МЫ УСПЕЛИ КАК РАЗ ВОВРЕМЯ. Стоило мне закрыть дверь в спальню, где тихо похрапывал Пардлоу, раздался стук в недавно навешенные двери внизу. Я поспешила туда, и обнаружила Дженни - лицом к лицу с британским солдатиком, на этот раз лейтенантом. Генерал Клинтон продолжал на своих вопросах настаивать.
"Вот что, парень," - говорила она, тоном легкого удивления, - "полковника здесь нет. Вчера он пил чай с леди Джон, но потом отправился искать своего брата. Его светлость еще не вернулся, и..."- я увидела, как она придвинулась поближе, драматически понизив голос -" и Ее светлость это очень беспокоит. У вас тоже нет о нем никаких новостей, я полагаю?"
Это была уже моя реплика, и к тому времени, как я спустилась с площадки, я с удивлением обнаружила, что меня действительно "это беспокоит." Необходимость ухода за Хэлом временно отвлекла меня от ситуации, но теперь уже не было никаких сомнений - что-то серьезно пошло не так.
"Леди Джон. Лейтенант Розуэлл, ваш слуга, мадам."
Лейтенант поклонился с профессиональной улыбкой, которая не могла скрыть тревожных морщинок у него на лбу. Выходит, Армия тоже была обеспокоена - и это было чертовски опасно.
"Ваш покорный слуга, мэм. У вас в самом деле не было ни слова от лорда Джона, или лорда Мелтона - о, прошу прощения, миледи, я имею в виду - от Его Милости?"
"Ты думаешь, я буду тебе лгать, парень?"- едко вставила Дженни.
"О! Нет, мэм, не совсем так,"- ответил он, вспыхнув. "Но Генералу непременно захочется узнать, о чем я говорил с Ее светлостью."
"Конечно,"- сказала я успокаивающе, хотя сердце уже колотилось у меня в горле. "Передайте генералу, что я ничего не слышала о своем муже,"- или о мужьях - "Совсем. Я все больше беспокоюсь."
Хоть я и не была хорошей лгуньей, сейчас я не лгала.
Он поморщился:
"Дело в том, мэм, что армия начала вывод войск из Филадельфии, и всем оставшимся в городе лоялистам советуют - если они, возможно, того пожелают - э-э... готовиться тоже."
На мгновение он поджал губы, когда его взгляд упал на нашу лестницу, с ее разломанными перилами и кровавыми знаками от ударов кулака на стенах.
"Я вижу, вы уже испытали некоторые трудности?"
"О, нет,"- быстро сказала Дженни, и, с осуждающим взглядом в мою сторону, шагнула к лейтенанту поближе и положила руку ему на плечо, аккуратно подталкивая его в сторону двери.
Тот автоматически перемещался вместе с ней, и я услышал ее шепот: "Нет, нет - не более чем... небольшая семейная ссора. Просто Его светлость..."
Лейтенант стрельнул в меня быстрым взглядом, в котором смешались изумление с определенной долей симпатией.
Морщины у него на лбу разгладились. Теперь у него было, что предъявить Клинтону в качестве объяснения.
От одного этого взгляда кровь прилила к моим щекам - как будто это действительно могло быть семейной ссорой, в результате которой лорд Джон был повержен, а затем и изгнан из собственного дома, оставив позади себя его обломки, и свою жену - на милость восставших.
Это и вправду было семейной ссорой, но, в сравнении с любым незатейливым домашним скандалом все ее обстоятельства были зеркально-противоположными.
Наш Белый Кролик решительно закрыл за лейтенантом Розуэллом новенькую дверь, и повернулся ко мне снова, плотно прижав ее спиной. "Лорд Мелтон?"- спросила она, приподняв черную бровь.
"Это всего лишь один из титулов герцога - один из тех, которые он носил, прежде чем стал герцогом Пардлоу. Должно быть, лейтенант Розуэлл знал его еще много лет назад,"- пояснила я.
"Ай, ладно. Неважно, герцог он или лорд - как долго мы можем держать его спящим? "- спросила она.
"Опий должен был вывести его из строя часа на два, или три,"- ответила я, взглянув на часы с золоченой каретой на каминной полке, которые каким-то чудом избежали погрома. "Но вчера у него был очень тяжелый день, и не менее тревожная ночь; как только действие препарата закончится, все может плавно перейти в естественный сон. Если никто больше не придет, и не станет колотить в дверь почем зря, чтобы непременно достучаться до наших ушей,"- добавила я, морщась при звуках яростных препирательств где-то поблизости.
Дженни кивнула.
"Ладно. Я лучше пройдусь в типографию, узнаю, что в городе новенького. А может и Джейми уже вернулся," - добавила она с некоторым сомнением. "Решил, что сюда идти небезопасно - вот что я имела в виду. Сейчас все улицы полны солдат."
Искра надежды от ее слов вспыхнула во мне, как зажженная спичка. Правда - даже если предположить такую возможность, - я знала наверняка, что если бы Джейми был сейчас в городе, он стоял бы прямо передо мной. Скорее всего, в ярости - возможно, сокрушенный - но здесь, передо мной.
