Нучто,братцы-сатирики,писали,писалиидописались?Наверное, думали,чтовписались,инезаметили,какрасписалисьв бессилии- пробудить души. Может, исправляли жизнь? Нет, голубчики, исправитьжизньневероятнотрудно. Легче еёнарушить:испортить, разбить, отравить, оборвать наконец. Можно, правда, ещё и высмеять: йо-хо! Жизнь наша - всего лишь повод для шутки: многие рады нацепить колпак и веселиться, коли угораздило родиться, не в силах прикинуть,начто ещё она может пригодиться.
Мудрей оказался другой сатирик. Он тоже, вроде вас- смеялся, исправлял её в борьбе с ветряными мельницами, а потом вдруг раз! - прикончил своего героя и быстренько убрался сам. Что же вы-то, братцы?
Вы своего героя даже похоронить как следует не смогли: бросили в пустыне, осквернив напоследок желанием податься в управдомы. За что?! Разве был он хуже испанца? Правда, тот был добр, но этот тоже делился последним яблоком. Тот крушил несправедливость - этот чтил Уголовный кодекс. Да что говорить! Не любиливысвоегогероя,не ценили.В то время как сами, в изложенном вами быту...
Окучивая пятернёй макушки, заросшие лавровым листом, шли вы в газету "Гудок", бегали там по этажам, разносявирусыгриппаи здоровый смех,поднимая настроениеиподрываяздоровье сотрудников, покане добирались до кассы. Глядишь - картина Репина*.
* "Не ждали" (все примечания автора).
С унылым видом отъезжали вы от пустой кормушки и, не поминая всуе имени главного редактора, лили едкую жижу сатиры на бедного вахтёра, который якобы пускал всех подряд. А он-то пускал не всех: тольковасда других таких же прощелыг,снующих поредакциям чуть ли не каждый день и чьи физиономииему давно осточертели!Спасибо лучше скажите, что он вам терпеливо кивал,хотя вы,кажется, этого ни разу не заметили.
Нет,вы попробуйте-касходить в то,большое здание на Старой площади, где вход действительно по пропускам, где стоятчетыре крепких молодца с колючими глазами, а рядом, в глубине, - комиссар в кожанке с пулемётными лентами по плечам.Ах,извините!Пулемётные ленты лежат на складе. Ладно, без лент, но тожеоченьстрашно. Вотбывамкивнули,вот бы на вас посмотреть!Вы иОстапа туда не пустили при всём его проходимстве. Оно и понятно: Бендер - птицанизкого полёта, молодец среди овец. Ну, Корейко, ну арбатовский исполком с черноморским "Геркулесом". Что же касается Старой площади...
Извасбытольковечныеперьяполетели,заглянивывлюбуюдверь,хотябывэту,гдечёрнымпобронзе выбито: "ОсиновскийБорисВениаминович.Заведующийсекторомнародопостроения и упорядочения генофонда СССР". В кабинет, обшитый дубовыми панелями, с кроваво-красным ковром и столом, за которым разместились бы четыре татарские свадьбы со всеми дальними родственниками. Его зеленеющее поле пестрит бумагой и карандашами, на столе же хозяина кабинета - ни одной бумажки. Осиновский - мыслитель, а не секретарь-машинист.
Трибун, стратег, народопостроитель,
Командовать парадом будет он!
Главное занятие Бориса Вениаминовича - бить чужих, чтоб свои боялись. Свои - это подчинённые, а раз о командующем судят по армии, то вназванном секторе не покладают рук и другие упорядоченники с подходящей репутацией: Владимир Семёнович Зубец,Николай Иванович Иваневич, Аркадий Михайлович Панч-Пруевич и Ицхак Абрамович Ульянов. Последнего с трудом взяли на работу из-за отчества, но фамилия превозмогла. Сам И. А. представляется Иваном Артемьевичем, как имы будем его дальше величать. Есть ещё у хозяина персональный водитель служебного "Паккарда" - некто Станислав Яблоцкий. Но это уже можно, этот не в номенклатуре, и невелика беда, что он ещё молод и не испорчен жизнью.
Стас чем хорош-он фанатик автомобиля. Он любит сам повозиться с моторным железом,проверить тормоза, упругость шин,даже просто протереть тряпкойсверкающий бампер. Эта черта нравится Осиновскому. Он многое прощает Яблочку, как называет его, даже протежирует, вплоть до комнаты на Садовой взамен одесской комнатушки, откуда Стас не так давно слетел на Москву. Яблочку прощается даже его словообильный фонтан и живость молодого бычка, скачущего боком по июньским лугам. Видимо, болтливость дополняет молчание, а живость придаёт стимул руководящему органу?
Чего не знаем, того не пишем. Одно ясно: управление государственной машиной основательно смазано и упирается в мощные тормоза.
По вечерам, ближе к шести, Борис Вениаминович затыкает своё длинное, жилистое тело на заднее сиденье, устало щурится и рокочет: "Трогай тачанку. Да не дави охрану ". Стас мгновенно заводится: охрана, мол, неистребима, у ней огромные резервы: задавишь одного, на его месте тут же вырастут четыре, и что дороже задавить бродячую собаку, ведь животный мир хрупок и никто не занимается его генофондом. Нет плановых ресурсов. Охрана же в целях народопос...
Если в этот момент постовой бешено свистит и тормозит зазевавшуюся легковушку, он живо переключается на водителя-немарксиста, для которого зелёный важнее совдеповского "Паккарда", и предлагает повесить транспарант: "Переходите Старую площадь по азимуту, ведя машину на верёвочке", на что Осиновский, прикрыв глаза, ворчит : "Эй, Яблочко, куда котишься? Попадешь в ГПУ, не воротишься!"
Водитель умолкает на несколько минут, затем, не удержавшись, интересуется: куда править -домойили до второго светофора? - "Забудь второй светофордо второго пришествия, - сердито говорит седок, - Твоё дело ехать. Обратно поедешь - не сажай всех подряд. Не только глаз подобьют - без штанов останешься!"
