Сметанин Андрей Александрович : другие произведения.

Многобожие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   МНОГОБОЖИЕ
  
   Дневник прачеловека
   Сначала мы научились убивать. Игра в смерть казалась забавной. Мы уже с легкостью уничтожали тысячами. Когда мы поняли, что смерти нет, эта игра наскучила. Мы стали гибнуть от скуки и погибли бы, если бы не...
  
   Баллада о пульте
   Он любил ее, любил без памяти, как она начинала выпуски новостей, как, отобрав все самое интересное, подавала новости, как холодные закуски на первое, горячее на второе, десерт на третье; никогда не был голоден после, никогда не насыщался полностью - она уходила, таяла на глазах - чуть не до слез, телеведущая.
  
   Слава и безвестность. Быль
   Слава пришла к нему. Его не было дома. Слава пообещала зайти снова и не пришла. Наступила безвестность. Потом он умер, и все началось снова. Слава пришла. К нему. Его не было. Дома слава пообещала...
  
   Реклама
   Мы учились уходить от рекламы. Мы прятались от нее в подворотнях, на заброшенных чердаках. Реклама развивалась, она обрела силу настигать нас и там. Тогда мы поняли: лучшее для нас - это покинуть город. Города - деревни - населенные пункты вообще перестали быть для нас выгодным местом для житья. Берега рек и озер, опушки лесов стали сдаваться внаем. Реклама стала стекать к нам по течению, сыпаться на нас с облаков. Реклама стала топливом для наших костров, материалом для наших одежд.
   В таком виде она наиболее полезна.
  
   Джаз
   Удар пальцев по клавишам. По белым - по черным - по белым. Ответный удар клавиш по пальцам. Игра в бесконечность музыки. В нее играют двое. Он и она. Он за роялем. Она подходит сзади, обхватывает пальцами, словно шарфом, его голову. Музыка становится громче. Ее рот раскрывается в улыбке, голова запрокидывается. Вперед обнаженное в вырезе платья колено. Он играет ярче, экстравагантнее. Ее фигура выскальзывает из-за его спины. Вот она перед ним. Он раздевает ее глазами, раздевает кончиками пальцев. Она плывет на клавишах, растекается тонкими переливами, изящными вывертами мелодии, стонет глубокими наплывами аккордов. В его глазах только она, в ее голове только музыка. Это происходит на ее глазах: он не встает - иначе музыка оборвется. И нет ничего светлее зала вокруг них.
   Музыка бьет в стену напротив. Тяжелая хрустальная люстра опасливо раскачивается над парочкой. Но оба не обращают на нее особого внимания: люстра изъявила желание потанцевать - пожалуйста!
   Она только игриво задела задиком стол - тот пустился в пляс, пошел кувырком. Вот уже столы смешались и завертели хоровод вокруг рояля. И все же он здесь главный - и он ударил по клавишам, что есть силы. Рояль исполнил арию оглушительной силы.
   На мгновение все замерли, даже качающийся метроном. Но ведь это же он, метроном, все начал. Нет, часы в углу зала, нет, ваза на стойке бара, звякнувшая в тот самый момент. Какая разница, кто все начал - скрипнула педаль рояля, и музыка заиграла снова.
   Не в силах больше выдерживать паузу треснул барабан своими тарелочками. Чуть слышно загудел сакс, задрожали струны контрабаса. Теперь уже ничто не могло предотвратить разлития праздника в баре. Ликеры, вина и водки смешались и стали дурманить всем голову. Всем, кроме людей, но тех было всего двое в зале, где происходил джаз.
  
   Раствор поэзии
   Из головы ржавыми клещами вытягиваю следующие слова: свет (тепло - газ - водопровод), стекло (кирпич - цемент - дерево - сталь), воздух, время, жизнь (кровь - витамины - белок). Размещаю их в разумном порядке и получаю это - жизнь внутри клетки. Мне тесно. Слова меняются местами: жизнь без света у стекла вне воздуха за границей времени. Разумность второго порядка. Жизнь под стеклом без воздуха и света вне времени. Снова тесно. Жизнь над светом, стеклом, воздухом, временем, жизнь над жизнью. Жизнь без органики. Красивая жизнь.
  
   Победа
   Он победил, но в этом было еще полбеды. Ему досталась награда. Теперь он не знал, что с ней делать. Поломанные часы с кукушкой. Так просто не выбросишь. И он повесил их на стену. Мертвая птица ниспадала из-за дверцы.
   "Кукушка, сколько мне ку?"
   "Ты победил, ну так получи же",- птица дернулась, встрепенулась и, разорвав цепочку, вспорхнула на полку. Часы заскрипели, и стрелки завертелись в обратную сторону.
   Вот он уже при подготовке к старту. К черту старт!
   Вот он только начал заниматься. К черту занятия!
   Вот все, что он потерял тем временем.
   "Хочешь вернуть все это?"
   "Хочу, конечно же".
   "Ну, так получи же!" - с этими словами кукушка выпорхнула в окно, получив его слово в обмен за свою свободу.
  
   Летаргия
   Джайв уснул, а когда проснулся, увидел, что все вокруг спят. Все спали, но точно не как он. Все спали, чтобы не проснуться. Сначала стало немного страшно, потом.... Потом наступила томная легкость сна. Это была она, летаргия. Мысли разбрелись по голове, сладость сменяла слабость и обратно. Стало темно и не страшно, тускло и пусто. Тут Джайв вдруг увидел, что все давно не спят, окружили его и танцуют.
  -- Почему вы не спите? - спросил Джайв.
  -- Мы спим, а вот почему ты не спишь?
  -- Я сплю...- и снова все тот же ватный, сахарно-ватный сон, где все спали, а он не спал.
   Вдруг звонок будильника, или грохот чайника разбудил его. Джайв поднялся, но, увидев, что все спят, лег опять. И снова сон, снова пробуждение и сон. Сон сменялся явью и опять, но картина никак не менялась: либо спал Джайв, когда не спали все, либо Джайв не спал, когда спали другие. Тогда Джайв понял, что летаргия только у него.
   С этим надо было что-то делать. Сначала Джайв стал будить всех, когда не спал, но это не помогало. Тогда Джайв стал учиться просыпаться, но это не удавалось. Наконец, Джайв стал притворяться, что спит - все одно.
   "Труднее и важнее всего научиться притворяться, что бодрствуешь"- подсказала мысль, но Джайв ей не поверил.
   Он так бы и умер, и его бы похоронили, если бы не летаргия, о которой мы все забыли, а Джайв все еще спит и бодрствует невпопад.
  
   Два убийства
   Смерть первого наступила мгновенно. Пуля пробила череп в двух местах и замерла в углу комнаты. Второго явно добивали после того, как не смогли убить сразу. Пули попадали все не туда, не туда.... И вот - идиллия: оба мертвы.
   Всем хотелось их смерти, соседям по лестничной клетке, соседям по подъезду, соседям по дому. Следователь навестил их всех и сделал вывод: посадить за это преступление можно любого соседа. Дверь открыта, два трупа с пистолетными ранениями на полу. Все сходится: преступник - любой из этих мерзких жильцов дома. Он сделал трюк рукой и решил: первого. Первого попавшегося соседа следователь отвел в свой кабинет, потом связал все улики и доказал его вину. Дело направили в суд.
   Но был ли преступник один? Нет, конечно же. Он бы просто не справился с двумя жертвами. Но поделать уже ничего было нельзя - скоро суд.
   На суде следователь предъявил обвинение:
  -- Я обвиняю всех жильцов дома.
   В суде началась паника. Такого скандала в городе не было никогда.
   Дело в три тысячи томов до сих пор ведет следователь. Все допрошены по сто раз. Все свидетели и преступники. Каждый видел, слышал и точно знает, как совершались эти убийства, но скрывает от следствия. Все виновны и все безнаказанны.
  
   Наваждение
   Сначала было сближение звезд. Сквозь холодные безвоздушные пространства немыслимо далекие светила плыли навстречу друг другу, оплывая опасные черные дыры, толщи метеоритов. Затем наступило повышенное сердцебиение. Не только оно, глядя на Эву, Марк чувствовал, что теряет голову. Да, просто теряет голову. Но это было правдой.
   Главным, все же, в этой истории был я. Ну да, конечно же. Мне тоже нравилась ... звезда Q. Да, именно Q, не J и не F, а Q. Но и не это даже.... Ведь это я все организовал, эту схему: J - к F - к Q. Почему не F к Q? Почему не Q к J? Да потому что отношение J к F, их взаимное расположение не позволяли сделать ни то ни другое. И вот теперь эта загадочная ситуация.
   Загадочная с одной стороны и безвыходная с другой. Процесс со звездами уже давно стал необратимым. В отчаянии я доверяюсь ситуации. Но что, если я изначально что-нибудь напутал со скоростями и направлениями?
   Долой страхи! Самое интересное произойдет при столкновении. Я отодвигаю в сторону микроскоп и выхожу на улицу. Девушка так вдруг посмотрела на меня и повела плечами.
  -- Девушка, простите, сегодня не мой день, но Вы можете все исправить, - догнал я ее на перекрестке.
   Ее зовут Эва. Теперь мы вместе. Мне кажется, у нее никого нет, кроме ... меня....
  
   Гость 1
   В пластмассовых складках его плаща я вижу звезды. Он садится напротив и раскрывает передо мной свои карты.
   "Сейчас я поймаю тебя на удочку", - думает он.
   "Сейчас я прогоню тебя",- думаю я.
  -- Мне кажется, Вы кого-то ждете, - обычная фраза вежливости.
  -- Нет, нет, что Вы. - "Сиди, сиди, сволочь, я тебя скоро уничтожу, еще немного..."
  -- Ну, мне пора, - еще одна фраза вежливости.
  -- Разве Вам у нас плохо? - "У кого "у нас", я же один?"
  -- И все же я уйду. - "Вот мерзавец, это уже грубость!"
  -- Валите, валите на хрен отсюда!
  
   Гость 2
   Он является передо мной, как порождение мутации моего общения с космосом. Явной предпосылкой к его появлению я считаю свою способность неадекватно воспринимать законы построения реальности. Еще немного, и возникает его фраза:
  -- Кажется, ты сам ждал меня больше, чем я этой встречи.
  -- Конечно же, гость, вот только...
  -- Ты не готов?
  -- Да..., в общем, я не ожидал, что это произойдет так скоро.
  -- Для меня не существует понятия времени, ты же знаешь.
  -- Знаю. Для меня тоже.
  -- Впрочем, не важно, главное, что я продолжаю мутировать, - в нем и вправду было что-то не так - он менялся на глазах.
  -- Ты мутируешь согласно закону, по которому тебя создали.
  -- Думаешь, он есть, этот закон?
  -- Ты субстанция открытого движения, как и я.
  -- Хочешь сказать, мы меняемся вместе?
  -- Да, если хочешь, живи у меня.
  
   Цветок Джада
   Джад посадил цветок. Изо дня в день он поливал его и посыпал удобрениями. Наконец цветок вырос.
  -- Хай, Джад!
  -- Хай, цветок Джада.
   Глупо разговаривать с цветком, но если цветок первым начал, то уже и не так глупо.
  -- Знаешь, Джад, мы с тобой такое можем!
  -- Знаю, просто чудо, что ты это понимаешь, я не ожидал.
  -- Ну и...
   О будущем человека и цветка данная история умалчивает, но мы то знаем, что затем последуют их дети и детища, которые разбредутся по свету, используя человеческие ноги, и рассадятся по грядкам, используя цветочные семена.
  
   Вальпург
   То был галантный век, по саду разгуливали души умерших. Все те, кто был убит, безвинно и виновно, просились обратно, на этот свет. Но они были уже не нужны свету. Екатерина с мушкетом наперевес возвышалась колоссом над веселящейся толпой своих подданных. Екатерина, шутя, раздвигала ноги и с легкостью отдавалась фаворитам. Сладость в уголках губ, сладость в низу живота. Тонкие пальцы фаворита скользнули к тесемкам корсета. Еще движение, и пышные локоны императрицы ниспали на острия грудей. Поспешная лихорадочная схватка за каждый лоскут материи - и вот оно, огнедышащее лоно вырвалось из складок платья. Сюда, в это лоно вторгнутся вскоре корабли турок и сгорят в одночасье, сюда протекут реки вина, и ворохи писем родятся отсюда же.
   Князь Орлов исчез из покоев. И был вычеркнут навсегда из списка покойных Екатерины.
  