Сейчас, когда армия уже начинает вывод войск - а этому, как правило, сопутствуют массовые волнения и нарушения общественного порядка - ни у кого просто не будет времени или желания замечать - уж не говоря об аресте, - здоровенного шотландца, подозреваемого всего лишь в передаче каких-то подозрительных документов. Вряд ли вообще ему могут приписать распространение всех бюллетеней, опубликованных в эти дни - по крайней мере, я на это надеялась.
Пожалуй, Уильям был единственным офицером, который знал, что Джейми взял лорда Джона в заложники, но, судя по его весьма своеобразому исходу, я скорее думала, что последняя вещь, которую Уильям мог сделать - это дать полный отчет о происшествии своему начальству.
Все это я высказала Дженни, хотя мы с нею и договорились, что она должна вернуться в типографию, только чтобы проверить, все ли благополучно с Фергюсом, Maрсали и семьей, а также выяснить,что происходит в городе среди повстанцев.
"Но - будешь ли ты на улицах в безопасности?"- спросила я, разворачивая свой плащ и придерживая его, чтобы ей легче было его надеть.
"Ох, надеюсь, что так,"- сказала она бодро. "Никто больше не думает смотреть на старух. И все-таки, полагаю, мне лучше убрать свою Крошку-Пенни подальше." Мелкая монета, о которой шла речь, на самом деле были маленькие серебряные часы со звоном, с изящной филигранью на крышечке, которые она носила приколотыми на груди своего платья.
"Джейми купил их мне в Бресте,"- объяснила она, заметив, как я на них смотрю, пока она их отстегивает. "Я сказала, что это сущая глупость; мне вовсе не нужна такая вещица, просто чтобы узнать время - не больше, чем ему самому. А он ответил: нет, я должна их иметь; и что, когда точно знаешь, который час, это дает иллюзию, что ты сохраняешь контроль над обстоятельствами. Ты же знаешь, каким он бывает,"- добавила она, бережно укладывая часы поглубже в карман, - "всегда все тебе объяснит про тебя самое. Хотя, скажу по секрету, не так уж часто он ошибался."
"Теперь слушай," - добавила она, открывая дверь и обращаясь ко мне. "Я вернусь еще до того, как тот, наверху, проснется - а если буду не в состоянии, то пошлю сюда Жермена, предупредить."
"С какой это стати тебе не быть в состоянии?"- спросила я, слегка удивленно.
"Молодой Ян,"- сказала она, не менее удивленная тем, что я сама об этом не подумала. "Если Армия уходит из города - тогда он, возможно, вернется из Вэлли-Форджа... и, сама знаешь, бедняга до сих пор так и думает, что я мертва."
МЕСТО ДЛЯ СЕКРЕТОВ
В лесу, в пяти милях от Valley Forge
"А КВАКЕРЫ верят в рай?"- спросил Ян Мюррей.
"Некоторые,"- ответила Рэйчел Хантер, останавливаясь, чтобы перевернуть носком ботинка большущую поганку. "Нет, пес, не трогай ее! Видишь, какого цвета у нее жабры?"
Ролло, который подошел, чтобы обнюхать гриб, тут же отвернулся, пренебрежительно чихнув, и поднял морду к ветру, в надежде на более перспективную добычу.
"Тетя Клэр говорит, собаки не могут видеть цветов,"- заметил Ян. "А что ты имела в виду, когда сказала "некоторые"? Есть разные мнения по этому вопросу?" Убеждения квакеров и так озадачивали его сверх всякой меры, но объяснения Рэйчел он находил неизменно интересными.
"Может, они вместо этого обходятся нюхом? Собаки, я имею в виду... Но вернемся к твоему вопросу - мы считаем нашу жизнь здесь, на земле, Таинством для живущих во свете Христовом. Может и есть жизнь после смерти - но, поскольку оттуда еще никто не вернулся, чтобы об этом рассказать, мы считаем это материей спекулятивной и оставляем на усмотрение каждого человека, индивидуально."
Они остановились в тени небольшой ореховой рощи, и мерцающий зеленоватый свет, падавший на нее сквозь листья, придавал личику Рэйчел такое неземное сияние, что любой ангел мог бы позавидовать.
"Ну, я тоже там не бывал, так что не стану болтать, что все это неправда,"- сказал он и нагнулся, чтобы поцеловать ее чуть выше уха.
У нее по виску тут же пробежали пунктиром крохотные мурашки - и это зрелище тронуло ему сердце.
"А почему ты думаешь о небесах?"- спросила она с любопытством. "Считаешь, что в городе будет схватка? Я раньше не замечала за тобой особого страха за свою жизнь."
Когда они час назад его оставили, Вэлли-Фордж кишел военными, как мешок с зерном, полный долгоносиков; как только прошел слух, что люди Клинтона уходят, солдаты потащили из лагеря все, что могли, и теперь лили свежие мушкетные ядра и набивали патроны, готовясь к походу на Филадельфию.
"Ох, нет. Даже боев в городе не будет. Вашингтон будет пытаться поймать людей Клинтона при отступлении."
Он взял ее за руку, маленькую, загорелую и шершавую от работы - но, когда ее ладонь раскрылась и они сцепились руками, ее пожатие было утешительно крепким.