Стас закипает и сбивчиво объясняет, как подобрал женщину с дитём, как её в Хамовниках ждали два громилы, и просит Осиновского уговорить милицию, чтоб она их на чистую воду, а то, если бы не наша сирена, из меня бы отбивную... -"Не лезь не в свои дела, Яблочко, - басит в ответ Осиновский, -не будешь румяным с одной стороны. Откуда тебе знать, где у милиции чистая вода, где газированная?-И, совсем уже засыпая, булькает, как пар из-под крышки кастрюли: -Рождённый... не может... ломаем всех... строить... с фундамента... постамента... будут все в...- и вдруг, распахнув глаза, мычит: "Тормози!"
Стас вынимает сонного седока из машины и спрашивает, как завтра: в девять, без десяти, или к одиннадцати? Обычный ответ: "К девяти", но иногда: "Приезжай, голубчик, в пол-двенадцатого. Завтра для нас не закон. Закон - сейчас и сразу."
Водитель желает доброй ночи и клянётся: завтра их конь будет бить копытами и вставать на дыбы. Осиновский щурится и замечает, что Стас не по чину хамеет, бояться перестал, забыл одесские трущобы. Всё кончается любимой шуткой: хозяин выпрямляется и орёт, плеснув антрацитом глаз: "Смирно! Руки за голову, лицом к стене!"
Яблоцкий привычно поднимает руки. "Шучу. Гони тачанку домой",- рокочет Осиновский и идёт к дому.
Помилованный садится в кабину, даёт задний ход. Затем он взвывает, с ним взвывает машина, и "Паккард" со Стасом рвут в Москву.
Одесские трущобы... Стас любилэтот заштатныйгородсостоличнымизамашками, здесьон научился отличать красивое от прекрасного и дорогое от ценного,здесь сложились его характер, речь и манеры интеллигентного бродяги.
Учился он небрежно: так изучают незнакомые места из окна экскурсионного автобуса, попутно развлекая симпатичную соседку и делая замечания по поводукаламбуровархитектуры. Благодаряэтой лёгкостиСтасусвоилглавное,не впитав вместе с наукой медленные яды её современного толкования, которые у других частостановятсяосновой мировоззрения: науки забываются, толкование остаётся. Среда его тоже не испортила: вся грязь, липкая по природе, слетала с него как с фарфора. К немутянулисьсверстники,азатеми сверстницы ещё и потому, что фигурой и лицом он походил на античного бога Гермеса*.
* Только чуть выше ростом. Вы помните этого бога, проказника и философа? Во всяком случае, трудно будет описать вам физиономию Стаса, если вы не помните Гермеса в лицо.
Место, где жил Стас, называлоськомнатой довольно условно:в Одессе принято считать комнату квартирой, а квартиру - дворцом. Его обитель занимала в словаре одесской жилплощади строчку между карцером и курятником. Вообще-то он происходил из хорошей семьи,новся она пропала в вихре времён.Стас остался один,иему крепко доставалось. Били его не раз. Чтобы избежать побоев, он часто оставался в школе допоздна и шёл в свою конуру только спать.Уснуть удавалось тоже не каждую ночь, но лишь тогда, когда все соседи на триста метров вокруг были трезвыми, а это, если вы знакомы с теорией вероятности, задача много шире пифагоровых штанов.
Наконец он закончил школу, в поисках работы перепробовал все профессии - от наборщика до бродяги, и через год устроился на курсы красных шоферов при губкоме. Его первой любовью стал автомобиль.
Вторая любовьпришла менее прихотливым путём: летом на городском пляже. Она оказалась милой девушкой с доверчивымиглазами и ртом,созданным для смеха и поцелуев.Стасустоял под ударом обуха, именуемого любовью с первого взгляда. Это его спасло: он не потерял дар речи. А персидские ковры живого трёпа он научился ткать давно и довольно искусно. Через полчаса девушка подняла сияющие глаза и призналась, что её зовут Вика, что сначала ей дали имя "Вилка" (В.И. Ленин - коммунистический авангард). Потом папу уговорили фамилию опустить - так отношения с вождём будут более интимными,и папа согласился.Ещёчерезполчасаонипокинулипляж ивступили в город, как завоеватели. Спустя три недели, созрев "под знойным солнцем бытия", Вика узнала, что Стас одинок, но холост,беден,но умён.И она пошла к папе,и внесла ему резолюцию.Папа чуть не сломал казённый стул,но тот оказался крепким,под статьемусамому.Необходимо сказать:папаВики не работал. Он даже не служил. Он был. Был секретарём губкома ВКП(б) товарищем Железняком. И он принял решение. Стас досрочно закончил курсы с отличием и начал работать личным шофёром товарища Железняка. Через месяц его приняли в доме как своего.Ещё через два-Викин папа получил из центра разнарядку. В ней предписывалось направить в Москву на курсы молодых спецов одного из самых перспективных работниковОдесскогогубкома.Вцеляхдальнейшегоповышения.Так Стас был целенаправленно брошен в центр и слетел на Москву, как сказано.
ВМоскве, на первом заседании перспективных работников, собранных со всего Союза,Яблоцкий добродушносообщил,что его основная работа, она же и призвание - автомобиль. Немедленно сфабриковали новое решение, и спецшофёра откомандировали в гаражи Старой площади. В целях усовершенствования. Через несколько дней он получил назначение - стал личным водителем товарища Осиновского. Дальнейшее известно.Следует только добавить, что Яблоцкий, получив комнату на Садовой, послал телеграмму в Одессу: "Губком тчк Железняку тчк Передайте Вике работаю Старой площади зпт живу однокомнатной квартире Садовой зпт отпуск буду Одессе зпт обратно Москву надеюсь ехать вдвоём тчк Станислав".Железнякпринял телеграмму, покинул губком ради срочного совещания с женой и дочерью, а с вечера и всю ночь отводил душу у моря, ежеминутно выпуская сигнальные ракеты в тёмное небо, чем нарушил спокойное течение жизни турецких моряков, поднятых ночью по тревоге. Стас же получил лаконичный ответ: "Старая площадь тчк Яблоцкому тчк люблю зпт целую зпт жду тчк Вика".
Теперь сбольшей долей вероятностиможнодогадываться,о чём думал Стас, возвращаясь вечером в Москву. Шёл восьмой час, солнце зависло над домами на западе и не спешило ринуться вниз. Дорога была чистой, "Паккард" катился легко. Без затруднений он проскочил Большую Дорогомиловскую улицу и въехал на мост, ведущий на Сенную площадь. Дальнейшее совершилось стремительно.
