Аня звонит мне в три часа ночи и говорит, что слышит скрип качели во дворе и ей страшно. Я тоже слышу этот скрип - через микрофон, через динамик он просачивается, почти заглушаемый истеричным Аниным шепотом.
Голос её дрожит и я знаю что она тоже дрожит и качели скрипят и я говорю что это просто ветер или кошка, натягивая брюки.
На улице темно, дико темно, я отвык от этой темноты, от куриной своей слепоты.
Аня сжимает в правой руке нож, а в левой мобильный, а я уверяю её, что скоро, очень скоро буду и нажимаю красную кнопку.
Тогда я не смог вызвать такси. А она так и не дозвонилась до милиции. Телефон лежал на диване. Механический голос на линии просил подождать, когда я приложил потрепанную Нокию к уху. В маленьком домике царила темнота и сухое тепло. Дверь на распашку, и качели уже не скрипели. Ани нигде не было.
Я кричал, звал её, и пустые бельма окон были мне ответом, и темнота и шорох деревьев и мерцающие фонари и отражения фонарного света в лужах - во всем был ответ жестокий и горький.
Тогда я думал о себе, не о ней, едущей ли в машине с пьяными подонками или медленно остывающей в придорожной канаве. Я понимал, что еще один человечек покинул меня, просто без объяснений выпал из моей жизни, словно так и надо, и нормальное это дело - уходить от старого, близкого, уезжая в другой город, сбегая к другому парню, по глупому умирая в пьяной драке, бесследно исчезая в темноте пригорода.
Я беспорядочно метался по темным раскопанным улицам, в грязи увяз ботинок и без него я пошел дальше, чувствуя кожей влажную жадную землю.
Уже светало. На качелях беззвучно раскачивался призрак. Это была Аня - в белоснежном медицинском халате, с бледным лицом и черными кругами под глазами. Грим грубый и неумелый, стилизация не удалась. Я с трудом поборол желание подбежать и обнять, развернулся и побрел домой.
И жаль почему-то было вовсе не утери человека, а неизвестно когда и где утопленного в этой грязной и липкой тьме мобильника. Так я говорил себе, пока меня трясло в постели, странным образом трясло - вроде бы ничего и не случилось, а трясет и так сильно, что не уснуть невозможно.
Как и всё немногочисленные мои друзья Аня была психом. Но психом тихим, не лежавшем ни разу ни в дурке, ни в неврологии. Скромная домашняя девочка, она лишь изредка прижигала руку сигаретой. Пять бледных пятен - по числу бросивших её мужчин. И несколько шрамов на запястье левой, демонстративно поперечных, но грубых и глубоких. Особым фанатом резьбы по телу я никогда не был, но мы познакомились когда я работал в хосписе и тема уходящих людей была знакома мне не понаслышке. Да, и давала о себе знать сексуальная неудовлетворенность, была надежда затащить эту малышку в постель, была. На первых двух свиданиях. Потом как-то расхотелось.
В зеркале отражалось бледное моё лицо с темными висящими под глазами мешками.
Двухчасовой сон не освежил, а лишь вытянул остаток сил. Всё моё существо было словно наполнено тяжестью и в этой тяжести остро чувствовался каждый отдельный орган - желудок, селезенка, печень и легкие - всё это мясо жило своей нелегкой жизнь и под действием притяжения земли стремилось стечь вниз.
В хосписе я понял, что человек это жидкость, вроде стекла. И если его вовремя не разбить он так и будет медленно стекать вниз, что бы в итоге потерять свою первоначальную форму, неумолимо исказится, превратиться в жестокую пародию на самого себя.
Аня сидела на ступеньках, вжимаясь щекой в холодную стену подъезда, заботливо оставляя достаточно места спешащим на работу утренним людям.
Всё еще в этом нелепом гриме приведения, мертвеца из фильма ужасов, жалкого зомби.
Она изучала меня немигающим взглядом.
И это было странно. Не более странно, чем её ночная выходка, но сейчас я смотрел в её глаза и видел в них что-то глубокое, словно я глядел в дыру в земле, в темной воде на дне которой отражались все черные дыры вселенной. Наверно нужно было всё-таки её трахнуть - мысль промелькнула на периферии сознания и исчезла.
Я вызвал такси и мы поехали. Машина двигалась как муха в сиропе, так же медленно и одновременно с этим судорожно и безнадежно. Мы молчали всю дорогу, всё было и так понятно - без слов. Я гадал, куда мог подеваться мобильник. А перед глазами стояла беспорядочная тьма окраинных улиц.
Гроб и лопата были на месте.