"Нет, я думал о своей матушке - как мне хотелось показать ей места, вроде этого." - Он махнул рукой в сторону полянки, на которой они стояли: прямо под ногами бил из скалы крошечный родничок неправдоподобно глубокого синего цвета, и над ним нависали ветви желтого шиповника, гудевшего от роившихся над водой летних пчел.
"У нее в Лаллиброхе вверх по стене ползли целые заросли шиповника, с большими желтыми розами; их еще моя бабушка посадила." Он проглотил комочек в горле.
"Но потом подумал - может, она будет счастливее на небесах, с моим Па, чем была здесь, без него?"
Рэйчел крепко сжала его руку.
"Она будет с ним всегда, в жизни или в смерти,"- шепнула она, и встала на цыпочки, чтобы его поцеловать. "И когда-нибудь ты возьмешь меня с собой, чтобы я увидела розы твоей бабушки в Шотландии."
...Они немного постояли в тишине, и Ян понял, что сердцу, стиснутому внезапно накатившим горем при мысли о матери, становится легче в обществе полной сочувствия Рэйчел.
Ей он этого не сказал - но то, о чем он больше всего сейчас жалел, была не его неспособность показать матери красоты Америки, но тот факт, что он так и не смог показать ей Рэйчел.
"Ты бы ей понравилась,"- вырвалось у него. "Моей маме."
"Надеюсь, так оно и было бы,"- сказала Рэйчел с некоторым сомнением. "Неужели ты рассказал ей обо мне там, в Шотландии? О том, что я Друг, я хотела сказать. Многие католики находят это скандальным."
Ян честно попытался вспомнить, упоминал он об этом матери, или нет - и не смог. В любом случае, теперь это не имело значения - и он с облегчением пожал плечами:
"Я сказал, что люблю тебя. Кажется, этого было достаточно. Сама подумай - мой Па задал мне о тебе все вопросы, какие только мог измыслить; хотел знать о тебе все. А ведь он не знал, что ты из квакеров - значит, и она тоже."
Помогая спуститься со скалы, он взял ее за локоть.
Она задумчиво кивнула, но, пока следовала за ним из поляну, он услышал, как она спрашивает за спиной: "Ты не думаешь, что супружеская чета должна полностью довериться друг другу - не только делиться своими историями, я имею в виду, но и каждой мыслью?"
От этого вопроса у него вдоль позвоночника скользнуло некое опасливое чувство - совсем как мышь с холодными лапками, подумал он и тяжко вздохнул. Он любил Рэйчел всеми фибрами своего существа, но когда обнаружил в ней явную способность читать его, как раскрытую книгу - если не слышать его мысли, как он, по правде сказать, иногда думал - ему сделалось как-то тревожно.
В действительности он полагал, что они вместе дойдут до Мэтсонс-Форда и встретят там Дэнзелла с его фургоном, вместо того, чтобы совсем уезжать с ними из Вэлли-Форджа - и Ян надеялся выкроить достаточно времени наедине, чтобы наконец поделиться с ней некоторыми необходимыми... вещами.
Правда, он скорее предпочел бы, чтобы его пытали Абенаки, чем рассказать ей хотя бы о некоторых... но правильней было рассказать; она должна знать, независимо от того, каков будет результат.
"Ну... Я имею в виду - хорошо, насколько это возможно... думаю, может, им стоит попробовать? Не каждой мыслью, нет... но хотя бы самыми важными. Историями, как ты говоришь. Иди сюда, посидим здесь чуток."
Он нашел большое бревно, полусгнившее и сплошь покрытое мхом и бледно-серым лишайником, и подвел ее к нему, и уселся рядышком в пахучей тени большого красного кедра.
Она по-прежнему молчала, только вопросительно подняла брови.
"Ну, ладно." Он глубоко вздохнул, чувствуя, что во всем лесу воздуха для него уже недостаточно.
"Ты знаешь, что я был раньше женат?"
Перед ним задрожало ее лицо - но удивление на нем сменилось решимостью так быстро, что он бы этого не заметил, если б не наблюдал за нею так близко.
"Я не знала,"- сказала она и одной рукой начала механически собирать свою юбку в складки; ясные карие глаза смотрели в его лицо не отрываясь. "Ты говорил, что был женат. Но ведь это не сейчас, я полагаю?"
Он помотал головой, чувствуя некоторое облегчение - и очень ей за то благодарный. Не каждая молодая женщина приняла бы все так спокойно.
"Нет. Я бы не говорил - не просил бы тебя выйти за меня замуж, я имею в виду, если бы было иначе."
Она слегка поджала губы, и глаза опасно сузились. "На самом деле,"- задумчиво сказала она, -"ты никогда не просил меня выйти за тебя замуж."
"Я - нет?"- спросил он заплетающимся языком. "Ты уверена?"
"Я бы заметила,"- заверила та очень серьезно. "Нет, ты этого не делал. Хоть я и припоминаю несколько очень трогательных деклараций - но предложения среди них было."
"Ну, хорошо." Краска бросилась ему в лицо. "Я... но ты - ты ведь говорила..." Может, она и права. Так это она сказала - или она... тоже?
"Разве ты не говорила, что меня любишь?"
Губы чуть дрогнули, но насмешки в ее глазах он не увидел.
"Не так многословно. Но дала тебе это понять, да. Или, по крайней мере, имела это в виду."
