Смирнов Дмитрий Сергеевич, Бурланков Николай Дмитриевич : другие произведения.

Цветок на горном склоне

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман о мало известных событиях эпохи позднего эллинизма, причудливым образом соединивших судьбы представителей цивилизаций Запада и Востока. В работе над ним мы с моим другом и соавтором Николаем Бурланковым отталкивались от китайских хроник династии Хань, последовательно пройдя путь от изучения политических коллизий 1 в. до н. э. до переосмысления культурно-религиозных традиций буддизма и христианства.


  
  
  -- Цветок на горном склоне
   Высоко в царство орлов
   Один я забрался
   И увидел прекрасный цветок
   На горном склоне
  -- Часть 1. Ветер степей.
  -- Глава 1. Послушник.
   Голос в полумраке храма негромко, но уверенно вещал:
   "И после того, как Я уйду, на протяжении пятисот лет появится большое число живых существ, которые будут действовать согласно моему Учению и обретут освобождение". Так наставлял Благословенный, - говоривший сделал короткую паузу и нараспев прочел гатху:
   "Учение Владыки подобно светильнику, сделанному из драгоценных камней.
   Оно является сокровищницей добродетелей, что ведут к великому блаженству Спасения".
   - Учитель! - сложив руки на груди, обратился к говорившему один из сидящих на полу монахов,- позволь мне задать вопрос. Вот ты поведал нам, что окончательное освобождение находится за пределами мира, в котором действуют вещи, свободно от волнений жизни и не имеет ни начала, ни конца...
   - Все так, бхикшу, все так, - взглядом ободрил наставник на миг притихшего ученика, - что тебя беспокоит?
   - Тогда почему, Мудрейший, живые существа времени Конца Закона блаженству освобождения предпочитают страдания собственной судьбы и скорее готовы умереть в помраченности своей сущностью, чем принять прибежище в великой нирване?
   - Благие сыновья мои, - наставник вышел на свет потрескивающего бронзового светильника, - помните ли вы, что говорил Бхагаван своему любимому ученику Ананде? "Очень трудно поверить в чрезвычайно глубокую силу Дхармы. Образ "Я" глубоко укоренен в человеке и скрыто пребывает в его сознании, блуждая среди чувств и восприятий".
   Наставник выждал немного и, заметив, что слова его пробудили вспышку внимания даже у монахов в последнем ряду, которые еще недавно боролись с собственной дремой, продолжил:
   - Человек смертный почитает себя завершенным в своих природных свойствах. Тогда как воистину он есть лишь преходящее, отблеск и отзвук мира, который вид имеет целостный, а на самом деле - пустотность, собирательность временных дхарм. И нет у той собирательности ни имени, ни постоянной формы, ни постоянного ума, полагает ли она себя при этом царем материка Джамбудвипу или последним бродягой.
   - Уж не об этом ли говорил почтенный Нагасена с махараджей Милиндой? - оживился вдруг другой ученик с бегающими блестящими глазами, забыв о всяких приличиях.
   - Да, - терпеливо согласился учитель, - а помнишь ли ты, как протекала та знаменитая беседа?
   Ученик молчал, не зная, нужно ли ему показать свои знания, или уместнее проявить смиренную скромность. Но наставник не собирался дожидаться ответа:
   - Царь тогда спросил досточтимого, какого его имя. "Нагасена, - сказал аскет, - так меня называют. Но это название, знак, обиходное слово. Здесь не представлена личность". И царь Милинда пожелал узнать, что есть Нагасена, если в нем не представлена личность. Есть ли он волосы, ногти, кожа, мышцы, сердце, мозг или что-то другое. Царь перечислял все известные ему части человеческого существа, но святой подвижник неизменно отвечал ему, что все это не Нагасена.
   Тогда царь, зайдя с другого края, возжелал узнать, не есть ли Нагасена ощущения, распознавание, сознание или же их слагаемое. И снова ответ был отрицательным. "Тогда не есть ли Нагасена что-либо помимо ощущений, распознавания и сознания?" - допытывался владыка Джамбу. И вновь почтенный отвечал, что все это не имеет к Нагасене никакого отношения.
   И взмолился Милинда: "Я спрашиваю, спрашиваю, а Нагасены не вижу. Выходит, он звук один? Где же здесь Нагасена?"
   Тут благочестивый снизошел к царю, чтобы объяснить ему принцип бессущностности вещей на доступном примере. И выбрал он для этой цели царскую колесницу. Теперь Нагасена спрашивал, а царь отвечал. И вышло так, что ни ось, ни колеса, ни кузов, ни ярмо, ни вожжи не есть колесница.
   - Но, учитель! - сам холодея от своей дерзости, обратился к наставнику все тот же молодой ученик, который начал спрашивать первым. - Разве не называем мы обычно колесницей все ее части, соединенные вместе? Конечно, каждая часть по отдельности не является колесницей, но она есть их совокупность.
   - Так ли это? - наставник осмотрел сидящих учеников. Все молчали, потупив взоры.
   - Я вижу, твои познания в эллинской философии не дают тебе покоя, - снисходительно улыбнулся наставник. - Но скажи мне, неужели столь уважаемый тобой Аристотель определил бы колесницу просто как сумму оси, колес, кузова и прочих ее частей?
   - Я думаю, нет, - отвечал ученик неуверенно. - Скорее всего, он бы определил колесницу как объект, предназначенный для езды.
   - А скажи мне, бхикшу, если ты подведешь к колеснице человека, никогда ее прежде не видавшего - будет ли она для него колесницей, или станет чем-то иным? Быть может, он вообразит ее огромным горшком на колесах, или запасом дров? Разве ребенок, карабкающийся на передок возницы, знает, что перед ним колесница - но разве она изменяется от его незнания?
   Ученик молчал.
   Потом, ободренный взором наставника, он заговорил.
   - Мне кажется, я понимаю, что имел в виду Нагасена. Лишь мы превращаем сочетание разрозненных частей в единый объект, соответствующий нашему представлению. Только в нашем разуме это сочетание становится колесницей - средством передвижения человека. А далекий варвар, никогда не видевший колесницы, увидит в ней лишь нагромождение кусков древесины.
   - Верно, - кивнул наставник. - И он будет не так уж неправ. Возможно, он найдет нашему сооружению иное предназначение; но главное - то, что мы, наш разум, создает из груды дерева некий образ, вне нашего представления не существующий. Вот это следует уразуметь: только наше представление соединяет те или иные куски реальности в некое обособленное единство. И потому даже все части, соединенные вместе, не есть колесница сама по себе, и не есть колесница что-либо помимо вышеперечисленного. Вот и выходит, что прав Нагасена и что царская колесница - один только звук, название, даваемое нашим воображением. Как и сам царь, как и мудрец, как и любая другая вещь.
   В зале снова наступила тишина. Это наставник обводил взглядом монахов, чтобы узнать, какое действие возымели его слова.
   Потом он продолжил:
   - Вот потому, благие дети мои, осознайте, что пуста личность человека. А все то, что вы считаете своим - суть лишь наносное, произвольное, привнесенное воображением или помыслами, и все это исчезает, как тень под лучами яркого солнца. Смотришь: вроде еще было миг тому назад - и уже нет, пропало, растворилось, стало другим. Потому и говорю вам: не цените бренность плоти своей. Не держитесь за нее, как держатся глупцы за золотой слиток или драгоценные каменья. Все, что кажется вам великим и значимым - все пустота.
   - Но из чего тогда происходят наши помыслы и поступки, Мудрейший? - спросил первый ученик. - Ведь у них должны быть причина и цель?
   - А ты помнишь, бхикшу, что было дальше в той беседе? - поинтересовался наставник. - Почтенный Нагасена указал владыке Джамбу на его отражение в кувшине и на его тень на стене, поведав, что и то, и другое существует только благодаря ему. Вот и я говорю вам сегодня, что все, составляющее вашу жизнь, исходит из сочетания причин и условий. Ваши помыслы и поступки подобны в ней отбрасываемой тени или отражению в воде. Но и помыслы, и поступки влекут за собой новые причины и условия. Значит, будет и новая жизнь, а за ней еще и еще, если только мы не прервем эту цепь бесконечных порождений и не вырвемся из плена сансары.
   - А что будет, если мы сможем победить сансару? - снова спросил ученик.
   - В благословенном царстве вечного духа мы обретем желанный покой и безмятежность. Об этом возвестил нам Превосходнейший в Мире. Ради того, чтобы указать подлинный Путь, он снизошел к людям и наставлял их в мудрости-праджне своей сиятельной добротой.
   Проповедь в храме закончилась, и наставник взмахнул рукой, показывая монахам, что они могут расходиться.
   Выйдя из сумрачного зала центральных храмовых покоев на свет открытого, мощеного камнем двора, большинство монахов поспешили к фонтану, чтобы напиться и умыть лицо. После проповеди наставника их ожидало еще чтение сутр, а потом - длительное сидячее созерцание. Молодой монах, который спрашивал сегодня учителя об освобождении, присел на большой плоский камень в тени баньяна и стал разглядывать скаты крыш рассеянным взглядом. С этого места хорошо было видно главную башню монастыря, украшенную фигурной резьбой у самого свода, а также знаменитую спиральную башню Нарканды с окнами в виде подков. Вход в нее, словно немые стражи, стерегли фигуры двух архатов в длинных гиматиях.
   Юноша повернул голову влево и отыскал глазами островки городского пейзажа, окруженные густой зеленью сросшихся друг с другом деревьев. Местами мелькали кусочки строений из щебня, песчаника, камня. А над ними возносилась ввысь, даже отсюда казавшаяся невероятно огромной, белоснежная ступа Благословенного. Она была не только главной достопримечательностью, но, пожалуй, символом города Индрапрастхи. Говорили, что на ее освящение прибыли когда-то тридцать тысяч греков из Александрии Кавказской вместе с легендарным греческим монахом-подвижником Махадхармакшитой. Теперь в ступе хранили реликвии веры, спасенные меридархом провинции Феодором во время смуты. За этот подвиг имя его даже было высечено у одной из створок на языке кхаротшхи.
   И все же сейчас, в главной буддийской обители Индрапрастхи - монастыре Нарканда, из нескольких сотен греков - послушников, проходивших здесь обучение, осталось не больше шестнадцати. Одним из них был он, Диокл, сын Эпигона. Его предки были малоземельными крестьянами из самой бедной области Македонии - Пеонии, пока один из них, Гистией, не ушел с Александром Великим в восточный поход. За свои ратные подвиги при Арбеле он попал в полк аргироаспидов, Серебряных Щитов. Однако в дальнейшем тяготы войны в Согдиане принесли Гистиею куда больше ран и увечий, чем славы и богатства. Тогда вместе с еще несколькими ветеранами он осел в Бактре и открыл гончарную мастерскую, решив посвятить себя ремесленному делу.
   Сын и внук Гистиея служили уже первым бактрийским царям из новой, эллинской династии - сначала Диодоту, потом Евтидему. А их потомок Орсил, прадед Диокла, оказался в Индии в составе войска царя Деметрия Аникета.
   Это было тягостное время. Только что пала держава Маурьев, и эллины, оставшиеся в ее городах, воззвали к своим собратьям о помощи. Будучи в большинстве своем последователями буддийского Закона, они претерпели море бед и лишений от новой власти. Ведь новоявленный махараджа Пушьямитра Шунга, создавший свою династию на обломках прежней, слыл убежденным индуистом. Он разрушил все буддийские храмы в Бодхгае, Наланде и Сарнатхе, сравнял с землей несколько тысяч ступ, возведенных Ашокой, а за голову каждого буддийского монаха платил по тридцать золотых монет. Вот тогда Деметрий Бактрийский, тяготея душой своей к учению Бхагавана, собрал конницу, собрал фаланги и вспомогательные части лучников, пришел в земли Шунги и сокрушил его армию. Он взял города Панчалу, Паталипутру, Юга Пурану и много других. Так воздвигнуто было греческое царство в Индии, зачат новый справедливый порядок на землях от Инда до Ганга. Царь Деметрий, на щите которого было теперь больше индийских побед, чем у самого Александра, наладил управление своей страной. Он строил города, в числе которых был великолепный Сиркап, он составлял праведные законы. Учение Благословенного сделалось главной религией его царства. Теперь и эллины, и инды, и бактры совместными трудами возводили цитадель новой жизни, создавали новую реальность, где каждая традиция друг друга питала и поддерживала, выливаясь в невиданные доселе формы выражения.
   При Менандре Сотере, или Милинде, как его называли на индийский манер, буддийское царство простиралось уже от Бактрийского нагорья до Холмов Нагов и Аракана. В своих духовных свершениях царь достиг архатства, и после кончины мощи его были выставлены для поклонения в нескольких ступах.
   Диокл еще в детстве получил хорошее греческое образование. Отец его считал, что всякий эллин, желающий чего-то добиться в этой жизни, должен владеть мудростью, доставшейся от великих предков.
   Старый слепой беотиец Главк, в школу к которому на окраине Индрапрастхи подростка водил отец, сумел привить ему любовь к Аристотелю. Диокл на удивление быстро усвоил идеи Стагирита о том, что все частицы сущего взаимно обусловлены и предполагают наличие единого двигателя, первой отправной причины. Эта причина толковалась как перво-субстанция, начало всех начал.
   Однако под влиянием идей и концепций старых философов Диокл внезапно испытал сильный внутренний толчок. С раннего детства его преследовали отрывистые и несвязные образы: видения далеких стран, людей и событий. Он не мог объяснить себе природу их происхождения и долго страдал от наплыва будоражащих внутренних откровений. Обучение усилило это движение. Теперь Диокл ясно сознавал, что внутри него неуемно звучит какой-то древний, заповедный зов. Будто за миром видимых форм существовала иная реальность - сокровенное пространство неба, солнца, земли, воздуха и человека, отличное от того, которое он знал.
   Старый Эпигон упорно читал юноше нравоучения, побуждая задуматься о будущем. Он мечтал, что сын, оставив совсем не почетную и не приносящую большого дохода работу в семейной скобяной лавке, чего-то добьется в жизни - станет писцом, экономом или даже управляющим в хозяйстве аристократов. Но как мог Диокл думать о будущем, если не мог разобраться в своем прошлом, неотступно терзающем его душу? За покровом его каждодневной жизни дремали отголоски великой борьбы, в которой естество его бесконечно проходило через различные циклы возникновения и исчезновения вещей.
   Однако и философия мало что ему проясняла, хотя именно с ее помощью юноша надеялся разобраться в истоках столь странного явления, а также понять сам смысл существования человека в мире. Даже великомудрый Аристотель не давал по-настоящему удовлетворительных ответов на самые главные вопросы. Почему несовершенна наша душа? В чем причина ошибок человека и как научиться не ошибаться? Если верить Аристотелю, сам перводвигатель, начало мира, ошибаться не может - так почему же человек, который исходит из этого начала и связан с ним всю свою жизнь, не обладает абсолютным знанием о вещах? Почему он постоянно мечется в сомнениях? Неужели никак нельзя сделать так, чтобы поступки его были столь же безупречными, совершенными и не противоречивыми? Человеку всегда чего-то не хватает. Он всегда в поиске и всегда лишен правильного понимания причин событий. Или он просто не там ищет ответы?
   Однажды в лавку на углу Масличной Улицы, где Диокл торговал железными замками, засовами и задвижками, заглянул буддийский монах, чтобы заказать щеколду для амбара в монастыре. Только лишь раз заглянув в простодушные глаза юноши, он заговорил с ним о перерождении души. Слова этого человека необычайно потрясли Диокла, и за той непреодолимой стеной загадок и сомнений, что была полем его восприятия мира, впервые забрезжил свет понимания.
   Юноше уже приходилось прежде встречаться с идеями буддизма. Впервые он столкнулся с ними, копаясь в отцовской библиотеке, когда на глаза ему попался один из свитков Онесикрита, философа-киника, сопровождавшего великого базилевса в его походах. Онесикрит сложил свое учение из тех осколочных представлений о Дхарме, которые удалось почерпнуть из общения с индийскими мудрецами. Он поучал о том, что все происходящее в жизни человека совершенно нейтрально. Оно не является хорошим и не является дурным, поскольку отношение к любым вещам есть иллюзия человеческого сознания. Освобождение от иллюзий и есть решение главной проблемы ума. Оно позволяет познать мудрость перво-субстанции мира в его основе. Только в этом случае ум способен правильно видеть настоящее и оберегать человека от ошибок.
   Потом Диокл встречал нескольких бхикшу на улицах города и говорил с ними. Но впечатление, которое оказали на него идеи освобождения и площадные проповеди о Повороте Колеса Дхармы, не были достаточно сильными, чтобы открыть перед юношей целостный Путь. Они лишь отложились до срока в его памяти, не вызвав коренных перемен.
   Нынешняя же встреча стала решающей в судьбе Диокла. После нескольких бесед с монахом, оказавшимся йоной - главой монашеского собрания Наркадны, он пламенно захотел стать священнослужителем и связать свою дальнейшую жизнь с учением Гаутамы.
   Речи Сангхабхадры, как звали настоятеля, открыли юноше глаза на самого себя. Он понял, что суть освобождения есть не преодоление мира и его условий, но преодоление самого себя - того противоречивого и неуверенного существа, которое плутает в паутине заблуждений, не в силах рассмотреть находящуюся в нем самом истину мира.
   Настал день, когда Диокл, вопреки всем увещеваниям и мольбам отца принял обет послушания. Он уже знал, что обрести всецелую - ниродха - истину освобождения, можно лишь войдя во внутренние покои Так Приходящего, то есть вступив в монашескую общину. И Диокл, вместе с еще пятнадцатью эллинами, поселившимися в храме Нарканда до него, сделался учеником просвещенного учителя Сангхабхадры.
   Он находился здесь уже почти год, и за это время его понимание собственной жизни сильно изменилось. Юноша научился чувствовать тонкую пульсацию мира и слышать свое сердце. Образы, манившие и пугавшие его, словно бы растворились, слились с ним, а жизнь вокруг заиграла новыми красками. Однажды молодой послушник обратился к наставнику с вопросом, который давно его волновал:
   - Учитель! С самого детства мне очень часто сниться один и тот же сон: я смотрюсь в зеркало, однако наблюдаю там совсем другое, незнакомое мне лицо. Что это значит?
   - Видишь ли, бхикшу, - неторопливо, но уверенно заговорил Сангхабхадра, - когда-то Яджнядатта, житель страны Шравасти, посмотрел в зеркало и увидел там чужое лицо. Страх его потерять собственный облик оказался так велик, что Яджнядатта лишился рассудка. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   - Нет, Учитель, -признался Диокл.
   - У человека нет постоянного обличия, нет неизменной формы. Яджнядатта увидел лик своей первоприроды, но оказался к этому не готов. Поскольку человек не имеет постоянного обличия, он есть вместилище бесконечных образов, проносящихся по вселенной в потоке реки времен. Он изменялся и будет изменяться, пока не достигнет абсолютного, всеобъемлющего освобождения. И он помнит все свои изменения, ибо сам есть целая вселенная вещей и явлений, сохраняющая их в своих кладовых. Такова Алая -виджняна- хранилищница человеческого сознания. В ней содержиться память о минувшем и указание на грядущее.
   - Как же мне найти доступ в хранилищницу моего сознания? - осведомился Диокл.
   Сангхабхадра улыбнулся:
   - Ты помнишь Шурангама-сутру? Там говориться об огромном роскошном дворце, в который так мечтал попасть Ананда. Этот дворец был вселенной его сознания, но у Ананды не было ключей. И тогда Благословенный сжалился над ним и вручил ему эти ключи. Первый ключ, это шаматха - успокоение. Второй, випашьяна - созерцание. Вот потому, бхикшу, мы так много времени посвящаем практикам самосовершенствования. Только с их помощью ты узнаешь простор своего неоглядного существа: увидишь те формы, которые принимала твоя душа в долгом цикле перерождений и достигнешь подлинно бесформенной формы, которая однажды превзойдет сами законы Мироздания. Это будет познание твоего изначального лика, равновременного возникновению Вселенной...
   Диокл расправил плечи и поднялся с камня. Сделав несколько шагов по двору, он чуть не натолкнулся на Феогона и сразу же улыбнулся. Феогон был самым молодым послушником в монастыре. Проворный и жизнерадостный подросток с наивными глазами. Больше всего он любил кормить птиц, которые слетались издалека, едва завидев его во дворе. У Феогона всегда был на поясе мешочек с зерном. Еще он выращивал цветы в саду монастыря, хотя их и так было там много.
   Приметив Диокла, подросток тоже улыбнулся:
   - День сегодня будет жарким,- он указал на небо.
   Диокл проследил за движением его руки и увидел, как еще совсем недавно белесые облака оплавились золотом назревшего солнца. Остатки теней на каменных плитах двора медленно исчезали.
   "Вот так и мы исчезнем без следа, растворившись в туманном изначалии мира, из которого исходят все вещи," - подумал Диокл, то ли с грустью, то ли с надеждой. Но разве же можно считать себя смертным, если ты и есть это вечно живое изначалие сущего, которое бесконечно порождает из себя образы все новых и новых явлений?
  
  -- Глава 2. Предзнаменование.
   Стоял пятый день месяца феритий. Сухой зной еще витал в воздухе городских кварталов, но кое-где уже появилось первое робкое поветрие, возвестившее о близости дождей.
   С раннего утра все обитатели Нарканды были вовлечены в торжества по случаю вступления Татхагаты в Махапаринирвану. Согласно уставу буддийских монастырей, центральных культовых событий в жизни общины было всего три, по числу основных этапов земного пути Сидхардха Гаутамы: рождение, обретение Бодхи и уход в нирвану. Каждое из них было приурочено к определенному календарному дню и предполагало обширный комплекс ритуалов.
   Диокл с большинством монахов и послушников Нарканды находился во внутреннем дворе храма, где в это время уже начались песнопения и чтения сутр. Сегодня ему, как и посвященным бхикшу, разрешили надеть парадную хлопковую кашаю вместо обычной холщовой. В центре двора стояли старшие монахи и смотрители залов. Они расположились у большого храмового пруда перед мраморной статуей Благословенного. Согласно традиции, двое монахов поливали изваяние водой с благовониями и лепестками цветов. Эта вода потом по специальным стокам попадала в пруд. Во дворе были и музыканты: три трубача, медные трубы которых сегодня были начищены до блеска, и один барабанщик. Чтец нараспев декламировал Акшаямати Нирдеша сутру, медленно разворачивая полоски с текстом. Обычно сутры для церемоний писались не на свитках, а именно на особых полосках, которые после прочтения сматывали и убирали в кожаный футляр.
   Диокл внимательно наблюдал за происходящим, потому что монастырские праздники были для него пока в диковинку. Стоя в последней линии с такими же, как он новообращенными, юноша жадно ловил глазами и ушами каждую деталь торжественного действа. Он видел, как из боковой галереи храма выдвинулась нарядная процессия с дарами. Эти бхикшу, прежде чем приблизиться к статуе, несколько раз обошли вокруг нее по круглой мощеной дорожке, называемой прадакшинапатра. Только после этого они с поклоном возложили дары к ногам изваяния. Первый чтец закончил читать и отступил в сторону. Его тут же заменил другой, возгласивший еще более напевным голосом "Воззвание к Колоколу":
   "Пусть звук колокола выйдет за пределы нашей земли
   И будет услышан даже теми, кто живет во тьме, за Железными Горами.
   Пусть их слух станет тоньше, и пусть существа достигнут
   Совершенного слияния всех чувств..."
   В этот момент кто-то тихонько тронул Диокла за плечо. Он повернулся и увидел маленького тщедушного служку, который состоял при Зале-Хранилищнице Трипитаки.
   - Тебя зовет Наставник,- шепнул он юноше на ухо, - идем со мной!
   Послушник повиновался, хотя ему очень хотелось досмотреть церемонию до конца. Служка привел Диокла в Главный Зал и юноша прищурился. После яркого дневного света густой сумрак помещения словно сдавил его глаза. Масляные светильники в углах больше коптили, чем освещали. Но уже через несколько мгновений послушник приноровился и смог ориентироваться в пространстве.
   Главным зал считался потому, что в нем, как в большинстве монастырей вихара, помещалась отдельная миниатюрная ступа, выложенная красным песчаником. Она так и называлась "внутренней ступой" и была открыта для посещения лишь избранным монахам.
   Диокл окинул взглядом деревянные сводчатые перекрытия под потолком зала. Они все были усыпаны мелким орнаментом, изображавшим якшей, слонов и лошадей. Само помещение рядами колонн делилось на три продольных нефа - один пошире, другие поуже. Юноша знал, что все эти деревянные колонны с пилястрами, а также несущие столбы ежедневно обрабатывались специальными составами для того, чтобы в них не заводились древоеды и муравьи.
   Наконец послушник увидел наставника. Тот ходил вдоль рядов бронзовых подставок с курильницами и зажигал в них сандаловые благовония.
   - Ты хотел меня видеть, Учитель? - спросил юноша, потупляя в пол глаза.
   - Да, - не оборачивая головы, откликнулся Сангхабхадра, - пойдешь в город с поручением.
   Диокл молча ждал, сложив руки перед грудью.
   - Стхиромати приболел, - пояснил наставник, - а он должен был сегодня доставить свитки в Городское Управление. Наместник, по-видимому, уже сердится на нас.
   - Я все понял, - с готовностью отозвался Диокл.
   - Зайдешь в Писчую Комнату и заберешь то, что приготовлено для наместника Стангария, - учитель наконец посмотрел на своего ученика. Изумрудные его глаза лучились мягким светом.
   Юноша склонил голову.
   - И не задерживайся в городе,- напутствовал Сангхабхадра.
   Диокл снова поклонился и покинул зал.
   Всем обитателям Нарканды было хорошо известно, что в храме находился отдельный павильон, называвшийся Писчей Комнатой. Там трудились лучшие переписчики текстов в городе. Все они были монахами и работали по-преимуществу с сутрами и шастрами Трехканония, а иногда с книгами по истории, астрологии и медицине. Однако в последнее время городская канцелярия перестала справляться со своими обязанностями и обращалась с заказами в монастырь. Большинство писцов-мирян были взяты в действующие войска по причине усложнившейся внешней обстановки. Теперь сам наместник Индрапрастхи через своих чиновников иногда привлекал храмовых писчиков к составлению копий эдиктов и декретов.
   Прежде чем идти в город, Диокл заглянул к себе в келью, чтобы переодеться. Сняв парадное облачение, он надел дорожную кашаю. Потом, сделав несколько глотков воды из кувшина, стоявшего у изголовья его скамьи, юноша поспешил выполнить распоряжение учителя. Писцы передали ему пять свитков, для большего удобства перевязав их широкой тесьмой. Забрав их, Диокл покинул Нарканду через Задние Ворота.
   День разгорался. Над головой оглушительно кричали птицы, по обочинам дорог стрекотали цикады. Город Индрапрастха был обширным прямоугольником, вытянутым с востока на запад, хотя вырос он из обычной "пуры" - городского центра малого типа. "Пуры" некогда пришли на смену разбросанным и рыхлым городам эпохи Хараппов. Они были четко спланированы, компактны и обносились мощными крепостными стенами. Цитадель Индрапрастхи имела множество малых сторожевых башен и четыре больших, надвратных, которые назывались "гопурам" или Коровьи Ворота. Как и положено, у внутренних ворот разбивались все городские базары и рынки. Там бесперебойно кипела торговля.
   Планировка города соответствовала нормативному документу "Шильпа-шастры", определявшему не только схему расположения строений, но и их пропорции. Главные административные здания находились в центре. Второй линией шли дома вайшиев, купцов. Третьей - ремесленные кварталы. Здесь поместились отдельные улицы гончаров, ткачей, сапожников и ювелиров. Беднота обитала на самых окраинах.
   Дома греческого и индийского типа нередко соседствовали друг с другом и даже могли иметь общий двор. Эллины позаимствовали у своих соседей особенность делать водопровод на втором этаже, чтобы в условиях жаркого климата иметь постоянный доступ к воде. В остальном же индийские дома отличали маленькие оконца, более похожие на дыры, и толстые стены, греческие - окна с большим проемом.
   Диокл шел, разглядывая людей по сторонам. Он понимал, что такое поведение не красит будущего монаха, но ничего не мог с собой поделать. Иногда к нему подкатывало чувство, что он уже совсем отвык от шума улиц, беспорядочной людской речи и цокота лошадиных копыт, проносящих вдоль мостовых двухколесные повозки -тонги и греческие квадриги. Юноша видел нагие, совсем черные спины шудров, метельщиков улиц, которые словно никогда и не распрямлялись. Видел уличных музыкантов с флейтами и бубнами, похожих то ли на бактров, то ли на согдийцев. Видел усталых землекопов, возвращавшихся с работ под надзором своего старосты - пузатого бородача в грязной экзомиде, повесившего на шею хлыст с длинной рукоятью. В душе послушника невольно шевельнулась жалость: все эти люди, занятые своей повседневной суетой, томящиеся сердцем и страдающие от усталости, голода, жажды, все время чего-то добивающиеся, о чем-то сожалеющие - все они даже не задумываются о том, что их беды, в действительности, существуют только в их представлении. И все же, никто из них никогда не стремится обратить свой взор к горизонту истинной свободы, в которой нет границ между вещами и людьми...
   Обойдя скотный двор и житницы с зерном, Диокл свернул к городской площади, но здесь вынужден был остановиться. Густой людской поток, женские причитания и надрывные стоны превратились в сплошную стену хаоса, которая вдруг выросла перед юношей, заставив его растеряться и совершенно позабыть о том, куда он идет. Послушник попытался протиснуться сквозь толпу, чтобы понять, что происходит. Между тем несколько гоплитов в пыльных походных плащах уже оттесняли в сторону народ, угрожая копьями и длинными фракийскими мечами-махайрами.
   Вдруг все стало ясно. Это везли раненных. Некоторые из них были беспорядочно погружены на телеги, кого-то с ворчанием и руганью солдаты тащили на носилках.
   Умиротворение и душевный покой, заполнявшие сердце юноши еще мгновение назад, исчезли как дым. Диокл остолбенел. Он никогда не видел столько изувеченных людей. Тела многих из них были иссечены глубокими разрезами, которые не могли скрыть кое-как намотанные поверх тряпицы и лоскуты, густо пропитавшиеся кровью.
   - Что это? - юноша повернулся к ближайшему от него наблюдателю. Плешивый сухопарый грек в желтом гиматии с замасленными складками что-то бормотал себе под нос.
   Косо глянув на послушника, он покачал головой:
   - Варвары. Северная застава пала. Они прорвали заслоны Милона и теперь грабят наши селения.
   В голосе говорившего вдруг пробудилась необузданная злость:
   - Пусть Зевс-Громовержец испепелит всех этих проклятых скифов! Если царь не остановит их на подступах к Гандхаре, всем нам придется худо. Эти звери не пощадят ни женщин, ни детей.
   Диокл ощутил сильное волнение. Потом он увидел подводы, на которых везли самых тяжелых: рычащих от боли людей с обрубками рук или ног. Тошнота подкатила к горлу. Юноша отвернулся и стал боком пробираться через ряды наблюдающих, торопясь попасть в чиновничий корпус.
   Ему уже доводилось слышать о том, что происходило на северной и западной границах. Эти вести приносили с собой прихожане, посещавшие Нарканду, а иногда и сами монахи узнавали какие-то новости, выбираясь по делам в город. Несмотря на разные дурные известия и слухи, до последнего времени паники в городе не было. Однако теперь, похоже, все могло перемениться.
   Несколько племен саков тиграхауда - народов скифского корня в Забульской долине - объединились под верховенством царя Меуса. Они быстро стали грозной силой, и их удар скоро довелось испытать на себе дальним рубежам царства Гермея. В прошлом году варвары взяли Таксилу и подступали к Гандхаре. Потом как будто наступил мир и Меус получил щедрые подарки. Но беспокойство по-прежнему витало в воздухе, страна застыла в напряженном ожидании. На границу постоянно отправлялись новые отряды, так что мужское население в городах сильно поубавилось. С той поры было уже много стычек, а вот теперь, похоже, скифы начали наступать, невзирая ни на какие соглашения.
   Вербовщики повсюду искали новобранцев, способных служить под знаменами базилевса. Диокл даже слышал, что они не гнушались ловить неосторожных монахов и опаивать в харчевнях еще зеленую молодежь, заставляя ставить подписи в списках набора. Угроза нашествия скифов была слишком велика: эти проворные конные лучники, которых эллины со времен Геродота называли "гиппотоксоты," казалось, были рождены вместе со своими скакунами, не ведали страха в бою и разили без промаха страшными стрелами с трехгранными наконечниками, оставлявшими на теле рваные раны.
   Диокл, как и все греческие юноши, достигшие совершеннолетия, успел пройти годичное обучение в военном лагере. Там он принес присягу царю Гермею. Диокла учили действовать длинным копьем - сариссой в сомкнутом строю, обращаться с косым мечом - кописом в условиях ближнего боя, совершать большие переходы в тяжелых доспехах, а также копать рвы и возводить укрепления. Через год он вернулся к обычной жизни, тогда как большинство его ровесников пополнили пограничные отряды. Теперь этим отрядам платилось хорошее жалованье.
   И все же, Диокл имел о войне очень смутное и отстраненное представление. Конечно, он много слышал в семье рассказов о подвигах и мужестве своих предков, но воспринимал их как должное, как что-то, само собой разумеющееся. Военное дело никогда не прельщало его, но он гордился своим родом. Сегодня же что-то в нем сразу и сильно переменилось. Увиденное на площади нарушило какое-то теплое благополучие в его душе, сделало уязвимым его внутренний дом. А ведь он был не только отпрыском военной семьи, но и послушником Будды, пусть еще не принявшим полных обетов, не получившим духовного имени и не введенным в монашеское призвание. Он был частью сангхи - общины приверженцев Срединному Пути; тех, для кого события бренного мира должны восприниматься, как пустые и бессодержательные, не относящиеся к собственной природе человека.
   Выходит, он проявил свою слабость? Выходит, дух его все еще не знает покоя и незыблемой вселенской гармонии, о которой так много говорят священные тексты? А это значит, что он не достоин воплощать собой чистоту Благословенного Закона...
   Юноша столь сильно погрузился в смятение и внутреннюю борьбу, что не заметил, как вошел в административный квартал. Он понял это, только когда вокруг него в большом количестве выросли высокие каменные столбы. Эти мемориальные "стамбхи" сохранились от эпохи Маурьев. Когда-то на них наносили хвалебные надписи богам и распоряжения правителей. За галереей столбов Диокл узнал здание Городского Управления, где восседал наместник Индрапрастхи. Здание стояло на высоком стилобате и традиционно было поделено на три крыла, густо обнесенные колоннами коринфского стиля. Все колонны, при ближайшем рассмотрении, оказались обвиты золотыми виноградными лозами и серебряными фигурками птиц.
   У входа в центральное помещение Диокл увидел двух рослых воинов в блестящих доспехах. Их шлемы с вытянутым наголовьем и широкими нащечниками украшались гребнями из конского волоса. Тела прятались в фигурные бронзовые панцири-тораксы, а круглые щиты-асписы висели на предплечьях. В руках воины держали чуть более короткие, чем у фалангитов, копья с двусторонними наконечниками.
   - Куда идешь? - резко окликнул юношу один из стражей, наклоняя копье поперек прохода. Его маленькие глазки на круглом щербатом лице сразу оживились.
   - Мне нужно видеть наместника Стангария по делам писчего производства, - мягко сообщил послушник.
   - Откуда мне знать, что тебе нужно на самом деле? - грозно надвинулся на юношу воин, сомкнув брови и чуть подавшись ему навстречу, - ты хоть знаешь, что происходит сейчас в Матхуре? Может быть, ты спрятал кинжал в своей монашеской одежде или свитках, а теперь пришел отправить нашего благодетеля в хозяйство Харона?
   Диокл испуганно попятился.
   - Некоторые "добропорядочные" эллины в северных городах уже присягнули Меусу, - с кривой усмешкой добавил страж.
   - Из какого ты храма? - с совершенно невозмутимым видом спросил Диокла второй воин.
   - Из Нарканды,- ответил Диокл.
   - Наместник благоволит к вашему настоятелю. Если ты пришел от него, мы не станем чинить тебе препятствий.
   - У меня есть сопроводительное послание учителя Сангхабхадры, скрепленное его личной печатью, - уже осмелел юноша, - я могу представить его...
   - Пусть идет! - вдруг согласился первый страж, утратив всякий интерес к дальнейшей беседе, - по-видимому, он слишком глуп и неопытен, чтобы выполнять тайные поручения врагов трона. А взять с него все равно нечего.
   Так как говорить с ним больше никто не хотел, Диокл получил возможность пройти в помещение. Он сделал это без промедления, опасаясь, что настроение воинов снова может измениться.
   Внутри центрального здания Городской Управы оказалось почти так же светло, как и на улице. Множество светильников в высоких подставках на полу и факелов на стенах озарили юноше широкий коридор, устланный коврами с вышитым орнаментом. За коридором пол стал мозаичным и Диокл узнал в разноцветных рисунках сюжеты Троянской войны и подвигов Геракла. Это был основной зал с колоннадой, лепными украшениями на потолке и глубокими нишами в стенах.
   Диокл на всякий случай снял свои сандалии, и, отодвинув их с прохода, дальше пошел босиком. Мимо него прошмыгнул человек в белоснежном хитоне с пурпурной окантовкой, держа в обеих руках продолговатый лекиф. Юноша окликнул его, но человек даже не обернулся.
   Догадавшись, что это виночерпий, послушник пошел за ним и вскоре увидел наместника. Тот возлежал за длинным столом, на котором среди беспорядочно разбросанных папирусов и принадлежностей для письма стояло массивное блюдо с дымящейся жареной куропаткой. На столе выделялось несколько фигурных кубков и одна широкая чаша. Чуть позади ложа наместника Диокл увидел изваяния Артемиды и Гелиоса, ярко выделявшиеся на фоне темной задрапированной портьеры.
   - Ты шраман из храма Наланда? - приподнялся на локте Стангарий, вперив в юношу тяжелый взгляд немигающих глаз. Волосы наместника уже начали седеть на висках, а лоб пересекали глубокие морщины. Наброшенная поверх его туники хламида с золотым подбоем была скреплена на правом плече изящной застежкой-фибулой. На обеих руках поблескивали перстни с драгоценными камнями.
   - Не совсем, господин, - тихо ответил Диокл, встав в отдалении и не решаясь приблизиться к столу, - я пока только прохожу послушание...
   - Какая разница, - отмахнулся от него Стангарий, - оставь свитки и ступай!
   За спиной юноши уже вырос слуга, протягивая руку.
   - Слушаюсь, господин, - повиновался Диокл, передавая свою ношу. Он уже повернулся, чтобы уйти, но ноги его вдруг сами остановились и юноша замер.
   - Что тебе? - наместник явно демонстрировал свое недовольство.
   - Если позволишь, господин, - Диокл обратил свое лицо к Стангарию, не поднимая однако глаз. Он понимал, что делает что-то непозволительное.
   - Говори, раз начал.
   - Если господин дозволит, я хотел бы спросить...
   - Спросить о чем? - в голосе наместника уже звучали опасные нотки.
   - Что будет с нами, с нашим царством? - вдруг очень быстро выпалил Диокл, сам удивляясь собственной дерзости.
   Вопреки ожиданию, ни гнева, ни наказания не последовало. Стангарий одним глотком осушил чашу, и лицо его стало безжизненным.
   - Судьба наша повисла на тонкой нити. Ее легко перерубить одним взмахом меча, - наместник встал со своего ложа и подошел к статуям богов.
   - Уже два дня жрецы находят дурные знаки. А вчера...- Стангарий глубоко вдохнул, - вчера в столице все увидели знамение близкой беды. Владыка был в театре на представлении "Евридики". Когда он вышел для чествования народом и на его голову собирались возложить золотой венец, этот венец внезапно развалился на три части...
   Наместник притих, но потом вдруг бросил на послушника почти свирепый взгляд.
   - Возвращайся в свой храм! - прокричал он.
   Диокл быстро поклонился и поспешил уйти. До монастыря он добирался скорее бегом, чем шагом. Расталкивая торговцев питьевой водой, сладостями и рыбой, едва не попав под колеса большой телеги, запряженной волами, и выслушав себе в след целую порцию отборных ругательств.
   За воротами Нарканды юноша отдышался и замедлил шаг. Торжества уже закончились, в храме было совсем тихо. Диокл знал, что ему крайне важно сейчас видеть наставника. Поэтому он прямиком прошел к келье Сангхабхадры и попросил разрешения его принять.
   Наставник сидел на плетеной циновке, не подавая никаких признаков жизни. Он был так же недвижим, как любая из каменных статуй монастыря. В келье веяло какой-то бездонной тишиной.
   - Учитель!- воззвал Диокл почти с мольбой в голосе.
   Санхабхадра открыл глаза, но ничего не сказал.
   - Учитель! - повторил послушник, - мое сердце утратило покой...
   Юноша хотел сказать что-то еще, однако наставник его оборвал.
   - Что ты видишь? - откуда-то издалека прозвучал его голос.
   - Что? - не понял Диокл.
   - Прямо сейчас что ты видишь в самом себе? - с нажимом спросил Сангхабхадра.
   - Во мне хаос, Учитель! Мне казалось, я обрел понимание истины и вступил в след Татхагаты, но одного только колебания этого мира оказалось достаточно, чтобы повергнуть меня в пыль сомнений. Я потерялся в многоголосице своих чувств. Что нас ждет? Какова судьба мира и человека?
   Наставник указал ученику на стопку скрученных циновок в углу. Диокл понял этот немой призыв. Он взял одну из циновок, разложил ее и сел напротив учителя.
   - Смотри! - велел ему Сангхабхадра.
   - Но я ничего не вижу... - совсем растерялся юноша.
   - Смотри! - настойчиво повторил учитель. - Я помогу тебе.
   Диокл сел в правильную позу. Он выпрямил спину и сосредоточил внизу живота свое дыхание. Внимание его постепенно собиралось внутри тела. Если вначале он еще ощущал присутствие в помещении наставника и его незримое воздействие, то вскоре забыл и про келью, и про наставника, и про самого себя. Он стал совершенно прозрачен. Мягкие потоки энергии струились через все пространство, то сходясь в одну большую реку, то разделяясь многочисленными ручьями. Стало невозможно понять: он ли был этим пространством, или пространство было им.
   Непрерывное движение разрасталось, хотя уже давно пропала всякая возможность отследить его исток и направление. Волны причудливо перемешивались друг с другом, слипаясь и отталкиваясь неисчислимое количество раз. В какой-то момент Диокл начал разбирать их очертания и оттенки, угадывать фигуры и объемы. Он пригляделся еще сильнее: это было похоже на размытые картинки. Непроясненность их исходила из постоянного движения и изменения. Но юноше все же показалось, что он видит людей, лошадей, зыбучие желтые пески, цветущие зеленые горы со струящимися с них водопадами. Слышит гул речей, лязг и звон железа, свист ветра...
   Внезапно сильный внутренний толчок заставил Диокла раскрыть глаза. Он медленно приходил в себя, а наставник смотрел на него с заботливой, почти отеческой улыбкой.
   - Учитель! - взволнованно выдавил юноша, - там...
   - Расскажи мне, что ты видел, - очень мягко успокоил послушника Сангхабхадра.
   - Я видел странных людей в непривычной одежде. Их облик был не такой, как у нас. Они говорили на незнакомом языке... Я видел горы и города, которых нет в нашей земле.
   - Это образы будущих событий, - объяснил наставник, - всех нас ожидают большие изменения, и избежать их не дано ни людям, ни асурам, ни небожителям. Эти изменения исходят из самого сердца мирового порядка, и они коснутся каждого, поскольку все мы - часть единого мира, его плоть, кровь и дыхание.
   Сангхабхадра умолк и ободряюще улыбнулся:
   - Ступай к себе. Тебе нужно восстановить силы и привести свой ум в равновесие. У тебя был сегодня непростой день.
   Диокл с благодарностью поклонился. Он свернул циновку и простился с учителем. Но только выйдя в коридор, он понял, что почти не владеет своим телом. Руки и ноги сильно отяжелели, а спина болезненно ныла. С огромным трудом юноша добрел до своей кельи. Упав на скамью, он тут же заснул.
  
  -- Глава 3. Северная застава.
   Здесь, где седая от палящего солнца степь внезапно вздыбливалась утесами гор, Скирт всегда ощущал непонятную тревогу и волнение. Казалось, что-то безвозвратное скрывается там, за горами, и что-то непостижимое таится в необъятной степи, в ее горячем ветре, несущем вырванные стебли ковыля.
   Сойдя с коня, Скирт повел его в поводу. Крупный гнедой конь с черной гривой потряхивал головой, тяжело фыркая после долгой скачки.
   Теперь он не знал, когда сможет вот так еще, беспечно и нетревожимо идти босиком по горячей земле. Вчера Скирт прошел посвящение. Детство закончилось. Отныне на нем, как на взрослом, лежала ответственность за жизнь всего племени. Уже сегодня он должен был вместе еще с пятерыми своими соплеменниками отправиться на торг у горной заставы.
   Над головой трепетал на ветке ивы листок, тревожно и сиротливо. Скирт усмехнулся, подмигнув дереву, как старому знакомому. Тут, в небольшой роще, где неторопливо журчала небольшая речка, каждый стебель, каждая ложбинка были ему родными...
   Скирт нагнулся к белесой траве, сорвал пучок, поднес к лицу, впитывая в себя запахи степи. Где-то позади него медленно ползла телега с товаром, который собиралось представить на торг его племя. Там были самые разные изделия из кожи - седла, ножны, чехлы, одежда, одеяла. Имелись и редкие медные поделки, какими могли похвастаться немногие умельцы: женские застежки с тиснением, круглые зеркала на витой рукоятке, гребни для волос с мелким орнаментом.
   Поправив лук в резном горите у седла, Скирт легко вскочил на спину коню и помчался искать телегу.
   Его встретили молчаливым приветствием. Варох, Ман, Колочай и Раснабаг двигались верхами рядом с телегой, а на вожжах сидел пожилой Заранта. Варох был одного возраста со Скиртом и вместе с ним проходил посвящение. Остальные - чуть постарше, но тоже еще молодые, разве что Раснабаг уже преодолел второй десяток весен.
   - А что, Скирт? - попытался растормошить молчаливого спутника Колочай. - Ты ведь, небось, жалеешь, что не ходил с нами в набег в прошлом году? А то бы, чем ехать на торг за телегой, прошел бы горными тропами с отрядом и взял сам, что приглянулось!
   - Молодые вы еще да глупые, - покачал головой Заранта. - Не спешите кликать на себя смертную участь, она от вас не уйдет. Не много ума надо, чтобы убить врага. Сделать врага другом - вот на это ум нужен.
   Большие колеса телеги с толстыми спицами поскрипывали на утоптанной дороге, взбирающейся в горы. Вскоре всадники увидели и бревенчатые ворота, распахнутые створки которых сейчас подпирали круглые валуны. Возле них суетилась стража в льняных рубахах, обшитых кожаными пластинами, осматривая все провозимые товары. Много нынче народу собиралось на торг.
   Наскоро оглядев приезжих скитов, угрюмый воин со шрамом на переносице махнул рукой, разрешая проезд.
   Сразу за воротами горы расступались, открывая вид на долину, в которой размещался городок. Влезая уступами на скалы, он окружал центральную площадь, расположенную на дне долины и служившую торгом. Здесь же, тремя ярусами поднимаясь над землей, располагался дом начальника заставы с несколькими складскими пристроями.
   По дальнему краю долины, рассекая горный массив сверху донизу, бурлила узкая и холодная река, снабжавшая город водой. Сбегая с вершин, она мчалась в бурунах и водоворотах, постепенно умеряя свой бег, чтобы достичь дома наместника спокойным ровным потоком.
   Скирт бывал тут раньше, но вид города, взбирающегося по скалам к небу, не произвел на него сейчас того впечатления, какое он запомнил по своему детству. Юношу больше волновал рынок.
   Заняв место среди своих сородичей, Заранта отпустил молодых пройтись по торгу, поискать что-нибудь, что они повезут обратно в кочевье. Рядом с ним остался для помощи и присмотра только Раснабаг. Остальные с живостью и нетерпением разбрелись в разные концы.
   Влюбленный пламенной страстью в соседскую дочь, Варох тайком от приятелей пошел приглядеть какой-нибудь подарок возлюбленной. Ман и Колочай двинулись в ряды сладостей, а наслышанный об удивительных изделиях местных оружейников Скирт, стал разыскивать оружейную лавку.
   Оружие продавали в отдельных парусиновых палатках, находящихся под усиленной охраной. И внутри, и снаружи такой лавки неусыпно сторожил воин с копьем, пристально следивший за всеми входящими.
   Стараясь не обращать внимания на охранников, Скирт вошел в палатку - и растерялся от обилия смертоносных изделий, смотревших на него со всех сторон. На цветастом ковре справа были разложены мечи - лучшие произведения местных мастеров, славящихся в разных краях. Подойдя ближе, Скирт выбрал клинок по руке и под одобрительным взглядом хозяина стал примериваться к его весу.
   Поднеся меч к самым глазам, Скирт внимательно изучил узоры на его поверхности. Клинок был легким и острым, и, наверное, несколько телег, вроде той, что привезли его сородичи, надо было отдать, чтобы стать его обладателем. Он имел двойную закалку и был отполирован, как зеркало, а резная рукоять заканчивалась головой ястреба с выразительными глазами.
   Вздохнув, Скирт положил меч на место и вышел из палатки торговца.
   - Эй, ты! - услышал он позади себя. Оглянулся и понял, что звали не его - Варох оказался в окружении троих местных, затравленно озираясь в поисках поддержки.
   Скирт поспешил к нему на помощь.
   - Ты, варвар! - рыжеволосый купец с мясистым лицом ругался, придерживая рукой застежку плаща. Брызгая слюной в лицо Вароху, он косился на двух своих спутников. - Ты знаешь, к чему прикасаешься? Да всей твоей степи не хватит, чтобы расплатиться за этот платок, к которому ты протягиваешь руки!
   - Да я и не думал его брать, - Варох растерянно протянул шелковый узорчатый платок.
   - Что ты несешь? - купец брезгливо принял у него платок. - Я тебя за руку поймал, когда ты его украсть собирался!
   - Не ври! - не стерпел Варох. - Никогда я ничего не крал! А что, у тебя товар и посмотреть нельзя? Может, хлам это все, а не товар?
   - Вы слышали? - запричитал купец, громко взывая к соотечественникам. - Этот грязный скиф еще осмеливается возводить напраслину на мои товары! Да я вожу лучшие шелка и сукно со всего света! Твоя никчемная жизнь не стоит и десятой части того платка, что ты держал в руках!
   - Вот как? - неожиданно послышался спокойный уверенный голос рядом с купцом. - А твоя жизнь стоит платка?
   Голос принадлежал Заранте. Оставив товар на Раснабага, он подошел к спорщикам.
   - Убивают! - завопил купец, отступив за спины слуг.
   Толпа собиралась с обеих сторон. На торг сегодня съехалось немало скитов, но куда больше было соплеменников торговца из городка в долине и его округи. Крики становились все громче, когда, расталкивая готовых сцепиться спорщиков, к лавке приблизился глава заставы, седовласый Милон, в сопровождении нескольких воинов с окованными медью щитами.
   - В чем дело? - спросил он, безошибочно выделив взглядом зачинщиков. Продолговатое его лицо с тяжелыми веками и крупным, ноздреватым носом, выглядело суровым.
   - Вот он, украл у меня шелковый платок, - заявил купец, не моргнув глазом. - Требую наказания вору! И оплаты убытков мне.
   - Да чего ты врешь?! - взорвался Варох. - Какой платок я украл? Где? Покажи! Какие убытки тебе оплачивать надо?
   - Тебя поймали, когда ты его за пазуху прятал! Не поймали бы - ушел бы с платком, и поминай как звали.
   - Тебе платок вернули? - осведомился наместник.
   - Да кто же его теперь купит, когда об него этот грязный варвар свою чумазую рожу вытер! - горестно возопил торговец.
   - Ты, купец, орать-то прекрати! - Заранта тоже вдруг вышел из себя. - На свою рожу посмотри.
   - С кем ты прибыл сюда? - справился Милон у Вароха.
   - Со мной, - Заранта выступил вперед.
   - Чем торгуете?
   - Да вот, - Заранта указал на свою телегу неподалеку. - Кожа, ремни, чехлы, плащи, одеяла. Желаешь чего приобрести?
   - До выяснения всех обстоятельств - телегу ко мне на двор! - распорядился Милон. - Этих двоих, - он указал на Заранту и Вароха, - тоже. А почтенного Фалеса проводите ко мне в дом, пусть оценит убытки.
   Фалес, видимо, было имя купца, учинившего ссору. Скирт помрачнел. Наместник явно принял сторону соотечественника, и справедливости тут ждать не приходилось. В самом деле, что ему какие-то "грязные скифы"! Наверняка купец щедро одаривал его подношениями каждый месяц...
   - Что же ты делаешь? - вскричал Заранта. - Братья, соплеменники! Что здесь происходит? Или мы не люди?
   - Люди, - отозвался Милон спокойно. - Не считал бы за людей, отдал бы приказ покрошить в мелкую мясную нарезку, и разбираться не стал. А сейчас - все ко мне на двор. Там я приму решение.
   Заранта уныло побрел вслед за телегой, которую теперь вели двое воинов наместника. В самое горячее время их уводили с торга, и теперь было неизвестно, когда удастся продать привезенное. Да и останется ли оно вообще, или все заберет наместник как выкуп за Вароха?
   Раснабаг, Колочай и Ман подошли к Скирту.
   - Что нам теперь делать? - осведомился Ман у оставшегося старшим Раснабага.
   Тот поглядел на солнце.
   - Предлагаю пообедать. Кто его знает, как там обернется. А силы нам, чую, еще пригодятся.
   Перекусив здесь же, на рынке, лепешками и фруктами, скиты вернулись к дому наместника. Вскоре из ворот выскочил Заранта, огляделся - и опрометью побежал к ним.
   - Скачите к Моге! - пробормотал он. - В нехорошую историю мы с вами попали. Скажите, если хочет спасти Вароха, пусть берет побольше молодцов и мчится на заставу.
   Раснабаг кинулся к лошадям, Скирт задержался.
   - Но что случилось?
   - До обеда наместник с нами и говорить не стал. Пообедал вместе с купцом и еще каким-то гостем, видать, из столицы или из большого города. А потом вдруг вышел к нам и вынес свой приговор - Вароха как вора приговорить к отрубанию руки.
   - Что? - проревел Колочай.
   - Не рычи, - осадил его Заранта. - Не нравится мне все это... Но что бы там ни было, а спасти Вароха теперь можно, только поторопившись. Казнить будут завтра на рассвете.
   Как четыре серых вихря, неслись скиты обратно по горной дороге. Гулко стучало эхо копыт, утихнув лишь тогда, когда остались позади бурые склоны гор и распростерлось вокруг море пахучих трав. Не сбавляя хода, всадники спешили достигнуть стана князя Моги.
   Прямо посреди степи, где волны ковыля темнели, прижимаясь к излучине реки, проглянула рощица. Вскоре из-за ворса нечастых деревьев уверенно выросли шапки шатров. Стан разлился густым потоком войлочных палаток, коновязей, штандартов со звериными головами, кибиток, людей и лошадей. Их было так много, что казалось, будто река обмелела от такого изобилия.
   В центре становья, на утоптанной полянке, высился большой шатер, оплетенный золотой вязью. Он принадлежал великому аргару Моге, или Меусу, как называли его на свой лад соседи-греки. Власть этого могучего вождя племени Арсов недавно признали все сакские племена до Яксарта, в том числе и племя Скирта. Некогда Мога успел повоевать под началом эллинов, прославился в ряде схваток и на юге, и на западе, и на востоке. О нем ходили слухи как о великом полководце, не знающем себе равных.
   Войлочные повозки тянулись по всей окружности стана, оберегая его от внезапной угрозы, подобно стенам города. До юношей донеслись голоса, ржание лошадей, шум, скрипы - все звуки, обычные для большого поселения. В воздухе витал запах бараньего мяса, которое жарили в бронзовых котлах на поддонах, и теплого кобыльего молока. Навстречу Скирту и его спутникам выехали двое дозорных в легком вооружении. Их короткие синие безрукавки и черные башлыки словно пузырились медными бляхами, нашитыми на ткань, за плечами качались небольшие щиты с умбонами в виде рыб. Оружием дозорникам служили короткие копья, равно пригодные для метания и ближнего боя, хищно изогнутые луки-друны и стрелы в раздвоенных колчанах-горитах у седельной луки.
   - Кто здесь? - еще издали выкрикнул один из воинов.
   - Свои, - отозвался Раснабаг. - Мы должны срочно увидеть Могу! Нашему брату грозит позорная казнь у яванов!
   Дозорники удивленно зашептались, потом оглядели всадников, остановившихся у разрыва в стене кибиток, после чего махнули им рукой, позволяя проехать к шатрам. Возле златотканного шатра князя их придержали другие воины и снова коротко расспросили. Наконец, юноши спешились и смогли вступить в палатку вождя, отодвинув полог из барсовых шкур. Приветствуя великого аргара, они опустились на пятки.
   Мога, коренастый золотогривый человек с крепкой шеей, коротко подстриженной бородой, окаймлявшей загорелое лицо, и глубокой грудью, обтянутой кафтаном-чапаком, как раз поднимал чашу за здоровье гостей. В шатре его сидели вокруг очажной ямы человек десять - патаки, вожди соседних племен, и ближайшие соратники. Они дружно ответили на приветствие. Заметив вошедших, Мога сомкнул выгоревшие брови, цепким взором кречета окинув их всех. Шелковый, отороченный бисером плащ, лежащий на его крепких плечах, походил на тяжелые крылья.
   - Что принесло вас ко мне?
   - Беда, государь! - поднялся Раснабаг. - Одного из наших братьев схватили и приговорили к отрубанию руки наши соседи, яваны!
   - Быть может, он провинился по закону яванов? - нахмурился один из вождей, в котором Скирт узнал Фарну, предводителя своего племени Туров.
   - Нет, Фарна! - горячо возразил Раснабаг. - Мы прибыли на торг, и Заранта отпустил нас посмотреть товар. А юного Вароха, когда он разглядывал шелка, схватили и обвинили в краже, хотя он ничего не взял!
   - А даже если бы и взял? - Мога тоже поднялся, отстегнул плащ и знаком велел одному из ратников принести доспехи и меч. - Варох - мой человек, и только я могу его судить. Если яваны чем-то недовольны - они должны предъявить свои требования мне, а не вершить суд сами.
   - Это похоже на укус шакала, не смеющего открыто бросить вызов тигру, но желающего разозлить его! - воскликнул другой вождь, сидевший слева от князя.
   - Ну, пусть яваны считают, что меня они разозлили. А теперь они узнают, каково это - испытать на себе гнев князя Скитов! Друзья мои, - обратился он к вождям. - Здесь у меня всего три десятка панцирных всадников, и около сотни легких стрелков. Прошу вас, - отправляйтесь каждый в свое племя, и приведите хотя бы с десяток своих удальцов. Когда должна состояться казнь? - спросил он Раснабага.
   - Завтра на рассвете.
   - Тогда Брата и Дарана могут не торопиться, они все равно не успеют, - заметил вождь. - Останетесь здесь до нашего возвращения. Вы вооружены? - этот вопрос был обращен уже к юношам. Те согласно закивали. - Пойдете со мной. Если к утру Фарна приведет ваш отряд, присоединитесь к нему. Встречаемся перед входом в ущелье! - и князь первым вышел из шатра широкими шагами.
   По становью заметались вестники, передавая приказ. Очень быстро бала - дружина скитов, стала собираться на равнине возле лагеря. Тут, как и говорил Мога, набралось менее полутора сотен воинов, из которых всего три десятка могли похвастаться чешуйчатой броней - медными пластинами, нашитыми на кожаную основу. Князь указал присоединившимся к нему юношам занять место в строю, и отряд по закатной степи тронулся в путь к горам.
   Рухнула на землю душная ночь. Медленно ползла луна, отмеряя время до рассвета. В ее серебряном сиянии хорошо различались низкорослые деревья, разметавшиеся на горных отрогах, и круглые шлемы дозорных воинов с пучками конской шерсти, стерегущих сон городка. Все произошло быстро. Упали несколько теней, будто стебли травы, скошенные серпом. На их месте возникли силуэты людей с акинаками.
   Через мгновение раздались крики и у ворот, потом все смолкло.
   - Не будем ждать рассвета, - сообщил Мога и негромко скомандовал:
   - Вперед!
   Отряд ступил в ворота заставы. По городу уже побежал огонек тревоги - кто-то избегнул клинков скитов или успел крикнуть об опасности. Навстречу всадникам выбегали воины заставы, гремя тяжелыми щитами, и строились на центральной площади, где еще недавно проходил торг.
   Но Мога не дал им сомкнуть боевой порядок. Засвистели стрелы, первые воины подкосились, сползая на землю, потом еще и еще, а потом отряд тяжелых всадников пошел на таранный удар, с шумом разметав уцелевших защитников.
   - Он должен быть в доме наместника! - выкрикнул Скирт.
   Возле речной излучины сгрудились последние защитники городка. Милон, спрятав голову под высоким шлемом с узкими прорезями, хрипло сыпал приказами и ругался. Здесь схватка вышла более ожесточенной. Прикрываясь щитами, греки огрызались выпадами мечей -- копья их были уже поломаны. Когда предрассветная синева стала белеть, выжившие воины бежали, покинув своего вожака. А тот силился подняться с колена, превозмогая раны, чтобы взглянуть в лицо победителю.
   - Освободите пленников, томящихся у него в пристрое! - приказал Мога.
   Несколько скитов устремились в дом к Милону. Наместник сумел встать, закрывая ладонью правый глаз. Меж пальцев текла кровь, разрубленный шлем теперь валялся на земле.
   - Варвары мы, говоришь? - Мога наклонился к окровавленному Милону. - Дикари? Что ж, может, и дикари. Мы не понимаем, как можно по гнилому навету отрубить человеку руку. Мы воюем с врагами - но мы не станем тех, с кем торгуем или к кому пришли в гости, травить собаками или гнать с дороги, стыдясь такого соседства. Кто-то спросил меня, почему, чтобы спасти одного нашего брата, мы перебили множество ваших людей, - Мога возвысил голос. - Я отвечу! Потому что один наш брат был осужден вами самым нечестивым образом. Тайно. Как будто можно не считаться с его жизнью. Или с моей. Или с жизнью моих соплеменников. Те, кого убили мы - были воинами. Они знали, на что шли. Они погибли в честном бою. И наши павшие - пали, сражаясь за брата своего. За его право самому решать, что ему делать со своими руками. Чтобы вы, возомнившие, что имеете право судить всех чужеродцев, осознали простую истину: закон небесный выше вашего земного закона!
   Обведя взором стоящих вокруг дружинников, Мога вновь посмотрел на пленника.
   - Что же ты теперь молчишь? Ты предал закон гостеприимства и доверился дурным словам - и сейчас понимаешь, что любая кара для тебя заслужена. Но в чем повинны люди, которые доверились тебе? Они поставили тебя над собою - а ты пренебрег своим долгом. Простить ли тебя теперь?
   Милон поднял глаз к нависшему над ним князю и молча покачал головой.
   Взмахнув мечом, Мога обрушил его на голову наместника. Залитый кровью клинок, который он вскинул вслед за тем в торжествующем движении, полыхнул в лучах восходящего солнца. Скиты отозвались радостным ревом. Тело Милона постояло один миг - и упало под копыта коня князя.
   - Берите, ребята! Тут все ваше! - объявил Мога, обводя острием меча дома, приютившиеся на склонах. - Где начальник кривой, там и стадо паршивое! Будет нам добыча!
   Вмиг десятки всадников разлетелись по узким, вползающим на взгорки улочкам, чтобы грабить все, что попадалось им под руку. Донеслись крики женщин, где-то занялся пожар. Возле Моги остались лишь несколько ратников, Скирт и уже освобожденный Варох -- бледный, но спокойный.
   Скирт наморщил лоб.
   - Разве мы не восстановили справедливость, освободив Вароха? - спросил он, наблюдая, как с быстротой весеннего паводка струятся всадники по округе.
   - Нет, друг мой, - отозвался Мога. - Увы, без наказания справедливость существовать не может. Яваны должны запомнить, что нас нельзя безнаказанно трогать, иначе это будет повторяться снова и снова. А я не могу каждый день срываться с места и бросаться туда, где обидели еще одного моего подданного. Я согласен с тобой - сами эти люди, что сейчас лишаются своих домов, нажитков и жен, вроде бы ни в чем не виноваты перед нами - но подумай сам, кого поддержали бы они вчера, доведись вам начать драку? Выступили бы они с призывом к справедливому суду или же предложили поубивать "грязных скифов" и бросить их тела на корм бродячим собакам? Ты знаешь сам, что они выбрали бы второе. Ну, что же, мои люди научат их уважению к соседям. А уж зачинщика этого дела, купца Фалеса, я лично вздерну на суку, если его отыщут живым.
   Взгляд князя упал на безмолвного Вароха.
   - А ты что стоишь? Ты же мечтал о подарках невесте - вот тебе и возможность их добыть! Или ты еще не пришел в себя от страха перед казнью? Не годится воину так долго переживать о минувшей опасности!
   Он подтолкнул Вароха вперед. Тот обернулся.
   - Благодарю, князь, но я мечтал о другом подарке для своей невесты, - промолвил он тихо.
   Мога слегка нахмурился, однако промолчал. Взор его скользнул по оврагам сельской окраины и простерся еще дальше - туда, где горизонт начинал клубиться, словно дым или туман, теряя всю свою осязаемость и понятность. Степи. Они ведают то, что неизвестно людям, но подвластно богам. Их загадочные просторы необоримы в своем движении. Невозможно навязать свою волю пространству, которое неуловимо, словно вольный ветер. Это сила и власть разбега, который соединяет в себе черную кровь матери-земли и сияющий дух далекого поднебесья...
  -- Глава 4. Назначение.
   Как охватить пределы всех четырех сторон света и постичь совокупный образ Мироздания, таящий совершенство в вечной незавершенности? Здесь, в самом центре сада Блаженного Мира пределы эти сходились в единый трепетный организм, насыщенный неисчерпаемым буйством красок и оттенков. Цветами причудливых деревьев, кустарников и трав выкладывалась мозаика непреходящей жизни.
   Сад Блаженного Мира - уголок благоухания совершенством на земле. У него есть свои слова, которые он говорит людям. У него есть свои песни. Душа его древняя, как сам мир, так как она родилась вместе с небом и землей, а плоть - бессменная юность.
   Сейчас в краю людей не много услышишь искренних слов, чистых, как родниковая вода, не сыщешь там и изысканных напевов, согревающих сердце. Зато здесь все это дарует человеку безупречная природа, не способная лгать. Голоса шафранов, пальм и бамбуков принесли сюда согласие смешанных лесов Пенждаба. Манговые, тиковые и сандаловые деревья вскормлены песнями редколесий Ганга. Каштаны и терминалии хранят прохладу наветренных склонов Арахозии. А цветы? Какой глаз не восхититься той тонкой и воздушной красой, что связала в надежном союзе бигнолии и жасмины, олеандры и панданусы, анемоны и камелии?
   Сад Блаженного Мира считался монастырским, но он был гораздо древнее монастыря Нарканда. Рассказывали, будто сам Мадхъянтика, ученик вседостойного Ананды, посадил здесь первое шафрановое дерево и первый баньян. Потом, задолго до того, как указом Ашоки начали строить обитель, много отшельников приходило сюда, чтобы проникнуться силой древнего места. И днем, и ночью они сидели здесь в неподвижности, взирая в исток мира. Должно быть, каждый из приходящих в душе своей чаял сравняться с благородным Мадхъянтикой, чья духовная мощь отводила дожди и превращала стрелы врагов в чудеснейшие цветы.
   В это волшебное место и привел монахов Сангхабхадра, чтобы дать им сегодня наглядный урок.
   - Со времен Почитаемого Миром дерево было символом духовного роста человека, - говорил наставник, прохаживаясь между сидящими на земле учениками, - в своем внутреннем естестве оно уже носит все шесть парамит, к реализации которых вы, бхикшу, только еще устремляете свое сердце. Совершенство жертвования есть готовность бестрепетно принять свое рождение в мире, как волю небес. Совершенство действования - естественный рост и развитие, не нарушающие природного порядка. Совершенство усилия - необходимость правильных поступков, которых требуют обстоятельства. Вы спросите меня, какие же усилия совершает дерево? Но разве, когда ураган треплет и крушит его ветви, угрожая стволу - основе, дерево не совершает усилие, внутренне сплотившись для противостояния опасности? Или разве не совершает оно добродетельного усилия, защищая своей раскидистой кроной цветы и другие растения от жестокого летнего солнца? Совершенство созерцания есть всеприсутствие в мире, в котором ничего не упущено. Совершенство мудрости - бескорыстный Путь под небесами, объединяющий с истиной мира в одну неделимую целостность.
   - Значит, деревья тоже проходят свою практику сосредоточения? - простодушно спросил Феогон, не обращая внимания на улыбки товарищей.
   - Да, - серьезно промолвил Сангхабхадра, - только их сосредоточение непроизвольное, оно идет от самой природы. Ведь деревьям не мешают ни мысли, ни страхи, ни сомнения. Учитесь покою и внимательности у них. Только невежде невдомек, что сущность дерева исконно обладает тридцатью двумя признаками Татхагаты.
   - Мудрейший! - обратился к наставнику Диокл, - значит ли это, что мы сможет вступить в обладание истиной, если станем столь же внимательны в своем созерцании жизни и столь же невозмутимы в перенесении ее испытаний?
   - Истинно так, бхикшу. Созерцайте жизнь. Сказано в писаниях: "Кто мудр, должен быть усерден в различении истинного среди всего того, что его окружает". Конечно, элементы феноменального мира непостоянны и мимолетны, но за ними таится остов совершенной природы. Все дхарани, парамиты и бодхи, истекающие из Вместилища Царя Дхармы, узнаваемы в признаках конечных вещей. Постигая их, вы собираете дары Татхагаты, что рассыпаны для вас между небом и землей.
   Сангхабхадра остановился и возвысил голос:
   - Благие дети мои! Если живые существа времени Конца Закона желают обрести совершенство на Пути, им надлежит пробудить наивнимательнейший ум. Но ум этот да не будет привержен вещам. Когда обретается вами свойство великого Непоколебимого Ума, все слабости тут же оказываются отсечены алмазным мечом праджни.
   Диокл нахмурился и вперил взгляд в землю. Вряд ли он мог назвать свой ум, задуваемый в последнее время всеми ветрами сомнений, непоколебимым.
   Сангхабхадра, между тем, подвел итог урока:
   - Если вы возвысите в себе великий Непоколебимый Ум, он станет всеосвещающим сиянием бодхи, той путеводной звездой, к которой будут тянуться все странники этого бренного мира. Он станет древом, в тени которого все живые существа смогут найти пристанище и защиту от своих лишений.
   Наставник умолк. У некоторых учеников, судя по их лицам, были какие-то вопросы, но Сангхабхадра всем своим видом показал, что занятия закончены и все могут расходиться. Только когда Диокл медленно отряхнулся, поднимаясь с травы, он боковым зрением заметил дальний конец садовой дорожки и человека на ней. Ему сразу стала ясна причина, по которой учитель поспешил закончить занятия.
   Незнакомец неподвижно стоял в ожидании, закутанный в черную дорожную хламиду. Широкие складки так основательно закрывали его лицо и одежду под плащом, что стало ясно: человек не хотел привлекать к себе лишнего внимания. Он был явно чужим в этом городе.
   Между тем, ученики расходились, позволяя себе улыбки и короткие реплики на отвлеченные темы. Близилось время обеденной трапезы и все они направились теперь в монастырскую столовую.
   Диокл не пошел за ними. Он еще надеялся поговорить с учителем наедине и рассказать о тревожных предчувствиях, с каждым днем все сильнее вторгавшихся в его жизнь. Юноша инстинктивно ощущал близость больших перемен. Вот и сейчас, один лишь взгляд на гостя монастыря уже взбудоражил все его существо, вызвав глухое беспокойство. Как будто неподвижная земля под ногами внезапно заходила от тяжелого дыхания, расшатывающего самые недра и готового всколыхнуть тайный огонь.
   Послушник осторожно приблизился к учителю. Не решаясь задать вопрос, он встал в отдалении, полагаясь на то, что Сангхабхадра заговорит с ним первым. Украдкой юноша разглядывал незнакомца: в каждом движении его сквозила утонченность и даже некоторая изнеженность, голубые глаза пронзительно мерцали. Похоже, незнакомец был недоволен возникшей задержкой.
   - Ступай, бхикшу, - не глядя на ученика, велел Сангхабхадра. - Я выслушаю тебя позже.
   В этот момент гость открыл лицо. Послушнику оно показалось необъяснимо знакомым, хотя он понимал, что никогда прежде не встречал этого человека. Поклонившись, Диокл смиренно направился прочь по дорожке, однако шел так только до поворота, за которым густые кусты скрыли его от глаз наставника.
   Потом, оглядевшись по сторонам, Диокл быстро шмыгнул в кусты и затаился. С ужасом понимая, что совершает в высшей степени безобразный поступок, юноша начал неслышно пробираться назад, к площадке "хармика", на которой все еще оставался наставник.
   Стараясь ненароком не сломать ветвей и не выдать себя, послушник расположился в некотором отдалении, но так, чтобы он мог если уж не видеть, то, по крайней мере, хорошо слышать происходящее. Незнакомец приблизился к площадке, и стало ясно, что он смотрит на Сангхабхадру, а тот - на гостя.
   - Ну здравствуй, милостью неба шрамана и наставник всех ушедших от мира, - первым начал разговор незнакомец, - я вижу, судьба оказалась благосклонной к тебе.
   - Прими и ты мое приветствие, достойный Каллимах, эпистрат царского двора,- проговорил Сангхабхадра.
   - Нет-нет, - горько усмехнулся гость, - все это в прошлом. Я почти так же давно перестал заведовать делами казны, как ты - служить секретарем у почившего нашего государя Филоксена.
   Диокл, чуть дыша, только теперь осознал, что его учитель, похоже, не всегда был монахом.
   - Кто же ты теперь? - спросил Сангхабхадра. - И как прикажешь к тебе обращаться?
   - Всего лишь жалкий посланник, гонец, для мелких поручений царя Гермея.
   - Что же ввергло тебя в столь жестокую немилость? Надеюсь, в твоем нынешнем положении нет моей вины?
   Человек покачал головой:
   - Моя судьба всецело ниспослана мне богами. Если что и повлияло на нее, так только мое вечное недомыслие и неумение искать себе друзей при дворе. Сейчас вокруг царя много новых людей и голос мой не слышен среди них. А к твоим делам я никогда не имел пристрастия. Об этом знал Филоксен и об этом ведает Гермей. Да и сколько лет прошло с тех самых пор, как ты принял постриг? Прежних людей уже давно нет, а мир изменился. Одно могу сказать тебе точно - своего ты добиться.
   - Я выступал против культа царской власти, - заметил Сангхабхадра, - против тех безумных движений обожествления царской особы, которые перечеркнули все старания Деметрия и Менандра создать благородный образ "Махараджи Дхармы". С чего все началось? Министры, стратеги и гегемоны двора отравили весь ум Филоксена своей безобразной лестью. Конечно, они кивали на западный край, где извечно была известна распущенность нравов. Сначала движение атталидов в Пергаме, потом антиохиды в Селевкии. И вот итог - бактрийского Эвкратида объявили Богом! И ты хотел, чтобы я спокойно смотрел на крушение идеалов просвещенного монарха под самым своим носом? Потому я и не принял Союз Филоксидов, в который вошла почти вся знать. Я не мог его принять.
   - Ты не мог, - гость развел руками, - а они смогли. Вся Верховная коллегия, все чиновники и полемархи выступили против тебя перед владыкой. Вот только судьба всегда благоволила к тебе. Ты всего лишь потерял свою должность при дворе, тогда как любой другой расплатился бы иной монетой.
   - Прошлого уже нет, - оборвал эту тему Сангхабхадра, - и нет никакого смысла смотреть назад. По меньшей мере, мои старания не сгинули в Лету, и молодой царь Гермей правит в согласии с волей неба.
   - Царь Гермей сидит на шатающемся троне, - возразил гость, понизив голос до шепота, - не сегодня-завтра все может измениться и для него, и для нас.
   - Зачем ты приехал? - неожиданно осведомился наставник, пристально вглядываясь в лицо собеседника.
   - Базилевс зовет тебя в столицу. Принять должность йоны Монашеского Собрания в Паттале, а по негласному помышлению - советника трона.
   - Стало быть, дела владыки изрядно плохи, раз либо сам он вспомнил обо мне, либо последовал чьему-то наущению, - Сангхабхадра впервые выглядел удивленным.
   - Чрезвычайно плохи, - тут же откликнулся гость, - грядет большая война, и итог ее ведом только богам. Это война с варварами, которые способны смести наше царство с лица земли. Как сметен был сугудами парапамисадский царь Гелиокл пятьдесят лет назад. Только враг сейчас сильнее и коварнее, а мы стали слабее и разобщеннее. Наши граждане уже не стремятся защищать свою землю, возложив эту обязанность на царя и его меридархов. И никто из них не хочет отдавать жизнь за родных богов. Враги же наши умело используют наши ошибки, и число их умножилось. Это саки-кочевники, что пришли с Бактрийских равнин. Теперь они объединились, и во главе их человек решительный и суровый. Меус его имя. Ты, должно быть, уже слышал о нем, хоть и живешь в стороне от мирских забот. Он немало послужил нашей армии прежде, а потому знает все ее слабости изнутри.
   - Да, Каллимах, - подтвердил Сангхабхадра, - я далек от мира заговоров, интриг и войн. Но мне кое-что о нем ведомо, потому как нет под солнцем двух разных миров, отделенных друг от друга желаниями людей или богов. Меус теперь главный вождь племен от Окса до Яксарта, и он объявил себя прямым преемником Таргитая, сына Зевса. В нашем городе об этом знают все: от уличных торговцев до бесправных рабов каменоломен. Такой человек доставит вам много забот.
   - Нам? - переспросил гость. - Означают ли слова твои то, что ты отвергаешь царский приказ?
   - Каллимах, - Сангхабхадра покачал головой, - я уже слишком стар, чтобы бороться с царскими прихотями. Я прибуду в столицу, раз того требует воля Гермея и положение государства. Но я не собираюсь ходить у него в услужении, как ходил у его отца, безропотно склоняясь под ветром монаршьего произволения. Я свободный человек, и я монах. Мое дело - следовать Пути Будды и вести по нему других. Если в этом качестве повелитель сочтет меня угодным трону, я подскажу ему, как спасти страну от бед. Еще Благословенный завещал нам, как высшее благо, сострадать всем живым существам и спасать их от их собственной неразумности. Как могу пойти против святого Закона? Как могу пренебречь рукой, протянутой ко мне за помощью? Даже если это и рука властителя Джамбу.
   - Вот и хорошо, - с облегчением выдохнул гость, - значит, я справился со своей миссией.
   - Не хочешь ли ты отобедать в нашей трапезной? - смягчив тон, спросил наставник.
   - О нет, избавь меня от лишней заботы. Пусть боги воздадут тебе за нее по достоинству, а меня уже ждет угощение в доме вашего наместника. Тем более, что к нему у меня тоже есть дело.
   - Тогда не задерживаю тебя, Каллимах. Ступай и пусть сопутствует тебе удача! - Сангхабхадра чуть наклонил голову.
   Ответив ему таким же легким кивком, Каллимах первым покинул площадку, зашагав к монастырским воротам.
   Диокл смотрел вслед гостю учителя со смесью тревоги и непонимания. У него вдруг возникло странное чувство, что этот голубоглазый человек был, скорее, выходцем из его собственного затуманенного прошлого - посланцем великих перемен. Будто он явился из небытия только для того, чтобы связать сумрак давно ушедшего с ярким солнцем грядущего.
   - Выходи! - вдруг повелительно объявил наставник с такой суровой интонацией в голосе, что Диокл вздрогнул и весь съежился.
   Он выбрался из кустов и с понурой головой приблизился к учителю. Юноша был уже готов к любому, самому строгому наказанию. Гораздо сильнее его волновал сейчас вопрос его дальнейшей судьбы.
  
  -- Глава 5. В столице.
   Древний город Паттала в нижнем течении Инда был некогда завоеван войсками Александра Великого и стал последней точкой в его продвижении на восток. Властителем Ойкумены были перестроены старые городские стены и заложена большая гавань с верфями, чтобы корабли из дельты реки могли выходить прямо в море.
   Снаружи город густо оплетала сеть поселений деревенского типа, жители которых сажали на общинных полях пшеницу, рис и ячмень, а также разводили буйволов, коз, коров и овец. За крепостными стенами начиналась артерия широких, но разветвленных улиц, ближе к центру вымощенных каменными плитами. Если дома со стороны городских ворот были еще одноэтажными, сделанными из обожженной глины и крытыми соломой, то по мере углубления в кварталы взгляду открывалось все больше каменных и кирпичных строений двух и трех этажей с широкими плоскими крышами. Обычно вечером, с наступлением первой прохлады, жители поднимались на них целыми семьями, чтобы вдохнуть перед сном чистого и свежего воздуха. Большинство таких домов стояли на искусственном возвышении, имели внутренний двор и дренажную систему. На своих огородах горожане высаживали кунжут и фасоль. Также вдоль всех главных улиц Патталы были прорыты сточные канавы и установлены общественные колодцы.
   В торговых кварталах первые этажи домов служили лавками, а подвалы - кладовыми. В ремесленных - выполняли роль мастерских: гончарных, ткацких, сапоженных, ювелирных и оружейных. Гончары лепили и обжигали керамическую посуду, украшая ее орнаментом зеленых, красных и желтых красок. Ткачи кроили женскую и мужскую одежду из шелка и хлопка. Сапожники плели сандалии для горожан и высокие, шнурованные башмаки с открытыми пальцами для солдат. Ювелиры кропотливо работали с золотом, драгоценными и полудрагоценными камнями. Оружейники делали из бронзы и меди доспехи, щиты, мечи и наконечники для копий. В тех же ремесленных районах держали харчевни и постоялые дворы.
   Центр города занимал акрополь, построенный еще Деметрием Бактрийским. Сюда простые жители уже не допускались. Снаружи от него тянулась линия складов и зернохранилищ, сразу за стенами - площадки, густо заложенные глиняными и каменными снарядами для метательных орудий.
   В акрополе находился царский дворец, все административные здания, главные храмы, театр и гимнасии. Здесь, в этом внутреннем городе улицы так и сверкали чистотой, так как к каждой из них была приставлена своя команда для общественных работ во главе с начальником и надсмотрщиком. За садами, окружавшими дома греческой знати, особо следили обученные садовники. Большие сады помещались и на территории гимнасиев, обрамляя квадратные перистильные дворы для упражнений с бассейном и умывальными комнатами.
   Дворцовый комплекс Патталы сам по себе являлся уникальным явлением. Открывался он двухъярусной колоннадой, на углах украшенной фигурами антов. Фризы ее, с рельефными изображениями широкогривых львов, переходили в коринфские пилястры. За внешней колоннадой был парк с несколькими павильонами и портиками в ионическом стиле. Далее шли центральные здания с большой анфиладой. Они включали огромный тронный зал, царские покои и ванную комнату, а также помещения для слуг.
   Диокл жил в столице уже девять дней. Он приехал сюда вместе с наставником и заступил послушником в главный буддийский монастырь Патталы - Вирупакша.
   "У каждого человека есть выбор, - сказал ему тогда Сангхабхадра, к удивлению юноши, освободив его от вполне заслуженного наказания. - И он делает его сам, невзирая на те противоречия, которыми обступает его жизнь. Я сделал свой выбор уже очень давно. Поэтому я научился понимать корни событий. И именно поэтому я говорю тебе сегодня: твоя судьба еще не разрешена. Тебе нужно ехать со мной, чтобы предназначение твое в этом мире смогло раскрыться до конца.
   Юноша много думал над словами учителя. Он провел бессонную ночь и на утро уже твердо ответил себе на самый главный вопрос. Он должен следовать за человеком, который стал единственной путеводной нитью его существования. Оборвать эту нить казалось теперь равнозначным гибели - гибели всего сугубо человеческого в нем, всего исконно духовного в утробе его естества. Без наставника Диокл был подобен слепцу в неуемно шатающемся мире. Его знаний, дабы без поводыря достигнуть светоча истинносущего, было явно недостаточно.
   Когда-то Сангхабхадра читал молодым послушникам сутру "О пастьбе буйвола", глубоко запавшую в память Диокла. В ней говорилось о том, что хороший пастух, коим является каждый последователь Учения, должен владеть основными навыками, способными привести к освобождению. Он должен знать все большие и малые тропы в лесах, горах и степях. Должен знать нрав и повадки буйвола, которого сопровождает в силу закономерного порядка вещей. Должен уметь находить полноводные ручьи для водопоя, где буйвол смог бы утолить свою жажду, и знать места, где растут пригодные для прокорма животного травы и коренья. Еще он должен уметь оберегать буйвола от хищных зверей, болезней и других тягот непостоянного мира. Под буйволом в сутре понималась исходная первоприрода человека, которую подвижник обязан своим правильным уходом избавить от помрачения иллюзиями сансарического существования.
   Однако Диокл пока не обладал подобными навыками. Он очень смутно сознавал, в каком направлении нужно двигаться, для того, чтобы снискать плоды Татхагаты. Потому все определилось теперь самым естественным образом. Просвященный учитель Сангхабхадра встал опорой трона единодержавного махараджи Гермея. Послушник Дхармы Диокл последовал за своим наставником, чтобы в тени его благодати постигать истину Святого Закона.
   Так Диокл оказался в Вирупакше. Новый храм не слишком сильно отличался от прежнего, разве что размеры его были внушительнее и служило в нем без малого четыре сотни монахов и послушников. В остальном все было привычно: те же обязанности, занятия, тот же распорядок дня. Иногда - короткие вылазки в город.
   К городу Диокл привыкал постепенно. Здесь жило гораздо больше народностей и потому на улицах царило полное смешение диалектов. Большинство зданий отличалось от тех, к которым он с детства привык в Индрапрастхе, да и многие порядки были другими. Так, к примеру, в черте города не было центров керамического и кожевенного производства - они выносились за пределы крепостных стен, чтобы не загрязнять атмосферу Патталы. То же самое касалось и скотных дворов. Палестры были открыты лишь для эллинов по происхождению и в них не могли заниматься дети неполноправных граждан. Городской совет - Пританея, не являлся выборным, как в Индрапрастхе. Его состав целиком назначался правителем.
   Еще Диокл никогда раньше не видел театра, не слышал выступлений ораторов на агоре. Богатство одеяний знати поражало и слепило глаза. На улицах можно было видеть роскошные квадриги с экипажами, запряженные жеребцами особой белоснежной масти. Юноша уже знал, что это легендарные сузианские кони, которые считались потомками "небесных лошадей" и стоили фантастических денег. Также некоторые чиновники в Паттале усвоили обычай перемещаться по городу на нарядных носилках со свитой слуг и опахальщиками.
   Город Паттала вел активную морскую и сухопутную торговлю со многими странами. Успешно продавая зерно, масло, хлопок, а также ювелирные товары, он получал целебные мази из Сирии, вавилонскую вышивку, пергамент из римской провинции Азия, а также железное оружие из Парфии и стеклянные изделия из Египта. Послы разных государств - от Понта до Чины, привозили ко двору Гермея богатые дары, которые пополняли закрома царской сокровищницы.
   Каждый раз возвращаясь после походов в город, Диокл с наслаждением погружался в глубокий покой храма и отдыхал душой от суеты большого мира. Отдыхал от красок и звуков, от того обилия совсем не нужных ему знаний, которые налипали на него, как песок на выброшенную из моря ракушку. В Вирупакше он усердно практиковал все упражнения по созерцанию, которые показывал ему учитель, вникал в смысл проповедей, читал и обсуждал канонические тексты. Он по-настоящему устремлял свое сердце к поиску истины.
   Однако беспокойство не оставляло юношу. Несколько раз монастырь посещал Каллимах для уединенных бесед с Сангхабхадрой и случайные встречи с ним всегда были подобны лучам фонаря, высветляющим ветхое дно колодца души. Однажды Диоклу даже приснился сон, после которого он пробудился в ледяном поту. Он увидел себя в гигантском коконе из паутины. Эта паутина была прочной, как железо, и стягивала руки и ноги юноши, точно оковы. Диокл боролся до последнего, пытаясь выбраться из страшного плена, но все было тщетно. Это была борьба с всевластной стихией, заведомо обреченная на неудачу.
   Столица также не позволяла беззаботно углубиться в самосовершенствование и взращивать в сердце невозмутимость. И без того сумбурная обстановка города теперь оказалась дополнена волнениями и страхами горожан. Предвестие перемен витало в воздухе, легко преодолевая высокие храмовые стены. Даже по-обыкновению невозмутимый Сангхабхадра выглядел нахмуренным, возвращаясь после своих визитов во дворец.
   Ухудшение пограничной ситуации и сплетни про "кровожадных варваров", которыми теперь уже родители пугали непослушных детей, совсем расшатали жизнь древнего города. Народ перестал верить обещаниям властей и, похоже, тайком начал вооружаться. В оружейных лавках копья, мечи и даже большие ножи для разделки мяса стремительно раскупались. Люди делали продовольственные запасы на чердаках и в подвалах домов. Иногда появлялось такое чувство, будто город давно взят в осаду неприятелем. Даже количество уличных воров уменьшилось, а случаи ночных разбоев стали большой редкостью, так что в судопроизводстве количество уголовных дел сильно пошло на убыль. Затаенное ожидание, вроде бы, передалось даже уличным собакам. Все к чему-то готовились.
   Царь, конечно, не мог не знать о том, что происходит в Паттале. За елейным тоном ежедневных докладов сановников стало невозможно уже утаить правду. Город ждал войны. Очевидность и масштаб проблемы побудили Гермея, как прозорливого правителя, искать противоядие социальной нестабильности в Паттале. Нужно было каким-то эффективным способом поднять дух горожан и всколыхнуть в них уверенность в собственной силе.
   Наступили Великие Дионисии - пятидневный праздник, который так обожали все эллины. Обычно он состоял из ряженых шествий с песнями, танцами и театральными представлениями. Но на сей раз Гермей решил изменить облик этого популярного торжества. Вместо актеров и певцов он вызвал в Патталу свои элитные боевые корпуса, устроив грандиозный военный парад тридцатитысячной армии.
   Диоклу посчастливилось увидеть это редкое зрелище. В этот день наставник разрешил выйти в город всем обитателям Вирупакши, кроме смотрителей залов и старших монахов. Теперь, смешавшись с орущей от восторга толпой крестьян, торговцев, домовладельцев, периэков и рабов, монахи наблюдали, как маршируют по улицам столицы стройные колонны безупречно экипированных воинов.
   Первыми шли пельтасты - средняя пехота, в полотняных котфибах, подпоясанных широкими кожаными поясами. Пучки разноцветных перьев украшали их круглые шлемы, в руках были фракийские щиты - пельты в форме полумесяца, короткие копья и мечи-махайры. Эти воины могли искусно действовать как в сомкнутом, так и в рассыпном строю. При построении армии они вставали у правого края фаланги, а во время сражения связывали действия конницы и тяжелой пехоты.
   За пельтастами показались метатели копий в коротких стеганых туниках. Плетеные щиты, крепленные шейными и поясными ремнями, были у них переброшены за спину. Дальше шли вспомогательные части: индов, согдов, бактрийцев. Вооружены они были своим национальным оружием: копьями с широким наконечником, секирами и кривыми мечами. Некоторые двигались налегке, другие тащили громоздкие продолговатые щиты. Все эти отряды, как правило, ставились в бою с левого крыла фаланги.
   Пришел черед полков тяжелой пехоты - сариссофоров. Корпуса Халкаспидов - Медных Щитов, и Левкаспидов - Белых Щитов, вышагивали слаженно и четко, лязгая своей амуницией. Облаченные в рельефные или чешуйчатые тораксы, они производили сильное впечатление. На головах их сияли вытянутые шлемы с козырьками и нащечниками, на ногах - бронзовые кнемиды. Шли сариссофоры, разбившись на спейры по триста человек в каждой. Над ними шумел целый лес длинных копий, на поясах блистали лавролистные мечи и кинжалы. Немного сбоку от каждой спейры двигались спейрарх, трубач - сальпинктес, знаменосец - сигнальщик и адъютант - гиперет в длинном пунцовом плаще и с высоким гребнем на шлеме.
   Царская Гвардия - Агема, ослепила зрителей своими золочеными доспехами с обилием украшений. На их круглых щитах легко узнавались фигуры и лица богов: Зевса, Афины и Аполлона. Лохаргос Агемы - отмеченный шрамом на щеке Дамагор, был ветераном баталий еще прежнего царя Филоксена. Он шел, прихрамывая на одну ногу, но зорко и величественно поглядывая поверх голов восхищенных горожан. Ножны его ксифоса пестрели от драгоценных каменьев, а тяжелый шлем нес в стороне помощник-тетрарх.
   Наконец показалась конница. Легендарные гетайры Филиппа и Александра давно ушли в прошлое. Вместо них греко-индийские цари держали тяжелую конницу - катафрактов и среднюю - димахов. Эти всадники, в основном, аристократического происхождения, носили бронзовые доспехи и бронзовые же шлемы с широкими полями. Вместо щитов у них имелись наручи, чтобы удобно было действовать обеими руками длинным копьем. Разбитые на илы по пятьдесят человек в каждой, они могли столь же слажено, как и фаланга, вести бой в сомкнутом строю, но могли сражаться также малыми группами или поодиночке. Надменная гордость и уверенность на лицах этих всадников, ловко гарцующих на увешанных тяжелой сбруей лошадях, похоже, рассеяли последние сомнения зрителей. Кажется, даже скептики теперь поверили, что армия повелителя Джамбудвипы - великая сила, которой нет равных на земле. Женщины и дети возбужденно кричали, переходя на визг. Трубачи и флейтисты выдавали оглушительные гимноподобные трели. А когда вслед за кавалерией на улицы Патталы вывели боевых слонов - экстаз жителей стал полным.
   Эти ревущие исполины сотрясли мостовые, оказавшиеся слишком хрупкими для такой невиданной мощи. За головой каждого гиганта сидел индиец-погонщик в переднике-дхоти, направлявший все движения животного. На спинах слонов помещались высокие башни, увешанные щитами. Там укрывались лучники и метатели дротиков, которые, оценив всю полноту чувств зрителей, начали перебрасываться с ними шутливыми репликами.
   Затея царя Гермея удалась. Все страхи жителей Патталы уже растаяли как ночной сумрак под воздействием утреннего солнца. После окончания парада начались народные гулянья и игры, а чуть позже, некоторые горожане стали потихоньку расходиться, чтобы принять участие в застольях. Диокл все еще был здесь, среди этих полубезумных людей и он совсем не понимал, что происходит. Неужели же он один еще не утратил ощущение реальности происходящего? Неужели никто во всей огромной, многотысячной столице так и не осознал, что движение перемен, отметившее их судьбы своей неумолимой дланью, невозможно обратить вспять? Что всего того, что было прежде, не будет больше уже никогда?
   Контуры переливающейся железом армии превращались для него в зубчатые песчаные буруны, которые ползли вперед по воле ветра, но тут же рассыпались в бесцветную пыль...
  -- Глава 6. На пороге храма
   "Снова Арий зовет нас в поход:
   В беге травы смеется ветер.
   Под пологом бескрайнего неба
   Черные башлыки катятся, словно буран.
   Сколько прыти в ногах ретивых коней!
   Дрожит земля под копытами.
   Жадный рой смертоносных стрел
   Не удержат ни стены, ни латы..."
   Так пел старый Заранта, и голос его терялся в треске факелов и разрозненных людских криках. К утру число ратников в войске Моги удвоилось, но люди все продолжали подходить. Многие из опоздавших к схватке ворчали, что их не дождались и не дали им блеснуть доблестью и силой; иные были недовольны тем, что не успели к разделу добычи; третьи же молча присоединились к грабящим город в надежде еще чем-то поживиться.
   Вскоре, однако, Мога отправил своих дружинников вытаскивать зарвавшихся удальцов из жилищ и дворов, чтобы прекратить грабежи. А затем на пустыре, возле дома наместника, запели рога, призывая всех уцелевших жителей заставы собраться на площади.
   Как ни странно, собралась довольно внушительная толпа. Люди с растрепанными волосами и темными от страха лицами с волнением ждали решения своей участи.
   Мога выехал перед ними и замер вместе с конем, как изваяние, сжимая в руке алый бунчук племени арсов. Довольно долго они смотрели друг на друга, завоеватель - и жители разоренного им селения.
   - Я знаю, вы вряд ли питаете ко мне добрые чувства, - начал князь. Он свободно изъяснялся на местном диалекте, представлявшем собой эллинскую речь с сильной примесью согдийских и сакских наречий. - Но и мои люди не горят к вам любовью. Почему же черная тень пролегла между нашими народами? Почему эту спокойную землю обагрила сегодня свежая кровь?
   Вопрос повис в совершенной тишине.
   - Я заступился за своего человека, - продолжал князь. - А ваш защитник, который должен был заступиться за вас - где он сейчас? Смог ли он вас защитить? Нет! Он первым нарушил законы справедливости, он совершил неправедный суд - и ответил за это перед лицом небес. Вы же - его невольные соучастники! Вам было ведомо о неправоте его приговора, но вы предпочли смолчать и тем навлекли невзгоды на свои головы и свои жилища. Вы пострадали из-за Милона, ибо великий Таргитай, предок нашего рода, завещал нам слово мудрости: "Тот, кто не почитает людей, тот обманывает богов". Однако ваш наместник мертв, и какой с него теперь спрос? А вам нужно жить дальше. Скиты не сеют вражды на просторах земли. Тех, кто приветлив с ними, они нарекают братьями и делят с ними свое имущество. С врагами же говорят их мечи и стрелы. Вы вправе уйти отсюда и искать счастья в другом краю, если не приемлете сердцем владычество степняка. Но вы можете остаться и принести клятву верности мне. И тогда - запомните! - где бы и когда бы ни стряслась с вами беда, достаточно только послать весть - я и воины мои всегда явимся вам на помощь. Я не бросаю своих людей. Сегодняшний день тому подтверждение.
   Народ стоял в некотором оцепенении. Из рядов не доносилось ни звука.
   - Ступайте и подумайте над моими словами. Сегодня все вы еще полны страха и ненависти. Кто-то лишился дома, кто-то - нажитого добра, кто-то - мужа, жены или детей. Я не могу вернуть вам утраченное, но я могу помочь вам пережить выпавшее несчастье. Если вы решите принять мою власть, мои люди помогут восстановить ваш дом, если он сгорел. Если ваша жена или дети попали в неволю, я выкуплю их и верну вам. Если же вы хотите уйти - никто не станет чинить вам вреда и преграды. Я даю вам два дня на размышление. Ступайте!
   Горожане, однако, не сразу начали расходиться. Прямо тут же на площади возникали споры. Многие подходили к Моге, заверяя, что согласны признать его своим повелителем.
   Князь довольно улыбался, отдавал распоряжения. Благо, в его руки попала казна наместника, и с ее помощью он мог хотя бы частично усмирить недовольных. Однако, когда жители заставы разошлись, он вернулся к своим сопровождающим, и на лице его вновь проступила озабоченность.
   - А теперь нам надо подумать, как выпутаться из той сети, в которую мы угодили, - произнес он совсем угрюмо.
   - О чем ты говоришь? - удивился Фарна.
   - О том, что в столице нам вряд ли простят разорение заставы. Я, конечно, стою на страже жизни и свободы своих подданных, но всему есть предел. Если сейчас я ввяжусь в большую войну, вряд ли мне удастся сохранить наши жизни!
   - Ты хочешь сказать, что нам надо бросить все и уходить в степи? - спросил Фарна.
   - Нет, друг Фарна. Я обещал здешним жителям, что буду защищать их - и сбежать теперь еще хуже, чем просто погибнуть, как это сделал Милон. Не думаю, что кто-то из вас пойдет за вождем, который не способен сдержать данного слова - или хотя бы попытаться сдержать!
   - Что же нам тогда делать?
   Мога размышлял.
   - Надо попытаться договориться. Пока еще не вся казна наместника разошлась по рукам, соберите то, что осталось. Отправим ее в столицу. Также надо позаботиться о погребении погибших - как наших соплеменников, так и яванов. В столице надо рассказать и об этом. Поведать Гермею о том, как погибший Милон нарушил закон, не оставив нам выбора. Попасть к царю будет нелегко, но есть у меня в столице старый знакомец, с которым мы делили груз многих походов, ели из одного котла и накрывались порою одним плащом. Его имя Афинион. Он должен нам помочь.
   Мога оглядел стоящих вокруг него вождей племен, на поясных бляхах которых переливались звонким светом фигуры волков, орлов и тигров. Те смотрели на него в ожидании.
   - Как же так? - произнес один. - Года не прошло, как мы били войска яванов, а теперь ты дрожишь перед ними?
   - Я понимаю твой гнев, Таргитай, но ты забываешь несколько вещей. Прежде всего, очаг той войны разожгли сами яваны. Их наемники вторглись в наши кочевья, угнали табуны лошадей, ибо сочли это более выгодным, чем платить за них. Что же, мы научили их честной торговле. Потом, прошлый наш набег был хорошо подготовлен: мы не ответили собранным на скорую руку ударом, а сначала стянули силы, потом потребовали возместить нам ущерб, а уже после отказа яванов - взяли один из их городов, чтобы впредь не повадно было. Однако память яванов слишком коротка, и урок они запомнили ненадолго. Сегодня нам пришлось спешить, чтобы предупредить большее зло, но к войне мы не готовы. Так что надо договариваться.
   Мога положил руку на плечо вождя племени Скирта.
   - Вот что, Фарна. Твои Туры затеяли эту ссору, им и придется ее разрешить. Но с ними должен ехать ты сам. Послать их одних - значит заведомо обречь переговоры на провал.
   - Как мудроречиво ты обо всем судишь! - не удержал подобострастной реплики один из вождей. - Видна старая яванская школа!
   - Не хотел бы этим гордиться, - хмыкнул Мога, поджав губы. - Если ты чего не понял, так и скажи прямо, без льстивых ужимок. Объясняю - чтобы моих посланников принял царь, посланник должен быть по меньшей мере вождем племени. А по-хорошему, должен ехать я сам. Но мне, увы, нельзя. Ибо если я появлюсь в столице, меня просто схватят, и на этом мое посольство закончится. Так что, Фарна, возьми вот этих двоих, - князь указал на стоящих возле него Вароха и Скирта, - еще двоих для сопровождения, и отправляйтесь. Перед отъездом подойди ко мне, я объясню тебе подробно, с кем и о чем держать речь.
   Фарна выехал в путь после полудня, в сопровождении Раснабага, Колочая, Вароха и Скирта. На этот раз они выдвинулись вооруженными до зубов: с копьями в руках, наконечники которых смазали медвежьим жиром, с кинжалами и щитами, укрепленными бронзовыми пластинами. Боевые рубахи закрывали их тела, остроконечные шапки с назатыльниками -- головы. У Фарны на поясе поблескивал дорогой меч в халцедоновых ножнах.
   Все, что надлежало взять с собой, Туры сложили в кожаные мешки и приторочили к войлочным седлам, потому скакали быстро, не обремененные повозкой. Всадники обогнали на узкой горной дороге уныло бредущих прочь от города переселенцев - тех, что решили уйти, не желая подчиняться новому правителю. Впрочем, Скирт с удивлением отметил, что таких было не очень много. На площади Могу слушало куда больше народа.
   Дороги в этой стране, в которую так далеко Скирт никогда не забирался, то петляли по дну долин, то карабкались на перевалы горных хребтов. Из года в год они служили путем для нескончаемых караванов, соединяющих далекую Чину на Востоке с не менее далекой страной Рум на Западе.
   Варох покачивался в седле, то и дело оглядываясь назад.
   - Не страдай, - хлопнул его по плечу Раснабаг. - Ничего с твоей невестой не случится в твое отсутствие.
   - Надеюсь, ей скажут, где я, - пробормотал Варох. - Иначе что она может подумать? Я уехал на день, а минуло уже три...
   - Подумает, что нашел у яванов красотку получше! - расхохотался Колочай. Варох сердито надул губы и, подстегнув коня, проехал вперед.
   Посланцы Моги торопились, почти не останавливаясь. Ночевали в горах, подальше от селений, огибали стороной укрепленные города, куда нельзя было ступить, не назвав себя. Порой приходилось вести коней по неприметным горным тропам в обход ворот, преграждавших единственный проход в ущелье.
   Люди здесь селились вольготно, и склоны гор утопали в зелени садов. Порой на вершинах высились дозорные башни, но можно было ехать целый день - и не заметить даже признаков военной власти.
   Однако чем дальше забирались посланники вглубь страны, тем чаще появлялись укрепленные города, тем тяжелее приходилось уклоняться от встречи с яванскими стражниками. Скиты разбивали палатку где-нибудь в горной роще, перебиваясь вялениной. От охоты воздерживались, чтобы не выдать себя костром случайному наблюдателю.
   Если бы не так они торопились! Тогда можно было бы побродить по склонам, вдоль бурных ручьев, сбегающих со скалистых уступов. Можно было бы забраться в пещеры, манящие своими черными зевами с обрывов над тропой. Горы, с детства возвышавшиеся для Скирта на самом окоеме, казались чем-то далеким и невозможным - но внезапно словно вобрали его в себя, пустив внутрь своих тайн...
   Наконец, каменные вершины остались позади, и скиты спустились на огромную ладонь равнины, изрезанную жилами полноводных рек. Однако равнина эта была слишком непохожа на их родную степь. И воздух их встретил другой - душный и влажный, непривычный для жителей травяного моря, известного своей сухостью.
   На четвертый день пути по равнине - и на десятый день после отбытия из стана - впереди открылась столица.
   Блестящий розовым в лучах заходящего солнца, белый город, по белизне сравнимый только со снегом в высокогорьях, вдруг растекся фигурами причудливых строений. От синей ленты реки дома тянулись по холмистым кряжам белыми ярусами, достигая центральной крепости, стены которой тоже были сложены из белого камня. На миг посланники замерли, пораженные чарующим зрелищем.
   Вдалеке, за пределами последних кровель города, сгущались темные полосы леса. Вблизи же - вокруг столицы и возле реки, бесконечные поля утопали в колышущихся стеблях риса. С приречной стороны поместилась и гвань с верфями и доками, где сновали низкие гребные суда, порой разгоняемые крупным пузатым парусным кораблем.
   По мере того как путники приближались к столице, очарование от ее белоснежного одеяния медленно таяло. Дома оказались белоснежными лишь на верхних этажах: иногда только крыши или внешние стены были облицованы мрамором или покрыты известью. Нижние, кирпичные и глиняные этажи, выглядели блекло.
   Наконец копыта лошадей зацокали по каменным мостовым. Скирт невольно сдержал поступь своего коня, обеспокоенный твердым покрытием, опасным для ног вольных степных скакунов.
   Впрочем, ехать предстояло недолго. Фарна, некогда посещавший столицу вместе с Могой, быстро нашел шумный постоялый двор, или пандокею на языке яванов, где они останавливались когда-то. Это было похожее на подкову строение из бурого камня с тростниковыми кровлями, снаружи от которого помещались загоны для волов, конюшни, сараи для ремонта дорожных повозок и малая кузница.
   Хозяин пандокеи - низкорослый человек с красноватым лицом и пухлыми губами, сальные волосы которого крепились желтой лентой, посмотрел на посланников с нескрываемым подозрением.
   - В чем дело? - уловив его долгий изучающий взгляд, осведомился Фарна. - Или ты не помнишь меня? Я останавливался у тебя лет семь назад.
   - Стал бы я запоминать всех своих постояльцев! - проворчал тот. - Но к несчастью, тебя я запомнил. Ты - скиф!
   - Да. Ну и что?
   - Я не могу поселить здесь тебя и твоих людей. Ищите ночлег в другом месте!
   Фарна нагнулся было к хозяину, чтобы выплеснуть на него свой гнев, но сдержал чувства. Подозвав спутников, он вышел обратно на улицу.
   - Ясно, что ничего хорошего нас тут не ожидает. Выход один - как можно скорее разыскать жилище бывшего соратника нашего князя, и попытаться устроиться у него. Зовут его Афинион, это один из военачальников нынешнего царя. Он должен нас приютить в память о прежней дружбе с Могой. Или даже помочь попасть во дворец. Надо разделиться, чтобы ускорить поиски. На улицах избегайте лишних разговоров, чтобы не нарваться на ссору. Не нравится мне, как нас встречают...
   - Что же, молчать, если спрашивают? - набычился Колочай.
   - Нет, если к вам обратится стража или кто-нибудь из знати. А от всякого сброда лучше сразу уезжайте, и чем быстрее, тем лучше. Еще запомните: в крепость могут не пустить просто так, придется платить. Если вас остановят, дайте стражникам по пять оболов, - Фарна отсчитал каждому по несколько медных монет. - Ворота в конце этой улицы видите? Вон, там, в квадратной башне? Встречаемся на закате возле них, внутри. Раснабаг, ты отправляйся в сторону гавани, там будет Рыбный Рынок, где завсегдатаи знают все и обо всех. Разговори какого-нибудь лавочника. Колочай -- поищи удачи на торговой площади. Вы двое -- поезжайте в крепость, пока не стемнело. И следите за мешками, здесь полно лихого люда. А я поброжу по улице Западных Ворот. Ее я неплохо помню. Народ там в харчевнях языкастый.
   Посланники разъехались в разные стороны.
   Скирт и Варох в молчании приблизились к массивной цитадели, сложенной из плотно подогнанных известняковых камней. Над высокими деревянными воротами, гостеприимно распахнувшими наружу округленные створы, юноши рассмотрели резное изображение слона, стоящего на задних ногах. Сразу за воротами Скирт уперся взглядом в стражников. Оперевшись на длинные копья, двое воинов в сдвинутых на макушку шлемах скучали, поедая финики. Не желая искушать судьбу, Варох достал из дорожной котомки, привязанной к поясу, два тетраобола, которыми предусмотрительно снабдил его Фарна, и протянул им. Воины с невозмутимым видом спрятали монеты за портупейные ремни. Один из них махнул рукой, разрешая проезд.
   Теперь посланники оказались на мостовой внутренней крепости. Тут было чему удивиться. Дворцы, святилища и открытые колоннады слепили глаза беломраморной чистотой. В этом каменном мире даже людей, выточенных из камня, похоже, было больше, чем живых. Но необычным казалось не только это. Скиты заметили густые зеленые дебри, окольцованные фигурными оградами. Раскидистые деревья, стоящие тесными рядами, как видно давали и плоды жителям города, и столь ценимую в жару тень.
   - Ну, и где нам тут искать дом Афиниона? - обреченно оглядел Варох высящиеся вокруг строения, каждое из которых вполне могло сойти за царский дворец. - Не спрашивать же в каждом доме?
   - Давай доедем до середины крепости, а оттуда разойдемся в разные концы, - предложил Скирт.
   Варох согласно кивнул.
   Всадники пересекли крепость поперек, осматривая каменные жилища, разделенные на пояса красного, белого и золотого цветов, с плоскими и выпуклыми крышами. Горожане на улицах попадались редко, да и сами улицы казались шире, чем снаружи, за стенами. За домами, водостоками и двориками внезапно выступила большая открытая площадь. Ее замыкало сооружение из массивных столбов, высоких стен с проемами, пристроек с мраморными фигурами в нишах, и сводами, украшенными резьбой в виде человеко-зверей и колесниц.
   На миг юноши замерли, пораженные величественным зрелищем. Потом Скирт первым одернул друга, напоминая, что нужно вернуться до заката.
   - Тут живет царь, а не его военачальник.
   - Военачальник может жить поблизости, - возразил Варох. - Я постучу в соседний дом.
   - Хорошо, - одобрил Скирт. - А я посмотрю, что там дальше.
   Он проехал мимо лестницы, ведущей ко входу во дворец, миновал тяжелые мраморные уступы и свернул за угол. Неожиданно на него глянул огромный глаз с вершины фронтона конусовидного дома. Вздрогнув, Скирт слез с коня и медленно подошел к приоткрытым воротам. Поводья он зацепил за литое кольцо на одном из столбов во дворе, а сам прошел мимо мерцающего водоема и ступил в большой дом, из которого доносились тихий шепот и песнопения.
   Странным было это место. Всю свою жизнь Скирт чувствовал себя уютно лишь вдали от больших городов, в неоглядной степи, где можно утонуть в раздолье душистых трав и волнующей кровь песне ветра. Здесь же простор ограничивали прочные стены, а небо скрывали высокие своды. И все же здесь веяло покоем. Своды не давили своей твердью, а фигуры людей, проступающие в полумраке, не мешали сердцу и не скрадывали глубокую тишину.
   Скирт сделал несколько шагов, однако его уже встречал сухощавый юноша в длинном одеянии, цвет которого было трудно различить.
   - Ты кого-то ищешь? - прозвучал негромкий вопрос на греческом. Скирт на мгновение замялся, вспоминая слова этого сложного для него языка.
   - Мне нужен дом военачальника Афиниона, - подобрал он фразу.
   - Стратег Афинион? - переспросил юноша, выводя Скирта наружу. - Я могу проводить тебя, если ты хочешь.
   Оказавшись под открытым небом, Скирт зажмурился от ярких солнечных лучей. Глаза его успели отвыкнуть от света. Человек из необычного дома дождался, пока Скирт заберется в седло, после чего жестом пригласил следовать за собой. Вместе они вышли за ворота и направились на южную оконечность крепости.
   - Вот его жилище, - провожатый вытянул руку в сторону увитых кустарниками каменных строений с красными наклонными кровлями и журчащим рядом фонтаном. - Удачи тебе!
   - Благодарю, - отозвался Скирт. - Скажи мне, как называется место, куда я случайно зашел? Ты ведь там живешь?
   - Это дом Блаженного, обитель Будды, - ответил юноша, складывая ладони перед грудью.
  
  -- Глава 7. Западня.
   Все послы собрались возле внутреннего дворика, служившего входом в дом Афиниона, еще до заката. Солнце бросало последние лучи на золотую верхушку царского дворца, и она освещала город, как далекий маяк.
   Афинион, ровесник Моги, выглядел при этом значительно старше его, благодаря лицу, изрезанному шрамами и морщинами. Он был примерно одного роста с князем скитов, но при этом казался стройнее и изящнее, легче в кости. Его просторная одежда из сукна яблоневого цвета крепилась двумя золотыми застежками на плечах в форме речных ракушек. На шее блистало массивное ожерелье с медальоном, на руках - тяжелые перстни.
   Афинион принял посланников своего давнего знакомца в трапезной роскошного дома. Все стены здесь были покрыты пестрой росписью с изображениями разнообразных крылатых существ. Росписи окаймлялись широкими полосами орнаментов в виде морских волн и только на дальней стене главного зала, возле которой стояли треножники, топорщились складки шерстяных тканей. Рисунками был отмечен и пол, выложенный квадратными плитами -- осьминоги с растопыренными щупальцами мешались с загадочными рыбами непривычного вида.
   Мебели вокруг было много. Скиты разглядывали причудливой формы сидения с высокими спинками и подлокотниками из слоновой кости, бронзовые столы с ножками в виде лап неизвестных им зверей, длинные скамьи, накрытые шелковыми тканями с вышивкой и подушками в углах. Вазы с вином и маслом виднелись повсюду - на полу, на столах, на резных ларях. Некоторые из них были керамическими, другие - серебряными с выпуклым рисунком. Сильно пахло индийским бальзамом.
   - Вы решились приехать в опасное время, - Афинион, возлежавший на синих подушках, приподнялся на ложе. - Сейчас людей вашего рода и племени не любят в наших городах.
   - Хотелось бы понять, почему! - подал голос Раснабаг.
   Фарна сердито на него покосился.
   - Уладить все недоразумения между нашими народами нас и прислали, - произнес он, кладя к ногам Афиниона один из привезенных мешков.
   Хозяин дома небрежно прикоснулся к нему пальцами ног:
   - Боюсь, чтобы уладить эти недоразумения, вам надо раздать такие мешки всем нашим горожанам. Они полны гнева и ненависти за разорения наших пограничных селений. Вспоминают ваш прошлый набег, окончившийся взятием Таксилы.
   - Но ведь они сами были виноваты! - вознегодовал Фарна.
   - Кто об этом знает? Виноваты были одни, а пострадали другие. Да и считают ли виноватые себя в чем-то виновными - тоже большой вопрос...
   - Все верно, - горестно вздохнул Колочай. - Мы же дикари, варвары! С нами можно поступать, как угодно! Украсть у нас - благое дело! А уж если захваченное у нас передать какому-нибудь храму - так это и вовсе святое деяние!
   - Как ни прискорбно это сознавать, ты прав, - согласился Афинион. - Но людей не переделать! Разве вы сами не относитесь к эллинам с презрением и чувством собственного превосходства? Мы не умеем скакать на лошадях, как вы, наши лучники уступают вам в мастерстве, мы живем в тесных городах. Есть ли хоть что-то, за что вы, потомки гордого Таргитая, могли бы нас уважать? Еще мы склонны к обману, как и все отпрыски некогда благословенной Эллады... Не так ли?
   Колочай нахмурился и нагнул голову.
   - Но в этот раз, должен вам сказать, случилось иное, - продолжал Афинион. - Прошлогоднее унижение царь перенес с немалым трудом, и с той поры искал любого предлога, чтобы отплатить за неудачу под Таксилой. А тут вы сами даете ему в руки такую возможность!
   - Царь хотел ссоры с нами? - не поверил своим ушам Фарна.
   - Да, клянусь Артемидой Ортинийской! Я сам слышал, как он рассылал в приграничные города людей с наказом к фрурархам, командирам гарнизонов - искать поводы для ссоры с вашими соплеменниками, - заявил Афинион. - Нужна была любая зацепка, чтобы вызвать ваш гнев, а потом на вас же и обрушить негодование царских подданных.
   - Но зачем?
   - Положение нашего царя весьма шаткое, - Афинион с наслаждением отхлебнул из чаши с вином. - Чтобы упрочить его, короткая победоносная война с небольшим, но надоедливым соседом вполне подходит. Так что ждите - скоро к вам придут железные фаланги Гермея и его боевые слоны!
   - Не могли же мы бросить нашего брата в беде... - начал Фарна.
   Афинион согласно кивнул головой.
   - Разумеется, не могли. На это и был расчет. А теперь уже вы - виновные в разорении наших поселений и в убийстве наших жителей, что бы там мой старый друг ни говорил. Теперь уже вами пугают жителей столицы, теперь вы - ужасные северные варвары, грозящие гибелью нашим городам. И, согласитесь, отчасти это правда, разве же нет?
   - Мы защищались! - гордо выкрикнул Раснабаг, выступая вперед.
   - И ради защиты разорили селение на заставе? - усмехнулся Афинион, играя браслетами на руках. - Да, друзья мои, вам подставили чан, наполненный дерьмом, и вы с головой в него окунулись! - он с сочувствием оглядел смущенных скитов, стоящих перед ним в неуютных позах.
   - Что же нам делать? - прошептал Фарна пораженно.
   - Мой совет - возвращаться и готовиться к войне. Пусть Мога собирает в кулак все племена и рода, если не хочет сам оказаться в положении несчастного Милона.
   - Но я не могу вернуться, не поговорив с царем, - потупился Фарна.
   - Вряд ли он пожелает вас слушать. Да если и станет - это уже бесполезно. Боюсь, он потребует ваших голов на золотом блюде.
   - Тем не менее, я не верю, чтобы правитель хотел войны, - упрямо произнес Фарна.
   Афинион выпрямился на ложе, удивленный его настойчивостью.
   - Будь по вашему, - произнес он медленно, и в его неторопливости было что-то зловещее. - Апполон свидетель, я устрою вам встречу с царем. Но не взыщите, если последствия ее окажутся не такими, как вы ожидали. Я вас предупредил.
   Несколько дней скиты прожили во доме стратега на положении не то гостей, не то почетных пленников. Афинион предостерег от любых выходов в город, опасаясь неприятностей. Однако и сами скиты к этому не стремились. Им были предоставлены лучшие условия: щедрый стол, опочивальня и баня. Впрочем, после скитской бани с раскаленными камнями и густым паром, напоенным травами, холодная местная терма не привела гостей в восторг. Остались они равнодушны и к мясу, фаршированному яблоками с оливками, к рыбе, фруктам и даже к отборному вину в длиннодонных сосудах.
   - Разнежимся мы тут, - размышлял Раснабаг. - И драться не захочется. А неплохо они живут, эти яваны! Правда, еда у них пряная, а вино горчит... Зачем они добавляют в него мед?
   - Ты слишком привередлив для человека, вскормленного степным просом и сухой бараниной, - рассмеялся Колочай.
   Скирт почему-то сразу вспомнил родное кочевье за Яксартом, где его отцы и деды веками перегоняли коней и волов: летом - на север, в лесостепи, осенью - на юг, в предгорные долины с густой травой. Вспомнил, как сообща вялили мясо и делали сыр из кобыльего молока, а единственными соседями были быстрые барсы, могучие туры и свирепые тигры. Да, яваны и скиты жили очень по-разному...
   - Ты лучше посмотри, много ли людей живет так, как Афинион, - угрюмо буркнул Фарна. - Вон, в какой тесноте селятся остальные! В своей степи мы сами себе хозяева. Там мы свободны, как молодой месяц, взбирающийся по небосклону. Душистые травы лугов -наше одеяло, звездное небо - наш полог. Куропатки поют нам такие нежные песни, с которыми не сравняться глупые трели яванских кифаредов. Шепот барханов убаюкивает наш покой. И нам ничего не нужно, кроме доброго коня и тугого лука...
   Когда Афинион вернулся, он сообщил, что базилевс Гермей готов принять посланников скитов и их дары.
   - Мешок, который вы принесли мне, тоже заберите, - произнес он. - Я помогаю не ради прибыли, а лишь в память о старой доброй дружбе с вашим вождем Могой.
   Сняв дорожные куртки из сыромятной кожи, гости переоделись в распашные кафтаны из крашеной шерсти и подпоясались кушаками, предварительно умастив тело толченой кедровой мазью, смешанной с ладаном. Каждый из послов надел свое родовое ожерелье, чтобы предстать перед владыкой яванов во всем блеске. Фарна - с фигурным изображением асука, горного козла, Колочай - архара, Раснабаг - грифона, Варох -кабана, Скирт - бегущего оленя. Потом они наконец взгромоздились на коней и впервые за несколько дней выехали со двора стратега через ворота, распахнутые его слугами.
   Древний обычай предписывал посланникам передвигаться верхом. Однако перед ступенями дворца скитам все же пришлось спешиться, с сожалением оставив своих любимых скакунов.
   У внешней колоннады навстречу им выдвинулась стража в искрящихся гравированных доспехах и с цветными перьями на удлиненных шлемах.
   - Нас ждет царь! - произнес Фарна по-гречески, потрясая грамотой.
   Стражники расхохотались.
   - Это вас-то царь ждет? Ты слышал, Профит? - один из воинов даже схватился за живот. - Молите богов, несчастные, чтобы к вам вернулся разум.
   Однако другой, увидев в руке Фарны грамоту, запечатанную восковыми печатями, лениво взял ее двумя пальцами.
   - Оставайтесь здесь! - велел он, бегло глянув на пергамент. - Я схожу и узнаю, в чем дело, если только, клянусь Плутоном, это не чья-то глупая шутка.
   Посланники отступили от колоннады.
   Стражник не возвращался.
   Посвистывая, Колочай устроился на базальтовых ступенях. Раснабаг вернулся к лошадям, чтобы отвести их в тень ближайших деревьев. К нему присоединился Варох, где-то сорвав зеленый стебель и задумчиво его пережевывая. Только Фарна и Скирт остались стоять перед входом на самом солнцепеке, ожидая возвращения стражника. Скирту почему-то навязчиво лез в голову старый Заранта, который перед отъездом с заставы гадал на ивовых прутьях об успехе поездки, но так ничего внятного сообщить не смог.
   Наконец воин появился.
   - Владыка Гермей, да святится его державное имя, не может сейчас вас принять, - надменно провозгласил он.
   - Но он должен нас принять! - вскричал Фарна.
   - Мне велено передать вам, чтобы после окончания обеденной трапезы вы вновь подошли сюда и оказали почести нашему богоданному повелителю, - продолжал стражник безразличным тоном.
   Фарна почесал затылок.
   - И долго ваш царь собирается обедать?
   Усмехнувшись, стражник повернулся к скитам спиной.
   - Едва ли нас примут раньше полудня, - недовольно подвел итог Фарна. - Пойдемте тоже наполним брюхо горячей пищей и освежим нутро питием!
   Посланники взяли коней под уздцы и двинулись в сторону дома Афиниона. Минуя мраморные статуи с холодными ликами, резные колонны и монументы с обильными надписями, они успели сделать всего несколько шагов, прежде чем их остановил резкий окрик с окраины площади.
   - Смотрите! Апасаки! Бродячие псы, что зарезали Милона!
   Безлюдная площадь начала очень быстро заполняться народом. Откуда-то появлялись группы горожан в зеленых и синих плащах, с нехорошим любопытством оглядывая пятерых скитов. Те невольно подвинулись ближе друг к другу, не отводя глаз от растущей толпы.
   - Не нравится мне все это... - шепнул Раснабаг с настороженностью.
   - Спокойно, - Фарна взял его за руку. - Не отпускайте лошадей!
   Вынужденно замедлив шаг, посланники продолжали двигаться вперед. Оказавшиеся перед ними люди с опаской попятились, сверкая глазами исподлобья, но не расступились. Теперь горожане были и позади скитов.
   - Что же вы смотрите? Бейте их! - закричал кто-то. - Эти нечистые твари вне законов человеческого рода! Шакалы степей осквернили наш воздух и нашу землю!
   Из дальних рядов собравшихся в скитов полетели камни, пока еще первые, неуверенные, призванные больше обозлить, чем покалечить.
   - Нас убьют, если мы здесь задержимся! - возвысил голос Колочай.
   - Что делать? - спросил Раснабаг.
   - Скорее пробиваться к Афиниону! - Фарна вновь стал решительным после короткого колебания.
   Каждый из посланников успел пожалеть, что оставил оружие в доме гостеприимца, отправляясь во дворец. Лишь акинак на поясе Фарны мог служить теперь защитой от разъярившейся толпы. Однако вид его не отпугивал горожан.
   Раснабаг занес ногу, чтобы забраться в седло, но просвистевший булыжник ударил ему в плечо. Вскрикнув, он едва не упал.
   - Все в седла! - приказал Фарна. - Иначе нас растопчут.
   Скиты послушно выполнили это распоряжение, прикрывая головы руками. И тут на них обрушился настоящий каменный град. Морщась от боли и уворачиваясь всем телом, послы князя Моги подстегнули пятками своих скакунов. Они ринулись наугад, торопясь разорвать почти замкнувшееся вокруг них кольцо горожан. Несколько камней угодило в лошадиные бока и шеи. Обезумев от боли, те понесли.
   - Братья! - выкрикнул Фарна в след оторвавшимся от остальных Раснабагу и Колочаю.
   Вернуть их однако было уже невозможно. Вдвоем они врезались в толпу со всего разгона. Горожане рассыпались в стороны, но камни продолжали падать на скитов отовсюду. Конь Раснабага взвился на дыбы. Хозяин прижался к его шее и старался удержаться в седле, пока тяжелый булыжник не врезался в лоб скакуну. Падая назад, тот придавил и всадника. В следующий миг к нему устремились, чтобы добить.
   - Прочь! - прорычал Колочай, справившись, наконец, с конем и силясь добраться до упавшего товарища.
   - Быстрее к ним, пока нас не отрезали! - скомандовал Фарна оставшимся возле него Вароху и Скирту.
   Неумолимая толпа напирала. В руках горожан мелькали теперь не только камни, но и увесистые палки. С большим трудом скиты вновь соединились, окружив придавленного конем Раснабага.
   - Прочь!!! - повторял Фарна, как заклинание. Вытащив акинак, он с угрозой махнул им перед горожанами. Однако те и не думали приближаться. Отодвинувшись дальше, они с новой яростью обрушили камни на скитов.
   - Проучите этих вонючих свиней! - визжал какой-то белозубый мальчишка. - Это звери и дети зверей!
   Упал Колочай, получив удар камнем в висок.
   Фарна спрыгнул с коня, чтобы поднять Раснабага и Колочая на спины коней. Скирт помог ему, также спешившись. Вдвоем они водрузили бездыханных товарищей поперек седел.
   - Я знаю, где можно укрыться! - молнией осенило Скирта. - Торопитесь!
   Словно из зыбкого тумана выплыло воспоминание о том, что изгои и даже преступники находили укрытие за стенами храмов. И он повлек спутников к странному дому, который случайно увидел в день прибытия. Скирт не сомневался, что это был храм.
   На миг толпа раздалась перед мчащимися конями, брызжущими потом и кровью, однако град булыжников не стихал.
   - Уйдут! - верещал смуглый, черноволосый человек со всклоченной бородой и цепью на шее. - Отправьте в Тартар всех этих грязных скотов! Накормите падальщиков их гнилыми кишками!
   Фарна покачнулся от камня, разбившего ему ключицу, но не выпустил поводья, стиснув их мокрыми пальцами.
   Вдруг из толпы наперерез скитам вынырнул человек с копьем. Древко копья ударило поперек груди Фарны, вышибив его из седла.
   Вождь захрипел, опрокинувшись на землю.
   - Уходите! - крикнул он Вароху и Скирту.
   Вокруг него в один миг сгрудилась орущая ватага, взлетели палки и ножи. Кто-то уже поймал коня Фарны, сбросив с него тело Раснабага, чтобы поживиться породистым скакуном.
   - Ах ты, стервятник! - Варох побагровел, направляя коня на вора.
   Оставшись без седока, конь бешено заржал и вырвался из чужих рук. Сразу несколько горожан кинулись ловить его, а другие, подкатив волной, сдернули Вароха с седла.
   - Прочь! Прочь! - Скирт хлестнул коня Колочая, чтобы тот умчал подальше своего раненого хозяина, а сам устремился в гущу схватки.
   Там еще ворочался Фарна, акинаком отмахиваясь от нападающих. К нему не решались подойти близко, но вишневые ручейки крови обильно текли с лица, окрасив волосы и одежду. Он терял силы с каждым мгновением.
   - Уходи, парень! - Фарна уже с трудом ворочал языком. - Расскажи Моге все!
   - Я один не уйду! - возмутился Скирт.
   Проревев, как бык, Фарна расшвырял нескольких человек, отделяющих его от Скирта, и оказался рядом.
   - Иди, я сказал!
   Хлопнув по крупу коня Скирта, он развернулся к нападающим, которые вновь сгустились плотными рядами.
   Варох уже не двигался, однако его продолжали бить и пинать. Фарна пятился, не поворачиваясь к толпе спиной, пока кто-то не обошел его сзади, ударом палки по голове опрокинув в пыль.
   - Остался еще один! Хватайте его!
   Сердце Скирта обожгло порывом добраться хотя бы до этого крикуна и воздать ему за братьев священным долгом крови. Однако грек уже затерялся среди других горожан. Скирт еще успел заметить храпящего коня Колочая, которого поймали на окраине площади, а потом совсем перестал смотреть по сторонам. Он мчался во весь опор, выполняя последнюю волю своего вождя.
   Всего несколько шагов отделяло Скирта от входа в храм Будды. Возле ступеней он спрыгнул с коня - и в этот миг что-то тяжелое сотрясло его тело, ударив слева пониже лопаток. В глазах потемнело, но падать было нельзя. Юноша заставил себя добраться до дверей. В этот миг другой камень стукнул ему в затылок. Скирт отворил дверь костенеющими пальцами и провалился в бесформенную темноту.
  
  -- Глава 8. Исцеление.
   Стоя в прохладном сумраке Главного Зала перед алтарем, Диокл был как никогда прежде рассеян и смущен. Беспорядочные мысли кружились в его голове, нарушая ритм дыхания. Он даже чувствовал какую-то особенную слабость в теле. Юноша не без труда смог сосредоточиться и осознать, где он сейчас. Его окружали два ряда колонн с капителями в форме коленопреклоненных слонов, установленные на квадратном цоколе. Через решетчатые фильтры окон проступал мерклый свет, выхватывая из темноты контуры арок в проемах стен.
   Диокл был в зале один. Наставника вызвали во дворец, монахи и послушники отправились в купальню. А ему нужно было просто понять себя. Юноша возвел глаза к алтарю, словно задавая немой вопрос и выспрашивая совета. Перед ним на широкой резной подставке, густо пропахшей благовониями, стояли восемь драгоценностей веры. Зонт, защищающий от дурных помыслов. Сдвоенные рыбы, представляющие образ противоречивого естества человека и его духовного освобождения. Ваза с "напитком бессмертия" - хранилище благих помыслов. Лотос - залог спасения и символ непорочности духа. Морская раковина - знак "произнесенного слова блаженства", опора мудрости. Узел - отражение бесконечного цикла земных перевоплощений. Колесо Учения с восемью спицами - напоминание о восьмиступенчатом пути к нирване. Ваджра - громовершащий скипетр и олицетворение алмазного ума Татхагаты, подобно молнии разрушающего все твердыни неведения.
   Послушник, отягченный своими сомнениями, даже не знал, пришел ли он сюда, чтобы искупить какую-то свою вину или, напротив, укрепиться в правильности содеянного. Он не нарушил святых заповедей, не пренебрег служением Троице: Будде, Дхарме и Сангхе. Не усомнился в истинности великого пути освобождения. И все же он был смятен.
   Диокл ясно помнил тот день, когда послеобеденная служба в Молельном Зале была грубо и бесцеремонно нарушена грохотом и ревом оголтелой толпы людей, ворвавшейся с улицы.
   - Кто вы такие! - грозно вопросил Сангхабхадра осквернителей обители, поднимаясь со своего места. В руках некоторых были палки, на одеждах виднелись подтеки еще не высохшей крови.
   Незванные гости явно смутились.
   - Мы ищем врага базилевса Гермея!- произнес один из них, пятясь к выходу, - мы видели, как он забежал в этот храм.
   - Никто не смеет врываться сюда с оружием или гневными помыслами! - Сангхабхадра наступал на людей, оттесняя их обратно к выходу. - Ступайте, и войдите, как положено, по одному, молча и с благоговением.
   Ворча, но не смея ослушаться, все вышли. Однако обратно никто из них так и не возвратился.
   Сангхабхадра возобновил прерванную речь о "Достижении наивысшего плода". Казалось, это происшествие нисколько не повлияло на него. Но Диокл внутренне весь встрепенулся. Незаметно скользнув за спины товарищей, он прокрался к боковому выходу из зала и прошмыгнул в коридор. Наставник, как будто, не заметил его исчезновения, или, быть может, просто не захотел его заметить.
   Диокл спешил. Он внимательно осмотрел несколько галерей, заглянул во все ниши с реликвариями, побывал даже на складе масел и благовоний. Ничего необычного он не обнаружил. Юноша хотел уже подниматься на второй этаж, как вдруг несколько капель крови на каменных плитах пола остановили его. С замиранием сердца Диокл последовал направлению, которое подсказал ему этот страшный указатель. Он очутился в южном портике монастыря, совершенно темном месте с пропилеями в виде пилонов и единственной оконной щелью под потолком в форме ласточкиного хвоста.
   Здесь он нашел то, что искал. За гранитными столбами в самом углу неподвижно лежало бесчувственное тело. Видимо, человек забился сюда из последних сил. Диокл осторожно перевернул его на спину, пригляделся и вздрогнул. Это был тот самый скиф, который спрашивал его о доме Афиниона несколько дней назад.
   "Вот, оказывается, как выглядят кровавые дикари, разорившие Таксилу..." - почему-то промелькнула быстрая мысль.
   Человек был едва жив и дышал совсем тихо. Он в самом деле выглядел "кровавым" - слипшиеся на голове волосы превратились в один красный ком, щеки и шея запачкались сочащимися свежими струйками. Диокл бездействовал недолго. Он самым внимательным образом осмотрел раны скифа.
   "Однако же у него крепкий череп", - мысленно отметил послушник.
   Камень рассек кожу, но не пробил черепную кость. Хуже обстояло с ребрами. Два из них оказались сломаны со стороны спины. Диокл осторожно, чтобы не повредить легкие раненого острыми сколами, приподнял его под локти, намереваясь перетащить во внутренний двор. Он уже знал, что делать дальше. Нужно было только незамеченным добраться до старого подвала, где раньше находилось хранилище садового инструмента. Год назад потолок там совсем протек после сильных дождей, а известковая облицовка стен расслоилась и потрескалась. Теперь этим помещением никто не пользовался. Юноша понимал, что лучшего места в монастыре, где можно спрятать человека, не найти.
   В подвале, веющем плесенью и сырью, Диокл разместил раненного скифа. Он наносил туда старой одежды и соорудил какое-то подобие лежака. Потом принес со двора чан с колодезной водой, обработал и перевязал тряпицами раны. Так начался в монастыре этап его новой "тайной жизни".
   Когда юноша освобождался от занятий и храмовых обязанностей, он украдкой пробирался в подвал. Диокл понимал, что долго так продолжаться не может и рано или поздно секрет его будет раскрыт. Но сейчас он не думал ни о последствиях, ни о самих мотивах, побуждавших его помогать человеку варварского происхождения и, возможно, своему будущему врагу. Как и большинство послушников и монахов крупных буддийских монастырей, Диокл обладал общими познаниями в индийской и греческой медицине, почерпнутыми из дополнительных занятий и текстов медицинских трактатов, которые в Нарканде его заставляли переписывать для лучшего запоминания.
   Юноша отыскал в городе лавку ризотонов - сборщиков целебных растений, и купил у них чилибухи, рацвольвии и других трав. По нескольку раз в день он делал раненному болеутоляющие и кровоостанавливающие присыпки, после чего накладывал свежие повязки. Скиф все время стонал, но сознание его почти не прояснялось. Он ничего не узнавал. Диокл варил ему отвары для восстановления сил, а в углу подвала поставил маленький треножник, чтобы окуривать больного испарениями измельченного кипариса. Юноша знал, что с помощью внешнего и внутреннего траволечения, перевязок и окуривания можно сравнительно быстро восстановить баланс "четырех соков организма": сухого и влажного, теплого и холодного. Но главное, видя, как настойчиво борется спасенный за свою жизнь и сколь крепок его дух, Диокл поневоле начинал верить в знаменитый постулат Гиппократа, гласящий, что к выздоровлению приводит целебная сила самой природы человека.
   День, когда взгляд скифа стал осмысленным, наступил неожиданно. Рассмотрев Диокла, раненый судорожно дернулся, но тут же со стоном осел на лежанку.
   - Ты еще слаб, - сказал Диокл мягким, успокаивающим тоном. - Тебе нужен покой.
   - Кто ты? - с трудом выговорил молодой скиф.
   - Послушник буддийского монастыря. Мое имя Диокл. А как твое?
   - Скирт.
   Раненый огляделся по сторонам. Он не понимал, как очутился в этом полутемном, замкнутом помещении. Не помнил, что с ним случилось и где его товарищи. Память возвращалась медленно, с болью вращая в голове колесо тяжелых образов и складывая их в цепочки связанных мыслей. Перед глазами плясали резные двери храма, которые толкнула испачканная кровью длань беглеца, страшный удар, сваливший с ног. А вот дальше -- было не пробиться. Мысль застряла в дебрях бесформенных обрывков, которые не составлялись в картину.
   - Как я сюда попал? - утомившись терзать беспомощный ум, Скирт воззвал к тому, кто должен был знать больше, чем он. Слова греческой речи неуклюже сложились в предложение, обжигая гортань.
   - Ты пришел в наш храм и ты был ранен. Я нашел тебя на полу, истекающего кровью. Ты потерял сознание.
   - Значит, это ты меня спас? - Скирт сморщился от боли. Это грудь его сдавило спазмом. Но он быстро овладел собой -- нельзя было показывать свою слабость перед посторонним. - Благодарю. Скиты не забывают такого.
   - Не нужно благодарности, - увидев, что скиф приложил ладонь к сердцу, Диокл нахмурился. Пока раненый находился в беспамятстве, юноша испытывал к нему искреннюю жалость. Сейчас, когда тот очнулся, все изменилось. Жестокие рассказы о кочевниках степей, с которыми народ его вступил в непримиримое противоборство, со всей ясностью проявились перед мысленным взором. Диокл поспешил уйти, оставив Скирта одного.
   И вот теперь он стоял в алтарном зале, не зная, о чем просить или в чем каяться...
   К счастью, его раздумья были прерваны Сангхабхадрой, чьи легкие шаги зашелестели за спиной. Наставник возвратился из дворца. Диокл повернулся к нему лицом, потупив взор.
   - Говори! - голос Сангхабхадры заставил юношу вздрогнуть. Стало ясно, что наставник безошибочно распознал тайные терзания своего ученика и сомнения, захомутавшие душу. Он появился, чтобы разрубить их мечом ясности.
   - Учитель, - Диокл решил признаться во всем. - Ты всегда учил нас, что нельзя вмешиваться в чужую судьбу. Я нарушил это правило...
   Вместо грозы и холода в голосе наставника вдруг проступило тепло. Это удивило Диокла, никогда не видевшего Сангхабхадры столь доброжелательным. Обычно он держал учеников в строгости, не допуская излишних чувственных излияний.
   - Видишь ли, бхикшу, - медленно начал наставник. - Нельзя вмешаться в чужую судьбу, если русло ее предначертано. Если же ты сумел в нее вмешаться, изменив это русло, значит, случившееся принадлежит и твоей собственной судьбе. Иные монахи, стремясь к совершенному недеянию и безликому покою, не станут спасать тонущего в реке, ибо сочтут, что участь его предопределена судьбой. Но только они забывают, что сами не просто так оказались на этом месте: небо испытывает их, давая возможность проявить милосердие. Спасенный оказывается во власти спасителя и судьбы их отныне связываются неделимой нитью до скончания времен. Тут каждый из нас сам делает свой выбор. Готов ли он принять на себя ответственность за чужую судьбу и ее обстоятельства, или предпочтет пройти стороной, не нарушая следствия чужого кармического пути? Ты сделал свой выбор. Возможно, это изменит твою судьбу - такую, какой ты ее представлял себе раньше. Но не такую, какой она уготована тебе правдой неба.
   - Что же будет со мной теперь? - Диокл дрогнул голосом.
   Сангхабхадра в ответ загадочно улыбнулся:
   - Кто знает? Сохраняй спокойствие в своей душе и ты выстоишь в любых испытаниях и невзгодах. Но я чувствую, что тебя тревожит что-то еще.
   - Да! Я не знаю, что делать дальше... Помнишь, тот день, когда на площади расправились со скифами?
   - Один из которых нашел убежище в нашем храме? - уточнил учитель.
   - Значит, ты все знаешь? - Диокл был и удивлен, и огорчен одновременно.
   - Будем считать, что не знаю. Это было твое решение. Почему сейчас оно кажется тебе неверным?
   - Учитель! - почти вскричал Диокл. - Но ведь это один из тех варваров, что разграбили Таксилу в прошлом году, а теперь уничтожили северную заставу!
   - Ты думаешь, лучше было оставить его умирать у наших ступеней? - вопросом ответил Сангхабхадра. - Он пришел в наш храм, потому как искал спасения здесь. И он получит то, что искал. Ибо там, откуда все мы пришли и куда мы все однажды возвратимся, между нами нет никакой разницы. Нет разницы между царем и простолюдином. Нет ее между варваром и эллином. Все это только временное скопление дхарм, соединившихся при должном стечении условий. Кто знает, в кого ты воплотишься в следующей своей жизни? Быть может, внук этого варвара окажется новым тобой?
   - Значит, я правильно поступил, что спас его? - с внутренним напряжением осведомился Диокл.
   - Ты совершил только то, что должен был совершить, - молвил Сангхабхадра, - а оценивать правильность или ошибочность действий - привилегия тех, кто находится вне Пути. Если ты посмотришь на вещи их глазами, то ответишь себе, что спас ты врага своего человеческого рода и племени в час кровной распри. Посмотришь глазами монаха, свободного от клети мира с его образами, представлениями и именами - все обернется иначе. И увидишь ты, что не варвара избавил ты от чаши безвременной смерти, а себя самого.
   - Да как же это может быть? -растерялся Диокл.
   - Верь мне, юноша. Эллины, шака, инды и серы - как части одного большого потока, реки жизни, которая несет через мир свои волны, не постоянные в очертаниях и оттенках. Все волны разные, но каждая обладает природой воды и не мыслима без других волн. Если ты познаешь эту первичную однородность вещей, в которой ничто ни от чего не отделено, а призвано существовать с опорой на другое, ты перестанешь выделять себя из них посредством знаков и названий. Перестанешь держаться за имя, происхождение, облик. Вот тогда ты вступишь на порог таинства древнего, как сама Вселенная. Ты узнаешь, что мир - это твое тело. Травы лугов - твои волосы. Черноземы и пески земли - твоя кожа. Светила - твои глаза, без которых ты вечно пребывал бы во тьме.
   - Мудрейший, - удивился Диокл, - ты говоришь мне сейчас то, что никогда еще не говорил другим ученикам. Почему?
   - Через тебя пролегает теперь существование многих людей, многих процессов и многих судеб. Помнишь, перед отъездом из Индрапрастхи я сказал тебе о своем выборе? Свой выбор ты сделал, когда спас этого человека и подарил ему вторую жизнь. Теперь судьба твоя наконец прояснилась. Кто знает? Быть может, это первый шаг к избавлению людей от страданий, который тебе предпослано пройти, как их спасителю.
   - Если я понимаю правильно, Учитель, это только начало моего жизненного предназначения?
   - Да. Дальнейшее ты узнаешь уже очень скоро, - и наставник поднял руку, показывая, что сказанного им достаточно.
   С того дня Скирт быстро пошел на поправку. Уже через сутки он попытался встать, а еще через три дня начал ходить по подвалу. Ему не терпелось выбраться на волю, а сердце бередила мысль о возмездии. Шаг за шагом юноша восстановил в голове звенья трагических событий, повлекших гибель посольства. Теперь перед глазами постоянно стояли лица товарищей, один за другим падающих под ноги беснующихся горожан, а в ушах звучали крики и предсмертные стоны. Скирт вновь видел ревущую толпу, подобно большому голодному зверю пожиравшую их плоть. Видел мечущихся коней и собратьев, которых продолжали пинать на земле -- уже совсем бездыханных.
   Содрогаясь от душевной боли и сжимая кулаки, юноша приходил в себя только от острой рези в боку, напоминавшей, что сил у него еще слишком мало. Тогда он успокаивался и покорно позволял своему благодетелю поменять ему повязки или принимал из его рук чашу с теплым настоем. Но долго пребывать в бездействии было не в характере человека степи. Еще через три дня Скирт осторожно попросил Диокла раздобыть ему коня.
   - Я должен вернуться к своим, - заявил он. - Никто, кроме меня, не поведает моим братьям, что произошло на самом деле. Ведь никто больше не уцелел...
   - Ты поедешь к своим соплеменникам, чтобы сражаться? - нахмурился Диокл. - Я слышал, севере началась большая война.
   Он осмысливающим взглядом осмотрел собеседника:
   - Будь уверен, о гибели твоих друзей уже знают. Такие вести разносятся быстро.
   - Ты осуждаешь нас? - Скирт весь вспыхнул. - Считаешь, мы должны забыть о тех, кого убили ваши люди?
   - Я стараюсь не осуждать никого, хотя это не всегда у меня получается, - искренне признался Диокл. - Но ты рассуди здраво сам - те, кто виновен в гибели твоих соплеменников, живут здесь, в столице. А ваши воины разоряют города далеко на севере страны. Разве есть тут какая-то связь?
   - Конечно, есть! - горячо заверил Скирт. - Ваш царь допустил преступление на пороге своего дворца. И ваши люди при этом признают его власть! Значит, они тоже соучастники, где бы они ни находились!
   Диокл не нашел, что ответить. Позже, отыскав в саду Сангхабхадру, послушник поднял на него просительный взор в надежде избавиться от сомнений.
   - Тебя по-прежнему волнует спасенный тобою варвар? - прищурился наставник.
   - Да, Мудрейший, - признался Диокл. - Он здоров и полон сил. Желает вернуться к людям своего рода и племени.
   - В чем же твоя проблема?
   - Но ведь отпустить его - значит освободить врага наших сограждан!
   - Что же, зови стражу, - Сангхабхадра сомкнул брови. - Раз ты считаешь его врагом, ты можешь отдать его воинам. Сейчас ты - хозяин его судьбы, и тебе решать, что с ним будет дальше.
   - Ну, нет! - внезапно Диокл осознал всю дикость своих сомнений. - Зачем тогда было спасать его, чтобы отдать стражникам?
   - Значит, ты сделал выбор в тот момент, когда не оставил его умирать у нашего храма, - продолжал Сангхабхадра. - И теперь твои поступки по отношению к нему предопределены.
   - Хорошо, завтра я выведу его из города, и пусть идет на все четыре стороны! - с облегчением выдохнул Диокл.
   - Нет, бхикшу. Ты спас этого человека, и теперь твоя обязанность позаботиться о нем до конца. Раз он хочет вернуться в свои степи - на тебе забота о его коне, одежде и пропитании.
   Поклонившись наставнику с унылым видом, Диокл удалился в свою келью, чтобы предаться размышлениям.
   Но, как видно, судьба и впрямь дала ему в руки нити от судьбы иноземца. Это юноша понял уже на следующий день, когда вышел из монастыря в город. На рынке он сразу обратил внимание на красивого гнедого, но горячего скакуна с необрезанной гривой, которого хозяин продавал всего за пять оболов.
   - Почтенный, - Диокл не сдержал любопытства. - Почему ты столь дешево продаешь этого коня? У него сильные ноги и крепкая шея.
   - Никто не хочет на него садиться, - горбоносый владелец в буром хитоне скривил губы с досадой. - Он подобен одной из дивных лошадей бистонского царя Диомеда. Столь же красив, сколь и опасен. Кусается и норовит побить копытами каждого седока... Для пахоты тоже не годен. Как видно, мне придется забить его на мясо и продать согдам как солонину.
   - Подожди! - попросил Диокл. - А как он попал к тебе? Это явно дикий скакун, который никогда не ходил под уздой горожанина.
   - Ты помнишь день, когда апасаков забили камнями на площади? - спросил владелец коня. - Это один из их жеребцов. Я купил его с рук, но допустил ошибку. У варварских коней такой же скверный нрав, как у самих степняков. А я не Геракл, чтобы обуздать это четвероногое чудовище...
   - Сколько ты хочешь за него?
   - Трех оболов будет довольно.
   - По рукам! - Диокл поспешно отсчитал деньги.
   Увидев купленного послушником скакуна на монастырском дворе, Скирт чуть не взревел от радости. Он узнал своего гнедого по имени "Ветер": коня, на котором приехал в злополучную столицу яванов.
   "Ветер" тоже узнал настоящего хозяина, радостно фыркнув.
   - Из оружия могу дать только этот нож, - предложил Диокл столовый нож с костяной рукоятью в виде бычьей головы, сидящей на длинной шее.
   Скирт кивнул в знак благодарности:
   - Не волнуйся, брат. Если у меня будет нож, я добуду себе и еду, и оружие.
   - Как же ты добудешь оружие? - Диокл насторожился.
   - Каждый скит с детства учится навыкам изготовления лука, - с гордостью объяснил его собеседник. - Мы делаем его из рогов животных, из гибких пород деревьев, из жил быков или баранов. В вашей земле довольно и деревьев, и диких стад, бродящих по холмам и низинам. Стрелой можно взять любую добычу, из шкуры убитого зверя не трудно смастерить одежду, спасающую от непогоды.
   Диокл вздохнул с облегчением.
   - Удачи тебе!
   Внезапно он замер: к разговаривающим в храмовом дворе юношам неспешно приближался Сангхабхадра.
   Скирт сразу поник. Вид у наставника был грозным.
   - Как советник властителя этой страны, я должен был бы выдать тебя астиномам, - громозвучным голосом изрек Сангхабхадра. - Твои соплеменники переполнены гневом и жаждой расплаты. Узнав о гибели своего посольства, они вторглись в наши владения, сея смерть и чиня разорение на своем пути. Сейчас войско их штурмует Гандхару. Потому отпустить тебя, усиляя врага - означает предать мой народ. Как человеку чести и древнего рода, мне стоило бы взять с тебя клятву никогда не поднимать оружия против подданных махараджи Гермея и только потом предоставить тебе полную волю. Но не мне решать твою судьбу. Диокл спас тебя и выходил, когда дух твой блуждал на перепутье миров. Теперь ваши судьбы связаны между собой прочнее, чем узы единоутробного братства. Ступай на волю всех ветров, если он не воспротивится этому, и пусть твое сердце будет тебе судьей.
   Скирт поклонился советнику и взял коня под уздцы. Для себя он уже решил, что не причинит вреда своим благодетелям, даже если жизнь сведет его с ними на поле боя. Однако долг обязывал его вернуться к Моге.
   Вечером, когда затихли городские кварталы, Диокл вывел Скирта из крепости.
   - Прощай, брат! - Скирт приложил ладонь к сердцу. - Я у тебя в вечном долгу.
   Диокл ответил безмолвным поклоном.
   Вскочив в седло, Скирт пустил коня рысью по утоптанной широкой дороге, влекущей на север. Где-то там, в десяти днях пути, находилась Гандхара, осажденная большим войском скитов.
  
  -- Глава 9. Гандхара.
   Осада города затянулась. Гандхара была могучей цитаделью с высокими стенами и двадцатью сторожевыми башнями, овладеть которой оказалось совсем непросто. Никомед, наместник города, в военном деле слыл человеком бывалым. Потому он очень дальновидно поместил стрелков из лука и пращников на самых важных участках. Все попытки даже приладить штурмовые лестницы к стенам были обречены. Люди Моги несли большие потери. Пару раз глашатай от имени князя и повелителя всех скитов предлагал эллинам повести с ним переговоры о сдаче города и обещал мир и согласие, но ответом были лишь насмешки.
   Мога отвел войско в лагерь, предусмотрительно окружив его повозками, и два дня не возобновлял атак. Тогда ночью конные и пешие солдаты Никомеда сделали вылазку. Заслоны разворотили крючьями, а потом подпалили факелами. Несколько скитов пали в беспорядочном бою.
   Убитые были и у греков. Наутро с них сняли доспехи и сгрузили в обоз. Но князь решил впредь не подвергать своих дружинников такой опасности. Он велел копать перед лагерем широкую колею, чтобы через нее не могла пройти конница врага.
   Скирта, содержащегося в палатке вместе с пленными греками, вытолкали на земляные работы. Всем выдали лопаты, заставив трудиться над созданием защитного рва. Закусив губу, юноша молча вгрызался заступом в сухую землю, пытаясь не думать о земной несправедливости. Неужели никто не поверит ему? Зачем же он так спешил сюда, не жалея сил, не думая о своих ранах и об опасности? Уж лучше было сразу вернуться в степь, в свое кочевье. Тогда не пришлось бы никому ничего объяснять...
   Самым обидным казалась неблагодарность князя. Скирт неистово гнал взмыленного коня, забыв об отдыхе, не замечая преград, лишь бы только предупредить Могу об опасности. Как же ему отплатили за это рвение? До боли кусая губы, чтобы погасить вздымающуюся в груди волну обиды, Скирт вспоминал все с самого начала.
   Колонны шагающих яванов в начищенной броне он обогнал на исходе первого дня пути из столицы. Юноша еще издалека понял, что это войско. Тяжелое облако бурой пыли ползло по дороге на север. Лязгало железо, гремели колеса обозных повозок. Скирт увлек скакуна на окольную колею, чтобы не привлечь к себе внимания, но успел различить и колышущиеся плащи всадников с пучками шерсти и перьев на шлемах, и массивы слонов, покачивающиеся угрюмыми тенями. Нельзя было медлить.
   Подстегивая исходящего пеной "Ветра", Скирт несся к боевому стану скитов на пределе человеческих сил. Человек выносливее животного, так как превосходит его могуществом воли. Успокаивая четвероногого друга, юноша обмывал его в попадающихся ручьях и подкармливал стеблями трав, умоляя потерпеть еще немного. К Моге Скирт прибыл вовремя. О приближении яванов здесь не слышали. Но вот самого вестника встретили неожиданно. Первое удивление превратилось в сомнение почти сразу. Сородичи не могли понять, как юному воину удалось уцелеть там, где сложили головы бывалые барсы степей. Кто-то шепнул Моге, что это неспроста. Дальше мнения разделились. Одни поговаривали, что Скирт бросил товарищей в смертный час, чтобы уцелеть самому, другие -- что он лично выдал их яванам и теперь отправлен, дабы умертвить верховного скитского аргара...
   Узнав, в чем его подозревают, юноша побагровел от ярости. Он метался по лагерю, требуя справедливости и вызывая на бой обидчиков. Древний закон позволял такое дружиннику, обвиненному без доказательств, однако Скирта просто взяли под стражу и отправили к пленникам. Колеса войны крутились уже в полную силу. У Моги не было времени на разбирательства. И теперь Скирт копал землю, вытирая соленый пот со лба, и пытался не думать. Совсем. Так было легче.
   А Мога между тем продолжал подготовку к штурму. Ров был почти готов. Вернулись и люди, которых он посылал в соседнюю Виталу - маленький городок, покорившийся скитам без единого удара меча. Они привезли двух напуганных инженеров из числа греков, готовых помогать вождю скитов.
   Еще несколько дней назад Мога, объезжая округу со своей личной дружиной, заприметил на отшибе маленький лесок. Там, с южной стороны от города, наросты холмов спускались в низину, обросшую зеленью саловых деревьев. Тогда у князя и возникла одна затея. Он отрядил воинов и пленных выбирать самые крепкие и молодые стволы, рубить их и свозить в лагерь.
   Как только материала скопилось много, князь поставил три десятка смышленых людей, которые под командой инженеров начали складывать что-то подобное самбуке - огромной осадной башне. Он знал про это чудо штурмовой техники от греков, у которых когда-то служил. Самбуки применялись для осады городов и с суши, и с моря. Успешнее всего Деметрием Аникетом, собравшим когда-то большую самбуку под Паталипурой.
   Уже через день эту громаду, под одобрительные возгласы дружинников, выкатили из лагеря. Как положено, сделали четыре яруса, разделив их прочными перекрытиями. На первом подвесили таран, на второй и третий подняли на тросах метательные машины. Для верхней площадки соорудили широкие перекидные мостки.
   - Яваны пока не считают нас равными своей славе, - с усмешкой сказал князь на Совете, призвав всех хазуров-тясячных, и сатаров-сотников, - но клянусь богиней-матерью Апи, мы поможем им прозреть. Сегодня многие из них своими руками проложат дорогу к подземным источникам.
   Солнце пылало в белосветном небе, раскаляя своим жаром землю и камни. По знаку вождей дружинники начали выходить из шатров, застегивая фалары - чешуйчатые доспехи. Перед палаткой Моги был насыпал высокий холм из сухого хвороста - знак Ария, и скиты кланялись ему, проходя мимо, а жрецы благословляли их на битву:
   - Пусть насытятся кровью хамаров ваши мечи и стрелы! Пусть содрогнется земля от славного клича-урана и ветер соляных степей разметает в пыль камни яванских стен!
   Новое наступление началось слаженно. Памятуя уроки, усвоенные в бытность свою наемником, Мога приказал людям Дараны возвести перед Западной Стеной насыпь ей вровень. Там поставили стрелков, чтобы прикрыть головной удар отрядов со штурмовыми лестницами. По делу, на насыпь нужно было поставить хотя бы пару баллист, но их не было. Мога же не хотел терять еще день, пока соберут нужные машины. К Никомеду могли подойти подкрепления.
   Перед штурмовыми отрядами дружинники Браты несли передвижной частокол - брусья, с вделанными в него заостренными клиньями. Это была древняя придумка скитов. Немало греческих стрел увязло в этой стене. Всеми силами солдаты Никомеда пытались отбросить врага от стен, но успеха в этом не добились. Бесперебойный град точных стрел с насыпи вынудил большинство защитников убрать головы за каменные выступы. Иным повезло еще меньше - каждая вторая стрела нашла свою цель.
   Со скрипом и страшным грохотом подкатили самбуку. Установленные на ней метательные машины были приведены в действие и осыпали крепостные высоты целым градом снарядов.
   Скирт наблюдал все это с окраины лагеря. Охранники позволили пленным выйти из палатки, но руки предварительно стянули сзади ремнями. И вот теперь, стоя связанным, точно пойманный вор, Скирт мог лишь мечтать оказаться там, в самой гуще сражения.
   Заслышав крики раненных и почувствовав замешательство в рядах греков, дружинники пошли на приступ, с азартным ревом взбираясь на стены по длинным лестницам, тогда как таран самбуки методично сотрясал ту часть каменной кладки, где было больше всего выбоин и мелких расщелин. Накал боя возрастал. Тела павших так беспорядочно летели со стен, цепляясь за лестницы и часто проламывая их своим весом, что было непросто понять, кто это, эллины или скиты.
   Князь объезжал внешнюю линию цитадели, не упуская ничего из виду. Несколько стрел просвистели совсем близко от него, но он даже не повернул головы. Мога уже видел, что перелом боя близок. Видел, что защитники города наконец дрогнули. А вскоре ликование, прокатившееся по рядам дружинников, возвестило о том, что пробили стену.
   И действительно, в Западной Стене появился косой пролом. Это была удача. Множество воинов, отбросив копья и вытащив мечи, устремились в эту зияющую брешь с истошными криками.
   Но тут случилось непредвиденное. Никомед, который, как безумец, метался среди своих солдат, потеряв где-то шлем, велел подтащить к пробоине несколько метательных машин и запалить. Гигантский столб шипящего пламени взметнулся ввысь, преградив путь наступающим.
   Огненная стена остановила скитов. Среди всего замешательства, которое воцарилось у пролома, не сразу заметили, что греческие стрелки со стены попали в самбуку зажигательными стрелами. С верхней площадки повалил густой дым и несколько человек, спасаясь от огня, прыгнули вниз.
   Мога видел все. Он отчаянно пытался остановить смятение своих воинов. Соскочив с коня, князь ободрял дружинников, окликая каждого по имени. Но вокруг были только растерянные лица и бегающие глаза.
   Внезапно Западные Ворота распахнулись, вытолкнув из себя стену щитов, ощетинившуюся двумя рядами копий.
   - Да поможет нам Афина Алкидема! - крикнул кто-то из строя.
   Это было уже слишком. Вылазка греков застала скитов врасплох, и они совсем пали духом. Мога велел трубить отступление.
   Скирт уныло побрел обратно в палатку,подгоняемый насмешками и злорадством других пленников.
   Вечером князь собрал военный совет. На нем преобладало уныние. Никто из патак даже не решался поднять глаз на князя.
   - Сколько мы потеряли? - спросил Мога Дарану.
   - Человек триста убитыми, - мрачно ответил тот, - еще у нас с полсотни увечных. Андану стрелой выбило глаз.
   - Мы так долго не протянем, князь, - осторожно выступил Брата,- мои люди больше не хотят воевать.
   - Твои люди ждали легкой победы, - Мога вскинул на говорившего гневный взгляд, - привыкли грабить села да жечь заставы. А тут большой город. Возьмем его - и вся область нам покориться. Вот тогда, глядишь, и царь Гермей начнет суетиться, чтобы пойти с нами на мировую.
   - Как же мы его возьмем, Мога? - недоумевал Дарана. - Сам говоришь, дело это для нас новое, непривычное. Наши воины таких крепостей отродясь не видели. Да и откуда им взяться, в степи-то? Вот и гляди: башню потеряли, лестницы поломали, людей сгубили. Все труды пошли прахом.
   - Буду думать, - сказал Мога, - боги за нас в этой войне и они нам помогут.
   - Разве ты не знаешь, князь, что говорят яваны? - внезапно вступил в разговор Палак, один из младших вождей, - не ведомо тебе, с чего это они так возликовали? В городе прошел слух, будто бы наместнику их, Никомеду, видение было. Будто сама Афина Алкидема явилась к нему во сне и передала свой плащ. Теперь, вроде как, яваны под защитой ее одеяния. Вот и не вышло у нас ничего.
   - В чем не было удачи сегодня - сладится завтра, - сердито одернул говорившего Мога, - и не подобает вам, детям степи и потомкам великого Таргитая слушать тот вздор, что приносят наши враги. Яваны народ коварный и двуличный, я знаю их куда лучше, чем вы. Им веры нет!
   - Дерзну возразить, великий князь, - вновь возвысил голос Брата, - вот ты говоришь, не сегодня, так завтра возьмем город. Разве ты забыл весть, что принес нам Скирт? Войско полемарха Леонта уже в пути. У него одной обученной пехоты не меньше десяти тысяч копий. А конница? А слоны? Что будешь делать, когда они придут сюда? Думаешь выстоять и против них? Мы пока не можем сладить с одним Никомедом. Если соединяться - прямая дорога всем нам в объятия отцов и дедов.
   - Надо уходить в степи! - послышался чей-то голос.
   - Верно говоришь! - подхватили сразу несколько человек, а громче всех Брата, - наше место у родных очагов. Сколько мы не видели своих жен и детей? Сколько наших братьев вымостили своими костями дороги этой проклятой страны? На потеху врагам.
   - Предназначение воина - война! - грозно напомнил сидящим князь. - Превыше наших жизней, превыше нашего спокойствия - справедливость, завещанная богами! А вы верещите сейчас, как напуганные перепелки, из хвоста которых выдергали все перья. Прежде, чем мы уйдем, мы должны сполна расплатиться за вероломное убийство наших послов! Так, чтобы никто и никогда не посмел даже подумать устроить подобную ловушку нашим братьям! Потому - мы будем сражаться до победы или умрем. В этом наш долг перед всеми язатами родных степей, святая доля эоров - свободных мужей скитов.
   Смятение сразу улеглось. Мога продолжал:
   - Или вы забыли, что наши предки завещали нам поклоняться мечу, как символу духа и воли скитов? А вы хотите провести свою жизнь у бабьего подола и нянчить детей в сытости и довольстве? Что вы будете говорить потом своим детям? Вот ты, Брата, что ты расскажешь своему сыну, когда он вырастет и возьмет в руки отцовский меч? Как ты удирал от яванов под Гандхарой, где тебе всыпали крепких тумаков? Как несся, сломя голову, через всю степь, погоняемый страхом перед фалангами и слонами царя Гермея? Царя, который ставит вас ниже рабов и вьючного скота?
   Скиты пристыжено поникли.
   - Мы пришли сюда не затем, чтобы отступать перед первыми же трудностями, - вразумлял князь, - и не за легкой добычей. Мы пришли сюда восстановить попранный закон и правду свободных людей. Многим яванам эта правда пришлась больше по душе, чем тяжелые оковы царской власти. Они пошли за нами. Вы видели это своими глазами. А теперь зовете меня все бросить и спасать свою жизнь, словно беспомощному козленку, учуявшему на тропе запах голодного тигра! Позор тем, кто слаб духом и кто не верит в волю богов, направляющих наши мечи. Позор вашим родам, вашим предкам и вашим потомкам!
   - Мы будем воевать! - сказал за всех Таргитай. - Ты можешь быть уверен в нас, как в самом себе.
   - Вот эти речи мне больше по душе, - смягчился Мога, - и я рад их слышать от человека, носящего имя прародителя нашего народа! Наполним же наши кубки и воздадим хвалу Вайе и Хорсу, вверяя им наши судьбы. Пусть завтра враги пожалеют о том, что слишком рано радуются победе.
   Слегка приободренные, но с понурыми лицами, вожди расходились. В шатре князя еще оставался Таргитай, когда двое дружинников привели к Моге человека. По облику и одежде это был грек, совсем старик, сутулый и костлявый.
   - Вот! - объявил один из скитов. - Он хотел говорить с самым главным царем. Мы захватили его у Северной Башни. Его и еще трех человек. Хотели пробраться в селение за хлебом и мукой. Но мимо наших дозоров не прошмыгнет и мышь.
   - Где другие? - спросил князь.
   - Пытались сопротивляться, пришлось убить. А этот кричит, что у него к тебе важное дело. Говорит, мол, буду держать речь только перед верховным царем саков.
   - Что молчишь? - обратился Мога к старику по-гречески. - Если прямо сейчас не найдешь, чем заслужить мое внимание, твоя оставшаяся жизнь будет не длиннее одного вздоха.
   - Пусть благородный аргар умерит свой гнев, - совсем не растерявшись ответил старик, без усилий переходя на сакский диалект, - потому как ему послали меня сами боги. Наместник сегодня, после того как вы отошли от наших стен, опрашивал людей на площади: кто хочет идти в села за припасами. Теперь хлебом и кашей кормят только солдат, а простые горожане голодают и скоро уже начнут варить свои сандалии. Наместник предупредил, что те, кто пойдут, едва ли вернуться. Надумали трое. Юнцы, горячие головы. Сейчас, должно быть, эринии лакомятся их внутренностями. А я как услышал, так и вызвался с ними.
   - Какой же твой интерес? - Мога внимательно рассматривал лицо грека, - Учти, если я пойму, что ты или твой наместник замыслили каверзу против меня, конец твой будет суровым.
   - Благородный аргар! Мне ли, никчемному человечку, измышлять против тебя недоброе? А пришел я потому, что наместник наш Никомед - мой кровный обидчик. Его хочу извести и уповаю всеми чаяниями души на тебя. Давно я ждал такого случая.
   - Не слушай его, князь, - посоветовал один из дружинников. - Давай лучше привяжем его к лошадиному хвосту и протащим по всему лагерю - тогда он сразу выложит все, что у него на сердце!
   - Подожди! - остановил Мога, еще пристальнее вглядываясь в глаза грека. Старик оставался спокоен. - Речи твои, как будто, простые и ровные. Кто ты?
   - Я Никий, человек сословия даже не среднего, но низкого. Последнейший из смертных. Всю жизнь цирюльником прослужил гражданам родного города. Видят боги и Зевс-Вседержитель, служил исправно. Ни единого дурного слова, ни единой мысли не позволяя себе против властителя нашего, против сподвижников его и людей чиновного звания. Но как-то раз на рынке наш наместник увидел мою дочь Ликию и воспылал к ней страстью. Не спросив меня, ее прямого родителя, взял ее силой, сделав своею наложницей. Через год она умерла...
   Старик прикрыл глаза рукой, однако продолжил:
   - С того самого дня мое сердце померкло. Невзлюбил я власть, что позволяет себе такое беззаконие. Невзлюбил государя, что держит при себе таких подручных. И судьбу свою невзлюбил. Ну да что мне моя судьба? Она не стоит и медного обола. Можешь забрать мою жизнь, царь, и ты не прогневишь богов. Но можешь и использовать ее с выгодой для себя, если не пропала у тебя еще охота получить город.
   - Он обманывает тебя, князь! - забеспокоились дружинники. - Слова его лукавые и сладкие, растекаются по телу, как вино. Берегись ловушки яванов!
   - Я сам разберусь в этом деле, - осадил их Мога. - А вы почему еще здесь? Ступайте обратно в дозор! Следите, чтобы никто не смел даже носа высунуть из города.
   Воины молча повиновались.
   - Так чем же ты можешь помочь мне? - князь повернулся к старику, и на губах его заиграла недоверчивая улыбка.
   - Я знаю место, где проще всего проникнуть в город, - отвечал грек, не отводя взора,- И пусть изжарит меня Аид, если я не научу тебя, как это сделать.
   - Продолжай! - потребовал Мога.
   - С южной стороны от нашего города, там, где холмы вытянулись подобно журавлиной шее, есть маленькая роща. Деревья в ней все чахлые, кривые, так как берут жизнь из гнилой земли.
   - Знаю, - припомнил князь, - они почти подходят к стене.
   - Истину молвишь, царь, - подхватил старик, - как я сказал, почва там рыхлая, сама оседает под ногой. Для подкопа это место просто дар небес. Твои люди легко справятся с работой, а деревья их прикроют от глаз дозорных.
   - Подкоп? - удивился Мога.
   Грек блеснул глазами:
   - Сразу за стеной кумирня Асклепия. В ней есть хранилище утвари, под которым я подломил доски и забросал ветошью. Если твои воины сделают подкоп под стену, они смогут попасть прямо в кумирню. А там поступай как хочешь. Но медлить нельзя, иначе солдаты или жрецы обнаружат, что пол поврежден. Надо идти сегодня же ночью.
   Мога зашагал по палатке, погрузившись в раздумья.
   - Что решишь, царь? - с надеждой спросил старик.
   - Что я решу, про то тебе знать не нужно. А что касается тебя -- ты останешься в моем лагере, и к тебе будет приставлена стража.
   - На все воля богов, - развел руками грек.
   Мога размышлял недолго. Он не стал собирать совет, боясь случайной огласки. Опасность угодить в западню была велика, но другая опасность, куда более серьезная, уже дышала в затылок. Леонт приближался к Гандхаре. Надлежало либо довериться счастливому случаю сейчас и добиться успеха, либо пасть в неравной битве с превосходящим врагом в последующие дни.
   Мога велел позвать к нему Дарану, Агдака и ... Скирта.
   - Вставай! - Скирт проснулся от пинка в бок. - Тебя хочет видеть князь, - объявил охранник палатки пленников.
   Удивленный юноша поднялся на ноги. У выхода его дожидался ратник из личной дружины Моги.
   - Ступай за мной! - велел он строго. - Как видно, князь хочет позаботиться о твоей участи.
   Скирт послушно последовал за своим провожатым, пошатываясь ослабевшим телом. Перед большим шатром с фигурами волка и орла он замешкался, но дружинник почти силой втолкнул его внутрь. В полумраке юноша различил трех вождей, жарко спорящих с князем.
   - Люди устали, Мога! - убеждал Дарана. - Они только что вышли из боя, а ты собираешься снова гнать их на крепостные стены?
   - Ты думаешь, яваны не устали? - князь усмехнулся. - Сейчас нам может помочь только одно - внезапность. Да, враг не ждет, что мы сумеем собрать силы - но именно в этом и будет наше спасение...
   Заметив Скирта, застывшего в отдалении, Мога повернулся к нему:
   - А, вот и ты. Я слышал, у тебя хорошо получается копать землю. Не желаешь ли потрудиться еще?
   - Как тебе будет угодно, - сквозь зубы процедил Скирт.
   - Ты сердишься на меня? - князь удивленно вскинул одну бровь. - Мне казалось, я поступил с тобой справедливо. Когда мне советовали казнить тебя, как предателя, я всего лишь отправил тебя рыть землю вместе с другими.
   - Ты убежден, что люди, втоптавшие мое имя в грязь, правы? - вопросил Скирт запальчиво.
   Мога развел руками:
   - Я знаю то, что знают все. Наше посольство погибло и мы оплакивали наших товарищей... И вдруг появился ты -- живой и невредимый! По прошествии немалого срока.
   - Конечно, - скривился Скирт в грустной улыбке. - Зачем еще я могу появиться в твоем войске? А мысль, что меня также жжет горечь от гибели моих братьев, не приходила тебе в голову? Что я пришел биться с теми, кто в ней повинен?
   - Признаюсь, такая мысль меня посещала, - охладил его пыл Мога. - Но рассуди вместе со мной. Есть люди, которые говорят, что тебе верить нельзя. И есть ты, уверяющий, что предан мне до глубины души. Я не могу сделать выбор, пока не увижу твоих дел. Вот за тем я тебя и позвал. Я предоставлю тебе возможность оправдаться передо мной и очиститься от всех подозрений.
   Таргитай, Дарана и Агдак с любопытством воззрились на князя, но тот ничего не стал объяснять.
   - Дарана, ты слышал мой ответ. Ты и Агдак - ступайте и поднимайте всех! Пусть люди снимаются с лагеря. Пустите слух, что мы уходим, и пусть дозорные видят, как наши воины поворачивают на мощеную дорогу, ведущую прочь от города.
   Дарана немного помедлил, что-то обдумывая про себя, потом решительно кивнул и вышел из шатра.
   - Теперь вы, - князь обернулся к Скирту и Таргитаю. - Для вас у меня будет особое поручение, - и он поманил пальцем спрятавшегося в углу незаметного человека.
  -- Глава 10. Прорыв.
  
   Ночная прохлада уже остудила утомленную землю и траву, впитавшую в себя кровь павших. Десять человек с лопатами на плечах быстро ступали в темноте. Их вел малорослый сухой старичок, безошибочно выбиравший направление даже впотьмах. Со стен крепости их вряд ли могли увидеть, но Мога приказал соблюдать осторожность.
   Несколько поодаль держался второй отряд, тоже из десяти человек. Эти люди должны были сменить первый десяток, когда тот выдохнется на земляной работе.
   Еще дальше, на расстоянии, недосягаемом для стрел защитников города, почти бесшумно шелестели всадники -- шесть десятков панцирных воинов, отобранных для охраны землекопов. Также в их задачу входило отвлечение внимания защитников дальними разъездами в поле. В случае удачи подкопа, наездникам было приказано спешиться и усилить первые два десятка.
   Наконец, на границе лагеря собиралось подкрепление всем участникам вылазки -- сотня самых опытных дружинников, приученных к засадным боям. Предводителем всех боевых ватаг, нацеленных на Гандхару, Могой был поставлен Таргитай, вождь племени Соколов. Скирт же начальствовал над десятком землекопов, увлекаемых Никием.
   Передовой отряд, стайкой шустрых теней крадущийся в ночи, остановился перед пологим холмом, над которым взмывала, закрывая ночное небо, крепостная стена. Косые деревья подбирались к самому основанию крепости, скрадывая известняковую кладку. Можно было только гадать -- оплошностью ли наместника сохранилась эта роща или служила резервным запасом дров для нужд горожан.
   - Тут, - страшным шепотом уведомил Никий, указывая на взлобье склона. - Копайте!
   - Какова ширина стены? - так же тихо спросил Скирт, беря в руки заступ.
   Никий, боясь подать лишний звук, показал на пальцах - "восемь".
   - Восемь шагов? - одним дыханием переспросил юноша.
   Старик молча кивнул.
   Скирт прикидывал уклон холма, высоту стены. Перед вылазкой он имел беседу с эллинским инженером, приведенным в шатер Моги. Тот дал важные указания, как не ошибиться с подкопом. Вспоминая эти советы, Скирт сообразил, что при высоте в четыре человеческих роста и ширине в восемь шагов, крепостная стена должна уходить в землю на четверть своей высоты, чтобы не сползти по холму. Получалось, что копать надлежало
   ниже, углубляясь в подошву холма.
   Работа началась. Вместе с двумя дружинниками Скирт принялся пробивать углубление в теле холмистого взлобья. Пахучий чернозем поддавался, обнажая множество сплетенных корней. Еще двое воинов оттаскивали землю, разбрасывая и утрамбовывая вокруг холма. Сверху, со стены, не доносилось ни единого звука.
   Внезапно издалека послышалось протяжное лошадиное ржание и быстрый топот копыт, затихающий вдали. Со стены докатились голоса. Скиты поторопились укрыться под пологом деревьев. Это было сделано вовремя: наверху прошел дозор. Затаив дыхание, землекопы дождались, пока стражники прошли над ними к башне.
   Проем углублялся. Теперь это было похоже на пещеру. Мягкие, но гибкие корневища растений удерживали почву от сильной осыпи. И все же, копать становилось труднее. Скирта и его помощников сменили свежие руки. Создаваемый упорством людей проход неизбежно сужался, давая возможность поместиться в нем только одному землекопу. Вгрызаясь в грунт, первый прокладывал путь, двое других -- расширяли его, остальные -- оттаскивали почву и камни.
   - Быстрее! - торопил Никий. - Скоро рассвет.
   Десяток Скирта, вымотанный до изнеможения, сменился вторым отрядом. Скирт, однако, остался на ногах. Он смотрел, как движется работа. Вскоре и сам холм, и толща крепостной стены оказались над головами землекопов, а проем удалось поднять вверх. Его пробивали до того момента, пока на голову скита, идущего первым, не обвалились земляные пласты, скрыв его из виду в облаке пыли. Откашливаясь и отплевываясь, ратник пронырнул куда-то вверх, в темноту.
   Остальные разгребли образовавшийся завал, и Скирт протиснулся следом. Пошарив руками, юноша нащупал над головой края досок. Это было какое-то строение. Когда он поднялся в него, в глаза бросился медный блеск в углу: на столике громоздилась посуда. Позже стали различимы и полки, заполненные горшками и мисками.
   - Возвращайся назад, - прошептал Скирт ближайшему дружиннику. - Скажи Таргитаю: подкоп готов.
   Тот кивнул и исчез в черной дыре лаза. Вместо него постройка заполнилась скитами передовых отрядов, один за другим проникшими в хранилище. Вытащив нож, некогда подаренный ему Диоклом, Скирт разыскал дверь.
   Все было тихо. На мгновение юноша забеспокоился. Он забыл расспросить Никия, куда ведет выход из хранилища утвари. По счастью, старик уже и сам показался из отверстия в дощатом полу. Скирт подал ему руку и помог подняться.
   - За этой дверью -- внутренний двор, - с кряхтением рассказал Никий. - Через него можно попасть в главный зал кумирни, где смогут собраться все воины. Ночью их здесь никто не побеспокоит.
   Осмотрев небольшую дверь и толкнув ее, Скирт убедился, что она заперта снаружи. Однако пальцы юноши нашли щель между дверным краем и стеной. Лезвие ножа свободно вошло в нее. Надавив, Скирт отодвинул щеколду. В этот момент из лаза показалась голова Таргитая в кожаном шлеме. Вождь Соколов глазами дал знак юноше.
   Скирт отворил дверь, выпустив первым Никия. За проводником осторожно вышли все дружинники. Пустой и тихий двор искрился в рассеянном лунном свете. Старик решительно зашагал вперед, жестами увлекая за собой скитов. Зал, в который они вскоре ступили, тоже оказался пуст. Полумрак рассеивался здесь светильником на большой треноге. Оглядев опорные столбы, статуи и лари у стен, Таргитай поднял ладонь, призывая дождаться товарищей. Более сотни ратников, взволнованно сжимавших луки и мечи, сгрудились в кумирне, с трудом принявшей в себя такое число людей.
   - Мы будем пробиваться к воротам, а тебе с твоим десятком лучше остаться на заднем дворе, - принял решение Таргитай, подбодрив взглядом Скирта. - Ждите подкрепление от Моги. Где этот яванский баран?
   Никия нигде не было. Скиты завертели головами по сторонам, не понимая, куда мог улизнуть проворный старик. Один из дружинников решился отворить дверь, ведущую из кумирни в город, но тут же отпрянул. Там дрожали огни факелов.
   - Западня! - понял вождь. - Я знал, что яванам нельзя верить. Нас провели, как неразумных детей...
   - Что будем делать? - спросил Скирт. - Отступать?
   - Нет! - Таргитай зловеще оскалился. - Не для того мы проделали этот трудный путь. Клянусь богами, яваны еще пожалеют, что сами впустили нас в свое логовище. Мы не уйдем, пока не напьемся их крови.
   Скирт согласно наклонил голову.
   - Иди! - велел ему вождь. - Поймай зловредного старика и выпусти из него потроха. Он мог уйти только к лазу. Потом возвращайся. Впереди -- великая победа или славная смерть. В любом случае, нам не придется стыдиться перед предками за свои земные дела...
   Дружинники попали на небольшую площадь, обведенную полукругом домов с черепичными кровлями. Собравшись вместе, плечом к плечу, они озирались, готовые принять неравный бой. Их было немного, но ни один из воинов не чувствовал робости, стоя в самом сердце вражеского города, в кольце стен, из которых для них не было выхода. Почти сразу упали стрелы. Просыпались дождем с крыш домов, из ближних переулков и из-за колонн...
   А Скирт уже бежал во всю прыть через двор к хранилищу. Желание схватить предателя подстегивало его, как плеть горячего скакуна. Но юноша не успел. Крыша хранилища рухнула вниз со страшным шумом. Похоже, все было продумано и подготовлено со знанием дела. Заваленный лаз теперь отдавал дерзких смельчаков в руки греков.
   Скирт был вынужден вернуться на площадь, чтобы сообщить вождю нерадостную весть. Зрелище, которое он застал, ужаснуло его. Лишенные щитов и тяжелой брони, участники вылазки несли большие потери. Прижавшись к фронтону кумирни, они оборонялись, сбивая из луков противников, различимых в отсветах факелов. Но наступательный порыв их ослаб. Не сумев пересечь площадь под непрерывным градом стрел, скиты готовы были искать укрытие в храмовом зале. Около половины их было ранено или убито. В этот сложный миг что-то громыхнуло за дальними домами. Скирт даже различил огненный отсвет.
   - Это Мога, - возликовал юноша. - Он не бросил нас в беде и пошел на приступ...
   Подтверждением его догадки стал громовой клич: "Арна!" Ошеломленные неожиданным нападением снаружи, греческие стрелки и метатели дротиков забеспокоились. Некоторые из них начали покидать площадь.
   - Слава Папаю! - Таргитай вскинул меч. - Этим надо воспользоваться. В бой, сыны Ария! Клянусь, яваны дорого заплатят за свое вероломство!
   Скиты ринулись к ближней улочке, чтобы скорее миновать открытое пространство. Вражеские стрелы продолжали гудеть вокруг, направляемые с разных концов. Дружинники уворачивались от них или сбивали клинками. Оставив за спиной площадь и большую часть павших товарищей, они достигли спасительного проулка.
   - Доберитесь до ворот! - приказал Таргитай. - Те из вас, кто уцелеет, должны открыть их и впустить наших братьев! Вперед! Наш удел - доблесть!
   Это были последние слова вождя Соколов. Пропевшая стрела пробила его шею сзади и вышла из горла. Скирт успел лишь подскочить к Таргитаю и придержать опадающее тело.
   - Вы слышали, что сказал вождь? - обвел он соплеменников огненным взором. - Вперед!
   Двигаясь на шум, скиты шаг за шагом преодолевали дорогу к воротам. Когда они обогнули глинобитные строения, то увидели, что над самыми воротами тоже шла упорная схватка. Несколько осаждающих смогли забраться снаружи на стену и рубились с греческими стражниками.
   - К стенам! Ближе к стенам! - остерег Скирт.
   Он заметил, как вскинули луки неприятельские стрелки на воротной башне. Новый сноп стрел, нацеленных в бегущих дружинников, сбил на землю еще четверых воинов. Но остальные были уже совсем близко к воротам, пересекая мощеную булыжником мостовую. Все узрели, как на стене качнулся алый плащ. Скиты узнали Могу. В зареве факелов он выглядел воплощением бога войны Ария. Литой шлем с нащечниками и наборный панцирь из металлических пластин с фигурными оплечьями, облекавший могучее тело князя, отливали алым светом. Алые блики плясали также на лезвии обнаженного меча и висящем на левом боку топоре-сарагисе. Скиту даже показалось, что сам взгляд Моги, молнией взлетающий из-под тяжелых бровей, отражал алое пламя костра. Или это была кровь врагов, которая должна была пролиться во имя мщения?
   Расшвыряв противников на площадке, князь сделал несколько шагов по каменным ступеням вниз, а потом спрыгнул на землю, уклоняясь от греческих копий. Он рвался к воротам. Наперерез ему устремились более десятка греческих воинов в шлемах с высокими гребнями и выпуклыми большими щитами. Мога оглянулся в надежде на помощь, однако никто из боевых соратников не смог повторить его успех. Скитов вытеснили со стены.
   Скирт понял всю опасность положения князя. Не зная, следует ли кто-то за ним, он побежал к Моге. Позади звонко цокали стрелы, слышались вскрики и возгласы. Потом наступило короткое затишье. Юноша налетел на греческих латников, теснивших князя. Скоро подоспели и другие дружинники.
   В ближней схватке копья стали только помехой для греков. В один миг трое из них свалились под ударами скитских мечей. Но Мога не хотел увязнуть в стычке, он стремился к воротам. Скирт последовал за ним.
   - Помогай! - бросил ему князь.
   Вдвоем они сбросили сначала один продольный брус, служивший запором, потом другой. Деревянные створы ворот загудели, продавливаемые напирающими скитами снаружи. Через несколько мгновений дружины степных воителей уже потекли по городу неудержимым потоком.
   - Сейчас главное - не дать старой крысе вырваться из своей норы! - коротко сказал Мога Скирту. - Пора встретиться с Никомедом.
   Теперь вокруг князя были его телохранители, числом более двух десятков - рослые и умелые в ратном деле люди из старых скитских родов, одетые в панцири из круглых пластин. Ближняя дружина тоже собралась возле своего предводителя, ожидая распоряжений.
   Мога с благодарностью оглядел последних выживших воинов из отрядов Таргитая. Вместе со Скиртом их набиралось всего девять -- изрядно потрепанных боями, покрытых кровью, землей и гарью. Именно они сыграли главную роль, отвлекая на себя силы защитников Гандхары.
   - Благодарю вас, братья, за этот подвиг, - с чувством сказал им Мога. - Но всем нам надо еще немного потрудиться, чтобы заслужить великую победу.
   Скиты ответили дружным ревом.
   - Веди нас, князь! - сверкнул глазами Агдак.
   Мога указал острием меча на белый венец внутренней цитадели:
   - Вон главное логово, где засел матерый зверь. Пора его потревожить.
   Стена второй, городской крепости, помещавшейся на приплюснутой холмистой спине, высотой заметно уступала первой. Князь велел поднять себя на копьях, крепко ухватившись за их тупые концы. Он поравнялся с зубьями и перевалил на не охраняемую площадку. Скирт попросил товарищей помочь ему и также был перекинут на стену. Не отставая от Моги, он спрыгнул на двор.
   - Пожалуй, ты заслужил мое прощение, - усмехнулся князь. - Вон там, в глубине сада - жилище наместника. Попробуем захватить его живым, он нам еще сгодится...
   Скирт кивнул. Вдвоем они направились к дому быстрыми шагами, пока ратники из ближней дружины Моги перебирались через стену и открывали двери в тяжелой ограде.
   Дом давно не спал. Наместник сам руководил обороной, рассылая приказы и получая донесения со всех концов города. Однако, как это часто бывает во время хаоса и беспорядков, сопровождающих взятие городов, он не знал, что враг уже во внутренней крепости. Одни команды не выполнялись из-за смятения защитников, другие запаздывали. Лишенные четкого, продуманного руководства, воины охранения покидали свои посты и больше думали о спасении, чем о слаженном отпоре.
   Мога и Скирт свалили двух латников, попавшихся им в саду, и почти беспрепятственно ворвались в беломраморное строение со множеством колонн. Слуги и рабы рассыпались перед ними, как напуганные пожаром муравьи. Наместника князь застал в главном зале с желтыми портьерами.
   - Вижу, ты ждал меня? - насмешливо справился Мога, оглядывая чешуйчатый панцирь Никомеда, надетый поверх туники с листьями пальметты, его громоздкий бронзовый шлем с нащечниками и навершием в виде сфинкса, наручи и косой меч, зажатый в руке.
   - Приведите ко мне Ликию! - вместо ответа крикнул наместник в сторону коридора. - И злополучного отца ее найдите!
   - Вот как? - усмехнулся Мога. - Я должен был догадаться.
   Князь ступил на свет, создаваемый пылающими на стенах факелами и светильниками на полу.
   - Я все-таки вошел в твою крепость, Никомед! - объявил он громко.
   Наместник повернулся к нему грудью:
   - Это ты, Мога? Великий предводитель сакукской орды? Я думал, ты, по-обыкновению, прячешься за спинами своих телохранителей.
   - Ты ошибся, - холодно, выделяя слова, проговорил князь. - У меня нет такой привычки. Клади меч и покорись своей судьбе - мои люди взяли твой город!
   - Зевс-вершитель еще не отвернулся от меня, - Никомед поднял перед лицом широкий клинок, засиявший, как золото, но вдруг расхохотался. - Да вас только двое! Эй, Клеомен, Памфил!
   Гремя доспехами, из боковой двери в зал вошли двое воинов, тащивших за собой упирающуюся девушку. Скирт вздрогнул. Девушка была еще совсем юной. Растрепанные волосы, черные как сама ночь, окутывали ее округлые плечи. Мягкий овал лица с утонченными, изящными чертами бровей, носа и пунцовых губ странно волновал взор. Это лицо казалось прекрасным, как прекрасны были и заплаканные миндалевидные глаза.
   - Никомед! - исторгнув рыдание из груди, девушка упала на мозаичный пол перед наместником и попыталась обхватить его ноги с позолоченных эндромидах. Отчаяние проступало во всех ее движениях. - Я люблю тебя!
   Никомед с презрительной гримасой оттолкнул ее.
   - Напрасно я доверился тебе и твоему отцу! Нечестивцы! Вы напоите своей кровью всех подземных богов! - он сделал знак одному из воинов: - Памфил, убей ее!
   - А по-моему, затея была неплохой, - Мога выдвинулся вперед, разминая плечи. Никомед был опасным противником. - Я потерял своего лучшего военачальника и больше сотни воинов. Но ты не учел одного : силы нашего духа! Даже загнанные в угол, мы продолжаем сражаться, потому как боимся не смерти, а бесславного конца.
   - Это не сила духа, а упрямство бешеного зверя, который даже в силках или яме пытается загрызть охотника, - проворчал наместник, оборачиваясь к своим воинам, - Кончайте с ней быстрее, а потом помогите мне!
   Никомед отступал, в расчете на то, чтобы между ним и Могой оказалось длинное малахитовое возвышение, служившее столом. Один из воинов схватил девушку за волосы и притянул к себе. Второй извлек меч, но промешкал, засмотревшись на своего господина. Этой паузы хватило Скирту, чтобы подскочить к нему и одним махом перерубить шейные позвонки. Грек рухнул, как пустой мешок, уткнувшись лбом в пол. Второй, не отпуская волос своей жертвы, попытался вытащить клинок свободной рукой, но Скирт опередил и его, поразив сверху через голову девушки.
   - Вставай! - Скирт протянул руку, не в силах отвести взгляда от побледневшего, но чарующего своей нежностью лица. Переборов испуг, пленница высвободила свои черные локоны из цепенеющих пальцев умирающего воина и схватила руку спасителя. Поднявшись на ноги, она отодвинулась от растекшегося на мозаичных плитах темно-красного пятна.
   Между тем, зазвенели клинки, выбивая искры. Мога и Никомед старались переиграть друг друга в опасном противоборстве, наседая и уклоняясь. Каждый ждал промаха со стороны недруга.
   - Ты располнел, сидя в крепости, - поддел князь наместника, надеясь вызвать его ярость. - Давно пора растрясти твой жир!
   Скирт сделал было шаг к Моге, однако тот удержал его взмахом руки.
   - А ты, я смотрю, осторожничаешь, - не спустил Никомед. - Раньше тебе не нужны были помощники. Годы берут свое?
   Неожиданно Мога шагнул почти вплотную к противнику и, пропустив его меч над плечом, вдруг ухватил за запястье и резко бросил его через бедро. Крякнув не то от удивления, не то от боли, Никомед обвалился на пол, выпустив меч.
   В проеме показались княжеские телохранители, ликованием приветствуя удачу своего вождя.
   - Забирайте его! - Мога указал на наместника. - Утром он предстанет перед ликом богов.
   -"Сладости жизни вкусив, тихо он сходит в Аид..." - с полной отрешенностью пробормотал Никомед, едва ворочая языком.
   Убрав меч в ножны, Мога подошел к Ликии.
   - Так вот из-за кого мы едва не угодили в ловушку? - он с интересом рассматривал девушку. - Наместник не потерял любви к прекрасному: не часто на небе светят такие звезды. Объясни же мне, одинокая роза на вершине гор, почему твой отец сказал нам, что ты умерла?
   - Что с ним? - тревожно спросила Ликия, прижимая руки к груди. - Он жив?
   - Жив, но это ненадолго, - заверил ее Мога. - Люди, обманувшие меня, долго не живут.
   - Ради богов! Ради ваших матерей! - девушка упала на колени перед князем. - Пощадите его! Он ни в чем не повинен! Никомед заставил его, угрожая меня умертвить!
   Мога улыбнулся.
   - Выходит, доля правды в словах Никия все же была и он мог лишиться тебя по первому слову Никомеда? Пусть так, я готов поверить тебе...
   Он поискал глазами Скирта:
   - Тебя спас этот отважный юноша. По нашему закону ты -- его добыча. У него и спрашивай о своей дальнейшей судьбе. Как и о судьбе твоего отца, чью запутанную душу я ему вверяю...
   Мога уже потерял интерес к девушке и покинул зал. Он хотел собрать расползшиеся по Гандхаре дружины, чтобы избавить ее от полного разграбления. Этот цветущий город князь мыслил сделать опорой своей власти в греческих землях.
   Ликия и Скирт остались одни.
   - А ты? - Ликия подняла влажные от слез глаза на своего спасителя. - Ты тоже считаешь, что мой отец заслуживает смерти?
   - Он знал, на что шел, - с трудом выговорил Скирт, ощущая себя неловко. - Из-за него погибли в западне многие наши братья.
   - Но ведь город ваш! И только благодаря моему отцу! Если бы он не провел ваш отряд через подземный лаз, вы бы не открыли ворота... А война без смертей не бывает. Твои соплеменники могли погибнуть и в тех бессмысленных схватках, которые затевал ваш царь.
   - И твой отец мог точно так же погибнуть от стрел наших дозорных, - возразил Скирт. - Но вот если бы ты...
   - Что? - спросила она со страхом и надеждой.
   Скирт ощущал, как кровь предательски приливает к его лицу. Стоящее перед ним чудесное сознание туманило его ум, заставляло быстрее биться сердце. Юноша словно попал под действие неотразимых чар, лишавших воли. Он хотел эту девушку, притягательную своей юной красотой. Но он хотел еще, чтобы она хотела того же. Скирт не желал пользоваться своим правом победителя и хозяина.
   - Ты сказала, что любишь Никомеда, - напомнил он. - Это правда? Кого он заставлял? Тебя или твоего отца?
   Ликия внезапно плотно сжала свои пунцовые губы.
   - Это останется между мной и им, - отозвалась она. - Вы все равно убьете его. Какая тебе разница, что между нами было?
   - Я возьму тебя в наши степи и ты будешь жить в моем родовом кочевье, - решил Скирт. - Хочу, чтобы ты любила меня и стала мне женой. Но не из страха, а по своей воле.
   - Не слишком ли много ты хочешь? - Ликия дерзко вскинула голову. - Ты спас мне жизнь, однако это не повод воспылать к тебе любовью.
   - Твой отец будет жить, - пообещал Скирт.
   - Благодарю тебя, - глаза девушки сразу стали живыми и яркими. - Дай мне время подумать.
   Но Скирт не мог больше сдерживать свою страсть. Он притянул ее к себе и впился в ее губы страстным поцелуем...
   Утро оказалось хмурым и безрадостным. Скиты собирали погибших товарищей. Из четырех с лишним тысяч, пришедших под стены Гандхары, более пятисот бойцов навсегда остались в ее каменистой земле. Многие были ранены. Четверо вождей из двадцати погибли в попытках овладеть эллинской твердыней.
   Однако Гандхара пала, а жителям города, собравшимся на центральной площади и у главной базилики, была объявлена воля их нового властелина. Мога обещал горожанам права свободной торговли без пошлин, снижение податей и возможность покинуть город по первому желанию.
   Скиты так и не вступили в Гандхару всем своим войском, оставив лишь гарнизонный отряд в цитадели-пургосе. Основные ватаги дружинников вернулись в свой лагерь, чтобы отпраздновать победу.
   К полудню Мога назначил главное действо. Чтобы не подвергать разграблению кварталы Гандхары, нужно было выбрать искупительную жертву, которая удовлетворила бы воинов, натерпевшихся невзгод за дни осады и лишившихся отцов, братьев и сыновей. Этой жертвой стал наместник города Никомед, упорство которого привело к тяжким потерям с обеих сторон.
   - Ты будешь смотреть на это? - спросила Ликия, когда Скирт опоясался кованым поясом с прицепленным к нему мечом, собираясь покинуть шатер.
   - Там будут все наши братья, - объяснил он.
   - Тогда возьми и меня. Я тоже хочу это видеть!
   Утоптанное поле от главных ворот крепости до лагеря скитов было обильно запружено народом. В самом центре, на полпути от города до защитного вала, оставалось свободное пространство, где теперь высился насыпной холм. Возле торчащего из земли длинного меча замер Мога с окаменевшим лицом и ледяными глазами. Сегодня вместо панциря крепкое тело вождя покрывал малиновый чекмень с золотыми пуговицами в виде львиных голов, а ноги тонули в широких, расшитых серебряными нитями шароварах.
   Вскоре двое плечистых дружинников вывели из ворот понурого наместника. Из всего богатого облачения на нем осталась лишь помятая алая туника с узорами и золотые браслеты.
   - Пойдем! - Ликия потянула Скирта за рукав. - Лучше смотреть со стены. Я знаю место!
   Девушка провела его в башню возле ворот. Поднявшись на смотровую площадку, Скирт и впрямь убедился в удобности обзора. Впрочем, он чаще смотрел на Ликию, чем на происходившее в поле. Она же не отрывала взора от насыпного холма, где Мога развел руки в стороны, обращаясь к соплеменникам:
   - Братья мои! Ради наших погибших товарищей, которые уже никогда не вернуться к своим теплым шатрам и черноглазым детям, не будут водить по степным плоскогорьям табуны молодых сауранов и не увидят дыма душистых костров! Во имя славных предков наших! Я отправляю этого человека к великому повелителю доблести, к хранителю меча, славному Арию! Кровь его да освятит наше оружие!
   Никомеда поставили перед князем и тот одним точным движением сразил его, нанеся удар в сердце и надавив на рукоять, чтобы железо глубже вошло в тело. Ликия слабо вскрикнула и закрыла лицо руками. Между тем Мога отсек кисть руки у поверженного наместника и положил ее на рукоять воткнутого в землю меча, окропив лезвие кровью.
   - Пусть ведут нас могучие боги, не позволяя сбиться с верного пути!
   Переполненная чувствами, Ликия отвернулась. Внезапно она потеребила Скирта за руку и указала на восход.
   - Что там такое?
   У самого окоема расползалась рыжая пыль. Собравшись в длинное облако, она текла над землей, постепенно густея зловещим маревом. Скирт поймал себя на странном ощущении: ему показалось, что он уже видел это облако прежде. Через несколько ударов сердца юноша уже не сомневался -- это случилось с ним на дороге от Патталы к Гандхаре.
   К крепости подходили войска Леонта. Они опоздали всего на один день.
  
  -- Глава 11. Дети степи.
   Сколь бы ни была плодородна почва, она нуждается в заботе людских рук. Так и благомыслящий человек, презревший ради истины пыль мира, ищет поддержки и опоры у самого изначалия вселенной: у неба и звезд, у гор и земли. Тянется к свету из тьмы своих сомнений и воспаряет в безоблачные выси, чтобы соединиться там с полуденным солнцем.
   После всех томлений духа, перенесенных его учеником, Сангхабхадра счел за лучшее увлечь Диокла упорным трудом на лоне природы. Он привел послушника на монастырский огород, велев готовить грядки под фасоль и чечевицу. Наставник сам подал юноше пример усердия, взяв в руки лопату с длинным черенком и водрузив ее в мякоть душистого чернозема. Ветра почти не было. Мухи своим неуемным жужжанием навевали какой-то знакомый мотив.
   После того, как пот, ручьями бегущий по телу и брызжущий с рук на межу тонкими струйками, стал невыносим, а плечи отяжелели, Сангхабхадра позвал ученика отдохнуть под сливовым деревом. Там он поставил кувшин с водой и миску с несколькими ячменными лепешками. Запах гибискуса ударил в ноздри. Сделав несколько глубоких глотков и отломив край лепешки, наставник устремил взгляд к горизонту.
   Но Диокл, несмотря на усталость и легкую дрожь в коленях, уже не мог больше сохранять молчание.
   - Учитель! - позвал он, вытирая глаза - Могу ли я задать вопрос?
   - Похоже, ты слишком мало работал, если в голове твоей остались еще какие-то вопросы.
   - Нет, Мудрейший, это важно для меня. Во мне живут навязчивые мысли, которые я пока бессилен победить. Не лучше ли будет, если я, с твоей помощью, найду им разрешение?
   - Что ты хочешь знать? - Сангхабхадра посмотрел на ученика таким взглядом, что Диокл сразу понял: ему и без его слов известна тема предстоящего разговора.
   - Этот народ... - начал послушник неуверенно, - люди, что пришли с севера из бескрайних степей...
   - Скифы, - просто и безлико уточнил наставник.
   - Да, скифы. Они действительно так сильны, бесстрашны и неуязвимы?
   Наставник, пристально всматривавшийся вдаль, вдруг поднялся на ноги.
   - Думаю, это хотелось бы узнать не только тебе. Ступай, впусти нашего гостя!
   Диокл только сейчас заметил, что возле ограды снаружи стоит молодой человек в лиловом диплаксе - удвоенном дорожном плаще. В руке он держал золоченый высокий шлем с подбоем коричневого сукна. Поспешно поднявшись, Диокл направился к калитке.
   Открыв дверцу, он впустил незнакомца, пристально его разглядывая. А навстречу ему уже шагал сам Сангхабхадра.
   - Приветствую тебя, Видрасена! В здравии ли твои родители?
   - Благодарю, - нагнул голову юноша. В его лице причудливым образом смешались черты индов и эллинов - смуглая кожа, блестящие темные глаза, но при этом тонкие, словно вышедшие из под резца Праксителя линии, и гладкие черные волосы. - И с тобой да пребудет благодать Татхагаты!
   - Видрасена, это мой ученик Диокл, - представил наставник. - Ты давно сошел с пути Учения на мирскую тропу, он же еще надеется пройти по нему до конца. Присаживайся и раздели с нами скромную трапезу!
   - Я плотно позавтракал перед дорогой, и зашел только попрощаться, - Видрасена мягко отклонил приглашение. - Меня ждет мой первый боевой поход. Приказом таксиарха мне поручили целую конную илу, - с гордостью сообщил он.
   - Тебе нужно поторопиться, чтобы догнать ушедшее войско. Твои воины не очень-то быстры на подъем.
   - Это недавно набранное пополнение, - объяснил Видрасена. - Большинство из них, как и я, пока не участвовали в боях - молодежь из богатых семей. Им отправили вызов на сборы в последний момент.
   - Присядь с нами, - предложил Сангхабхадра. - Ты должен понять, что представляют из себя люди, с которыми тебе предстоит встретиться на поле боя. Мой юный ученик тоже желает больше узнать об этом степном народе, так что рассказ мой будет полезен вам обоим.
   Видрасена, сняв с себя диплакс и сложив его пополам, примостился рядом с Диоклом.
   - Итак, ты спрашивал меня, так ли скифы бесстрашны и непобедимы, как о них говорят? - обратился наставник к послушнику.
   - Да, Мудрейший, - склонил голову тот.
   - У этих людей древние корни, - задумчиво проговорил Сангхабхадра, - а еще у них есть глубокая внутренняя основа, которая позволяет им выдерживать любые испытания. Это делает их трудными противниками. И тебе, Видрасена, предстоит понять то, что никак не желает признавать наш властитель Гермей. Он хочет видеть перед собой лишь орду неорганизованных варваров. Поэтому он проиграет.
   Слушатели в изумлении затаили дыхание.
   - Но сила, которая противостоит ему сейчас, гораздо сложнее, - продолжал наставник. - Это сила, влекущая за собой неистощимые природные стихии Мироздания. Она как большая река, которую нельзя обратить вспять. Ее можно лишь перенаправить в другое русло.
   - Чем же так сильны эти кочевники? - поднял брови Видрасена. - Говорят, что у себя на родине они вершат дикие обряды с человеческими жертвоприношениями?
   - У скифов есть обряды и есть культы, которые сильно отличаются от наших. Все они призваны показать особое, избранное назначение этого народа.
   - Именно из-за этого они убивают людей? - осведомился Диокл.
   - Не все так просто, юноша. В дни весеннего равноденствия скифы проводят ритуалы, способные вызвать содрогание и ужас у любого из жителей нашего края. Они действительно кладут на алтарь своих богов человеческие жизни. Но смысл этого действа коренится в самой природе скифского народа, и он проливает свет на их земное предназначение.
   Диокл не отводил глаз от учителя.
   - Для скифа приход весны знаменует собой восстановление всех сил Жизни, растраченных в войне с хаосом, - голос Сангхабхадры стал громче. - Каждый из этих людей подспудно считает, что порожден небом для того, чтобы служить делу обновления мира, уравновешивания его природных стихий. Обряды тоже служат этой цели. Их можно разделить на циклы: умирание мира вместе со всеми богами, воскрешение мира и богов, и достижение Трехначалия, в котором небо, земля и человек едины. Своими священнодействиями скифы постоянно обыгрывают подобный порядок, представление о котором заложены в них памятью предков.
   - Мудрейший,- растерялся Диокл, - трудно представить, что столь грубые обликом и языком люди наделены каким-то особенным пониманием мира и своего места в нем. Удивительно также и то, что ты так много знаешь об этом варварском племени.
   Видрасена сверкнул своими черными глазами, показывая излишне любопытному ученику, что не стоит перебивать учителя.
   - По поводу знаний, бхикшу, мы с тобой уже говорили, - напомнил Сангхабхадра, - все знания человека имеют единый исток. И он всегда открыт тому, кто по-настоящему умеет видеть. Недаром серы, живущие за Великими Горами, говорят, что не покидая дверей своего дома, мы способны узнать обо всем, происходящем на небе и на земле.
   - Как же выглядят обряды этих кочевников, и что на них происходит? - допытывался Диокл.
   - Когда скифы проводят обряд, все их варны, или племена, собираются у главных святилищ. Присутствовать должны все: мужчины, женщины, дети. Если не будет хотя бы одного соплеменника, по их поверьям, искажается равноденствие мира, а благость земли несет ущерб. Их верховный вождь обязан находиться в центре каждого действа. Роль его велика, так как вождь скифов призван принимать на себя весь фарн с четырех сторон света. Так они называют прану, энергию. Принимая ее на себя и через себя же пропуская, вождь, словно бы земля - основа, распределяет ее на всех своих подданных. Никто не должен остаться обделенным.
   - Я слышал, скифы очень любят золото и часто добывают его, не задумываясь о средствах? - небрежно бросил Видрасена.
   - Нам, эллинам, кажется, что народ этот обуреваем жаждой золота. За это каждый, кто хоть немного воспитан культурой Эллады, клеймит скифов презрением и поносит последними словами, уподобляя всем неблагородным животным. Только забывает при этом, что и среди его соплеменников трудно сыскать того, кто был бы равнодушен к желтому металлу и не стремился бы к его обретению. Таковы не только греки, но инды, парфяне, сирийцы. Однако скиф ценит золото по-другому. Для него это единственный дар земли, который неуничтожим и не разрушаем. Поэтому у скифов золото - символ бессмертия.
   - Бессмертия?- переспросил Диокл.
   - Да, - продолжал наставник, - вожди всех скифских варн одаривают своего царя утварью или оружием из золота, чтобы к нему возвратилось великое сияние энергии их народа. Эти обряды уходят в седую древность и достались кочевникам от первых их предков. Ни один из скифов не стремится к приобретению наживы. Сам дух стяжательства им чужд. Так кто же тогда варвар? В отличие от эллина или инда не для себя живет скиф и не себе он служит. Посвятив свое земное воплощение племени и вождю, он полагает, что следует таинственному порядку, устанавливающему равновесие на земле. И я скажу даже больше. Каждый скиф - жрец уже по самой своей природе. Жизнью своей он проясняет культ.
   - Но для чего нужны человеческие жертвы? - Диокл вернул учителя к теме, которая, похоже, волновала его сильнее всего.
   - Скифы приносят в жертву пленников, захваченных во время войны, - поведал Сангхабхадра, - и для них каждая война священна. Бывает однако и так, что на жертвенный алтарь восходят их соплеменники. Они делают это добровольно, имеют к этому свое предопределение и выбраны посвящающими жрецами. Ну а по части пленных у них так: из каждой сотни на заклание Арию отдают одного.
   - Одного из сотни? - удивился Диокл.
   - Бывает и меньше. Это далеко не те тысячи убитых пленных, как вы могли слышать от праздноязычной толпы на рынке. Но это всегда самые отважные, самые стойкие воины, от рук которых пало больше всего противников. Скифы считают, что такие воины в избытке несут магическую силу и собою способны воскресить увядший мир. Согласно порядку, головы их окропляют священным вином, после чего закалывают перед большим сосудом. Так это происходит. Вместе с чашей, из коей окроплялись жертвователи жизней, высшие жрецы возносят обращение к богам. Они молят бога-отца Папая и богиню-мать Апи породить для них Ария, чтобы, таким путем, возвернуть на землю утраченную благодать.
   - Какой необычный обряд, - удивился Видрасена, - никогда не слышал ни о чем подобном.
   - Важно и то, что жертву закалывают на лестнице из валунов, которая служит дорогой восхождения к большому железному мечу - главному оружию рода. Меч для скифа есть ствол мирового Древа в символе, та ось Мира, которую надлежит неустанно питать. Кровь жертв, собранная в чашу, изливается на меч и насыщает его. Только для скифа это уже не кровь, не вязкая и темная жидкость человеческого тела, но соки самой земли. Эти соки скрепляют союз бога-отца и богини-матери, Неба и Земли, позволяя произвести совершенного человека без хаоса в сердце и двумыслия в уме. Жрецов, освящающих ритуал, тоже трое и они также свидетельствуют от лица неба, земли и человека.
   - Кто же заложил в них эти знания, Мудрейший? - поинтересовался Диокл. - Откуда пришел этот народ, судьба которого оказалась теперь столь тесно сплетена с нашей? Что с ним будет потом?
   - Ты задаешь слишком много вопросов, юноша, - усмехнулся Сангхабхадра, - если я отвечу тебе на них сейчас, то лишь затемню искомый смысл сведениями, к принятию которых ты еще не готов. Полагаю, очень скоро ты сам сможешь во всем разобраться. Ты сможешь понять, каким замысловатым образом твое человеческое воплощение соединилось с путем потомков древнего Ария. Для этого нужно лишь внимательно вглядеться в свойства вселенских изменений и найти их начальный порог, на котором зарождается движение вещей.
   - Если бы это было так же просто, как ты говоришь... - вздохнул Диокл, - Я только еще начинаю познавать изменения мира. Но я слаб в отыскании их причин. Скажи, следуют ли им скифы?
   - Да, бхикшу, - подтвердил наставник, - только скифы не просто следуют изменениям, они сами способствуют оформлению их как вечно новых событий.
   - Как это, Учитель?
   - Видишь ли, каждый скиф чувствует себя неким проводником мировых перемен, так как война для него - стезя постоянного преобразования вещей. Он считает это преобразование необходимым, и он способствует ему своими действиями. Как я уже сказал ранее, война для скифа - священное таинство. Даже оружие в племени делает не обычный кузнец, как у нас, а посвященный в особое знание кузнец-маг. Создавая оружие будущей битвы, он неразлучно соединяет в нем четыре стихии: Землю, из которой происходят все металлы; Огонь, оживотворяющий металл; Воздух, охлаждающий душу металла, и Воду, которая должна эту душу закалить. Вот потому, если мы способны угадывать ритм мировых перемен и способны говорить о нем, то скифы служат переменам, реализуя их в войне.
   - Теперь я начинаю понимать всю серьезность нашего положения, - нахмурился Видрасена.
   Наставник остался невозмутимым.
   - Смерть каждого воина, - говорил он, - и своего, и чужого, всегда есть для скифа необходимое обновление реальности. Он чувствует, что без такого обновления не могут сполна проявить себя новые энергии мира, не могут раскрыться затаенные явления и вещи. Это знание присутствовало у этого народа изначально. С ним они пришли в мир, а это значит, что на то должны существовать свои причины, должно присутствовать некое произволение высших сил Вселенной. Если мы вспомним тех многочисленных эллинов, что сейчас в разных северных городах переходят на службу к Меусу, то кое-что прояснится для нас еще больше. Все эти люди, наши сограждане, и сами не понимают своих побудительных мотивов. Они просто чувствуют движение огромной грозной стихии, осознают ее природный характер и ее размах. Завороженные магией этого явления, они не умом, но сердцем желают находиться внутри этого потока, желают принять участие в этом грандиозном движении.
   - Я помню, Учитель, как еще в детстве отец, чтобы развлечь меня, рассказывал о необузданных плясках степных варваров и их безумном веселье, - Диокл слегка улыбнулся.
   - Он не обманул тебя, - согласился Сангхабхадра, - только он не знал, что в жизни скифа очень мало действий, не связанных с его природной основой. Так и здесь. Их пляски также призваны взращивать Мировое Древо и насыщать простор жизни благодатью. Когда скифы сходятся в своих хороводах - круговых танцах вокруг костра, в которых обязаны участвовать все общинники - их племенной дух объединяется и энергия приходит к единству. Ты ведь читал в наших канонах: движение праны имеет круговой, а не линейный характер. На этом построены многие практики дхьяны и лучшие техники работы с оружием у воинов. Закручивание потоков есть умножение благой силы и вхождение в унисон с вселенским движением.
   - А как же веселье, Учитель?
   - Здесь тоже все просто. Своим весельем скиф питает дух природы, который с его помощью возрождается и обогащает простор жизни.
   - Теперь я кое-что понимаю, - прошептал Видрасена, поднимаясь с земли. - Понимаю, с кем мне предстоит скрестить меч, и сколь сложно будет одолеть такого врага. Однако, мне пора. До встречи, почтенный наставник! - поклонившись, он зашагал по тропе к калитке. Сангхабхадра молча смотрел ему вслед. Диокл также молчал, осмысливая услышанное.
   Когда гость скрылся за оградой, учитель повернулся к своему ученику.
   - Благодарю тебя, Мудрейший, за то, что просветил меня, - Диокл сложил руки перед грудью, - однако боюсь, что этих знаний слишком много для меня.
   - Я оставлю тебя одного, - сказал Сангхабхадра, - чтобы ты смог спокойно все обдумать и уравновесить свой ум.
   - Милость твоя безгранична. Могу ли я задать последний вопрос?
   Наставник движением головы ободрил Диокла.
   - Наш властитель Гермей, - тихо проговорил юноша, - знает ли он? Говорил ли ты ему то, что поведал сегодня нам?
   - Рад, что ты не задал этот вопрос при нашем госте, - вздохнул Сангхабхадра. - Базилевс Гермей слишком похож на своего отца: он знает то, что хочет знать. В этом удел большинства смертных, являющихся вечными рабами своих представлений о жизни. Но в этом и свойство судьбы Гермея, которая должна разрешиться естественным образом. Иллюзии падут, когда наступит миг откровения. Не мне здесь влиять на ход мировых процессов, хоть я и пытался убрать пелену с царственных очей. Моя задача - содействовать движению событий так, чтобы они находили свое положенное русло. А еще - следить за тем, чтобы отмеренное небом не оказалось сгубленным нелепыми случайностями.
   Сделав глоток из кувшина, наставник поднялся на ноги. Вскоре Диокл остался один. Он еще долго сидел неподвижно, вглядываясь в пейзажи облачных высей, похожие то на гребни причудливых гор, то на головы и гривы лошадей, уносящихся куда-то вдаль. Он думал о детях степи...
  
  -- Глава 12. Договор.
  
   Несмотря на весть о подходе врага, пронесшуюся по рядам зрителей и достигшую ушей князя, Мога не прервал исполнение обряда и довел его до конца. Лишь затем он вытер клинок и дал знак расходиться. Дружины оставляли лагерь, чтобы найти укрытие в городе. Спешно расставлялись посты и дозоры. Вождей князь пригласил в дом бывшего наместника, куда явился и сам после омовения.
   Родное племя Скирта теперь представлял Бледа, сын погибшего Фарны, однако немалым влиянием среди Туров пользовался и старый Заранта, чьи советы ценил как новый вождь, так и все сородичи. Именно Заранта настоял на присутствии Скирта на общем совете. Впрочем, помимо вождей-патак и их сыновей, закон допускал к важным племенным сборам почетных воинов и отличившихся дружинников.
   Вожди были встревожены. Все видели подходящее войско неприятеля, многие слышали, сколь оно велико, и кое-кто знал, что со слонами в поле конница скитов ничего поделать не сможет.
   - Как вы уже поняли, - заговорил Мога, - я собрал вас, дабы принять неотложные меры. Всем вам уже ведомо, что силы яванов в окрестностях Гандхары. Леонт торопился, однако боги помогли нам отсрочить встречу с его людьми на один день. Теперь нас защищают от фаланг и боевых слонов крепостные стены, в надежности которых вы сами убедились. И все же...
   - Что тебя тревожит, князь? - осведомился Дарана.
   - Леонт не уйдет от города, не добившись успеха.
   - Что же нам делать? - тревожные голоса волной разошлись среди вождей. - Запереться в городе, где население смотрит на нас как овцы на волков, или уходить в степи?
   - Мы здесь чужие, - подал голос Брата. - Это в степи каждое деревце, каждая кочка, кустик или камень помогают нам избежать жала смерти. Земля сама нас сберегает. А в этом каменном мешке мы похожи на мышей, спутавших нору с мышеловкой.
   - Дивлюсь я на вас, - Мога покачал головой. - Едва выпадает нам трудность, как вы уже поднимаете вой, точно пугливые женщины. Придется умереть - умрем в бою! Но пока еще рано спешить в объятия предков. Леонт шел на подмогу Гандхаре. Гандхара пала. Теперь ему предстоит осаждать ее, а мы знаем, что дело это трудное. А главное, мы сами знаем все ее слабые места. Потому - желания осаждать крепость у Леонта нет. Так почему бы не договориться с ним, если уж не удалось договориться с царем? Может быть, его полководец окажется сговорчивее?
   - И что ты предлагаешь? - удивился Брата.
   - Я сам отправлюсь к нему, - сообщил Мога твердо. - Со мной никого не зову. Разве что нескольких добровольцев. Вам же надлежит готовиться к обороне. Вместо меня останется Дарана, он же возглавит дружины, если я не вернусь. Кто из младших вождей или воинов готов поехать со мной?
   - Я! - поднялся Скирт.
   Мога одобрительно улыбнулся.
   - Что же, один спутник у меня уже есть. Ступай, готовь оружие и коня! Кто еще?
   Скирт вернулся в комнату со стенами из разноцветной мозаики, которую занимала Ликия в доме Никомеда, чтобы забрать щит и копье. Девушка ждала его. Увидев, как он вооружается, она прильнула к его груди.
   - Куда ты идешь?
   - Отправляюсь с Могой в лагерь яванов, - поведал Скирт, оправляя меч на поясе. - Скоро вернусь.
   - Не ходи с ним! - воскликнула Ликия. - Он приведет тебя к погибели!
   - Все мы когда-нибудь умрем, - улыбнулся Скирт. - Я, по крайней мере, уже не зря пожил на свете - мне подарила любовь прекраснейшая девушка, которую я сумел спасти от смерти.
   Ликия, однако, не улыбнулась в ответ.
   - Разве ты не видишь, как Мога жесток? Он играет судьбами других людей. Придет время, и он так же отправит тебя на смерть, как отправил сегодня Никомеда.
   - Да, - кивнул Скирт. - Он не щадит своих людей - но не щадит и себя. Сейчас он первым идет навстречу опасности, и недостойно будет отступать, когда вождь оказал мне доверие!
   Ликия опустила голову.
   - По крайней мере, береги себя.
   С Могой отправились Агдак, ставший после смерти Таргитая ближайшим соратником князя и новым вождем Соколов, двое младших вождей и восемь дружинников.
   Уже зная от разведчиков, что город пал, Леонт остановил войско у входа долину, приказав разбивать лагерь и обносить его рвом. Полемарх явно не ожидал, что посланники скитов появятся так скоро. Еще более он был удивлен, когда увидел, что во главе переговорщиков прибыл сам Мога.
   Опасаясь ловушки, Леонт вышел навстречу скитам в сопровождении двух десятков пельтастов в полном вооружении. Встреча произошла за границей лагеря эллинов.
   Мога остановился и сошел с коня.
   - Приветствую тебя, досточтимый Леонт, всесильный полководец махараджи Джамбу, - произнес он, двигаясь навстречу и чуть склоняя голову, - пусть ниспошлют тебе боги долгую жизнь.
   Леонт нехотя ответил на приветствие шевелением головы, хоть ноздри его раздувались от плохо скрываемого недовольства.
   - Милость богов пребывает с тобой, царь Меус, - глухо вымолвил он, - это они даровали тебе сказочную удачу и благословили твою власть над городом Гандхара.
   Мога снова немного наклонил голову. Его спутники также спешились, образовав полукруг позади своего князя и придерживая коней.
   - Ты все сказал верно. Боги одарили меня властью. А удача, надеюсь, не оставит нас и в будущем.
   - Это будет зависеть лишь от вас, - Леонт вдруг заговорил наставительно, словно старший с младшим. - Если вы очистите захваченные города и селения и уйдете в свои старые кочевья - тогда удача вам не изменит. Еще вы должны возвратить всех наших сограждан, ставших вашими пленниками в ходе набега, не повредив их телесно. Базилевс готов закрыть глаза на взятую вами добычу и считать ее издержками войны. Однако за каждого из эллинов с тебя, царь Меус, будет суровый спрос. Начнем с наместника Гандхары Никомеда.
   - Боюсь, Никомед уже не сможет встретиться с тобой, так как сейчас представляет свои дела на суд богов, - ответил Мога с издевкой.
   - Никомед убит? - Леонт опешил.
   - Мною, - уточнил Мога. - Ну, а что до удачи, то, полагаю, милость богов не была бы с нами, если бы мы совершали неугодные им дела. И уйти сейчас значило бы нарушить их волю. Потому я предлагаю договориться на некоторых условиях.
   Гнев, сдерживаемый Леонтом, наконец прорвался наружу.
   - Условиях?! Ты оскорбляешь мой слух безумнейшими речами. Это ты потребовал переговоров, значит, ты боишься мощи наших мечей! О каких условиях здесь можно говорить? Или ты решил выторговать мое милосердие?
   - Да, - согласился Мога. - Я потребовал переговоров. Мои люди измучены, оружие затупилось, запасы истощены. Однако это не означает, что мы напуганы. Прежде всего, позволь тебе показать, что наши намерения более чем серьезны.
   Леонт с удивлением воззрился на князя.
   - У нас в руках около тысячи ваших воинов, попавших в плен при захвате города. Было бы жаль отправить их к их прадедам - а нам придется это сделать, ибо держать их плененными рядом с таким сильным врагом - безумие. Далее, жители города вынесли тяжкую осаду, многие потеряли своих близких. Лишиться своих домов будет для них последним ударом - однако если вы пойдете на приступ, в городе внезапно может случиться пожар.
   - Мога, ты ли это? - Леонт не скрывал своего изумления. - С тобой ли вместе мы ходили в дебри Инда и сражались на стенах Паталипутры? Ты никогда не отличался излишней кровожадностью и властолюбием!
   - Я вовсе не кровожаден, - возразил князь. - Но твой повелитель не оставляет мне выбора.
   - Выбор есть всегда, - заметил Леонт. - Если вы так боитесь битвы с нами, что мешает вам уйти обратно в ваши степи, где мы можем долго и безнадежно гоняться за вашими повозками? Там вы вернетесь к своим привычным занятиям: будете доить кобылиц и прясть шерсть.
   - Вот как ты себе представляешь нашу жизнь? - с неожиданной грустью проговорил Мога. - Да, судьба порой забрасывает нас далеко от родных мест. Сам я родился очень далеко отсюда. Там, где засушливая и пустынная степь сменяется безбрежным северным лесом. Но так сложилось, что люди, поверившие мне и пошедшие за мной, своей родиной теперь считают эти южные края. Родина - это не просто место, где ты появился на свет. Это то, где жили твои предки. Где духи их охраняют каждый твой шаг. Где тебе знаком каждый ручей, каждый перелесок, каждый холм. Где самый маленький клочок почвы любит тебя, и где ты уверен в поддержке самой земли. Так что мы не уйдем... Лучше погибнуть в битве, чем превратиться в безродных скитальцев.
   - Мне кажется, ты преувеличиваешь, - Леонт усмехнулся. - Вряд ли кто-то из твоих сородичей родился и вырос в Гандхаре.
   - Я говорил тебе не о Гандхаре, а о том, чтобы пустить вас в наши степи. Теперь о городе. Зачем он вам?
   - Зачем?! - лицо полемарха исказилось. - И ты задаешь подобный вопрос мне, стратегу миродержца Гермея, защитника всех эллинов Восточного Края? Город принадлежит ему по праву наследования. В нем живут наши граждане и дети наших граждан. В нем стоят наши храмы и гробницы наших отцов. А ты спрашиваешь, зачем нам наш город?
   - Ваш город? - переспросил Мога с презрением. - Ваши граждане? Я помню отца нынешнего царя, под началом которого мы воевали. Он был человеком, равным нам по духу - и превосходящим по рождению. Не зря он прославил свое имя, не зря его приравняли к богам. Он готов был умереть за любого своего подданного, и он заслужил это право - быть правителем. Но чем прославился ваш Гермей? Кого он приблизил к себе? Кто заправляет в вашем государстве? Торговцы, всегда ставившие наживу выше существования страны? Зачем Гермею нужна Гандхара? Разве не для того только, чтобы бесконечно выжимать из нее налоги в свою казну?
   - Без казны он бы не смог содержать войско, защищающее его подданных, - ответил Леонт. - Мне кажется, ты клевещешь на базилевса.
   Мога посмотрел на полководца изучающе.
   - Быть может, мои мысли покажутся тебе, образованному эллину, наивными и не заслуживающими внимания. И все же я хочу изложить тебе свои представления о природе власти, чтобы узнать, сможем ли мы договориться.
   - Я готов тебя выслушать, - терпеливо согласился Леонт.
   Мога помедлил, собираясь с мыслями.
   - В незапамятные времена с небес на землю упали первые предметы ремесла и войны. В ту далекую пору, когда боги считали людей достойными своих заветов и жрецы общались с богами, не истолковывая их волю по сложным знамениям, вся власть жрецов носила естественный характер. Они просто передавали повеления небесных миродержцев без искажений и лишнего мудрствования - словами, понятными каждому. И жизнь любого человека состояла в том, чтобы выполнять завещанное ему богами, ведь человек и существует на свете для этого. Жрецам верили, ибо они говорили правду. Так всякая власть держится на доверии тех, кто эту власть признает, к тому, кто этой властью владеет.
   Леонт вынужден был шевельнуть бровями в знак согласия.
   - Однако годы шли, люди утратили доверие богов - и жрецы утратили доверие людей. Тогда пришла власть силы. Те, кто был сильнее, кто был лучше вооружен, смогли принудить тех, кто был слабее, чтобы они выполняли их желания: кормили их и поили. Но хотя власть силы была очевиднее власти жрецов, она тоже держалась на доверии - подчиненные верили, что властители их, не задумываясь, обрушат наказание на непокорных. Впрочем, иногда это требовало подтверждения - и властители проводили показательные казни, чтобы упрочить свое положение. Власть силы велика, вот только ее может сместить другая сила. Потому когда приходили завоеватели, бывшие более сильными, они насаждали свою власть, а люди покорялись новым хозяевам.
   - К чему об этом говорить? Все это есть и сейчас, - пожал плечами Леонт.
   Мога вскинул руку:
   - Я еще не закончил. Людей становилось все больше, они уже не только воевали и работали, но начали обменивать дары земли одной страны на изделия другой. Для удобства обмена им пришлось придумать мерило ценности каждого товара, будь то пшеница, выращенная трудом землепашца или изделие ремесленника, произведенное из подсобных материалов. Так появилось золото, - Мога показал собеседнику блестящий статер с изображением царя Гермея. - Вскоре люди осознали, что есть еще одна власть - власть золота. Они стали копить его, чтобы с его помощью понуждать других работать на себя и себя же защищать. Однако эти люди забыли одну важную вещь.
   - Какую же?
   - Всякая власть подразумевает не только труд слуги на своего хозяина, но и ответственность хозяина за каждого из своих подчиненных. И если вождь неумелым управлением приводит свой народ к невзгодам и погибели -- ему надлежит самому искупить свою вину перед богами, пожертвовав своей жизнью. Вот почему в разные времена воители, установившие власть силы, но поверженные врагами, умирали, ибо не могли защитить своих подданных. Как же обстоит дело с золотом? И какова его ответственность за тех, кто признал его власть? - Мога вопросительно посмотрел на Леонта, но не стал ждать ответа. - Может ли оно согреть тех, кто ему подчинился? Или накормить? Или защитить? Нет! Это всего лишь блестящий желтый металл, из которого получаются красивые украшения, - князь прикоснулся рукой к золотому ожерелью, лежащему на его груди. - А истинное богатство всегда крылось в сердцах людей, что верили своему предводителю и готовы были выполнить то, что им велят. И вот теперь те, кто накопил много золота, стремятся превратить свое материальное превосходство в абсолютную власть над сердцами, умами, душами. Эти люди подчинили золотым блеском вас -- бывших людей духа: воителей и стратегов. Скоро они подчинят себе и царей. Но знай: нас этим не прельстить. Мы знаем, на что нужно золото. Оно не заменит нам степей, конских табунов, горячего воздуха земли и свежего ветра.
   Леонт некоторое время обдумывал слова Моги.
   - Послушай, - заговорил он медленно, - Ты смотришь на любое царство как на построенное из кирпичиков здание, где каждый кирпичик остается неизменным. Да, люди рождаются скифами или эллинами в подданстве того или другого царя. Но своей волей они способны изменить многое в своей жизни. Они могут перебраться в другую страну. Могут овладеть другим языком и принять в сердце другие обычаи. Родившийся земледельцем может пойти служить в войско, а проявив рвение -- стать стратегом и даже базилевсом, если звезды будут ему благоприятны. Вон идет человек! Еще утром он полагал, что знает, к чему стремится в этой жизни, но встретил вдруг бродячего проповедника и понял, что вся его жизнь была ошибочной. Он бросил все, чем владел и занимался, как освобождаются от изношенной одежды, и пошел по стопам нового учителя. Возьми то же войско. Будет ли оно биться до последнего солдата, упорством склонив чашу весов к недостижимой казалось бы победе, или рассыплется, подобно охапке сухого сена, только лишь от того, что утратит веру в успех? Реальная война, реальное поле битвы - всегда в душе каждого человека. Если человек полагает, что проиграл - он проиграл. Иные и погибают непобежденными. А иные, дрогнув сердцем, отказываются от сопротивления, даже когда шансов на победу много. Вот именно здесь, в душе человека, золото и имеет реальную власть. Как говаривал отец Александра Великого, осел, груженный золотом, возьмет любую крепость. Ты прав в том, что золото не наделено самостоятельной властью, но оно служит лучшим посредником, чтобы заставить человека изменить решения и даже взгляды.
   - А кому нужно купленное доверие? - усмехнулся Мога. - Тот, кто продался один раз, продастся и второй - тому, кто больше заплатит. Мы не любим предателей. Особенно предающих ради денег.
   - Если все признают, что единственно верный путь к обретению земных благ, преданности и власти над чужими судьбами коренится в силе золота -- вопрос доверия решится сам собой. Доверие к могуществу золота превзойдет все, известное человеку.
   - Ах, Леонт, когда люди утрачивают доверие друг к другу - они склонны искать его в пристрастии к вещам, - Мога покачал головой. - Только без веры своему брату им просто не выжить. В чем состоит древняя вера царям и вождям? В том, что те всегда защитят подданных и, если понадобится, умрут за них. Я, как могу, поддерживаю эту веру всей своей жизнью. Так что сейчас, приняв под свою руку Гандхару и объявив об этом ее жителям, я скорее погибну, чем уступлю.
   - Что же ты хотел предложить мне?
   - Я предлагаю тебе вспомнить, кто ты! Не человек, который торгует своей кровью, продавая ее тому, кто больше заплатит! Ты - аристократ древнего рода. Который защищает своих людей. Если начнется битва, вы не спасете Гандхару, хотя и получите ее развалины. Да, наверное, у вас достаточно сил, чтобы уничтожить нас. А может быть - нет. Войско твое ненадежно. Оно куплено за деньги. Мое же готово умереть за меня и за свое право распоряжаться своей жизнью. Так что я предлагаю тебе не испытывать судьбу, а разойтись полюбовно.
   - И как ты себе представляешь мое возвращение к Гермею? - рассмеялся Леонт. - Прости, владыка, я встретил старого боевого соратника и мы решили обойтись без боя?
   - Я не предлагал тебе возвращаться, - возразил Мога. - У тебя тут десять тысяч бойцов, готовых сражаться за того, кто им платит. Мы взяли Гандхару и у меня есть, чем им заплатить. Мы пойдем на Патталу и изгоним Гермея, так что тебе не придется ничего ему объяснять.
   - Что же слышат мои уши? Ты, столь громогласно рассуждавший о долге и чести, предлагаешь мне предать своего повелителя?
   - Мне кажется, он первым предал своих людей, - Мога покачал головой. - Разве не он вынудил нас начать войну с вами? Я слышал, именно по его приказу моих соплеменников хватали, бросали в темницы и убивали. С его же подачи, как я знаю, были перебиты посланцы, которых я отправил к нему в напрасной попытке договориться! А раз царь пренебрегает нормами справедливого правления, заложенного небесами, раз он прикрывает свою казну телами своих подданных, вместо того, чтобы заботиться о них - есть ли смысл хранить ему верность?
   - Я должен все обдумать, - вымолвил Леонт. - Завтра я сообщу тебе свое решение.
   - Хорошо, - согласился Мога. - Мы подождем.
   Резким движением головы он позвал за собой спутников и взобрался в седло.
   Однако по возвращении в лагерь, князь не стал дожидаться ответа полемарха. Прежде всего Мога распределил боевые ватаги по всей линии стен и на башнях, использовав для этого две тысячи дружинников. Остальные силы разместились в городе. Агдаку был дан приказ: в случае начала боевых действий делать вылазки через дальние от долины ворота и тревожить тылы греков. Однако сражения князь желал избежать. Вскоре он выступил перед гражданами Гандхары на главной площади.
   - Друзья мои! - обратился он к населению, скопившемуся тесным потоком. - Я знаю, что вы вынесли нелегкое бремя осады. Но не наша в том вина. Ваш наместник, пренебрегший всеми мыслимыми законами, вынудил вас терпеть эти невзгоды. Клянусь богами, впредь этого не повторится. Там, за стенами, стоит войско вашего прежнего повелителя. Того самого Гермея, задавившего вас непомерными налогами и считавшего вас своими бесправными рабами. Я готов защищать ваш город, но могу и отдать его, если вы того пожелаете. Я не хочу вновь испытывать вас тяготами осадного времени. Только помните - оставшись под моей рукой, вы будете на три года освобождены от налогов, несения военной повинности и пожертвований храмам. Что же до защиты - вы сами знаете, на что способны мои воины. Скиты - народ непритязательный, не любит купаться в роскоши и набивать себе брюхо. А потому мы удовольствуемся десятой частью дохода с торгового оборота, ремесел и сельского урожая. Выбор теперь за вами!
   Мога постоял, внимательно наблюдая за реакцией людей.
   - Каждый, кто пожелает, может покинуть город, - прибавил он.
   Народ молчал. Было заметно, что вновь терпеть неудобства осады никто не хотел. Но и покидать родные жилища горожанам было в тягость.
   - И что же, мы сможем вернуться к своей привычной жизни? - спросил кто-то из толпы.
   - Как только войско Леонта уйдет - а оно уйдет рано или поздно, - заверил Мога. - И я думаю, что скорее рано.
   Однако дело разрешилось еще быстрее, чем ожидал князь. На следующее утро за Воротами Геракла запели трубы, возвещая о прибытии посольства от полемарха. Предводительствовал посольством сам Леонт.
   Мога ждал его в бывшем доме наместника. Основное здание здесь было перестроенным булевтерием, центральным городским советом, к которому когда-то подвели две дополнительных крытых галереи и большую простаду с дорийскими колоннами. Князь сидел на террасе открытого перистилиума и мраморные статуи полуобнаженных Менад за его спиной смешивались с тонкими стволами кипарисов. Казалось бы, здесь все осталось, как прежде. Продольный бассейн, заполненный ароматическими маслами, высокий бортик которого был испещрен фигурами сатиров и масками медуз. Те же длинные ложа - клинэ, та же керамическая и серебряная утварь, те же резные курильницы - трилигатерии.
   Вот только курильницы уже не дымились шафраном и сандалом. Высокий клисмос наместника с серповидными ножками и балдахином, украшенным золоченой бахромой, был пуст. По мозаичным дорожкам уже не бегали мускулистые рабы нубийцы, стремясь ублажить все прихоти хозяина.
   Мога сидел на простом деревянном табурете - дифросе. Ни советников, ни телохранителей не было рядом, лишь возле раскрытых дверей на расстоянии десятка шагов застыли двое воинов с секирами. Полемарх сделал знак своему охранению также остаться позади, сам снял шлем, отстегнул меч и кинжал и передал своим подручным.
   Он медленными шагами приблизился к князю. Совсем недолго они молчали, после чего Мога первым оказал знаки внимания гостю, поднявшись и сделав шаг в его сторону.
   - Приветствую полемарха Леонта! Садись, добрый друг.
   Мога хлопнул в ладоши.
   - Вина для меня и моего старого друга! Давай выпьем, вспомним прежние походы и прежних героев, потому как нет для меня гостя, желанней, чем ты. И пусть низвергнет меня матерь богов в пучину вечного горя, если язык мой солжет тебе.
   Прошло совсем немного времени и крепкое прамнейское вино из старых пифосов развязало язык обоим. Всякое недоверие между собеседниками вдруг растворилось, как утренний туман.
   Однако разговор их остался тайной. Мога знаком отослал охранников прочь. Леонт последовал его примеру и два военачальника остались с глазу на глаз. Лишь ближе к вечеру полемарх покинул дом наместника вместе со своими спутниками. К князю тут же были допущены ожидающие известий вожди племен.
   - Радуйтесь, братья, - медленно выговорил он. - Леонт дал мне устное обещание. Если он выполнит его - нам больше не придется сидеть в осаде. Впрочем... В чужой стране можно ждать любых неожиданностей.
  
  -- Глава 13. Доблесть и бесчестие.
  
   Дозорные приволокли к дому наместника растрепанного старика, который прятался в одной из окрестных деревень. Едва взглянув на него, Мога приказал отвести его к Скирту.
   - Право моего нового телохранителя - распоряжаться жизнью этого человека!
   Личная охрана князя скитов сильно оскудела за время боев в городе. Поэтому Мога повсюду искал искусных мечников, готовых стать его тенью и волей. Скирт был выбран за доблесть и смекалку. Теперь он жил при доме наместника Гандхары вместе с Ликией.
   При виде Никия, упавшего к его ногам, юноша ощутил безудержный прилив гнева к человеку, заманившему его в ловушку. Но гнев быстро отступил. Перед Скиртом предстал обреченный старик, проклинающий свою жизнь и судьбу. Жалкий и побитый, он смотрел на юношу глазами загнанного зверя.
   - Ради твоей дочери, - объявил Скирт, - я прощаю тебя.
   Неожиданно за его спиной послышались уверенные шаги.
   - Как учил меня мой отец, и как сам я стараюсь учить своих детей - к несчастью, они слишком малы, чтобы следовать за мной в походах, - лучше перестараться с милосердием, чем с наказанием, - веско прозвучал голос Моги. - Если вина очевидна - тут и сомнений не возникает. Но если сомнение появилось - лучше простить виноватого, чем наказать невинного.
   - Зевс свидетель, не по своей воле... - забормотал Никий, не зная, оправдываться ли ему перед князем или перед его воином.
   - Не трудись, - Мога отмахнулся. - Нам все известно. Я оценил красоту замысла. Хотелось бы только знать, кому он пришел в голову.
   Никий с испугом переводил взгляд с одного скита на другого, ожидая самого худшего. Но ответить ему так и не пришлось. Сначала в павильоне разлился аромат сладковатых масел и благовоний, затем зашелестела ткань. Мога и его телохранитель обернулись одновременно. Такой Ликию они еще не видели. Стройную фигуру девушки обволакивал яркий льняной хитон с отворотом -- диплойдий - скрепленный пряжками-фибулами на обоих плечах. Стан, и без того тонкий, перетягивал широкий пояс, расшитый цветками нарциссов, а изящные щиколотки были заключены в сложную вязь ремешков позолоченных сандалий. Довершал убранство красавицы серебряный обруч, сдерживая непокорные иссиня-черные локоны.
   - Все придумала я, - произнесла Ликия с вызовом. - Люди устали от войны, и мы не знали, как еще избавиться от ваших орд. Даже неудачный штурм не заставил вас уйти. И тогда, не зная, где войско, идущее нам на помощь, и сможем ли мы продержаться до его прихода, я предложила Никомеду свой план.
   - Я догадываюсь, в чем состоял твой замысел, - Мога сжал углы губ. - Мои люди устали и были разочарованы. Мы колебались: продолжать осаду или отступить. После провала штурма я едва ли собрал бы и пару сотен бойцов, готовых сражаться. В этот тяжкий миг появляется перебежчик и предлагает вступить в город. Разумеется, любой вождь ухватился бы за эту возможность, как за последнюю надежду! Я мог даже лично повести своих людей, ведь так ты рассуждала? Ну, а когда мы попали бы в засаду, остальные разбежались бы сами, как стая волков, лишившихся своего вожака. Разумный план, девочка. Как же он поместился в твоей юной головке, лилия с долины Гинда?
   - Нужда многому учит, - смело ответила Ликия, не отводя взгляда. - Однако Никомед не доверял ни мне, ни моему отцу. Он предупредил, что если мой отец не сможет заманить вас в город, то мне не жить на этом свете. И ему тоже.
   - Все это уже принадлежит прошлому, - заметил Скирт. - Вы можете вернуться в свой дом. И вот еще что... - юноша решительно посмотрел на Никия. - Я хочу взять твою дочь в жены и увезти в свое племя. Что ответишь?
   Старик, только что поднявшийся с колен, вновь бухнулся на базальтовые плиты:
   - Умоляю тебя, господин, не разлучай меня с дочерью! Я только что обрел ее после года разлуки!
   Скирт на мгновение задумался.
   - Хорошо, - объявил он. - Я могу взять с нами и тебя.
   - О, нет, господин! Пожалей мою больную спину и слабые ноги. Я вижу иной путь.
   - Так говори! - потребовал юноша.
   - После блистательного успеха вашего царя, - Никий украдкой покосился на Могу, - ему наверняка понадобятся люди для обороны подвластных городов. Ты можешь остаться в Гандхаре вместе с моей дочерью. Если она не возражает.
   - Дочь твоя не возражает, - за Ликию ответил Мога. - А если бы возражала, мне пришлось бы ее убедить. Но пока Скирт нужен мне в моем войске. Да и тебе, юноша, я бы советовал повременить со свадебным обрядом. Война еще не окончена.
   Их беседа была прервана быстрыми, почти бегущими шагами. В павильон вступил запыхавшийся гонец от Леонта, торопясь передать князю устное послание.
   Дело оказалось непростым. Первый слух о том, что между греческим полемархом и вождем варваров заключен какой-то договор, принесли в лагерь торговцы из города -- бактры. Этих лохматых людей в стеганных плащах без помех выпустили из крепости. Они явились в лагерь Леонта, груженые бурдюками и холщовыми котомками, предлагая солдатам сухие фрукты, вино, мази от мозолей и настойки с тмином для снятия усталости. Волна разговоров очень быстро охватила лагерь. Люди, что целый день маялись между палаток, играя в кости и начищая песком мечи, вдруг разом загудели, завздыхали и стали перешептываться, озираясь по сторонам. Кто-то выбегал за лагерный вал и смотрел на город, словно пытаясь перелететь взглядом за башни и стены Гандхары. Иные, махнув рукой, собрали лежаки из мешков и заснули на них, дожидаясь приказа.
   Рассказы бактров подкрепили сомнения и догадки, которые родились в умах людей еще после визита Моги. Большая часть лохаргосов стояла на стороне Леонта и готова была поддержать любое его решение. Некоторые даже советовали не затягивать с договором, полагая, что варваров вполне можно использовать в своих целях. Однако нашлись и другие. Они полагали бесчестным ослушаться приказа базилевса и принять предложение скифов, имея под рукой столь великую силу.
   Как раз в это время конный отряд Видрасены достиг эллинского стана. Индиец послал стратокериков к Леонту, дабы сообщить, что вступает в его подчинение. Узнав же, что полемарх находится в городе, захваченном скифами, Видрасена сначала обеспокоился. Потом, когда стало ясно, что ведутся переговоры и витают слухи о заключении союза против царя Гермея, индиец возгласил, что совершилась измена и он ни мгновения не останется в лагере предателей, отрекшихся от государя. С собой Видрасена пригласил следовать всех, не запятнавших свою гражданскую честь. Никто не помешал отъехать прочь его иле.
   Как оказалось, это было только начало. Потом колебания зародились в рядах пехоты. Там нашлись два бывалых тетрарха: Горгид и Менедем. Посовещавшись между собой, они призвали спейрархов из числа Медных Щитов, а потом и лохаргосов пельтастов. После жарких споров почти полторы тысячи гоплитов и три полных лоха пельтастов собрались у лагерных ворот. Не вступая в пререкания со сторожевыми у вала, они просто вышли без знамен и значков под предлогом особого дозора. Горгид велел также обозной прислуге вывезти на мулах телеги, груженные припасами, водой и связками ясеневых копий, но тут уже началась нешуточная сутолока. Прибежал гиперарх Антифан и закричал, что без его воли лагерь никто не покинет. Тогда кто-то из пельтастов замахнулся на него дротиком, заставив уйти с дороги.
   Ссора в лагере совпала с гудением рожков, возвестивших о возвращении Леонта из крепости. Это побудило Антифана заняться водворением порядка среди расшумевшихся солдат. Горгид и Менедем без препятствий выдвинулись за лагерный вал. Отступив на три стадии от лагеря, они поставили свой лагерь на холме, защищенном от стрел и верховых отрядов основного войска. Скоро туда прибыл и Видрасена со своими новобранцами. Остальным было объявлено, что полемарх изменил своему долгу и потому не может оставаться военачальником. Такой открытый мятеж заставил задуматься и оставшихся под началом Леонта людей.
   Решив не испытывать судьбу, так как никто из его солдат не желал проливать кровь товарищей, Леонт вспомнил скифского князя, обещавшего свою помощь. Мога действительно вскоре появился возле лагеря эллинов, но с собой привел не целое воинство стрелков, а всего лишь два десятка конных дружинников из личной охраны, одетых в бронзовые чешуйчатые доспехи.
   - Я вижу, в твоем войске остались еще честные люди, - заметил князь двусмысленно.
   - О чем ты говоришь? - в раздражении спросил полемарх. - Мне нужны твои воины, чтобы расправиться с бунтовщиками, а ты являешься с двумя десятками телохранителей?
   - Разве те, что остались верны тебе, не способны покарать жалкую горстку недовольных? - пожал плечами Мога. - Что же ты за полководец, если не можешь навести порядок в собственном войске?
   Леонт посмотрел на Могу оценивающе.
   - Я рассчитывал, что моим людям не придется биться между собой, и обязанность подавить мятеж ты возьмешь на себя.
   - Они бунтовали не против меня, - возразил князь. - Против тебя! Потому: примени силу или попробуй договориться.
   - Зачем же ты явился? - Леонт недовольно раздувал ноздри.
   - Ты просил меня о помощи. Я готов тебе ее оказать. Советом, или делом. Но рисковать своими молодцами для наказания непокорных не стану.
   - Каков же будет твой совет?
   - Обычно я не люблю давать советы, - Мога нахмурился. - Советчиков потом обвиняют во всех неудачах. Но тебе скажу. Только сначала ответь мне: кто из вас мятежник?
   Леонт воззрился на Могу с непониманием.
   - Ладно, - усмехнулся Мога. - Я тебе объясню. Скажи мне: ты изменил своей присяге и покинул своего повелителя Гермея или Гермей изменил своему долгу правителя и бросил свой народ? Помнишь ли ты, о чем мы говорили? Не только долг подданных повиноваться своему правителю, но и долг правителя вести этих подданных по правильному пути. Если же правитель забывает своих богов и сам стремится стать богом - разве должны его подданные служить ему?
   Леонт кивнул.
   - Допустим, я скажу им это. Что, если они будут упорствовать?
   - Припугни непокорных. Скажи, что прилюдно казнишь их собратьев по оружию - из числа тех, кто остался, как там у вас принято, каждого десятого из взбунтовавшегося отряда? - если они не подчинятся и продолжат повиноваться богохульнику.
   - А если они не подчинятся?
   - Казни, - лениво ответил Мога.
   Стиснув челюсти, Леонт отправился на другой конец лагеря. Мога с охранением медленно объехали большой лагерь кругом, не желая подвергать себя лишней опасности при встрече с недавними противниками.
   Между тем, полемарх собрал часть всадников и пехотинцев на поле перед холмом, где заняли позицию бунтовщики, и сам вышел перед рядами, так, чтобы его слышали обе стороны: сторонники союза со скифами и его противники.
   - Солдаты! Братья мои!
   Глашатаи передавали его слова громогласными голосами, вторя один другому.
   - Мы прошли с вами немало боевых дорог! Боги всегда были на нашей стороне. Но сегодня они отвернулись от нас!
   Среди людей пополз испуганный шепот. На холме мятежников наступило затишье.
   - Наш царь Гермей давно уже впал в безумство, пытаясь сравняться с богами и принуждая воздавать себе почести, как Олимпийцу. Но не почести делают человека богом! Дух его не выдержал подобного испытания властью. Он стал преследовать лучших граждан, он тянул жилы из своей земли, доказывая всем божественность своей природы и бросая жизни своих подданных в пасть своему честолюбию! Его гордыня и жадность перешли все границы. И вот сегодня, когда к нам на помощь пришли свободные и бесстрашные дети степей, царь хочет, чтобы вы убивали друг друга. Он желает, чтобы вы сражались не за свободу, не за жизнь, не за веру своих отцов, не за свои дома и семьи - но за право базилевса называться великим и божественным! Мы, аристократы нашей страны, несем на себе бремя заботы о ней, и раз царь наш не может более называться царем, ибо не заботится об управлении страной - значит, мы должны сами взять власть в свои руки! Кто любит свою землю, кто готов биться за ее счастье - ступайте за мной!
   Леонт умел зажигать людей. Вся его речь, при некоторой сбивчивости, несла невероятное воодушевление. Окружающие полемарха воины подхватили его последние слова согласным гулом, а на холме начались перешептывания. Но это хрупкое единение чувств и мыслей было незамедлительно разбито резким возгласом.
   - Ложь! - голос принадлежал Видрасене. - Долг всякого воина - выполнять присягу. Царь может ошибаться - но вина в его ошибках - на людях, не удержавших его от них! Это они, полемархи и архонты, тайно наживали свое добро и множили привилегии. Пользуясь ошибками царя, они строили свои козни, а теперь, когда он стал им не нужен, готовы бросить его перед лицом врага!
   Речь индийца стала той искрой, которая воспламенила почти остывший костер. Люди с обеих сторон закричали в полный голос. Ожесточение нарастало, слова перешли в ругань. Наконец, с холма полетели стрелы, направленные в сторону полемарха. Стрелки Леонта ответили, вскинув луки. Сам Леонт, убедившись в бесплодности дальнейших переговоров, рассредоточил солдат и начал окружать холм.
   Первоначально рассеянный и беспорядочный перестрел противников перерос в упорное противоборство лучников. Успех остался за защитниками лагеря. Горгид и Менедем столь умело разместили своих людей, что почти не несли потерь. Копейщики их укрылись за щитами и несколькими деревянными навесами, которые успели водрузить за валом, а стрелки растянулись вдоль укрепления, так что попасть в них было не легко. Зато лучники и пращники полемарха, наступавшие более скученно, оказались прекрасной мишенью.
   Тяжелый дождь стрел оросил равнину железом. Откликом ему стали вопли, хрипы и проклятия. Стрелы легко пробивали полотняные панцири солдат Леонта, вонзались в их руки, бедра, щеки и щиколотки. Когда с полсотни человек свалились на землю раненными и убитыми, полемарх понял свою оплошность.
   Он отозвал легкую пехоту и выстроил три спейры фалангитов широкой бронированной стеной, закрытой щитами спереди, с боков и сверху. За их спинами пошли псилы и пельтасты, волоча многочисленные мешки, бревна и седла, снятые с лошадей. Леонт задумал сгладить подходы к высотам. Подогнали также повозки и телеги, сгрудив их мостом на подступе к валу, несмотря на то, что камни и стрелы, поранив лошадей, привели их в бешенство и те, брыкаясь, потоптали нескольких человек.
   Когда угол холма наконец сравняли, на приступ проворно побежали пельтасты. Их встретили дротики и железные шары, пропалывая людской поток. А уже на самом валу солдаты Леонта наткнулись на выставленные поверх щитов копья гоплитов и на заостренные крючья обозников.
   Бой заполыхал в полную силу. Пельтасты пытались рубить копья или протискиваться между ними, а самые смелые даже норовили взбираться на щиты с разбега. Но это была лишь бесплодная возня. Люди падали, соскальзывая с выпуклых бронзовых поверхностей. Копья пробивали многих насквозь, насыпь покрыли лужи крови и куски плоти. Кислый кровяной запах завис в жарком воздухе и множество мух кружились над головами, уже не боясь шума и движения людей. Когда натиск пельтастов совсем ослаб и они, израненные, с землей, набившейся во рты и глаза, без приказа начали отступать, Леонт велел трубачу дать сигнал гоплитам.
   Тяжелая пехота подкатилась к валу, покрытому разметавшимися телами и брошенным оружием. Теперь осаждающим предстояло сойтись с ветеранами Медных Щитов. Гоплиты уже сомкнули было строй, но внезапно замешкались.
   - Куда идете?- крикнул им кто-то с той стороны, - на своих отцов копья подняли, юнцы! Не убоялись гнева богов? Пусть отвратят они от вас свой лик и сгниете вы в подземельях Аида раньше своего срока!
   Некоторые из наступавших оторопели.
   - Архидам! -позвал кто-то с вала, - это я, Фидон. Ты забыл, как мы делили с тобой последнюю лепешку в бактрийском походе? Как я укрывал тебя, истерзанного лихорадкой, своим плащом?
   - Гиппий!- раздался другой голос,- знаешь ли ты уже добрую весть? Твоя сестра носит под сердцем моего ребенка!
   Первый порыв, погнавший людей Леонта в бой по его слову, уже угас, и встреча лицом к лицу с бывшими товарищами посеяла обильные ростки сомнений...
   Мога во главе своих телохранителей наблюдал за разворачивающимся боем со стороны лагеря эллинов, заняв небольшую возвышенность чуть в стороне.
   - Как думаете, друзья мои, - обратился он к молодым воинам своего охранения, - кто из них в самом деле изменник, и кому он изменил?
   - Всему виной Леонт, - недовольно проворчал Скирт. - И вольным скитам не к лицу договариваться с врагом!
   Мога чуть наклонил голову.
   - Зато вам - да и мне! - это хороший урок. Посмотрите теперь на этих благородных хозяев страны, кичащихся своим происхождением. Они называют нас дикарями - а готовы грызть и терзать друг друга, словно лесные звери. Леонт изменил своему законному повелителю, твоя правда, Скирт. Но повелитель сам оставил его, как и остальных своих подданных. Это тоже правда, оглашенная полемархом. Что же простые воины? Они дерзнули отречься от своего полководца, которого обязаны почитать как родного отца. Потому - повинны не меньше, а больше Леонта.
   - Значит, ты на его стороне? - удивился Скирт.
   - Я посмотрю, чем закончится бой, - ответил Мога. - Если полемарх сумеет навести порядок - да, я на его стороне. Но пока я вижу, что его противники обороняются очень умело. И я бы хотел, чтобы они были за нас...
   Начальники, между тем, уговорами, угрозами и ругательствами заставили гоплитов Леонта вступить в схватку. У тех же немногих, кто наотрез отказался идти на приступ, забрали оружие и увели в лагерь под охраной. Антифан, суетясь между рядами, погонял солдат, словно стадо баранов. Обнажив меч, он пинал их по ногам и колол в икры, осыпая при этом отчаянной бранью. Развернули знамена. Затрещали копья, сталкиваясь навстречу друг другу. Застучали щиты и доспехи.
   Подозвав Мегакла, филарха конницы, Леонт распорядился вывести всадников и живой стеной людей и лошадей пресечь атакующим все пути к отступлению. В этот момент все трубы, флейты и барабаны разом загудели.
   Однако опора под ногами наступавших была неровная и шаткая, вынуждая скользить и спотыкаться на насыпи. Защитники же холма, усиленные спешившимися конниками Видрасены, стояли прочно, как каменные столбы. Потеснить их хотя бы на один локоть не удавалось. К тому же общий боевой порядок гоплитов Леонта получился неравномерным: наклоны холма не позволяли им держать единую линию.
   Теперь лучники Горгида и Менедема пускали стрелы поверх голов своих копьеносцев и тем множили ущерб противника. Очень скоро обе стороны вконец обессилили. Воины цеплялись за распростертые вдоль насыпи тела и падали на взмокшую от пота и крови землю. Здесь их топтали те, кто был еще поглощен яростью боя. Лица людей от грязи, боли и усталости сделались совсем черными. От громкого крика и шума оружия многие были оглушены, а из рваных ран сочилась кровь.
   - Что встали, презренные рабы, гнилое племя?! - орал Антифан,- позор вашему роду! Да я скорее поведу в бой войско овец и быков, чем вас!
   В отчаянии гиперарх даже сорвал с себя плащ и швырнул о землю.
   - Воины! - через мгновение уже молил он надтреснутым голосом, - клеймо бесчестья ляжет на вас, если вы не сокрушите этих мятежников...
   Но все было тщетно. Леонт понял, что перевес в живой силе ничего не дает ему в этом бою. Позиция защитников холма была слишком хороша. Когда наступление его фалангитов окончательно увязло, он дал знак к отходу. Изможденные солдаты радостно воспряли. Лица и руки многих из них были иссечены. Страшные в своем облике, в душном мертвящем смраде, исходящем от их тел, они были похожи на призраков. Беспорядочной массой они откатывались в лагерь, шатаясь от усталости и сверкая безумными глазами. Позвали лекарей. Тех, кто не мог сам идти, несли на руках товарищи. Со стороны полемарха выставили штандарт, означавший запрос о выдаче павших.
   Скирт глянул на князя. На лице его играла не то улыбка, не то усмешка.
   - Что теперь? - спросил юноша.
   - Скоро узнаем, - непривычно тихим голосом ответил Мога. - Увидим , что за союзника мы приобрели и чего он стоит.
   - Братья - сограждане! - донесся зычный голос глашатая Леонта. Тот стоял у подножия холма, где о недавнем сражении говорило лишь поломанное оружие и обрывки одежд. Даже кровь необыкновенно быстро впиталась в разгоряченную почву. - Довольно вершить раздор и умножать скорбь наших семей! Земля пресытилась прахом. Великий полемарх Леонт, сын Агерея, дарует вам прощение и право самим избрать свою судьбу. Вы вольны покинуть боевой лагерь и идти куда вам вздумается. Никто не станет вас преследовать и чинить расправу. Вы можете также вернуться под знамена вашего полемарха, и он не только явит вам свою милость, но, сверх того, выдаст каждому по двадцать драхм в знак возмещения ратных тягот. Слово полемарха закон!
   Глубокая тишина установилось за валом. Создалось такое впечатление, что там не осталось ни одного живого человека. И только после долгого ожидания на вершине холма показались солдаты Горгида и Менедема. Они держали копья высоко поднятыми, показывая, что более не хотят сражаться. Примкнули к ним и почти все новобранцы Видрасены.
   Встречали спускающихся на равнину людей вестники Леонта в белых туниках. Чтобы развеять всякие сомнения, они махали миртовыми ветвями, символизировавшими примирение.
   - Ступайте в лагерь! - говорили вестники - полемарх желает устроить пир, дабы этим добрым жестом скрепить согласие равных с равными. Там все вы сможете перевязать свои раны, омыть уставшие тела и умастить их маслами. А потом будете пить и есть вдоволь.
   Горгид и Менедем, выступившие за линию вала позднее остальных, переглянулись. В душе их еще велась внутренняя борьба.
   - В конце концов, у нас нет причин не верить Леонту, - как бы оправдываясь, прошептал Горгид.
   Даже издали было видно, что по всему лагерю полемарха забегали повара и слуги. Они жарили мясо на разведенных кострах, готовили приправы. Раскатали бочки с вяленой рыбой, выставили амфоры и гидрии с вином.
   Оценив размах приготовлений, мятежники вздохнули свободнее. Один за другим они спускались с холма. У палаток лагеря Леонта их ждал действительно теплый прием. Люди, что еще совсем недавно в неистовстве разили плоть друг друга, теперь обнимались и обменивались шутками. Лишь упрямый индиец с горсткой своих всадников не пожелал покинуть вал.
   Полемарх лично вышел приветствовать подходивших воинов. Вместо боевого облачения на нем колыхался голубой хитон, расшитый серебряными листьями аканта, на шее поблескивала золотая цепь, а на предплечьях - витые обручи.
   - Своей доблестью сегодня вы посрамили всех древних героев, - сказал он, приблизившись к тетрархам, - вы доказали, что в ваших жилах течет неразбавленная кровь гераклидов.
   - Довольно похвал, Леонт, - остановил его Менедем,- братская распря не делает чести всем нам. Но раз она совершилась, в том мыслю скрытый промысел Зевса-Мирты. Будем же считать, что пролитая сегодня кровь сполна искупила нашу вину перед богами и друг перед другом. Надеюсь, у нас с тобой не осталось не решенных противоречий?
   - О чем ты говоришь? - развел руками полемарх. - Все вы свободные люди и над вами уже не довлеет моя воля. Если решили уйти -- ступайте! Вы вправе продолжать служить своему базилевсу. Но не лучше ли будет сначала подготовиться к дальней дороге и отдохнуть за чарой вина?
   Горгид и Менедем вновь переглянулись.
   - Пусть моя искренность развеет вашу тревогу, - Леонт приложил руку к груди, - в лагере вы найдете все, что вам нужно. Ступайте в мою палатку, где вас уже ждет лучшее хиосское и чистые одежды. Пока мы будем возносить хвалу богам, за то, что остались живы, люди ваши восстановят свои силы и соберут обозы. Я дам им и хлеба, и вина, и лекарств.
   - А ты, Леонт? Идешь с нами? - осведомился Менедем.
   - Скоро я к вам присоединюсь. Только отдам распоряжения обозным.
   Полемарх махнул рукой и повернулся, подзывая одного из своих слуг, неподвижно дожидавшегося в стороне.
   Тетрархи шли через лагерь, оглядывая уже перемешавшуюся массу людей, говор которых становился все громче и беззаботнее. Солдаты сидели вперемешку со спейрархами, фуражирами и носильщиками, оживленно обсуждая тех, кто отличился в сегодняшнем бою. Некоторые успели уже смыть с себя грязь и кровь, переодеться в полотняные туники. Кто-то оставался в панцирях, помятых и расцарапанных, но уже без шлемов, копий и мечей. Рассеялись среди них и немногие конники Видрасены, не захотевшие слушать предостережений своего командира. Их лошадям уже насыпали отборного овса.
   Теперь вся тяжесть противостояния осталась позади. Одни показывали недавним врагам свои раны, другие обменивались шейными амулетами. Вино уже изрядно разогрело и расслабило людей. А когда объявили, что из города будут доставлены рабыни-наложницы для плотских утех, бурное ликование волной прошлось по всему лагерю.
   Перед палаткой Леонта было укреплено личное знамя полемарха в форме полумесяца. Вместо стражи у входа стояли высокие бронзовые курильницы. На какое-то мгновение Менедем замешкался, но Горгид хлопнул его по плечу и увлек в шатер полководца. Голод и усталость, должно быть, начинали подтачивать его силы, навевая мысли о изысканных яствах и добром вине.
   Леонт не оставил в стороне и Могу с его спутниками. Жестами пригласив их приблизиться, он приветствовал князя скитов самодовольной, но при этом загадочной улыбкой.
   - Что скажешь? - полемарх взял под уздцы коня Моги.
   - Не считая двух сотен раненых и убитых - ты молодец, - похвалил тот. - Я даже пришлю тебе рабынь из города, которых ты пообещал. Чтобы сберечь твою репутацию заботливого начальника.
   - Прошу тебя в мою палатку! - позвал Леонт. - Отметим успешное окончание дела. В прошлый раз ты меня угощал, теперь я окажу тебе гостеприимство.
   Мога не стал отказываться. Спешившись, он последовал за Леонтом. В шатер князь ступил со Скиртом и еще двумя телохранителями, однако резко отпрянул при виде представившейся картины. Позже Леонт с подробностями рассказал о том, что произошло в палатке перед самым прибытием скитов.
   Обнадеженные тетрархи явились туда за угощением и душевной беседой, но нашли свой конец. Вышло это так. Заглянув внутрь, вожди мятежников наткнулись на полную темноту. Менедем начал звать прислугу и прошел вперед, а Горгид, оказавшийся ближе к выходу, потянулся рукой, чтобы поднять полог и впустить в палатку дневной свет. Свист стали пресек его движение, а отсеченная кисть упала на пол. Тетрарх вскрикнул одновременно от боли, от неожиданности, и от страшного осознания открывшейся обреченности. Добраться до оружия он уже не смог: сразу три клинка из сумрака пронзили его насквозь. Менедем заметался, отпрыгнув на шаг и тяжело дыша. Он успел выхватить меч и бешено рубил воздух кривыми зигзагами. Внезапно кто-то ухватил его за ноги и потянул. Не удержав равновесия, Менедем повалился навзничь. Здесь его сразу же пригвоздили к полу, а потом отделили голову от тела. Теперь оба обезглавленных тетрарха застыли на ковре перед князем скитов.
   - Вы ведь присоединитесь к моей трапезе? - Леонт распорядился зажечь светильники с земляным маслом.
   Мога измерил его долгим немигающим взглядом.
   - Я полагаю, это не конец представления? - справился он с кривой усмешкой. - Хочу досмотреть все до конца.
   Тем временем, веселье в лагере стало неудержимым. Солдаты пели песни под аккомпанемент лир и кифар походных музыкантов, лакомились жареной бараниной, сладостями и фруктами, которые в широких порфировых чашах принесли рабы. Гулянье нарушили глашатаи. Они объявили, что те из солдат, что твердо надумали покинуть войско Леонта и вернуться в столицу, должны без промедления подойти к казначею и в качестве подарка от полемарха получить начисленное каждому дорожное жалованье.
   Впрочем, таковых набралась не более семисот. Все это были старые, бывалые воины, успевшие послужить царю Филоксену. Эти люди не привыкли менять своих решений. Они не осуждали молодых, горячо торопившихся вернуться под стяг Леонта, не спорили с ними и не пытались убеждать. Все понимали: свершившееся примирение смыло горечь взаимных обид и претензий.
   Оставив своих сотрапезников, ветераны последовали за вестовыми, пообещав вернуться как можно скорее. Кто-то не допил вино из кубка, кто-то не досказал начатую историю. Их, безоружных и беспечных, отвели сначала на южную оконечность лагеря, с которого открывался вид на стены и сады Гандхары.
   Здесь бунтовщиков окружили плотным кольцом копейщики из вспомогательного бактрийского отряда. Не успев даже ничего сказать или крикнуть, ветераны замерли в оцепенении перед направленными на них со всех сторон пиками.
   - Ведите в загон! - повелительно рявкнул Антифан издалека.
   Тыча растерянных людей в спины оружием, бактры начали куда-то погонять их,
   перебрасываясь отрывочными фразами и насмешками. Солдаты, уже совсем протрезвев и переменившись в лице, загудели. Вряд ли остался среди них хоть один, кто не понял бы, что все они стали жертвой коварства. Человека три попытались пробиться через заслоны своих конвойных, но их тут же насадили на копья и высоко подняли над рядами, чтобы показать остальным.
   Вскоре мятежных ветеранов затолкали в пространство большого прямоугольника, окруженного толстой бревенчатой стеной в два человеческих роста высотой. Входом здесь служили широкие дощатые ворота, запиравшиеся на засов. Бактры копьями и криком оттеснили от них солдат как можно дальше. Через несколько мгновений, которые показались бесконечными тем, кто уже прозрел свою безнадежную участь, громоподобный рев и грохот низвергнулся откуда-то сверху, взметая пыль. Показалось, что это небо упало на землю. В загон вкатились черные утесы слонов.
   Ветераны беспорядочно заметались, разбегаясь в разные стороны. У нескольких из них были поясные ножи, однако это оружие совсем не прибавляло им бодрости. Животные, между тем, направляемые острыми баграми погонщиков, хлынули вперед подобно неумолимой горной лавине. Они топтали людей, прорывали их клыками с железными наконечниками, поднимали хоботами в воздух и швыряли о землю. Хаос и безумие заполнили площадку, на которой вскоре почти не осталось места, не запачканного темной кровью, оторванными частями тел и сгустками внутренностей. Некоторые из последних сил отчаяния пытались взобраться на стены загона, но срывались и находили смерть под ногами скрежещущих громом колоссов. Иные же сами кидались на слонов, норовя пробраться им под брюхо и нанести хотя бы несколько ран, рассечь сухожилия. Смельчаки, хватаясь за хобот и шатко балансируя в воздухе, силились влезть на головы исполинских башен, чтобы попасть им ножом в глаза или дотянуться до погонщиков-индийцев.
   Очень скоро все было кончено. Человек пятнадцать из семисот, что еще подавали на земле какие-то признаки жизни, были добиты мечами бактров.
   - Да, Леонт прав, - прошептал Мога. - Люди меняются.
   Юноша посмотрел на своего князя с недоумением. Он никогда не видел его таким хмурым. Потом перевел взгляд на место остывающего побоища. Должно быть, полемарх в самом деле был прав. Скирт чувствовал, что у него нет сил даже на то, чтобы испытать гнев.
   - Думаю, теперь мы увидели все, - подвел итог Мога. - Пора возвращаться.
  -- Глава 14. В тупике.
  
   После того, как слуги окурили царя благовониями, а рапсоды закончили гимн - стиракту в восславление его имени, Сангхабхадра получил разрешение приблизиться к Гермею на два шага.
   - Я прибыл на зов твой, наш лучезарный Повелитель! - сказал он, склоняясь. - Да пребудет с тобой беспорочное здравие!
   Диокл, стоя у самого входа в освещенную залу, немедленно последовал примеру учителя и поклонился. Гермей поднял глаза на наставника, и в этот миг его диадема из белого золота сверкнула так ярко, что смогла бы, пожалуй, затмить собой солнце. Однако, когда царь заговорил, в голосе его проступила бездонная горечь:
   - Пусть глаза мои никогда не увидят света! Лучший мой город, великая крепость на Восточной дороге - пал. Армия презрела законы верности. Славные воины моего отца преданы лютой смерти, а тела их брошены на поругание, подобно смердящим останкам бродячих собак! О, наставник и жрец, я, милостью Зевса-Всепородителя, владетель материка Джамбудвипу, оплакиваю перед тобой участь моей страны!
   - Проясни свой лик, Повелитель, - мягко, но уверенно заговорил Сангхабхадра, - род твой славен деяниями доблести и чести, а ты - наследник божественной славы непобедимого Александра. Не пристало державному владыке и воздаятелю судеб впадать в смятение духа.
   - Но не ты ли, достойный, учил меня, что законам судьбы подвластен и раб, и правитель скипетроносный? - возразил Гермей. Пухловатое его лицо с выпуклыми губами сейчас смотрелось осунувшимся, а маленькие глаза тонули в тенях. - Нет среди смертных того, кто сумел бы избегнуть оков провидения.
   - Да, Светлоокий, - согласился наставник, - и предводитель мужей, и последний средь сирых, согбенный бесславьем. Все они зависят от Неба, но только каждый из них держит нити судьбы в собственных руках.
   - Что это значит? - Гермей внимательно смотрел на Сангхабхадру.
   - Произволение Неба не бывает слепым. Мы, своими усилиями, так же способны влиять на его порядок, как и он на нас. Здесь важна чистота помыслов. Она устанавливает согласование с высшим законом.
   - Выходит, от наших стараний зависит, получим ли в удел многосчастливый венец или низвергнуты будем в прах Зевсом-Недросотрясателем?- усмехнулся царь. - А как же ничтожный Леонт, чтоб пожрал стоголовый Тифон его потроха? Из чего происходит исток деяний преступных, обращающих царства - в руины, людей - в рабов, славу - в бесчестье? Ведь даже я понимаю, что в том нет случайности.
   - Ты прав, Владыка, - признал Сангхабхадра, - все разрушительные деяния ложатся на подготовленную почву. Они следуют циклу перемен, затерянных в архе - основе Мироздания. Но писания толкуют нам об этом так: "Если мы осознаем внутренние узлы и скрытые возможности, мы можем их преобразовать". Ничто не в силах помешать тебе, Лучезарный, самому вершить свою судьбу и достичь всеблагой доли. Но только действовать ты должен в союзе с небесным соизволением и соответствуя движенью исконных токов Ойкумены.
   - Возлагаю надежду, досточтимый тхера, что ты научишь меня этому, - сказал царь.
   Сангхабхадра опустил глаза и голос его стал немного отстраненным, но мелодичным:
   - Мы можем роптать на выпавшую нам участь и проклинать, подобно Эдипу, небесный промысел. Или можем, как Сизиф, принять ее доблестно, смирившись с тем, что полагаем для себя неизбежным. Но есть третий путь. Обстоятельства, отмеренные человеку и ставшие пространством его судьбы, мы можем изменить, расширив внутреннее пространство самого человека.
   - Продолжай! - кивнул Гермей.
   - Когда мы слепо цепляемся за имя, имущество, положение - мы узники своей судьбы и мы не вольны избегнуть ее предопределения. Но если мы готовы пожертвовать всем этим, как ветхими личинами, мы становимся сильнее судьбы. Всякое предопределение привязано к конкретному человеку и образу, в котором он видит себя. Разрушив образ, мы расширяемся, мы вливаемся в океан существования, в котором судьба бессильна нас найти и отличить от других вещей. Мы становимся уже не куском мировой плоти, замкнутым в стенах своего выражения, а процессом, струящим течением без начала и конца, которое само формирует судьбы вещей.
   - Ты толкуешь о том, как обмануть судьбу? - улыбнулся Гермей.
   - Нет, Владыка. Не обмануть, но превзойти ее оковы. Посмотри сейчас на самого себя, но так, будто смотришь со стороны наблюдателя. Ты увидишь человека, особу древнего рода и махараджу Джамбу, над которым довлеет предопределение его судьбы. Ты увидишь, что это предопределение связано с ним нераздельно и без него существовать не может. Но если этот человек вдруг изменит свой душевный облик, отбросив всякие внешние атрибуты конкретной и постоянной персоны, то он остановит действие судьбы, сделав ее направленность беспредметной.
   - Уж не зовешь ли ты меня отречься от трона? - царь посмотрел на наставника с подозрением, - стать саньясином, презревшим свет?
   - Я рекомендую, Государь, отречься от своей привязанности к трону и своему венценосному положению. А это не одно и то же, - спокойно объяснил Сангхабхадра. - Если перестанешь держаться за бразды правления из последних сил, страшась выпустить их из рук, правление твое пребудет совершенным. Ты начнешь править не от лица человека, а от лица высших сил, сообразующих в себе естественные законы мира. Тогда ни внешний, ни внутренний враг не осилит тебя, ибо придется ему бороться не с человеком, пусть и благословенного царского рода, а с самим порядком жизни, взращенным причастностью к вселенской основе.
   - Ты говоришь очень мудреные речи, Учитель Народа, - усмехнулся Гермей, - мне следовало много раньше призвать тебя ко двору и вот тогда твои уроки, быть может, уберегли бы меня от беды. Однако мне уже поздно учиться. Со дня на день недруги подойдут к столице. Мне донесли, что они стягивают большие силы. Вот потому-то, достопочтимый тхера, я желал бы услышать от тебя советы практичные и быстро выполнимые. Такие, что сберегли бы наше царство на последнем пороге погибели. Наш таксиарх Афинион уже нашел свое средство. Он согнал самых крепких рабов со всех эргастулов города и учит их по своей системе военному делу, готовя новое войско для брани с врагом. Что предложишь мне ты?
   - Что ж, - признал Сангхабхадра, - и это дельная мысль. Я слышал, как рабы Аристоника Пергамского в Западном Краю разбили под Левками неодолимых римлян. По меньшей мере, Многославный, даже если Афинион и не повергнет Меуса с Леонтом, то обескровит их и затянет войну. Но, боюсь, этого будет недостаточно, чтобы царство твое обрело успокоение. А потому я дерзну дать совет, как следовало бы поступить.
   - Говори! - ободрил Гермей. Взгляд его неподвижно остановился на лице наставника.
   - Пошли послов в Восточные Земли, к властителю страны Махачина.
   - Зачем? - изумился Гермей. - Я слышал, серы коварны и высокомерны.
   - Не стоит верить всему, что слышишь, - Сангхабхадра покачал головой. - Да, серы вступали во временные союзы с северными кочевниками, ибо нуждались в их прекрасных конях. Но они также с упорством и настойчивостью искали себе друзей на Центральной Равнине, чтобы создать противовес степнякам. Когда-то посланцы Махачины прибыли к нашему двору, чтобы заручиться поддержкой просвященных эллинских государей. Однако твой благословенный родитель, царь Филоксен, не пожелал достигнуть с ними согласия. Он страшился за наши земли и наших жителей.
   - Почему же я должен идти против решения своего отца? Не означает ли это попасть из одной беды - в беду гораздо худшую?
   - Твои враги одерживают победы, ибо следуют тому самому порядку мироустройства, которому ты, Повелитель, пытаешься идти наперекор. А потому сейчас именно то время, когда стоит такой союз заключить. Самая большая беда движется на нас со стороны Гандхары.
   - Серы? - вслух размышлял Гермей. - Я совсем ничего не знаю об этом народе, кроме того, что они делают лучшие ткани во всей Ойкумене. Еще говорят, что людей в их краю в десятки раз больше, чем несметных парфян, а воины их одеваются в железную броню и не имеют себе равных на полях сражений. Мне кажется, угроза, исходящая от них, слишком велика для нас.
   - Угроза не сопоставима с той, что ныне довлеет над нами, - возразил наставник невозмутимо. - Серы глубоко привержены своим традициям и образу жизни. Они очень неохотно покидают свои земли и не склонны к идее господства над дальними народами. Союз с тобой им будет удобен, чтобы сохранять порядок в долине Кофэн. Тем самым они оградят запад своих владений и торговые пути от постоянного разбоя бродячих кочевников. Скифы же принесут сюда свои обычаи, свое представление о миропорядке, которое слишком сильно отличается от привычного эллинам. Серы - это далекий мир, чуждый нам - но не стремящийся нас покорить. Скифы же одной своей жаждой к вольной жизни увлекут наших жителей, и государство распадется. Даже если наши сограждане уцелеют - то, что окажется на месте твоего царства, уже нельзя будет считать наследием древних гераклидов.
   Гермей посмотрел на Сангхабхадру с недоумением.
   - Все, что ты ценишь сейчас, будет разрушено, - продолжал тот. - Не потому, что скифы столь кровожадны - но сама их природа такова, что они неизбежно ввергнут в смятение наши умы и сердца. Ты знаешь, как поступил Леонт - можешь ли ты поручиться, что он единственный, кто желает союза с варварами? Однако слово за тобой, Владыка. Если ты хочешь знать мое мнение: я не вижу другого пути сохранить наше царство. Наши внутренние источники исчерпаны, и мы не сможем скоро их восполнить.
   - В последнем ты прав, - нахмурился царь, - не проходит и дня, чтобы мне не слали грамоты со всех областей. Везде одно и то же. Убытки и растраты казенных денег, произвол и мздоимство меридархов провинций, мятежи в городских гарнизонах, кражи на складах... Налоги, собираемые чиновниками, уменьшились на две трети. Это потому, что народ попал в кабалу ростовщиков. Население в городах продолжает убывать, идет отток его в Бактриану и Парапамисы. Последние два засушливых года сгубили почти весь урожай, так что зернохранилища наши скудны, а многие пекарни закрыты. Уменьшились запасы мяса, потому, что мор и болезни, занесенные с севера, косят наш скот. Наши солдаты обленились и стали ненадежны, потому, что не ходят в походы, а маневры для них стали непозволительной роскошью. Ведь еще мой отец отказался от ведения войн за пределами царства, так как расходы на поход всегда превышали взятую добычу. Даже наши строители строят никудышные дороги и дома, потому, что разворовывают отпущенные им материалы: гранит, базальт и мрамор. Но стоит только назначить следственную комиссию и наказать виновных, как начинается массовый разброд и беспорядки! Словом, ты прав, наставник. Мы исчерпали все свои ресурсы и не можем их восполнить, не внеся больших изменений в существующий порядок жизни.
   - Потому я и рекомендовал бы тебе, Державный Владетель, обратиться к ресурсам внешним, - вернулся к начатой теме Сангхабхадра, - что мы теряем при этом? Даже если страна наша попадет в зависимость к серам, это будет куда лучше, чем предать ее на поругание степным варварам. Вспомни, Государь, как некогда эллинский правитель Парфии Андрагор, на которого наступали парны, также, как Меус на нас, отверг союз Селевкидов и помощь бактрийских царей. Итог известен: государство его пало под ударами Аршака. Все города, все храмы эллинов были разрушены и забыты. Не повтори подобной ошибки, Многославный Повелитель.
   Гермей размышлял, отмеривая шаги по ковровой дорожке перед балюстрадой. Барельефы на фризах за его спиной, освещенные канделябрами и факелами, вымоченными в конопляном масле, изображали сцены сражений Афины и Зевса с крылатым гигантом Алкионеем. Между рядами колонн стояли высокие резные лари с фигурками Немезиды и трехликой Гекаты, а серебряные подставки дымились ароматами киннамона и агары. Царь двигался шумно, тяжело ставя ступни, а алая мантия его, шелестела, волочась за ним по полу и искрясь бликами нашитых на нее золотых пластин в форме звезд и светил. Словно в унисон этим бликам вспыхивали каменья на высоких сандалиях и державном скипетре, который он сжимал в левой руке, на застежках хитона и огромном перстне с именной печатью. Наконец Гермей остановился и посмотрел на Сангхабхадру застывшими глазами.
   - Учитель Народа, я приму твое предложение, если уверюсь сполна в том, что Афинион не сможет отбросить варваров от Патталы.
   - Как бы не было слишком поздно, Владыка, - вздохнул наставник.
   - А пока, - продолжил Гермей, словно не слыша его, - я поручаю тебе начать подготовку посольства. У тебя есть полномочия для выбора достойнейших кандидатов. Имеешь ли ты соображения на этот счет?
   - Да, Светлоокий. По моему разумению, посольство должен возглавить благородный Ликофор. Он верно служил твоему отцу и нам не сыскать лучшего ритора, чем он. Еще, полагаю включить в него Каллимаха, славного многими умениями. Он хороший дипломат, и он бывший эпистрат казны, а значит, поможет согласовать вопросы разного свойства: от переговоров до финансовых издержек.
   - Согласен, - коротко одобрил Гермей, - кто еще?
   - Еще я взял бы на себя смелость поручительствовать за двух моих лучших учеников. Одного ты видишь сейчас перед собой. Это послушник храма, обученный разным наукам. Он будет писцом, составляющим отчеты для тебя и документирующим беседы с сановными людьми.
   Сангхабхадра указал на Диокла, по-прежнему неподвижно стоявшего у самого дверного проема. Юноша склонился перед царем.
   - Пусть будет так, - равнодушно согласился Гермей, - здесь я полагаюсь на твой выбор. Кто второй?
   - С твоего соизволения, мой второй ученик - Видрасена, - после небольшой заминки сказал наставник, - тебе он уже известен. Это ученик, живущий в миру. Я хотел бы поручить ему наше военное охранение.
   - Не тот ли это Видрасена, что принес нам весть об измене Леонта и один из немногих выжил после бойни под Гандхарой? - удивился царь.
   - Да, это он. По лицу твоему, Благомудрый Государь, угадываю многие сомнения в твоей душе. Но за этого человека, равно как и за первого, я готов поручиться своей головой, потому как не сыскать нам теперь в нашем краю, раздираемом братским раздором и низким предательством, людей надежнее и вернее тебе, чем эти двое. Без ропота они отдадут свою жизнь, но сполна исполнят предписанное.
   - Я соглашусь с тобой лишь на одном условии, тхера, - голосом, не терпящим возражений, произнес Гермей, - Ты отправишься вместе с ними. И ты же становишься с этого дня гарантом успеха вашей миссии.
   - Не смею ослушаться твоей воли, - сложил ладони перед грудью Сангхабхадра.
   - С главным казначеем уладишь вопросы дорожных расходов и подготовки подарков. С Афинионом - боевого сопровождения. Пусть все будет организовано наилучшим образом. Ну а я пока буду ждать вестей. Меус и Леонт на расстоянии трех дневных переходов от нас. Через сутки наше войско выступит им навстречу, чтобы преградить путь на столицу. Это все.
   И Гермей дал знак, что аудиенция закончена. Сангхабхадра и Диокл поклонились.
   Выйдя из дворца, учитель и ученик задержались на ступенях.
   - Мне нужно вернуться в храм, - сказал Сангхабхадра, - а ты отыщи Видрасену и поставь его в известность о будущей поездке.
   - Где я найду его? - уточнил Диокл.
   - За агорой, возле солдатских казарм. Там на старой площади Афинион тренирует добровольцев. Если ты не имеешь ко мне больше вопросов, то ступай.
   - Я полагаюсь во всем на твою мудрость, Учитель. Задавать вопросы, проявляя нетерпение или беспокойство, значило бы оскорбить тебя недоверием, - заметил юноша. - К тому же, как мне кажется, я уже начинаю видеть горизонт своего предназначения.
   - Что ж, тогда встретимся снова в храме, - и наставник, не говоря более ни слова, спустился вниз по мраморным ступеням.
   Диокл же отправился за Видрасеной. Он быстрым шагом достиг агоры, прошел дощатые строения казарм и наконец увидел старую площадь. Здесь теперь помещался тренировочный лагерь таксиарха. Это было большое прямоугольное пространство в две стадии длиной, ограниченное с трех сторон сплошным портиком в дорическом стиле. С четвертой находилась двухнефная стоя с аркой вместо центрального прохода. Каменные плиты оказались густо засыпаны песком, чтобы смягчить падения занимающихся военной подготовкой людей. По всему периметру колоннады растянулись деревянные столбы и манекены для отработки ударов мечом, а также войлочные мишени для бросания в цель копий и дротиков. В середине площади проходили учебные поединки с деревянным оружием, а также борьба, в которой отрабатывались техники панкратиона.
   Диокл остановился. Густота дыхания множества людей, запах пота и низкие горловые выкрики заволокли пространство. Изредка его прорезали команды инструкторов и свист хлыстов, которыми они били по земле, чтобы привлечь к себе внимание. Здесь собралось не меньше трех сотен человек, обнаженных по пояс и натертых маслом. Среди них сновали пять инструкторов в котфибах, а также сам Афинион, от цепкого взгляда которого не ускользала ни одна мелочь. Он был одет в изумрудного цвета тунику с белым кантом. Вместо панциря грудь его облегал легкий нагрудник, предплечья закрывали железные наручи, голени - кожаные кнемиды. Афинион перемещался между рядами занимающихся с живостью и проворством, что казалось совсем удивительным для его лет. Возраст таксиарха приближался к полувеку, и о его ратном прошлом свидетельствовал богатый орнамент шрамов, избороздивших открытые участки белой и сухой кожи.
   Афинион исправно служил царю Филоксену в прошлом и служил теперь его сыну Гермею, сохранив свою положение и влияние при дворе. Звание таксиарха было вторым по важности после полемарха, верховного стратега армии, но предусматривало гораздо большее число обязанностей и возможностей. Таксиарх обладал не только военными, но также финансовыми, административными и судебными полномочиями. Царь Гермей особенно ценил в Афинионе его изворотливый ум и смелые затеи, а также полную свободу от любых предрассудков. Теперь его мысль о создании нового войска из числа бесправных граждан столицы и ее округов увлекла повелителя. Был издан специальный указ, и вербовщики целыми сутками сгоняли новобранцев в казармы. Тех, кто зачислялся в действующую армию на постоянной основе, государство выкупало у хозяев.
   Афинион самолично осматривал каждого. Проверял целы ли зубы, крепки ли сухожилия и мышцы, нет ли физических изъянов. Его опытный взгляд в долю мгновения определял возможности и способности человека, координированность или расхлябанность его тела. Таксиарх сразу понимал, кого можно обучить военному делу, а на кого не стоит тратить усилий и времени. Отбирались только самые лучшие.
   Даже теперь, обходя тренирующихся, Афинион не ограничивался распоряжениями и советами. Он брал в руки деревянный меч-копис и сам показывал ключевые удары и защиты, зазывал рабов атаковать его по всем линиям, а еще демонстрировал им в совершенстве отточенные броски, захваты и удушения.
   - Давайте, бездельники, бездомные псы! Что вы застыли, как навозные мухи? Держи плечо выше! Уводи бедро назад! - орал таксиарх, надвигаясь на рабов.
   Вызвав вперед самого рослого, мускулистого согда в холщовой набедренной повязке, он жестом пригласил его к поединку.
   - Ну покажи мне, что ты можешь, бестолковое чучело! - рявкнул Афинион, вызывающе расставляя в стороны руки.
   У раба были щит и меч, таксиарх действовал только мечом. Согд, похоже, плохо понимал греческую речь, но презрительные интонации в голосе командира и насмешливые улыбки не нуждались в переводе. Они раззадорили чувства раба, и тот с рыком кинулся в атаку. Ему казалось, что он первым же своим ударом сметет этого немолодого тщедушного человека, который едва доставал ему до груди. Согд двигался, как его учили, короткими наскоками, нанося рубящие и колющие удары мечом под разными углами. Иногда он делал широкие развороты через спину, пытаясь зацепить противника краем щита. Афинион уходил от этих выпадов без особых усилий. В какой-то момент он просто сделал шаг в сторону и, оттолкнувшись от земли ногами, на скачке нанес удар в открывшуюся шею раба. Тот упал на колени, оглушенный и растерянный.
   - Поднимайся, ничтожество! Отрыжка шакала! - ругался Афинион.
   Встряхнувшись и придя в себя, согд в новом порыве ярости бросился вперед, еще сильнее наседая на противника. Он сумел оттеснить таксиарха к колоннаде, но вдруг Афинион прокатился по земле, сделав кувырок наискосок от раба, и оказался за его спиной. Тот обернулся лишь для того, чтобы получить тяжелый удар плашмя по голове и потерять сознание. Таксиарх тронул неподвижное тело пальцами ноги и, велев привести оглушенного в чувство, направился к другой группе тренирующихся.
   Диокл подошел ближе. Разгоряченные люди не обращали на него никакого внимания. Не найдя глазами Видрасену, юноша окликнул Афиниона, силясь перекричать шум и рев бойцов:
   - По повелению владыки мне нужно видеть Видрасену!
   - Зайди в казармы, - походя бросил таксиарх послушнику, не считая должным продолжать с ним разговор.
   Диокл осторожно, чтобы его не зацепили, покинул площадь, держась колоннады. Он прошел к длинным строениям казарм, с внутренней стороны от которых рассыпались колодцы и открытые плавильные печи, пристрои конюшен и приземистые склады под сенью каштанов. У всех входов в казармы на крючьях висели обитые медью круглые щиты. Внутри шума и гомона было не многим меньше, чем на тренировочных площадках. В полумраке юноша прошел по сквозным коридорам, опрашивая всех попадавшихся ему навстречу начальников. И только в казарменном лазарете послушнику наконец повезло: он увидел индийца, сидящим на узкой скамье рядом с клепсидрой - большими водяными часами.
   - Приветствую тебя, отблеск мудрости наставника Вирупакши, - шутливо встретил Диокла Видрасена. Он узнал юношу с первого же взгляда.
   Послушник вместо ответного приветствия соединил ладони перед грудью, чем вызвал новую улыбку индийца.
   - Ты пришел проведать меня по своему позыву или имеешь особое поручение?- вопросил Видрасена.
   Чувствуя его веселый настрой и то, как командир илы выделил слово "особое", Диокл нахмурился.
   - Прости меня, друг, - спохватился Видрасена, приподнявшись было с лавки, но тут же вернувшись на нее с болезненной гримасой.
   - Прости меня, - повторил он, - у меня выдался нелегкий день, и вдобавок ко всему, я растянул связку на ноге. Око богов! Ниспошли мне услады для бренного тела и вечного мира моей душе. Наш доблестный таксиарх вытянул из нас все жилы. Он гоняет нас день и ночь как диких быков в загоне, стараясь как следует приручить и объездить. И ведь, небо тому свидетель, не жалеет ни рабов, ни свободных граждан, ни их прямых командиров.
   Индиец вытянул руку и указал на многочисленных людей с повязками, которыми был заполнен лазарет. Большинство имели на лицах и плечах глубокие ссадины, припухлости и кровоподтеки:
   - Посмотри на них! Каждый из этих несчастных выдержал сегодня по десять тренировочных боев на тупом оружии и по одному отборочному бою, выявляющему лучшего из лучших. Это не считая занятий по тактике и строевому шагу. Видят боги, наш вседостойный Афинион делает себе железное войско.
   Диокл приблизился к Видрасене и сел на лавку напротив него.
   - Разговор у меня к тебе будет серьезным, и я хочу, чтобы ты по достоинству воспринял каждое слово, которое я тебе скажу, - начал юноша торжественно, - потому как от исхода возложенной на нас задачи может зависеть судьба нашего царства...
  -- Глава 15. Поход на Патталу.
   Вернувшись в город, Скирт не находил себе места. Даже ласки Ликии оставили его равнодушными. В поисках успокоения он разыскал старого Заранту и поведал ему обо всем, что видел в лагере эллинов. После рассказа на душе немного полегчало, но неприятное чувство осталось.
   Заранта утешающее похлопал юношу по плечу.
   - Чего ты хочешь от них? Они давно утратили связь с миром. Они не чувствуют дыхания земли; они не видят рассвета, они просыпаются, чтобы вновь заняться давно надоевшими делами. Кто из них помнит, зачем он пришел в этот мир и что ждет его после смерти? Предания об иных мирах стали для них детскими сказками. Они сражаются за место под солнцем и все равно умирают в мучениях. Не печаль себя мыслями об их судьбе.
   - Но разве они не такие же люди, как мы? - удивился Скирт. - Разве они не так же испытывают страдания, радуются и мечтают о счастье? Разве их кровь другого цвета?
   - Все так, - согласился Заранта. - Только пути у нас разные. Сам человек, своими речами и поступками, выбирает путь, по которому следует. А наши пути разошлись очень давно. Яваны поставили себя выше мира, окружающего их, и решили, что смогут его переделать. Они и правда смогли добиться многого - возвели небывалые по красоте и размаху строения, изменили русла рек. Что же они получили взамен? Большинство жителей их страны не живут свободной жизнью, но лишь угождают прихотям своих господ. Рождение и смерть, старение и обновление - законы этого мира. Однако те немногие, что полагают себя управителями земного порядка, пожелали пойти против этих законов. Они тщатся обрести бессмертие в своих творениях, созидая дворцы и статуи, издавая установления и пытаясь увековечить себя в памяти людей...
   Заранда грустно улыбнулся:
   - И все равно уступают натиску времени, обращающему их тленную суету в пыль. Эти новоявленные властители судеб страшатся смерти, а страх вынуждает их вести жизнь, которая хуже смерти. До последнего цепляются они за жизнь, но тем мучительнее для них становится смерть, о великом смысле которой они давно позабыли, привыкнув искать награды только в этом мире. Ибо награда этого мира - ничто, а смерть - лишь переход к миру иному...
   - Я и сам так думал. Но то, что увидели мои глаза, заставило меня по-другому посмотреть не на смерть, а на переход к ней... Порой он бывает слишком безобразным и бесславным.
   - Искаженные желания человека порождают все самое безобразное и бесславное, - вздохнул Заранта. - К чему угнетать этим свой взор и отягощать сердце? Если смерть пришла не за тобой - значит, страдания предназначены не тебе. Воин в сражении может продолжать биться, даже не заметив, что потерял руку или ногу. И лишь потом придет боль, хотя - быть может, уже не придет никогда. Но только слабые духом придумывают страдания для других - тот, кто силен сам, знает, что страданий хватает в жизни и без него.
   - За что же нам посылают страдания боги? - вопросил Скирт в отчаянии.
   - Причина в искушении, в соблазне отступить от высшего закона. Поддаваясь ему во имя низменных чувств, человек неизбежно несет наказание. Подобное испытание тоже дано нам богами. Презревший небесное установление падет без славы, однако тот, кто не боится смерти, кто истинно силен духом и готов отдать свою жизнь ради других - способен изменить неподвластное другим - обстоятельства земных судеб.
   - Ушедший за грань никогда не возвращался обратно, - сказал Скирт упавшим голосом.
   - Как знать? - отозвался Заранта. - Я расскажу тебе одно древнее предание, а ты уж сам решай, как его воспринять.
   Заранта задумчиво поглядел вдаль, точно пытаясь преодолеть пелену ушедших веков...
   - События эти случились во времена славного и мудрого Колокшая, а может и еще раньше. Как и сейчас, люди умирали, страдали и рождались на страдание. И не знали, отчего они обречены на вечный круговорот мук.
   Тогда среди племен впервые объявились те, кого никто прежде не знал. Высокие, прекрасные и всеведающие, они неспешно следовали среди океана войн и невзгод, не неся никакого ущерба. Все силы природы были им подручны, все циклы событий и перемен двигались с ними в унисон. Те, кто их видел, называли их богами, но сами они говорили, что только служат богам. Они объясняли, что люди неверно толкуют волю небес, и в большинстве страданий повинны сами - ибо ценят то, что не заслуживает цены, и пренебрегают тем, что ведет их к спасению. Еще они утверждали, будто для тех, кто никогда не отступает от Правды Неба, даже смерть не есть смерть, а лишь краткий миг перехода в Безвременное...
   Посланцы богов недолго прожили среди людей. Однажды далеко на небе зажглась звезда, силой сияния превзошедшая все остальные. Посланцы объявили, что в мир пришел сугда -- наставник и утешитель людей, способный повернуть колесо судеб. Он явился на свет в почтенном роду саков. И служители богов ушли за сиянием далекой звезды, дабы предстать пред очами Благословенного, свидетельствуя его деяниям. Напоследок они сказали, что сердце сугды велико, как земля. Оно станет опорой духа многим, а слова его пробудят спящие сердца. Но так будет не всегда. После того, как он покинет мир, люди исказят смысл его откровения и вновь ввергнут себя в бездну страданий. После сотен лет сумрака, высший цикл повторится: вновь воссияет яркая звезда и вновь посланцы богов отправятся поклониться новому спасителю...
   Заранта умолк. Скирт также безмолвствовал, пытаясь понять услышанное. Необычный рассказ тронул его душу, но не смог успокоить ее воспаленные раны. Сцены увиденного под Гандхарой все еще стояли перед глазами. Тогда Заранта затянул древнюю песню, а Скирт с благодарностью подхватил знакомый мотив :
   ...Где поющие реки журчат под обрывистым брегом,
   Где степная трава золотится под искрами Солнца,
   Где летящий ковыль заплетается в бороду Ветра...
   До самого рассвета Скирт пребывал в смятенном состоянии духа, томясь в плену разноречивых мыслей и сомнений. Приказ князя о подготовке к походу вывел его из оцепенения. Всем дружинникам было объявлено о выступлении на Патталу - столицу царя Гермея.
   Гандхара и ее окрестности ожили, превратившись в бойкий муравейник. Ожил и Скирт. Приготовление к походу предусматривало для каждого степняка четыре вещи: подготовку коня, оружия, запаса воды и вяленого мяса. Юноша внимательно осмотрел копыта и зубы своего "Ветра", добавил отборного зерна в его мягкое сено. Потом он долго и почти остервенело точил свой меч, закончив -- взялся за рожон копья, дальше -- за наконечники стрел. Заполнив колодезной водой бурдюк у седла и осмотрев подпруги, Скирт лишь к вечеру вернулся к Ликии.
   - Завтра мы выступаем, - объявил он ей. - Жди меня. После победы я к тебе вернусь.
   - Ты так уверен в вашей победе? - спросила девушка с сомнением. - Рассказывают ужасные вещи о вашем новом союзнике. Можно ли ему доверять, можно ли победить вместе с ним?
   - Не волнуйся, - Скирт взял ее за руки. - Наш князь умен и проницателен. Вряд ли он попадется в расставленную для него ловушку. А если князь уцелеет - и мы рядом с ним не пропадем.
   - Береги себя, - повторила Ликия, не скрывая волнения.
   Юноша с улыбкой заверил ее в благополучном завершении начатого дела.
   Войско, отправляющееся к Паттале, включало в себя около восьми тысяч пехотинцев Леонта и пять тысяч всадников. Конница была смешанной: преобладающие скитские расмы дополнили несколько греческих ил. Вспомогательную легкую конницу составляли согды и инды. Кроме того, в войске насчитывалось более сотни боевых слонов.
   Для охраны Гандхары Мога сформировал гарнизон из трех сотен дружинников. Пополнить его после выздоровления должны были и греки, раненные в последнем бою. Остальные скиты покидали город. Согласно степному обычаю, воины отправлялись в новый поход с песнями и весельем. Особое оживление вызвал у всех Танус - старый кожедел из племени Фарны, весь белый как лунь, с беззубым ртом и трясущимися руками. Он тоже отправлялся подчинять столицу Гермея.
   - Куда собрался, дед? - кричали молодые, - твои дряхлые кости рассыплются по дороге. Тебе пора готовить пожитки в угодья Таргитая, а не идти на войну.
   - Зря смеетесь, неразумные, - отвечал Танус. - Вот завоюем столицу яванов, возьму себе молодую жену и заведу хозяйство.
   Дружинники расхохотались еще громче. И только Скирт был совсем не весел. Это не укрылось от зоркого ока Моги, собравшего ватагу своих телохранителей. Дружинники сидели верхами, поблескивая отполированной чешуей доспехов и островерхими шлемами. Устремив в небо копья с алыми темляками и навесив на спины широкие щиты в форме полумесяца, они замерли на спинах прядущих ушами скакунов. Объехав каждого, князь остановился напротив Скирта.
   - Скажи-ка мне, парень, почему на тебе опять лица нет? Или ты все еще не остыл после представления, устроенного для нас Леонтом? Не годиться воину иметь ранимое сердце. Тем более, что души всех павших у Гандхары уже нашли покой в небесных рощах.
   - Нет, князь, - Скирт понизил голос. - Меня тревожит иное.
   - Поведай мне о своих сомнениях, - Мога подъехал к юноше вплотную. - Быть может, я смогу их разрешить. Не хочу, чтобы ты отправлялся в столь важный поход с грузом уныния. Ведь от остроты твоего глаза может зависеть моя жизнь. Или Ликия ночью оказалась не так хороша, как ты ожидал?
   - Нет, князь, - повторил Скирт. - Меня беспокоят наши союзники. Ты сам говорил, что заботишься о справедливости. Однако мы вступили в союз с людьми, которые легко нарушают данное слово! Быть может, мы сами нарушили этим древний закон? Будет ли нам удача от такого союза?
   - Невиданное дело - телохранитель учит князя, с кем заключать союз, а с кем нет! - воскликнул Мога со смехом. - Я бы сказал тебе, что это не твоя забота. Но все же объясню для твоего спокойствия. Я знаю, какой породы тот зверь, что волей судеб стал нашим попутчиком на стезе брани. Знаю и не собираюсь терять бдительности. Доверься мне, парень, и выброси из головы все лишнее! Нас ждут большие свершения.
   Войско двигалось обычным походным порядком. В голове стремили неуловимые дозоры, растопыренные в стороны, подобно пятерне руки, дальше -- катилась основная масса скитских конников, за которыми поспевала конница союзников. Печатая тяжелый шаг, на небольшом отдалении от верховых держалась пехота: гоплиты и пельтасты. В середине длинной колонны гудели боевые слоны, покачивая высокими башнями. На слонах везли и часть боевого снаряжения, другую часть которого волокли обозные верблюды и мулы. Несколько отрядов копейщиков следовали за обозом, а замыкали колонну расмы панцирных скитских стрелков. Таким образом друг, не внушавший князю особого доверия, оказался в плотном кольце степных дружинников.
   Для того, чтобы рассеять возможную тревогу и сомнения союзников, Мога с десятком телохранителей ехал рядом с Леонтом, которого тоже сопровождали конные эфебы. В дополнении к этому, Дарана вел головные отряды войска, а Антифан поместился в середине походной колонны. Эти меры безопасности позволяли помощникам обоих вождей организовать оборону при угрозе жизни своим предводителям.
   Итак, союзной армии предстояло совершить трудный переход по равнине, вдоль берега набирающего силы полноводного Инда. В устье этой великой реки находилась Паттала - твердыня царя Гермея. Дорога была трудной и пересекалась нагорьями и перелесками. Разведчики внимательно следили за тем, чтобы не натолкнуться на засады царских войск.
   Скирт ехал молча. Небо над головой было глубоким, оно приковывало взгляд. А вокруг простирались раздольные луга, на которых щипали сочную траву отары тонкорунных овец. Они напоминали ему выселок в степном краю, где среди десятка войлочных шатров прошло его детство.
   Синие горы на горизонте нарастали, запах баньянов щекотал ноздри. Войско же все шло через долины и перевалы, взбивая дымчатую пыль и издавая раскаты железного грома. На отшибах лужаек стали мелькать глиняные мазанки, отрезки вспаханной плугом земли и днища рыбацких лодок, прикрытых ветвями. Изредка попадались люди - все больше женщины и дети, с настороженными глазами и губами, словно шевелящимися в беззвучной молитве.
   Ночь охватила равнину сотнями костров, затеплившихся повсюду. Скиты несли дозор на значительном удалении от основных сил, всматриваясь в темноту с высоты седла. Но все шло спокойно на протяжении семи дней. На восьмой дозорные обнаружили впереди, ниже по течению реки, небольшой отряд, похожий на передовую заставу. Мога велел задержать движение колонны, пока не будут получены точные сведения о противнике. Вскоре такие сведения удалось собрать разведчикам. Оказалось, что на расстоянии дня пути от союзных сил находится большое войско, идущее навстречу. По беглым оценкам, там было пятнадцать-двадцать тысяч копий, не считая слонов.
   - Боюсь, Гермей кинул против нас все свои резервы... - заметил Леонт, хмуря брови и играя желваками. - Хотел бы я знать, кто их ведет? Наверняка во главе конницы Полидевк, слонами и легкой пехотой заправляет Каллий, а фалангитами -- Афинион. Отступить нам некуда. Придется принять бой.
   - Принимать бой без надежды на победу не слишком разумно, - заметил Мога. - Мы можем их победить?
   - Все зависит от нашего умения воевать и от готовности твоих людей умереть за своего царя, - Леонт не преминул напомнить Моге его недавнюю похвальбу.
   Полемарх подошел к приземистой речной отмели и огляделся. Тяжеловесные туши крокодилов поспешили плюхнутся в воду при его приближении, но он не обратил на это внимания. Присев на корточки, Леонт подобрал сучковатую ветку и принялся чертить на песке.
   - Мы сейчас здесь - на открытой равнине между горной грядой и Индом. Тут все преимущество у наших противников. Их больше, они могут развернуть фалангу почти поперек всей равнины, и, укрепив крылья слонами и конницей, просто раздавить нас, подобно стаду буйволов, не заметивших неосторожных зайцев. Но не все так плохо, - он изобразил на песке извилистую линию, обозначающую Инд. - Вот здесь мы. А вот тут, - полемарх сдвинул ногой небольшую песчаную кучку сбоку от линии, - горы. Если мы продвинемся глубже, равнина расступится так широко, что перекрыть ее поперек у врага уже не получится. Мы сможем маневрировать, как это делает умелый кормчий среди опасных рифов.
   - Но царские полководцы не пустят нас вперед! - возразил Мога.
   - Всех - нет. Зато твои всадники могут попытаться выйти в тыл порядкам Гермея по каменным хребтам. Тогда недруг сам отодвинется от гор и прижмется к реке, чтобы избежать обхода.
   - Ты говоришь разумно, - согласился Мога. - Однако даже если это удастся -- нам все равно не избежать сражения на равнине. А из двух фаланг в поле всегда побеждает та, которая больше! К тому же, у Гермея много слонов, от вида которых наши степные скакуны теряют волю, превращаясь в испуганных серн...
   - Его слонов мы остановим фалангитами - звери не пойдут на стену острых пик. Это куда лучше, чем сталкивать их с нашими слонами. Такой лобовой удар редко оканчивался удачей со времен Антиоха Великого, одолевшего слоновий корпус Птолемея Филопатора. Лучше мы прибережем наших зверей для конницы Гермея. Будет это так. Когда твои воины увлекут царских всадников ложным отступлением, мои слоны ударом наискось, - Леонт резко отчеркнул линию на песке, - отрежут катафрактов от пехоты, и нам останется только их добить.
   - Ты не сказал, как нам одолеть фалангу Гермея, - напомнил Мога с сомнением в голосе.
   Леонт не растерялся:
   - Тут дело за твоей панцирной конницей. Пусть она сдержит катафрактов Полидевка, а верховые стрелки, не приближаясь к фаланге на расстояние броска, осыпают ее непрерывными стрелами. Фаланге придется идти вперед, чтобы схватиться с вами врукопашную, но именно этого вы не должны ей позволить. Отступайте всякий раз, как только фалангиты будут накатывать на вас своими громоздкими рядами. Уклоняйтесь, подобно быстрокрылым соколам, избегающим лап свирепого льва. Тогда все получиться. Но при этом не забывайте бить врагу во фланги, едва они будут открываться, и заливать железным дождем цепких стрел.
   - А дальше?
   - Как только строй фаланги нарушиться - я двину своих пельтастов и пеших лучников. А наша тяжелая конница довершит разгром Гермея.
   - Значит, десять тысяч фалангитов ты предлагаешь разбить неполными четырьмя тысячами моих всадников? - уточнил Мога с усмешкой. - Я рад, что ты так высоко ценишь моих молодцов.
   - У нас нет иного средства сдержать фалангу, - жестко отмолвил Леонт. - Вы будете отвлекать ее, пока мы не добьемся успеха на других участках. После этого - вместе ударим на фалангу со всех сторон. Силы не равны изначально, и потому каждому из нас придется потрудиться за троих. Но клянусь, что если мы победим, я поставлю на поле у города стелу в честь Дивнокрылой Никэ и Кайроса - бога счастливого случая!
   Ночью степные наездники выдвинулись в сторону гор. Волнистая равнина, подводящая к их передним отрогам, укрывала людей и лошадей зубчатой стеной трав и кустарников. Скиты стелились по земле, словно тихий, неуловимый ветерок, постепенно взбираясь на высоты, чтобы обтечь левое крыло неприятельских позиций. Леонт же вел свою боевые части, скорее, как большой таранный корабль - в лоб врагу, ориентируясь на свет путеводной звезды - белоснежные проблески далекой Патталы.
   И все же первое столкновение стало неожиданностью для обеих сторон. На рассвете фуражиры скитов направились к поросшему высокой травой косогору и начали подъем, прикрываемые конным отрядом Агдака. Здесь, в белесых отсветах солнца, они вдруг ясно различили зардевшиеся железным румянцем каски и щиты. Передовые протрубили тревогу, скиты начали судорожно хвататься за свои луки и копья. Стало ясно, что они наткнулись на эфедрию, разведывательный отряд царских войск.
   Завидев врага, греки сразу растеклись в длинную, немного округлую полосу, и люди Агдака уже более отчетливо разглядели и плащи, и большую букву Альфа на их щитах, и даже чешуйки на панцирях. Однако вместо того чтобы отступить, Агдак махнул рукой своим конным стрелкам. Через мгновение шорох множества ног и топот копыт был заглушен раскатистым свистом, заполонившим все небо. Когда он рухнул вниз, подобно ледяному осеннему граду, крики оповестили скитов о первой смертоносной жатве. Несколько человек на той стороне упало, показались прорехи в рядах.
   Дружинники наперебой молили теперь своего командира воспользоваться замешательством греков и вести их в бой. Они кричали ему, что нужно сбросить врага с косогора, а потом догнать в низине и порубить мечами. Пока Агдак колебался, греки уже сами пошли вперед. Видно, они просто побоялись отступить и позволить коннице степняков настигнуть себя на широком пространстве. В несколько коротких переходов греки сократили расстояние и вдруг перешли на бег, еще выше подняв щиты. Видя стремительно надвигающуюся на них железную стену, даже лошади тревожно заржали и стали брыкаться. Агдак поспешил перестроить всадников клином и уверенно увлек их навстречу противнику.
   Дружинники протрубили в рога и подняли воинственный клич. Ответом им был раскатистый рев греков: "Эйа!", разнесшийся над землей протяжным эхом. Через миг стали видны их искаженные яростью лица. Теперь убийственный град обрушился на людей Агдака: это греки почти одновременно метнули свои копья. Первые всадники скитов кувыркнулись в седлах, пробитые насквозь, и лошади понесли их прочь, цепляя за траву. Несколько лошадей завалились сами, создав помеху движению. Ослепительно вспыхнули белые полосы: греки все разом вытащили мечи.
   - Вперед! - скомандовал Агдак.
   Конники, отпустив поводья и прижавшись к лошадиным гривам, во весь опор понеслись навстречу недругу. Две волны гулко ударились друг о друга. Однако напор скитов оказался сильнее и порядок эллинов заколебался. Пока командир греков, слишком поздно оценивший всю опасность конной атаки, пытался наспех углубить строй, превращая его в синтагму, четырехугольник, скиты уже прорубили весь центр рядов. И хотя многие из них поломали копья о твердь неприятельских щитов, смятение греков стало необратимым. Всадники сбивали их с ног и рубили с плеча мечами. Объезжали рассеявшихся на мелкие группы людей со спины и с боков, всаживая в шеи кривые кинжалы, ударяли копытами поднимаемых на дыбы лошадей. Иные же, не имея другого оружия, сжимали пучки стрел из горитов в ладонях и резали ими лица противников.
   Когда торжество скитов сделалось всеобщим, низкие переливы флейт заставили победителей повернуть головы. На косогор медленно поднимались кардаки, инды -дротикометатели, а в небольшом отдалении от них нарастала густая масса всадников -димахов в черных хламидах. Скиты как-то разом оторопели и отпрянули, утратив весь свой боевой задор. Развернув лошадей, исходящих кровавым потом, они начали беспорядочно отступать, пока не столкнулись с союзной пехотой. На косогор с другой стороны взбирались псилы и пельтасты Леонта.
   Не разбираясь, что случилось, подмога и с той, и с другой стороны устремилась на помощь своим, и бой возобновился с новой силой. Всадники скитов, лишь теперь ощутившие ломоту в натруженных плечах, проехали сквозь строй своих пехотинцев, которые расступились, пропуская их, и снова сомкнули ряды. Вперед, дико вращая глазами, выбежали псилы в хитонах с медными бляхами и круглых бронзовых шлемах. Они угрожающе размахивали дротиками и короткими копьями, покрывая индов грязной бранью. Пращники же, неторопливо вложив в ременные сумки камни и железные шары, двинулись на врага осторожным шагом, оценивая разделяющее их расстояние.
   Наконец с обеих сторон повалил уже даже не град, но сплошной ливень смерти, в котором почти не было просветов. Казалось, косогор слишком мал, чтобы вместить в себя всю его тяжесть и неотвратимость. Убитые и раненные падали в беспорядке, как сломанные бурей деревья. Кому-то копье пригвоздило стопу к земле, кому-то пущенный из пращи камень вынес глаз, сломал ключицу. Раненные, но не поверженные стрелами, сами вырывали их из тела, с презрением бросая прочь. И все взывали к мести богов.
   За псилами уже поспевали пельтасты Леонта. Широкой лавиной прошлись они по поляне, ловко орудуя копьями и махайрами. Кардаки дрогнули и побежали. Завладев оставленными позициями, пельтасты теперь добивали тех, кто еще оставался в измятой траве. Они приближались к ползающим на четвереньках индам, волочащим за собой кровавый след, и с одного удара сносили им головы, которые словно тряпичные мячики еще долго прыгали по косогору.
   Неожиданно налетевший ветер вздыбил траву. Он стал предвестием конной атаки димахов. Эти проворные и уверенные в себе кавалеристы, одинаково умело действовавшие с коня длинными копьями и косыми мечами-кописами, смяли пельтастов и псилов в один миг. Многие пехотинцы Леонта, только лишь завидев несущихся на них всадников в железных тораксах, сами падали ничком на землю, закрывая головы руками. Самые ловкие потом переворачивались на спину и снизу пытались распороть брюхо оказавшихся над ними лошадей. Но это мало кому удавалось.
   Другие кидались на всадников, норовя стащить их с седла, вцеплялись в длинные хламиды руками - однако димахи на полном скаку просто отрубали им руки. С развевавшимися по ветру разноцветными гребнями на шлемах, в блеске фигурных доспехов, всадники Гермея смотрелись величественно, как боги. И они были такими же неумолимыми.
   Сломив последнее сопротивление пехотинцев Леонта, димахи выровняли свой порядок по фронту. Они потеряли едва ли с десяток человек, но многие их лошади оказались покалечены мечами псилов.
   Однако перевести дух победители не смогли: на них уже летела во весь опор конница скитов. Отдохнувшие и набравшиеся как сил, так и гнева, конники бескрайних степей оглашали небеса криками и свистом. Занялся самый разгул боя, в котором пики и мечи стонали, гнулись и разлетались на куски от могучих ударов. Опьяненные боем люди Агдака перепрыгивали со своих коней на вражеские и даже вцеплялись зубами в шеи димахов, когда не могли сломить их силой оружия; сталкивали на землю и отчаянно молотили сверху локтями. Кровь била фонтанами из ран людей и коней.
   Растеряв уже щиты и шлемы, кавалеристы Гермея, равно как и скиты, выглядели теперь изможденными и грязными. Они едва держались в седле, скрипя зубами от боли и усталости. Руки с трудом сжимали оружие.
   В этот момент рожки и трубы почти одновременно с обеих сторон заиграли отход. Скиты и греки Леонта возвращались в свой лагерь. Воины Гермея отступали к городу. Далеко позади них, за широкой излучиной великой реки, вставали белые стены Патталы.
  
  -- Глава 16. Битва.
   Безбрежное море синевы над городом нехотя расступалось перед бегом облаков. Из этого сонного зева тишины уже родились звуки. Сначала это были звуки ветров, порывистых и своевольных, долго странствовавших по всем далям мира, но все же вернувшихся сегодня сюда, чтобы остудить полуденный зной земли. Потом появились другие звуки, еще разрозненнее, еще неспокойнее. Это был клекот орлов, гордых птиц, не ведающих преград. Явившись следом за облаками, они кружили в поднебесье, широко расправив крылья. С доступной только им высоты взирали они на густые столбы пыли, что ползли по равнине, отмечая движение людских потоков.
   С южной стороны стен, под которыми растянулись дощатые навесы арсеналов, а воздух так и набухал от запахов раскидистых кипарисов, каштанов и полисандаловых деревьев, открывался прекрасный обзор. Вся равнина лежала как на ладони до серебристой кромки Инда. Были видны ее наклоны и разрезы, возвышенности и низины, желтые пятна выцветшей травы и пробелы робких троп.
   Подобно многим, Диокл пришел сюда, чтобы стать очевидцем грандиозного события. Это было противостояние культур, эпох, людей. Далекие степи севера выплеснули из себя безудержный поток воителей по крови, которые теперь, в союзе с врагами трона, дерзнули бросить вызов власти, освященной богами.
   Еще на рассвете жрецы принесли в жертву ягненка, чтобы гадатели смогли узнать по его печени участь, уготованную столице. И хотя всеми глашатаями города во всеуслышание было объявлено, что предсказание сулит удачу Паттале, царю Гермею и его несокрушимому воинству, верили в это не все. На площадях и рынках, в термах и гимнасиях ходили разговоры о том, что знаки судьбы неоднозначны. Будто бы у жертвенной печени слишком большой и удлиненный отросток. Потом, видно не без ведома людей, причастных ко двору, стали распространяться другие слухи. Шептали, что статуя Апполона Благодающего на акрополе заговорила человеческим голосом, а на отпечатке копыта царственного скакуна проступило слово "Никэ".
   Так уж вышло, что противоречия разъединили граждан. Одни всецело уверились в победе властителя и скорой расправе над мятежниками и варварами, другие припадали к алтарям в храмах, снедаемые гнетущим страхом. Предвидя большие перемены, люди собирали пожитки, прятали в огородах то, что нельзя было унести с собой, и готовились заколачивать свои дома. Кредиторы наседали на должников, требуя возврата займов. Беспечные щеголи из богатых семейств с легкого плеча спускали в кости целые состояния, раздаривали рабов и фамильную утварь. Другие вдруг предались буйству разврата, утратив всякий стыд и меру. За каких-то два дня винные хранилища так оскудели, что достать даже старое вино в городе стало трудно - ведь многие теперь не слезали с пиршественного ложа ни днем, ни ночью. Торговцы же перестали принимать деньги и брали за товары золотыми слитками, украшениями, зерном и одеждой.
   Шептались, что воинственные скифы поклялись вырезать всю столицу до единого человека, чтобы отомстить за убийство своих сородичей. Говорили, что скифов пришли неисчислимые толпы - и, глядя на клубящиеся вдали столбы пыли, люди верили этому охотно.
   Зная из донесений сикофантов все, что происходило в Паттале по мере приближения к ней вражеского войска, царь запретил покидать город. Стража у всех ворот были удвоена. Но чтобы хоть как-то поднять настроение подавленных тревогой граждан, был оглашен декрет, освобождающий жителей столицы от уплаты податей сроком на два года.
   Это помогло мало. Как не помогли пышные торжества в честь Немезиды, воздаятельницы за вероломство, и театральные представления, для организации которых были привлечены десятки хорегов.
   Настроения накалялись. Когда стало известно, что передовые части Меуса и Леонта дошли до деревень на подступах к Паттале, горожане уже не слезали с крепостных стен, до боли в глазах вглядываясь в туманный горизонт.
   И вот настал этот день. Увенчанные венцами жрецы в длинных гиматиях-паллумах и окаймленных меандром плащах-фаросах совершили возлияния богам из золотых кубков, оросив землю вином, смешанным с жертвенной кровью. Потом они воззвали к Арею у центральных ворот:
   - О Арес, златошлемный! Щитоносный оплот городов, возвеличивший доблесть людскую. Преклони к нам свой слух, о воитель, ниспосылающий вечную юность! Отведи от чела невзгоды и страхи и позволь, предводитель сынов благородных, нам немилость судьбы укротить!
   А плиты и камни мостовых, известковые испарения которых растворились в аромате фимиамов, уже дрожали от тяжести войска, идущего на великую битву. Частыми шагами, чуть сгибая спины под весом своей амуниции и сверкающих, точно большие зеркала, щитов -гоплонов, шла тяжелая пехота. Воины отдохнули перед боем, чисто побрились и натерли тела масляными смесями, чтобы покровы кожи сделались тверже и плотнее. Ярким блеском сияли их начищенные доспехи и смазанное льняным маслом оружие.
   На спейрархах и тетрархах возвышались шлемы с позолотой, а стеганые юбки под кирасами были украшены алой бахромой. Многие из военачальников прицепили к поясам именные мечи на плетеной перевязи, которые были пожалованы им в награду за прежние заслуги.
   Замыкали каждую хилиархию гоплитов симейофоры с высокими штандартами из бронзы, вестники - стратокерики в линотораксах, облегченных доспехах, и музыканты оркестра с флейтами, трубами и цимбалами. Над дружно шагающим воинством протяжно разносился боевой гимн-пеан.
   Кавалерия выглядела еще более нарядно. Именитые всадники - катафракты заменили железные удила на золотые, а вместо кожаных попон накрыли лошадей леопардовыми шкурами. Блистали в отблесках солнца их гравированные пластинчатые панцири с латными воротниками. За каждым всадником ехал слуга, ведя в поводу запасного коня, и оруженосец, державший тяжелое копье хозяина и его островерхий шлем - пилос. Сами всадники надели на головы знаменитые македонские шапки - каусии, украшенные орнаментом из серебряных нитей. Начищены были даже наголовники и нагрудники лошадей, так, что в них отражались стены домов. На шеи своих любимых скакунов катафракты водрузили освященные в храме Апполона медальоны.
   Гремели слоны, протяжно трубя и задирая головы. Башни на их спинах обслуга завесила шелком. К каждой был прикреплен двухцветный сигнальный флаг. Помимо стрелков в льняных накидках, с составными луками двух локтей в длину, и дротикометателей с оружием, сделанным из кидила, в каждой башне сидел барабанщик, чтобы подавать знаки пехоте. Через шею погонщиков-индусов были переброшены ремни сумок с молоточками и долотом для умерщвления животных в случае их тяжелого ранения или утраты над ними контроля.
   Сам владыка Джамбу Гермей восседал под балахоном на огромном белоснежном слоне, которого звали "Дитя Гнева", в гиалотораксе с драгоценными каменьями и закрытом шлеме с красно-белым султаном. Тело царского слона было почти целиком оковано доспехами из железных пластин с позолотой, на которых выделялись диковинные птицы и цветки лотоса. "Дитя Гнева" был обучен особым образом: своим хоботом он умел метать короткие копья - ксистоны. Также золотые наконечники его клыков были обработаны сильнодействующим ядом.
   Изменения в руководстве армией произошли за два дня до битвы. Вышло так, что таксиарх Афинион, поставленный от имени царя верховным главнокомандующим, занемог сразу после того, как искупался в источнике Персефоны. Жар и слабость внезапно разбили все его тело. Событие это, на первый взгляд рядовое, было воспринято теперь как дурной знак и едва не вызвало разлада в войске и беспорядков в городе. Дабы погасить все волнения, царь Гермей вынужден был пойти на крайние меры, а именно, возглавить войско самолично. Собрав горожан на агоре, он обратился к ним с вдохновенной речью:
   - Сограждане! В столь грозный для богоданного нашего Отечества час я, эгидодержавный владыка Гермей, сын Филоксена, простираю свой меч над вашими главами для ограды обильного нашего края. Пусть свидетельствуют мне в этом Зевес-Дальновержец и Геракл Львинодушный. Чтобы вспять обратились волны бед, я поведу всех ратных мужей к блистательной славе и послужу орудием небесного произволения!
   Тем самым повелитель восстановил порядок в столице. Но порядок в самом войске был далеким от желаемого. За несколько последних дней численность его немало убавилась. Кто-то, противясь душой разладу промеж эллинов и не желая поднимать руку на своих недавних товарищей, тихо дезертировал, пользуясь удобным случаем. Иные страшились славы Леонта и его безмерной суровости. Но были и такие, кто просто хотел побыть в стороне до разрешения событий, а потом присягнуть носителю победного венца. Словом, воинство государя не превышало теперь и пятнадцати тысяч человек. Еще пять хилиархий, по тысяче бойцов в каждой, составили обученные рабы Афиниона. Все они получили Медные Щиты. Сам таксиарх, уже поднявшийся после недуга, возглавил тылы выступающего на битву войска. Его резерв стал могучей заградой столице и мог придти на помощь основным силам в случае их неудачи.
   - Нет, бхикшу, - покачал головой наставник, когда Диокл, поддавшись общему настроению, пришел просить позволения покинуть храм. - Не стоит смотреть на то, как люди будут убивать друг друга. Если, конечно, ты видишь в этом только противоборство враждебных друг другу сил.
   - Но ведь судьба нашего города зависит от того, что произойдет сегодня на равнине! - воскликнул Диокл, забыв о всяких приличиях.
   - Сохраняй спокойствие, - охладил его пыл Сангхабхадра, - мудрый человек остается невозмутимым, даже если земля разверзается под его ногами, а небо над головой раскалывается на куски.
   Послушник виновато опустил глаза.
   - Ты все еще привязан к иллюзии своей сущности, ты неугомонно цепляешься за видимые формы жизни, - продолжал наставник. - Мы говорили с тобой о скифах. Даже они умеют принимать все, что посылает им судьба, без ропота и сомнений, ибо с рождения наделены способностью не отделять себя от мира, а следовать ему, подобно тому, как все частное следует за общим. Веление вождя для них - веление их богов, которые есть не более чем олицетворение стихий, слагающих наш мир. Тебя же заботит, уцелеет ли то, к чему ты привык, или жизнь наша изменится. Но разве есть ты? Разве есть я? Разве все эти обряды, здания, люди - не есть лишь разные проявления единого мира, который пребывал и пребывает незыблемым вовеки?
   Сангхабхадра встал рядом с Диоклом и прикрыл глаза.
   - Небо и земля застыли в томительном ожидании, - произнес он негромко. - Скоро форма и вещество начнут разделяться, преобразуя порядок вещей. Но пока дыхание Вселенной спит. Оно дожидается первых, еще неявных импульсов стихий, чтобы указать им новое направление. Вот так все тайные образы мира сошлись сегодня воедино, дабы судьбы вещей узнали себя через проявление человеческого начала. Только так можно увидеть в грядущем сражении то, чем оно является на самом деле. Прислушайся к себе - и хотя битва будет вдалеке, ты почувствуешь и поймешь, как за движением отблесков вещного пробуждается скрытый порядок, формируя условия новой реальности. Теперь ступай! Я отпускаю тебя на стену.
   Войско покинуло Центральные Ворота, и горожане всех возрастов и сословий в считанные мгновения заполнили площадки укреплений. Там воцарились теснота и давка, но Диокл не обращал на это внимания. Взгляд его устремлялся к горизонту, ставшему совсем размытым и бесцветным, к дороге, по которой медленно и тяжело ползли, отливая металлом, колонны увешанных оружием солдат. Музыка оркестра не смолкала, правда она становилась совсем пустой и бездушной, утратив весь боевой дух и запал.
   Потяжелел свод небес. В колеблющихся бликах юноша видел, как люди строятся на равнине, слышал отдельные выкрики и команды. Сердце же сжималось в гнетущем предчувствии.
   Диокл с волнением рассматривал пестрые фигуры рассредоточившихся войск. Одни были четкие и равносторонние, другие бугристые и даже угловатые, третьи - прерывистые и косые. Цвета их тоже колебались: красные и черные, желтые и белые. Но больше преобладали какие-то серые, почти землистые. Орлы теперь кружили над равниной совсем низко, и их становилось все больше, а вдалеке, над самой гладью Инда, выступил молочный пар...
   После первой пробы сил Леонт и Мога стали готовиться к решающей битве. Им удалось заставить врага отступить ближе к городу, открыв путь на широкую равнину. Однако союзники решили не отдаляться от горных отрогов, которые надежно защищали их спину от возможного обхода войск Гермея.
   До вечера в стане скитов продолжалась работа, подобная той, что велась дружинниками под Гандхарой. Своим тайным замыслом Мога поделился всего лишь с несколькими близкими вождями, упросив их молчать о нем и перед своими воинами, и перед солдатами полемарха.
   Лагерь замер. Только часовые вели перекличку, тогда как остальные дружинники пребывали в тихом сосредоточении. Доставали чистые рубахи, одевали их под кожаные и медные панцири. Совершали молитвы. Мога отсылал раненых, уставших и просто старых воинов обратно, в Гандхару, ставшую теперь его верным оплотом.
   С уходившим в Гандхару отрядом отправлялся и старый Заранта. Он очень хотел остаться в войске, но Мога лично уговорил его ехать.
   - Твой молодой вождь с головой рвется в бой. Если племя туров лишится и нового вождя, и тебя - кто возглавит его, кто поведет? Пойми меня, старший друг. В предстоящей сече помощи от тебя будет немного, но твоя голова еще не раз нам всем пригодится. Каждый из нас ценит твои советы, которые нашептывают тебе боги.
   Заранта не забыл проститься и со Скиртом. Узнав, что путь его лежит в Гандхару, юноша засуетился.
   - Прошу тебя, навести Ликию! Сейчас она наверняка вернулась в дом отца, но ты найдешь ее без труда. Скажи ей, что я заберу ее в столицу после победы, - выпалил юноша в сильном воодушевлении. Он ни мгновения не сомневался в успехе.
   На рассвете перед битвой Мога совершил древний обряд возле священного меча. Князь был совсем один, хотя никто из скитов не спал. Так требовал обычай предков. Каждый из его сородичей мог лишь тянуться к нему: слухом, мыслью, чувством. Люди угадывали все движения своего вождя, находясь в отдалении телом, однако единые с князем духом.
   К подножию холма, на котором стоял Мога, двое жрецов подвели белоснежного жеребца, ни разу не ходившего под седлом. Князь принял его, взяв за позолоченные поводья, и подвел к божественному мечу. Здесь он стреножил коня путами, а сам замер совершенно бездвижно.
   Потом все скиты услышали медленную поступь Моги. Князь выполнял известный каждому ритуал: по незримой оку тропе он отправлялся в землю предков, в Край Нетленного. Подошвы едва касались травы, одежда не шелестела. Сделав круг на вершине, Мога вернулся. Наблюдатели, сомкнув уста, приветствовали возвращение своего вождя в мир смертных лишь учащенным биением сердец. Теперь шаги князя ускорились. Это была уже поступь танца -- Хоровода Воина. В ней слышался особый ритм -- готовность к битве, уверенность в правоте своего дела. Мога двигался все быстрее и сильнее притопывал по земле. Клинок вылетел из ножен столь плавно, что это мало кто успел заметить. Одним точным ударом князь снес голову жертвенному коню. Без крика тот повалился на бок, обагрив траву своей горячей кровью.
   Мога поднял меч - и первый луч солнца заблестел на клинке. Потом тихой, но наполненной душевной мощью песней все воины скитов приветствовали его восход: "На синих берегах Яксарта, среди курганов, душистый клевер пьет росу рассвета..." Предки приняли жертву вождя и наделили его знанием о грядущей победе - облака причудливо заклубились в вышине, словно дым от степных костров.
   Закончив песню, Мога вдруг словно пробудился - каменное его лицо ожило, туманный взор зажегся огнем. С проворством и ловкостью барса князь сбежал с холма к своим дружинникам.
   В лагере Леонта тоже готовились к жертвоприношению перед битвой и тоже царило возвышенное волнение. Обряд должны были провести жрецы Ареса, облаченные в белые одежды. Только вместо многоголосых песен на эллинском холме звучали гимны-обращения к богам, выпеваемые чистыми и глубокими голосами служителей.
   Светало. Оба предводителя встретились в середине союзного войска. Оба блистали золотом в свете набирающего силу светила. Позолота фигурного шлема, лат и поножей Леонта оттенялась белизной плаща и высокого гребня из конского волоса. Плащ Моги был синим -- цвета бессмертного неба, и такими же синими были перья на вытянутом шлеме.
   - Жертвы принесены, - молвил князь скитов торжественно. - Воля богов явлена. Пора действовать!
   Скирту было доверено биться по правую руку от Моги. Он должен был во время сражения служить князю живым щитом, закрывая с самой уязвимой стороны от копий и стрел. Однако это опасное для телохранителя место давало и свои преимущества: вместе с вождем Скирт мог обозревать все поле противостояния. В битвах Мога всегда выбирал участки, с которых ему было удобно отслеживать происходящее до самых дальних уголков.
   Союзное войско встало четырьмя большими прямоугольниками. Правое крыло, почти упершееся в поросшие травой горные отроги, серебрилось округлыми шлемами халкастидов. Леонт собрал на нем половину своей тяжелой пехоты, усилив россыпью пращников и метателей дротиков. Правым краем халкастиды доходили до конного порядка скитов, растянувших переднюю линию так далеко, насколько было возможно. Мога сделал это, чтобы перекрыть фронт фаланги Гермея, замершей густым лесом в сердце царской армии.
   Оглядывая соплеменников, князь удовлетворенно поджимал губы. Наездники сидели в седлах с глазами, полыхающими жаждой боя. Несмотря на разное облачение, сочетавшее греческие шлемы иллирийского типа, украшенные цветными гребнями, с бронзовыми колпаками в виде бараньих голов, все они казались едиными, как звенья одной цепи. Солнце плескалось на поверхности высоких наплечников в виде грифонов, накладок с изображением оленей, нашитых на кожаное полотно панцирей, и литых наручей. Красноватое сияние отражалось также и на боевом снаряжении коней: налобниках, нащечниках, нагрудниках и круглых пластинах, покрывающих чепраки. Самые именитые дружинники украсили лошадей удилами из листового серебра, а свои шеи -- золотыми ожерельями из львиных голов.
   За тяжелыми кавалеристами-копьеносцами поместились конные стрелки с рогатыми луками в форме греческой буквы сигма, усиленными костяными накладками. Многие из них тоже были в броне, с портупейными поясами и в чешуйчатых поножах-крагах. Их горячие кони с трудом стояли на месте, перебирая ногами.
   Третьей линией позади наездников протянулись телеги с непонятными сооружениями, возле которых суетились спешенные скиты и рабы из Гандхары. Это заграждение князь подготовил заранее.
   Сейчас Мога обозревал свои воинские порядки с взгорья, окруженный телохранителями и вождями. Их аттические шлемы с назатыльниками и греческие тораксы, из под которых бойко пестрели стеганые птериги и широкие штаны, были начищены безукоризненно. Каждый из воинов, оправляя меч или секиру на поясе, понимал важность момента. Все ждали сигнала, не отрывая глаз от князя.
   Левое крыло союзного войска также томилось ожиданием. По шапкам с круглыми навершиями и узорным курткам, расшитым улитками и цветами, не сложно было распознать индов и бактров. Легкие конники этих племен соседствовали с верховыми копейщиками Леонта, а в промежутках между их илами притихли босоногие дротикометатели. Подпоркой всего крыла стали выведенные на позиции слоны Леонта. Тяжеловесные громады стояли мирно, лишь изредка кто-нибудь из них запрокидывал хобот к небу и издавал протяжный трубный звук.
   Это боевое построение дополнили резервные ряды фалангитов Леонта, расположившиеся уступом позади правого крыла, чтобы сравняться с линией неприятельского фронта и замкнуть строй, почти уткнувшись в холмистую гряду.
   Воинский порядок Гермея оказался предсказуемым. Это позволило Моге и Леонту переглянуться с облегчением. Союзники не просчитались. Царь явно надеялся
   на мощь своей тяжелой пехоты, уготовив ей роль тарана, способного страшным ударом разбить и отбросить конницу кочевников. Маячащие на его левом крыле слоны должны были поддержать наступление фаланги, смяв гоплитов Леонта, а блистательная царская кавалерия на правом -- опрокинуть индов и бактров. По дорогим доспехам наездников Мога отличал катафрактов филарха Полидевка, железные ряды которых со спины поддерживали более легкие всадники. Повсюду в интервалах между массами пехотинцев и конников рассыпались пешие стрелки Гермея, его метатели копий и пращники.
   Мога и Леонт видели с высоты взгорья, что каждый полк и отряд Гермея крупнее союзных частей. Но это не смущало полководцев, знающий, что вовсе не число, а умелое руководство и ловкий маневр решают исход любого противоборства. Не смутил их и вид резерва, который они углядели чуть позже. Далеко, за левым флангом царя, где синяя лента Инда подбиралась к пригородам столицы, искрило железным блеском людское облако. Это был корпус, созданный Афинионом, о котором союзники уже слышали.
   Мога отвел взор от неприятельских колонн и возвел его к высоко текущим в поднебесье облакам. Верный конь под ним принялся гарцевать и раздувать ноздри. Князь словно ждал знака от богов, чтобы передать его людям. В установившейся тишине было слышно только сдерживаемое дыхание тысяч воинов в строю, переступания лошадиных копыт и потряхивания гривами. Ослепительно яркий луч утвердился посреди небосклона, оплавив края облаков. Солнце как будто приветствовало идущих на смерть людей, разом озарив их щиты и доспехи. И князь вскинул свой меч под слаженный клич скитов. А когда он наклонил острие клинка по направлению к Инду, протяжно и призывно запели рожки. Взлетели бунчуки с соколиными крыльями и конскими хвостами. Медленно, шагом, кони качнулись навстречу фаланге.
   Диокл видел лишь, как большой квадрат, в котором смутно различались люди и кони, вдруг шевельнулся и стронулся вперед. Послушник невольно прикрыл глаза, ощутив внутри себя бурление упругого потока. За несколько ударов сердца перед взором души промелькнула вся огромная равнина, усеянная лежащими в беспорядке телами, покрасневшая, измятая трава и ставшие мутными воды могучей реки. Диокл встрепенулся, сгоняя пугающее видение. Он вновь перевел взгляд за стену.
   Всюду двигались люди. Вестовые Леонта разносили приказы во все его полки. На левом фланге союзников бактры и инды двинулись мелкой рысью на сближение с кавалеристами Гермея.
   Впервые за все утро ветер пронесся по равнине - очень низко, над самой землей. Возникнув словно из ниоткуда, он гулко ударился в людские потоки и заскрипел, отскакивая от высоких щитов. В этом ветре было что-то пьянящее. Он волновал людей и животных, дразнил и щипал ноздри. Затем ветер рассыпался среди боевых рядов, обдав соленым запахом железа. У воинов в миг пересохло во рту, а языки прилипли к гортани.
   - Во славу Громозвучного Кронида! - раскатисто донеслось со стороны царского войска. - За владыку нашего Гермея Перворожденного!
   Отвесная и неприступная, точно горная гряда, щитоносная глыба фаланги расступилась, выплюнув вперед промахов - застрельщиков сражения. Проворные люди в черных туниках попытались как можно ближе подскочить к всадникам скитов и подальше забросить в их ряды камень или дротик, крикнув вослед что-нибудь унизительное.
   Лошади дружинников, находившиеся в первой линии, заметались, едва сдерживаемые поводьями. Нескольким камни попали в ноги, и они начали спотыкаться, приседая в клубящуюся пыль. Два или три скакуна понесли, опрокинув всадников на землю.
   Но скиты сохранили порядок рядов. Ухнули стрелы из-за их спин, и с десяток промахов остались лежать на земле. Остальные стремглав заскочили в проемы фаланги, створки которой с лязгом и скрежетом захлопнулись. Теперь эта громада, словно щетинистая рептилия, шевельнула всеми своими конечностями, подавшись вперед в колыхании гребней и отсветах блях и щитов.
   Одновременно с ней кавалерия в алых хламидах на правом крыле потекла железным ручьем, оглашая небеса ритмичными возгласами. Царь велел ей рассеять легкую конницу Леонта и зайти скитам во фланг. Подобно пенным водам, грозящим сточить уязвимый берег, катафракты набрали разбег, не ведая подвоха. Но их противник уже начал перестроение. Бактры и инды с криками обратились вспять, разрывая дистанцию, а часть панцирных всадников скитов из центра сместились влево, грозя отрезать царских наездников от фаланги. Воинам Полидевка пришлось разворачивать свой порядок навстречу новой опасности. Сделать это было непросто, так как копья второго ряда катафрактов лежали на плечах передних всадников, но кавалеристы выполнили маневр. Крайние из них даже схватились с конницей скитов, когда с другой стороны на них вдруг покатили слоны Леонта.
   Скалы, дотоле неподвижные, подмытые вечным движением вод, рухнули в море и остановили его бег -- так это выглядело. И море вздыбилось фонтаном, достигнув брызгами облаков, но рухнуло обратно, а когда откатилось, обнажились песчаные отмели и новые острова...
   В центре шло сближение конной лавы скитов и строя фаланги. Стрелки Моги кидали стрелы через головы своих товарищей, пользуясь дальнобойностью своих составных луков. Псилы отвечали им дротиками, но без большого успеха. Осознав бесплодность состязания с лучниками степей, они откачнулись назад, чтобы не мешать фалангитам. Снова побежали огоньки команд, и фаланга, содрогнувшись, точно огромное многоглавое создание, подползла еще на несколько шагов. Однако столкновения не произошло. Скиты развернули коней почти перед носом противника, вызвав возгласы разочарования у греков. Уходя вспять, они били из луков, поворачиваясь в седлах. Плотные ряды фалангитов были хорошей мишенью. И пусть многие стрелы натолкнулись на щиты и крепкие шлемы, отскакивая и ломаясь, немало их вошло в шеи, лица и ноги солдат Гермея. Движение фаланги нарушалось падающими и приседающими на землю людьми. И все же ей удалось набрать ход. Блистающие шеренги были на расстоянии броска от дружинников Моги.
   Диокл вознес взор к поднебесной. Там, в тающей вышине, тоже что-то происходило. Бились между собой острова туч разных оттенков. Это кипучее сражение затягивало простор дымчатыми разводами, преграждая дорогу солнцу. Но солнце оказалось сильнее. Налившись силой, оно рассеяло преграды. Теперь на окоеме плясало красно-золотое марево, раскаляя землю и превращая битву людей в подобие магического танца, сверкающего мириадами бликов.
   "Капли дождя упадут в песок, - звучал где-то в сердце послушника утробный голос, - пустыня покроется зеленью, и из праха прорастут цветы на холмах. Зазеленеют поля, орошенные живительной влагой, и новая кровь наполнит тех, кто придет на смену ушедшим..."
   В этот миг снова запел рожок. Отступающие всадники скитов перестали кидать стрелы. Они просеялись через проемы в линии телег, встретившей пехотинцев Гермея стеной. Фалангиты в недоумении рассмотрели метательные орудия. Вслед за тем в них уже полетели камни, опиленные бревна и горшки с земляным маслом.
   Многорукое и многоногое железное чудище застонало, утратив сомкнутый строй. Распавшись кусками, оно пыталось обтекать препятствие. К грому метательных снарядов вновь добавились вездесущие стрелы скитов. По знаку Моги одна за другой заполыхали телеги. Уходящие с них дружинники отбивались от напирающих фалангитов копьями и топорами. Не в силах замедлиться и на шаг, боевой порядок Гермея продолжал катить вперед, обволакиваемый дымом. Отбросив копья, кто-то из греков рубил борта телег ксифосами, чтобы протиснуться дальше, другие запинались или падали. Подчиняясь многотелесной массе, стена телег наконец уступила. Исходящие кашлем солдаты раздвинули их, малыми потоками выбравшись на простор.
   А на этом просторе разомкнутую фалангу уже ожидали ватаги всадников под руководством самого Моги.
   - Арий! - прокричал князь, и возглас его подхватили десятки и сотни голосов.
   Конники скитов встретили ослабленных фалангитов копьями и мечами. Справа их поддержали гоплиты Леонта.
   Это был миг равновесия. На всем протяжении огромной равнины развернулось сражение. Спасая свою главную силу, увязшую в нелегком противоборстве, Гермей бросил в бой своих слонов. Но они сразу же наткнулась на халкастидов Леонта. Ревущие гиганты оказались беспомощны против сомкнутого строя копий, преградившего им путь, подобно большому колючему ежу. Погонщики отчаянно кололи слонов баграми, побуждая идти вперед. Животные ревели так, что у людей трещали доспехи. На какой-то миг фаланга полемарха поколебалась, продавленная натиском. Слоны ломали пики, выставленные упершимися в землю фалангитами, хотя глубоко пробиться сквозь них не могли. Погнувшийся строй смог выправиться: новые воины заменили павших, и уже черные исполины, исколотые и окровавленные, начали пятиться назад.
   В самый разгар боя воздух изменился. Он вдруг как-то загустел, повеяло безжалостным зноем. Солнце растопило небосвод, словно огромную плавильную печь. Сражавшиеся с обеих сторон люди замедлились. Жгучий пот лил с них ручьями, разъедая и склеивая глаза, нарушая движения. Противники пытались держать порядок и выполнять приказы командиров, хотя земля начинала уходить у них из под ног, а в головах стоял гул.
   Противостояние людей и слонов завязло на одном месте. Скоро повсюду образовались целые рытвины, в которые заструила кровь. Видя, что корпус его застрял в обороне неприятельской пехоты, как колесо телеги на ухабе, Каллий флагом подал знак для всех экипажей башен. С них плотным потоком грянули зазубренные стрелы и дротики. Они накрыли солдат Леонта, вынуждая выше поднимать щиты.
   Ослаблением атаки воспользовались погонщики, с новой силой направив животных в гущу строя. Первые ряды пехотинцев были растоптаны, словно спелый виноград, превратившись в грязную жижу. Самые опытные слоны, еще не поддавшиеся страху, хватали хоботами неосторожных гоплитов и передавали воинам в башни, откуда уже безжизненные тела сбрасывались вниз. Погонщики издавали низкие горловые крики и неутомимо подстегивали уколами багров эти разбушевавшиеся живые скалы.
   Из недр земли, из колебания ее основ поднимались новые горы, изливая лаву гнева на все живое. Стихии пришли в движение, и движение это сметало то, что вставало у него на пути. Фаланга Леонта заколебалась. В рядах появились прорехи. Тогда Леонт, стремясь не допустить отступления своей пехоты, передал приказ халкастидам применить мечи-серпы, придуманные для рубки слоновьих хоботов и сухожилий. Отбросив измочаленные копья, гоплиты вытащили серпы и стали наносить ими удары по тем местам, до которых могли дотянуться.
   Поднялся невообразимый рев. Животные на глазах свирепели от боли, становясь неуправляемыми, а Каллий, похоже, уже оценил все непостоянство и переменчивость военного счастья. Когда раненные слоны с поврежденными сухожилиями начали падать на колени, вызывая толчки и гром земли, а другие, с кровящими обрубками вместо хоботов повернули назад, началась паника в рядах царского войска. Однако немало гоплитов Леонта пало, растерзанных животными. Сам Антифан, руководивший фалангой, едва избежал смерти. Один из поверженных слонов, рухнувший подобно горному обвалу, раздавил оруженосца гиперарха, а самому Антифану раздробил в кости ногу.
   Зной, льющийся с вышины, опалял доспехи и тела. Дыхание сражающихся стало прерывистым, шаг неуверенным. Стрелы летели все реже, и сражающиеся сомкнулись щитом к щиту.
   Расколотая фаланга Гермея, подобно большому кораблю, налетевшему на подводные рифы, еще пыталась сдерживать стремительный напор конников Моги с одного бока и проворных гоплитов Леонта с другой - но это многоголовое чудище со всей неумолимой ясностью уже понимало, что обречено. Длинные сариссы стали бесполезны. Фалангиты, стоявшие на краях, не могли перестроиться во фронт, хотя их протостаты, командиры рядов, отчаянно пытались заставить подчиненных проделать это. Не могли они и защититься от всадников скитов, которые влетали в образовавшиеся прорехи и рубили с плеча. Щиты - асписы, надетые на локти, не закрывали сарисофоров в ближнем бою. Потому разгоряченные солдаты Леонта легко поражали их косыми кописами в головы, шеи и ноги. Кавалеристы же, орудовавшие сверху длинными мечами, рассекали гоплитов пополам, от ключиц до пояса.
   Здесь началась настоящая бойня, и многие люди Гермея, утратив надежду на победу, но желая сохранить свою жизнь, высоко поднимали копья в знак сдачи. Скиты на скаку бросали на них арканы и волочили за собой.
   Конники Полидевка могли бы придти на помощь своей пехоте и изменить ход сражения, если бы не оказались отделенными от нее рядами слонов Леонта. Это живое заграждение стало тем неодолимым препятствием, с которым катафракты справиться не сумели, хотя лошади их были обучены не бояться слоновьего запаха. Они лишь беспомощно кружились на месте, отступая от ревущих исполинов, сносящих всадников и топчущих коней. А в это время с обоих боков их настигали стрелы бактров и дротики индов.
   Зной отступал. Огненный вихрь утих, солнце закрыли тучи. Вдалеке, у окоема, глухо гремел гром и сверкали кривые, точно мечи-кописы, огненные молнии. Неистовство стихий, разбуженное неистовством людей, готовилось смыть с поверхности земли и тех, кто бежал, и тех, кто еще сражался.
   Мога, разбрасывая противников, прорубился к Леонту, двигавшемуся с правого крыла. За ним последовал и Скирт. Только сейчас, наконец, он опустил окровавленный меч и ощутил боль от колотых ран в ноге и в боку.
   Схватив Леонта за руку, Мога указал ему на колышущиеся вдалеке, овеянные сизым сумраком копья корпуса Афиниона.
   - Если Гермей сейчас догадается ввести в бой резерв, нам нечего будет противопоставить ему! - прокричал он.
   Его опасение подтвердилось. Бурные возгласы с противоположного конца равнины возвестили о том, что резерв пришел в движение. В этот миг сверху рухнула, придавив сражающихся своей мощью, стена холодной воды. Зарядил густой ливень, тот самый, тропический ливень, противостоять которому бессилен и зверь, и человек. Начиналась пора дождей...
  