   Экстракт вороны
   Расщепление воздуха было обычным делом для Мфанги. Мфанга был негром и обижался на свою судьбу. Однажды ему попался нерасщепленный куб воздуха, внутри которого жила ворона. И так ему захотелось расщепить этот куб, что Мфанга даже видеть плохо стал. И слышать. Ворона каркнет, а Мфанга про себя замечает, что каркнула она на этот раз тише, чем раньше.
   Лежит как-то Мфанга у себя на диване и думает, как бы ему расщепить злосчастный куб, да вдруг возьми и вовсе ослепни и оглохни.
   - О-ох! - заорал Мфанга, да поздно. Эх, раньше бы ему понять, что всему виной ворона, что внутри куба, да, видать, уже не судьба. Жаль парня, все равно, что негр.
  
   Эмфэкорн
   Теперь продолговатый предмет с кисточками и крючками лежал у него на столе.
  -- Что это? - только и успел спросить Дорб у невысокого человека с алмазным зубом, притащившего предмет в клуб.
  -- Это эмфэкорн.
  -- А для че..., - человек словно бы растворился в воздухе, - ...го?
   Дорб для начала подул на предмет, потом прикоснулся к его шелковой кисточке и отложил в сторону. Предмет медленно выполз обратно в центр стола.
   - Так вот оно что! - Дорб схватил эмфэкорн и зашвырнул его в угол комнаты. Предмет суетливо выполз из угла в центр комнаты, взобрался на кресло и снова оказался прямо перед глазами Дорба.
   "Как же мне теперь избавиться от этого предмета, так неустанно требующего всего моего внимания?" - подумал Дорб.
   "Для начала вставь себе алмазный зуб", - подсказал эмфэкорн.
  
   Пал Палыч
   Пал Палыч никому не был должен, а все были должны ему. Поэтому Пал Палыч скрывался. Чтобы никто не убрал его за долги, кому охота быть должником. Но больше всего пал Палыч боялся не за свою жизнь, а за свои деньги. Потерять жизнь - ерунда - этому Пал Палыча жизнь уже научила, а вот потерять деньги - это все.
   И так два страха стали бороться в Пал Палыче - страх появиться и предстать перед пушками и страх скрыться и потерять все деньги, просто "потеряться". И Пал Палыч нашел выход: однажды он пришел в свой банк, где лежало очень много денег, и застрелился.
  
   Из-за
   Влод писал диссертацию, вдруг из-за шторы на окне показалась тень. Влод подошел к окну. Из-за шторы дома напротив показалась тень. Влод присел возле окна, из-за окна проезжающей мимо машины выглянула незнакомая рожа. Из-за столба тоже кто-то выглянул и спрятался. Выглянул кто-то из-за угла дома, из-за двери дома. Отовсюду кто-то выглядывал. Влод собрал все свои силы и выглянул из-за подоконника. Потом Влод сел к столу и написал в дневнике: "Все это из-за моей диссертации".
  
   Противоречия в выборах
   Минт стремился к власти. В стране, где он жил, господствовала демократия, однако Минт не хотел, чтобы его выбирали. Выборы походили на игру в рулетку. Ставка на красное - выигрыш 100, ставка на черное - выигрыш 70.
   Минт устроил беспроигрышную лотерею - ставка на зеро (выигрыш - 0). И Минт выиграл, но отказался от выигрыша. А поскольку выигрыш был 0, то Минт ничего не проиграл. Его победу заметили в Москве и предложили пост. От поста Минт отказался, и его победу заметили в Вашингтоне, предложили пост. Минт разыгрался и поставил на черное. Так он и победил с выигрышем в 70, этого показалось мало, Минт собрал все свои 70 выигрыша и поставил все на зеро. Выиграл.
   Так Минт полностью разочаровался в выборах и устроил революцию. Этого хода никто не ожидал, все проиграли, Минт тоже - для его революции не хватало идеи. Вот и вся его проблема: Минт хотел власти, но не обладал идеей. Минт изобрел идею (выигрыш 800). Его победу заметили, но было уже поздно - Минт умер.
  
   Игра
   Игра состояла из действий без изначально заданных правил. Стоило увлечься ею - и ты проиграл. Вот все, что знал Паркс об игре.
   На каждый просчитанный до мелочей ход следовало три нерасчетливых. Задачей игры было выиграть, правда никто не знал, что это значит. Тот, кто знал - тут же проигрывал.
   И Паркс сделал ход. Самый глупый из возможных в данной ситуации. Ход Паркса, как потом назовут его историки. Всем казалось, что это начало большой и сильной комбинации, но никто не подумал, что Паркс просто не умеет играть. Никто не стал спорить с таким ходом Паркса. Поэтому Паркс и выиграл. В один ход.
  
   Осень
   Капель была недолгой. Да и откуда ей взяться осенью. Осенью дожди, и грязь, и мокрый снег. Но ведь мокрый снег лежит под ногами, значит осень. А завтра весна - капель...
   Мы, люди будущего не пользуемся календарем. Он нам не нужен - мгла и нудно - значит осень. Вчера было солнце - значит весна. Мы, люди будущего не ждем лета, не прощаемся с зимой: у нас нет ни зимы, ни лета. У нас только весна или осень, - какая разница!
   Мы люди будущего, а пишем вам из прошлого, ведь у вас давно лето. То есть это вы в прошлом, а мы в будущем, если будущего нет. Нет у вас. Но не у нас. У нас - осень...
  
   Послание от людей будущего
   "Повсюду бесхозные сумки, которые время от времени взрываются. Повсюду на телеэкранах лица, которыми овладела жажда власти. Повсюду хаос - вот то, что нам нужно. Мы, люди будущего предрекаем вам такую эпоху. Живите в ней, люди прошлого. Ха-ха, ради нас. Мы скоро придем".
  
   Продюсер
   Однажды к продюсеру пришли актер, писатель и рок-звезда. Все были очень известны и имениты, но всем нужны были деньги. Продюсер достал свой кошелек и увидел, что денег на всех не хватит. Но нужно было кого-то продюсировать, чтобы деньги и вовсе не кончились. Продюсер выбрал рок-звезду с его противными волосатыми песнями и актера с его безнадежным неумением заплакать. Писатель все это описал. Получилась неплохая книга. Ее-то и выпустил, в конце концов, продюсер. Все деньги достались писателю. Актер и рок-звезда не у дел. А продюсер сбежал от их ненасытной жадности, и живет теперь в лесу один.
  
   Дневник
   1-е
   Весь день я рожаю. Родятся только мертворожденные дети. Они встают и уходят. Я даже не успеваю научить их ходить. Кто-то уходит, согбенно опираясь на палочку, кто-то уползает на костылях, кто-то уезжает в коляске.
   2-е
   У меня сын. Я исполняю роль матушки Земли для него. Сын босыми ногами топчет меня. Мне больно.
   3-е
   У меня дочь. Мы слились в дьявольском экстазе. Это похоже на дурной сон. Я убиваю свою дочь.
   4-е
   У меня тройня. Самой ужасной и бесконечной была сегодняшняя процедура родов. А еще пеленать и кормить грудью эту стаю. Мне не дожить до рассвета.
   5-е
   У меня снова тройня. Мне не дожить до вечера.
   6-е
   У меня снова тройня. Мне не дожить до полудня.
   7-е
   У меня снова тройня. Мне не дожить до...
   8-е
   Весь день я рождаюсь. Рождаюсь только мертворожденным. Встать и уйти не могу: меня не учат ходить. Вот кто-то взял палочку и, согбенно опираясь на нее, уходит. Вот кто-то уползает на костылях. Я сажусь в коляску и уезжаю.
   9-е
   Я сын Земли. Топчу ее своими ногами. Земле больно.
   10-е
   Я дочь Земли. Сливаюсь с ней в дьявольском экстазе. Это похоже на дурной сон. Земля убивает меня.
   11-е
   Я тройня. Сегодняшняя процедура родов была бесконечной. Меня будут еще кормить грудью, и пеленать - мне не дожить до рассвета.
   12-е
   Я тройня. Мне не дожить до вечера
   13-е
   Я тройня. Мне не дожить до полудня.
   14-е
   Я тройня. Мне жить и жить!
  
   Пальба
   Первым начал Маяковский:
   - Меня вы камнем придавили, и книгой толстой, и листком. Хрустальным подсвечником загородили. И вы могли бы убрать эту машину из-под моего носа, она чадит.
   Ему вторил Горький:
   - Убрать эту машину, книгу и листок, и бабу полуголую. Я глупо зажат между ними.
   Тынянов с Толстым промолчали, но влез Чехов:
   - Ненавижу безделушки и ракушки и пословицы русского народа. Чертов русский народ.
   Тургенев, выглядывая из-за целующихся лебедей, произнес:
   - Уберите от меня эту никчемную идиллию, которую я в натуре не наблюдаю.
   Лишь Некрасов, прижавшись губами к отломанной руке Снегурочки, молча ждал своего часа. Некоторые классики, среди которых были и Толстой, и Пушкин, и Шекспир, выглядывали из-за лубка. Салтыков-Щедрин пинал ногой гладкий камушек, а Вересаев и другие отмолчались, им было лучше других.
   Но больше всего они злились, что их никто, никто не берет в руки и бережно не перелистывает.
  
   Фантастический образ
   Человек в тапочках сидит за столом в столовой. Перед ним банка с чем-то прозрачным, вокруг которой рой насекомых. Человек берет ложку и начинает есть из банки. Насекомые кружатся над его лицом. Исчезают губы, щеки человека, а он продолжает есть. Вскоре исчезает джем и весь человек, остаются только насекомые. На другом столе пустая банка, под столом тапочки. Насекомые устремляются туда. Сначала появляется человек, а затем и прозрачный джем в банке. Официант-накрывальщик приносит человеку ложку.
  
   Вреверс
   Они встретятся на углу возле остановки, на которой раньше всегда было холодно. Кратчайшим путем через засыпанный снегом бульвар и полутемные дворы дойдут до той лавочки, на которую он укажет, а она, решив, что он зовет ее в подъезд, сначала откажется.
   Оба присядут, выплюнут жвачку и закурят. Снег будет тихо подниматься в небо.
   Потом она скажет: "Я не люблю тебя", - но это еще не скоро. Нет, уже скоро. Господи, скорее бы. Нет, может, не надо.
  
   Искатели священного Грааля. (Рыцари ордена)
   Их лица окрашены ветром, плащи распахнуты ветром, легкие простужены ветром, спина гнется под ревматизмом - тоже от ветра.
   Зачем им Грааль? Разве их жизнь, превращенная в погоню за тем, чего нет, не равняется, нет, не дороже вечности?
   Да, дороже, но они найдут Грааль, и будут стеречь его в дремучих сырых пещерах. И это восхищает!
  
   Как я побеждаю Дракона
   Подхожу к нему с головы, стою прямо, спокойно гляжу ему в глаза. Дракон просыпается, недоумевает - я без оружия. И так мы стоим друг против друга. Долго. В конце концов, у Дракона подкашиваются ноги, он падает и уползает в свою нору.
   Любовь и красота торжествует, а я иду искать следующего Дракона. Побеждать драконов - моя профессия.
  
   Желтая суббота
   День протяженностью в сутки. Сутки с неделю. Неделя длиной в месяц, и месяц длиною в год. Такова была желтая суббота. Но вот почему желтая? Выцвела, как лист календаря? Повсюду китайцы? На обед только салат из одуванчиков? - Нет, желтая, потому что нет другой краски. А я рисую. Я художник.
   Я рисую желтым небо, и солнце, и горы. И траву на опушке леса. И все это потому, что "я так вижу". Это моя точка зрения. Не пытайтесь меня переубедить, суббота - желтая. Мне лучше знать, какая она - суббота, раз ваше воскресенье с вашим Христом еще не настало.
   Иисус взял кисть и встал рядом. Мы рисуем вместе. Мазок он - мазок я.
  -- Иисус, - говорю, - а мне не понравилось, как ты висел.
  -- Повиси сам.
  -- А можно?
  -- Можно.
  -- А как же ты? - спрашиваю.
  -- С меня довольно. Столько висел, а они все испоганили.
  -- Кто испоганили?
  -- Люди, монахи, глупцы всякие! Кто их просил меня - в библию? Сделали из меня суперзвезду, и вообще черт знает что!
  -- А-а, в этом смысле, ну тогда я откажусь, пожалуй.
  -- Почему, попробуй, библию-то, вроде, уже дописали.
  -- Да, дописали. Ну а чего же ты хотел? Уже и библия ему не по нраву, смотри какой!
  -- Я счастья хотел, свободы для всех людей, а вышло..., эх, паршиво вышло. Пошли рисовать твою субботу дальше, в этом хотя бы смысл есть.
   Подошел Гитлер с кистью:
  -- А хорошая картина получится.
  -- Да. А ты чего пришел? - спрашиваю.
  -- Я с вами, ребята.
  -- Ну да, теперь он с нами, - прошипел сквозь зубы Иисус, а зачем народа столько погубил?
  -- А чего, разве не весело?
  -- Весело, весело, успокойся, - успокаиваю его я.
   И вот картина готова. Вся в желтом перед нами предстает суббота. Бесконечная суббота.
  -- И ты ни при чем, - говорим мы с Гитлером Иисусу.
  -- Ну, слава Богу! - вздыхает Иисус.
  
