Напряжение быстро достигло апогея и рассыпалось. Осталась только болезненная пустота, пульсирующая в висках. Опять придется начинать всё сначала. Итак, откуда, черт возьми, взялась эта надпись, сделанная его собственной рукой? "Поздравить родителей". Знакомая размашистая "з" - она могла быть нацарапана только одним человеком. Им самим. Но когда, при каких обстоятельствах? Память стыдливо помалкивала. Странная ночь и теперь вот этот, найденный утром на письменном столе таинственный листок напрочь выбили его из колеи: то вдруг не с того не с сего начинали дрожать руки, то - рябить в глазах, а над каждым пустяком, будь то бритье или завязывание шнурков, приходится задумываться, как над сложнейшей проблемой. Приняв ударную дозу кофе, он всё же решился пойти на работу.
А ночью он разговаривал с Богом. Или не с Богом, но с кем-то бесконечно мудрым и понимающим.
Находясь на границе сна и бодрствования, он вдруг заметил, что рядом кто-то есть. Странный эффект: слышишь свое громкое дыхание, почти сопение - то, которое позволяешь себе только во сне, - и при этом разговариваешь с кем-то, участливо склонившимся над твоей постелью.
Он рассказывал невидимому собеседнику про свою жизнь, с самого начала. И в тот момент память была идеальной, предъявляя такие образы, которые он считал давно потерянными. Утроба матери, как самый доброжелательный из всех миров, такой бескорыстный и дарящий чувство абсолютной защищенности. Первый яркий свет и первый страх, излитый в такой же первый крик. Ощущение убегающих от тебя в бесконечность границ нового мира, населенного множеством похожих на тебя существ, неожиданно разделенных на "своих" и "чужих". Появление странных и неприятных состояний, которые имеют собственные имена - "неуверенность", "жалость", "тоска". И бесконечный поиск чего-то светлого, способного вернуть хотя бы на миг иллюзию того самого первого из миров.
Жизнь, разобранная на секунды, предстала перед ним законченным произведением искусства. Глупые ошибки, поступки, которые ещё недавно не вызывали ничего, громе жгучего стыда - всё вдруг сложилось в законченную картину. Даже пустое убивание времени оказалось необходимым шагом к совершенству. Он оправдывался перед невидимым собеседником и чувствовал себя, как никогда, убедительным. Разгорячившись, он принялся объяснять поступки, которые ему ещё только предстояло совершить. Его влекло все дальше и дальше, пока он не увяз в непроглядной пустоте. Теперь вся жизнь лежала перед ним, как на ладони. Он чувствовал холодок ужаса от созерцания границ своего существования: вот оно, начало, а вот - конец. Он замер в ожидании вердикта строгого судьи, который так терпеливо внимал ему. И в этот миг его распростертое на постели тело оказалось в самом центре Вселенной, а все бесчисленные миры и все живые существа, беззащитные в сковавшем их сне, медленно вращались вокруг него, повиновались ему, как цветные погремушки, которые он когда-то трогал, лежа в своей детской колясочке. И он вдруг поверил, что всё это немыслимое множество вещей было однажды создано только ради него. Ради него одного. И что единственной ценностью этой Вселенной является он сам.
Но невидимый собеседник медлил. От затянувшейся паузы горячечный азарт понемногу угасал. Невесть откуда взялись неясные ещё мрачные предположения. Он собирался закричать: "Чего тебе от меня нужно?!! Что я сделал не так?!! Ну, хоть намекни!", но горло сковал болезненный спазм. Время бесстрастно утекало. Молчаливая пустота понемногу наполнялась надоедливыми дневными спутниками - болью, непониманием, слабостью. Он так и не дождался ответа, трусливо улизнул в свой обычный, лишенный каких-либо образов сон. В стандартное ночное забытье. Проснувшись, обнаружил неизвестно откуда взявшийся листок - в пяти шагах от кровати, посреди убранного с вечера письменного стола. Кто это написал? Его рукой, с помощью его ручки, на бумаге для записей, блок которой стоял прямо здесь же, на краю, среди письменных приборов.
Теперь его занимало, что означала эта фраза. С чем он должен был поздравить своих родителей? Какой-то абсурд, в котором угадывается скрытая угроза. Дни рождения отпадают, профессиональные-общенародные праздники - тоже. На работе он первым делом полез в ящик стола и достал прошлогодний ежедневник. Нашёл сегодняшнее число и замер над страницей, испещренной мелкими аккуратными надписями, поверх которых шло размашистое "Тупица! Хотя бы в следующем году не забудь поздравить родителей с годовщиной свадьбы!!!"
Когда он был ребенком, этот день ничем особенным не выделялся. Возможно, родители тайком его и праздновали, но только никто об этом не догадывался. Они жили работой, поэтому самыми значимыми в семье оставались день строителя и день химика - каждый из них сулил мальчишке море впечатлений: загородная турбаза, байки шашлычника дяди Фимы, который всегда оставит тебе добавки, рейды под столом между ногами взрослых, толкотня среди танцующих, пьяных и потому каких-то незнакомых. Отец рассказывает совсем не детские анекдоты и театрально тискает тётю Иру, мать так же театрально грозит ему кулаком, а потом самозабвенно поёт про пиджак наброшенный. И всё это в такое время, в которое тебе давно уже положено спать.
Но вдруг изменилось, изменилось совсем недавно, когда родители почти одновременно вышли на пенсию.
Он вспомнил шестидесятилетие отца. Вспомнил его глаза, которые как-будто жили отдельно от всего остального. Отец был оживлен, подвижен, возбужден больше обычного, но вот только взгляд - как у больной таксы. В нём таилось какое-то с трудом сдерживаемое отчаянье. Однажды оно выплеснулось наружу, когда отец отвернулся и решил, что на него никто не смотрит. Сомнений не оставалось - этот человек безумно испуган. И почему-то ясно, что причиной страха является вдруг ставшая такой очевидной старость.
В этот момент он почувствовал между собой и отцом нечто, никогда не испытываемое раньше, какое-то полное единение, физически ощущаемое родство. Захотелось броситься в объятия этого сильного мужчины, ставшего вдруг стариком, обхватить его руками и попытаться удержать так, пока хватит сил, но только не отдавать его безжалостному времени.
В их семье никогда не были приняты сантименты, родители хронически не успевали, как это называется, заниматься сыном. Но он радовался и тому малому, что успевал от них получить. Был благодарен за одни только гены, за то, что в его жилах течет их кровь. Он гордился своими родителями, гордился даже их вечной занятостью, рассказывал своим друзьям, как много у отца подчиненных, а у матери изобретений.
А еще были выходные, когда они всей семьей убегали из дома. Всегда находился повод для дальнего похода, но он-то знал, что родители боятся квартиры, боятся потолков и близких стен. Дома они становились вялыми, раздражительными, и только вырвавшись наружу, могли громко смеяться, прижимать к себе сына и болтать с ним обо всём на свете. Он захлебывался этим энтузиазмом выходных дней. С восторгом предвкушал, но всякий раз страдал, попав в водоворот еженедельного праздника. В такие дни ему становилось стыдно за себя, за свой маленький рост и слабые мышцы, за быструю усталость и непроизвольные капризы. Он рано вбил себе в голову, что хуже своих родителей, что у него меньше способностей, что ему никогда не достичь их уровня. Теперь, после того, как они вышли на пенсию, всё круто изменилось.
Сейчас они жили в пригороде, в небольшом доме, на который обменяли свою прежнюю городскую квартиру. Им всегда хотелось быть ближе к земле, к деревьям. Они даже справились с ненавистными стенами - огромные окна были постоянно нараспашку, в них лезли ветки яблонь и побеги дикого винограда. Какое-то время, перестав ходить на работу, родители хандрили, но довольно скоро нашли в новой жизни применение своим силам. Благо, дом и участок требовали постоянного внимания. Именно в это время они начали открыто отмечать годовщину свадьбы. И вот уже пять лет подряд он забывал их поздравить. Он ни разу не слышал упреков, но горечь в их словах, когда они сообщали по телефону, что, вот, мол, вчера посидели, отметили, нестерпимо жгла ему сердце. Тогда он давал себе зарок, записывал большими буквами во все календари, но на следующий год забывал об этом снова.