  
  -- Глава 17. Бегство.
   Скрип телег, неуклюже ковыляющих промеж товарных рядов, покрытых камышовыми навесами, удивительно легко срастался с разноголосицей торговцев и менял, звоном утвари и окриками агораномов, гонявших нищих и попрошаек. Кто-то голосил из-за недовеса масла, кому-то дали гнутый обол и назревала обычная свара, но все же сильнее других цепляли слух речи завсегдатаев рынка, как всегда, собравшихся сегодня у стои Менандра, чтобы обсудить последние новости.
   - А все потому, что царь прогневил богов! - возмущался сутулый человек в оранжевом хитоне, перехваченном на плече медной застежкой, - мыслимое ли это дело, месяц не приносить жертвы Апполону, защитнику справедливости!
   - Правда ли говорят, что город был рассыпан в прах, жители истреблены, а Инд, заполненный кровью до краев, вышел из берегов? - спросил какой-то юноша в подбитом белой каймой индийском изаре.
   - Вздор и пустые россказни, - возразил кто-то из толпы.
   - А я слышал, что люди бежали в храмы и припадали к статуям богов, но их оттаскивали и убивали, - уверенно вступился первый говоривший, - тем, кто цеплялся за ноги статуй, отрезали руки. Говорят, детей убивали на глазах у матерей, а жен на глазах супругов. И до сих пор над Патталой висит смрад гниющих тел.
   - Много чего говорят, - проворчал третий. - И ясно, кто говорит.
   - Кто же, по-твоему, говорит подобное ? - ухватил его за плечо индиец.
   - Тот, кто допустил, что Паттала досталась варварам. Наш базилевс. И люди, что с ним пришли. А теперь пытаются нас напугать - скорбите, несчастные, столицу утопили в крови! Скоро разделите судьбу ее жителей, если не дадите отпор Меусу.
   - Откуда ты знаешь, что было, а чего не было? - спросил второй. - Почему обвиняешь владыку во лжи перед лицом свидетелей?
   - Я никого не обвиняю, - поспешно вывернулся из под руки индийца говоривший. - Но и всякой праздной болтовне верить не собираюсь. А царь сам подрывает устои своей власти.
   - Что ты сказал, злополучное отродье? Не иначе, как глаза твои устали видеть солнечный свет! - вскинулся кто-то из торговцев, проходивший мимо спорщиков с плетеными корзинами в руках.
   - Да кто же еще не слышал, как собирают по городу всю железную и медную посуду, сундуки, засовы от дверей, браслеты, топоры и даже кандалы преступников, чтобы перековать их в копья и доспехи, - вдруг поддержал смутьяна седовласый человек в потрепанном и выцветшем гиматии. В осанке его угадывалась военная выправка. - Лишившись войска, базилевс уже гонит под свое знамя всех, кто может поднять меч: и ветхих старцев, и неокрепших юнцов. А женщинам он хочет обрезать волосы и сделать из них тетивы для луков и гастрафетов!
   - Да известно ли тебе, смердящий ты червь, что ты возводишь хулу на богоданного нашего повелителя? - вскинулся торговец, - что своей навозной грязью пятнаешь
   державное имя? Стоит мне только кликнуть сейчас солдат, как тебя упрячут в подземелье и будут лить на тебя кипящее масло! А потом отрежут твой мерзкий язык и скормят собакам!
   - Успокойся! - одернули его из рядов, - гнев говорит твоими устами. Именно от него исходят все наши беды.
   Торговец только махнул рукой и пошел своей дорогой.
   Диокл, отвлекшийся от изучения лотков с тканями, чтобы узнать, о чем говорят в городе, покачал головой. Он сам уже не понимал, где истина, а где ложь, где кончается жестокая правда Патталы и начинаются досужие наветы и сплетни. Все произошло слишком уж быстро...
   ...Ночь скрыла позор царя Гермея, с немногими слугами и сотней воинов Агемы удалявшегося от столицы своего царства на восток, в те края, где ему еще хранили верность. И Каллий, и Полидевк остались лежать на поле битвы, подобно большинству своих солдат и боевых животных. Что случилось с Афинионом, толком никто не знал. Получив приказ вступить в битву, он двинул свой корпус - но не вперед, а назад. Позже он объяснил это странное действие заботой об обороне столицы и ссылался на царский приказ. В городе его и нашел Гермей, но разговора меж ними никто не слышал.
   Когда стемнело, в Патталу вступили скифы. Шумел ливень, улицы давно опустели и никто не видел, как вошел враг. Куда подевалась стража, почему ворота оказались открытыми: все эти вопросы Гермей задавал много позже тем, кто последовал за ним. Пользуясь суматохой, царь бежал, сумев сохранить свою жизнь. За ним последовали и ближайшие сподвижники, разделив судьбу своего владыки в вынужденном изгнании. Помимо командира Агемы Дамагора и эпистата Каллимаха верность Гермею сохранили царский советник Ликофор, наставник Сангхабхадра с несколькими учениками, и четверо мелких сановников. Все остальные предпочли довериться милости победителя.
   - Надеюсь, эта милость будет соответствовать их заслугам, - Гермей мстительно усмехнулся.
   Лицо его, властолюбивое, надменное, только сильнее ожесточилось от перенесенного унижения. Сейчас, в сумраке ночи, он мечтал лишь о том, как вернется - и свершит беспощадное возмездие, покарав своих победителей. Гнев и отчаяние полыхали в душе властителя, лишенного власти, а когда остывали -- перед глазами начинали плясать картины хаоса и разрушения. Гермей видел цветущий некогда город, оскверняемый бесчинством варваров... В эти мгновения он придерживал слуг и требовал от отряда возвращения в Патталу. Дамагору стоило больших трудов успокаивать базилевса.
   В предрассветном мареве, начинавшем белеть, переправились через Инд, вышедший из берегов после ливня. На переправе потеряли царские носилки и двух лошадей. Гермею пришлось пересесть верхом. Но это не задержало беглецов. Без отдыха и остановок они удалялись прочь от столицы -- на восход солнца. Туда, где еще была надежда на возрождение.
  
   ...Пока волны победителей заливали город, гасили последние очаги сопротивления и сгоняли разоруженных солдат царя в эргастулы, Мога и Леонт вступили в покинутый дворец, сопровождаемые телохранителями.
   В главном зале, возле высокого трона Гермея, их встретил Афинион.
   - Приветствую славного Мёгуса, великого царя Саколитов, - с удовольствием выговорил он трудное для эллинской речи величание степного народа и его вождя. - Враг разбит, и ты по праву можешь занять трон поверженного во прах.
   - Здравствуй, старый друг, - ответствовал Мога. - Я рад, что ты в добром здравии. Меня обеспокоили слухи о твоей болезни. Хвала богам, они оказались ложными.
   - Источник Персефоны очень коварен, - Афинион рассмеялся. - Народ много гадал о причинах моего внезапного недуга, заставившего меня задержаться в городе. В итоге мне не пришлось делить горечь поражения с благородным Гермеем. Но силы уже вернулись ко мне. Я хочу показать тебе всю красоту царского дворца, который ты оценишь по достоинству.
   - Дворец великолепен, - признал Мога, оглядывая барельефы, мозаику и статуи. - Однако у меня есть к тебе вопрос. Объясни, почему ты дал Гермею уйти из города?
   - А не преподнес тебе его голову на золотом блюде? - прищурился таксиарх. Лицо его стало серьезным и он выпрямил плечи с видом собственного превосходства. - Я поступил единственным верным образом. Если бы Гермей пал - его имя превратилось бы в великий стяг, объединяющий всех недовольных. Пусть он отказался от божественных почестей в дни власти, но род его древен и отмечен благими деяниями. Немало нашлось бы почитателей у мертвого героя. Зато теперь, когда царь бежал, поджав хвост, будто барсук, потревоженный поступью тигра -- для него все кончено.
   - В восточных землях еще не знают о его поражении, - заметил Мога.
   - Ты прав, друг, - согласился Афинион. - Только эти полудикие области были подчинены силой наших мечей совсем недавно. И двадцати лет не прошло, как мы кинули их к ногам Филоксена. Гермей найдет там прибежище, но не встретит сторонников. Никто не станет проливать за него кровь.
   Таксиарх вытянул ладонь, на которой лежала тяжелая связка ключей:
   - Не хмурься, царь скитов. Нашим наследством стала вся царская казна.
   - Что же ты предлагаешь теперь? - брови Моги сошлись на переносице.
   - Поделить добычу, - пояснил таксиарх. - Я говорю о землях страны Джамбудвипу. Они заслужили новых хозяев. Начнем с тебя, Мога. В твою полную волю мыслю отдать меридархии к востоку и северу от Таксилы и Гандхары. Именно там ты мечтал создать новое царство? Правь достойно, чтобы подданные оценили мудрость и надежность своего нового властителя. Теперь ты, Леонт, сын Агерея, - Афинион перевел взгляд на полемарха. - Есть ли в землях Пятиречья воин, отважнее тебя? Есть ли полководец, более прозорливый? Вся Матхура и земли к востоку от Инда -- твои! Сам же я желал бы сохранить за собой Патталу и прибрежные меридархии. Поверьте моему слову: никто из вас не сумеет тут удержаться. Разумеется, - он поспешил оговориться, - вы оба можете оставаться здесь до полной победы над Гермеем и считать этот дворец своим домом.
   Леонт скривил губы:
   - Ты отдаешь мне самые бедные и самые опасные области? Чтобы я охранял твои границы от Гермея?
   - Под твоей рукой будет джанапада древних Маурьев, наследие могучих вождей, - возразил Афинион. - Стоит ли роптать?
   - Вы хотите ощипать фазана, который еще кружит в небе, - прервал союзников Мога. - Делить добычу рано: Гермей не сломлен духом. Он будет продолжать борьбу или умрет. Не знаю, как он поступит, но пока он жив - война не окончена.
   - Остановись и приди в себя после битвы! - Афинион возвысил голос. - К чему искать беглеца, который уже утратил право на власть?
   - Я хотел бы тебе верить, - князь задумчиво опустил глаза. - Тебе мы обязаны нашей победой. Но я не привык успокаиваться, пока мои начинания не доведены до конца...
   ...Утром Мога совершил обход захваченного города. Улицы его были пустынны - не пострадавшие в схватках жители укрылись в своих домах, надеясь сберечь свои жизни. Начавшиеся на рассвете грабежи и пожары в отдельных кварталах были вовремя пресечены. Никто низ союзников не желал разрушать Патталу и истреблять ее население. Каждый из трех вождей лелеял надежды воцариться в этих благодатных краях.
   Минуя портики и галереи, прилегающие к дворцовой колоннаде, князь вдруг остановился. Его привлек храм, обнесенный белокаменной изгородью. Фронтон его был отмечен глубокой резьбой, соединявшей в один рисунок фигуры людей, слонов и птиц на древесных ветвях, а своды поднимались, словно шатровые шлемы. К арочному входу храма вели столь памятные Скирту ступени.
   - Это святилище нельзя трогать! - поспешил остеречь Могу юноша, неверно истолковав внимание князя к обители. - В нем я когда-то нашел спасение от разъяренной толпы.
   Мога повернулся к своему телохранителю.
   - Я не собирался причинять ему вред. Хотя закон войны дает нам право разрушать храмы и грабить дома.
   Видя беспокойство Скирта, князь прищурился:
   - Ответь мне, воин, чем ты отличаешься от людей, населяющих этот город?
   - Это просто, - юноша пожал плечами. - Они - яваны, я - скит.
   - Ты назвал лишь слова. Но тебе нужно понять, что у вас разная суть. Скажи мне, дерзнул бы хоть кто-то из яванов указать своему правителю, что надо делать, а что - нет?
   - Едва ли, - усомнился Скирт.
   - У скитов все иначе. Вы служите своему князю, однако в душе каждого из вас есть понимание того, что хорошо, а что - дурно. Потому управлять вами трудно - ибо я должен всегда следовать хорошему и избегать дурного, чтобы не лишиться вашей поддержки. Посмотри же теперь на этих людей, - Мога развел руки в стороны. - Они все мнят себя свободными, но ни один из них не волен молвить слова поперек своего повелителя. Это люди, которые не нашли в себе мужества отстоять свое имущество с оружием в руках. Даже рабы, приведенные Афинионом, свободнее и сильнее духом! Яваны готовы принять любого владыку, лишь бы он не притеснял их и разрешал им молиться в храмах. Им все равно кому платить подати - нам, парнам, серам. За защиту, за право беззаботной жизни, они преклонят колени перед любым вождем. Если же пойдут в войско - то либо по принуждению, или за изрядную плату. Потому никто из них так и не поддержал своего законного царя. Зачем же мне разрушать их храмы? Пусть молятся своим богам...
  
   ...Это был гигантский город в месте слияния двух великих рек: Ганга и Сона. Греки, жившие здесь,называли его Палиботра, а серы, водившие сюда свои караваны - Па-лин-фу. Впрочем, эллинское влияние в Паталипутре всегда оставалось слабым, и опорой царской власти служила лишь узкая прослойка йонаков: аристократы, торговцы и воины. Подобно бочке, брошенной в полноводный Ганг, они пытались удержаться на плаву в большом инородном потоке, так как коренное население города давно перевалило за четыреста тысяч жителей. Местные инды называли греков "юнанами", но со времен Деметрия Аникета и Менандра Сотера относились к ним с боязливой почтительностью.
   Город распростерся в долине вытянутым четырехугольником. Согласно древней легенде, его сотворил силами магии царь Патрака в честь рождения своего сына. Потому название его звучало, как "сын цветка патали". Долгие годы Паталипутра являлась столицей и подлинной жемчужиной державы Маурьев, а потом и Шунга. Старый Город, называемый Камхрар, был заложен Ашокой и сохранился почти без изменений. Им же были воздвигнуты многочисленные буддийские храмы, ступы, легендарный бездонный колодец Агам Гуан и дворцовый комплекс. К последнему помимо административных зданий и храмов примыкала царская библиотека, хранившая в своих залах всю мудрость Трехканония.
   Вскоре после того, как Почитаемый Миром вступил в махапаринирвану, царь Ашока провел в Паталипутре первый всебуддийский собор. Даже рельефы и барельефы каменных фронтонов дворца изображали здесь не сюжеты греческих мифов, но сцены из разных периодов жизни Бхагавана. Необычной особенностью строений являлось также обилие арочных конструкций и внешние лоджии. Говорили,что часть построек была просто вырезана из остатков многочисленных скал, до сих пор напоминавших о себе в разных районах города осколочными обломками и валунами.
   Дома в центральной части Паталипутры стояли каменные и известняковые, с широкими террасами, за ними - деревянные с купольными тростниковыми крышами, а уже на окраинах, где селилась беднота и рабы-дасы, шли травяные хижины и плетеные из ивняка лачуги. Могучая цитадель обносила город стенами пугающей высоты с пятью сотнями сторожевых башен и шести десятью четырьмя воротами. Глядя на эту несокрушимую мощь, было трудно поверить, что подобную твердыню способен одолеть смертный. И тем не менее, стены эти запомнили и Деметрия, и Менандра. Эти грозные завоеватели пришли сюда в лучах своей незыблемой славы. Они смогли покорить город силой оружия, но Паталипутра победила их своей мудростью. Два великих полководца сменили в ее стенах суровый облик воителей на ипостась благодеятельных государей. Оба нашли свое призвание в буддийском подвижничестве. Деметрий получил имя Дхармамита, Друг Дхармы, Менандр обрел плод архатства.
   Должно быть, именно эти чудеса внутреннего преображения послужили тайным мотивом для Сангхабхадры рекомендовать царю отступить в Паталипутру. Надеялся ли наставник на обращение к истине сердца нынешнего правителя Джамбу? Вероятно, еще да. Но он не хотел воздействовать на Гермея средствами убеждения. Сангхабхадра рассчитывал, что все сделает сам город, его магия, его энергия, его душа. Неискоренимая сила таилась в глубине этих улиц и площадей. Это была сила земли и сила неба. Будда Шакьямуни, посетивший когда-то Паталипутру и прозревший ее великое будущее, принес сюда третью силу - силу величия человеческого духа.
   Наставник и Диокл жили теперь в большом монастыре за библиотекой. Монашеские кельи были расположены здесь по периметру квадратного двора и поднимались на два этажа вверх. В центре двора вместо обычного фонтана помещалась огромная яна, колесница, высеченная из гранита. Это был символ Пути и Спасения. Монастырь включал также два чаитья - культовых зала с алтарями и помостами для проповедей.
   Диокл постепенно привыкал к новому климату, к необычному покрою городских одежд, к другой архитектуре и другим порядкам. Привыкнуть ему пришлось и к другому монастырскому рациону. Вместо супа с рисом и чечевицей, а также выпечки из пшеничной муки с сухофруктами и медом, в столовой общины подавали молочный рис с земляным горохом, который назывался читта, и сатту - молочные запеченные бобы. Гораздо больше времени по монастырскому расписанию отводилось на созерцание и изучение канонов. Иногда отправляли работать в библиотеку.
   Сангхабхадра почти не читал проповедей, предоставив это младшим наставникам и смотрителям залов. Целыми днями он неподвижно возвышался на циновке в своей келье, словно железная скала, а изо рта его не вырывалось даже дыхания. Но вот однажды учитель собрал всех монахов и послушников в Главный Зал, чтобы ознакомить их с одним из важнейших текстов учения Благословенного: Сутрой о Восьми Реализациях.
   "Искренне, день и ночь ученику Будды следует повторять и медитировать на восьми реализациях, открытых махасаттвами, великими существами, - начал он вдохновенно, обводя учеников глазами, потому как тексты большинства сутр и шастр знал наизусть. - Первая реализация - осознание того, что мир непостоянен. Все политические устройства подвержены падению, все вещи, состоящие из четырех элементов - пусты и содержат семена страдания. Человеческие существа состоят из пяти скандх и не обладают самостоятельной самостью. Они всегда в процессе изменения - постоянно рождаются и постоянно умирают. Не имея самости, они лишены независимости. Ум - источник всякого замешательства. Тело - лес беспорядочных действий. Если мы созерцаем эти факты, мы можем постепенно освободиться от сансары, цикла рождения и смерти.
   Вторая реализация - осознание того, что большее желание приносит большее страдание. Все трудности будничной жизни возникают из алчности и желания. Те, чьи запросы и желания невелики, способны узнать покой и освободить ум от запутанности и заблуждений.
   Третья реализация - человеческий ум всегда в поиске предметов обладания. Он никогда не ощущает удовлетворения. Это служит источником его ошибок. Бодхисаттвы же живут простой жизнью в безмятежности, чтобы воплотить в себе Путь.
   Четвертая реализация - осознание того, насколько лень является препятствием в практике. По этой причине мы должны усердно практиковать, чтобы разрушить четыре вида помраченностей, освободить себя из темницы страстей и трех миров.
   Пятая реализация - осознание того, что невежество является причиной бесконечного цикла рождения и смерти. Поэтому бодхисаттвы развивают свое понимание, чтобы обучать живых существ и привести их в сферу вечного блаженства.
   Шестая реализация - осознание тщетности ненависти и гнева. Практикуя деяние, бодхисаттвы считают каждого - друзей и врагов - равными. Они не порицают свершенные преступления, точно так же, как не питают ненависти к тому, кто причиняет им вред в данный момент.
   Седьмая реализация - знание того, что пять категорий желаний ведут к трудностям. Несмотря на то, что все мы живем в мире, нам не следует быть захваченными мирскими вопросами. Монах живет просто, чтобы практиковать Путь. Его обеты держат его свободным от привязанностей к вещам, и к каждому человеку он относиться одинаково.
   Восьмая реализация - осознание того, что огонь рождения и смерти бушует, причиняя бесконечные страдания повсеместно. Нам следует принять Великий Обет - помочь каждому, страдать с каждым и вести всех существ в сферу вечного блаженства..."
   Когда слова наставника затихли под сводами зала и ученикам было позволено разойтись, Сангхабхадра сделал знак Диоклу, приглашая его зайти к нему в келью.
   - Мы отправляемся в дальнюю дорогу, - поведал юноше учитель, когда они оказались одни, - и предстоит нам многотрудный путь, наполненный тяготами лишений и капризами судьбы. По-прежнему ли готов ты, бхикшу, следовать за мной?
   - Да, Учитель! - пламенно воскликнул Диокл, - я буду сопровождать тебя подобно твоей тени, не причиняя неудобств. Но я буду также сберегать твой покой от любых бед, не жалея своей ничтожной жизни.
   - Хорошо, - Сангхабхадра наклонил голову, - значит, быть посему. Осознаешь ли ты, куда мы едем?
   - Пока нет, Учитель. Но если ты снизойдешь до того, чтобы просветить меня, я приму твои слова своим сердцем.
   Наставник посмотрел на ученика удивительным взором, словно бы сквозь его тело мог различить далекие земли.
   - Я расскажу тебе о Дремлющем Драконе, - произнес он неторопливо. - Это великая страна на самом краю Ойкумены, куда никогда еще не ступала нога эллина. Поговаривают, что многие инды отправлялись в этот загадочный мир, но ни один из них не вернулся обратно.
   Диокл внутренне напрягся и на какой-то крошечный миг уверенность его поколебалась.
   - Люди той земли, - продолжал наставник, - живут в согласии с природным порядком и называют себя последователями законов Неба. Их верховный царь - источник всеобщей благодати, которая из сердца его державы расходится по всем окраинам, чтобы питать их духовной мощью. Говорят, что земля там желта с момента порождения мира, и люди желты лицом и телом, как сыпучий песок пустыни. Но они сильны духом и владеют знанием о Пути. Первоправитель их известен как Желтый Государь, который объединил бессчетные, словно звезды в ночном небе, племена по обе стороны Желтой Реки. Будто бы в войске его, наравне с людьми, служили и тигры, и медведи, и леопарды. Желтый Предок установил эру благодатного правления для серов. Следом за ним шли два совершенномудрых правителя и еще пять, умевших читать знаки судеб. Сейчас страна эта достигла вершины расцвета и далеко отодвинула свои рубежи.
   Диокл слушал, словно завороженный.
   - Посмотри, юноша, на мир, в котором мы с тобой живем, и на народы, которые нас окружают, - продолжал Сангхабхадра. - Сила эллинов исчерпана. Они уже потеряли связь с путеводной нитью архе - основы. Инды разрозненны в силу своих кастовых отличий и непостоянны в своих настроениях и целях. Кочевники степей несут в себе мощь стихий, но стихии эти разрушительны и бесконтрольны для человека. А теперь взгляни на серов, бхикшу. В них затаилась какая-то великая и пока не познанная сила, превосходящая все те, что существовали под этим солнцем. Она похожа на дремлющего дракона. Стоит ему шевельнуть хвостом - и весь мир замрет в немом восхищении и страхе. Дух этих людей пребывает в вечной неразделенности с соками земли и нектаром небес. Я уже вижу, что будущее Ойкумены принадлежит этому народу.
   Наставник помолчал и устремил на послушника сверкающие глаза.
   - Вот потому, - сказал он, - мы отправляемся в этот нелегкий путь. Мы должны напитать свежей кровью благостных перемен иссохшее русло нашей обветшалой отчизны. Нам выпал великий жребий. Именно мы призваны обновить облик нашего мира и вдохнуть в него новую жизнь. А это значит, что неоглядные просторы таинственной Махачины уже ждут нас...
   Диокл был так поглощен даже не словами, но самой интонацией голоса учителя, что не задал ни одного вопроса. Видя его оцепеневшее лицо, Сангхабхадра, против обыкновения улыбнулся и тронул послушника за плечо.
   - Пришло время собираться в дорогу. Наши посланники подготовили документы, скрепив их царской печатью, казначеи - подарки, а Видрасена уже отобрал самых крепких и благонадежных воинов для нашего сопровождения. Отправляйся в город и прикупи на рынке теплых плащей и хороших сапог. Дорога наша лежит через степи и пустыни.
   Диокл поклонился и покинул келью наставника.
  
   Безликое и затуманенное лицо смотрело на них с высоты царского трона. Диокл был не в силах поверить, что перед ним теперь тот самый человек, блеск державного величия которого ослепил его в Паттале и вызвал немое восхищение. Глаза Гермея стали маленькими, словно темные щели, и сияние их погасло, подобно догоревшим углям очага. Лоб повелителя прорезали две широкие морщины, а щеки совсем впали. Даже на подбородке, некогда ухоженном и опрятном, топорщилась щетина, делавшая и без того темное лицо Гермея еще сумрачнее. Вместо мантии с золотыми звездами на царе была надета шелковая накидка индийского покроя, окрашеная кермесом в красный цвет. На ногах вместо золоченых сандалий с каменьями - высокие индийские сапоги из беленой кожи. Ни диадемы, ни ожерелья, ни браслетов. Из всех украшений только именной перстень с печатью как-то робко еще поблескивал на руке властителя Джамбу.
   Сам Тронный зал дворца в Паталипутре тоже сильно отличался от дворца, который Диокл видел в столице. В этой части страны дворцовые сооружения возводили скорее по типу больших храмов, с атрибутами культового, но не державного декора и убранства. Так, вместо мозаики и лепнины, изображавших деяния богов и героев, покрытые изразцами стены были заполнены рисунками ваджр - буддийских алмазных скипетров, и резных колес - чакр. Чакра воплощала собой знак солнца, символ вечно возвращающегося и обновляющегося цикла перемен. Были здесь также фигурки белых слонов и разноцветные лотосы, раскрывавшие свои бутоны посреди пламени. Зал казался очень просторным, так как колонн в нем высилось немного и между ними проходили широкие проемы, освещенные высокими арочными окнами.
   - Вот так, благочестивый тхера, - с горечью в голосе заговорил Гермей, обращаясь к Сангхабхадре, - строки из Архилоха вспоминаются сами собой: "Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой..."
   - В этой поэме были и другие слова, Повелитель, - дерзнул заметить наставник. - "В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй. Смену волн познай, что в жизни человеческой царит".
   - Да, Мудрейший, - уныло согласился Гермей, - и эти волны уже разбили о камни мою прежнюю жизнь, выбросив меня на незнакомый берег. И с этого берега я пока не вижу своей дальнейшей судьбы...
   Неожиданно царь встрепенулся, и глаза его немного оживились.
   - Готово ли посольство? - спросил он.
   - Да, Повелитель, - ответил Сангхабхадра, - люди собрались в дорогу и ожидают твоих последних распоряжений.
   - По-твоему, я еще могу здесь чем-то распоряжаться? - усмехнулся Гермей, но усмешка его вышла печальной и жалкой. - Боги отвернулись от меня, и власть выскользнула из рук, как выскальзывает проворная рыба из рук беспечного рыбака. Я уже готов к тому, чтобы огонь небесный испепелил мою душу, если это сможет искупить мои прегрешения перед моими предками и моим народом.
   - Знай, Владыка, - молвил Сангхабхадра уверенным голосом, - это еще не конец пути. Это его начало. Каждое выпавшее на нашу долю событие приглашает начать новое странствие через мир, чтобы из рождающихся условий существования создать достойный нас удел. Власть, которой ты владел - иллюзия. Поэтому ты расстался пока лишь с собственными заблуждениями. Но ты можешь познать истину подлинной власти, которую не в силах отнять у тебя ни смертный, ни небожитель. Эта власть так же безначальна и бесконечна, что и окружающая нас Вселенная.
   - Желал бы верить, что боги говорят твоими устами, - ответил Гермей. - Пока же я отдаю в твои руки свою жизнь и судьбу, чтобы ты помог мне обрести примирение с небом.
   - Будь уверен, Повелитель, - голос Сангхабхадры прозвучал нерушимо, словно храмовый колокол, - твои глаза еще увидят благодать и покой нашей древней земли.
   Позже, когда Диокл со своими спутниками, повозками, верблюдами и лошадьми покидал городские ворота Паталипутры, эта сцена еще долго стояла перед его взором. Он видел согбенного гнетом несчастий властителя Джамбудвипу, слышал его надтреснутый голос, который словно восходил мольбой к самому поднебесью. И юноша думал о великой мудрости учителя людей и дэв Гаутамы. Только через страдание способен человек обрести свое истинное предназначение в изменчивом мире.
   Впереди расступались желтеющие пространства полей и дорог, увлекая путников в неведомое...
  
  
  -- Часть 2. Мудрость гор.
   "Странствуя, мудрецы доходят до предельной пустоты, позволяя своему разуму блуждать в великой пустоте; они выходят за границы всех условий и проникают туда, куда не ведут никакие врата".
   Вэнь-цзы.
  -- Глава 1. Долина реки сына Брахмы.
   Неизбывно глубок корень явлений. Осыпаясь пылью гор, полей и песков, существование уходит в занебесное, еще не знающее смешения. Но потом, вращаясь между верхом и низом, между покрывающим и поддерживающим, вдруг снова проясняет свой исток, и тогда из плавильни мира исходят образы. Соприкасаются, текут, порождают круженье несметной тьмы вещей, которым только предстоит узнать себя. Так оживотворяется пустота. Небытие воскрешает соки жизни и отпускает Вселенную на простор четырех пределов. Теперь вещи, получив телесную форму, могут вплести в ткань мировых перемен свои отблески, отзвуки и значения.
   Таково было откровение великой долины, дохнувшей на людей сокровенным. Одного беглого взгляда на нее казалось достаточно, чтобы понять: существование мира опирается на несозданное, истекает из невыраженного и влечется к неупорядоченному. Вечно смутное и незнакомое, не подвластное узнаванию. Вступая в эти врата, человек теряет себя, забывая привычные свойства. Но он обретает большее: родительский край вещей, в котором зачинают свой путь стихии. Подобно саморожденному Брахме, прародителю сущего и всех его богов, долина лежала перед путниками безначальной и вневременной. Будучи живой плотью вечных перемен, она оставалась бестелесной по сути, рассеивая в прах все человеческие представления и ожидания.
   Сказано, что создавая мир, всемогущий Брахма разграничил небо и землю, а промежуток между ними заполнил воздушным простором. Но здесь, в долине реки, которую одни называли Брахмапутрой, а другие Джамуной, это триединство центральных начал словно бы не имело между собой отчетливых граней. Белесый облачный нектар сходился с густым эфиром пространства и подпитывался снизу ароматным духом трав и чернозема. Изрезанные хребтами, плесами и затейливыми террасами берега реки были свидетельством размывания тверди земли неустанно струящим потоком прозрачнейших вод. Низвергаясь с дальних возвышенностей, они расслаивали ее породы и получался удивительный рельеф искусной безыскусности, в котором природа не знает себе равных.
   Истоки Брахмапутры затеряны где-то на холодных склонах гор Кайлах и Великих Гималаев. Многие сотни йоджан река эта, напитанная тающим снегом вершин, течет через зелень полей и каменистые уступы плоскогорий, повсюду превращая их в поперечные кряжи. За хребтами же Тангла она вдруг ускоряется, создавая множество порогов, быстрин и водопадов. Сама долина Сына Брахмы возникла некогда на месте ложбинных разъемов в земле, которые работа вод преобразовала в многоцветное длинное полотно, разделившее реку и горы. Травы покрывали ее береговые участки, возвышенности же утопали в буйстве листопадных лесов, смешавших тяжелые сейбы с ярко красными цветками и фикусы-душители, оплетенные щупальцами корней. В вечнозеленых приречных лесах можно было увидеть стройные бамбуки, магнолиевые деревья и терминалии. Места эти представляли немалую опасность, так как там водились медведи, тигры и носороги.
   Путники, страдая от резких перепадов воздуха, слишком часто менявшегося с влажного на сухой, а также обильных дождей, старались держаться ближе к течению реки. Воины Видрасены, одетые лишь в легкие полотняные доспехи, несли охранение, а на стоянках окружали лагерь земляным валом. Делалось это из соображений защиты не только от неуловимых местных племен, но и от хищных зверей, издалека чувствовавших запах человеческого тела.
   Царские посланники, не привыкшие к тяготам подобных путешествий, страдали и сетовали на судьбу. Так Ликофор, давно уже сменивший свой чопорный плащ-фарос, обвитый серебряными пальметками, на практичную шерстяную хламиду, которую носят фессалийцы, ворчал всю дорогу. На каждом привале он снимал сапоги и растирал ноги дорогим дамасским бальзамом. Всякая мелочь приводила его в отчаяние, от промозглого ветра до скромной пищи. Еще он вздыхал о бассейнах с благовониями и айлептериях с хорошими массажистами.
   - Великое Небо! Гермес Килленский, Майи сын и покровитель дальних путей! Боги-охранители скитальцев! Что за злое наважденье взвалили вы на мои плечи! Почему заставляете дрожать на ветру и студить мои старые кости на краю Ойкумены? Пошлите здравия, всемогущие, и терпения выдержать муки плоти и сердца на этой Крыше Мира...
   Каллимах тоже страдал. Он совершенно не переносил верховой езды. От тряски у него мгновенно начинались приступы тошноты и головокружение. Уже через день эпистрат пересел на верблюда, но состояние его от этого не улучшились. Однако же, страдал он безмолвно, не нарушая тишины гор стонами и мольбами. Только снял с головы свой золотой обруч-филлет и покрыл ее широкополой шляпой-петосом, крепившейся ремнем к подбородку. Еще он много пил рыбьего сока, ел пахту и мед.
   - Вот мир, который неустанно испытывает нас в твердости нашего духа, - говорил Сангхабхадра Диоклу. - Однако сказано великими тхерами прошлого: ходите, стоите, сидите или лежите, сердце ваше не должно изменяться, какие бы тяготы не вносил в вашу жизнь ветер вечных перемен. Спокойствием исчерпаются тяготы судьбы и тогда станем мы осью Колеса Святого Закона.
   Послушник молча соглашался, так как сил на то, чтобы говорить, а тем более, спрашивать, просто не оставалось. Немощь тела давала отклик душе, хотя юноша пытался сохранять стойкость и не отходил от учителя. А ведь все начиналось совсем иначе. Диокл помнил, как люди были охвачены радостным возбуждением, как не смолкали шутки и задорный смех.
   Сангхабхадра ехал рядом с проводником, суетливым сером в двубортном синем халате с широкими рукавами, и расспрашивал его о предстоящем пути. Тот охотно отвечал, вполне сносно изъясняясь на языке кхаротшхи:
   - Мы не пойдем путем, которым ходят неповоротливые караваны. Товаров нет, а значит, будем налегке. Только подарки для Сына Неба. Но главный ваш дар - ваша земля. Попробуем добраться до Чан-аня более короткой дорогой, где меньше риска угодить в руки разбойников. Она ведет левым берегом Ганга до слияния с рекой Сына Брахмы. Долиной этой реки мы углубимся в Огненные Горы, стоящие там от начала времен, и войдем в западные земли Великой Хань, населенные лишь редкими племенами. От них мы доберемся до русла множества рек и попадем в Ганьсу.
   Прошло уже много дней, и уверенность посланников в успешном итоге путешествия, кажется, постепенно начинала слабеть. Только воины пока оставались невозмутимыми, потому как дальние походы были для них делом привычным. На перевалах они успевали спорить, ругаться, играть в кости. Вспоминали Геракла и Орфея, некогда прошедших по этим глухим дорогам и донесшим до Эллады крупицы мудрости с высокогорий Джамбу.
   Местные жители попадались не часто. Иногда путники набредали на горные селения, где можно было найти свежее молоко и рыбу, но встречались и деревни в лесных чащах. Это были участки, вырубленные для общинных пущ топорами и выжженные огнивом, чтобы привольно вести хозяйство под защитой непролазных дебрей. Здесь посланники охотно брали фрукты: груши, инжир, абрикосы и дыни, так как вкус вяленого мяса многим стоял уже поперек горла.
   Видрасена скучал. Привыкший к хорошему фанагорийскому вину и танцовщицам-читрини, он быстро пресытился изучением горных впадин, перелесков и ледяных водоемов, не находя уже в них вдохновения. Порою он брал в руки треугольную цитру-псалтерий и наигрывал старые индийские мотивы, чтобы облегчить душу.
   "Кто укрепил эту землю - колеблющуюся землю,
   Кто смог успокоить горы - качающиеся горы?
   Кто выше и дальше всех воздушный простор измерил,
   Кто поддержал небосвод?.." - приглушенно напевал юноша, и голос его тонул в шуме ветра.
   Но иногда вдруг он, чернея лицом от тяжких воспоминаний, переходил на греческий и уже раскатисто возглашал из Феогнида:
   "Скиф! Пробудись, волоса остриги и покончи с пирами!
   Пусть тебя болью пронзит гибель душистых полей!.."
   По ночам становилось холодно и путникам приходилось надевать на себя все теплые вещи и накрываться шерстяными одеялами. Нытье шакалов и шорохи в высокой траве уже давно перестали тревожить внимание людей.
   С наступлением утра белесая дымка окутывала дальний горизонт и манила в заоблачные дали, туда, где горы восходили к самому поднебесью. И путники вновь подстегивали лошадей, погоняли ленивых верблюдов и навьюченных поклажей мулов, чтобы продолжить свой путь.
   Проводник осторожно намекнул, что здесь есть опасность повстречаться с кочевниками, которых серы называли "даюэчжи", или иначе "существа с сердцем зверей", так как они питались только полусырым мясом и молоком. Грекам народ этот был известен мало, но те, кто жил в бактрийских землях, звали его "азиями" или "азианами", эллины Джамбу -- "ятиями", а индийцы - "яду". Потому все дозоры были усилены.
   Вечерами у костра Каллимах угрюмо рассматривал свои уже обветренные руки. Даже хризолит, вставленный в его перстень, совсем помутнел и утратил блеск.
   - Что говорит проводник? Далеко ли до перевала? - спросил он Сангхабхадру.
   - Три дня пути, - невозмутимо ответил наставник.
   - Тяжела участь смертных, - снова засопел Ликофор, с кряхтеньем подсаживаясь к костру, - у меня уже мозоли на пальцах от поводьев, а кожа скоро начнет трескаться, как
   перегретый рыбий пузырь. О мать - земля! Это горемычное странствие сведет меня в могилу раньше положенного срока...
   - Не падай духом, царский посланник, - ободрил Видрасена, - мы проходим сейчас по местам, где многосильный Геркулес основал когда-то государства агенсонов и сибов.
   - Что-то я не вижу здесь никого, имеющего хоть отдаленное родство с племенем гераклидов, - скривился Ликофор, - ни городов, ни крепостей. Только горы, леса и туземцы с лицами чернее ночи.
   - Время меняет мир, - развел руками индиец, - если мы не будем успешны в нашем походе, то и на месте нашего царства могут оказаться травы степей или пески пустынь, по которым будут бродить лишь голодные звери и дикари, потерявшие человеческое подобие.
   - Не гневи судьбу, несчастный! - вскочил Ликофор, - ты призовешь на нас погибель своими безумными речами и похоронишь цвет эллинов под мхом могильной плиты.
   - Давно ли ты стал таким суеверным, Ликофор? - усмехнулся Каллимах, - юнец прав. Если наше дело окончиться неудачей, то, боюсь, даже богам будет не под силу возродить из праха твердь Джамбудвипу.
   - Довольно спорить, - остановил всех Сангхабхадра. - Что вы делаете? Тратите свои силы на никчемные слова и распыляете дух, который так пригодится всем нам в ближайшие дни. На пути к перевалу могут ждать любые неожиданности.
   - Ты прав, Наставник, - подхватил Видрасена, - мои дозорные уже находили у воды свежие следы лошадиных копыт. В нашем отряде таких лошадей нет. Кто знает, может, мы не одни движемся этим путем...
   После ужина путники разложили свои лежаки и устроились на отдых. Шестеро дозорных с копьями и еще четыре лучника разместились на углах насыпи, вглядываясь в чернеющее небо.
   Диоклу долго не спалось. В нем не было страха или беспокойства. Горные хребты, обступавшие пространство несокрушимой стеной, высветляли теперь какие-то потаенные глубины его души. Они раскрывали неизреченное в нем. Возможно только сейчас, на этой вершине Ойкумены истинный человек в нем очнулся от долгого оцепенения. Только сейчас стал понятен ему смысл изречения древних, о том, что внутри этого мира таиться еще один мир. Диокл взирал в таинственную даль своего сердца, словно отраженную для него величием гор. Он смутно различал узлы событий, которые формировали плоть его будущего существования. Но сомнения рассеялись. Послушник был готов безропотно принять свою судьбу.
   Новое утро встречало путников, и оно ничем не отличалось от предыдущих. Серый сумрак медленно отступал, нехотя открывая цветущую природу дальних предгорий. Вокруг простиралась зеленая полоса низкорослых деревьев и кустарников, прорезанная руслами небольших рек, сбегающих с дальних вершин, звериными тропами и рукотворными просеками.
   Лагерь неторопливо свернули, с трудом разминая затекшие руки и ноги, и продолжили утомительный путь. Сегодня путники должны были достичь горных отрогов, с которых начинался новый этап их странствия.
   Люди уже начали обходить стороной изумрудные россыпи мангровых зарослей, густо протянувшихся почти через всю речную низину, как вдруг хруст ветвей в один миг прорвал эти зыбкие дебри и заглушил птичий гомон. За ним грянул столь раскатистый рык, что показалось, будто это небо раскололось на две половины. Путники отпрянули.
   На лужайку выскочил огромный тигр и оскалил красную пасть. Солдаты сразу попятились назад, лихорадочно нащупывая пальцами рукояти мечей и древки копий. А тигр стоял, обводя людей тяжелым взглядом. Это был взрослый зверь с могучими плечами, волной перекатывавшимися под бело-рыжим мехом, и с широкой поясницей. Во всех движениях его проскальзывала непреклонная, уверенная сила.
   Воины подняли над головой копья, нацелив их в шею хищника.
   - Не сметь! - приказал Сангхабхадра.
   Он отстранил крайних солдат и выступил навстречу тигру.
   - Учитель! - предостерег его Видрасена.
   Наставник даже не обернул головы на его зов. Он неподвижно стоял перед зверем, не сводя с него глаз. Зверь тоже смотрел на человека. Смотрел не отрываясь и в круглых зрачках его плясали красные огоньки. Тигр чуть перебирал лапами, и хвост его покачивался с какой-то неуловимой грацией.
   Воины внимательно следили за происходящим. Они ждали. Терпеливо, словно охотники, ждали, когда зверь начнет осаживать спину и приседать перед прыжком. На этом движении они хотели сразить его брошенными копьями, не позволив распрямиться для страшной атаки.
   Но тигр не прыгнул. Он еще немного постоял, искрясь в бликах розового солнца, а потом повернул прочь.
   Диокл, замерший почти без дыхания, почувствовал, как по его спине стекают струйки холодного пота. Много раз потом он вспоминал эту сцену и думал о том, что же мог увидеть свирепый хищник в глазах его учителя. Взгляд Сангхабхадры не выражал благородного мужества, свойственного опытным воинам, и не светился дерзновенной отвагой героя. Скорее, он был непроницаем, как холодная скала, нерушим, как утесная твердь. Однако внутри этой тверди звучала песня жизни. Должно быть, это были глаза самой Вселенной: внимательные, но невозмутимые, безличные, но наполненные чутким могуществом мировых стихий.
   - Почему тигр не тронул тебя, Учитель? - спрашивал позже и Видрасена, - может, он испугался?
   - Нет, - Сангхабхадра только покачал головой, - возможно, он просто понял, что здесь ему ничто не противостоит.
   - Он не увидел перед собой объекта, отличного от него самого! - внезапно догадался Диокл.
   Наставник мягко улыбнулся и больше не сказал ни слова.
  -- Глава 2. Горные тропы.
   Ступенчатые вершины Гималаев, или гор Имаус, как называли их греки, словно повисли в облачной пене и туманах. Кое-где встречались продольные впадины, образуя продуваемые со всех сторон плато. Гряда Шивалик, "Принадлежащая Шиве", на которую взобрались путники, совершенно оглушенные ветром, была не богатой на растительность. Лишь в отрогах встречались редкие тераи - заболоченные леса, заполненные саловыми деревьями, столь ценимыми в строительстве, древовидными папоротниками и высокогорными мхами. В этих лесах обитали волки и лисицы.
   Чем выше поднимались царские посланники, тем труднее им становилось дышать и сохранять внимательность. Проводник-сер объяснял, что здесь может начаться "горная болезнь", во время которой люди часто теряют память и видят невероятные видения.
   Второй проблемой стал усилившийся холод. Он пробирал насквозь через любую одежду и ломил кости. Видя, как страдают его солдаты, заливаясь хриплым кашлем, Видрасена разрешил сгрузить на мулов некоторые части металлического вооружения - шлемы и щиты, так как кожа примерзала к железу. Красные пятна - знаки обветривания, уже появились на лицах Ликофора и Каллимаха, несмотря на то, что они густо мазались смесями и маслами.
   Сангхабхадра ехал на спокойном рослом жеребце-иноходце с низкой холкой и неподвижность его фигуры удивительно гармонировала с холодной уверенностью гор. Наставник расспрашивал проводника об обычаях и привычках жителей Махачины. Интересовали его и ятии.
   Сер рассказал, что когда-то, очень давно, даюэчжу покинули предгорья Ганьсу, где проживали между Цилянем и Дуньхуаном, вытесненные более сильным племенем сюнну. Когда же ханьский император начал искать себе союзников против сюнну, он послал в Западный Край посла Чжан Цяня, чтобы договориться с даюэчжу о военной помощи. Много трудностей преодолел посланник в пути. Сюнну захватили его в плен, где Чжан Цянь пробыл десять лет. Бежав от них, он достиг наконец Даюани - Согдианы, и Дася - Бактрии, к тому времени захваченных юэчжу.
   Однако договориться не удалось. В последующие годы делались новые попытки заключить союз, но отношения между кочевниками и ханьским двором были окончательно подорваны после убийства очередного посольства серов. И тогда могучая армия во главе с военачальником Ли Гуан-ли, братом императорской наложницы, двинулась через горы и пустыни, чтобы покорить и наказать Даюань. Поход окончился неудачей. Недостаток продовольствия, повальная смертность и постоянные налеты отрядов юэчжи ослабили ханьскую рать. Остатки ее, дошедшие до Согдианы, были разбиты у города, который серы называли Юйчэн.
   Второй поход был более успешен. Ли Гуан-ли учел свои ошибки. И хотя юэчжи объединились с племенем Сай или саков, возглавляемым одним из предшественников нынешнего царя Мугуа, тридцатитысячное бронированное войско Махачины наголову разгромило кочевые армии в сече под Эрши. Согдиана была захвачена, но серы ушли из нее, заключив мир. В обмен на несколько тысяч отборных согдийских коней, не знающих себе равных и называвшихся "небесными скакунами", Ли Гуан-ли согласился вернуться в Махачину, очистив занятые земли.
   Теперь, в правление Юань-ди, третьего преемника воинственного и многославного У-ди, отношения Хань с даюэчжи снова стали плохими. По слухам, неизвестные племена канчжу вытеснили их из большинства областей Согдианы и теперь разрозненные группы "людей с сердцем зверей" бродили по отрогам Гималайских Гор, нападая на купеческие караваны. Сила их была далеко не та, что прежде. Из опасных воителей они превратились в жадных разбойников, рассеянных на огромном пространстве степей и перевалов. Но недооценивать их было нельзя.
   Таким был рассказ проводника. Когда разбили стоянку на полукруглом плато, хорошо обозреваемом со всех сторон, Видрасена с первым декасом всадников спустился к небольшой горной речке, чтобы напоить взмыленных лошадей. Диокл, который не имел навыков верховой езды и передвигался на верблюде, отправился с ними, чтобы просто размять ноги.
   Водный поток был здесь очень бурным. Он гремел и искрился на солнце, огибая кривые пороги. Воины, зябко поеживаясь, сняли с лошадей потники и сбрую, позволив им подойти к воде и погрузить морды в хрустальные брызги. Сами они поднялись на пригорок, где присели кто на корточки, а кто на камни поверх свернутых потников и плащей. Над дальним склоном взмыл черный коршун.
   - Вот земля тысячи таинств, как объясняли мне в детстве, - задумчиво вздохнул Диокл, обращаясь к индийцу, - здесь каждый шаг делает нас другими, уже никогда не возвращая назад... Только сейчас понимаешь, какие мы маленькие и тщедушные на фоне этой глыбы Мироздания. Словно муравьи в пустыне.
   - Я слышал, даже Дионис, проходя через эти земли к Великому Океану, был поражен их гордым величием, - заметил Видрасена.
   - Как же это удивительно! - Диокл привстал с камня, - еще совсем недавно наши деды верили, что здесь заканчивается обитаемый мир. Но сейчас все мы знаем, что карта Гекатея не верна и земля эта тянется на многие тысячи стадий к Желтой Реке. Поистине, Ойкумена не имеет пределов...
   Чтобы справиться с накатившим волнением, Видрасена запустил руку под плащ, туда, где к его шерстяному хитону - экзомису был подвязан мешочек для маленькой тростниковой флейты. Звуки музыки рассеивали страхи перед туманным будущим, и молодой индиец начал наигрывать какой-то пасторальный мотив. Флейта-авлос была его излюбленным музыкальным инструментом. Согласно преданию, первый авлос из костей оленя смастерила сама Афина Паллада, но потом, увидев в отражении ручья свои нелепо округленные щеки, выдувавшие воздух из отверстий, выбросила его в траву. Там его и нашел фригиец Марсий. Он вдохнул в авлос настоящее искусство, насытив мир чарующим звучанием полей и рек.
   Диокл и солдаты, разместившиеся неподалеку, только сейчас почувствовали желанное отдохновение. Звуки флейты расплывались над отрогами гор, подобно дымящимся облакам, создавая уравновешенные гаммы. Однако очень скоро до слуха людей донеслись совсем другие звуки.
   Видрасена перестал играть и прислушался. Заметив волнение командира, его воины тоже насторожились, и только кони, как ни в чем не бывало, наслаждались студеной водой с громким фырканьем.
   С дальнего берега в рокочущий поток упал камень, выбив струю брызг. Диокл поднял голову - на круче шевельнулись серые фигуры, стремительно сбегающие к реке.
   - К бою! - встрепенулся Видрасена.
   - Кто это? - спросил Диокл, указывая рукой на приближающихся людей.
   - Какая сейчас разница? - отозвался индиец, потянувшись к колчану. - Гораздо важнее, как далеко бьют их луки и сколько их всего...
   С легким жужжанием стрела, долетев с другой стороны реки, впилась Видрасене в плечо. Юный воин захватил ртом воздух, роняя лук.
   - Вот и ответ, - прошептал он послушнику, который подхватил его за спину и поспешил уложить на свернутый плащ под прикрытие камней.
   Диокл присел рядом, оглядывая происходящее из-за валунов.
   Нападающие - низкорослые люди в кожаных и войлочных куртках и широких штанах, заправленных прямо в сапоги, прыгали с камня на камень, сжимая луки из рогов горных туров. Добравшись до воды, они с визгом и криками устремились к лошадям. Несколько скакунов в испуге бросились прочь, другие заметались, поднимая тучи брызг и спотыкаясь в ледяной воде.
   В этой суете и неразберихе воины Видрасены сплотились быстро. Их ответом стали выстрелы из луков и брошенные дротики, хотя они и не достигли цели.
   - Берегите стрелы! - предупредил индиец, со стоном приподнимаясь на здоровом локте.
   Мельтешащие серые тени сначала сбили наблюдателей с толку. Они создали впечатление множества противников, хотя очень скоро стало понятно, что нападавших не больше пяти человек. И все же солдаты Видрасены, вдвое превосходящие числом, сочли за лучшее в первый миг укрыться за камнями, бросив коней у воды. Потом, оценив обстановку и сообразив, что перед ними лишь жалкая горстка плохо вооруженных налетчиков, они резво начали сбегать с пригорка.
   Между тем, незнакомцы уже согнали криками оставшихся лошадей в один косяк и увлекли вниз по руслу реки. Но там их ждала неожиданность. Четверо воинов Видрасены успели спуститься наперерез и отсечь противникам пути отхода.
   Глаза воинов горели яростным огнем, а наконечники дротиков, уже занесенных для броска, отливали леденящей белизной. Вожак нападавших угрюмо оглядел смыкающих опасное кольцо недругов. Этот изможденный человек с черной бородой вокруг круглого грязного лица и со слипшимися космами длинных волос, больше похожих на древесный мох, уже понял, что пощады не будет. В глазах его сквозила обреченность.
   - Стойте! - неожиданно громким голосом прокричал воинам Диокл, поднимаясь во весь рост.
   Греки на миг замедлились, однако продолжали сближаться с налетчиками.
   Тогда послушник решительно спустился со склона.
   - Подождите! - он обратил к воинам поднятую руку. Потом повернулся к неизвестным.
   - Что вам нужно? - спросил он по-гречески. Налетчики молчали, переглядываясь
   между собой.
   - Чего вы хотите? - повторил Диокл на языке кхаротшхи, но также безответно. Люди лишь с напряжением прислушивались к звукам незнакомой им речи. Тогда послушник сделал жест, вытягивая в сторону незнакомцев раскрытую ладонь.
   Вожак наконец понял его. Он указал на лошадей.
   - Кони? - переспросил Диокл. - Сколько?
   Юноша пошевелил пальцами, и вожак в ответ растопырил пятерню на левой руке.
   - Берите, - Диокл кивнул головой. - Берите и уходите! И пусть наши пути больше не пересекаются.
   Среди воинов прошел тихий ропот, но тут подал голос Видрасена.
   - Делайте, как он говорит, - велел молодой индиец, подходя к реке и стараясь перекричать шум воды.
   Все еще с опаской оглядываясь на греческих воинов, налетчики несмело ухватили за гривы лошадей и погнали вниз по течению.
   - Возвращаемся! - скомандовал Видрасена. Сквозь пальцы руки, которой он зажимал рану, пробивался алый ручеек.
   Он уже выдернул стрелу и первым начал подниматься на плато нетвердыми шагами. Диокл поддержал индийца за локоть, провожая в лагерь.
   Первым о происшествии узнал Ликофор. Он мгновенно забыл о своей усталости, встретив послушника гневной отповедью.
   - Желторотый юнец! Кто дал тебе право раздавать царское добро первым встречным? - посланник сверкал глазами и брызгал слюной. - Или горная дорога лишила тебя последней крупицы разума?
   Диокл, который до сего момента не сомневался в правильности своего решения, вдруг опешил. Случившееся представилось ему в ином свете.
   - На свою беду мы взяли тебя в поход! - вторил Ликофору Каллимах. - Ты обрек пятерых своих соотечественников на страдания изнурительного пешего пути через горы и пустыни.
   Диокл поник, как согбенная ветром ива.
   Прочие участники похода, узнав о происшествии на водопое, тоже приблизились к послушнику. Губы их были сжаты, глаза блистали, словно начищенный металл. Они явно были на стороне Ликофора и Каллимаха.
   Посланник продолжал:
   - Какие-то жалкие разбойники, которых без труда могли истребить наши солдаты, получают наших коней, словно дар или подношение! Кто еще видел такое? Да теперь все окрестные варвары будет смеяться над нами и передавать другим весть о слабости и глупости эллинов. Посольство, которое не в силах отстоять собственное добро...
   Диокл несколько раз открывал и закрывал рот, понимая, что вряд ли сумеет объяснить свои мотивы окружившим его людям.
   К счастью, в сопровождении Видрасены показался Сангхабхадра. Юный индиец, едва успев перевязать плечо, поторопился привести наставника.
   - К чему теперь ваши упреки? - промолвил Сангхабхадра. - Они не помогут вернуть лошадей.
   - По крайней мере, твоего воспитанника стоит наказать, чтобы он больше не смел распоряжаться чужим имуществом! - Ликофор от досады покусывал губы.
   Наставник пристально заглянул в глаза Диоклу.
   - Ответь мне, бхикшу, что двигало твоими помыслами, когда ты по доброй воле отдал ятиям наших лошадей?
   - Учитель! - заговорил Диокл, воодушевленный тем, что рядом наконец есть человек, способный его понять. - Ведь ты сам нас учил: разве существует разница между нами и ними? Она призрачна и условна. Разве помогая другим - я не помогаю себе?
   - Мы и ятии - одно? - усмехнулся Ликофор. - Похоже, Сангхабхадра, твой ученик дошел до порога безумия.
   - Как бы там ни было, его поступок не так глуп, как вам кажется, - возразил наставник. - Мы добрались до высокогорья, где лошади смогут пройти дальше, только превратившись в горных коз. А потому нам придется обменять их на припасы в ближайшем селении, взяв с собой лишь самых низкорослых, способных везти поклажу. И еще несколько мулов и верблюдов, которых мы поведем в поводу. К тому же, ятии поклоняются Кибеле и умеют быть благодарными. Как знать, уж не получили ли мы новых союзников в нашем походе? Пусть пока и немногочисленных.
   - Хотел бы я разделить твою уверенность, - невесело заметил Каллимах. - Да только как бы к нам не стали выстраиваться толпы разбойников, желающих поживиться от нашей доброты!
   Однако гнев собравшихся угас, и Сангхабхадра поспешил увести Диокла в свою палатку. Видрасена, убедившись, что порядок восстановлен, удалился к себе - делать перевязку. Он очень боялся воспаления раны.
   - А теперь, когда мы одни, - произнес Сангхабхадра, - объясни мне, правда ли только желание помочь ближнему, которого ты воспринял как самого себя, руководило тобой?
   - Я не знаю, учитель, - ответил Диокл неуверенно. - Может быть, сострадание. А может, потребность совершить по-настоящему благодетельный поступок.
   - В том-то и дело, - невесело усмехнулся Сангхабхадра, - что твой великодушный порыв, прорвавшийся из глубин твоей души, носил в себе еще тайный мотив. Это неосознанное стремление сравняться с благодающей милостью бодхисаттв. Смелая прихоть, которая могла обернуться проблемой для всего нашего отряда.
   - Я не подумал об этом, - Диокл потупился. - Мне казалось, что все последователи Святого Закона должны помогать ближним и, тем самым, способствовать успешности своего продвижения к освобождению. Разве не таков образ совершенного бодхисаттвы, вызволяющего смертных из невзгод? Разве это не тот идеал, который завещал нам Почитаемый Миром?
   - Жизнь у каждого человека своя. Участь кочевых людей - захватывать чужих лошадей и добычу, - объяснил наставник. - В этом они естественны, как горный ветер или полуденный зной. Они движутся по пути, определенному для них закономерным развитием внешних условий. Они родились такими и должны выполнить свое предначертание. А вот обогащать их собственным имуществом в силу чувственных выплесков и, что еще хуже, стремления к накоплению благих заслуг перед Дхармой, как раз неестественно и нарушает мировой порядок. Это действие, обусловленное причиной, но не безличная искренность сердца, отражающего Путь.
   Диокл понуро молчал.
   - Скажи мне, какова твоя главная цель в жизни? - неожиданно спросил юношу Сангхабхадра.
   - Я хочу снискать плоды пробуждения, - более решительно ответил Диокл, - достичь уровня архата, бодхисаттвы, будды...
   Сангхабхадра не дал ему договорить:
   - Все это не более, чем имена. Образы, не имеющие содержания.
   - Да как же это может быть? - чуть не вскричал послушник.
   - Совершенный, пробужденный, освобожденный - односторонние категории, лишенные подлинного смысла. Они могут существовать и действовать только в отношении несовершенного, непробужденного и несвободного. Это ущербные идеалы, к которым не стоит стремиться. Как и к самому достижению буддовости.
   Диокл в удивлении смотрел на учителя.
   - В силу необратимого действия закона перемен, - продолжал Сангхабхадра, - даже человек, обретший аннутара самьяк самбодхи, всецелое окончательное просветление, не может его удержать. Даже Будда бессилен перед механизмом вечных перемен. А раз пробужденный не властен сохранить свое пробуждение, то оно есть рупа, такая же пустая форма, как и все остальные явления. Оно не остается неизменным. Вот потому устремления твои, бхикшу, похвальны, но бессмысленны.
   - Что же мне делать? - с полным отчаянием в голосе осведомился Диокл.
   - Просто живи. Следуй первичному естеству вещей. Изменяйся сообразно природному порядку. Одним словом, двигайся по стопам Так Приходящего, но не прилагай к этому усилий. Тогда в следовании пребудет не твой еще неуспокоенный ум, не твое стесненное аскезой тело, а глубинный поток твоего "Я", широкий, как простор Ойкумены. Это "Я", которое не имеет ничего общего ни с формой, ни с сознанием, ни с чувством, ни с духом, ни с чем-нибудь еще. И меньше всего, с самим твоим "Я". Это твоя сугубая истина, которая однажды найдет выход наружу и покажет тебе берега обетованной нирваны.
   Сангхабхадра еще немного помолчал, но напоследок смягчился и тронул послушника за плечо:
   - Прошу тебя, бхикшу, не причиняй больше метаниями своих чувств и ума проблем товарищам, с которыми, в силу обстоятельств, делишь бремя этого далекого странствия. Возможно, в этот раз ты сумел уловить веление своего подлинного бытия, однако разум дан человеку, дабы использовать его, а не пренебрегать им.
   Как и предсказывал Сангхабхадра, скоро тропа поползла неудобной обрывистой кромкой, где каждый неверный шаг грозил падением в пропасть. Путники близились к высшей точке своего пути, к перевалу, с которого начинался спуск в долину многих рек. Однако с каждым днем тяготы дороги возрастали. Усилилась острая нехватка воздуха. Вокруг же по-прежнему вздымались равнодушные глыбы, словно наслаждавшиеся своим нерушимым величием под снежными колпаками.
   На одном из привалов у водопада Видрасена завел разговор о неумолимости мировых перемен. Индиец хорошо понимал принцип анитьи - всеобщего непостоянства, но при этом находил его угнетающим и болезненно безнадежным.
   - Все слишком быстро и часто меняется, Учитель, - сетовал он, хмуря лоб, - не кажется ли это тебе, Мудрейший, слишком унылым? Мы ничего не успеваем узнать до конца: ни самих себя, ни окружающие явления. Ведь и внутри, и снаружи вещей не стихает круговорот превращений, разбивающих любой образ. Думаю, это довольно горько. Не потому ли Благословенный учил, что все в мире есть дукха, страдание? Об этом много сказано в Самьюта Никаях.
   - Да, юноша, непостоянство приносит страдания смертным, - согласился Сангхабхадра, - но только потому, что они не умеют правильно понимать его природу. Ответьте-ка мне, какова главная особенность непостоянства?
   Вопрос был адресован обоим ученикам.
   - Вечность, - словно по наитию сказал Диокл.
   - Вечность, - повторил наставник задумчиво. - А вечность есть условие, скорее, утверждающее жизнь, чем отрицающее и принижающее ее. Изменчивость бытия суть его бесконечность, а значит - абсолютность, ибо только абсолют по-настоящему не ограничен ничем. Если все вещи неустанно изменяются, выходит, что они абсолютны, совершенны в своей бесконечной природе и не имеют преград. Точно также и человек совершенен и абсолютен в своих подлинных свойствах. Если он не связан иллюзией своей самости, не держится за временные образы и идеи - он воплощает собой великую бесконечную сущность, которая превосходит сами границы сущности. Он поистине бессмертен...
  