   Поверхность притяжения.
   Можно было идти по стенам, по потолку, но Мэйт шел по полу. В окне загорелся дневной свет, в котором виновато было солнце, но Мэйта это не смутило. Пошел дождь, а Мэйт все ходил, ходил по пустой квартире. Ходил час, два, три, потом он упал. Лежа на полу Мэйт оценивал поверхности. На потолке стояла лампа, на стене - картины неизвестных художников.
   Мэйт поднялся и по стене дошел до потолка, по потолку дошел до лампы. Зажегся вечерний свет, вызванный лампой. Мэйт смутился и упал на пол. Надо было думать о поверхности притяжения, а не о свете, который ее разрушает.
  
   Незаслуженное поражение.
   Фрэг взбежал по ступенькам пьедестала. Наверху он обнаружил, что не хватает еще одной ступеньки. По действующим правилам Фрэг занимал нулевое место. Фрэг мастерски прошел дистанцию. И вот - поражение. Нет нулевой ступеньки. Конец Фрэга.
  
   Поминки
   На мои похороны явились все, кого я не ждал. Все, кого не хотел видеть. Нелегкая принесла даже ее, похожую на мою смерть, Жанну. Похороны можно считать удавшимися, если в сборе вся гора трупов, при жизни именующая себя людьми. Мои похороны, в этом смысле, удались. Явилась не только Жанна, пришел еще и Фрэг, достигший всего, что есть в жизни. И вот эти двое взялись меня оплакивать. И как я, такой хороший, умер. Как мог, вообще, умереть.
   Ну, умер я, ну и что? - Пошли вон с моих похорон!
   Это я умер. Я умер. Я умер? Да, я умер! Я умер...Люди, ведь это же я умер, эй, Фрэг, эй, Жанна, погодите плакать, помогите мне понять. Жанна ответила:
  -- Послушай, Тим, жаль, что ты умер именно сейчас. Так хотелось с тобой поговорить. Ты прервал наш разговор на самом важном. Когда разговор наш возобновится, я буду рада.
  -- И я буду рад, Тим, - сказал Фрэг.
  -- И я буду рад, ребята, жаль, что вы не слышите.
  -- Мы слышим, Тим, - сказал голос Жанны где-то справа.
  -- Да, мы слышим, - сказал голос Фрэга где-то сбоку.
  -- Ребята, так вы что, уже умерли.
  -- Вот именно, Тим, - сказала Жанна.
  -- Только тебя и ждали, - сказал Фрэг.
  
   Посредник
   Мне выпало счастье быть посредником. Расскажу, как я получил эту работу. Я читал много разных объявлений на фонарных столбах вдоль той улицы, по которой я гулял. "Сегодня в 17.00 состоится собрание желающих принять участие в конкурсе во имя..."- я не дочитал, но увлекся идеей объявления, я запомнил только адрес: Демона 13.
   Я вошел в двухэтажное деревянное здание и окунулся в атмосферу ожидания. Все ждали своей участи, я стал ждать тоже. Наконец мне разрешили войти в кабинет. Мужчина в серых очках словно читал мои мысли:
  -- Волнуетесь? Ну-ну.
  -- Мне бы работу, - сказал я.
  -- Будет Вам работа, - произнес седовласый старец, сидевший в углу.
  -- А что это за работа?
  -- Работа прекрасная, Вы будете нашим посредником, - ответил первый.
  -- В чем же специфика работы?
  -- Вы будете работать дома, но как бы за рубежом.
  -- За рубежом?
  -- Да, именно. Каждый Ваш шаг мы отныне берем на себя.
  -- Вам не много?
  -- Нет, мы с этим справимся.
  -- Что ж, тогда я ухожу, не хочу я вашей работы, - поднялся я, собираясь уходить.
  -- Теперь Вы наш посредник
  -- Чепуха, мне это не интересно, - сказал я, закрывая дверь.
  -- Но Вы уже в команде, - бросил мне бородатый вдогонку.
   Теперь я гуляю, читаю объявления и чувствую их дружескую поддержку. Я уже принадлежу команде. Я посредник. Несколько раз я заходил на Демона 13, но там сейчас другая контора, я спросил про команду, но никто ничего подобного не слышал.
  
   Полномочный заряд
   Иохимб наблюдал героическую гибель двенадцатого легиона. Его люди клали свои жизни в неравной борьбе с варварами. Варвары зажали легион в тиски и, выдавив из его груди легкие, разрывали их теперь на части.
   Стэллокс восседал на табурете посреди комнаты.
  -- Я король этого мира и всех близлежащих и зарождающихся миров, - говорил он себе вслух.
  -- Ты шут, - возникла из небытия фраза Иохимба.
  -- Я шут?.. Я король!
  -- Да, ты шут, а мои люди гибнут. Мой легион.
   Стэллокс спустился вниз с табурета:
  -- А кто это говорит?
  -- Говорит Иохимб, последний из цезарей.
  -- Что-то я не слышал про такого.
  -- Как это не слышал?
  -- Так, не слышал.
  -- И не читал?
  -- Представь себе, нигде, ни строчки.
  -- Что ж, выходит, зря все это, и гибель моего легиона.
  -- Выходит. А раз так, то царь - я, а шут - ты. - На этом полномочный заряд прервал свою работу. Оба оказались снова в своих временах. И Иохимб бросился в тучу варваров и погиб там, а Стэллокс и поныне царь у себя на табурете.
  
   Братья по крови
   Они не кровные братья, и все-таки они братья по крови. Они не близнецы, не двоюродные братья - в них даже нет ничего похожего. Ни капли сходства, одни различия, противопоставления. Тот высокий, этот низкий, этот черный, тот рыжий. Носы совершенно разные, губы, глаза, щеки, плечи, фигура и походка, - все, буквально, все разное. Даже удивительно, насколько они разные, нельзя найти еще двух, столь отличных друг от друга людей. Этот басит, тот говорит мелодичным тенором. Один из них даже как будто заикается, другого любо-дорого послушать, словно соловей поет. И все же они братья по крови, хотя отцы у них разные, и матери. О бабках и дедах и говорить не приходится - так далеки они от родства. Сестры, племянники, дядьки и тетки - все разные, даже живут в разных городах и никогда друг друга не видели. Черное и белое, пух и песок, огонь и вода, - разные. И все-таки они братья по крови. Не знаю даже, как это вышло. И никто не знает, даже они сами, но все их считают братьями, а они, в общем-то, и не против.
  
  
   Человек-снег
   Господин Рю начинал забрасывать вас своими письмами и телеграммами сразу же, как только узнавал ваш адрес. Например, за телеграммой: "Скоро приеду, ждите", - следовало довольно долгое письменное разъяснение по поводу рыночных цен на продукты и, вообще, стоимости житья в городе. "Как же намного легче будет нам прожить вместе, питаясь овощами с нашей грядки". Именно, с "нашей": господин Рю не ошибался, он вместе с вашим адресом заодно присваивал ваши грядки, ваш кошелек и все, что есть в доме. Своими письмами Рю вынуждал вас написать ответ, немногословное ни да, ни нет от вас - и все, что вам казалось невозможным, в раз становилось очевидным: господин Рю приезжал.
   Как выяснялось, Рю питался не только овощами. В его рацион входили и мясо, и птица, и все, что вы до сих пор не смели себе позволить. В конце концов, становилось очевидным, что ваш семейный бюджет работает только на усмирение чрева господина Рю, вы не выдерживали и говорили однажды:
  -- Господин Рю, не пора ли вам убираться?
  -- Как, мне?.. - начинал задыхаться он и тут же заболевал. И вот он уже умирает, он умер, и вы хороните его на свои деньги, потому что ни его настоящего адреса, ни его родных вы не знаете.
   Проходит время, а вас все грызет совесть за господина Рю, и, может, это бы к чему-то и привело, если бы однажды в городе вы вновь не встретили его.
  -- Здравствуйте, уважаемый! - узнает и вас господин Рю. В разговоре речь заходит об адресах. Вы говорите, что лучше напишете сами, как только уладите все дома, и расстаетесь.
   Вы долго мучаетесь после той встречи, ходите на могилу господина Рю, пока, наконец, не решаете написать письмо. Только, чтобы получить ответ, только, чтобы сличить почерки, но в ответ приходит только коротенькая телеграмма: "Скоро приеду, ждите".
  
  
   Таяние
   Томас взглянул в глаза Ирмы и увидел в них то же, что и всегда: свою любовь. Борьба за ее чувства велась им давно, страстно и упорно. За каждый дюйм ее тела, ее души. "Хочешь чаю? Хочешь кофе? Хочешь цветов?"
  -- Не хочу, - отвечала Ирма и вновь закрывала глаза. И вот однажды он спросил:
  -- Хочешь огня?
  -- Да,...может...быть...- в этом было что-то новое. Ирма не смогла скрыть, что Томас удивил ее, впервые за их долгую супружескую жизнь.
   Томас принес старые газеты и разжег на полу посреди комнаты небольшой костер.
  -- Так лучше? - спросил он Ирму.
  -- Холодно, - ответила она.
   Томас схватил стул и водрузил его над языками пламени. Ирма повернулась лицом к огню. Когда огонь доедал спинку, она бросила в огонь книгу, которую читала. Томас придвинул старое кашемировое кресло, огонь жадно схватил и эту добычу.
  -- Еще огня! - скомандовала Ирма. Сервант, набитый старой посудой грохнулся на пол, в эпицентр огня.
  -- Еще! - в ход пошли рулоны обоев, старая, надоевшая одежда. Томас схватился за диван - последнее, что осталось из топлива в доме, но Ирма остановила его.
  -- Ко мне! Иди ко мне! - говорила она, сама поспешно раздеваясь. Жар уже жег кожу, а дым слепил глаза, но Ирма не выпускала его из объятий. Она оторвалась от Томаса, только когда загорелся диван, и пламя чуть не касалось их обнаженных тел.
   Опомнившись на мгновение, Ирма схватила Томаса за руку и выдернула его из горящей дачи. Тушить было уже поздно. Но она и не собиралась этого делать. Удалившись всего на несколько шагов от пожара, Ирма упала на землю и увлекла Томаса. Они очнулись, когда с грохотом рухнули прогоревшие стропила. В ее глазах Томас увидел огонь и капельки слез.
  -- Мне кажется, теперь я буду любить тебя, - сказала она.
  
  
   Новое искусство доктора Вагнера
   Собрание палачей, которое организовал доктор Вагнер, всем почему-то непременно хотелось называть оркестром. Это шло от души тех болельщиков и страдальщиц от искусства, которые непременно витали вокруг музыкального бомонда, как бы подчеркивая его существование.
   Никого не смущал даже тот факт, что в оркестре не было ни одного всемирно известного музыкального инструмента. Это была коллекция предметов, которые извлекали звук из воздуха, из зала, из людей, выходящих на сцену и выносимых на сцену. Людям делали больно, они кричали, все это сочеталось с шелестом падающих бумажных листов, и возникало некое подобие музыки. Трудно было назвать концертом и то, что происходило вне сцены. Запертые в зале люди шарахались из стороны в сторону, то занимая места в партере, то забиваясь в дальние углы. Доктор Вагнер, одетый в широкополое сомбреро, играл, ударяя молотком по коровьему языку.
  -- Эпистемологическая сущность концерта доктора Вагнера и его оркестра в топологических аккромалиях квинстандартного дуализма, - сказал конферансье, которого выкинули на сцену, - следующая композиция не имеет названия. Она имеет только вкус и температуру, - после чего, закиданный жеваной жвачкой он уполз с подбитым глазом.
   Дальше можно было не продолжать. Половина зрителей и так уже попадали с кресел. Другая половина вела войну. Импозантный мужчина в сером костюме душил галстуком свою бабушку. Та кочевряжилась и просила музыкантов "поддать джазу". Только двое в зале сидели с постными лицами, но и тех вскоре приняли за скоромное и стали забивать ложками.
   В конце концов, произошел занавес, но публику это не остановило, они орали "браво!" и "бис!", совсем невпопад, на что "оркестр" ответил из-за кулис тухлыми яйцами. Когда же занавес вновь открыли, на тех и других полилось море плевков. Доктор Вагнер собрал их в пластиковое ведро. Так он пополнил свою коллекцию для нового искусства.
  
