Аннотация: История о том, как у молодого человека началась карьера газетчика
Я потянул дверь с табличкой "Главный редактор В.Т. Калугин"
-- Здравствуйте, Владимир Трофимович...
Владимир Трофимович, стоявший ко мне спиной, вздрогнул, и вода из графина вместо стакана плеснула ему на брюки.
-- Тебя стучаться не учили? - нахмурился он, отчего его соломенные волосы на секунду блеснули иссиня-чёрным.
Вообще-то, и не учили. Периодические визиты к директору школы всегда происходили в сопровождении какого-нибудь учителя, и обряд вхождения внутрь вершился без моего непосредственного участия. Посещать же другие кабинеты мне пока ещё не доводилось.
-- Так во-от это какой Ракитин, -- отрывается он от бумаг и смотрит на меня, как мне кажется, с некоторым интересом. - "Открытие хлеба". Из позапрошлого номера?
Как будто было ещё какое-то "открытие".
-- Что ж, -- продолжает он изучать мою физиономию.-- Справился ты неплохо. Говорили, что и правка почти не понадобилась. Только вот машины по шоссе у тебя почему-то пробегают "импульсами".
Передо мной его смеющееся лицо.
-- А если бы не эти "импульсы", вы бы мою работу и не вспомнили, -- красноречиво гляжу я на его стол, загруженный бумагами.
-- Хорошо-о! - смеётся он уже в голос. -- А чего... Чего ты вообще-то хотел?
-- Работу.
Лицо его становится серьёзным.
-- Ты ещё в школе?
-- Уже нет. Поступил в институт.
-- Филфак, -- наклоняет он голову.
-- Нет, -- отвечаю я. - Строительный.
Глаза его округляются, но лишь на мгновение.
-- Что ж. В своё время я закончил индустриальный техникум. И это мне до сих пор помогает.
С этой минуты мы смотрим друг на друга по-иному.
-- Что же ты хочешь делать?
-- Очерки.
-- О-очерки! - усмехается он. - И о чём же?
-- Я думаю, вы дадите какое-нибудь задание...
Продолжая улыбаться, он набирает номер. В динамике раздаются короткие гудки.
-- Ладно, -- бросает трубку. -- Ступай в конец коридора. Последняя дверь направо. Там Шерер, Людмила Евсеевна. Скажешь, что по моему приказу ты поступаешь в её распоряжение.
-- Но там же...
Я прекрасно знаю эту дверь.
-- Да-да. Там именно то, о чём ты хочешь сказать.
Он выходит из-за стола и, положив ладонь мне на плечо, многозначительно произносит.
-- Отдел писем. Ты знаешь, что это такое?
Я разочарованно молчу.
-- Вижу, что не знаешь, -- продолжает он. - Так знай: отдел писем - это отдел номер один. В любом издании.
-- Отдел Љ 1 - это отдел кадров, -- выкладываю я крупицу знания жизни, только что почерпнутую в институте.
Он не обращает на это никакого внимания.
-- Без очерков газета может существовать сколько угодно. Ну. нет очеркиста и нет. Плохо, конечно, но не смертельно. А вот представь, что будет, если перестанут письма приходить. Это всё. Смерть! Такую газету можно даже и не закрывать. Она сама сдохнет. Уяснил?
-- Уяснил, -- вздыхаю я.
В отделе писем на мой стук никто не реагирует и, постояв с минуту, я решаюсь войти просто так. На дальнем столе спиной ко мне, впившись ухом в телефонную трубку, восседает мужчина. На скрип двери он оборачивается, и я узнаю поэта Георгия Гужевого. Посмотрев на меня сквозь пелену своих мыслей и образов, Гужевой вновь отворачивается и продолжает задорным тенорком:
-- Нет. А ты вот посмотри, как у него это подано... Да-да, вот именно. Не-ет... А я... Вот ты послушай: а я... Да погоди ты! Мне недавно вспомнилось похожее... Ну, вот опять. Что? Вот... Да что ты будешь делать! Вот, к примеру, у Гаршина, у Всеволод Михалыча... Подожди!
Он зажимает ладонью трубку.
-- Закурить есть?
На мой отрицательный ответ безнадёжно машет рукой.
-- А чего не садишься?
И тут же отворачивается, забыв и о своём вопросе, и о моём существовании.