Впереди, метрах в пятидесяти, бывший одессит заметил некую особу в светлом пальто, которая на высоких каблуках перебегала через мост. Она уже достигла середины проезжей части. Стас резко взял вправо, надеясь проскочить у самой обочины, но вздорная красотка испугалась и внезапно бросилась назад, к тротуару. Столкновение казалось неизбежным.Стасвотчаяниикрутанулрульвлево,вдарилпотормозам, машина завизжала, развернуласьнастовосемьдесят градусов, и раздался ещё один визг - женский. "Всё!" - пронеслось у него в голове. Машина пролетела задом несколько метров и левым колесом врезалась в чугунный парапет моста. При этом хрупкийчугун со звоном разлетелся на куски, машина повисла на краю, колесо смялось в блин, и резиновая покрышка, как варёная лапша, стала медленно спускаться вниз, к воде.
Грохот и визг тут же смыла тишина.
Минуту Стас не двигался. Он даже не думал о себе. Воображение представило распластанное посредидороги тело,и холодзаморозкой пополз к затылку. Наконецоносторожно шевельнул руками, ногами, приподнял голову... открывшаяся картина привела его в чувство: одно движение - и машина упадёт в реку. Стас медленно переполз на соседнее сиденье, и убедившись, что качели машины всё ещё на его стороне, стал открывать дверь. Она с трудом отворилась. Не дыша, ползком, ползком выбрался чуть живой водитель из машины. "Паккард" устоял. Стас осмотрелся,и нигде не увидел тела.Мимо пронеслась легковушка, из которой выглядывали любопытные. Где-то громыхнул по рельсам трамвай. Лишь тогда он перевёл дух.
Первым его желанием было догнать эту глупую курицу и разорвать в клочья. Но её и след простыл. Он постоял, потоптался,ощупалсебясовсехсторони,не найдя никаких повреждений, вернулся к автомобилю.
Из парапета оказалось выбито метра полтора. Стас вдруг почувствовал, что у него трясутся руки. Он положил их на край уцелевших перил и тупо уставился вниз, наМоскву-реку.Онатекла невозмутимо,безследапоглотив обломки чугуна. Река катила воды, презирая суету, равно как и время, текущее быстрее вод и тоже, стало быть, причисленное к суете.
"Надо звонить, надо искать телефон" - решил Яблоцкий.
- "Парапетум мобиле". Выставка импрессиониста-передвижника. Вход свободный? - услышал он голос за спиной и оглянулся. - Впечатляющая работа неизвестного художника двадцатого века. Нью-Йорк и Гонолулу охотно взяли бы эту скульптуру на один из своих знаменитых мостов. Продаёте машину?
Рядом стоял человек чуть постарше его. Отличного покроя тёмно-синий смокинг из английской шерсти, брюки в пандан, яркий галстук и блестящие чёрные полуботинки. Вокруг шеи ручным удавом небрежно обвился белый шарф. Загорелая рука поигрывала жёлтым саквояжем из свиной кожи. Человек в смокинге явно забавлялся, но Стасу было не до шуток.
- Идите, я подаю только по субботам, - отрезал он, ища в кармане мелочь. В ответ на эти слова человек улыбнулся ещё шире:
-Ай-яй-яй, юноша, это грубо. Где вы увиделинищегона паперти? Напротив,я готов подарить вам гривенник, ведь вы хотелипозвонить,-новоявленныйденди протянул ладонь: на монете отразился золотой солнечный зайчик. - Но мне кажется, вы только потеряете время. Уже восьмой час, все гаражи и извозчичьи конторы закрыты до утра. Ваш "Студебеккер" всю ночь будет радовать случайных прохожих и гордо встретит зарю,если,конечно, ветер не усилится до трёх баллов.
Яблоцкий набрал воздух дляответа,ноденди не стал дожидаться отповеди: он вышел на мостовую, кинул взгляд по сторонам, раскрылсаквояж, запустил внегоруку и произвёл движение, напоминающее ловлю лягушки в садке.
Пешеходы под вечер вымерли, машин не было совсем. Стас понемногувыходилиз гипноза, в который впадаетчеловек,поддавшисьчужойинициативе,и решил уже действоватьсам,но,как ни странно,владельцу саквояжа повезло: на Дорогомиловской вдалеке показалась грузоваямашина-стараяполуторатонка.Онанаправлялась к мосту.Дендиизвлёкмилицейскую фуражку с белым верхом, надел на голову, потом достал жезл. Стаса это развлекло настолько,чтопересталидрожатьпальцы.Грузовик приблизился. Незнакомец резко выбросил правую руку с жезлом вверх, левую кулаком сунул в рот, и над мостом прокатилась трель милицейского свистка.Ошарашенный водитель прижал газик к обочине и остановился.
Человеквсмокингенеспешаснялфуражку,спряталеёвместе с жезлом в саквояж и двинулся к водителю, вывалившемуся из кабины. Стас не слышал, что сказал водителю незнакомец, но ясно понял реакцию владельца грузовика: он побледнел,закивалголовой,быстро взглянул на Яблоцкого, на висящий "Паккард" и побежал искать буксир. Денди неторопливо вернулся к потерпевшему.
-Жан д'Арк, младший брат французской революционерки. По заданию Коминтерна изучаю московский диалект. А вы кто? Сын индийских браминов, член профсоюза магов?
-Почтиугадали,камрад.Ясовершаючудесапо мере сил, но не этим известен миру. Мое настоящее, как и прошлое, имя - Остап-Сулейман-Берта-Мария. Можно просто Остап Бендер.
- Не слыхал. Это что, из крымских татар?
-Почти. ЯродомизОдессы, мсье, хотя мой папа был турецко-подданный.
- Тогда ничья. Я тоже одессит.
- Ба, земляки! То-то я сразу почувствовал симпатию. Что же вы здесь делаете? Не имею в виду последнее событие, смахивающее на диверсию: рискуя жизнью, вы свели его к досадному эпизоду.
