душевная болезнь, шизофрения и многие другие непонятные термины нынче считаются состоянием отличным от нормального. Так как весь этот вышеперечисленный набор слов имеет некие общие черты, а именно - изменения, которые ведут к тому, что люди себя ведут не как все, а врачи и священники не знают как это лечить, то, я слышал, даже существует специальный обряд призванный к тому, чтобы признать человека официально мертвецом, замотать его как мумию, вручить погремушку и отпустить на все четыре стороны. Но это для тех, кто изменяется больше снаружи, чем изнутри. Если повезет, то мы получим этот статус, и ты будешь на полных правах весело плясать на площадях и звенеть бубенцами. Это скорее для прокаженных, их зараза передается через слюни и сопли, если они елозят о других. А другой синдром для проказы и душевной болезни - внутренние изменения, противоречивость, переменчивость поведения, внутренние терзания. Исходя из этого можно заключить, что ты - и правда моя проказа. Для буйных, а ты у нас буйный, есть вещи получше....Теперь ты припоминаешь лепрозорий? На этот раз оттуда не выпустят. Будут "лечить" электричеством, дырявить череп, ставить опыты над мозгом. Я слышал, что нынче они вырезают куски из черепа и удаляют части мозга. Никто никогда о тебе не озаботится. Мы будем мертвы для всех, причем как для духовенства, так и для общества. Все боятся "отличных от нормальных", страх неизведанного. Сеансы экзорцизма не помогли, обряды проведены, врачи разводят руками и все - ты мертв! Последняя надежда - наука, для которой мы всего лишь жаба распятая на столе.
Джерико оттолкнулся ногами от стола и падая вскочил. Кресло грянулось оземь.
- Лечение водой! Знаешь, мне кажется, это наследие "испытания водой", с помощью которого в старину определяли ведьма ли женщина или нет, а знаешь как?
- Я...Я не... - пролепетал Джораш.
- Правильно! - упоенно, вскричал Джерико, распаляясь расхаживая вдоль стола. Мимоходом он пнул останки горгульи под скатерть, где ответом послужило благодарное "мряфк" и чавканье. - Любую! Слышишь! Любую женщину, кто не отдавалась по требованию дворянину или высокопоставленному мужчине, да простят меня высшие силы, духовно-служителю, либо чьей-то жене просто не понравилось, как та смотрит на ее мужа, могли посадить на стул, связывали веревками и опускали на жерди в воду. Порой привязывали камень и бросали в водоем. Всплывет - значит ведьма. Не всплывет - значит ошиблись и ей открыт путь на суд божий.
- А все потому, что мы "не нормальные".
Купидон, с кажущейся карикатурной в сложившейся ситуации, улыбающейся маске, подлетел к Джерико, пытаясь угодить, с новым пирожным. Но тот даже не обратил внимания на него, сосредоточенно меряя шагами комнату, однако ухватил за голову рукой, потрясая воздел над собой и раздраженно швырнул в Джораша. Джораш же поймал купидона, завороженный и испуганный происходящим.
- Кто устанавливает стандарт нормальности?! - вскричал Джерико! - Все великие. Все! Были не нормальны по меркам общества. А кто развивал целые империи? Правильно! Люди, выходящие за рамки стандартов! Кто задавал стиль моды? Великие умы, ученые, гении кто двигал прогресс. Найди среди них хоть одного "нормального"!. Однако, ты прав, их либо уважали, либо боялись, либо и то и другое! Хотя и гнали тоже, и жгли на кострах! Я лишь хочу покоя, заниматься тем, чем нравится! Что бы никто не лез со своими мнениями и предложениями, не пытался использовать, не пытался мешать нам! Если мне надо будет чье-то мнение - я спрошу! Если мне понадобится помощь, что-то с чем я не смогу справиться сам, я попрошу! Я просто хочу делать то, что нравится, свободный от всего!! Я со всем сам разберусь, черт возьми!!!
Джерико остановился посередине комнаты. Пол пошел трещинами, откуда взметнулась объемная тень и подобно лозе плюща неторопливо обвивалась вокруг торса. Вот она уже расползается, обволакивая бедра и грудь. Не та плоская и безвольная, кривляющаяся полупрозрачная тень, что мы видим с заходом солнца. Тень, скользящая по Джерико была плотной, живой, материальной, но не отражающей света. Казалось сам ад разверзнется под его ногами. Булыжники побелели и плавились, в трещинах проступили алые всполохи.
- Просто дайте мне жить! Разве мало я страдал?! - Воскликнул Джерико, сжимая кулаки так, что хрустнули кости. Вены на шее вздулись и стремительно темнели.
От этого возгласа Джораш вышел из оцепенения и обнаружил себя на краю своего кресла-трона в обнимку с купидоном, что был ни жив ни мертв и прикинулся мертвым опоссумом. Джораш затравленно покосился в прорезь маски купидончика, откуда на него взирали не менее испуганные выпученные небесно-голубые глазищи. Приосанившись и сделав волевое усилие над собой, он подкинул купидона в воздух, хлопнул его по пухлой попке, от чего тот опомнился и взлетел, трепыхая крыльями.
- Хватит! - Рявкнул Джораш. - Здесь я вселенское зло! Не забывай о наших договоренностях и почему они были заключены! У нас есть уговоры!
Безумно кривящееся лицо Джерико замерло. Побелевшие губы застыли на полуслове.
- Ах да. Да-да. Да-да-да. Ты прав. Наши уговоры. - пробормотал Джерико. - Ты прав, да, наши уговоры....уговоры... - растерянно проговорил он, приглаживая растрепавшиеся волосы.
- Джерико, я...Джерико, послушай...
Джерико очнулся в своем уютном кресле напротив погасшего камина в гостиной особняка.
Сквозь витражное окно на ковре с затейливым узором, что застилал дощатый пол гостиной, играли разноцветные солнечные зайчики.
Стук в дверь повторился. Видимо это он вывел Джерико из оцепенения.
Он запахнул халат. На негнущихся ногах подошел к парадной двери, открыл и зажмурился от яркого света.
За дверью никого не было. Однако на крыльце лежал аккуратный белый конверт.
Джерико поднял его, вскрыл. На простом белом листе печатными буквами отпечатана лишь одна фраза "Я считаю, что детство нельзя отпускать".
- Джерико, я... - раздался тихий хриплый голос в голове. - Я только хотел сказать...