-- Нет, Ваня, ты всё-таки послушай... Да это ты уже читал. Что? Что я скажу? Сущий Бакланов. А ты не обижайся. Тебе сколько было? Ско-олько? И он ещё чего-то там... Я? Я уже семилетку заканчивал. Вот так-то!
Входит девушка лет двадцати пяти с пухлыми щёчками. Слегка кивнув на моё приветствие, достаёт из ящика стола сумочку.
-- Люська, дай сигарету, -- оборачивается к ней Гужевой.
Она открывает большую - в половину окна -- форточку, и оба принимаются пускать дым в серое и без того небо.
-- О чём можно было полтора часа трепаться с Бухаровым?
Поэт делает важное лицо.
-- Мы говорили с Ваней о Великой Отечественной войне.
Она встрепенулась.
-- "Мама-мамочка"? Он закончил?
-- Куда там. Вот я ему как раз мозги и вправлял.
-- Не знаю. То, что я прочла, мне понравилось.
-- Эта глава, где он про учительницу пишет. Чего-то там "не хватат". "Не тоЕ". Теплоты какой-то мало, внимания. Любви, сердечности настоящей. Зримой такой, подкупающей, весомой. Ну, настоящей, одним словом. Ты меня понимаешь? Пу-сто-та какая-то зияет. Понимаешь? А ведь она ему - вторая "мама-мамочка".
-- Господи, Гужевой. Ну, откуда ты-то знаешь, кто она ему?
Несколько секунд поэт потрясает руками, растопырив пальцы, от возбуждения не в силах произнести ни слова.
-- Да ведь... Это же святое! - наконец выговаривает он. - Это же... Учительница... Она же для всех для нас вторая мама. Для всех, кто ещё не очерствел, не оскотинился! Не погряз... Сказано: "Не смейте забывать учителей". А у него как-то сухо. Казённо как-то. Словно...
Людмила вдруг отворачивается, прикрывшись рукой. Её плечи начинают трястись. Георгий отбирает у неё окурок, тушит в пепельнице и склоняет голову, пытаясь заглянуть в глаза.
-- Что? Опять? - в голосе звучат непривычные сочувственные ноты.
Она шепчет что-то очень быстрое. Его лицо вытягивается, и он произносит уже визгливо и громко:
-- Да хватит тебе наконец. Ну, дурак он. Дурак. Ну его на хрен!
Я выскальзываю за дверь, которая при этом странным образом не скрипит. Через окно в коридоре наблюдаю за кошкой, крадущейся к беспечному с виду воробью, и пытаюсь решить, смыться мне отсюда сейчас или повременить ещё немного.
Выйдя из комнаты, Гужевой приближается ко мне.
-- Георгий Васильевич, как вы думаете...
Он останавливает меня жестом.
-- Это молодёжная газета. Тут все на "ты". Ты люськин стажёр?
Я машинально киваю.
-- Слушай, старик. Ты посиди там немного, а? Может, телефон будет звонить или ещё что... Добро?
-- Да что отвечать-то, если звонить будут?
Он машет рукой.
-- Сам сообразишь.
На столе Людмилы вокруг пишущей машинки громоздятся разноцветные стопы писем. Протягиваю руку и беру одно наугад.
Здравствуйте дорогая редакця. Я решил стать жирналистом. Напишите где на это учут. Спасибочки!
И станет, чего доброго, человек "жирналистом". Судить мне его, что ли!
Вставляю в машинку бланк редакции.
Здравствуйте, молодой человек. На журналиста можно выучиться в Московском государственном университете, на факультете журналистики.
А что! Пускай штурмует.
За стеклянной дверцей шкафа белеет хорошо знакомый мне корешок. Вытаскиваю этот справочник для поступающих и нахожу нужное.
Адрес университета. ... Желаю удачи!
Сделав два пропуска, ставлю большое "В" и точку. Хорошенько подумав, всё-таки добавляю ещё и "С" , и только потом пишу фамилию. Перечитываю написанное: В.С. Ракитин. Что ж, выглядит неплохо. Да... А, собственно, кто такой этот "В.С. Ракитин"? Получит парень письмо и будет ломать голову: кто же это ему ответил? Может, мол, он сам ни фига не знает, а так - накарябал что-то там наобум-лазарь... Нехорошо. Так как же мне обозваться? "Люськин стажёр"?
Развеселившись от такой мысли, неожиданно для самого себя набираю: Литсотрудник. Ух ты! Литсотрудник В.С. Ракитин. Просто, но солидно.
Дорогая редакция. Пишет вам семиклассница Лида Фомина. Прошу вас напечатайте слова песни про паренька. Ноты можете не печатать. Я мотив знаю.
Снимаю трубку и набираю номер однокурсницы Динки Веселовской.
-- Привет, Динуля. Как поживаешь?.. Нет, представь себе, не "вышку" списать. Я сам решил, ещё в четверг. 301-й? Тоже решил. Завтра покажу: я сейчас не дома. Слушай, ты на вечере пела про какого-то паренька. Можешь продиктовать слова? Давай, записываю...
Ну уж не-ет, ребята, печатать в газете такую чепухень! Однако... Не пропадать же добру. Здравствуй, Лида Фомина. Слова хотела - вот тебе слова. Как просила, про паренька. С пламенным приветом!
Здравствуйте. Пожалуйста, помогите не знаю что делать. Я проводила парня в армию, а он тут Вадька как начал приставать. Я говорю я буду дожидаться, а он смеётся говорит ни одна девка ещё не дожидалась. И всё лезет не знаю что делать. Прошу помогите. Катя.
А скажи ты, Катя, этому Вадьке, что парень твой служит в секретной части и там изучает каратэ. Запомни хорошенько это слово: "каратэ". Если не отстанет, пиши снова: вместе что-нибудь придумаем.
Здравствуйте, уважаемый тов. В.Калугин. Хочу изложить свои соображения по поводу Вашей статьи о политпро...
Нет уж. Из этой стопки писем брать не буду. Давайте как-нибудь сами.
Здравствуйте. Я тут кое-что написал. Прошу прочитать.
Стих
Что делать, если любит тебя та,
К которой ты симпатий не питал?
Как быть, когда ты любишь
Её, когда она тебя не любит?
Бедная муха в окошко бьёт,
И в голову ничего не идёт.
И не подскажет мне ответ
Ни коллектив, ни педсовет.
И сам я ничего не знаю
И потому страдаю.
И как мне всё организовать,
Чтобы никто не стал страдать?
Прошу отпишите мне понравилось или нет. Если понравилось, я ещё напишу. С приветом Юра Кулябко.
Здравствуй, Юра. Если по-честному, то понравилось не очень. Но ты пиши ещё. Когда-нибудь что-нибудь да понравится. И главное - чтобы понравилось не нам, а ей - той, для которой ты пишешь. Удачи!
-- О! Стажёр уже весь в работе. А я-то думаю: кто ж это у меня тут так бойко отстукивает!
Людмила Евсеевна смотрит на меня с любопытством.
-- Как. Разве ваши сотрудники на машинке не пишут?
-- Во-первых, у меня всего один сотрудник. Во-вторых, он сейчас в отпуске. А в-третьих, он с трудом тюкает одним пальчиком. Как большинство мужчин.
Нельзя сказать, чтобы она идеализировала нашего брата.
-- А ты молодец.
-- Я закончил курсы... -- скромно признаюсь я, освобождая начальнице место.
Проснувшееся тщеславие чуть было не подвигло меня добавить: "... машинописи и стенографии", но что-то заставляет прикусить язычок. Не хватало ещё, чтобы меня тут произвели в секретари!
-- Сиди-сиди!
Она подходит к окну и с наслаждением затягивается сигаретой.
-- Ты у нас студент...
-- Строительного факультета, -- с готовностью отзываюсь я.
Она смотрит с недоумением.
-- Кажется, ближе филологический. Или, скажем, исторический.
-- Я считаю, что газетчику необходимо по-настоящему изучить хоть одно какое-нибудь дело.
Она пожимает плечами.
-- У журналистики есть свои законы. И вовсе не обязательно знать, что в огороде бузина, а в Киеве дядька.
Я вспоминаю, как в недавней передаче её участник-тележурналист вместо "Надо забутить пень водонапорной башни" выдал: "Надо замутить пеню водоприборной башни", и из глаз выскакивают две тайные смешинки.
-- А как у нас с русским языком?
Она берёт наугад один из моих ответов.
Дорогая редакция! Пишут вам солдаты Советской Армии. Мы всем взводом решили бросить курить. И очень просим рассказать, какие есть способы, чтобы бросить окончательно и бесповоротно. Заранее говорим своё гвардейское спасибо.
Дорогие воины Советской Армии. Самый лучший способ бросить курить - это не начинать. Наверняка в вашем или хотя бы в соседнем взводе есть такие, кто не начинал этого ни разу. Спросите у них - они подтвердят. А остальным могу посоветовать то же самое. Завтра, как только сыграют подъём, вставайте - и не начинайте. Лучшего способа вы вряд ли найдёте. Уверены, что всё у вас получится. А мы будем болеть за вас. Здоровья вам и успехов в службе!
-- Пожалуй, это можно и поставить на полосу, -- задумчиво произносит она.
-- Людмила Евсеевна. Вы разрешите мне взять несколько писем с собой? Я бы посидел с ними дома... Ну, хотя бы вот эту стопку.
-- Людмила, -- поправляет она меня. - Просто Людмила.
Она прищуривается, как мне кажется, хитровато.
-- Эту?..
И, выдержав паузу, добавляет:
-- Ну что ж, попробуй.
Письмо написано крупным, ровным и красивым - почти ученическим почерком, каким независимо от возраста всю жизнь пишут круглые отличницы.
Здравствуйте. Меня зовут Антонина Крутикова, мне уже за 80 лет. Я пенсионерка. Пенсия не очень большая, но на хлеб да молоко хватает. А много ли мне надо! Квартирка маленькая, но отдельная. Соседи - добрые, воспитанные люди. Есть телевизор и радиоприёмник. Всё это работает, так что я в курсе всего, что происходит в стране и за рубежом. На здоровье пока не жалуюсь, чего и вам желаю. До свидания.
Беру следующее письмо. Потом ещё. И ещё.
Здравствуйте. Сегодня ударили первые морозы, но снега ещё нет. Полдня куталась в мой прекрасный оренбургский платок, который как всегда меня согрел, а после обеда на радость всем включили отопление! Так что я теперь живу в тепле, чего и вам желаю. С уважением А. Крутикова.
Здравствуйте. Хочу рассказать, какие замечательные люди окружают нас. Сегодня на рынке попросила продавщицу взвесить мне маленький кусочек сала. Так представляете - она дала мне его совсем даром! Я сама давно не ем ничего жирного, а сало мне было нужно, чтобы покормить синичку. Она, бедная, прилетает и уж так стучит по сливу, так стучит... Я покрошила сало маленькими кусочками. Должно хватить на два-три раза, если давать понемножку. Ну, до свидания вам. Антонина.
Здравствуйте. Два дня идёт снег. Намело! Мне за хлебом выйти, а я боюсь поскользнуться. И вдруг смотрю - посыпают дорожку! Ну, какие же у нас молодцы. Дворник Вася дорожку посыпал и машет мне (я у окна стояла). Выходи, мол, Петровна, не боись! Ну, я вот теперь и не боюсь. Сейчас выйду и заодно это письмо вам отправлю.
Сегодня у меня сплошные радости: пришла весна и добавили пенсию. Теперь заживём ещё лучше! Вокруг посёлка всё в тюльпанах. Они как солнышки! Дети собирают их и дарят ветеранам. Даже мне подарил букетик какой-то незнакомый мальчик. У всех радость на лицах и радость в душе. Чего и вам желаю! А. Крутикова.
Здравствуйте. Как летит время! Только что была весна, а теперь вот уже дело к осени. Поделюсь с вами: у нас только что открыли новый магазин. Теперь за хлебом ходить в два раза ближе. Вот как здорово! Почти каждый день какая-нибудь радость. До свидания!
-- Шеф распорядился поставить ещё одну машинку, для тебя. Так что ноги в руки и марш к завхозу!
В ослепительно белой блузке с крупным цветком на груди Люся выглядит чертовски привлекательно.
В тесном помещении, к тому же не оборудованном звукопоглощающими панелями, треск двух машинок становится оглушительным, и Калугин, заглянувший поинтересоваться, как мои дела, приоткрывает рот как во время артиллерийской канонады.
-- Ух ты! - машет он рукой. - Дым коромыслом. Прекрасно выглядишь. Так держать!
Это Люсе.
-- Ну, как работка? Интересно?
Это уже мне.
-- Ничего-ничего. Осваивайся.
И обоим:
-- Сегодня тепло. Откройте окно, будет не так шумно. И пока! Я поехал по районам.
Он исчезает молниеносно, словно растворяется в воздухе наподобие джинна.
-- Ого-онь! - качает головой Людмила, не переставая выстукивать какой-то текст.
-- Ну, как там твои письма? - вспоминает она, когда рабочий день уже близится к завершению.
Я неопределённо пожимаю плечами.
-- Э-э! - тянет она. - То-то же. Я на них второй год любуюсь. Ни на что не жалуется, ничего не просит. Что ты ей ответишь! И вообще: обязательно ли отвечать на всякую муру? Ведь масса времени уходит на пустые словеса. Столько всего можно сделать!..
-- Не ответить на письмо - всё равно, что не пожать протянутую руку, -- цитирую я, сам не помня, кого. Звучит, однако, не слишком уверенно.
Дома у меня нет пишущей машинки: ещё не заработал. Кладу перед собой чистый лист и начинаю писать, чётко выводя каждую букву (наш замдекана говорит: "Вам надо привыкнуть всё и всегда писать чертёжным шрифтом. Такой почерк отличает инженера. А особенно строителя, потому как наша профессия связана с архитектурой. Вы посмотрите, как пишут архитекторы! Приучив себя к этому, вы привыкнете отвечать за каждую букву. Каждую запятую, написанную вами. Вы привыкнете не допускать малейшей небрежности, а ведь именно небрежность - мать всех ошибок. Если хотите -- это питательная среда, в которой они зарождаются, развиваются и плодятся подобно паразитам. И ещё. Таким почерком вам не захочется писать ничего лишнего. Ничего кроме того, что крайне необходимо сказать! Значит, это поможет вам сэкономить время, а следовательно - продлит вашу жизнь. Да-да! Именно так: ни больше и ни меньше").
Здравствуйте, Антонина Петровна!
Меня зовут Виктор. Я студент вуза, учусь на строительном факультете, но хочу стать писателем или журналистом. Поэтому занимаюсь в школе молодого репортёра при областной газете и подрабатываю тут же, в отделе писем. Мы в отделе читаем Ваши письма с огромным интересом. Пишите нам, пишите чаще, подробнее. Нас интересует всё, о чём Вы рассказываете. Желаю Вам здоровья и ещё раз здоровья.
С огромным уважением - В. Ракитин.
Поработав бок о бок с Людмилой, нетрудно заметить, что её жизнь очень похожа на американские горки. Пулей пролетела неделя взлёта с её шикарными блузками, звонкими шпильками и ослепительными украшениями, отмеченная рассыпчатым смехом и укутанная в облако божественных ароматов. И потянулась полоса падения - время мрачных платьев, унылого молчания, красных глаз и слегка распухшего носа.
-- Вам лично, господин Ракитин. Получите.
Не поворачивая головы, она протягивает запечатанный конверт и, щурясь будто от близорукости, усердно роется в каком-то толстенном справочнике.
Вижу свою фамилию, написанную уже знакомым почерком.
Здравствуйте, уважаемый В. Ракитин. Витенька. Можно я буду Вас так называть? Очень благодарна Вам за такое хорошее, тёплое письмо.
Идёт второй год, как я навеки распрощалась с Тамарой Львовной -- подругой, с которой давным-давно мы приехали работать сюда, в только что построенную прекрасную светлую школу. Школа наша старше самого посёлка. Когда мы приехали, она возвышалась как крепость среди плоских бараков и ещё остававшихся кое-где трепещущих на ветру палаток. На улицах почти не было фонарей, и зимой - по утрам и вечерам - их освещали огромные школьные окна. Мы начали учить детишек, она математике, а я - литературе и русскому языку. Мы учили, а посёлок рос, постепенно превращался в городок - маленький, но очень милый. Наверное, потому что свой. Есть что-то особенное в городе, который рождается и вырастает на твоих глазах. От такого города оторваться без боли невозможно.
А потом была война. Из моего класса с неё не вернулся никто. Может быть, это связано с тем, что в нём было всего две девочки. Такая была демографическая ситуация в те годы! Выросшие среди мальчишек, обе они были такие оторвы, что давали фору любому второгоднику. Разве могли эти атаманши усидеть в тылу!.. Тамаре Львовне повезло больше. Из её учеников вернулось человек десять. Правда, далеко не все добрались до нашего городка. Двое застряли в областном центре: их там поместили в госпиталь, где они провели оставшиеся 20-25 лет своей жизни. Другие рассеялись кто куда. Вова Басятин, потерявший всех родных, днями сидел, побираясь, у вокзала и только с темнотой удалялся на костылях спать в свой барак. Горожане, знавшие погибших родителей и с пелёнок помнившие его самого, пытались его стыдить. А Тамара Львовна делала маленькие бутербродики с маргарином и поджаренным луком и тихонько подкладывала в его замызганную армейскую ушанку. Он молчал, делал вид, что не узнаёт её, но она на это не обижалась.
Новые времена начались, когда директором к нам приехал Пал Палыч. Он собрал всех нас и пригласил замдиректора комбината Коростина.
-- Вот это, -- провёл он указкой по вывешенному на доске чертежу, -- план нашей школы. Узнаёте?
План был как будто знаком, но к основному контуру были добавлены какие-то аппендиксы. На наши вопросы Пал Палыч сказал:
-- За этим-то я вас и пригласил. Вот это - спортзал. Большой. Хороший. Настоящий. Со всеми необходимыми снарядами. А это - актовый зал. Размерами с тот же спортзал. Кресла будут располагаться амфитеатром, вверху - кинобудка со стационарным аппаратом, чтобы гнать кино не по частям, а по-настоящему, без перерыва, на широком экране. Тут же и монтажный столик, и тёмные помещения для занятий кино- и фотокружка. Крыши переходов будут стеклянными. В одном разместится оранжерея, в другом - изостудия и репетиционная, где будут храниться инструменты эстрадного, духового... Ну и оркестра народных инструментов.
У нас захватило дух. Но он, как оказалось, ещё не собирался заканчивать.
-- Вот здесь, между пристройками, будет школьный стадион. С трибунами, футбольным полем, дорожками... И это ещё не всё. Вот тут, слева, будут школьные мастерские. Да не мастерские - целый цех, с настоящим станочным парком. Полный цикл металло- и деревообработки. И как вам всё это нравится?
Нам нравилось всё. Кроме проклятых вечных вопросов: откуда возьмутся средства, материалы, механизмы и, наконец, рабочая сила.
Тут слово взял Коростин.
-- Комбинат, -- сказал он, -- обеспечит все необходимые материалы, оборудование и механизмы. Но... Поймите правильно, товарищи. Такая война прокатилась. Каждый человек на счету. Поэтому вам придётся взять выполнение работ на себя. Под квалифицированным руководством наших специалистов, разумеется. Нет, мы будем, конечно, помогать. Устраивать субботники. Ведь это ж наши дети здесь учатся. Но в основном это будет ваша ноша. И если вы готовы...
Мы молчали. Все понимали, как это будет тяжело. Но получить такое, чего не имеет ни одна школа области! А может быть, и страны... В общем, молодость и энтузиазм взяли верх. Только географ Иван Ильич горестно произнёс:
-- Значит, прощай, рыбалка!
-- Почему это "прощай"? - возразил Пал Палыч. - Наоборот: здравствуй! На неделе мы с предрайисполкома едем выбирать место в самом живописном уголке. На реке-красавице, в башкирских лесах. И будет там школьный турлагерь. Это задумано как база, с которой ребята будут ходить в походы, в том числе и по реке. Комбинат обещает закупить палатки, резиновые лодки, "казанку" с мотором... Ну и кое-что ещё. Каково?
Географ аж присвистнул от восхищения. А Пал Палыч взял быка за рога.
-- Я предлагаю вам, Иван Ильич, как знаменитому у нас рыболову-спортсмену, место директора этого лагеря.
И потекли трудовые будни. Мужчины стали иногда появляться без галстука, женщины на время забыли, что такое маникюр. И те и другие были вынуждены прятать под повязками неэстетичные ссадины и мозоли. Но всё это было ничто по сравнению с радостью от первого урока физкультуры в новом спортзале. От межшкольного чемпионата по футболу на новом стадионе. Первого концерта школьного эстрадного оркестра на сцене нового актового зала. Первого цветного широкоэкранного фильма там же (как сейчас помню, это были "Отверженные" с Жаном Габеном. Настоящий кинотеатр. Прямо хоть билеты продавай!) Первого учебного кабинета, полностью обставленного мебелью, которую сделали ученики на уроках труда. А ещё школьный музей, всё оборудование для которого тоже сделали ученики (даже дверцы витрин сами отполировали!) А ещё оранжерея, кинокружок, изостудия...
Надо ли говорить, что вся женская часть коллектива была влюблена в директора! И мы с Тамарой не были исключением.