"Ох. Ну, тогда..."- сказал он, уже гораздо счастливее. "Ты это сделала!" Тут он крепко обхватил ее здоровой рукой и поцеловал с большим усердием. И она ответила на поцелуй, слегка задыхаясь и захватив в кулачки ткань его рубашки на груди, но потом оторвалась, ошеломленно глядя на него. Губы слегка припухли, а кожа вокруг порозовела, исцарапанная его бородой.
"Может..."- сказала она, проглотив комок в горле и слегка толкая его рукой в грудь, -"Может, тебе следует закончить рассказ о том, как ты стал "не женат," прежде чем мы двинемся дальше? Кем была твоя... твоя жена, и что с ней случилось?"
Он ее неохотно отпустил, но не отдал руку. Чувствовал ее ладонь у себя в руках как единственную маленькую, живую, теплую и надежную вещицу.
"Ее зовут Wakyo'teyehsnonhsa,"- сказал он, ощущая в себе привычную внутреннюю перемену, как только заговорил - словно черта между его "я - Moгавк" и "я - белый" на мгновение исчезла, оставив его неловко подвешенным где-то посередине. "Это значит - Работающая своими Руками."
Он откашлялся. "Я звал ее Эмили. Большую часть времени. Почти всегда."
Маленькая смуглая ручка Рэйчел дернулась в его ладони.
"Зовут?"- переспросила она, моргая. "Ты сказал - ее зовут? Так твоя жена еще жива?"
"Была - по крайней мере, год назад,"- ответил он, с трудом заставляя себя не цепляться за ее руку - но все же отпустил.
Сцепив руки на коленях, она уставилась на него; он видел, как ходит комок у нее в горле.
"Ладно,"- сказала она с легкой дрожью в голосе. "Расскажи мне о ней."
Он сделал еще один глубокий вдох, пытаясь придумать, как бы это сделать - но скоро отказался от усилий, и просто заговорил.
"Ты действительно хочешь это знать, Рэйчел? Или только услышать, любил ли я ее - и люблю ли ее сейчас? "
"С этого и начни,"- сказала она, поднимая бровь. "Ты ее любишь?"
"Я - да,"- беспомощно сказал он, не в силах сказать ей ничего, кроме правды.
Ролло, почувствовав в стае некоторое беспокойство, встал со своего места и подошел к Рэйчел поближе. Сел у ее ног, недвусмысленно обозначив свою лояльность и преданность в данном вопросе, и уставился на Яна желтыми волчьими глазами поверх колен Рэйчел - что неожиданно родило в нем неприятное сходство со взглядом ее собственных глаз.
"Но..."
Брови поднялись на долю дюйма выше.
"Она была мне тогда единственным утешением,"- выпалил он. "Когда я покинул свою семью и стал Ирокезом, быть с нею значило для меня очень много; к тому же я был... должен."
"Должен - что?" Она выглядела совсем сбитой с толку; он увидел, как глаза ее опустились ниже, прослеживая на его скулах татуированные линии. "Ты должен был стать ирокезом? Но почему?"
Он кивнул, мгновенно почувствовав себя на более твердой почве. Эту историю он мог ей рассказать; это всего-навсего то, что тогда случилось с ними со всеми.
Ее глаза блуждали вокруг, пока он объяснял, как они с дядей Джейми встретили Роджера Уэйкфилда, и, не поняв, кто он такой, решили, что это тот самый человек, который изнасиловал его кузину, Брианну и бросил потом с ребенком - и чуть его не убили, но передумали, вместо этого приняв остроумное решение...
"Так, отлично,"- пробормотала Рэйчел себе под нос.
Он с удивлением на нее покосился, но не понял, была в ее замечании ирония, или нет - тогда он откашлялся и продолжил, рассказав, как они вместо этого отдали парня Тускарора, а те, в свою очередь, продали его в рабство Moгавкам, дальше на север.
"Мы не хотели рисковать тем, что однажды он вздумает вернуться и потревожит Брианну, понимаешь? Но когда..."
Он осекся, вновь переживая в памяти ужас, испытанный им, когда он просил Брианну выйти за него замуж - и еще больший ужас, когда Бри нарисовала портрет человека, которого любила, которого так ждала - и энергичные, волевые черты смуглого темноволосого незнакомца, которого они отдали Moгавкам, попались ему на глаза.
"Ты только просил свою кузину выйти за тебя замуж? Или ты этого хотел?" Она смотрела настороженно; он подумал - должно быть, ей кажется, что он так и ходил с предложениями к каждой третьей женщине, которую встретил в жизни, - и поспешил исправить впечатление:
"Нет, я хотел сказать... ну, хорошо, это все ради Брианны, мне-то было все равно... Знаешь, мы с ней просто хорошо ладили, и она... ну, я имею в виду - нет, все не так! Не совсем так,"- добавил он торопливо, заметив, что изящные брови Рэйчел начинают сходиться на переносице.
Правда же состояла в том, что тогда ему было семнадцать, а Брианна была на несколько лет старше; она всегда нагоняла на него страх, а уж сама мысль о том, что придется уложить ее в постель... От этой мысли он отмахнулся, как от ядовитой змеи. "Это была идея дяди Джейми,"- сказал он и развел руками, вложив в этот жест все негодование, на которое был способен. "Просто, чтобы дать ребенку имя, понимаешь? Я сказал, что согласен - ради чести семьи."
"Честь семьи,"- повторила она, тускло глядя на него. "Вот оно что. И потом..."
"Потом мы обнаружили, что Роджер Мак... он тогда взял свое настоящее имя, МакКензи, потому мы его и не признали, - что мы отдали парня индейцам по ошибке... ну и пошли его вызволять,"- сказал он торопливо.
К тому времени, как он закончил объяснять ей всю череду событий, где кульминацией стало его добровольное решение занять место Moгавка, погибшего во время спасения Роджера, с ритуальным омовением тела в реке - при этом могавкские женщины отскабливали его с песком, чтобы удалить все следы его "белой" крови, - с безжалостным выщипыванием на всем теле волос и последовавшей за тем татуировкой - к тому времени он уже думал - он надеялся, - что его брак с Эмили покажется ей просто еще одной живописной деталью "истории."
Но все, разумеется, оказалось совсем не так.
"Я..." Тут его заклинило намертво - он понял, что разговор может оказаться труднее, чем он предполагал.
Он с опаской покосился на нее; сердце уже оглушительно стучало в ушах и в горле.
Она по-прежнему вглядывалась в его лицо; розовый круг возле губ стал еще ярче, потому что она сильно побледнела,- но глядела ему в глаза прямо, ясно и терпеливо.
"Я... уже не был девственником, когда женился,"- выпалил он.
Брови снова поползли вверх.
"На самом деле, я даже не знаю, о чем тебя спрашивать еще,"- сказала она, рассматривая его с тем выражением, какое он не раз замечал у тетушки Клэр, когда та оценивающе смотрела на какой-нибудь жуткий нарост или опухоль - скорее завороженно, чем с отвращением, и с твердым видом готовности принять решение, как бы лучше расправиться с преступником.
Он горячо надеялся, что она не захочет вырезать его из своей жизни, как какую-нибудь бородавку - или ампутировать, как гангренозный палец.
"Я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать,"- мужественно сказал он. "Все, что угодно."
"Щедрое предложение,"- сказала она, - "явно из тех, что я должна бы принять без колебаний - но думаю, я обязана сделать тебе встречное предложение. Ты не хочешь спросить, девственна ли я сама?"
Рот у него приоткрылся, и она кротко пожала плечами.
"А ты... нет?"- прохрипел он.
"Нет, я в полном порядке,"- заверила она, по-прежнему дрожа от усилий, чтобы не прыснуть со смеху. - "Но почему... почему ты так самонадеян?"
"Почему?" Он почувствовал, как кровь бросилась в ему в лицо.
"Потому что... да каждый, кто только посмотрел на тебя, мгновенно бы понял, что имеет дело с э-э-э... добродетельной женщиной!"- закончил он с облегчением, найдя подходящее случаю выражение.
"А если бы я однажды подверглась насилию?"- подсказала она. "Это значит, что я уже не так добродетельна, верно?"
"Ну... Нет, полагаю, что нет."
Он знал, что в народе многие посчитали бы изнасилованную женщину навсегда "утратившей добродетель" - и Рэйчел это было известно. Он пребывал в растерянности - она и это знала; и он видел, что она прилагает неимоверные усилия, чтобы не расхохотаться.
Он расправил плечи и, тяжело вздохнув, встретился с ней глазами:
"Ты хочешь услышать от меня о каждой женщине, с которой я делил постель? Если так, я скажу... Я никогда не брал женщин против их желания - поскольку в основном все они были шлюхи. Но я ни разу не заразился,"- заверил он торопливо. - "Ты непременно должна это знать."
Она задумалась.
"Думаю, всех деталей мне знать не стоит,"- сказала она наконец. "Но если когда-нибудь мы встретим женщину, с которой ты спал, я захочу это знать. Ты же не собираешься продолжать блудить с проститутками, когда мы поженимся, нет?"
"Нет!"
"Вот и хорошо,"- сказала она, и откинулась назад на бревне, обхватив руками колени и пристально глядя на него.
"Я хочу больше узнать о твоей жене. Об Эмили."
Он чувствовал рядом тепло ее ног, тепло всего ее тела. Она от него не отшатнулась - даже когда он сказал, что спал со шлюхами.
Все вокруг погрузилось в молчание, и только сойка болтала о чем-то далеко в лесу.
"Мы любили друг друга,"- тихо сказал он наконец, глядя в землю. "И я хотел ее. Я... я мог с нею поговорить. Потом, по крайней мере."
Рэйчел затаила дыхание, но ничего не сказала.
Он собрался со всем своим мужеством и нерешительно поднял голову. Лицо ее было бесстрастно, глаза устремлены на его лицо.
"Не знаю, как тебе это объяснить,"- сказал он. "Это было совсем не так, как с тобой, не так, как я хочу тебя - но я не желаю, чтобы это звучало так, будто Эмили совсем ничего для меня не значила. Она значила очень много,"- добавил он почти шепотом, и снова опустил глаза.
"Много?" - спокойно переспросила Рэйчел после долгой паузы.
Помолчав, он кивнул.
"Но..."- сказал он, и остановился, в поисках слов, чтобы продолжать - потому что теперь они подошли к самой опасной части его исповеди... той, что могла заставить Рэйчел встать и уйти навсегда, волоча за собой его сердце по камням и колючкам.
"Но?"- сказала она, и ее голос был нежен.
"Для ирокезов..."- начал он, и ему пришлось остановиться, перевести дыхание.
"Это всегда выбор женщины - быть ей замужем, или нет. Если женщина почему-то хочет отказаться от своего мужа - если он ее бьет, или он лентяй и горький пьяница, или дурно пахнет, когда... пукает, "- он украдкой на нее посмотрел, и увидел, что уголок рта у нее дрожит, и это его несколько ободрило - "тогда она выносит его вещи из Длинного дома, и он должен вернуться, и снова жить с неженатыми мужчинами - или найти себе другую женщину, которая захочет пустить его к своему костру. Или уйти совсем."
"И Эмили тебя выгнала?" Это прозвучало испуганно, и немного возмущенно.
Он чуть улыбнулся в ответ: "Да. Но не потому, что я ее бил. Из-за детей."
Он чувствовал, как у него на глазах вскипают слезы, и в отчаянии сжал руки на коленях. Черт, он же поклялся себе, что не будет плакать!
Теперь она решит, что он притворствует перед ней в своем горе, чтобы завоевать ее симпатию - или увидит все слишком глубоко; к этому он был совсем не готов; но он начал этот разговор нарочно, и обязан сказать ей то, что она должна была знать.
"Я не смог дать ей детей,"- выпалил он. "Первой у нас была маленькая дочка, она родилась слишком рано; и умерла. Я назвал ее Иезавель, Iseabaìl."
Он злобно вытер тыльной стороной ладони под носом, словно глотая боль.
"После этого она - Эмили,- снова понесла. И снова... И когда она потеряла третьего, ее сердце ко мне умерло вместе с ним."
Рэйчел тихо ойкнула, но он на нее даже не посмотрел. Не смог. Просто сидел, сгорбившись на бревне, как поганка, втянув голову в плечи, и глаза у него были размыты слезами, которых он так и не смог пролить.
Маленькая теплая ладонь легла ему на плечо.
"А твое сердце?"- спросила она. "Твое... умерло тоже?" Он накрыл ее руку своей и молча кивнул.
А потом он просто дышал, глубоко и долго, держа ее за руку - пока не сумел заговорить снова, так, чтобы голос не срывался:
"Могавки считают, что дух мужчины вступает в схватку с духом женщины, когда они ложатся вместе. И что она никогда не сможет зачать ребенка, если его дух не сумеет ее победить."
"О... понимаю,"- тихо сказала Рэйчел. "Таким образом, она во всем обвинила тебя."
Он пожал плечами. "Не могу сказать, что она была неправа."
Он слегка повернулся на бревне, чтобы заглянуть ей в глаза. - "И не могу сказать, что у нас все будет иначе - у нас с тобой. Но я уже спрашивал тетю Клэр, и она кое-что мне рассказала - о том, что происходит у нас в крови... возможно, ты тоже должна попросить ее все тебе объяснить; сам я с этим не справлюсь. Но в конце концов, она думает, это может каждый раз быть по-разному, с любой другой женщиной. И что, возможно, я еще смогу. Я имел в виду - подарить тебе детей."
Он понял, что Рэйчел все время сидела, затаив дыхание, только когда она выдохнула - и ее вздох обжег ему щеку.
"Так ты..."- начал он, но она, приподнявшись, потянулась к нему и нежно поцеловала в губы - потом прижала его голову к груди и концом платка крепко вытерла ему глаза, и себе тоже.
"Ох, Ян,"- прошептала она. "Я так люблю тебя."
СВОБОДЕН!
ГРЕЙ ПЕРЕЖИЛ еще один бесконечный - хоть и менее насыщенный событиями - день, нарушаемый лишь наблюдениями за тем, как полковник Смит пишет депеши - он их творил, в самом бешеном темпе: перо царапало по бумаге со звуками безумного тараканьего нашествия.
Этот мимолетный образ нимало не способствовал пищеварению Грея, которое, вследствии опьянения, не могло справиться даже с холодной жирной запеканкой и пережженым желудевым кофе, которые подали ему на завтрак.
Несмотря на физические несчастья и неопределенное будущее, он, тем не менее, чувствовал себя на удивление бодро.
Джейми Фрейзер был жив - и он, Джон, не был женат.
Учитывая два этих чудесных факта, сомнительные перспективы собственного освобождения, и еще более высокая вероятность быть повешенным казались ему бедствиями весьма относительными.
Он приготовился ждать, со всем изяществом и терпением, на которые был способен, время от времени засыпая - ровно настолько, насколько ему позволяла головная боль; или тихонько напевая себе под нос - практика, всегда заставлявшая Смита сгорбиться, втянув голову в плечи по самые уши, и царапать по бумаге пером еще быстрее.
Вестовые, сменяя друг друга, приходили и уходили все чаще. Если доподлинно он еще и не знал, что Континенталы не только продвигаются вперед, но и готовятся к бою - это стало бы понятно ему в течение часа.
Жаркий воздух был полон запахом расплавленного свинца и визгом точильного колеса, и над лагерем витало ощущение нарастающей спешки, что любой солдат чувствовал сразу.
Смит даже не пытался помешать ему слушать все, что при нем говорилось - и курьерами, и подчиненными, - он считал, что добытая таким образом информация все равно никакой пользы Грею не принесет... Впрочем, как и сам Грей, если быть честным.
Ближе к вечеру дверной проем палатки был неожиданно омрачен тенью от стройной женской фигурки - и Грей сразу приподнялся и принял сидячее положение, оберегая ставшую вдруг весьма чувствительной голову от сотрясений, отчего сердце его начало колотиться снова, и перед глазами все поплыло.
На этот раз его племянница Дотти была в здравомысленном квакерском облачении - но мягкий голубой цвет застиранного индиго удивительно шел к ее личику, с нежной окраской Английский розы, да и вся она выглядела на редкость приятно.
Она кивнула полковнику Смиту и опустила поднос к нему на стол, прежде чем оглянуться на заключенного.
Голубые глаза в изумлении расширились, и Грей улыбнулся ей поверх плеча полковника.
Дэнзелл обязан был ее предупредить... он подумал, что, должно быть, выглядит сейчас сущим пугалом, с этим гротескно распухшим лицом и забинтованным, вопиюще малиновым глазом.
Она моргнула и слегка поперхнулась, потом что-то тихо сказала Смиту, с легким вопросительным жестом в сторону Грея. Тот нетерпеливо кивнул, уже поднося ложку ко рту, а она мигом обернула толстую тряпку вокруг одного из дымящихся в лотке горшков и направилась к койке Грея.
"Боже мой, Друг,"- тихо сказала она. "Кажется, ты жестоко пострадал. Доктор Хантер говорит, ты можешь есть все - и столько, сколько потребуется, - а сам он навестит тебя позже и поставит на глаз компресс."
"Спасибо, девица,"- сказал он серьезно и, оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что Смит сидит к ним спиной, выразительно подмигнул. - "Это рагу из белки?"
"Из опоссума, Друг,"- сказала она. "Вот, я принесла тебе ложку. Мясо ужасно горячее; будь с ним поосторожней."
Предусмотрительно встав между ним и Смитом, она поставила завернутый в тряпицу горшок ему между колен, и быстро коснулась тряпок, а потом и звеньев его оков, сделав ему выразительный знак бровями. Потом извлекла из кармана, привязанного у нее на талии, роговую ложку - а следом и нож, который тут же, с ловкостью фокусника, засунула ему под подушку.
У нее на горле часто бился пульс, и пот мелкими бисеринками блестел на висках.
Он нежно коснулся ее руки и взял ложку.
"Благодарю,"- сказал он снова. "Передайте доктору Хантеру - я с нетерпением жду с ним встречи."
***
ВЕРЕВКА БЫЛА СПЛЕТЕНА из конского волоса, и нож был тупой; от бесчисленных мелких порезов саднило кожу на пальцах и ладонях, и было уже очень поздно, когда Грей осторожно поднялся с койки.
У него колотилось сердце; он чувствовал, как оно бешено стучит за раненым глазом, и очень надеялся, что глаз у него от этого не лопнет.
Он нагнулся, поднял с пола оловянный ночной горшок и усердно им воспользовался; слава Богу, Смит спал очень крепко; если он вообще проснется, то просто услышит знакомый шум - уж можете быть уверены, - и заснет снова, подсознательно игнорируя все последующие незначительные шумы, какие только Грей сумеет из себя извлечь.
Однако дыхание Смита ничуть не изменилось. Тот тихонько посапывал - будто пчела жужжала в цветке, - скромный, и даже слегка озабоченный звук, который Грей нашел немного комичным.
Он медленно опустился на колени между койкой и тюфяком Смита, отчаянно борясь с импульсивным, и чуть ли не безумным желанием поцеловать Смита в ухо, - у того были сладкие, маленькие уши, нежно-розовые. Уже через мгновение оно исчезло, и Грей на четвереньках пополз к краю палатки.
Тряпками и и марлей, которой Дэнзелл Хантер перевязывал ему глаз, он обмотал звенья своих оков - но все же двигался с большой осторожностью. Быть сейчас пойманным будет скверно не для него одного; это могло иметь катастрофические последствия для Хантера и Дотти.
Он внимательно прислушивался к тому, как сменяются часовые. Двое обычно охраняли палатку полковника - но сейчас он был уверен, что оба находятся где-то поблизости от передней створки, и греются там у костра; день был на удивление жаркий, зато поздней ночью плоть и кровь леса уже остыла. Как и его собственная.
Он быстро лег на пол, скорчившись у самого края навеса и цепляясь за холст, чтобы свести к минимуму любые сотрясения стенок палатки - хотя в течение всего вечера прилагал неимоверные усилия, чтобы не рвануть за веревку изо всех сил... но теперь любое неловкое движение могло положить конец всем его дальнейшим передвижениям, - и уже навсегда.
Вон!
Он позволил себе один единственный глоток воздуха - свежего, холодного и остро пахнувшего листвой, - затем поднялся, прижимая мягкие оковы к телу... и тихонько пошел прочь, как можно дальше от этой жуткой палатки... Бежать он просто не мог.
Накануне у них с Хантером произошел короткий, довольно резкий спор - шепотом, во время последнего вечернего визита; они улучили минутку, когда Смит вышел из палатки, чтобы навестить уборную.
Хантер настаивал на том, что Грей должен укрыться в его фургоне; он собирался ехать в Филадельфию, это каждый знает, так что это не вызвало бы ни у кого никаких подозрений; к тому же с ним Грей был бы в безопасности при встрече с патрулями.
Грей высоко оценил желание Хантера помочь его спасению, но не мог подвергать самого врача - уж не говоря о Дотти,- такому риску; а предприятие могло быть рискованным.
Будь он на месте Смита, первое, что он должен был сделать, это запретить кому бы то ни было покидать лагерь; во-вторых, он должен был прочесать и обыскать лагерь, и всех, кто в нем найдется.
"Времени у нас больше нет," - говорил Хантер, что-то пряча в концах бинта, которым он обмотал голову Грею, - "А ты, возможно, и прав." Он быстро оглянулся через плечо; Смит мог вернуться в любую минуту.
"В своем фургоне я оставлю мешок с едой и одеждой. Если тебе придется ее использовать, я буду рад. Если нет - Бог с Тобою!"
"Подождите!" Грей схватил Хантера за рукав, и все его оковы яростно забренчали. "Как я узнаю, какой из фургонов ваш?"
"О!" Хантер, казалось, смутился.
"На нем имеется, хм... знак, рисованный, на откидном бортике. Дотти как-то прикупила его у... Итак, теперь ты должен быть очень осторожен, Друг мой,"- сказал он, резко повышая голос. - "Питаться надо обильно, однако не торопясь, не принимать никакого алкоголя, и в движениях быть весьма аккуратным. И никогда не вставать слишком поспешно."
В палатку быстро вошел полковник Смит, и увидев врача, подошел ближе, чтобы самому проинспектировать больного.
"Вы чувствуете себя лучше, полковник?"- спросил он подчеркнуто вежливо. "Или по-прежнему страдаете от необходимости немедленно разразиться песнопением? Если так - то не могу ли я предложить вам сделать это прямо сейчас, чтобы вы успели облегчить организм прежде, чем я отойду ко сну?"
Хантер - который, несомненно, слышал прошедшей ночью его исполнение "Die Sommernacht" - поперхнулся смешком, однако сумел вовремя его обуздать, не потеряв над собой контроля.
Грей усмехнулся, вспоминая гневные взгляды Смита - и воображая, как будет выглядеть полковник всего через несколько часов, когда проснется и обнаружит, что его "певчая птичка" улетела.
Он шел по самому краю лагеря, старательно избегая пикетов с мулами и лошадей - их легко было обнаружить по запаху навоза. Фургоны стояли совсем рядом... а еще здесь не было артиллерии, отметил он про себя.
Небо было пасмурным - тонкий серпик луны беспокойно мерцал между мчавшихся по небу облаков, и в воздухе уже сгущался аромат надвигающегося дождя.
Прекрасно. Были на свете вещи и похуже, чем просто замерзнуть или промокнуть - а дождь может затруднить им преследование, если кто-нибудь вообще обнаружит его отсутствие еще до рассвета.
Никаких необычных звуков из лагеря за его спиной слышно не было; да он и не мог ничего слышать, сквозь бешеный стук собственного сердца и тяжелое хриплое дыхание.
Фургончик Хантера найти оказалось легко даже в этой кромешной тьме. Что касается "знака", под которым доктор подразумевал собственное имя - так он оказался одной из тех амбарных вывесок, которые некоторые немецкие иммигранты обычно малевали на своих домах и сараях.
Он широко улыбнулся, когда облака разошлись и открыли взору все ее великолепие; он сразу понял, почему Дотти выбрала именно ее: это был большой круг, в котором две комические птички нежно смотрели друг на друга, с клювиками, словно приоткрытыми для поцелуя.
"Птички для влюбленных," неразлучники. Distlefink... Слово всплыло в голове совершенно неожиданно; кто-то когда-то уже называл ему имя птиц этого вида, категорически утверждая, что они - символ удачи.
"Отлично,"- буркнул он себе под нос, поднимаясь в вагончик. "Как раз то, что мне нужно."
Сверток он нашел под сиденьем, как и сказал ему Хантер - и на минуту задержался, чтобы сорвать серебряные пряжки со своих башмаков, и связать клапаны вместе длинными кожаными ремешками, обычно предназначавшимися для волос. Он оставил пряжки надежно припрятанными под сиденьем, натянул на себя потертое пальто, сильно пахнущее прокисшим пивом и еще чем-то, похожим на запах свернувшейся крови - и уставился на вязаную шапку, в которой содержались две кукурузные лепешки, яблоко и небольшая бутыль с водой.
Отвернув края шляпы, он прочитал в неверном лунном свете - "Свобода или Смерть" - вышитое самоуверенными белыми буквами.
***
ОН НЕ СТАЛ ДВИГАТЬСЯ в каком-то определенном направлении; даже если бы небо было ясным, ему оно было не настолько знакомо, чтобы пытаться наметить свой путь по звездам. Единственной его целью было убраться отсюда подобру-поздорову, как можно дальше от Смита - и по возможности не попадаться другому отряду милиции или патрулю Континенталов.