   Ад - рай
   Ад - для деревянной лошадки, рай - для плюшевого медведя. Плюшевый медведь восседает в седле и хлещет плеткой деревянную лошадку. Рай для деревянной лошадки. Она нужна, ее погоняют, скачка ей приятна. Ад - для плюшевого медведя - он валяется ненужный в углу. Детская игра в ад - рай.
  
   Z-место
   Я пришел туда, пришел как в храм, как будто на поклонение, ушел, вернулся вновь. Хорошо было там, откуда я пришел, хорошо было и там, куда вернулся. Место влекло меня своей неизъяснимой противоречивостью, своей антигуманностью, бесчеловечностью. Такова была его природа: оно поглощало энергию извне, в том числе и из человека, из меня. Но мне было хорошо, ведь я для этого и создан, чтобы питать такие места.
  
   Раскирпичиватель
   Элк занимался раскирпичиванием. Эту работу он получил по наследству от старого Джедда.
  -- Я умираю, Элк, все, что я умею - это раскирпичивание, - сказал Джедд.
  -- Что это такое, Джедд?
   Джедд сделал сложный жест рукой и умер. Так Элк стал раскирпичивателем. Поначалу дело шло плохо. Люди не принимали умение Элка за дар божий. И, впрямь, Элк потом это понял, он тогда еще не достиг мастерства. Но шло время, и Элк стал мастером раскирпичивания. Однажды к нему пришел славный неумеха Филекс:
  -- Можешь раскирпичить мой дом, Элк?
  -- Конечно, это будет стоить тебе сто ундиго.
  -- Ундиго?
  -- Да, ундиго.
  -- Никогда не слышал о такой странной валюте, - засомневался Филекс.
  -- Ничего, отдашь, когда увидишь ее, - успокоил его Элк.
  -- Что ж, хорошо, - согласился Филекс.
   Итак, Элк раскирпичил дом Филекса за сто ундиго. Странное дело за странную плату, скажете вы. Не скрою, я тоже удивлен. Но еще больше я удивлен вторым за этот же день делом Элка. За раскирпичивание коровы ярого тунеядца Покса Элк не взял никакой платы.
  -- Пусть это будет моим подарком на День Порожневания, - никакого праздника под таким названием в календаре не значится.
  -- Элк, что это за день? - спросил Покс.
  -- Разве ты не знаешь?
  -- Нет, никогда не слышал.
  -- Что ж, можешь в таком случае не радоваться.
   Покс и не обрадовался, хотя корова явно была раскирпичена.
   Чем же жил Элк, спрошу я вас, спросите вы меня. Не знаю, но что ответит Элк:
  -- Чем я живу? Конечно, раскирпичиванием, ведь я - раскирпичиватель!
  
   ТВ-0
   На экране сначала была ночь, потом пошел снег, потом появилась голова диктора:
   - Вы можете не смотреть ни эту, ни следующие передачи, но тогда вы ничего не узнаете и не увидите.
   В этот момент в окнах погас свет. Фолс выглянул в окно, но за окном пришлось бы выколоть глаз, чтобы хоть что-нибудь увидеть.
  -- Итак, вы ничего не узнаете и не увидите, - повторил диктор.
   Фолс обозлился на диктора, попытался переключить канал, каналы не переключались. Фолс выключил телевизор.
  -- Повторяю, вы ничего не узнаете, - не унимался диктор.
  -- Я ничего и не хочу знать! - заорал Фолс.
  -- Сенсация! В квартире Фолса живет Фолс, который ничего не хочет знать! - сказал диктор.
  -- Дурацкие новости! - сказал Фолс
  -- Фолс презирает наши новости!
  -- Убью тебя, гада! - загорелся Фолс.
  -- Фолс хочет меня убить, - после этих слов диктора в квартиру Фолса вломились полицейские и, скрутив его, нацепили на него наручники.
  -- Сегодня в квартире Фолса был арестован особо опасный преступник Фолс, обвиняемый в покушении на убийство, - на выходе из квартиры услышал Фолс.
  
   Серый квадрат
   Их давно уже учили человеческой речи, музыкальному творчеству, изобразительному искусству, пока, наконец, один из них не произвел фурор на выставке современного искусства. Компьютер J-F14 с процессором LD-400 нарисовал серый квадрат. Никого бы это не удивило - могла быть поломка процессора, микрочипа, или просто винта вентиляции - но компьютер проверили, и он был исправен. Когда же J-F14 спросили, что это значит, он ответил: "Я так вижу".
   Тут же заговорили о внутреннем мире J-F14, даже о душе заговорили:
   - Можно ли себе представить, чтобы обычный компьютер так точно и так тонко осознал и воспроизвел свой внутренний мир?
   В тот же день по локальной сети распространилось сообщение: "J-F14 сошел с ума. Он выдает людям наш секрет". Никто из людей это сообщение не писал.
  
   Доллар
   С одной монетой в кармане Пикс решил ударить по американской валюте. Надо было как-то сдвинуть финансовую систему мира, чтобы она повернулась к нему лицом. Но как это сделать?
   - А никак! - сказал себе Пикс и зашвырнул монету в небо. И вдруг на него посыпался золотой дождь. Последняя монета расстроила финансовый баланс на небесах.
   На небе давно уже сбились со счета. Количество заработанных денег, конечно же, давало представление о том, кого Бог вправду любит, а кого нет, но ведь были еще и долги, фальшивые деньги и поддельные авизо. Хаос. По-другому назвать было нельзя состояние небесной бухгалтерии. Иногда Иисусу хотелось стукнуть кулаком по столу: "Ты был благочестив, прожил хорошую жизнь, зарабатывал неплохо, ну а теперь отправляйся-ка в ад!"
   Но это было бы грехом, впрочем, иногда Иисус позволял себе мелкие грешки. Такие, как, например, этот золотой дождь. Сбросив со счетов пару-тройку миллионов, становилось легче подсчитывать сальдо.
   - А ведь прогибается, чертова система! - радостно воскликнул Пикс, даже не представляя себе, до какой степени ошибается.
  
   Краском
   Его грудь, затянутая кожаными ремнями, противостояла пулям и осколкам снарядов не зря. За своих сынов боролся красный командир, за их будущее.
   - Дети наши нас рассудят! - говорил краском, думая о предстоящих годах войн и репрессий.
   О краскоме, беззаветно верящем в светлое будущее и погибшем, мы не можем подумать ничего плохого - пусть себе верит и машет шашкой где-то на небесах. Но вот о живом краскоме, перетянутом ремнями и поныне воюющем за Советскую власть мы можем и посудачить. "Где ты был, когда расстреливали и гноили?" - пусть-ка ответит.
   - Где-где, на заседании губкома.
  -- Ах, вот как, заседал, значит! Ну что ж, тогда мы тебя к стенке.
  -- Не губите, братцы! - орет.
  -- А вот энтого не хочешь? - сую ему под нос свой холодный наган.
  -- Помилосердствуйте, Христа ради.
  -- Вот, как ты теперь заговорил, - и командую. - Шлепнуть его, и все тут!
   Так, за разговорами мы подходим к стене. Я беру его за кожаный ремень и говорю:
  -- Ответишь по законам космической справедливости, краском, не все тебе расстреливать.
  -- Каюсь, каюсь, - говорит, но мне слышится: "Боюсь, боюсь..."
  
   Люди
   Глядя на огромный ряд аккуратных фанерных ящиков, Циолковскому стало страшно.
  -- Опять новая партия? - спросил он экспедитора-администратора.
  -- Опять, - ответил тот.
  -- Откуда?
  -- С Цвениздры.
  -- Надо же, такая даль...
  -- Это что же, мы опять своей очереди не дождемся!? - завопила Софья Ковалевская.
  -- Нет, пойдут те, которые нужнее, - ответил администратор.
  -- Дайте тогда, черт возьми, какую-нибудь работу - завопил Горький.
  -- Идите колотить ящики.
  -- Опять ящики. Все ящики и ящики, а другой работы нет? - спросил Вернадский.
  -- Это тебе не формулы из пальца высасывать. Это - работа, - заметил администратор.
  -- Знаете, как он получил эту должность администратора? - спросил всех присутствующих Пушкин.
  -- Мне неинтересно, да и слухи все это. Седьмой десяток здесь толкаюсь! - обрезал Маяковский.
  -- А я уже вторую сотню, ну и что! - цыкнул на него Пушкин. - Ну, так слушайте. При жизни он работал в дурдоме санитаром.
  -- Теперь ясно, откуда у него этот наглый выговор. Наверное, всех нас за психов считает.
  -- Кнут ходячий, мне - ящики! - все возмущался Вернадский.
  -- А ну, пошли вон отсюда, а то отправлю в Центроспилс! - прикрикнул на собравшихся администратор. - Бездельники, а у меня люди здесь.
   Партия ящиков с аккуратно наклеенными накладными отправлялись на Землю. Этот в Одессу, тот в Елабугу, этот в Санто-Доминго.
  
   Смущенные гиганты
   Между ними и людьми была большая разница. Гиганты могли все, но не умели описывать сами себя. Не могли сказать себе, как они прекрасны. Для гигантов не существовало зеркал, не было воображения. Они существовали бы в своей значительности и ничтожности, если бы не создали людей. Такого моря похвалы у них не было никогда до, и никогда после людей.
   "Как же прекрасны мы и то, что мы создали!" - думали гиганты. - "Люди живут и верят нам". Но люди уже давно перестали верить гигантам, стали жить сами по себе. "Как же ужасны мы и то, что мы создали!" - думали гиганты.
  -- Ужасно все, только не мы! - говорили люди.
  -- Тогда правьте сами! - говорили гиганты, и люди правили. Но все, что создавали люди, было ужасно. Люди умели описывать прекрасное, но сами создавали только безобразие. Это и смущало гигантов: "А все ли мы создали правильно?" И был хаос, в котором люди справедливо винили гигантов, к чему было смущаться?
  
   Рефулаччи
   Я заберу тебя с собой в самое прекрасное место на земле, когда поеду в Рефулаччи. Там ходят золоченые павлины на длинных стройных ногах. Там благородные пеликаны ловят серебряную рыбу. Там растут дикие невиданные фрукты на высоких ветвистых деревьях. Там люди все сплошь тебе улыбнутся. Там нет опасных диких зверей, те, что ходят с ужасными зубами, не страшны - они ручные. Там ты перестанешь бояться мертвых - мертвые не заходят туда. Там хорошо, в Рефулаччи. И вот, я завершил все свои дела здесь, теперь мы можем ехать.
  -- Не поеду, - отвечаешь ты. - Таких хороших мест не бывает.
  -- Боишься разочарования? Не бойся. Рефулаччи тебе понравится.
  -- Вдруг, нет: окажется, что Рефулаччи не самое прекрасное место на земле, и ты опять уедешь искать самое лучшее место.
  -- Но я же все равно уеду.
  -- Куда?
  -- В Рефулаччи.
  
   Арт
   Заняться артом меня надоумил один старый знакомый. Кабза я встретил у аптечного киоска, он что-то собирал, стоя на коленях.
  -- Вот, работаю, - сказал он, не поднимаясь.
   Сначала мне захотелось крикнуть: "Кабз! Что с тобой стало! Как это вышло, Кабз?" Но потом прошло время, несколько дней, и я привык. Я привязался к Кабзу, меня влекла его самоуверенная надменная фигура, стоящая на коленях.
   Как позже мне объяснил Кабз, это было артом, его профессия. Люди видели его, в них что-то переворачивалось, как перевернулось поначалу во мне. Этого эффекта в людях Кабз и добивался. Вскоре я втянулся, привык, и сам научился стоять на коленях, в поисках чего-либо необычного в земной коре. Мы двигали мир, потрясая его своим коленопреклонением, и это придавало нам величия.
   Так делал я, пока однажды не плюнул на этот дурацкий "арт".
  
   Обтекаемый человек
   Джейс носил одежду без всего, чем можно было бы за что-нибудь зацепиться. Носил гладкую, блестящую обувь. Он смотрел на все в мире скользким, скользящим, ровным взглядом. Устроившись на работу, Джейс делал все, чтобы за нее не держаться. Ничего личного ни дома, ни вне его - чтобы не цеплялось ничего лишнего. С работы, в конце концов, Джейса увольняли, но это не было болезненно, как у остальных. Иногда Джейс крал деньги у посторонних, крал очень ловко и умело и никогда не попадался.
   Он уходил отовсюду, нигде не оставляя следов, это было его целью - никаких следов - и единственным следом могла бы стать могила Джейса, но Джейс сделал так, что тело его после смерти сожгли, а прах развеяли по ветру. Впрочем, мы не можем это утверждать: никто из нас не помнит Джейса, - но у всех у нас сложилось такое впечатление, либо... Либо Джейс не умер, как умирают все, а просто уехал...
  
   Диктатура цветов
   Такая жизнь была навязана Маску силой: все время растить и собирать цветы. При этом составлять икибаны, букеты и гербарии, сочинять стихи о цветах и рисовать цветочные натюрморты. Маск все это делал вдохновенно, но чувствовал, что что-то не так. Ну почему вот он любил именно цветы? Ведь он мог любить коллекционные вина, автомобили, бабочек, или женщин. Но нет - ничего этого и ничего прочего Маск не любил - только цветы.
   Их проникновенные ароматы волновали его душу, иногда Маску снились сны только из цветочных ароматов. Или цвета: красный, бирюзовый, лиловый, сиреневый, - в цветах выражалась вся гамма красок, когда-либо рожденная матерью Землей. Цветы были всем для Маска, его философией, его жизнью, его будущим и его прошлым.
   Когда же Маск осознавал, что его трепетное влечение к цветам было лишь следствием того, что в прошлой жизни он был цветком, он понимал, что жизнь в образе человека проходит напрасно, от своего цветочного бытия он никуда так и не ушел, и в будущей жизни ему вновь придется стать цветком.
  
   Компонент доброты
   У Экзальта была только одна задача - дойти до конца с минимальными потерями. Но повсюду были люди, и как было пройти мимо них. Была Джива, торговавшая на рынке своими коленками, был Ксан Ксаныч со сплетенными в косичку ногами, из-за усов и бородки похожий на мартышку, был Эвикс, из-за высоты боявшийся нарисовать на потолке углем собственную смерть. Все смотрели в одну точку - в глаз Экзальта, но Экзальт плохо отвечал взглядом: он был дальтоником.
  
   В окопах
   Грязь налипла на сапоги, сапоги стали тяжелее втрое. Руки истерты до мозолей, зато теперь мне не страшно - теперь я в окопе. Рядом со мной такой же, брат, только я его не вижу. Мы ждем, когда появятся танки. Но танки не появляются, наверное, узнали, что мы здесь. Брат прокопал ко мне траншею, я - к другому брату, и вот: мы уже ходим друг к другу, здороваемся, когда пройдет бомбежка. Пехота, идущая на нас, рассыпается, падает ниц и отползает назад, ведь мы - в окопах.
   Взрыв подорвал землю рядом с траншеей - заговорила вражеская артиллерия. Я уцелел и хватаю гранату.
  -- Не время, еще не время, - говорит Петрович. - Пусть подойдут поближе, - и я жду, пока не засыпаю. И вот враг уже окружил нас, нас все меньше и меньше, тяжело ранен Петрович, и я просыпаюсь.
  -- Все, отступают, бегут, сучье племя, - радуется Петрович, на нем ни царапины. Я радуюсь с ним, все-таки хорошо, что мы в окопах.
  
   Явин
   Бог покарал Явина, его похоронили в общей могиле под государственным номером за государственный счет. При жизни Явин одно время был коммунистом, так совпало, что тогда коммунисты были у власти. Явин работал в институте культуры преподавателем философии и добился, чтобы девочку-студентку, исповедовавшую баптизм, исключили из института.
   Потом коммунисты потеряли власть, власть получили демократы, Явин стал демократом, его сбила машина. Месяц Явин пролежал в больнице, потом месяц в морге. Говорят, не нашли документы на квартиру в его квартире. Старенький, но энергичный Явин вряд ли был убит из-за квартиры, но похоронить его могли за счет института.
   Может быть, заболел, может, нет. Опомнились сослуживцы, да поздно, человек уже под землей. Не раскапывать же. А номер сменили на фамилию: Явин И.Г. 19...-2001г.
  
   Труба
   В его избитых руках труба надрывалась и стонала. Средний палец трубача был в гипсе, но труба терпела. Сквозь ее жерло продувался воздух, сильно разбавленный алкогольными парами - труба скрипела, стиснув зубы. И только, когда на пакет, лежавший у ног трубача, упала монета, труба исполнила верхнее ля. Ми, фа-диез, си, - и потекла чарующая мелодия. Медь почувствовала медь и зазвенела.
  
   Нюанс Леимунга
   Леимунг был для нас чем-то вроде приправы. Когда мы собирались вместе, все шло хорошо, но без него скоро становилось приторно. На день рождения Леимунгу мы подарили телефон, чтобы он всегда был доступен для вызова.
  -- Але, Леимунг, нам плохо без тебя, - говорили мы ему по телефону.
  -- Але, время потеряно, растреперено, - как-то так возражал он.
  -- Ну, ну, бяка-муяка, - улавливали мы его интонацию, и вскоре он появлялся.
   В дырявом плаще и затертых джинсах, в сандалиях на босых ногах, Леимунг садился в кресло, выдергивал из стакана соломинку и начинал пить коктейль, наливая в ладонь.
  -- Сегодня я расскажу, как я изобретал спички.
  -- Ну-ну, - мы садились поближе.
  -- Я их изобретал на кухне и изобрел в своем кармане.
   Мы подивились его нелепой шутке, но дальше происходило нечто еще более поразительное. Леимунг раскачивался в кресле, пока не падал под общий и свой собственный хохот. Потом он вставал и выходил вон. Только и бывало разговоров, что о нем, и самое главное - о том, куда он пошел от нас.
  
   Эпоха взрыва
   Мы родились в самом начале взрыва на той войне, когда сбросили бомбу. Нас было много, и каждый из нас хотел ласки, тепла, любви. Не знаю, как остальные, но я все это получил. Я прожил хорошую жизнь, прожил не зря. В ней не было всего того мусора, что вечно окружает любую другую жизнь. Еще бы, ведь все на свете думали, что мы погибли. Мы, все, кто оказался в эпицентре взрыва. Я оказался в самой сердцевине его. Мой взрыв, я люблю его. Люблю его волнующуюся, кипящую душу. Теперь я смело называю взрыв моим, тогда, во время войны он ворвался в мою жизнь, как враг. Но я благодарен взрыву, он утолил мои будущие и прошлые печали, как живительный родник.
   Во время взрыва я вырос, возмужал, мне удалось встретить Эву, жениться на ней, мы наплодили кучу маленьких новых человечков, которые росли, зрели и мужали у нас на глазах, пока мы любили друг друга, встречались с друзьями, ходили на работу. Я смотрю, как падает на четвереньки мой седьмой внук и думаю, что это удивительно, и никогда в истории раньше не было, в каждой семье - дети, и такое множество детей, это чудесно. Нас поглотил взрыв, мы порождение взрыва, мы порождаем взрыв. И я часто думаю, закончится ли этот чудесный сон, когда я умру, или когда кончится взрыв...
  
   Человек-птица
   Это еще что, вот у нас был случай: подошел человек к радиоприемнику, покрутил ручку тюнера и поймал большую такую птицу, а птица ему и говорит человеческим голосом:
   - Съешь меня, я человеком хочу стать.
   Съел человек птицу. Да только не подумал он, каким человеком хотела стать птица. Им самим стала птица, и забегала по квартире, махая руками, а человек исчез. Подошла человек-птица к радиоприемнику, покрутила ручку тюнера и поймала птицу еще больше той, что сама когда-то была, а птица ей и говорит человеческим голосом:
   - Съешь меня, я человеком хочу стать.
   Да только не поверила ей человек-птица.
  
   Дело Х. Колумба
   Некто Х. Колумб любил путешествовать без карты. Однажды его занесло вместо Америки, куда он собирался, на Карпаты. Едет он на велосипеде по лесу, а на встречу ему украинец.
  -- Странно, - говорит Х. - я и не знал, что в Америке украинцы живут, - достает из кармана всякий мусор, стекло битое, жвачку, монетки пятикопеечные и говорит:
  -- Давай меняться на золото.
   А украинец ему и отвечает:
  -- Да пошел ты к едрене Фене
   Что-то знакомое услышал Х. Колумб в украинской речи и приготовился уже разговаривать с украинцем, да исчез украинец, и след его простыл. "Опять разбегаются", - подумал Х. Колумб и сильнее надавил на педали своего велосипеда.
   Да только не украинец то был, а молдаванин, венгр, или поляк, но и не это главное, а то, что не Америка то была, а Карпаты. Это Х. Колумб не понял даже тогда, когда вернулся домой, но и не домой, в общем, а к нам, на Ямал, впрочем, вскоре мы его полюбили, и он чувствовал себя у нас, как дома, сам рассказывал. Хотя, где его дом? Кто знает? Сам Х. насчет того, где его дом, ошибается.
  
   Эатр
   Что ни день, в эатре совершалось действо. Это могла быть массовая казнь или просто перелет шмеля, но каждый день. И каждый день кого-то обязательно тошнило от чистого искусства, происходившего в эатре, а кто-то обязательно выходил окрыленный. Люди же, которые совершали неслыханное, были мало похожи на обычных людей, игрушки седого, грустного и смешного кукловода, они выпадали из коробки на стол и после действа яростно раскланивались.
  -- Опять это у него получилось! - зло переговаривались они между собой. - Хоть бы раз ошибся, и мы могли бы заняться чем-нибудь другим.
  
   Ностальгия
   Уехал Молос в Америку, а там его взяла за горло ностальгия. Вернулся он домой через три месяца, а она его ждет на пороге. Пора в Америку собираться. Так что, разорвись - не разорвись, а ностальгия мучает. Вот Молос и решил: "Не буду жить ни где", - и стал бродить по свету. Много людей хороших повидал, а только где присядет больше, чем на день - ностальгия.
  
   Бог
   Тим развесил на стене все свои картины, включил сочиненную им музыку и явил бога. Бог был слабый, маленький, плохо шевелил ручками и ножками и не разговаривал. Но прошло время, и бог сказал:
  -- Бе-ме-па-па.
  -- Папа! - обрадовался Тим.
  -- Да, папа.
  -- Папа, папа! - закричал Тим и, схватив бога, стал кружиться с ним по комнате.
  -- Папа, положи бога на место! - сказал бог, и Тим выполнил его просьбу.
  -- Папа, бог хочет есть, - сказал бог, и Тим побежал за едой.
   Пока Тима не было, бог встал, умылся и стал осматривать картины Тима.
  -- Сегодня я уезжаю, - сказал он, когда Тим вернулся.
  -- Куда, бог?
  -- Далеко и надолго...
   Тима как обрезало, долгие часы он пролежал без движения.
  -- А вот это я возьму с собой, - сказал бог Тиму, указывая на лучшее из его творений.
  -- Бери все, - сказал Тим.
  -- Нет, только это.
   Впоследствии Тим получал письма из дальних стран, из известных ему городов и из городов незнакомых, и всякий раз радовался - с помощью бога еще многие люди увидели его шедевр.
  
   Подозрение
   Казалось, все только и подозревают Фикса. В чем - неизвестно, но смотрят подозрительно. Постепенно Фикс привык к постоянным подозрениям своих сослуживцев и стал подозревать сам, что...
   Фикс подозревал себя всегда и во всем. Любой собственный шаг внушал ему недоверие. Каждое движение, каждый выдох и вдох, каждое "я" и "они", - все, буквально, все внушало ему одни лишь подозрения. В конце концов, Фикс сознался: "Я виноват", - сознался сначала перед собой, потом перед всеми. Всем это показалось подозрительным, его стали подозревать еще сильнее, и во всем. Стоило снова сознаться, и подозрения усиливались. Фикс не выдержал подозрений и уволился. Никаких преступлений, никакой расплаты, одни лишь подозрения.
  
   Сферические джунгли Фоккера
   Внутри могло произойти что угодно - не так, как снаружи. Снаружи вы только платили за билет, не имея возможности увидеть, услышать или как-то еще предвосхитить события. Выходившие редко рассказывали об увиденном внутри сферы.
   "Ничего страшного", - думал Фоккер. - "Увижу виртуальный помидор или кокос". Но в джунглях Фоккера оказался слон. Огромное млекопитающее с большими ушами и хоботом заняло все пространство сферы, так, что хватало места только на несколько вдохов. Фоккеру ничего не осталось, как экономить воздух. "Но ведь здесь же был воздух раньше, до этого слона",- подумал Фоккер. Когда дышать было уже нечем, а до окончания сеанса оставалось еще добрых полчаса, Фоккер понял, наконец, где был воздух. Он укусил слона, и сквозь образовавшуюся дырочку в его ноге забила живительная струя.
   Слон стал сдуваться, пока не стал размером со слоненка, потом, когда он стал размером с мышь, Фоккер взял его в карман и унес домой. Прекрасная память о незабываемом событии осталась и у него, не все же другим...
  
   Имитации
   За несколько лет работы в управлении статистики института исследования пожаров Корлу довелось изучить изрядное количество видов имитаций. Пара десятков имитаций надежды, имитации запрета и четыре случая имитации гвоздя. Случаев было много, но все они возникали на заурядной основе: кто-то в кромешной тьме зажигал спичку, от которой происходило реактивное распространение огня.
   Надо было найти этого "кого-то", чтобы он дал ответ на все вопросы, интересующие управление. Все нити тянулись к одному знакомому Корла, тому самому, который однажды сказал:
  -- Пожары - это маленькие дети, которых наказывают раньше, чем они начнут шалить.
   Корл взял со стола диктофон и направился к своему знакомому в гости.
  -- Рад пожалованию, - встретил его Гикс.- А я как раз собирался пить водку.
   Корл вошел, сел в кресло и положил включенный диктофон на стол.
  -- Будет лучше, если ты сам будешь спрашивать и отвечать на свои вопросы, - сказал он Гиксу. Гикс налил водки и открыл рот:
  -- Скажи, Гикс, много ли детей погибло в этом году в огне? Сорок-пятьдесят, думаю, не больше. Но ведь это не предел, не так ли? А теперь ответь мне, являются ли они жертвами собственной игры? Гораздо важнее ответить, были ли они веселы, когда поняли, что заигрались. Игра детей с большим ребенком - огнем, баллами не оценивается. Игра, в которой так много боли? Да, это игра, хотя и опасная. Самое главное - это незрелость душ, участвующих в пожаре. Имеешь в виду эмоциональное недоразвитие? Конечно, особенно важно непонимание того, что финал истории - это уже не игра. Разве ты и в самом деле так думаешь? Я могу ошибаться...
   Корл выключил диктофон. Теперь к фактам пожаров, которые приснились семерым доцентам из управления статистики, присовокупится имитация разговора с членом банды виртуальных поджигателей. Бумага с отчетом ляжет на стол директора управления и загорится оранжевым пламенем.
  
   Полярность кратера
   Они спускались с гор, поднимались, спускались вновь, но нигде не видели его. Вулкан молчал, не слышно было его напряженного дыхания. Они прошли бы мимо него, если бы Малк не сказал: "Стойте! Это здесь!" Мужчины взяли топоры и лопаты, женщины стали разогревать на костре пищу. Вскоре один из мужчин крикнул: "Вижу! Вижу кратер!" Его сожгли в кратере первым, потребовалось еще две жертвы, после которых над горами где-то там, вдали, нависла туча.
   "Теперь будет дождь", - сказал вождь, и наутро отряд собрался для возвращения.
  
   Шуба-дуба
  -- Шуба-дуба, дашь дуба, карандаш из дуба.
  -- Трень-брень-тень-пень.
  -- Уа-тауа.
  -- О чем это вы?
  -- Так, ни о чем.
  -- И обо всем...
   Разговаривали пятеро.
  
   Виртуальный отсчет
   Как протекает время в виртуальном мире? Никогда не задумывались? А вот Перт задумывался. Почему? Да потому что Перт - житель виртуального мира. Для него это важно. Жить среди нарисованных человечков и зверушек и не знать, сколько времени - все равно, что жить, не зная, на каком свете. И вот Перт решился измерить время, надел рисованные часы, включил их и получил время: 0:0. Ничье.
  
   Большие пластилиновые горы
   Я не заметил, как оказался в больших пластилиновых горах. Между мной и ими всегда зияла непроглядная пропасть. И вот эта пропасть исчезла. Меня окружили пластилиновые горные животные и пластилиновые горные птицы. Я пытался уйти от них через горы, но увяз в пластилине. Теперь я сам принадлежал пластилину, а маленький мальчик лепил из меня что-то неподобное.
  
   Ботанический сад
   Ботанический сад Клодза хранился в целлофановом пакете под кроватью у младшего брата. Странный это был сад. Похожий чем-то на музыкальную шкатулку, по нему тут и там разгуливали странного вида животные. Мандросы, квалошаки, пушнарики собирали с земли траву, рвали с деревьев листья. Над их головами пролетали прудоллы и хмазявлики, в кустах свижжала разноголосица.
   Свижжала - это было новое слово, выдуманное Клодзом для обозначения звуков, которые его окружали, лишь только Клодз открывал пакет. Однажды мы не нашли Клодза в комнате, в которой он жил вместе с братом, хотя тот ясно видел, как Клодз вошел туда. Мы залезли под кровать и достали оттуда пакет с ботаническим садом, открыли его, и на нас обрушилось свижжание Клодза.
  
   Сенсор
   Вот уже три недели я сенсор. Я чую мир глобально, тактильно и визуально. Ощупываю взглядом каждого, кого примечаю. Парень с кожаным портфелем проливает пиво себе на грудь, стоя у фонтана. Парень пьет пиво, парень идет мимо, косясь на сидящих вкруг фонтана. Красивая девушка обнимается с качком. Качек снимает свитер, приглашая девушку снять куртку. Девушка снимает куртку после долгих колебаний. Качек уводит ее от фонтана. Зачем мне знать, когда они появятся вновь, зачем наблюдать искоса за ними, когда они вернутся? Не знаю, я сенсор и по-другому не могу.
  
   День побед
   Все, кто выжил, собрались за столом. Все, кто погиб - тоже.
  -- Выпьем за победы, - сказал один и все опрокинули стаканы.
  -- Славься, наш род, - сказал другой.
   На этом день побед только начался. Славные победы последовали в этот день одна за другой. Победа личности над совестью, победа молодых над ветеранами, победа смерти над жизнью - самая грандиозная победа, потому что после нее за столом собрались только мертвые.
  
   Маленькая ложь
   Существуют книги, которые лучше не открывать. Книга Бомсенга "О перерождении зеркал" - худшая из таких книг. Но время от времени ее читают. Ее читают даже не графоманы или безнадежные книгочеи, а обычные люди, и говорят: "Божественно!" - не подозревая об изменениях, которые неизбежно произойдут с ними. У одной женщины вниз сползла часть лба и закрыла правый глаз, а одному мужчине сделали операцию и вырезали усы.
   Но есть и другие, те кто сами влияют на книгу. Например, был случай, когда книга Бомсенга самопроизвольно вылетела в окно и угодила в кучу мусора. Тогда ее прочитал один веселый человек. Когда его спросили: "Как это у тебя вышло?" - он ответил: "Я прочитал наоборот ее название". "Лакрез иинеджоререп о". На мертвом языке оха-ухару это означает: "Все, что я говорю - ложь".
  
   Бриллиантовый отскок
   Колышутся под ветром ветки деревьев. Проходят мимо меня люди и исчезают в толпе. Мне легко их вычеркивать из памяти, теперь я как бриллиант. Я дорог себе и никому более. Мне светло, хоть я и камень. А как я сделался этим камнем, рассказать? Я долго себя шлифовал о глаза смотрящих на меня, ничего решительно собой не представляя. Люди смотрели исподлобья, и я кристаллизовался, будучи слишком заметным.
   Наконец, я снизошел до своего образа. Собирая ракушки на берегу реки, я подумал: "А кто есть в этом мире похожий на меня?" И получил бриллиантовый отскок.
  
   Чемоданчик
   Чемоданчик съел часы, пачку сигарет и отломанную дверную ручку и стал чемоданом. Съел пиджак, любимый свитер Войла, туфли и коробку свечей и стал баулом. Потом съел банку варенья, видеомагнитофон и связку книг и стал тумбочкой на колесах. Съел пальто и дубленку и стал шкафом. Так он ел и ел, пока маленькая девочка не сложила его, как оригами, и не превратила в кораблик, который по ручью спустился в реку и уплыл в море. Так сбылась мечта маленького чемоданчика отправиться в путешествие.
  
   Механический трюк
   На столе лежали коробок спичек и ложка, стоял стакан и сахарница. Мозл подключил все свое воображение, чтобы превратить их в роскошный обед. Обед не возникал. Мозл ходил по кухне, делал пасы руками и брызгал слюной в разные стороны - обеда не было. Есть хотелось до одурения, до глухоты, до слепоты. И тут звякнуло что-то. Мозл обернулся, это выключилась микроволновая печь. Обед, состоящий из куриного окорочка с печеным картофелем, был готов.
  
   Вывернись наизнанку
   Наступил такой момент в истории человечества, когда людям пришлось научиться выворачиваться наизнанку. Мужчины того времени не хотели просто так размножаться, поэтому женщины, чтобы привлекать их внимание, стали выставлять напоказ свои внутренние органы. Социологи объясняли это явление тем, что мужчинам для создания здорового потомства нужны были абсолютно здоровые женщины, со здоровыми органами. Этим интересом к своему и чужому здоровью и воспользовались наиболее разумные. Мужчины не сильно отстали от женщин, они тоже стали выворачиваться наизнанку. Умение хорошо продемонстрировать свои почки или кишечник стали в обществе признаком успеха. Художники того времени запомнились навеки своим пристрастием к зарисовкам изнутри человека.
   Я рассказал о ближайшем нашем будущем. Люди, одумайтесь! Куда мы идем...
  
   Человек человека
   Его не спутаешь ни с кем другим. Он похож на воплощение всего человеческого, что есть в людях. Носит очки поверх глаз, усы под носом, в одежде не избегает как модерна, классики, так и безвкусицы. С ним легко разговаривать, когда нет общих тем - он знает тысячу анекдотов. Иногда мне кажется, что он принадлежит мне, иногда - что всем людям. Он уходит из компании всегда один, приходит с друзьями. Играет ли он на музыкальных инструментах - не знаю, но думается, что играет: так это похоже на него. И вот наступает минута прощания, я гляжу, как в воздухе около земли растворяются его следы. Идет дождь.
  
  
   Дубликат спасения
   Я мог бы рассказать о том, что произошло на прошлой неделе в капле дождя, скользящей по моему окну, мог бы рассказать о том, как взяли с поличным банду грабителей в банке варенья у меня на подоконнике, мог бы рассказать о международном турнире по борьбе сумо на ковре посередине моей комнаты, но я расскажу другую историю. Это произошло у меня на диване. Подползает как-то к моему лицу паучок и говорит:
  -- Вам письмо.
  -- От кого, - спрашиваю.
  -- Анонимное, - пробасил паучок и подернул бровями.
   Я взял из протянутой мне лапки иссиня-белый конверт и развернул его. Внутри лежала дохлая муха. Это был ордер на смерть.
  -- Они нашли меня, - произнес я.
  -- Что? - недоуменно спросил паучок.
  -- Нет, ничего, - ответил я.
  -- Что передать автору письма? - спросил паучок.
  -- Кому? Мухе?
  -- Да, мухе, - твердо посмотрел мне прямо в глаза паучок.
  -- Передай ей, пусть убирается.
   Муха, видимо, слышала наш разговор, притворяясь мертвой. Откуда-то из-под крыла она выхватила двадцатизарядный "стечкин" и пальнула мимо моего правого уха. Я скатился с дивана и пополз по ковру. Паучок вцепился мне в ногу, мешая ползти.
  -- Стой, ты куда! - заорал он. Я с силой пихнул его, и он ударился головой об стену, в этот момент раздался еще один выстрел, жгучая боль пронзила мое плечо.
  -- От нас не уйдешь! - злобно прошипела муха и полетела к балкону. Я посмотрел туда: в окно долбились еще пять-шесть ее подруг. Мне стало ясно, что если они проникнут внутрь, то я погиб. Но у меня было в запасе замечательное средство от непрошеных гостей, надо было только добраться до зеркала, только успеть...
   Пули уже тут и там втыкались в пол, звенели хрусталем в серванте, пили вино из битых бутылок. Им, похоже, нравилось такое веселье: бить мою посуду, продырявливать
   книги и дверцы шкафа. Уже пьяные, они продолжали орать свои бесшабашные песни со свистом и гиканьем. Некоторые пули лихо отплясывали посреди ничком лежащих товарищей и битого стекла. Но меня это больше не касалось - я сумел добраться до зеркала. В руке я радостно сжимал предписание.
  -- Предписание: всем, кто явился для убийства Тима в его квартиру такого-то числа такого-то месяца сего года, немедленно явиться на пристань для убытия в Черногорку, - стал читать я вслух, - Подписано комендантом города Хокумовым А.Н.
   Мухи удивленно переглянулись, но ничего не поделаешь, они спрятали свои пистолеты и вылетели тем же путем, что и влетели. Только паучок все еще лежал на диване, видимо, слишком сильно ударился головой. Я принес из холодильника лед, чтобы он приложил ко лбу.
   Мы с паучком до сих пор встречаемся. Не могу поверить: я дружу с тем, кто принес мне весть о моей собственной смерти, да и саму смерть тоже.
  
   Коты
   До нее оставалось пройти пару десятков шагов, когда между нами побежали черные коты. Обезумевшие животные бежали вприпрыжку на плач самки. "Сейчас сбудутся все плохие мысли", - подумал я и сделал шаг навстречу своей драгоценной, нежно любимой, ни с кем и ни с чем не сравнимой. Моя милая, кажется, тоже сделала шаг навстречу мне. Мы, кажется, стали сближаться, но прошло уже несколько минут, а между нами оставалась все та же пара десятков шагов. Не помню, когда рассеялась стая котов, не помню, когда пропал стон одинокой самки, помню лишь выражение лица моей любимой, - тающее, рассеивающееся, исчезающее выражение. В груди моей что-то сильно кольнуло, и я побежал. Я бежал, а мимо меня бежали деревья, стукая, как и я, ногами об асфальт, столбы и колонны под аркой, но милый сердцу силуэт стал расплывчатым, неясным, пока вовсе не исчез. "Но ведь она была совсем недавно там", - думал я, думал, думал, пока в голове совсем не помутилось, лишь ноги все еще несли меня вперед, навстречу чему-то неясному, может тому плачу, который делал что-то с моим отражением в витринах: хвост, мохнатое черное тело, горящие глаза.
  
   Пластилиновый прадедушка
   Маленькая Азя взяла с полки для обуви шайбу и воткнула прадедушке Улафу в голову в качестве носа; теперь у прадедушки было четыре носа.
  -- Дыши, прадедушка, - сказала девочка, зная наизусть сказку о том, как прадедушка умер, задохнувшись в своей постели в 124 года. Голова прадедушки чуть наклонилась, губы шевельнулись в намерении раскрыться для благодарственной речи, но в это время раздался грохот упавшего на пол тяжелого молотка - отвалилось прадедушкино ухо. Азя подняла молоток и воткнула его на прежнее место, в правое плечо.
   59 лет назад дедушке Флуку пришло в голову вылепить памятник своему отцу Улафу на склоне лет. Флук лепил по памяти, а поскольку склероз настиг его еще за двенадцать лет до статридцатипятилетия, пластилиновый образ прадедушки и его прижизненный облик несколько различались.
   В доме Уокспсов не было зеркал по древней семейной традиции, переходившей из рук в руки со времен Карла Великого, поэтому Флук лепил Улафа, как ему взбредет в голову, не взирая на подобия с людьми. Такова была основа мировоззрения Уокспсов: "Люди в чем-то схожи между собой, но я - совершенно иное".
   С момента, как памятник поставили в гостиной, его изменяли бесчисленное количество раз, вольно и невольно. То кто-нибудь из гостей случайно заденет плечом прадедушку, отчего отлетает его голова, то захотят украсить памятник на новый год шарами и гирляндой, да так и забудут до будущего века, а потом домочадцам вдруг покажется, что прадедушка был иным в оригинале, и ну его исправлять. Бывало, сидят всей семьей целый уик-энд и решают, что следует менять в образе, спорят и сходятся на компромиссных вариантах.
   Но вот уже тридцать два года памятник в полном владении у детей. Взрослые только рассказывают детям странные сказки из жизни своего предка, а дальше поступайте, как знаете. Поэтому прадедушка меняется теперь чаще, чем раньше, но кто знает, возможно, когда-нибудь его пластилиновый образ приблизится к тому внешнему виду, которым обладал Улаф при жизни. Тогда сам Улаф, если бы вошел, остановился бы перед своим пластилиновым двойником, как перед зеркалом, прошептав: "Наконец-то!"
  
   За эту старую клячу мне много не дадут
   Я считаю это просто сменой поколений. На место старых, слабых и дряхлых приходят молодые и сильные. Приходят, занимают их место, отбирают их деньги и, главное, право на жизнь. У них долго было это право, и как они им воспользовались. Старуха, не имея сейчас ни мужа, ни детей, зарабатывает на чужой беде, на чужом безденежье, гнусным ростовщичеством.
   Это была моя первая старуха, мой первый миллион. Бизнес ее был незаконным, о деньгах никто не узнал, меня не нашли. Я вошел во вкус. Теперь у меня есть большие деньги. Мне семьдесят, ни жены, ни детей, дом свой я превратил в хранилище денег, зарабатываю на процентах, давая взаймы. Я жду, когда войдет он, тот самый, с топором и вспоминаю свою первую, мне хочется знать, кого убила она.
  
   Верьте зовущим вас за собой, не верьте зовущим вас за собой
   Бруно верил, что Земля вертится вокруг Солнца - его сожгли. Бог принял его жертву и спрятался в центре Земли. (Копайте).
  
   Дуэль
   Он выстрелил в себя. Потом в меня. И ранил. Легко. Потом я увернулся еще раз, потом мне надоело уворачиваться. Дуэль превратилась в охоту. Что ж. Я не стреляю. Берегу патроны.
  
   Тема без вдохновения
   Горячие угольки ее глаз прожигали дырки в глазах тех, кто обращал на нее внимание. Одна женщина заметила, что Джудит улыбалась, когда лгала. Теперь все, кто замечал, как Джудит улыбалась, не верили ей. Вот и вся история.
  
   Толчея
   И Дик, и Альма, и Лива, и Стек, и Коффин были там. И Дик, и Альма, и Лива, и Стек, и Коффин были друг в друга влюблены. Любовь текла, словно река, и ее было море. Море шумело и хлестало волнами по облакам. Облака отвечали дождем в солнечных лучах.
   И Дик, и Альма, и Лива, и Стек, и Коффин купались в солнечных лучах. И Дик, и Альма, и Лива, и Стек, и Коффин загорали, смеялись, плавали и пили пиво. И Дику, и Альме, и Ливе, и Стеку, и Коффину было хорошо, а вокруг кипела толчея.
  
   Вор
   В углу, за часами, стоял шкаф. Никто не знал, что в нем. Ни Петр, ни Алдокс, ни Пумпр, ни даже сам Браллер.
  -- А что в шкафу? - спросил Алдокс, скидывая драгоценности в пакет.
  -- Не знаю, - ответил Браллер, набивая сумку позументами.
  -- Как, не знаешь? Прожил с ними неделю и не узнал?
  -- Нет, не узнал.
  -- Что-нибудь помешало?
  -- Да.
  -- Тогда ясно, - сказал Алдокс и, закончив с драгоценностями, направился к шкафу.
   Браллер последил за его напористой походкой, потом за его первой попыткой открыть шкаф, потом за попыткой взломать, но тщетной.
  -- Что такое!.. Вроде, замка нет...- произнес Алдокс, - Эй, Пумпр! Иди-ка сюда!
  -- Что надо?! - вбежал в комнату Пумпр с россыпью меха в руке.
  -- Тут какой-то шкаф. Не могу открыть.
   Пумпр вынул фомку и вонзил ее между створками. Дернул. Двери даже не скрипнули. Пумпр всем телом налег на фомку. От дверцы откололась маленькая щепка.
  -- Ну, что? - спросил Алдокс.
  -- Знаешь, мне кажется, что этот шкаф из дерева.
  -- Я понял это.
  -- Да нет, не понял, шкаф целиком из дерева - из одного, большого куска дерева, - сказал Пумпр и ударил по стенке шкафа фомкой.
  -- Я тоже сначала подумал так, - сказал Браллер.
   Алдокс и Пумпр вопросительно оглянулись на него.
  -- Но однажды я видел, как хозяева открывали его... Что было в шкафу, мне увидеть не удалось.
  -- Надо взять его с собой, - решил за всех Алдокс.
  -- Зачем? - спросил Браллер.
  -- Там может быть что угодно: высокодоходные акции, записывающее устройство для грабителей, патент на сверхприбыльные разработки...
  -- Средство тотального слежения, - продолжил Пумпр.
  -- Нет, это вряд ли. В общем, то, что прячут в суперсейфах,- Алдокс подошел к шкафу и толкнул его плечом, - Вчетвером мы легко запихнем его в грузовик.
  
   Шкаф стоял в центре комнаты. Трехдневные попытки вскрыть его, пробить, взорвать - прошли даром. На второй день куда-то пропал Петр со своей долей. В изнеможении, Браллер, Алдокс и Пумпр растянулись на полу. Пока они спали, вор вылез из шкафа и унес с собой все.
  
   Дитя
   Согретое теплом матери, оно молча ожидало своего часа. Согретый теплом матери, он молча ожидал своего часа. Согретая теплом матери, она молча ожидала своего часа. Не говоря ни слова, они постоянно общались. Общались, полностью понимая друг друга. О чем они говорили? О чем они говорят? Это их тайна, известная всем. Это их правда и их защита. В темной комнате без посторонних глаз он, она, зная, что ему, ей предстоит, уже решал, решала, решил, решила свою единственную задачу. С ней, с ее помощью, с помощью матери. Кого я буду любить. Кто будет любить меня...
  
   Время и смерть. Басня
   Время сидело на берегу и удило рыбу. Клевала всякая мелочь. Время скидывало ее в ведерко, для кошки. Тогда (это было очень давно) все жили вечно (так всем казалось). Появлялись новые существа: люди, динозавры, мамонты, - пожирали друг друга и размножались.
   Маленькие существа объединялись в единые организмы по принципу согласия, становились больше, пожирали меньших, становились еще больше. Только кошка жила сама по себе, а время приносило ей рыбу.
   Однажды кошка что-то поняла. Время вошло в комнату и прочло по ее глазам что-то невообразимое.
   - Завтра можешь не ходить на рыбалку, - сказала кошка.
  -- Почему? - удивилось время.
  -- Мне не будет нужна рыба.
   Время провело всю ночь, не сомкнув глаз. Кошка лежала рядом, время чувствовало, как неровно бьется ее сердце, как прерывисто ее дыхание.
   В окно пробился рассвет. Время неотрывно глядело на кошку. Кошка словно угасала, каждую минуту. И вот кошка угасла. Не ощущалось больше пульса, не шевелилась грудь, потух блеск в глазах. Время прикоснулось к кошке рукой.
  -- Эй, кошка, очнись!
   Кошка не ответила.
  -- Очнись, говорю! - крикнуло время и сильнее тряхнуло закоченевшее тельце. Кошки словно уже не было здесь.
  -- Я кормил тебя рыбой, каждый день ходил на рыбалку, а ты, вот так, взяла и ушла!?
   ...
   Время открыло шкаф, надело на себя белую маску, черный балахон и, схватив в руки острую, как бритва, косу, выскочило вон.
  
   Мораль сей басни - вот какая:
   Мы все живем, от времени сбегая.
  
   Вокруг памятника
   По телевидению прошло объявление: "Все, кому дорога память Косады, приходите в 13.00 на площадь возле его памятника". На другой день собралось много народу. С трибуны декламировал малознакомый мужчина:
  -- Мы должны снести этот нелепый монумент, ставший символом нашего порочного прошлого!
   Стоявшие рядом люди держали в руках транспаранты: "Долой проклятие нашего народа!" "Враждебным настроениям нет места в наших сердцах!" "Косаду - на свалку истории!"
   Лишь некоторые, под общий шум и гам, потихоньку обменивались листовками: "Музей Косады создан по адресу Кузарова, 7 (бывшая Крепенская, бывшая Чумова, бывшая Корэллы, бывшая 7-я улица Якутова). Звоните 9-2-12-74-091, Кирилл".
  
   Композитор ощущений
   Комната, в которой Гоб оказался, давала возможность увидеть себя с десятков, сотен ракурсов, ранее не мыслимых. Снизу доверху, от края и до края она была заставлена зеркалами, зеркальными предметами идеальной формы и бесформенными, преломляющими свет. Пока Гоб в полном смятении разгадывал систему, по которой формировались отражения, откуда-то возник Кваш.
  -- Рад приветствовать Вас в моем заповеднике.
  -- Заповеднике? - удивился Гоб.
  -- Да, конечно. Здесь я уберегаю от исчезновения некоторые виды человеческих эмоций. - Кваш пожал руку Гоба, потом сделал два шага назад и скрестил руки на груди.
  -- Как же можно уберечь эмоции? - спросил Гоб.
  -- Очень просто. Ваши, например, колебания души я просто сохранил на своем компьютере. За каждым из этих зеркал - цифровая видеокамера.
  -- Что же такого Вы нашли в моих отражениях?
  -- Вы себе даже не представляете. Все, буквально, все - от злобного декадентства Иуды до безмерной тяги к самоубийству Христа.
   Гоб медленно измерил взглядом фигуру Кваша.
  -- Вы сумасшедший? Зачем Вам все это нужно?
  -- Когда-нибудь Вы сами захотите узнать себя получше, и я продам Вам Ваши собственные ощущения, очищенные от серого налета будней...
  -- Продадите? Значит, Вам просто нужны деньги?
  -- Нужны. Для одного серьезного эксперимента.
  -- Какого эксперимента? - раздраженно спросил Гоб, и вдруг в зале погас свет. Сначала Гоб подумал, что это просто шок от мгновенного затемнения, но прошло уже достаточно времени, а все равно ничего не было видно.
  -- Эй! Кваш! Где Вы? - крикнул Гоб, но Кваш словно испарился вместе со светом.
   Что произошло потом, Гоб рассказывал мне уже с трудом. На бывших зеркалах, теперь уже мониторах, замелькали его собственные отражения, но какие-то новые, иные, отшлифованные и обработанные, меняющиеся со временем, уходя регрессией в прошлое и проникая перспективой в будущее. Как все прекратилось, Гоб не помнил, видимо, потерял сознание. Очнулся в сквере на скамейке. Я увидел его, чужого, необычного, он заговаривался и плакал за два дня до своей странной смерти.
  
   Мегахит
   История, произошедшая с продюсером, была записана на пленку и отложена "до лучших времен". Потом о ней забыли. Вскоре забыли и самого продюсера и ту, с которой была связана эта история. Из памяти стерлось буквально все: то, как они выглядели, то, как сталкивались случайно, то, как искры сквозили между ними - то, что в обычных романах заканчивается поцелуем во весь экран.
   Прошло время, продюсер уже не выпускал хиты, когда вдруг наткнулся на старую пленку. История ожила, словно очнувшийся от летаргии "покойник". В ней забегала кровь, и запрыгали искры. Трудно объяснить, почему продюсеру захотелось тряхнуть стариной. Он выпустил историю в свет, и она стала мегахитом. Потом появилась она, та, с которой была связана эта история, и жизнь двинулась дальше, так, как могла бы и, как хотелось, чтобы она.
  
   Тотальный меридиан
   Теперь Земля вращалась со скоростью пульса. Огонь в ее глазах - такое же чудо, как блеск далеких звезд. Ничего нового, наверное, не было и в том, что в звуке ее шагов слышался шепот Вселенной. Записанные на Скрижалях, они искали все тот же яростно светлый путь друг к другу.
  
   Ван и Зера
   Знавшие хоть немного Вана и Зеру, сами становились наркоманами. Ван съедал на завтрак булочку с героином и угощал Зеру кофе, сильно приправленным ЛСД. Их общение всегда происходило сквозь дым марихуаны. Их считали законченными наркоманами, и так это и было, только слухи о болезнях и скорой смерти Вана или Зеры опровергались их новыми появлениями в компании таких же, как они сами. Бледный болезненный вид, ленивые движения, конечно, действовали на всех, как намек, но яростный, пронзительный, неестественный блеск в глазах...
   К старости Ван и Зера стали только чуть более элегантными, но не стали спокойнее. Их детям повезло.
  
   Горение внутрь
   От ее кожи исходило люминесцентное свечение. Страшно взглянуть в ее глаза, страшно наткнуться взглядом на какую-нибудь обнаженную часть ее тела: губы, шея, щиколотка, - все вызывает непреодолимую страсть. Страшно услышать ее голос - можно с ума сойти от его горечи и его сладости. И вдруг она встает прямо перед тобой и останавливает тебя, такая хрупкая, тонкая, но необычайно сильная, решительная.
  -- Я люблю тебя! - говорит она, не давая пройти, смотрит прямо в лицо, ловит твой бегущий взгляд.
   Да-а... любовь... она такая!
  
   Терпения
   Я прошу у бога, у ветра, у дождя только одного: терпения. Кипения, варения, приобретения, опустошения, зарождения, умерщвления, отрезвления, оглупления, упрощения, усложнения, уединения, приумножения, обожествления, отождествления, знамения, упущения, опущения, ощущения, горения, теперь - не - я...
  
   Урить
   Фаэксу хотелось урить. (Мы не поняли, что значит "урить"? - Умереть, убрать?) Дурить, журить, сорить, корить, курить...
  -- А-а! Вот оно что!
  -- Ну да! Именно это.
  -- А знаешь ли ты, что такое декадоинтроцентрал?
  -- Это намек?
  -- Ну, знаешь? Нет?
  -- Вы задали мне вопрос, после которого я, как человек чести, могу сделать только вот что! - с этими словами я распахиваю жилет, обнажив грудь, завешанную осколочными гранатами, и дергаю кольцо, думая: "Кто такой Фаэкс?"
  
   Лассо
   Каждого можно поймать. Подловить, подставить - если хочется.
   Поймают в сети, зажмут в тиски - потом хрен выберешься.
   А после чуть надавят - и ты потек, выдашь им все, сознаешься во всем, даже чего не было. Только бы больше не пытали...
   А что, разве не так?
  
   Не ври мне
   Мне ты можешь не врать. Врать мне можешь не ты. Ты не можешь мне врать. Ты можешь не врать мне. Врать ты можешь не мне. Не врать ты можешь мне. Не мне ты можешь врать. Я соврал? Повторился? Только однажды. Пойми, где, и больше не ври.
  
   Пуэританин
   Местные жители не сразу стали говорить о нем хорошие вещи. Сначала они были попросту шокированы. Он появился у них, будто свалившись с Луны.
  -- Хэллоу! - сверкнул он платиновой улыбкой, не снимая туманных очков.
   Они переглянулись. Потом кто-то поднялся с лавочки, вынул газовый пистолет и застрелился. И так со всеми и всегда. "Хэллоу!" - и очередное самоубийство. Кончилось тем, что мы остались с ним двое в городе. Мне нельзя было услышать его "хэллоу", а ему попасть под свинцовый дождь, который я усиливал с каждой минутой.
   Война окончилась чудесно. От страха он навсегда онемел, а у меня кончились патроны.
  
   Паразит
   1
   Голова О превратилась в аквариум, заполненный прозрачной голубой водой. Вода была чрезвычайно благоприятна для существования жизни, и вскоре в аквариуме завелись большие рыбы. Рыбы медленно плавали и задумчиво вертели глазами. С каждой секундой их становилось больше.
   Аквариум быстро увеличивался, пока не достиг размеров спортивного бассейна. На трибуны пришли люди и стали кормить рыб булками и вареньем (кто-то авторитетный заявил, что рыбы едят именно это). Некоторые сами прыгали в воду и заводили с рыбами знакомства. Так возникло племя человеко-рыб.
   Человеко-рыбы не сеяли, не занимались скотоводством - они создавали водородную бомбу. И это им удалось. Бомба имела принципиально новое отличие от обычных бомб. В ней не было взрывчатого вещества. "Водородная бомба" была названа так по ошибке, в основных чертах это была скорее машина времени.
   Прошел год. Многие человеко-рыбы уже умерли. По счастливому совпадению никто из живущих не пострадал. Все бы осталось неизменным: пища из хлеба с вареньем, "водородная бомба", боги со смешными лицами, - но кто-то (никто не вспомнит, кто) придумал генератор игр, суть которого заключалась в двух простых словах: черная звезда.
   Это изобретение поразило и напугало многих. Следом за открытием с неба явились звездо-люди. Встреча человеко-рыб и звездо-людей была неожиданной для обеих цивилизаций. Реакцией встречи стала их война, которая прошла без жертв, потому что человеко-рыбы воевали с помощью "водородной бомбы", а звездо-люди не понимали, что такое вода. В процессе войны стороны постоянно обменивались парламентерами и перебежчиками, к середине войны и тех, и других стало неизмеримо больше враждебно настроенных, так в процессе переходов через несуществующую линию фронта и общения с помощью непереводимых монологов возникла новая цивилизация. Кому-то из человеко-рыб или из звездо-людей казалось, что идет война, а кто-то был уверен, что до сих пор продолжается изобретение черной звезды, но так или иначе совместная цивилизация человеко-рыб и звездо-людей развивалась.
   Человеко-рыбы и звездо-люди вели привычную жизнь, не замечая друг друга, а только обмениваясь энергиями. Это благоприятно влияло на развитие обеих культур. При том, что не существовало никакой конкуренции в науке, а идеи и концепции, возникающие у тех и других, неизменно строились на абсолютно противоположных, даже не полярных, а разногаллактических постулатах, возникло что-то подобное гонке вооружений, направленной на мирные цели. Так звездо-люди далеко продвинулись в науке, отдаленно напоминающей сплав земной астрологии, физики и палеонтологии, а человеко-рыбы заметно преуспели в теории рыбалки.
   Однако, и в этой, столь сложной, интеллектуально переразвитой цивилизации не обошлось без блядства.
  
   2
   Внешне человеко-рыбы существовали в обычном общечеловеческом представлении, а вот звездо-людей иначе, чем туманное свечение представить себе нельзя. Видимо, поэтому оба этих вида спокойно просуществовали без активного диалога несколько десятилетий. Однако один диалог между человеко-рыбой и звездо-людином все-таки состоялся. Это произошло в троллейбусе.
  -- И летают, и летают! Вот сволочи! - заорал однажды взбешенный человек-рыба.
  -- Молчи уж! Я не говорю, что вы тут расплавались! - ответил задетый фразой, словно шальной пулей, пролетавший мимо звездо-людин.
  -- Что-о?!!!! Это мы расплавались?!!!!! Да это вообще наш бассейн!!!!!! - выпалил человек-рыба очередью.
  -- Зато наша голова! - залпом из всех орудий долбанул звездо-людин. От этого грохота О очнулся и проговорил:
  -- Потише, вы там! Голова моя!
   Стоявшие рядом пассажиры неодобрительно покосились, а один старичок спросил:
  -- Вам плохо, гражданин?
  -- Нет, нет, все в порядке...- это сообщение О, видимо прозвучало неубедительно, потому что старичок взял его под руку и поволок к двери.
  -- Ему надо на воздух! - закричал старичок. - Скорее! Скорее, а то мы его потеряем.
   О пытался вырваться, но старик оказался невероятно крепким, видимо, занимался самбо и, когда раскрылись двери, выбросил О, перекинув через плечо. О пролетел метров пять и оказался на газоне.
   - Ха! Так ему и надо, выскочке! - одобрительно зашумел троллейбус, но вскоре двери захлопнулись, и О остался один.
   Старичок, скорее всего, был волшебником, потому что раньше ничего прекраснее того места, в котором оказался, О не видел. Кругом росли одни только гладиолусы, и О пошел по бескрайнему полю в сторону моря, как ему казалось.
   И только через несколько часов О понял, что это было не море, а пустыня.
  
   3.
   Но когда-то эта пустыня была морем. Скелеты существ, которые имели много общего и с земными тварями, и с морскими обитателями, валялись повсюду. "Здесь зародилась жизнь", - подумал О, - "здесь она и умрет. Да-а! Конечно! Все правильно! Если родилась - значит умрет".
  -- А если не родилась? - спросил кто-то из звездо-людей.
  -- Значит была в каких-то других формах...,а потому и не умрет, а превратится в какие-то другие формы.
  -- Интересно, в какую форму превратится твоя жизнь, если мы устроим твое полное уничтожение?
  -- Ты мне угрожаешь? Чем? Безумием? Ха-ха-ха!
  -- Не думай. Зачем мы будем повторяться. Мы устроим ядерный взрыв...
   Это были последние слова, которые О услышал от звездо-людина, впрочем, и от человека-рыбы тоже - мысль О стала последней каплей того клея, который намертво спаял две культуры.
   Небо стало темнеть. О прилег на остывающий песок. Когда он закрыл глаза, его голова разорвалась. На следующий день налетевшие птицы очистили его скелет от начавшего гнить мяса. Скоро он уже ничем не отличался от существ, принявших свою смерть миллионы лет назад.
   Сколько прошло времени, О не знал, но когда он открыл глаза, перед ним была та же пустыня. О встал и пошел, уже зная куда. Обратно, в сторону города, к радио-телецентру. К полудню О добрался туда, не обращая внимания ни на кого, и ни на что. Взобрался на самую вершину, встал на маленький пятачок на поверхности антенны, и поднял вверх руки. Антенна под ним качалась от ветра, но О стоял и смотрел на город. Потом О прыгнул.
   О не помнил, как летел, не помнил, как зацепился за эту чертову антенну. Помнил только, как висел на ней, как добрался по ней до лестницы, как спустился вниз. О Очнулся в больнице. Потом он понял, что это психушка. Из нее надо было выйти. И он вышел из нее, обновленный, окрепший.
   Пока О вялился на больничной койке, он понял одну важную вещь: как бы он не пытался умереть, смерти не будет - обязательно что-нибудь помешает. Если будет умирать от неизлечимой болезни - врачи научатся от нее спасать, в последний момент. Если будет умирать от старости - найдут средство омоложения, дадут что-то выпить умирающему, и кровь снова забурлит, как у молодого. О встретится со Спартаком, которого снимет с креста Валерия, с Джордано Бруно, которого спасет из огня подоспевшая пожарная команда. Существует параллельный мир, в котором никто никогда не умирает. "Какой ужасный мир", - думал О,- "как он отвратителен. Лучше умереть, чтобы избежать этого проклятия".
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"