Терпеть не могу актеров. В реальной жизни. Просто ненавижу. Это бесконечное позерство. Вранье. Любое слово, любой жест, - все наружу, напоказ, чтобы еще хоть капельку народной любви... А внутри пустота и бесконечная глупость. Ну, что, что может знать Элизабет Тейлор о счастье? И тем более о потере памяти. Конечно, это ей еще предстоит испытать. Но я то уже знаю, как это бывает. Очень страшно, холодно и одиноко, когда у тебя плохая память.
Мне еще повезло. Я забываю постепенно. С годами теряются имена. Потом лица. Лицо знакомое, а имени не помню. И что нас связывало, вспоминается с трудом. Только самое больное, самое бесжалостное, самое невероятное. Самое любимое. Тускнеет, отдаляется, но светит.
Но это я так, ладно. У меня есть время, чтобы подготовиться.
В 1990-м году в конце лета, в отделение психушки привезли неизвестную. Больницу на Владимирской называли психушкой вполне оправданно. Тройка. Еще ее называли "тройка". Потому как это была третья психоневрологическая больница. Интересно, что первой и второй в городе не было. Была тройка, была четверка и шестерка. Шестерка самая мрачная; четверка - за городом, тоже с дурной славой. Тройка - элитная. Здесь кроме обычных психотических отделений было 7-е отделение неврозов. Неврозы там еще те были. Зато как звучало: отделение неврозов. На базе этого отделения работала кафедра психиатрии и психологии медицинского института. И этим отделением заведовал я.
Неизвестная была привезена из парка культуры и отдыха на ОбГэсе. Лето заканчивалось, уже было просто холодно, а девушка ходила обнаженная. Это было заметно. Ее задержала милиция, но так как она не могла ничего связно объяснить, привезли к нам. Никаких следов насилия на ней не было. Физических проблем тоже. Она просто ничего не помнила. И ничего не говорила.
Около недели пытались установить ее личность. Неизвестная молчала. Конечно, без лекарств не обошлось, хотя от чего мы ее лечили, сказать сложно и сейчас. Но если она не могла уснуть - давали снотворное, плакала - давали антидепресанты, смеялась и хохотала - успокоительное. Где-то через пару недель она начала со мной говорить. Это было так забавно. Она уже улыбалась, когда видела меня:
- Как вас зовут?
- Не помню...- огромные ресницы, глазищи, смущение.
- Какое сегодня число?
- Семнадцатое августа! - с радостью, как будто эта дата принесет счастье.
- Правильно, - я невольно заряжался ее настроением: а сколько вам лет?
Ресницы заметались, заметались:
- Не знаю...
Она сомневалась, но все-таки мы все вместе решили, что ее зовут Виктория. Я предложил принять эту версию за основу, а потом , если что, внести уточнения. И мы стали думать, как узнать ее фамилию, дату и год рождения, адрес или еще что-то. Такая игра. Постепенно память Виктории начала выдавать нам описание места, где она училась. Что-то связано с музыкой. Может быть. Консерватория. Это обнадеживало. Жаль, что Виктория не могла ничего вспомнить о своей семье и близких. Я уже думал, как побыстрее и попроще, но и безопасно навести справки в консерватории, но тут, и наконец, милиция сделала свое дело и появилась мама Виктории. Действительно, Виктория звалась Викторией. Родилась в этом городе 18 лет тому назад. Внешне очень похожа была на молодую Элизабет Тейлор. Очень яркие глаза, чувственные губы, только волосы у Виктории были подлинее и рот чуть шире. Но манерой держаться, общением Виктория больше смахивала на Одри Хепберн. Надо сказать, что в этот год у нас произошел культурный взрыв: в отделении появился видеомагнитофон и мы вечерами стали смотреть фильмы, которые никогда не видели. Врачи кафедры ездили за границу чаще обычных смертных и привозили фильмы. Поэтому Викторию у нас так и звали - "римские каникулы". Учитывая, что там тоже у принцессы что-то случилось с памятью... Ей дали лекарство и она сбежав из дворца потерялась в незнакомом городе. Ну а там любовь и все такое. Что выпила Виктория чтобы попасть обнаженной в парк никто так и не узнал.
Но как легко и приятно было общаться с Викторией. Ее любили все. От медсестры Дианы Валерьевны, всеми недовольной и всегда ворчащей, но безумно любящей больных и свою работу, до самой последней психопатки, которая изводила всех своими комплиментами и лестью, Калерии, а на самом деле проходившей некогда принудительное лечение за убийство. Ну, да ладно. Я тоже получал неимоверное удовольствие от общения с Викторией. Мы не могли часами сидеть и разговаривать в ординаторской - у меня, кроме нее, было еще 75 больных, с которыми надо было и поговорить и назначит лечение и все такое. Но каждое мгновение, когда удавалось просто перекинуться словом или встретиться и разминуться в коридоре, заряжали неимоверно. И я просто ужасно боялся попасть под обаяние Виктории и влюбиться в нее окончательно. А она улыбалась мне так, как будто ждала встречи со мной всю жизнь и вот это случилось. Вот.
Но было одно "но", безумное но. У Виктории напрочь стерлась личная история. Все что касалось ее личности, стерлось из ее памяти. Остались навыки: она читала, играла на пианино. Но не помнила ни одного человека из своей прошлой жизни. Ни друзей, ни подруг, ни родственников, хотя так уж случилось, что у нее из близких была только мама. Но и маму она не помнила.
Ее мама, Мария Ивановна, оказалось, работала в библиотеке пединститута. Удивительно ителлигентная, тактичная, такая светлая и добрая женщина. Она тоже не знала, что случилось с Викторией. Тоже ничего не могла прояснить в этой истории. Но самое ужасное не прогулка нагишом в парке. Виктория была мила и обворожительна со всеми, кроме Мариии Ивановны. С ней она была холодна, чопорна, предельно вежлива. Очень далека.
- Понимаете, Михаил Юрьевич, - Виктория на мгновение теряет улыбку и окунается в печаль: Я понимаю, что Мария Ивановна моя мама. Но я не помню. Я не ощущаю... не знаю, как это объяснить. Я не чувствую, что это ма-а-ма... Это страшно больно. Я очень мучаю Марию Ивановну, но я... не могу! Ничего не могу сделать.
- Да...
- Можно я еще побуду в отделении. Вы поможете мне? Я не готова жить с абсолютно чужим человеком - и тут у нее в глазах открывалась такая бездна отчаянья, что я готов был весь мир разорвать, чтобы найти и вернуть туда радость. Но, я врач, поэтому веду себя сдержанно и отвечаю просто:
- Да, Виктория, все будет хорошо, ты вернешь себе маму.
А время шло. Уже второй месяц Виктория находилась в отделении.
Я встречался с мамой Викторией один раз в неделю, обычно по понедельникам.
- Мария Ивановна, как дела?
- Михаил Юрьевич, скажите, что делать? Что мне делать? - Мария Ивановна была улыбчива, как дочь, но чувство тревоги делало ее лицо и улыбку виноватой.
- А что делать Мария Ивановна? Ждать? Конечно. Любить? Несомненно. Вы ведь любите Викторию? - я посмотрел в глаза Марьи Ивановне и понял, что взял неправильный тон. Она не понимала мой пафос.
- Извините, Мария Ивановна, честно говоря, я не знаю. Я не знаю, что делать. Такого случая не было ни в моей практике, да и профессор ничего нового не добавил. Он говорит, что такие случаи описаны в литературе, когда человек каким-то образом теряет свою истинную личностную историю, как стирает кто-то... Но как это исправить? Думаю, вам придется заново знакомиться с собственной дочерью, с нуля выстраивать свои отношения, как с обычным человеком. Думаю, она все-таки хорошая девочка...
- Да, да, доктор, она бывает груба, но от страха, от ... - Мария Ивановна осеклась, как будто проговорилась.
Я молчал. Мы сидели и молчали. Потом я собрался с силами:
Марья Ивановна, начинайте с прогулок. Давайте на этой неделе вы начнете вместе гулять. Может быть, обсуждать книги, Виктория много читает. Потом будет брать ее на выходные, когда она привыкнет к вам, потом...
- Спасибо, доктор, я поняла, я готова, я буду бороться...
- Не надо бороться, Мария Ивановна. Надо принять ситуация такой, какой она есть. Это раз. И второе - строить отношения с Викторией. Вы обе все-таки можете подружиться, если будете относиться друг к другу на равных.
- Господи...
- Да. Все наладится.
Через месяц Виктория согласилась выписаться домой. Они уже неплохо ладили с мамой. Но личностная история не восстановилась. Через год я встретил Марию Ивановну и Викторию на улице. Они шли под руку и о чем то живо разговаривали.
- Здравствуйте, Михаил Юрьевич! - Мария Ивановна улыбалась, а Виктория прямо запрыгала держась за руку матери: как мы рады вас видеть.
Я посмотрел на Марию Ивановну и понял, что они дружат, у них получается, но они - чужие. Пока. Я постоял с ними, потом пошел дальше вдоль центрального парка культуры и отдыха. И подумал, что не знаю большего наказания, большего испытания, как потеря памяти у твоего ребенка. Когда все, что было прожито, пережито, не просто обсеценилось, а стерлось, исчезло, улетучилось без следа и шансов на возвращение. Нет, милая, Элизабет не дай бог потерять память и при этом оставаться в добром здравии. Не дай бог такого счастья...