Гроб я приобрел четыре года назад. Среди детских качелей, столиков для пикников и ярко-желтых палаток он выглядел неуместно, даже как-то одиноко. Я осторожно гладил черную лакированную поверхность, пока продавец рассказывал историю появления гроба в супермаркете. Она была какой-то скучной эта история, и я её не запомнил. Но гроб купил, мне тогда казалось это очень интересным - держать в квартире гроб.
Гроб! Гроб! Гроб! Я радовался ему как ребенок, показывал гостям и украшал искусственными цветами. А потом Марина резко заявила что она и гроб стоящий посреди спальни не совместимы. И гроб перекочевал в сад, где мои предприимчивые родители использовали его для хранения древних, никому не нужных тряпок.
Скоро Марины не стало, и мне стало не до гробов. Смерть унюхала меня, взяла след и пошла за мной по пятам, она пряталась за зачеркнутыми именами в телефонной книжке, висела мешками и морщинами на отраженном в зеркале лице, и лежала со мной в постели осыпавшимися с темени волосами.
Я засыпал со смертью и с ней же просыпался. С этим нужно было что-то делать, и я решил спрятаться. Так прячутся от смерти рыбы сбиваясь в косяк. То, что я увидел в хосписе совершенно не напоминало огромную массу рыб, но...
Смерть отступила, я смотрел, как жадно она хватает других, и держался в центре, не приближаясь и не удаляясь. Я стал спицей, на которой вращалось колесо смерти. Вне хосписа я окружил себя людьми - желтыми листьями, трепещущему на ветру, вот-вот готовыми сорваться. Случайно подкравшаяся смерть взяла бы их, не меня. Так хищник соблазняясь простотой хватает больное животное, пока остальные, здоровые, активные могут убежать.
Эти люди как будто случайно попали сюда, ошиблись дверью.
И Аня была такой. Утомленная, измученная глистами молодая рыбка. Её инстинктивно шугались рыбы здоровые, стараясь уплыть как можно дальше от этого странного существа. Они просто видели в ней смерть.
Она молчала.
Я медленно освобождал гроб от старых тряпок. Когда-то модные, дорогие, нарядные сейчас они были лишь пропахшим нафталином мусором. Со дна гроба на меня насмешливо смотрел розовый пупс.
Могилу копать не пришлось. Судьба уже позаботилась об этом, вырвав с корнем старую яблоню, обнажив глубокую дыру в земле. Я столкнул гроб вниз, он ухнул в воду на дне ямы, обдав меня брызгами и стал тонуть. Я с надеждой зажмурился, а когда открыл глаза гроб уже остановился, словно приглашая меня.
Стоя на дне ямы, я смотрел на серое небо. Оно расплывалось. В моих руках была тяжелая крышка собственного гроба. Казалось, что сюда не проникал ни один лучик света. Нечему было согреть эту холодную землю. Я представил, как она будет медленно высасывать тепло из моего тела.
Сверху за мной внимательно наблюдает Аня.
Бежать больше некуда. Я смотрю на серое негостеприимное небо, затем ложусь в гроб и закрываю крышку, раздавив кончики пальцев. Будет синяк. Не будет синяка. Ноги мокрые и простужусь. Не простужусь.
На крышку гроба падает первая лопата земли.
Лето, 2005
Я, Аня. Мы лежим на её мягкой постели, в её уютном маленьком домике и смотрим на потолок. Жарко. Потолок белый.
Она лениво спрашивает:
- Что такое для тебя дружба?
Я задумываюсь. Я лежу и потолок всё еще белый, поэтому я говорю:
- Дружба. Когда я могу откровенно говорить с интересным мне человеком. Мало очень их, интересных.
Она молчит. Это не разговор, это изредка прерываемое молчание пресытившехся обществом друг друга людей. Два объевшихся человека лениво снимают с торта марципаны.
Я уже думаю, что она ничего не скажет, невидимо покачает головой и спросит еще что-нибудь. Но она взрывается, вскакивает и смотрит мне прямо в глаза:
- Нет. Дружба когда ты за друга что угодно готов сделать. У меня парень был, и у него друг был. И однажды он ехал ночью из деревни и встал недалеко от города. Там дерево упало и дорогу перегородило и было уже ночь, два часа ночи, а ему нужно утром в городе быть, так он позвонил моему парню и сказал что ему бензопила нужна. И тот приехал. Ночью. С бензопилой, которой у него отродясь не было...
Молчу. В моих глазах это смесь глупости, непредусмотрительности, эгоизма и мазохизма...
Но её глаза горят и я спрашиваю:
- Ты считаешь меня другом?
- Да, - нисколько не задумываясь, выпаливает она.
И тут я задаю вопрос, который всегда хотел задать настоящему другу: