Аннотация: Это грустный рассказ о человеке и собаке: о добром человеке и несчастной собаке. Добрый человек пожалел пса, но, к сожалению, этот добрый человек ещё и слабый.
С Тишкой Геннадий познакомился в первый же вечер по приезде в Хийсиярви.
Побродив по огромной, как вокзал, заброшенной квартире, где его поместили, он почувствовал, что ему не по себе. Включил телевизор, но и он не помог, и Геннадий решил выйти в местный магазин, закупиться и заодно подправить своё душевное состояние.
В Хийсиярви было два магазина: один назывался "Зевс", другой - "Банзай". "Зевс" представлял собой потрёпанный вагончик, куда с трудом могли одновременно втиснуться 5-6 человек. "Банзай" - дощатый павильон значительно больших размеров. Находились они примерно в 15 метрах друг от друга.
Больше никаких других торговых точек в деревне не было.
Геннадий спустился по скользкой тропинке, петлявшей между огромными замшелыми валунами, и остановился в нерешительности.
Всё пространство между магазинами, - главную площадь деревни - оккупировала огромная стая собак. Это были, в основном, разношерстные и разнокалиберные дворняги, хотя попадались и лайки, и какие-то странные метисы. Один пёс держался в стороне: он был светло-рыжий, поджарый, величиной с хорошего волка.
Все прочие - кто сидел, выкусывая блох, кто бегал, кто лаял или даже дрался. Пройти что в один, что в другой магазин можно было только через эту стаю.
К счастью, из калитки последнего дома, выходившего окнами прямо на "Собачью площадь", вышел небольшого росточка пожилой местный житель, и Геннадий приободрился. Старик почему-то - в октябре - был в огромной, как колесо, шапке-ушанке рыжего цвета и очень походил на гриб-волнушку.
Геннадий поспешил к нему, поздоровался. Дед явно обрадовался новому лицу. В деревнях люди, в основном, приветливые.
Геннадий, не отставая от деда, пересекал площадь прямо посредине стаи. Некоторые псы давали дорогу, другие не обращали на людей внимания, и их приходилось обходить. Многие были Геннадию заметно выше колена.
- И это всё бродяги? - спросил он.
Дед заулыбался.
- Дак, как тебе сказать. Бродят они, да. А хозяева, считай, есть у всех. У нас тут так ведётся, что собаки сами по себе, а люди сами по себе.
- Вот так хозяева!
- Ну, хозяева: а ты думаешь как? Кто в городе работает всю неделю, приезжает вечером в субботу, в воскресенье уезжает. Кормят собаку, считай, раз в неделю. Ну, соседи, может, что подкинут. У кого и вовсе хозяева навсегда в город чухнули.
- Чухнули?
- Ну, - сбежали. Работы тут нет, делать нечего. Есть и такие, что хозяева померли. Есть живые, но кормят собаку, считай, раз в сутки или в двое, а какие и реже - да и кормят недоедками, потому что больше, считай, им нечем кормить...
- Ну-ну! - только и мог сказать Геннадий.
Когда они поднялись на крыльцо "Зевса", высокое, с узкими ступеньками, на душе у него полегчало. Хотя собак он любил с детства, но и побаивался, особенно, бродячих, больших и когда их много.
В магазине он время от времени посматривал через мутное стекло наружу. Многие псы разбежались. Некоторые, с десяток, ещё бродили кругом, что-то там вынюхивали. Женщины, сходя с крыльца, держали в руках длинные палки ("противособачные", как объяснил дед).
Собаки были пыльные, неухоженные, явно голодные, но по-карельски добродушные. Здесь, внутри магазина, Геннадий их не боялся, и ему стало их жалко. Денег у него было достаточно. Он купил несколько куриных суповых наборов: точно таких же, какие продаются в городе, но стоили они тут в полтора раза дороже.
Вышел.
Кормить собак он предпочёл сначала с крыльца, бросая им куски курятины. Но вышло плохо: сразу десять кусков не бросишь - у человека же не десять рук - и все обделенные едой псы набрасывались на счастливчика, чуть не разрывая его на куски.
Первый пёс, которому предназначалось угощение, кудлатый, серый, с кривыми лапами, сильно пострадал от своих собратьев, но до мяса так и не добрался.
Геннадий стал осторожнее и кидал теперь одновременно два куска в разные стороны (и левой, и правой рукой: наборы он положил перед собой прямо на крыльцо).
Потом он осмелел и спустился вниз. Это тоже было не совсем верное решение, потому что все, кто ещё не получил подачку, кинулись к нему. Кто-то встал на задние лапы и упёрся передними Геннадию в грудь и в спину. Один, похожий на волка, оглушительно и требовательно лаял ему прямо в лицо. Другой стал кусать ему ботинки.
Еле-еле Геннадий их всех удовлетворил и избавился от них, раскидав куски мяса по голодным пастям. Даже взмок от усилий. Ещё оставался на крыльце один пакет набора, килограмма на полтора. Но вроде все уже были накормлены.
Геннадий стал чиститься, проверил, целы ли ботинки. Следы от зубов были видны, но всё же обувь у него из хорошей кожи: вроде, пронесло.
Он уже хотел нести ненужный набор домой, но тут увидел, что из-за угла "Банзая" робко выглядывает ещё одна мордочка. Остальные псы все уже или разбежались, или сидели по углам площади и аппетитно хрустели зубами по куриным костям.
Геннадий посвистал. Очень робко пёсик вылез из-за дома и чуть не на брюхе пополз к нему. Геннадий пошёл ему навстречу, но тот опять спрятался.
Тут с крыльца спустился дед-сосед.
- А что этот такой пугливый? - спросил его Геннадий, показывая на выглядывающий из-за угла чёрный носик.
- А кто ж это такое? - поразился дед. - Тут нашим пустолайкам хоть плесневелую корку шмякни, они тебе пальцы откусят вместе с рукой, а это...
Тут пёсик опять наполовину вылез из укрытия, и дед махнул на него рукой:
- А-а! Дак это Тишка!.. Это бояка штучный.
- И что, его кормят хозяева?
- Бросили его, считай, ещё год назад. В городе его хозяева, сюда глаз не кажут.
- Как же он живёт?
- А бес его знает. Наши кабыздохи его гоняют, считай, как кота. Надкусанный, чуть не сгрызли его насквозь. А вот живёт.
Дед весело улыбнулся. Он, видимо, считал свой рассказ интересным и смешным.
Но Геннадию смешно не было. Ему стало мучительно жаль несчастного пёсика.
Дед ушёл. Геннадий присел на корточки. Положил кусок курицы поближе к собаке. Пёсик вылез, опять спрятался, опять вылез. Так повторялось несколько раз, но всё же он съел кусок, а потом и второй, и третий: эти уже Геннадий положил поближе.
На третий раз он разглядел Тишку. Небольшой, мохнатенький, с недлинной шерстью сразу трёх цветов: белого, песочного и почти чёрного или тёмно-серого. На морде белая полоса, кончик хвоста и лапки тоже белые, а вокруг глаз тёмная маска, вроде домино, уши тоже чёрные. Одно ухо висело, как тряпка, другое стояло, но кончик был опущен. В глазах - боль и страх.
Пёсик был грязный, пыльный, худой, шерсть тусклая. На штанах, хвосте и даже на загривке - репьи.
Геннадий протянул было руку, чтобы их вытащить, но Тишка в руки не дался, хотя и смотрел на человека с наивным доверием и надеждой.
Наконец, Геннадию это надоело, руки он измазал курятиной. Он встал, распрямил спину. Посмотрел ещё раз на собачку.
Что ж. Собаку он накормил на убой. Что ещё он может сделать?
Геннадий повернулся и побрёл по тропинке к себе, спать.
Ночью Геннадий проснулся.
Геннадий Слабунов работал геодезистом в частной фирме. В Хийсиярви ему предстояло найти воду, пригодную для питья.
"Хийси ярви" - буквально "злое болото" ("гнилое болото" - по-русски). Деревня стоит в низком месте, окружённом лесами и гранитными скалами. Когда-то, тысячи лет назад, здесь было озеро (по-карельски - "ламба"). Потом оно заросло и стало болотом. А потом и болото покрылось слоем почвы, но очень тонким. В некоторых местах в деревне воду находили в метре под землёй. Копает хозяин ямку на своём огороде, чтобы посадить яблоньку, - а получается новый колодец.
Вода эта для людей не годится: она с отвратительным запахом, вроде запаха тухлых яиц, и рыжая, как лисья шкура. Если с вечера набрать этой воды в ведро, к утру на дне будет ржавый осадок в сантиметр толщиной.
И всё-таки люди пьют эту воду: другой тут нет.
В конце концов, правительство Карелии выделило субсидию на поиск пригодной воды и устройство колодцев в сельском поселении. Так Геннадий узнал, что на свете существует деревня Хийсиярви, где есть школа (42 ученика), фельдшерский пункт, почта, администрация и два магазина. И около 500 жителей, в основном, стариков. И так - познакомился с Тишкой.
Заснуть Геннадий уже не смог. Проворочавшись с час на твёрдом, как карельский гранит, тюфяке, он сдался, зажёг свет, кое-как промыл глаза (вода оказалась ещё и маслянистой на ощупь) и пошёл осматривать дом.
Комнат - то ли пять, то ли шесть: сними перегородки - и играй в футбол. Та, где стоял телевизор, с ковром на полу, с диваном, зеркалом - гостиная. Другие - типично деревенские спальни: с латунными высокими и широкими кроватями и любительскими фото, наклеенными прямо на стены.
Кроме комнат, в доме была столовая и примыкающая к ней маленькая кухонька, где готовили. Здесь Геннадий обнаружил многочисленных жильцов - мышей. Запах тут стоял такой, что невозможно было дышать. Он не без труда открыл фрамугу, чтобы выдуть мышиный дух.
Потом решил подышать воздухом. Вышел на широкое крыльцо.
Где-то далеко-далеко над лесом уже брезжил еле видимой светлой полоской рассвет, но деревня ещё спала.
Прямо перед собой Геннадий видел единственную в Хийсиярви освещённую улицу с двумя фонарями (они висели не на столбах, а на стволах живых сосен, голых со стороны дороги, - видимо, со срезанными ветвями). Именно на этой улице находились Собачья площадь и оба магазина. Остальное пространство тонуло в кромешном мраке.
Было тихо, как под водой. Геннадий стоял в каком-то трансе, заворожённый этими первобытными мраком и тишиной.
И вдруг словно что-то толкнуло его в сердце. Сам не зная почему, он посмотрел вниз: там на ступеньке сидел вчерашний пёсик, Тишка. Его было видно благодаря свету из окна: Геннадий забыл выключить свет в гостиной. Собачка испуганно, но и с какой-то странной надеждой смотрела на человека.
Геннадий очень удивился, даже взволновался, увидев собаку у своего порога. "Как это он нашёл дорогу?" - подумал он, почему-то с раздражением.
Но всё-таки, зайдя в дом, подумал-подумал - и вынес псу недоеденную с вечера селёдочную головку и кусок хлеба. Тишка всё проглотил, не разжёвывая, буквально за секунду.
Геннадий хотел уйти, но пёсик вдруг бросился прямо ему под ноги и рядом с ним припал к полу, весь дрожа и глядя на человека робким плачущим взглядом. Никогда раньше Геннадий не видел таких глаз - и у человека, не то что у собаки.
Ему не хватило духу уйти. Как будто какая-то сила, внешняя по отношению к нему, согнула ему колени. Он присел над собачкой, протянул руку. Тишка весь дрожал. Наверное, давно уже к нему не прикасалась человеческая рука.
Геннадий тронул спину собаки, потом стал гладить голову, уши. Тишка замер: перестал дрожать и даже дышать. И Геннадий опять почувствовал какое-то волнение, ещё более сильное и совсем другое, чем несколько секунд назад. Он гладил и гладил собаку, и ему самому это почему-то доставляло огромную радость.
Вдруг Тишка довольно громко тявкнул и закрутился волчком на месте, а потом прижался к ногам своего нового Хозяина. Геннадий засмеялся, почесал собаке брюхо, вытащил-таки пару репьёв из шкуры. Потом вернулся в дом, нашёл ножницы и срезал остальные прямо с шерстью. Ещё раз зашёл в дом, вынес Тишке половичок из кухни, с мышиным запахом, бросил на крыльцо - и пошёл досыпать.
Поиски воды затягивались.
Тишка теперь жил у Геннадия на крыльце, иногда допускался и в дом. Почему-то он очень туда просился, скулил, царапался в дверь. Геннадий иногда не выдерживал, пускал. Сначала в сени. Потом и в столовую.
Ему и приятно, и неприятно было, что пёсик прижился у него.
Если Хозяин был дома, Тишка никогда не спал, не подходил к человеку, а лежал в углу у печи и неотрывно смотрел на Геннадия. Он словно боялся, что Хозяин исчезнет, если хоть на секунду отвести от него глаза.
Почему-то Геннадию иногда становилось неловко от этого взгляда.
Обычно он весь день был занят, домой приходил уже затемно, и Тишка неизменно встречал его у дома. На крыльце уже лежала большая миска. Геннадий устроил что-то вроде будки, прибив к двум скамейкам лист фанеры. Спал Тишка всё на том же мышином коврике, а в доме - прямо на голом полу.
Тишка вряд ли мёрз на крыльце. В дом он просился не поэтому. Для него это был символический акт, подтверждавший, что Хозяин признаёт его своей собакой.
Геннадий кормил Тишку утром и вечером. Воды он ему не ставил: у крыльца валялась огромная кастрюля, куда стекала вода из водосточной трубы.
Тишка ел всё. Как-то Геннадий уронил на пол кусок хозяйственного мыла. Тишка и от него откусил порядочный кусок.
Он обожал хлеб, в том числе, черствый и даже заплесневелый. В Хийсиярви хлеб в домах плесневеет за сутки. У Геннадия постоянно валялись целые буханки испорченного хлеба: Тишка пожирал его с жадностью, заглатывая огромными кусками.
Скоро шерсть у него на спине залоснилась. Как-то Геннадий, набрав воды после дождя, помыл Тишку во дворе. Тишка оказался симпатичным псом. Окрас у него был забавный: будто о собачью шкуру художник вытирал кисти с белой, горчичной и тёмно-серой красками. Везде пятна, полосы - очень весёлая палитра.
Поведение Тишки тоже изменилось. Если Геннадий куда-то шёл, Тишка сопровождал его. Он бежал впереди, всё время оглядываясь, победно подняв хвост - и через каждые несколько метров заливисто лаял.
Этим он, несомненно, хотел сказать: "Вот идёт мой Хозяин! А ну, посторонись!"
Такой эскорт Геннадию был не очень по душе, но прогнать собаку он не решался.
И так почти целый месяц продолжалось Тишкино счастье.
Мы любим собак, потому что они дают нам возможность стать Людьми. Человеку нравится ощущать себя Человеком: добрым и сильным. Нравится заботиться о ком-то, любить кого-то.
Геннадий привык к Тишке, привязался к нему.
Но работа его в Хийсиярви подошла к концу. Воду он нашёл - в самом неожиданном месте: прямо под окнами школы. Прорыли колодец - метров 25 в глубину - и там нашли воду, да какую: минеральную гидрокарбонатную, вроде "Карельской жемчужины", которую продают по 50 руб в полуторалитровых пластиковых бутылках.
Пора было уезжать, но Геннадий почему-то медлил с отъездом.
Стояла уже середина ноября.
Как-то Геннадий проснулся утром: комната была наполнена странным голубоватым светом. Протирая глаза, он подошёл к окну: оказывается, ночью выпал первый снег. Он был голубоватый, как только что выстиранное и подсиненное бельё.
Снег ещё сыпал, туманной завесью скрывая дома, небо, деревья. Небо и земля стали одинаковыми, и уже невозможно было понять, где кончается земля и начинается небо.
Это было печально, величественно и красиво, но Геннадий ничего не замечал. В душе его стоял такой же белый туман, как за окном. Он никак не мог решить, что делать с Тишкой.
Просто уехать, бросив собаку, он не мог. Это значило бы изгадить всё то хорошее, что он для Тишки сделал. Взять в город - тоже не мог. Жена Геннадия была полновластной главой их семьи, и она не любила собак: она любила кошек. У них в квартире жили два кота, толстые, как брёвна. Тишке такое соседство (жена-крокодил и два кота) не подходило.
Весь день Геннадий слонялся по квартире как одурелый, почти не ел и даже не вышел погулять, только выпустил Тишку, ночевавшего в доме.
Всё-таки к вечеру он придумал план, которым остался доволен.
В соседнем домишке жила маленькая девочка, Настя. Геннадий иногда видел её играющей во дворе: одну или с подругой. Это была тихая, худенькая и совсем крошечная девочка, плохо одетая. Геннадий сначала думал, что ей лет семь, но оказалось - десять. У Насти была мама, а больше никого не было. Мама-инвалид получала грошовую пенсию плюс огород - вот и весь семейный доход.
Геннадий решил заплатить маме, чтобы Настя кормила Тишку. А потом ежемесячно присылать деньги Тишке на прокорм и на оплату Настиных услуг.
На следующий день, когда Настя пришла из школы, он постучал у дверей её дома. Открыла сама Настя. Она не очень удивилась: наверное, решила, что соседу что-нибудь нужно.
- Заходите, - степенно пригласила она.
Геннадий зашёл в комнату. Настина мама лежала одетая на кровати: под головой у неё были три подушки. Она редко вставала. Всем в доме и на огороде ведала Настя.
Геннадий изложил свою просьбу - вернее, своё коммерческое предложение. Говорил он почему-то сбивчиво и смущённо: его поразила бедность обстановки. Кроме высокой латунной кровати с двумя или тремя матрасами, стола и двух стульев в комнате почти ничего больше не было. Одежда висела на стене, на гвоздиках. Никакого половичка на полу, ни занавески на окне. Но чисто, и обе хозяйки: старая и малая - совсем не выглядели жалкими и несчастными.
Мать, повернув голову, с кровати с удивлением смотрела на городского гостя.
Они ни разу не перебили Геннадия, пока он, спотыкаясь на каждом слове, как косноязычный мальчишка, ни довёл дело до конца, назвав сумму, которую готов платить Насте за труд: три тысячи рублей в месяц.
И Настя, и мать посмотрели на гостя строго: с совершенно одинаковым выражением. Они были очень похожи: немного по-деревенски костлявые, худые, курносые - но в Насте была и какая-то детская неловкая прелесть. Очень серьёзная девочка, тоненькая и маленькая, но вот этой серьёзностью, даже строгостью, почему-то очень симпатичная. Веснушки у Насти были не только на лице, на подбородке, но даже на руках, глаза бледно-голубые, а волосы - как у Есенина - пшеничного цвета.
Мать и дочь переглянулись, но ответила, к удивлению Геннадия, сама Настя.
- Тишку я знаю. Конечно, буду кормить. А денег не нужно. Вы только оставьте, чем кормить.
Геннадий растерялся. Он раньше никогда не видел таких маленьких девочек, похожих на строгих старушек, и не знал, как с ними обращаться.
Он было заспорил, но Настя оказалась как кремень: не хотела брать деньги и не хотела - только на еду для Тишки.
- И много не присылайте: чего ему нужно-то.
- А ты сможешь получать деньги на почте?
- Я мамину пенсию-то получаю: а как вы думаете? - возмутилась Настя.
Геннадий рядом с этим десятилетним ребёнком чувствовал себя сопляком.
В общем, договорились, хоть ему и было неудобно, что она не хочет брать деньги за работу.
Вечером Геннадий купил в магазине пять упаковок сухого корма "Чаппи", куриных наборов, несколько буханок хлеба. Насте он оставил ключ.
- Не волнуйтесь, - сказала Настя, когда он передал ей ключ на своём крыльце, после чего засунула его под тот самый мышиный коврик, на котором спал Тишка. - Не волнуйтесь: буду кормить - каждый день, после школы.
И вдруг, стесняясь, спросила:
- А у вас есть какие-нибудь книжки?
До сих пор Настя разговаривала очень решительно, но тут вдруг оказалось, что она действительно не более чем маленький ребёнок.
- Ты о каких книгах спрашиваешь?
- Не знаю. Любых. У меня только одна книга: "Каштанка". Вы читали?
- Конечно.
- Мне мама подарила, когда я только в школу пошла.
Когда в школу пошла? Ей 10 лет! О, Господи!
- Мне денег не нужно, - сказала Настя, опустив глаза в землю, - и мама всё равно не разрешит у вас взять. А вы купите мне книгу, одну. Пожалуйста. Я люблю книги.
- У вас тут разве продают книги?
- Конечно: в "Банзае". Вы не видели?
Геннадий не ходил в "Банзай": там всегда очередь - он закупался в "Зевсе".
- Хорошо, идём в "Банзай".
- Сейчас?
- Сейчас. Я через час уезжаю.
В "Банзае" действительно продавали, в том числе, детские книги. Они находились в самом конце магазина, в углу. Всего несколько книг: десять или пятнадцать.
Настя выбрала себе "Рони - дочь разбойника" Астрид Линдгрен. Это было роскошное издание альбомного формата, внутри - больше иллюстраций, чем текста, - почти за тысячу рублей.
- Ничего, что дорогая? - застенчиво спросила Настя.
- Конечно, ничего.
Настя прижала книгу к груди. Нижний край книги закрывал её пояс, а верхний - подбородок.
- Это моя вторая книга! - торжественно заявила Настя и тихо улыбнулась.
Раньше Геннадий не видел, чтобы она улыбалась.
Ему не хотелось прощаться с Настей. Он взял её за руку и довёл до дверей её дома.
- Может, всё-таки возьмёшь деньги?
Девочка помотала головой.
- Я теперь эту книгу буду читать целый год! - сказала она очень довольная. - Она очень интересная!
- Откуда ты знаешь?
- По картинкам.
Она вдруг задумалась.
- А воду Тишке куда ставить?
- Это не нужно. Там кастрюля под водосточной трубой, есть вода. А зимой он будет снег есть.
- Хорошо, - сказала Настя серьёзно и покивала несколько раз головой. - До свиданья!
- До свиданья, Настя. Ты хорошая девочка.
Настя улыбнулась ещё раз и зашла в дом.
Геннадий тащил к машине свой тяжеленный чемодан, а Тишка, как всегда, бежал за ним, подняв хвост трубой и лая на всю деревню. Собаке ведь не объяснишь, что он уезжает навсегда.
В последний момент, когда он уже закрывал дверь машины, прибежала, запыхавшись, Настя с огромной банкой мочёной клюквы в руках: как она только её донесла.
- Мама просила передать!
Геннадий взял банку, поставил на переднее сиденье рядом с собой.
Тишка сидел на снегу и смотрел на Хозяина.
"Может, всё-таки взять его?"
Геннадию ужасно захотелось выйти, сгрести пёсика в охапку, усадить в машину - и будь, что будет.
Но как будто какая-то сила заставила его закрыть дверь, завести мотор.
Он поехал - очень медленно. Тишка долго бежал за машиной, всё так же победно лая.
Потом Геннадий включил вторую и третью скорость, дорога повернула - и он перестал его видеть.
В городе Геннадий обнаружил, что пропал его знаменитый "британский" платок.
Года два назад жена подарила ему на день рожденья носовой платок размером с хорошую скатерть. Он был шёлковый, цветов британского флага, поэтому назывался "британским". Ни в какой карман он не влезал, Геннадий возил его с собой в поездки в чемодане и пользовался редко.
Он его где-то обронил в Хийсиярви, но где - не мог вспомнить.
Первый месяц по приезде на душе у него было муторно, скребло беспокойство за Тишку: как он там? С Настей связи у него не было: у Насти в доме нет телефона. У её мамы был мобильный, но Геннадий забыл спросить номер.
Иногда: раз в два-три месяца - он звонил в Хийсиярви: на почту, в школу или даже главе администрации. Все они утверждали, что Настя кормит Тишку и у него всё в порядке.
Как-то Геннадий забыл перевести деньги, но и тут ему сказала директор школы, что накопился изрядный остаток - и денег на Тишкино питание всё равно хватало.
Тишка, по её словам, жил по-прежнему на крыльце, спал на мышином коврике и процветал. Никто его не обижал.
Во второй половине зимы в Хийсиярви порой заходят и волки, и не только по ночам (все хозяева собак зимой пускают их на ночь в дома). Но участок при доме, где жил Тишка, окружён высоким, выше человеческого роста, прочным забором, в котором Геннадий выпилил рядом с калиткой лаз для собаки. Тишка туда пролезал легко, а вот волку или крупной собаке было не протиснуться. Так что Тишка мог чувствовать себя в относительной безопасности.
Почти всем людям нравится проявлять доброту. Но большинство из нас предпочитает быть добрыми по дешёвке: не прилагая особых усилий, ничем не жертвуя и не рискуя, не поступаясь собственным благополучием. Геннадий был именно из числа таких людей. Он был доволен тем, как устроил жизнь Тишки.
Он, впрочем, понимал, хоть у него никогда и не было своей собаки, что Тишке нужны не только еда, тепло, безопасность. Ему нужен был Хозяин.
Но Хийсиярви - далеко от Петрозаводска: более трёх с половиной часов на машине. Вырваться туда - нужен целый день. И это не удавалось. И не очень хотелось.
Он продолжал переводить деньги, но память о Тишке в его душе сгладилась, покрылась будто толстым слоем снега. Она где-то там ещё жила, в самом дальнем углу, заброшенная и забытая, но он уже не помнил об этом.
Тишку он знал только один месяц. Было это давно. Сказывалась и городская жизнь: колгота да суета. Геннадий зимой ходил на лыжах, летом увлекался рыбалкой. Он любил спорт: теннис, хоккей, лыжные гонки - делал ставки на "Фонбет", очень переживал, когда проигрывал.
А годы шли.
Как-то он снова забыл перевести деньги и вспомнил только через три или четыре месяца. Какое-то затмение нашло. Он послал Насте телеграмму с оплаченным ответом, но ответа не получил.
Геннадий попытался вспомнить, когда последний раз звонил в Хийсиярви, и тоже не смог: пожалуй, года два прошло, а то и больше. Он даже не смог найти номера телефонов.
Наконец, он дозвонился до школы, раскопав телефон в Интернет.
Ему ответили удивлённым голосом: "Дак она у нас давно не живёт. В город уехала - учиться".
Геннадий был совершенно ошарашен этим ответом. Он стал считать, сколько лет прошло: вышло, - шесть лет. Шесть лет! Боже мой! Как они пролетели?
- Где же Настя учится? - сам не зная зачем, спросил Геннадий.
- Дак, где же: у вас и учится, в Петрозаводске, в педагогическом, на учителя английского языка.
- И давно она уехала?
- Два года вроде.
- А Тишка?
- Ой, не скажу, не видала. Может, жив ещё.
Геннадий ужасно расстроился. Он так всё хорошо придумал, а Настя, оказывается, давно тут, в Петрозаводске - и ему даже не сообщила. Хотя как она могла сообщить? Она даже не знает, как его зовут, не знает ни фамилии, ни телефона, ни адреса.
Он хотел было поискать Настю в студенческих списках, но потом сообразил, что нет смысла: прошло слишком много времени. Настя, конечно, ездит иногда домой, к маме, если мама жива. Но как часто? Видит ли Тишку?
Выходит, его никто не кормит уже два года! О, Боже!
Вечером он хотел, никому ничего не говоря, сесть в машину и махнуть в Хийсиярви, но, опять же, в последний момент сообразил, что ночью собаку вряд ли найдёт. Что делать Тишке на своём крыльце, если его там давным-давно не кормят? А проездишь всю ночь по карельским дорогам - на следующий день ты уже не человек.
Ночью он не мог заснуть: пришлось принять феназепам. Весь следующий день его почему-то сверлила мысль: как она могла так быстро окончить школу, как она могла? Как же так? Ей же было 10 лет! Прошло всего-то шесть лет: ей сейчас шестнадцать. Почему она уже два года учится в Петрозаводске?
Лишь много лет спустя он случайно узнал, что Настя училась не в педуниверситете, а в колледже, куда поступают после 9-го класса. Программу же пятого и шестого класса она прошла за один год: Настя была в своей школе лучшей ученицей. Поэтому 9-й класс окончила в 14 лет.
Только почти через месяц Геннадий, наконец, вырвался из паутины всех своих дел - и ночью, сразу после Нового года, поехал в Хийсиярви.
Была уже глубокая зима, Геннадий, осторожный человек, на этот раз ехал так быстро, как не ездил никогда в жизни. До Хийсиярви он добрался в рекордные три часа.
Примерно за год до того, тоже зимой, во второй её половине, глубокой ночью Тишка пролез через лаз в заборе и проковылял к своему крыльцу. Там всё было по-прежнему, только мышиный коврик скомкан, измазан и смят, - поправить его и почистить было некому, и Тишка теперь спал на голых досках. Но на своё крыльцо он приходил каждую ночь.
Не потому, что негде было ночевать. В деревне полно заброшенных домов и сараев.
Но должно же у каждого из нас быть место, где его любят, понимают и ждут, самое родное, единственное на земле.
Для Тишки весь мир ограничивался его деревней: он не знал ничего другого.
И это крыльцо, этот дом были тем единственным местом, где он был счастлив, где его ласкали тёплые человеческие руки, где жил его добрый Хозяин.
Поэтому он всегда приходил сюда. Каждую ночь. И он ждал Хозяина. Он помнил, что Хозяин уезжал на машине и раньше, каждый день. И потом возвращался. И теперь он уехал. Значит, он опять вернётся. Нужно просто его дождаться.
Последние недели для Тишки сложились неудачно. По ночам по улицам деревни бродила волчья стая. Днём Тишка постоянно сталкивался с другими собаками, в большинстве, - много крупнее и злее него.
Из Хийсиярви мусор не вывозится уже 20 лет. Жители поступают просто: выкидывают пакеты с мусором прямо на улицу, через собственный забор. И вдоль всех улиц, где есть жилые дома, тянутся огромные растерзанные развалы этого мусора. Собаки ищут там пропитания.
Правда, редко и мало что там можно найти, да и конкуренция слишком велика. Тишка, маленький и по деревенским меркам уже старый: ему было уже восемь лет - в последнее время почти ничего не находил. Дважды на него нападали злые большие псы и укусили в шею и в плечо, он еле ускользнул от них.
Летом, на собачьей свадьбе, ему прокусили заднюю лапу. Она зажила, но перестала сгибаться, и, когда он сильно уставал, только мешала, волочась по земле.
Сейчас он очень-очень устал. Всё-таки сначала он, как всегда, обнюхал участок, поискал чего-нибудь съедобного, но ничего, конечно, там не было. В доме всё ещё жили мыши. Тишка когда-то пытался охотиться на них, но ни одной так и не поймал.
С трудом он забрался на крутое крыльцо с широкими ступеньками, обнюхал, наклонив голову к самой земле, свой коврик.
Если бы Геннадий сейчас увидел Тишку, вряд ли узнал бы. Шерсть у него свалялась и торчала отдельными клочьями, была ужасно грязная, так что различить окрас стало невозможно. Он сделался худым, как доска, все рёбра выпирали. На голове видны были шрамы от укусов.
Коврик от мороза стоял колом, Тишка никак не мог лечь, а спать на голых досках в такой мороз нельзя: инстинкт говорил ему об этом ясно. Он стал скрести коврик передней лапой и вдруг почуял какой-то давно забытый запах.
Он наклонил нос к самым доскам, засунул его под коврик. Это был запах его Хозяина! Значит, Хозяин здесь, он приехал!
Тишка толкнул коврик носом и увидел под ним какую-то тряпку, довольно большую. Это был тот самый "британский" носовой платок. Геннадий пять лет назад обронил его на крыльце, а Тишка, сдвигая коврик, нечаянно накрыл им платок.
Тишка поскрёб лапой тряпку с запахом Хозяина, но она примёрзла к полу. Тогда он схватил её зубами и оторвал, а потом отнёс в угол своей "будки". Там он возбуждённо, всхлипывая и взвизгивая, долго обнюхивал тряпочку. Несомненно, это был запах Хозяина.
Наконец, дрожа от холода, обессиленный, пёсик лёг на пол, забившись в самый угол будки, положив тряпочку себе прямо под нос. Хозяин тут. Он приехал. Утром он откроет дверь, и я снова увижу его!
И Тишка уснул, счастливый от этого запаха, чудом сохранившегося за долгие пять лет. И во сне он, наверное, видел Хозяина и был счастлив, как прежде.
Когда Геннадий приехал в Хийсиярви, стояла глубокая ночь. Ни одно окно не светилось в домах. Свой дом он легко нашёл, но ключа под ковриком, конечно, давно не было: в дом войти было невозможно.
Он включил фонарик и стал осматривать крыльцо. И вдруг внутри у него всё сжалось и похолодело, глаза заволокло пеленой. Сердце билось где-то у горла. "Что со мной?" - успел он подумать.
Но тут зрение вернулось к нему. Он ясно видел в ярком свете фонарика, что в углу Тишкиной будки что-то лежит. Это были какие-то грязные клочки, довольно большие.
"Что это?!" - подумал Геннадий с диким страхом.
Дрожа, он протянул руку. С трудом заставил себя потрогать. Это была смёрзшаяся шкура животного, видимо, собаки. Вернее, остатки шкуры: какие-то клочки. Остальное давно растащили вороны, а, может быть, и мыши, и другие собаки.
Геннадий достал из кармана ключи: он двигался, как во сне. На брелоке был ножичек. Он раскрыл его и отколупал кусочек примёрзшей к доскам крыльца шкуры.
Поднёс поближе, посветил. Часть клочка, несомненно, была когда-то белой, другая - тёмной. Это, конечно, была шкура Тишки: у него на спине и груди были белые пятна рядом с тёмными.
Геннадий лихорадочно стал отдирать от пола другие куски шкуры. Да, это он: всё, что от него осталось.
Несколько минут он сидел неподвижно над тем, что осталось от Друга. Тишка был хорошим, добрым и преданным псом. Зачем он его бросил? Что стоило взять его тогда в машину? Как можно было оставить его?
Ему не было так больно никогда в жизни. Трудно было дышать. Он хотел заплакать, но слёзы не приходили.
Зачем, зачем он это сделал? Чтобы теперь всю оставшуюся жизнь чувствовать себя подлецом?
Ведь он же прекрасно знал, что нельзя любить наполовину, что, если у тебя есть Друг, ты должен быть с ним до конца, что нельзя бросать друзей.
Зачем он обманул себя?
Потом он всё-таки заплакал, но слёзы замерзали на морозе. Он сел в машину и плакал там, повторяя: "Тишка! Тишечка! Тиша! Мой милый пёсик!"
Но деревня спала. Никто не слышал его. Никто не мог ему посочувствовать, а ему очень хотелось сочувствия.
И он знал, что эта боль останется с ним навсегда. Что он никогда никому не сможет рассказать об этом. И эта подлость, бессмысленная и глупая, не даст ему жить спокойно до самого конца его земного пути.
Только под утро он кое-как привёл себя в порядок, умылся снегом и с трудом завёл мотор.
Начиналась метель. Видимость была почти нулевой, он ехал очень медленно.
Вдруг справа от дороги, в снежных вихрях, он увидел неясные тени. Он остановил машину, дрожащими пальцами открыл дверь, тихо всхлипывая: "Тиша! Тишенька!" - потом вышел из машины, с какой-то безумной надеждой всматриваясь вдаль.
А вдруг ему только показалось? Вдруг это не шкура Тишки? Что, если Тишка жив?
Только что он был абсолютно уверен, что держит в руках клочки шкуры именно своего Друга. И вдруг всю его душу заполнила детская наивная надежда. Вот сейчас он увидит Тишку, заберёт его с собой - и всё будет хорошо, - и плевать ему на жену и весь мир.
Это действительно была стая. Звери бежали мерной, ровной рысью, против ветра, пригнув к земле головы. Все они были одинаковые, с поджатыми почти к брюху хвостами, крупные и тощие.
Это были не собаки, а волки.
Вожак заметил человека, но не испугался, а только повернул голову в его сторону и мельком посмотрел на него. Взгляд его, холодный и равнодушный, показался Геннадию высокомерным, презрительным.
Потом стая, не ускоряя шага, побежала дальше и через несколько секунд пропала в снежной мгле.
Геннадий сел за руль, закрыл глаза и долго сидел так.
Ему вспомнилось, ясно, как в кинофильме: он готовит на кухне рыбу, потом выходит в столовую. Тишка, как всегда, лежит у печки и робко, с наивной надеждой смотрит на него.
Так могло бы продолжаться многие годы, и это было бы большим счастьем для них обоих. Почему же того, что обязательно должно было быть, не было, а то, чего быть не должно, действительно случилось?
"Потому, что ты подонок и ничтожество", - сказал внутри Геннадия какой-то голос.
Возразить ему было нечего.
Он поднял ручник, дал газ и снова поехал среди клубящихся снежных вихрей и пропал, исчез в них. На земле не осталось никакого следа: его сразу засыпал снег.