Неожиданная смерть Пал Палыча пресекла наши робкие надежды на личную жизнь. Одни говорили, что он просто досрочно выполнил свою программу на этой земле. Другие - что надорвался, поставив непосильные задачи. Думаю, что имело место как то, так и другое. А может быть, и что-то ещё, поскольку при всей его открытости всегда чувствовалось, что есть уголок, в который он не пускает никого.
То, что, казалось, никогда не заживёт, как-то потихоньку затянулось. Новый директор старался улучшить, развить, не утерять, не уронить... И у него, кажется, получалось. Но всё-таки это был уже... Другой! Кто нашёл в себе силы уехать, кто, к сожалению, ушёл вслед за Директором, а кто перешёл в техникум, училище, в другую школу... Однажды мы с Томкой проснулись и увидели, что остались друг у друга одни. Так сложилось. Сначала устроить жизнь как-то по-другому казалось предательством по отношению к своему чувству... К чувству? Скорее, к мечте. Потом - по отношению к памяти Директора. А потом показалось, что заниматься этим, пожалуй, уже и поздно.
Но мы остались, как и прежде, вдвоём. Это не так уж мало! Длинные прогулки по лесопарку, поездки по усадьбам, музеям. И разговоры, разговоры... Выяснилось, что, прожив жизнь рядом друг с другом, мы тем не менее не сумели обсудить целую массу важнейших вещей! И вот судьба наконец предоставила такую возможность.
Но, к сожалению, она оказалась слишком краткой. Эх, Томка!.. Хотя -- кто знает -- может быть, ей уже и было невмоготу оставаться на этом свете.
Витенька, дорогой. Мы столько вынесли и крови, и горя, и слёз. И вот снова - в который уже раз! -- надвигается на нас что-то тяжёлое, мрачное... Неужели не сдюжим?
Но извините, что-то я сегодня разболталась.
Ваша А.П.
В кармане блокнот, студенческий и остаток вчера полученной стипухи. Впереди... А что впереди?
Этот вопрос почему-то возник только сейчас, когда за окном поплыли провода, решетчатые опоры и прочие станционные прибамбасы. Ещё вчера, когда прочёл письмо Антонины Петровны, а потом отсиживал лекции, делал лабораторную, сдавал англичанке "знаки", никаких вопросов не возникало. Потом расчерчивал стенгазету, стукал с ребятами мяч -- и снова никаких вопросов. Да что там вчера! Даже сейчас, когда в вагоне сидел, дожидаясь отправления, я твёрдо знал, что должен ехать. Должен - и всё.
И только в пути уже встал этот обжигающий вопрос: а зачем?
Кто сказал, что я должен ехать туда, в незнакомый город? Никто. Всё сам выдумал. Встречаться со старушкой, которую и не видел-то никогда в жизни... Скорее всего, быть там "хуже татарина". Давно не испытывал, соскучился по мерзкому чувству никчемности? Например, когда, совсем ещё мальцом, стоял и глазел на то, как взрослые колдуют во дворе у мотоцикла, не в силах раскусить, почему тот не заводится. Они мучились, нервничали и время от времени бросали неприветливые взгляды на босоногого пацана, с открытым ртом наблюдавшего их позорное бессилие. Пацана, из-за которого они даже выругаться-то как следует не могли. Будучи людьми приличными. А он всё стоял и стоял. Стоя-ал и стоял.
Лишь много позже до меня дошло, как я, должно быть, действовал на нервы этим людям, и как они могли бы меня за это возненавидеть. И - кто знает! - может, и ненавидели. Просто не показывали этого.
Не вляпываюсь ли я в нечто подобное? Конечно, очень хочется написать. Но разве у меня так уж мало материала? Одни лишь письма - уже почти готовый очерк. Плюс разные там мысли да описания, да госпожа фантазия... Познакомиться с послужным списком героини? Стоит ли из-за этого туда переться! Достаточно послать официальный запрос от редакции. Получили бы и список, и фото.
Пожалуй, "Люська" права: ни к чему раскапывать, что "в огороде бузина, а в Киеве дядька".
В окошко въехала гора, усыпанная чёрными козами. Прогрохотал под колёсами железный мостик. Извернулась опавшая берёзовая рощица. Ладно. Не велика потеря: езды-то всего каких-нибудь полтора часа.
Школа-крепость продолжает царить над этим городом, хотя ни бараков, ни тем более палаток, разумеется, уже нет и в помине. Идя по адресу, обхожу её дугой. В глаза бросаются и пристройки, о которых писала учительница, и трибуны школьного стадиона.