- Я здесь работаю. Вот "Паккард", - Стас махнул рукой в сторону машины, которая уже прицепилась к грузовику и выворачивала на мостовую. - Стой, стой! - закричал он и рванул к буксиру, но с полдороги оглянулся на Бендера: - Земляк, вы с нами?
- Вообще-то я располагаю временем, так же как и самим собой. Куда вы потащите этот увечный двигатель?
- На Старую площадь. А потом посидим, поболтаем. С турецко-подданным одесситом.
- Возражений нет, - резюмировал Остап и по-хозяйски залез в кабину грузовика.
Черезминутукортеж похоронным аллюром двинулся к центру города.
Последний солнечный луч мягко скользнул по золоту церковных куполов и бережно опустился вниз. Тихий стоячий воздух принял двойное золотое прикосновение и торжественно засиял, отчего старая Москва заманчиво раскрылась, как "Библия для детей".
Два одессита шли по улице и разглядывали вывески.
У кафе "Автокефальное" Яблоцкий принялся изучать меню, наколотое на гвоздь у двери. Остап брезгливо поморщился: рыбное, да ещё самообслуживание... Скоро его внимание привлёк ресторан на противоположной стороне. "Плеяда", - вслух прочёл он. - "Знаете, мсье Жан, опыт подсказывает мне: там нет свекольных котлет под капустным соусом". - Не оглядываясь, турецко-подданный направился к освещённому подъезду,в дверях которого скучал рослый швейцар. Юный шофер нехотя прервал чтение и нагнал синий смокинг: "Остап, я не Рокфеллер. Нет, я могу, конечно, посетить музей еды, раз в год, в феврале, и то двадцать девятого...
- Спокойно, коллега, не вертите руль. Платить буду я.
Они достигли двери ресторана. Тут швейцар загородил Бендеру дорогу, а потом нагло уперся рукой ему в грудь и принялся внимательно рассматривать. Остап взбесился.
- Что?! Цербер без намордника? - он отскочил назад, намереваясь набрать скорость для штурма.
- Остап Ибрагимович! Ося, Бендер!
Названный обвёл глазами всё вокруг, но кроме швейцара и Стаса не обнаружил поблизости никого. Вдруг швейцар ожил, то есть руки его медленно поднялись, а ноги слегка согнулись в коленях. Он беззвучно заливался счастливым смехом.
- Ося, не узнал? Я же Пантелей, Пантелей Иванопуло. Ну, общежитие Бертольда Шварца...
- Пантелей! Здесь?! - Остап начал повторять движения, только что произведённые швейцаром. - Что ты тут делаешь? И усы! Пантелей,ты же был подающим надежды вечным студентом, без двух минут учёным. Как же ты мог променять пенаты на лары, Ибн Сина?
Швейцар опустил руки:
-Меня выгнали год назад: не сдал политэкономию. Ося, я мог стать медиком. Но эта, проклятая... Читаю, и не могу повторить: белиберда получается. Ося, я конченый человек.
- Синопуло, не рвите на себе душу. Будьте философом, как я. Медицина - это наука, а политэкономия - искусство. Могу раскрытьсекрет сдачи, если ещё интересно... Пантелей, у тебя есть возможность покинуть пост? Отметим встречу в заведении, которое ты так достойно оберегаешь от прохожих.
Бендер взял Стаса под руку и они проникли в зал. Пахнуло теплом и уютом. В пустынном полумраке стояло затишье, не то перед боем, не то после битвы. Ближайшие столы своей чистотой напоминали застывшие во льдах финские озёра. Друзья направились в дальний угол и сели. Стас нашёл меню и принялся читать. Остап поставил у ног саквояж.
-Существует много печатных трудов,болеедостойных изучения. Бросьте, юноша, эту бумагу, не то вас будутмучить ночные кошмары. - Бендерприцелилсяпальцем в полумрак и слегка присвистнул. На зов явился немного выбритый официант с салфеткой через предплечье.
- Дорогой сэр,- замурлыкал Остап, - кого бы вам хотелось обслужить - товарищей, господ или сотрудников ОБХСС?
"Сэр" взял салфетку и молча стряхнул со стола несуществующие крошки.
- Судя по реакции, желание у вас есть,но высказать его вы не хотите. Подойдём к делу иначе: здесь ещё не отменили чаевые постановлением Наркомпита? А если не отменили, в какой валюте вы предпочитаете их получить?
У официанта что-то мелькнуло в глазах, и он с достоинством ответил:
- Чаевые не отменены, господа.
- Это ответ профессионала, ценю. Как прикажете вас величать?
- Константин.
-Отлично,Константин.Итак...Стас,выбудете пить? Пардон, я хотел спросить, вы можете выпить много? Водка, коньяк, шампанское? У вас есть настоящая водка, сэр?
- У нас есть всё для настоящего клиента, - "сэр" был явно расположен к Остапу.
- Прекрасно. Але, мсье Жан.
- Я пью мало, Остап, но могу...
-Тогда так. Аперитив - водка.Кальвадоспитьнебудем. Под горячее - "Аджалеши", к десерту - коньяк. Коньяк будем пить армянский, чтобы не обидеть соседей по Кавказу. А закуски, - Остап ласково взглянул на Константина, - меня интересует качество.
- Исполним-с. Вас будет двое?
- Да, но мы чертовски голодны. Так что можно больше и сразу.
Официантслегкапоклонилсяипошёл к буфету.Неуспел онотойти,как в глубине зала замаячила фигура Пантелея, явно направляющаяся к столику.
- Нас будет трое,Константин, - крикнулвдогонкуОстап. -Трое, ибо Бог любит троицу. Пантелей, - он осветил улыбкой подошедшего швейцара, - вам таки дали вольную, бывший укротитель градусников?
- Да, Ося, меня подменили на пару часов. - Пантелей сел спиной к залу.
-Подменили!Ах,как это скверно, - Остап разглядывал приятеля, с которым не виделся больше года. - Тебя действительно подменили, Иванопуло, в Сивцевом Вражке ты был независим и молодцеват, как греческий гусар. Ты был свободен и даже о чём-то мечтал. Где ж теперь твоя главная собственность - скелет исторического человека? Опять на Сухаревке?
Пантелей только махнул рукой. На некоторое время они замолчали. Стас разглядывал убранство ресторана, швейцар думал о своём. Остап нетерпеливо посматривал в сторону кухни, откуда должен был появиться Константин. Наконец официант принёс огромный поднос, уставленный графинамии тарелками так, как устанавливает эквилибрист в цирке свои сверкающие детали, прежде чем на них взлететь. Он поставил поднос на соседний столик и начал подавать.
- А чем ты занимаешься, Остап? - спросил вдруг Стас.
Тот откинулся на спинку стула и ответил не сразу:
-Япереплылжитейскоеморе. Сначала было мелковато, и я бродил, как Моисей. Потом потоп! Кораблекрушение... Выброшен на этот остров сокровищ и чревоугодия. - Он лениво обвёл рукой стол. - Станислав, вы мне напомнили пана Козлевича, обладателя несчастной "Антилопы" из шляхетского рода Лорен-Дитрихов. Он любил человечество за изобретение автомобиля, и страдал, ибо оно не отвечало ему взаимностью,предпочитая витать в облаках или шляться пешком... как эта безответная жертва политэкономии. Друзья, я чувствую себя столетним переростком, хотя старше вас всего на несколько лет. Смешно.
Остап взял графин, посмотрел сквозь него на свет и налил всем троим. Молча выпил одним глотком, поставил рюмку и вновь откинулся на спинку.
Пантелей со Стасом переглянулись и тоже выпили. Они ждали продолжения. Остап оживился:
- Год назад в издательстве "Узкая мысль" вышла книга моих мемуаров.*
* "Н. И. Ильф, Н. Е. Петров. Записки Командора, с приложением отчёта о расходах из сумм, добровольно переданных ему гр-ном Корейко А.И.", Петросарай, Полиграф. т-во "Сытин сын", 1934 г.
Только тогда понял я, как популярен, и мне стало грустно на этом свете, господа. Все меня обожают и готовы принять за откровение любую ахинею, а между тем я почти миф, как очередной сын лейтенанта Шмидта. Я не стал руководящим работником - это пошло и неинтересно. Я не стал управдомом - это мелко и глупо. Роль идеального жениха оказалась совершенно немыслимой, так как все состоятельные вдовушки знают наизусть каждый абзац моей биографии, включая дагерротипы с грудничкового возраста. Случилось самое ужасное: я вдруг почувствовал, что у меня вот-вот вырастет брюшко степенного гражданина. А с брюшком есть только два пути, не проклинаемые потомками: стать отцом многочисленного семейства или пойти в Чичиковы. Первое, как вы поняли, отпало, а второе скучно. И потом это уже было, а анекдот, рассказанный дважды, то же, что приговор, дважды приведённый в исполнение. Моя жизнь зашла в тупик, как выразился один мой знакомый, проснувшись утром в отцепленном вагоне-ресторане.
Внимая патетическому монологу Остапа, молодые люди сочли всё же за благо отдать должное изысканно накрытому столу. Они уже прикончили графинчик и ждали горячего под ужеоткупоренное"Аджалеши".Бендер,казалось, не торопился их догонять. Он опять сидел закрыв глаза и поджав губы. Подошедший с очередным подносом Константин оборвал затянувшуюся паузу.
- А как же Рио-де-Жанейро? Пытался ты ещё раз? - негромко спросил Пантелей.
Остап усмехнулся и сделал театрально-широкий жест:
- Рио испарилось в снегах на румынской границе, когда моё сильное тело превращало эти снега в талые воды. Тогда, девять месяцев назад, жизнь казалась конченой и не прервалась лишь по одной простой причине: я хотел перед смертью помолиться моему святому и сужасом осознал,что святого Остапа не было ни в одной церковной книге! Я решил выжить, чтобы исправить этотвозмутительныйфакт,непростительныйдлясвятых отцов.Темболее что был прецедент:старший сын Тараса Бульбы, зверски замученный польскими инквизиторами. Тогда, лёжа в сугробе в одном галстуке, я понял две вещи: что Рио-де-Жанейро создано туземцами и для туземцев, а не для славного сына великой отчизны, а во-вторых, что от себя не убежишь. У меняощущение,чтосвоюжизньяуже прожил, больше того, успел прожить ещё чьи-то две: это перебор. Я устал жить, геноссе Цербер, он же Иванопуло. Повторяя вслед за моим почти ровесником Мишей Лермонтовым, я б хотел забыться и заснуть. Мне надоело быть пижоном. Отвратительное слово, его никогда не было в гербе турецко-подданных, но, как выяснилось, пижонство - моё кредо, профессия и судьба. Я кончил, господа присяжные заседатели.
Друзья воспользовались паузой и принялись за еду.
- И что же дальше? - задумчиво спросил Стас, когда ужин подошел к концу. Пантелей поблагодарил Бендера и ушел на свой пост. Оставшиеся по глоточку смаковали коньяк.
- Не знаю. - Остап посмотрел рюмку на свет, затем решительно поставил её на стол. - Пока не знаю. Как пишет художник, так живу я: моему существованию необходимо некое вдохновение. Можно, конечно, организовать концессию по добыче философского камня открытым способом, или кружок ворошиловского стрелка по целям жизни...
- А где ты остановился? - опять спросил шофёр.
-Пока нигде. Видишь ли, я только сегодня утром прибыл в столицу. Общежитие Бертольда Шварца, думаю, ещё функционирует? Надо спросить у Пантелея.
- Слушай, давайкомне. Яживуодин. Пока. У меня квартира на Садовой, это недалеко.
- Ты что, получил наследство Большого театра? Жилищный вопрос в Москве ещё не решён и все квадратные углы умножаются делением.
-Вообще-тоэтооднакомната.ЭтоОсиновскийустроил, мойшеф. А он может всё. Почти всё.
- Замечательная страна! Земля дураков и волшебников. Только у нас можно сделать всё из ничего и наоборот.
Остап опять присвистнул, достал бумажник, вынул оттуда две пятидесятирублёвки и бросил их на стол:
- Плеяде и Константину. Думаю, это удовлетворит истца. Пойдёмте, юный шляхтич, здесь мы сделали всё, что могли.
Друзья направились к выходу. За дверью их ждали крупные осенние звёзды и Иванопуло. Тепло попрощавшись с одним и сопровождаемые холодным светом других, они не спеша двинулись на Садовую, ко второму корпусу триста второго дома, где жил Стас.
2. КОТ, НАСЕДКА, ПУДЕЛЬ И БАРАН
В то время как Яблоцкий сокрушался на мосту, недалеко от столицы пережил драму менее существенный персонаж.
АннаФранцевна,вдоваювелира,вышла в сени, чтобы взглянуть на закипающий самовар, увидела в углу своего кота и схватила веник: "Ну-ка, Валет, пошёл на улицу!"
Кот почуял угрозу, бросился к двери, но та оказалась закрытой. Он заметался по сеням, чуть не опрокинув самовар. "Ах ты, проклятущий, с ума сошёл, что ли?" - закричала Анна Францевна и пустила в ход своё подметательное орудие, пытаясь достать кота.
Это ей удалось. Валет заорал,отчаянно прыгнул на спину хозяйке и вцепился когтями в шёлковый китайский халат. Пришёл черёд завопить Анне Францевне. Она безуспешно махнула веником за головой: кот не сдавал безопаснуюпозицию. Тогда ювелирша прижалась задом к стене: Валет заорал громче и полез вверх из тесной щели, окончательно располосовав халат и хозяйскую спину. Неизвестно, чем кончился бы этот поединок, если бы она не сообразила наконец открыть дверь. Кот, получив свободу, вмиг очутился на полу и выскочил наружу. "Чтоб тебя черти взяли, окаянный!" - понеслось ему вдогонку вместе с веником, пущенным в сердцах Анной Францевной.
Валет сел на улице и долго вылизывался. Затем он вернулся к забору, задрал хвост и обозначил своё отношение к хозяйке.
Солнце заканчивало дневной путь, рваные тени разлетелись кусками чёрного бархата. Навязчиво пахло опавшей листвой, успевшей наметать в низинах толстые, мягкие належи. Переделкам - деревне, где была ювелиршина дача, требовался пейзажист. Всё просилось на кисть: и пруд, вспоенный речкой Сетунькой, и карминно-жёлтая роща, взбирающаяся на пригорок, и тёмная полоса дальнего леса с золотящимся в ней куполом переделкинской церкви, и сама церковь, построенная ещё в доромановскуюэпохубоярином Колычевым.Подмосковный осенний пейзаж - шедевр Бога-художника, и лишь зануда-критик нашёл бы, что в полотнах много эклектики.
Валет, если верить ювелирше, был страшный эгоист. Его не интересовала красота природы, он искал удовольствий. Сейчас ему хотелось покоя. Лениво оглядевшись, Валет собрался было вернуться к сеням и задремать под крыльцом. Но, во-первых, он вспомнил про веник, лежащий у крыльца, - предмет, который его тревожил и, чего доброго, испортил бы ему сон. А во-вторых, за соседским забором сегодня пахло рыбой: значит там, в углу у помойной ямы, могли появиться рыбьи потроха. Валет развернулся и по прямой сиганул к соседскому забору.
За два метра до мусорной кучи он застыл, увидев беспризорного матёрого кота, рыжая длинная шерсть которого свалялась и напоминала потёртую, побитую молью горжетку домработницы Анны Францевны, Анфисы. Рваное ухо и бельмо на правомглазуявно намекали на его бойцовские качества. Ювелиршин кот тоже считал себя бойцом, поэтому онсмелодвинулсянаперерез, стараясь занять выгодную позицию у помойки. Рыжий развернулся и прижался к земле. Стоило Валету приблизиться на расстояние прыжка, как оба вздыбились, замерли, и через секунду над домами потянулся капризный плач годовалых близнецов. Онрасширялся, становился громче и, несомненно, намеревался просверлить чью-то голову.
Первой не выдержала Анна Францевна. Она вывалилась из сеней и заковыляла к соседскому забору. Там её взору предстала картина противостояния двух враждующих армий, напоминавшая знаменитое стояние на реке Угре.
- Ах вы, бесстыжие, вот я вас!
Коты и ухом не повели, поскольку расстояние между ними и ювелиршей было достаточно велико: каждый полностью сосредоточилсяна сопернике.Анна Францевна нашла толстый обломок гнилой ветки и запустила им в рыжего. Ветка упала, чуть-чуть не долетев до Валета. Оба кота разом отпрыгнули, сохранив расстояние между собой с точностью до сантиметра, помолчали, а потом взвыли с новой силой.
Анна Францевна схватилась за голову:
- Дарья! Дарья, ты дома? Уйми этих стервецов.
Наконец из соседской двери вышла хозяйка дома, которая кипятила бельё и потому замешкалась. С бельевой верёвкой в руке Дарья решительноустремилась к котам, громко крича: "Брысь пошли!" Воюющие стороны сразу поняли, что дуэт придётся прервать, засуетились, причём рыжий второпях бросился на противника, но был достойно отбит, после чего развернулся и махнул на забор. Валет, на секунду прижавшись к земле, в свою очередь тоже дал дёру, - не домой (где, он понимал, ласково его не примут), а на улицу. Убегая, он всё же успел заметить на помойке нечто, напоминающее рыбьи отбросы.
Последнее обстоятельство не давало коту покоя всё время, пока он бродил вдоль изгороди и вносил уточнения в записи, оставленные кошачьей цивилизацией. Наконец он представил себе рыжего у вожделенных потрохов. Это было выше его сил, и он вновь двинулся к Дарье.
Просунув морду в пролом забора, Валет явственно услышал хруст. Он припал к земле и заскрёб задними лапами, прицеливаясь к прыжку.
В этот момент появилась Дарья, держа на вытянутых руках таз с кипятком.Онасобираласьеговыплеснуть, нозавидев рыжего, тихо пошла к нему. Тот увлёкся настолько, что вовремя не оценил надвигающейся на него опасности. Отпрыгнулон лишь тогда, когда кипяток скатился изопрокинутого таза, изрядно замочив анфисину горжетку со спины до кончика хвоста.
Рыжий издал звериный рык, которого ему до сих пор не доводилось извлекать из своей боевой трубы,взвился, сиганул через забор и побежал далеко, сметая преграды. Треск переломанных ветвей определял его путь.
Валет тоже отскочил как ошпаренный, но быстро понял, что соперник исчез навсегда. Он мягко потянулся и направился домой. Потрохов ему расхотелось.
Кот приблизился к открытому окну ювелиршиной дачи, одним прыжком вскинулся на подоконник и улёгся там среди горшков с геранью.
В комнате было шумно: кроме ювелирши, в ней появилось двое чужих, и сейчас они двигали стулья, чтобы сесть пить чай, разлитый по стаканам Анной Францевной. Один - молодой, лет сорока, курчавый, черноволосый, другой - басовито покашливающий - постарше.
Валету было пять лет, он усвоил отдельные слова, такие, как "гулять","мерзавец","домой". На слово "рыба" он прибегал стремглав, вместо рыбы часто получая взбучку. Ещё он любил слово "есть".
Поэтому теперь, лёжа за геранью и услышав это слово, он насторожился. Если бы его произнесла Анна Францевна, он понёсся бы к миске, но "есть" сказал черноволосый. Валет решил на всякий случай послушать ещё, чтобы получить дополнительные сведения. Они посыпались в виде неизвестных слов:
- Сколько?
- Шесть.
- Когда?
- Сразу, как только получу бумаги.
- Бумаги будут завтра. - Тот, что постарше, замолк, потом добавил: - Шесть. За каждое получишь по сотне.
- Это несерьёзно. Я рискую больше всех.
- Это очень серьёзно. Не прикидывайся героем, Лёва, ты знаешь, что тебя прикроют, и догадываешься, кто, иначе бы не полез. Ты трус.
- Но...
-Никаких но. Пойми: дело касается не только нас двоих.Вывоз, оформление, продажа. И всем надо дать.А что нам? Имеешь свою долю и спи спокойно.
- Да, спокойно, Иван Артемьевич, пока... А потом?
- Потом? - Иван Артемьевич глухо усмехнулся. - Потом будут другие, им тоже будет нужно.
Мужчины стали пить чай с вареньем. Молчавшая до сих пор Анна Францевназаговорила о погоде, о каких-то овощных заготовках, так что Иван Артемьевич быстро допил чай и глянул на часы: "Однако мне пора, у меня здесь ещё одно дело. Спасибо, Анна Францевна, подождите меня со Львом Борисовичем, я через полчаса вернусь и вас обоих до Москвы подброшу".
Дача ювелирши примыкала к дороге: вправо она шла на Москву, влево - к пруду. Туда, налево, через мостик, потом направо по тропинке вверх, зашагал Иван Артемьевич и через пять минут настойчиво стучал в калитку глухого забора. Ему открыл небритый мужик в ватных штанах и тапочках на босу ногу, кивнул в знак приветствия и жестом пригласил внутрь. Иван Артемьевич сразу прошёл в избу.
- Что, Трифоныч, готово?
Мужик полез за печку, достал завёрнутый в простыню предмет,похожийнасамовар,поставилегона кургузыйстол и не торопясь размотал тряпку. Предмет оказался игрушкой в виде наседки, вырезанной из ствола липы и раскрашенной в русском стиле: туловище и хвост - чёрно-белой рябью, глаза и гребешок-кармином.Деревяннаякурицасверкалалаком, верхняя её часть с головой и хвостом снималась, как у матрёшки, обнажая гладкие внутренности.
Иван Артемьевич тщательно осмотрел наседку и вполне удовлетворился. Он предложил резчику десятку, которая была молча и с возмущением отвергнута, добавил ещё шесть рублей, и изделие, завёрнутое в ту же грязную простыню, перекочевало к новому хозяину.
Возвращаясь, Иван Артемьевич озабоченно соображал: "Курочка-ряба готова, молодец Папа Карло! Завтра Осиновский получит бумаги на вывоз, послезавтра яйца. Потом в Цюрих. Интересно, влезут они сюда? Должны влезть: курица-то с ведро, а Лев говорил, что яйца входят в детский портфель. Скажухозяину, чтовсотню обошлась ".
Иван Артемьевич добрался до дачи, сунул курочку в багажник, за запасное колесо, и направился к ювелирше.
В Москву прибыли около полуночи. Иван Артемьевич высадил пассажиров на Садовой и уехал. Лев Борисович взял Анну Францевну под руку и повёл домой, благо жили они в одном доме, больше того, в одной квартире: дело в том, что Лидия Павловна Беломут приходилась дальней родственницей вдове ювелира, и потому Анна Францевна предпочла сдать две свои комнаты из пяти Лидочке с мужем. Всё-таки не чужим, да и супруг её оказался человеком солидным, обстоятельным: хотя Лидочка не работала, супруги жили в полном достатке, даже кое-какие предметы роскоши уловил намётанный глаз ювелирши, заходившей к ним по случаю.
С улицы, сквозь чугунные ворота арки, они заметили двух гуляк, упорно бредущих к освещённому подъезду. В том, что помоложе, узнали Стасика, ещё одного ювелиршиного жильца, недавно поселившегося в первой, слева при входе, комнате (себе она оставила спальню и гостиную). Другого они не рассмотрели.
Надо думать, гуляки взбирались на четвёртый этаж долго, но Анна Францевна преодолела эту высоту тремя минутами позже. Квартира оказалась настежь открытой. В передней Лидия Павловна беседовала с молодыми людьми. Оба говорили с трудом, но очень выразительно.
- ...и в этих вигвамах рождался семейный уют, - услышали они окончание фразы, произнесённой неизвестным.
- Остап, какие вигвамы?! - горячился Стас.
- Время меняется быстрей, чем люди: закон природы, - изрёк тот, кого он назвал Остапом.
- Остап, какие люди?!
- Стасик, не перечьте старшим, им видней закон природы, - примирительно сказала мадам Беломут, улыбнувшись Остапу.
- Анна Францевна, здрассте! - Стас развернулся к вошедшим. - ЭтоОстапБендер. Из Одессы. Он только что, вот... в Москву,ипозвольте,если позволите, у вас в моей...у меня в вашей комнате... поживёт.
Ювелирша внимательно посмотрела на Стаса, потом на Остапа: - Это что, все ваши вещи? - она указала на саквояж.
-Уи,мадам,здесь толькодрагоценности.Остальное:мебель, гардероб и прочие безделушки остались в камере хранения Киевского вокзала.
При этих словах Остап слегка поклонился, вынул какую-то бумажку из нагрудного кармана смокинга, повертел в руке и сунул обратно, так что можно было принять её за квитанцию багажного отделения.
Анна Францевна растерянно взглянула на Лидочку: та всё ещё улыбалась незнакомцу. Ювелирша махнула рукой:
- Да уж, лучше оставайтесь, товарищ...
- Бендер, - ещё раз легко поклонившись, закончил Остап.
- А это Лев Борисович, муж Лидии Павловны, - игриво представил Стас.
- У вас прелестная супруга. - Остап с достоинством пожал руку подошедшему мужу. - Ну, мсье Жан, показывайте квартиру.
Комната оказалась немного узковатой, с высоким потолком и одним окном по короткой стене, выглядывающим в колодец двора. У окна - стол со стулом, у стены - деревянная кроватка с тощим матрацем, на противоположной стене - вешалка. Больше в комнате ничего не было. Да, на окне висела какая-то выцветшая занавеска.
- Апартаменты вполне пристойные. - Остап не глядя бросил багаж на пол и размотал шарф. - Вике здесь понравится. Главное, что стены не из фанеры. И потом, это только начало?
Бендер подмигнул, обнял шофёра за талию и легонько прижал к себе. Стас с досадой поморщился:
- Там будет видно. Может, начало, может, конец. После сегодняшнего неизвестно.
- Что, последнее авто у вашей конторы? Не верю.
- Нет, конечно. Но эту придётся чинить ночами.
- Значит, завтра встаём с петухами! - Остап разулся, вынул из саквояжа газеты и растолкал их по ботинкам.
- Мне к восьми. Сейчас я тебе постелю.
- Нет, нет, я привык по-спартански. У тебя найдётся ещё одеяло? И давай не будем, - добавил Остап, видя что Стас собирается уложить его на кровать, - осквернять очаг супружеского ложа.
Через пять минут всё было готово, и Стас повернул выключатель. Остап улёгся на полу между окном и столом, подмяв под себя кучу тряпок, и накинул до пояса тонкое одеяло. Лунный свет мягко упал на фигуру Остапа, покрыл алебастровой пылью кожу, рельефно вычертил могучую грудную клетку и большой, похожий сейчас на оловянную бляху, а на самом деле литой из чистого золота предмет, известный как "орден Золотого руна". За стеной так же крепко провалились в сон супруги Беломут. В ювелиршиной спальне тоже было тихо, если не считать нервного похрапывания Анны Францевны. Ничто не нарушало покой квартиры, даже поднявшееся вдруг лёгкое колыхание занавесок, мерцание каких-то стёкол и, наконец, слабый запах стеарина, разлившийся быстро по помещению. Никого не разбудил шёпот, достаточно внятный, чтобы можно было разобрать:
- Это здесь, всё сходится. Мессир будет доволен.
- Верно, Азазелло. Не так, как в Кракове, но для Москвы неплохо, - развязно сказал другой. - Тяжёлый город. Удивляюсь, почему мессир выбрал для бала именно Москву? Ну остановились бы в Париже - чудное место, море удовольствия, королеву найти пара пустяков. На худой конец Сан-Франциско...
- Мессир не любит Америки, тебе это известно, Фагот. Чего удумал: Сан-Франциско! Чёрт бы его побрал.
- Именно! - затараторил Фагот. - Золото, богатство, красивые женщины, - именно чёрт и побрал бы! А здесь - какие богатства, Азазелло?
- Ну, положим, здесь тоже кое-что есть. Например, у этого Беломута. Взгляни.
- Ты прав. Кстати, надо будет сказать мессиру про орден Золотого руна. Редкая вещь.
- А пуделя, о котором говорил мессир, нет.
- Пустяки, будет пудель. Пошли отсюда.
Это были последние внятные слова. Дальше пошло шуршанье, колыханье, мерцанье. А потом исчезли и они.
Граждане по-разному зарабатывают на жизнь. Одни ходят козьими тропами, ища полезные ископаемые, другие учат детей, третьи играют на контрабасе или на лондонской бирже.
Лев Борисович Беломут служил в Гохране. Не руководителем, потому что тот должен быть историком или иметь другое научное образование. Он был начальником охраны. Все богатства Руси, сотворённые безвестными умельцами и бережно собираемые царями-коллекционерами, находились в его руках, точнее, в ведении его учреждения. Там были брильянтовые диадемы и бесценные имперские регалии, старинные сабли из дамасской стали,инкрустированные драгоценными камнями, редкиеиндийские изумруды, жемчуга и алмазы, усыпавшие какой-нибудь портсигар графа Орлова - в общем, всё, уцелевшее после революции и гражданских смут. Всё хранилось теперь здесь, заинвентаризованное и проярлыченное, как культурное достояние упорядоченного народа.
Каждый день к девяти часам утра служебный автомобиль доставлялЛьваБорисовичав старокаменный двухэтажный дом рядом с Оружейной палатой Кремля. Здесь, в небольшом кабинете, громоздились синиестальные шкафы, заполненные папками, реестрами, каталогами, фотографиями и прочей канцелярщиной. Эту слегка бюрократическую картину украшали стул,стол,даещё два постояльца, прижившиеся на столе: бронзовый бюст Вольтера и крупный неуклюжий слон, вырезанный из собственной слоновой кости с жёлтой трещиной на заду.
Лев Борисович не разбирался в тонкостях золотого литья и гранильного ремесла, однако, как только выдавалась минута, он покидал кабинет и шёл в хранилище, где, подперев пухлым кулаком массивную голову с буйной чёрной шевелюрой, долго любовался древними сокровищами. Что ему представлялось? Может, мнил себя князем, принимающим из рук государя вон ту великолепную саблю в награду за служение отечеству, или примеривал сверкающую брошь на выдающийся бюст своей нежнейшей половины? Во всяком случае, неразделённая любовь к прекрасному ясно читалась в его карих глазах, отражавших блеск камней.
В тот мягкий осенний день, когда мы застали Льва Борисовича в его кабинете, он был весьма озабочен. Вчера вечером Иван Артемьевич заехал к нему домой и привёз разрешение