Сейчас, после столь необычного напоминания, он просто не имел права ограничиться дежурным звонком. С трудом дождался конца рабочего дня. По дороге заскочил за бутылкой вина и букетом цветов. Расплачиваясь за покупки, заметил, как дрожат руки. И вдруг понял, что растерян, что не знает, каких слов от него сегодня ждут. Он ведь никогда не задумывался, насколько это важно, что его родители когда-то давным-давно решили жить вместе, не задумывался, насколько они любили друг друга и любят ли до сих пор. На его глазах рушились привычные стереотипы, и теперь он будто впервые увидел двух пожилых людей, которые нуждались в нём, в его подержке и участии. Увидел не просто символы "отец" и "мать", которые были рядом всю его жизнь, а живых людей. И это уже совсем не то, что деньги, оставленные на тумбочке, или традиционное "как здоровье?", оброненное в трубку. Сегодня всё было по-другому, сегодня он ощутил на себе огромную ответственность. Как будто остался единственным посредником между родителями и целым миром.
Они удивились и обрадовались. Свою радость пытались прятать в суету. Он же весь вечер был оживлен и остроумен, рассказывал, как высоко его ценят на работе, обещал им ораву внуков и сам в это искренне верил. Давно ему не удавалось видеть своих родителей такими счастливыми. Он был горд за себя, за то, как удалось организовать этот праздник, но перед тем, как отправиться спать, сидя рядом с матерью на диване у телевизора, вдруг неожиданно для самого себя уткнулся ей в плечо и зарыдал. Слезы, накопившиеся за долгие годы, были безудержны. Отец, выпивший немного лишнего, уже давно спал. Мать ничего не спрашивала, а просто молча гладила его по волосам. От этого порядком забытого, но невыносимо знакомого поглаживания, от запаха родного тела его горло чуть не разорвалось в клочья - изнутри распирал, прорывался отчаянный крик. Но он сумел сдержаться, прошептал матери "Прости, накатило", поцеловал её в щеку и отправился спать...
Через две недели, утром, по дороге на стоянку он остановился купить газету и обнаружил в кошельке новую записку от самого себя. "Выступить на Правлении против Котенкова" - снова собственный знакомый почерк, снова все та же бумага для записей. Теперь он не мог связать с этим клочком бумаги никаких таинственных снов. Хотя, может, он просто забыл, как уже случалось сотни раз со другими снами. Но точно так же, как в прошлый раз, в его памяти напрочь отсутствовало подтверждение, что записка сделана именно им. Он испытал холодок страха, ведь столь радикальная забывчивость превращается для него в систему. Может, какой-то шутник издевается над ним? Но почему он выбирает в качестве темы для записок такие личные темы, касающиеся его одного? Какая-то чертовщина!
Котенков был его начальником, он сам - его заместителем, которого Котенкову навязали помимо воли. Они никогда не выказывали друг другу ни симпатии, ни вражды. По сути, их отношения "начальник - подчиненный" были довольно условными: сотрудников подразделения они сразу поделили между собой, и каждая группа занималась своими проектами. Почему же теперь он должен выступить против начальника? Но чем больше он думал, тем больше находил поводов это сделать. Вертя записку в руках и напрочь забыв о покупке газет, он вдруг открывал для себя неведомую до сих пор ненависть. Чередой, одна за другой выплывали из памяти ситуации, в которых Котенков поступал непорядочно или откровенно глупо. Раньше даже не хотелось задумываться об этом. Возможно, он считал Котенкова недостойным своего пристального внимания, но, скорее всего, просто боялся что-то менять. Его устраивал статус-кво, а затеянная драка могла вылиться в поражение или еще хуже - в выигрыш, который сулил только бОльшую ответственность, практически, за те же деньги. Но этим утром всё выглядело как-то по-другому. Он вдруг почувствовал, что именно Котенков мешает достижению какой-то значимой, но еще не очень осознанной цели, что подчинение, даже весьма условное, этому недостойному человеку невыносимо, и, наконец, что злость внутри него созрела и требует своего применения.
И он выступил. Был, как никогда, красноречив и убедителен. Котенков не смог ничего возразить - некомпетентность этого человека стала всем очевидна. А на следующий день бывший заместитель занял место начальника. Перебравшись в новый кабинет, он внезапно обнаружил новое и в себе самом. Как будто только что очнулся от тягостной дремоты. Голову распирало от идей, которые не терпелось тут же реализовать. Работа, казавшаяся вчера такой рутинной, превратилась вдруг в азартное приключение. Целый день его поздравляли с назначением, заходили и жали руку те, кто раньше даже не замечал его существования. К вечеру он окончательно поверил, что теперь живет в каком-то ином мире. Статус, который еще недавно казался ему пустым звуком, приобрел материальное выражение, расправил его плечи и разогнал неуверенность из мыслей. Перед тем, как заснуть, он долго вглядывался в себя, будто в какого-то незнакомого человека, которого еще только предстояло узнать.
Записки с тех пор появлялись в разных местах и по разному поводу. Он давно перестал удивляться, обнаружив знакомый клочок бумаги в кармане или прилепленный скотчем на дверце холодильника. Его подмывало кому-то об этом рассказать, но он боялся возможного отчуждения или жалости со стороны слушателя. Для себя он решил, что своим происхождением записки обязаны какой-то особой форме лунатизма, присущей только ему одному. По-видимому, во сне к нему приходит какая-нибудь здравая идея, после чего ноги несут его, спящего, к письменному столу, а руки выводят необходимую заметку. Или это неведомый ночной собеседник продолжает присылать подсказки? Как бы то ни было, он привык ценить откровения этих записок. И скоро бросил попытки разобраться, почему на бумаге возникало то или иное напоминание, так похожее на приказ. Достаточно того, что это всегда оказывалось лучшим решением.
Вот только сегодня он не мог с этим согласиться. В который раз перечитал новую записку, найденную утром на подушке, и не находил внятных объяснений тому, что предписывалось сделать.
Рита собрала вещи вчера днем, когда он был на работе. В общей сложности им не удалось прожить вместе и двух недель. Познакомились они на деловом ужине, тем же вечером оказались в одной постели. Стали встречаться каждый день, но времени у обоих хватало только на секс. Традиционных ухаживаний не было и в помине - оба были чрезвычайно заняты. После секса готовили ужин из того, что находили в холодильнике, потом либо смотрели, обнявшись, телевизор, либо болтали о чем-то незначительном. Рита перебралась к нему, чтобы избежать неудобств позднего возвращения домой или мятой юбки по утрам. Он начал, было, привыкать к совместной жизни, но позавчера вечером все покатилось в тартарары. Он устал больше обычного на работе и поэтому, видимо, довольно резко ответил ей на пустяковую просьбу. Она не осталась в долгу. Спал той ночью он на диване в гостиной. Подмывало прийти и попросить прощения, но какая-то глупая гордыня не пускала. Он даже подобрался к двери спальной, но услышал с той стороны сдавленные рыдания. Это его смутило - он и представить себе не мог, что Рита так серьезно отнесется к ссоре. Теперь, видя, как всё далеко зашло, просто испугался, дал событиям развиваться, как им вздумается. Рита, в результате, ушла, не встретив с его стороны ни малейшего сопротивления.
Он не находил в этом разрыве ничего особенного. Ведь просто всё вернулось в исходную точку. Как-то даже не с чего переживать. Вернувшись после работы в слегка растерзанную квартиру, сам себе приготовил ужин и дольше обычного простоял под душем. Пустота на ванных полках отозвалась горьким комком в его горле, но он прогнал тревогу холодным обливанием. Засыпал, довольный собой и тем, как перенес расставанье. А сегодня вдруг эта записка! Очередной раз перечитав, он разорвал ее на куски, но надпись огненными буквами горела перед глазами. Горела, не переставая, пока он завтракал и брился. Одевшись в костюм, он замер посреди гостиной в нерешительности.
И вдруг понял, что не смеет ослушаться. Ведь записки никогда не ошибаются, а, значит, это - единственно правильный выход в сложившейся ситуации. Теперь всё понятно: отпустив Риту, он совершил чудовищную ошибку. Но неужели до такой степени чудовищную? Неужели ничего нельзя исправить?..
В который раз переложив ответственность за решение на клочок бумаги, он уже со спокойной душей взялся за приготовления, ведь там было написано: "Не забыть повеситься".