  -- Глава 3. Золото муравьев.
   Высокогорье вздымалось над горизонтом заснеженными зубчатыми гребнями, подобно пенистым волнам реки. Отроги были сплошь изъедены ветрами. Чем дальше в горы проникали путники, тем опаснее становились тропы. Во многих местах их покрывала сплошная ледяная корка и приходилось судорожно вцепляться пальцами ног в расщелы каменной земли.
   Здесь царским посланцам встретилось несколько горных сел. Видрасена упорно твердил своим товарищам, что тут живут сибы, хотя глядя на усеянные узорами татуировок лица и руки поселенцев, а также сшитые волчьи шкуры, составлявшие всю их одежду, греки верили в это с трудом. Некоторые горцы при приближении чужаков бежали, бросив свои хижины, чтобы спрятаться в пещерах.
   В одном селе путники застали Праздник Урожая. Их охотно угостили местным вином, похлебкой из дробленого риса с сахаром и кунжутными лепешками. Потом старейшины предложили эллинам состязание с лучшими силачами племени. В отряде Видрасены был борец Критобул из Бодхгайи, прославившийся некогда во всех агонах царя Гермея. Неодолимую мощь его хватки пришлось испытать на себе и горным великанам. Все они превосходили Критобула ростом и сложением, но оказались бессильны, словно дети, перед его великолепным мастерством захватов и бросков. Восхищенные старейшины подарили атлету двух мулов и мешок ячменной муки.
   Путь неуклонно продолжался, хотя Ликофор стал совершенно несносен и стонал, что отряд уже вышел за рубежи небесных светил. Греки встречали людей, поклонявшихся богу-отцу Либеру, набредали на общины дикарей, почитавших человеко-зверей, покровителей рогатого скота, и приносивших им человеческие жертвы. Были и такие, что верили в людей-грифонов и волшебных трехногих коней.
   Обликом горцы тоже казались различными. Попадались совсем белокожие в одеждах из крашеного полотна. Они вставляли в свои волосы цветы и жили разведением овец. Были и другие, смуглые и низкорослые. Их племенные захоронения представляли собой вереницу длинных камней, поставленных вертикально, и каменных колонн с алтарями.
   Однажды встретили странный народ, охранявший особые "священные деревья" и весь состоящий из жрецов-прорицателей. Но еще больше удивило греков племя женщин-наездниц. Как понял из разговора с ними проводник, они следовали культу молодых богинь, живущих у горных источников и владевших стадами диковинных единорогов.
   Наконец путники одолели длинную разрозненную гряду вершин, пробитую многочисленными провалами ущелий, бездонных, словно подземелья Аида. Греки называли эту область Страной Исседонов, а серы - "Золотой Землей".
   "Золотая Земля" приняла послов царя Гермея неприветливо. Хотя Ликофор полагал, что холоднее быть уже не может, однако здесь воздух дохнул в лица настоящим морозом. Небо стало серым, с запада накатились свинцовые тучи, а с высоты повалил колючий мокрый снег. Его хлопья падали на открытые участки кожи и тут же превращались в хлипкие лужицы. Люди стали теснее жаться друг к другу. Чтобы хоть как-то развеселить и взбодрить своих спутников, Сангхабхадра вовлек Диокла в беседу:
   - Помнишь золотоносных муравьев, обитающих в горах Индии, которых описывал Геродот?
   - Помню, - откликнулся тот. - Но я живу в Индии с самого рождения, однако никогда их не наблюдал.
   - Сегодня тебе представится такая возможность, - загадочно улыбнулся наставник. - Мы подбираемся к их владениям.
   - Зачем морочишь парню голову? - рассмеялся Каллимах. - Давно известно, что Геродот сам никогда тут не бывал и записал россказни купца, приехавшего из Индии и плохо владевшего греческим языком.
   - Тем не менее, под каждой выдумкой покоится слой правды, - возразил Сангхабхадра серьезно. - Разве мы не преодолели только что край амазонок, где царствуют одни женщины? И разве прямо сейчас мы не следуем через землю, где воздух наполнен птичьими перьями?
   - Снег! - догадался Диокл. - Геродот говорил о снеге?
   - Вернее, говорил купец, плохо владевший греческим, - подтвердил Сангхабхадра, переглядываясь с Каллимахом. - Может статься, и муравьев величиной с лисицу мы встретим где-нибудь поблизости. Сообщения о них есть у Неарха и Мегасфена. А эти люди знали о материке Джамбу не понаслышке. Также селевкидский путешественник Патрокл, побывав в Гималаях, составил отчет о народе дардийцев, которые стерегут особых золотоносных существ, обликом подобных большим муравьям.
   - Но если верить Геродоту, муравьи, добывающие золото, обитают на северо-западе, - не желал сдаваться Каллимах. - Мы давно миновали места, которые он описывал.
   Сангхабхадра оставил последние слова эпистрата без ответа, пряча тонкую улыбку. Неожиданно из авангарда отряда прибежал проводник. Он что-то отчаянно выкрикивал и махал руками, призывая, по-видимому, срочно искать укрытие.
   - Какое же укрытие ты собираешься здесь найти, пустоголовый дикарь? - пробурчал Ликофор. - Мы на самом гребне перевала!
   Тропа вела по кромке отвесов, обрывающихся глухим ущельем, а на другой его стороне пробивала небеса огромными сводами широкая гора. Однако проводник сумел вывести отряд в небольшую низину, где скальные отроги давали слабую, но защиту от порывов гневного ветра. Лагерь разбили сразу. Едва люди залезли в палатки, как снег повалил уже густой, непросветной пеленой. Путники столкнулись с настоящей снежной бурей.
   Умолкли разговоры. Люди натянули на себя все, что только было у них из одежды, но это не спасало. Ледяной смертоносный воздух пронизывал насквозь. Тогда, сгрудившись по пять-шесть человек, путники закутались в одеяла и завернулись в парусину оставшихся палаток. Ветер продолжал набирать свою неистовую силу.
   Укрытые скальным выступом, лошади уныло жевали смешанный с травой овес из торб, подвешенных к их мордам. Изредка они оглашали ущелье тревожным ржанием - но их крик, подхваченный вьюгой, в один миг растворялся в необъятной вышине.
   Даже привычные ко всему верблюды жались ближе к лошадям, и те, забыв о своей нелюбви к горбатым животным, позволяли им согревать себя лохматыми боками.
   Диокл на миг приоткрыл занавес палатки, однако не увидел ничего. Мир словно пропал, исчез за белыми летящими хлопьями.
   - И огонь не разожжешь, - сетовал Ликофор. - Все промокло. Замерзнем тут, как собаки, и останемся в назидание путникам, идущим по этому пути, ледяными статуями.
   - Многие наши люди ходят этими тропами по много раз в год, - не преминул заметить сидевший в палатке наставника проводник. - Всякое случается, но ледяных статуй я пока не встречал.
   - Значит, мы будем первыми, - отозвался Ликофор. - Как там, наставник Закона, говорится в вашем учении? Изменения постоянны по своей природе, но каждое из них отличается новизной?
   - Важно принимать изменения, а не противиться им, тем более, что обратить их вспять человек бессилен, - отвечал наставник с улыбкой. - Не тревожься, царский посланник, если ты призовешь на помощь стойкость, которая присуща тебе по праву рождения, ты осознаешь, что даже эта, кажущаяся столь ужасной буря - всего лишь мелкое испытание на твоем долгом пути.
   - Никто не посмеет сказать, что Ликофор, сын Алкиноя, испугался ветра и холода, - Ликофор встрепенулся. - Клянусь Геей, породительницей земли, я готов хоть сейчас продолжать путь!
   - Не стоит, - удержал его наставник. - Подумай хотя бы о лошадях. Вряд ли мы заставим их сейчас сдвинуться с места даже на два шага. Хотя, многим из людей не помешало бы укрепить свою волю в этом состязании с ветрами...
   Каллимах и Видрасена укрылись в другой палатке. Даже лютая стужа не заставила царского эпистрата, привычного к одиночеству, искать тепла в кругу других товарищей по походу. Ликофор несколько раз пытался докричаться до него, но голос его неизменно тонул в разгуле стихий.
   Между палатками уже намело белые холмы, а выходы оказались завалены.
   Внезапно ветер стих. Звенящая тишина ударила по ушам.
   - Неужели кончилось? - Ликофор недоверчиво прислушался. - А ну-ка, потворник Дхармы, выгляни наружу и скажи нам, что там творится. У меня такое чувство, что мы - единственное, что уцелело от этого несчастного мира...
   Диокл осторожно отодвинул отяжелевшую шерстяную занавесь - за ней оказался высокий горб снега. Руки сразу заныли, лишь только он принялся разгребать эту ледяную преграду. Снег нехотя поддался, осыпав юношу с головы до ног, но он выбрался наружу.
   Здесь послушник замер. В немом восторге оглядывал он бескрайние белые просторы, сотворенные опасной магией ветра и влаги. Где-то еще бушевала метель, улетавшая на восток по ущелью, а позади гор, сквозь ставший совсем прозрачным воздух, смотрело алым глазом закатное солнце. Его лучи играли на замерших отрогах, будто высеченных из паросского мрамора, и рассыпались брызгами радуги в снежных искрах.
   - Ну, что там? - спросил Ликофор, недовольно выглядывая из палатки.
   - Если тропу не занесло, мы можем ехать дальше, - проводник оказался проворнее и выскочил наружу раньше посланника.
   Очень робко из заметенных палаток выползали воины. Появился Видрасена, смуглое лицо которого приобрело синеватый оттенок. Закутанный в одеяла, он больше напоминал кого-то из одичавших горцев, чем благородного индийского кшатрия. Даже на его бровях, будто серебро, поблескивал иней.
   - Каллимах - упрямец, - буркнул он, с трудом ворочая языком. - Нужно было бросить его замерзать одного, а самому найти приют в вашей кампании.
   - Он жив? - обеспокоился Ликофор.
   - Жив, хвала богам, - раздался невозмутимый голос, - даже если ты и мечтал избавиться от своего старого товарища.
   Каллимах, так и не поменявший свой бордовый плащ - паллум на более теплую одежду, выглядел спокойным, как и всегда. Лицо его было розовым, но без признаков обморожения. Эпистрат разминал плечи.
   Между тем остальные участники похода забавно перепрыгивали с ноги на ногу, чтобы быстрее согреться, растирали и охлопывали тело. Несколько воинов отправились проверить лошадей.
   - Тут мы не сможем остаться на ночлег, - заметил проводник. - Надо спуститься ниже. Ночь в горах наступает внезапно.
   Путники торопливо погрузили пожитки на вьючных животных и тронулись по тропе вниз. Первым шел проводник, ведущий в поводу своего верблюда. Рядом с ним ехал Видрасена - он так и не согласился расстаться со своим любимым скакуном, убеждая всех, что с седла может гораздо дальше обозревать окрестности и быстрее увидеть любую опасность, грозящую отряду. Что он мог увидеть с коня в этом царстве голых скал, Диокл не вполне понимал, но индиец признался ему однажды, что командиру важно всегда быть на виду у своих солдат, поддерживая их боевой дух и спокойствие. Потому он готов был рисковать, перемещаясь верхом там, где сумел бы пройти не всякий пеший.
   Следом двигались трое главных послов, Ликофор, Каллимах и Сангхабхадра. За учителем поспевал Диокл, придерживая узду верблюда, на которого были погружены одежда, утварь и одеяла. А дальше, по трое в ряд, переступали солдаты, положив на плечи копья и подтягивая за собой вьючных животных. Щиты с умбонами, превратившимися в ледышки, болтались у них за спинами, издавая глухое постукивание.
   Однако главная неприятность была впереди. Едва настрадавшиеся от холода люди достигли дна ущелья, как услышали испуганный голос проводника.
   - Кажется, мы сбились с правильной дороги.
   - Что ты сказал, убогое существо? - Ликофор, перенесший снегопад тяжелее других, вскипел негодованием.
   - Нужно вернуться к последней стоянке и от нее искать тропу к перевалу. Мы отклонились в сторону, - попытался объяснить сер, опасливо пряча глаза.
   - Клянусь этим проклятым снегом, я сделаю тебя еще безобразнее, чем ты есть сейчас! - посланник потерял всякое терпение. - Запомни, если ты немедленно не выведешь нас из этой ледяной пустыни, наши солдаты сдерут с тебя кожу живьем.
   - Не горячись, - осадил его Сангхабхадра.
   Пока люди спорили и ругались между собой, так и не определившись в своих дальнейших действиях, Диокл приметил впереди, на подъеме, темный силуэт человеческой фигуры. Сначала послушник даже не поверил своим глазам и протер их, убирая скопившуюся на ресницах влагу. Но фигура не исчезла. Она медленно приближалась к отряду, остановившемуся посреди горной дороги.
   Наконец, другие тоже увидели ее. Недосказанные слова повисли у многих на устах и люди замерли в ожидании. Некоторые инстинктивно напряглись.
   Однако незнакомец, закутанный в черную накидку с капюшоном с головы до пят, шел совершенно спокойно. Даже перестроение авангарда воинов, выдвинувшихся ему навстречу шеренгой в шесть человек, ничуть его не смутило. Когда он оказался всего в нескольких шагах от Видрасены, удалось различить его опрятную окладистую бороду и чистый, словно снег, взгляд бездонных глаз.
   - Ступайте за мной! - прозвучали слова.
   То, что незнакомец обратился к ним на правильном греческом языке, посланцы осознали не сразу. Было что-то гипнотическое, завораживающее и во взгляде, и в звуке голоса этого человека.
   Воины опустили копья. Сангхабхадра кивнул остальным, и отряд, покачиваясь на неровной тропе, тихо двинулся следом за неведомым проводником.
   Вскоре путники миновали горное плато, с которого открывался вид на далекие ледники, а потом несколько раз спускались и поднимались по едва различимой бугристой дороге, на отшибах которой скрючились редкие можжевеловые деревья.
   Наконец человек привел отряд в поселок. Греки, осмотревшись, почувствовали легкое недоумение. Люди жили здесь не в домах, не в хижинах и не в палатках, а в многочисленных пещерах, выдолбленных в самой толще скал. На глаза попадались мужчины, женщины, дети. Они были мало похожи на те горные племена и народы, что уже встречались на пути посольства. Во взгляде их была глубина и невозмутимость, вызывавшие непривычное волнение.
   - Оставьте здесь своих лошадей, верблюдов и мулов, - велел незнакомец, - им дадут отборного овса и напоят чистейшей родниковой водой.
   Потом он подозвал к себе двух крепких юношей в войлочных шляпах и таких же широких черных плащах, как и у него. Судя по его жестам, он дал им какие-то распоряжения. Слов его грекам разобрать не удалось, но они увидели, с какой почтительностью отнеслись к их провожатому молодые жители поселка. В поклоне они приложили ладонь к сердцу и звучно назвали его "Отец".
   - Трапеза для ваших воинов тоже готова, - сообщил незнакомец, оборачиваясь к путникам. Его взор, остановившийся на Видрасене, показал, что он безошибочно сумел определить командира боевого охранения отряда.
   - Если вы чего-то опасаетесь, вы можете взять оружие с собой, - добавил человек.
   Однако его чистосердечный голос, а главное, переполняющее его фигуру безличное спокойствие, развеяли сомнения почти у всех. Только Ликофор еще продолжал хмурить брови, но это был, скорее, результат привычки.
   Каллимах собрался последовать за солдатами, которые отвели в сторону лошадей и начали снимать с них мокрые потники, а с себя - отяжелевшие дорожные плащи, однако незнакомец остановил его.
   - Вас пятерых ждет угощение в моем жилище.
   Он указал на Сангхабхадру, Диокла, Каллимаха, Ликофора и Видрасену.
   Послушник вопросительно взглянул на учителя, но наставник только хладнокровно склонил голову, выражая свое согласие. Остальные не стали спорить. За своим неведомым провожатым они проследовали почти на самую окраину поселка, туда, где округлая высокогорная площадка заканчивалась крутым обрывом. Неподалеку располагался приземистый каменный кряж, запорошенный снегом. Незнакомец провел своих гостей в его узкий входной проем, от которого спускалась вниз ступенчатая лестница, также прорезанная в скале.
   Вскоре посланники очутились в просторном и почти равностороннем помещении, освещенном настенными факелами и масляными лампионами. Потолок и стены были покрашены желтой темперой. Здесь стояло несколько лавок, накрытых шерстяными покрывалами, два бронзовых треножника и несколько высоких ваз, заполненных эфедровыми ритуальными палочками. Еще выделялся длинный стол, вырезанный из гранита. Он был обильно заставлен яствами. Греки рассмотрели на больших блюдах рыбу и мясо, как видно, запеченных в глиняной печи и приправленных ароматными травами. Нашлись здесь и похлебка из желтой чечевицы, и рисовые лепешки, и вино в широкодонных кувшинах.
   Незнакомец тем временем снял с себя плащ и путники с изумлением увидели под ним белый диплодойон, спадающий ровными фалдами, ожерелье на шее из неизвестных камней, а на ногах, поверх штанин, - застегнутые пряжками ножные браслеты - перисцелиды с гравировкой.
   - Садитесь! - пригласил хозяин пещеры. - Эта пища и это вино предназначены вам.
   - Прежде, чем мы сядем за этот стол, мы хотели бы знать, кому обязаны за столь щедрое гостеприимство, - высказал за всех Сангхабхадра.
   - Хорошо, - согласился незнакомец, впервые улыбнувшись, - я отвечу вам. Тем более, что я жду вас уже два дня.
   Путники переглянулись.
   - Мы дарды, - тихо поведал хозяин пещеры и сделал паузу.
   - Уж не те ли дарды, о которых говорили Неарх и Мегасфен? - не удержался от вопроса Ликофор. - Стражи золотого песка?
   - Да, - невозмутимо подтвердил незнакомец. - И мы вынуждены постоянно менять места нашего проживания, чтобы избегнуть преследования дурных людей, обуреваемых жаждой наживы. А теперь еще царь Ийцев, или дяней, как называют их серы, устроил на нас большую охоту. Ему нужны наши золотоносные муравьи.
   - Зачем? - спросил Сангхабхадра.
   - Воители из страны Серики захватили его земли. Но он восстал и сбросил чужеземную власть. Теперь ему нужно золото, чтобы строить крепости и вооружать народ. Также он хочет нанять степняков в свое войско. Вот потому лазутчики ийцев рыщут и днем и ночью, стараясь выйти на наш след. Однако наша община еще сильна, несмотря на тяжелые времена. Во многих уголках Великих Гор у нас построены тайные поселения, где мы находим себе убежище. Мы нигде не задерживаемся надолго.
   - Мегасфен описывал дардийцев, как грубый горный народ, не имеющий сложившейся культуры и традиций, - не сумел удержаться от замечания Каллимах, - он называл их...
   - Дикими варварами, - подсказал незнакомец, - именно это слово ты собирался назвать?
   - Да. Но если слух мой мне не лжет, а рассудок не помутился после перенесенного снегопада, из твоих уст я слышу отчетливую эллинскую речь. Да и то, что видят мои глаза, мало похоже на условия быта невежественных горцев.
   - Мегасфен был первым посвященным наставником для нас, и он создал уклад первой общины дардов, - внезапно ошеломил своих слушателей хозяин пещеры. - Однако то была община особого типа. Вот потому он и объяснял эллинам, что в высокогорьях Джамбу обитают лишь безграмотные дикари, по виду и привычкам мало отличные от горных козлов.
   - Что же это за община и кому вы поклоняетесь? - спросил Сангхабхадра.
   - Мы следуем Культу Кабиров, Великих Богов.
   Увидев некоторое оживление в глазах греков, незнакомец добавил:
   - Вы, конечно, знаете, что в самой Элладе этот культ либо давно выродился, либо находится под запретом. Именно поэтому Мегасфен основал Священную Колонию на самом краю Ойкумены. Он обучил нас греческому языку, а также знаниям из разных закрытых разделов, развивающих тело и сознание.
   - Я никогда не слыхал, чтобы Мегасфен принадлежал к каким-либо религиозным сектам, а тем более, возглавлял их, - Ликофор покачал головой.
   - Мегасфен - Великий Кормчий Учения, - заявил незнакомец твердым голосом. - Он пришел в Индию только для того, чтобы заложить основу первого идеального общества людей, прозревших свою богочеловеческую суть.
   - Я слышал, что Культ Кабиров ведет свои историю с острова Лемнос, - припомнил Сангхабхадра, - а первым его пророком был Ликомид Мефап.
   - Может и так, - равнодушно кивнул хозяин пещеры. - Но это важно для вас, жителей окрестных земель. Для каждого дарда Мегасфен - первый и единственный Пастырь Святого Учения.
   - В чем же состоит ваш культ, если, конечно, ты можешь нам об этом поведать? - осторожно справился Каллимах.
   - Мы чтим Святую Троицу. Это Зевс Первоначальный, это Дионис, предводитель всех воспроизводящих сил природы и духовного экстаза, и это Гермес, бог дальних путей и покровитель магии. Конечно, Зевс и Дионис были первыми. Но потом они взяли к себе Гермеса, убив и воскресив его, чтобы таким образом воссоздать первозданный порядок мира, подвергшийся искажению.
   Ликофор хотел было что-то сказать, но промолчал.
   - Я попытаюсь объяснить вам суть нашей традиции, - продолжал незнакомец, - поскольку имею на то прямое право. Я Верховный Иерофант общины дардов.
   На мгновение установилось затишье, которое нарушил Каллимах:
   - Было бы не лишне внести ясность в твои слова, почтенный. Потому как пока я мало что понял.
   - Святая Троица - это Ум, Энергия и Дыхание, - терпеливо излагал иерофант. - Зевс воплощает собой Ум, Великое Наличие, проявляющее себя во всем. Дионис - это Энергия, Отсутствие - субстанция тонкая и неуловимая, не доступная поверхностному взгляду. О ней говорил еще Аристотель. И, наконец, Гермес - Наличие и Отсутствие, их неразрывная сопричастность. Таковы смерть и воскрешение, нарушение и восстановление исходной истины мира. Гермес воплощает собой Дыхание миропорядка в его целостности.
   Иерофант немного выждал и обвел взглядом своих гостей. Ликофор и Каллимах хмурились. По их виду было понятно, что они уже отчаялись разобраться в излагаемых им идеях и предпочли подкрепить силы мясом и вином, подвинув лавки ближе к столу. Сангхабхадра и Диокл присоединились к ним, хотя не теряли внимания, отслеживая нить повествования рассказчика.
   Иерофант возвысил голос и вложил в него какое-то непривычное, волнующее чувство:
   - Отдаляясь при рождении от своего божественного первоначала, человек оказывается ввергнутым в мир, который сразу подавляет его своим натиском. И здесь появляется главное ощущение, сопровождающее человека на протяжении всей его жизни: страх. Навязчивый и незаглушаемый страх перед бытием и его неизведанностью. Лишившись всякой поддержки божественного тепла, каждый смертный видит себя по-настоящему бездомным в этом огромном чужом пространстве. Он, который вышел из родительского лона первостихий безмерным в своей сущности, вдруг превращается в потерянное существо, загнанное в тесные рамки. Эти рамки - границы его человеческой оболочки. Отныне ущербное бремя смертности сопровождает его до последней черты, сгибая под грузом всего мириада вещей.
   Каллимах на миг перестал жевать. Что-то в словах хозяина пещеры заставило его задуматься.
   - Каждый человек испытывает страх на протяжении всего своего существования, - голос иерофанта вновь стал размеренным и спокойным. - Но только потому, что он не в силах разорвать цепи своей жалкой личины и освободиться от их гнета. Вместо этого он привыкает к железному плену оков и запирает их на ключ своей судьбы. Он уже потерян для мира и в сердце его не осталось божественного огня. Человек больше не способен служить божественному и не способен его воплощать.
   Диокл затаил дыхание.
   - И эллины, и инды не понимают своей ошибки, - иерофант едва заметно усмехнулся, - структура их общественных отношений лишь теснее сжимает обруч на шее человека, усугубляя глубину размолвки с родительским предначалием жизни. Но мы учим тому, как преодолеть последствия таких ошибок. Мы пытаемся вновь возжечь в душе смертного божественный свет и сделать его бессмертным на века. Чтобы человек сам стал светочем и пастырем всеобщей божественной природы. Чтобы он возвратился к родовой оси мира.
   Иерофант замолчал, неподвижно замерев на лавке.
   - К чему ты говоришь нам это и чего от нас хочешь? - Сангхабхадра устремил на хозяина пещеры пристальный взгляд. - Ведь ты не случайно привел нас сюда сегодня. Пусть мои товарищи узнают, что двигало твоими истинными побуждениями, скрытыми под пологом гостеприимства и просвещения.
   - Хорошо, - согласился иерофант. - Ты прав, здесь нет случайностей. Все мы ждали вас на протяжении двух последних дней. Мы давно бы уже оставили этот поселок и поднялись выше в горы, если бы не прорицатели. Они сообщили, что из страны Джамбу к перевалу идут люди, которым потребуется наша помощь.
   - И какая же помощь, по-твоему, нам нужна? - не без иронии осведомился Ликофор.
   - Вы не пройдете через землю ийцев, - жестко вымолвил иерофант, и от его убежденности на путников повеяло холодом. - В лучшем случае, вам придется вернуться назад. В худшем - вас ждет мучительная смерть. Царь ийцев не позволит вам попасть в страну серов. Его свирепый нрав известен всем Гималаям.
   - Чем же ты можешь нам помочь? - напрямик спросил Каллимах.
   - Я могу дать вам золото, которое откроет ворота земли ийцев. Вы купите на него право прохода через их край. В ином случае, ваш поход обречен.
   Воцарилось глубокое молчание. Его нарушил Сангхабхадра.
   - Насколько я понимаю, твоя помощь далеко не бескорыстна. Чего ты желаешь?
   - Один из вас должен остаться здесь навсегда. Он станет дадухом, "Светоносцем", и поможет нашей общине вступить в новый цикл развития.
   Греки онемели.
   - Зачем вам эллин в вашей общине? - недоуменно поднял глаза Ликофор.
   - Таково пророчество экзегетов. Они прочли знаки судеб, согласно которым эллин из Джамбу должен насытить свежей кровью древнюю традицию Кабиров. Подобно достохвальному Мегасфену, он начнет новый отсчет в нашем восхождении к истине и поможет распространить Великое Учение на соседние страны. Время этому пришло. Мы слишком долго хранили наши знания в уединении и ждали часа, чтобы явить откровение людям. Пусть человек греческого племени осуществит древнее предначертание "потомка владык" Мегасфена.
   - Кого же ваши жрецы уготовили на роль этой "жертвы?" - саркастически ухмыльнулся Ликофор.
   - Вы выберете его сами. Это может быть любой человек из вашего отряда. Но есть условие: он должен отличаться проницательным умом, терпением и незаурядной физической силой. Иначе ему не выдержать испытаний.
   - Каких еще испытаний? - насторожился Каллимах.
   - И что будет, если он их не пройдет? - вторил ему Ликофор.
   - Об испытаниях узнает тот, кого вы выберете. Если ему выпадет удача, все вы, за исключением него, отправитесь дальше. Если же он не справится - его ослепят и сделают рабом в подземном капище Гермеса, - равнодушно отозвался иерофант. - Но тогда вы не получите золота и вынуждены будете вернуться в Джамбу. Либо упрямо пойдете навстречу собственной смерти.
   - Хорошие дела! - Ликофор даже всплеснул руками.
   - Нам нужно время, чтобы посовещаться, - ответил за всех Сангхабхадра.
   - Пусть будет так, - согласился иерофант, - тогда я оставлю вас одних. Вы можете переночевать в этой пещере. Здесь вы найдете все, что вам необходимо. А утром, когда начнется ритуал, вы покажете мне вашего человека.
   Хозяин пещеры уже сделал шаг к каменной лестнице, но вдруг обернулся:
   - Только помните, что права на ошибку у вас нет. Второй попытки не будет.
   Когда царские посланники остались одни, они дали волю своим сдерживаемым эмоциям и принялись оживленно спорить.
   - Ну и кто же из нас обладает умом, терпением, да еще и незаурядной силой? - своим обычным насмешливым тоном осведомился Ликофор. - Эпоха героев, умевших развивать свои способности в единой гармонии, давно умерла. Да и сам Геракл Мусагет, обладавший невероятной плотской мощью, не мог похвастать большим умом!
   - Знать бы, что именно они считают главным из трех этих качеств... - задумался Каллимах. - Мне кажется, ум и терпение всегда были моими достоинствами.
   - Жаль, что скромность к ним не относится! - Ликофор рассмеялся. - Но пусть бы и так. Только ты забыл, что состоишь во главе посольства вместе со мной и Учителем Народа. Без тебя нам не обойтись у серов.
   Он посмотрел на Видрасену.
   - А вот наш молодой командир вполне обладает и живым умом, и немалой силой. Лишь терпением его забыли наградить боги.
   - Я готов, - Видрасена с легкостью принял вызов.
   Все споры пресек Сангхабхадра.
   - Пойдет Критобул, - объявил он. - Если не справится он, то не справится никто. Мы можем пожертвовать им, но все вы необходимы царю для выполнения иных задач.
   Возражений не последовало.
   На другой день предводителей посольства пригласили в святилище Триединства, сокрытое в глубоком подземелье. Несмотря на обилие залов, прорезанных в каменной толще, дышать здесь было совсем трудно. К тому же испарения каравиры и кедра, источаемые треножниками в боковых приделах, забивали ноздри и щипали глаза. Из дардов здесь присутствовал сам иерофант, три жреца-неокора в плющевых венках и льняных хламисах с золотыми бретелями, кераки-глашатаи и три экзегета, толкователя символов. Со стороны царских посланников были Сангхабхадра, Диокл, Ликофор, Каллимах и Видрасена.
   Перед алтарем агитома, центральной культовой площадки, стоял Критобул в одной набедренной повязке. Тело его, растертое камфорным маслом, переливалось в тусклом свете лампад. Лицо казалось спокойным и непроницаемым. Даже если волнение и бродило в его душе, заметить его следы не смог бы и самый придирчивый взгляд.
   Вечером минувшего дня Сангхабхадра провел с атлетом долгую беседу. Он объяснял ему принцип атмаяджны, самопожертвования во имя общих интересов. Также наставник дал Критобулу несколько советов, научил методу уравновешивания дыхания и простейшим способам концентрации.
   Вязкий полумрак застилал агитом, делая детали помещения почти неразличимыми. Один из жрецов, держа обеими руками длинный золотой кубок, протянул его Критобулу:
   - Во имя необоримого в мудрости Зевеса-Астрапея, первого среди Владык Мира, вознесем свои мольбы о славной доле для смертных!
   Атлет принял кубок, тогда как другой жрец с широким лекифом приблизился, чтобы наполнить его священным вином. В последнее мгновение, когда лекиф уже склонился над кубком, Критобул неведомым чутьем осознал, что у кубка нет дна.
   Он среагировал молниеносно. Могучим движением сорвав с себя повязку левой рукой и скомкав ее, он успел зажать коварное отверстие как раз в тот момент, когда терпкий нектар струей хлынул из храмового сосуда. Вслед за тем, кубок был осушен одним глотком.
   - Ты справился с первым испытанием, - отметил иерофант. - Ни одна капля божественного напитка не упала на землю, а значит, своей прозорливостью и быстротой мышления ты доказал, что можешь служить Зевсу Вседержавному.
   Вторым было испытание в целле Диониса-Апатурия. Это было испытание силы.
   Из храмового хранилища-эпистодома вынесли огромный золотой чан с фигурным орнаментом. Одного беглого взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что весит он не меньше двух талантов.
   Керики торжественно возгласили:
   - О, гряди, Дионис всеблагой в кругу хариты!
   Критобул уже понял, что его ждет, и теперь разминал плечи и поясницу, чтобы ненароком не получить травму. По знаку иерофанта он приблизился к чану и чуть согнул колени. Но это оказалось еще не все. Из дальнего храмового придела показались трое младших служителей, несших большие бронзовые кратеры, надетые ручками на деревянную жердь. В них шипело нагретое масло. Иерофант кивнул, и служители стали заполнять чан дымящейся жидкостью.
   При виде такого зрелища Ликофор и Каллимах безнадежно опустили глаза. Когда емкость заполнилась примерно наполовину, Критобулу было велено поднять ее и водрузить на каменный пьедестал перед статуей Диониса-Эсимнета, владычествующего бога-сына. Для этого предстояло сделать несколько шагов с раскаленным чаном в руках.
   Посланники видели, как атлет собирает дыхание и, одновременно с этим, старается осадить вниз центр тяжести тела. Наконец, глубоко вдохнув, он охватил уже раскалившийся чан ладонями и сделал попытку оторвать его от земли. Последовало небольшое колебание сосуда, однако чан устоял.
   Тогда Критобул изменил тактику. Сосредоточив всю энергию тела в животе, он применил прием "Передвинуть горы и заполнить моря", сжав стенки чана предплечьями. Еще один миг, и он приподнял его.
   Посланники в душе ликовали. Тем временем атлет с усилием сделал шаг вперед. Он покачнулся, но сохранил равновесие. По целле пополз горклый запах паленого мяса. Однако грек не думал сдаваться. Преодолевая мучительную боль и беспредельную тяжесть, он добрался до пьедестала на полусогнутых ногах. Чтобы не упасть и не выпустить свою ношу, он вынужден был подпереть ее также грудью и животом. Кожа его, прижатая к перегретому металлу, начала потрескивать и лопаться. Но после последнего, решающего усилия чан был все-таки установлен перед статуей.
   Критобул едва держался на ногах, хоть и сдерживал себя, чтобы не показать слабости. Предплечья, грудь и живот его были покрыты глубокими багряными ожогами. По знаку иерофанта, жрецы увели атлета, чтобы мазями обработать его раны.
   - На сегодня это все, - объявил предводитель общины, - у вашего человека есть время, чтобы восстановить свои силы до наступления утра.
   - Осталось одно испытание? - спросил Сангхабхадра.
   - Да. Испытуемый подтвердил свое право служить Зевсу, так как его восприятие событий соответствует уровню будущего дадуха. Также он оказался достоин почитать Диониса, поскольку умеет использовать жизненную энергию своего тела. Но самое трудное ждет его завтра. Если он выживет в третьем испытании, он пройдет через врата Путеводителя Гермеса.
   - Что он должен будет для этого сделать? - не совладал со своим волнением Ликофор.
   - Умереть и воскреснуть, - холодно ответил иерофант, указывая грекам, чтобы они покинули подземный храм.
  
  -- Глава 4. Восхождение.
   Лишь только бледные проблески рассвета оживили вековую дрему горных вершин, в поселке начались приготовления. Экзегеты дардов вознесли моления богам в подземном храме, а потом, умащенные маслом кадамвы, пришли за предводителями посольства. Они повели греков в верховье узкой долины, покрытой промоинами и оврагами. Ветер здесь гулял вольготно и очень скоро эллины начали ощущать на себе его пронизывающее дыхание.
   Хуже всего пришлось Критобулу. Жрецы облачили его лишь в длинный белоснежный саван.
   Процессия остановилась у края ямы глубиной не менее пяти локтей, вырытой ночью в самой толще обледенелой земли. Служители, одетые сегодня в белые гиматии, наброшенные поверх шерстяных курток, принесли с собой какое-то подобие продолговатого дощатого ящика из кедрового дерева и поставили его рядом. Он был лишь немногим длиннее человеческого роста. Под днище они продели два толстых троса и теперь безмолвно стояли, ожидая дальнейших указаний.
   Иерофант подал знак, и жрецы-неокоры закутали атлета с ног до головы в ворох лисьих шкур, оставив открытым только лицо. Потом они уложили его в ящик, вся внутренняя часть которого также оказалась выстелена звериными шкурами. Сделано это было для того, чтобы сохранялось тепло тела.
   Критобул посмотрел на Сангхабхадру и его спутников. Он пытался выглядеть бодрым, но было заметно, что уголки его губ подрагивают, а скулы напряжены. Греки не знали, о чем он думал в этот миг, да и вряд ли хотели это знать. Ликофор неожиданно так разволновался, что отошел в сторону и наблюдал за происходящим издали.
   Последний раз обвел Критобул глазами светлеющее, но еще безоблачное небо над своей головой, а через мгновение массивная крышка, казалось, навеки отделила его от мира живых. Сверху к ящику были прибиты железные засовы и петли для замков. Теперь их закрыли и деревянный склеп медленно погрузили на самое дно ямы. Пока служители работали лопатами, сбрасывая вниз жесткие комья земли, керики пели гимн во славу Гермеса Хтония, Подземного Владыки:
   - Триждывеличайший (Трисмегист)! Пересекаешь ли ты Арехонт в краю теней, или восходишь в земли, озаренные солнечным светом, ты всюду на своем пути. Провожаешь ночь и встречаешь день, загораешься как новая звезда на небосклоне миров и сопровождаешь людей и богов в неведомые дали...
   Когда яму полностью засыпали, а поверхность ее сравняли с землей, неокоры положили сверху большую гранитную плиту.
   - Используя дыхание и скрытые возможности организма, он должен провести под землей сутки, - сказал иерофант грекам, - завтра мы поднимем его на поверхность и тогда вы узнаете веление судьбы: его судьбы и судьбы вашего общего дела.
   И дарды, и греки возвратились в поселок. День прошел совершенно уныло, хотя дарды радушно угощали своих гостей, зажарив для них большого оленя. Также они подарили путникам много теплой одежды и пытались развлекать их песнями и танцами.
   Диокл чувствовал на душе тяжесть. Видрасена метался в сомнениях - не должен ли он был занять место Критобула? Ликофор по обыкновению изливал свои чувства в ругательствах и ворчании.
   Один Сангхабхадра сохранял непоколебимое спокойствие, недосягаемый для душевных терзаний. Диокл в этот момент ощущал сильную потребность в поддержке учителя. Он несколько раз пробовал с ним поговорить, но наставник хранил молчание. Видимо, он полагал, что любые разговоры сейчас излишни.
   Тогда послушник набрался смелости и на вечерней трапезе в пещере иерофанта, где присутствовал хозяин, спросил его о смысле третьего испытания. Юноша ожидал, что старейшина либо уклониться от ответа, либо посмеется над беспокойным любопытством эллина, однако тот неожиданно заговорил:
   - Человек исконно божественен в своей абсолютной природе, составляющей всеобщую плоть мира. Но лишь только он рождается на свет, получая телесную форму и ум, способный эту форму опознать, божественное сразу же несет убыток. Оно ограничивается самосознанием смертного, полагающего себя чем-то особенным. Вот потому каждому из нас надлежит совершить настоящий подвиг, чтобы превозмочь власть формы и разума.
   Иерофант взглядом подбодрил Диокла:
   - Именно поэтому ваш соплеменник лежит сейчас в холодной земле, укрытый от тепла солнечных лучей и заботы товарищей. Это действие, разрушающее меру вещей, которой смертный ограничил себя в мире. Это путь к воскрешению божественного. Расколов склеп своей материальной формы, он сможет высвободить свой абсолютный дух, подобно цыпленку, вырвавшемуся из клети скорлупы, или бабочке, превзошедшей свой кокон.
   Греки сидели молча. Спорить или задавать какие-либо вопросы сегодня никто не хотел.
   - Если ваш человек выживет, - сказал в заключение глава общины, - он станет богочеловеком, подобным первым владыкам Вселенной. Он сможет утолять свою жажду молоком изначалия, а голод - пищей бессмертных стихий...
   Утром следующего дня посланцы Гермея вновь спустились в долину, сопровождая иерофанта и жрецов. Лица греков были угрюмыми. Младшие служители вонзили свои лопаты в землю, уже успевшую основательно закостенеть, и принялись разгребать ее слой, чтобы добраться до деревянного склепа. Диокл мельком глянул на Каллимаха и Ликофора. Было ясно, что они уже ни на что не надеются.
   Когда в толще земли обнажился большой проем и стали видны доски ящика, служители подтянули тросы и осторожно вытащили его наверх. Стояла зябкая тишина. Экзегеты сбили замки и сняли крышку.
   Первым к открытому ящику подступил иерофант, за ним - неокоры. Греки робко последовали за ними. Среди нагромождений шкур белело, словно мрамор, бездвижное лицо Критобула. Это было даже не лицо, а, скорее, маска, лишенная всякого выражения. Атлет не дышал, глаза его были закрыты.
   Иерофант вытянул руку и коснулся шеи Критобула, пытаясь уловить движение пульса. Потом он выпрямился и подозвал экзегетов. Те принялись разминать лицо грека и хлопать его по щекам. Спустя какое-то время, показавшееся Диоклу вечностью, атлет раскрыл глаза и с шумом выдохнул воздух из легких. Пахучая смесь из листьев вакулы привела его в чувство, но он еще долго кашлял.
   - Свершилось! - протяжно возгласил иерофант. - На утренней заре родился новый человек, сбросивший ветхую шелуху образов и отличий. На землю ступил герой, узнавший слово от Владык Мира.
   Неокоры подняли Критобула на ноги и подхватили под локти, так как стоять сам он не мог. Диокл только на миг заглянул ему в глаза и сразу похолодел. Он увидел незнакомый, совсем потусторонний взгляд. Возникло чувство, будто эти глаза смотрят на него из какого-то неведомого мира, с другого конца Вселенной. Однако одного короткого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, какое непреодолимое пространство пролегает теперь между этим человеком и его прежними товарищами.
   После полудня в поселке начались торжества, предваряющие обряд посвящения в дадахи. Грекам было позволено увидеть только его начало. Критобула окурили полынью и посыпали ему голову можжевеловыми иглами.
   Иерофант пропел:
   - Из темных глубин, из священного устья рожден ты в обители древних. Посланник бессмертных богов, несравнимый в деяниях духа. Силу Ураний и Хтоний соединил, чтобы истоком стать для законов земных...
   Потом была ритуальная трапеза и общинные таинства, до которых посланников не допустили. Они узнали только, что Критобул получил при посвящении имя Дигон, означающее "Дваждырожденный", и принес на алтаре Триединства клятву "по чести и правде служить первородной истине во славу Великих Отцов".
   Зато всему эллинскому отряду было разрешено увидеть другое уникальное зрелище: золотоносных муравьев. Иерофант привел греков к месту, которое называлось Плато Небесного Согласия. Острые уступы перемежались здесь с покатыми склонами, поросшими лиственными деревьями. В долинной части плато посланникам открылись целые участки, изрытые темными норами. Возле них скопились конусоверхие земляные горки. Диокл сразу заметил копошащихся рядом проворных пушистых существ, размером с лисиц. Были отчетливо различимы их округлые головы и округлые тела с вытянутым брюшком, точь-в точь подобные муравьиным. Они живо шевелили маленькими лапками, забегая в черные провалы нор и возвращаясь обратно.
   Греки зашумели.
   - Вон, вон они! - радуясь, как ребенок, указывал Видрасена на блестящих золотыми шкурками зверьков.
   - Золотоносные муравьи, - вымолвил Каллимах, не в силах поверить своим глазам.
   - Да, это золотоносные муравьи, - подтвердил старейшина общины, - здесь они роют себе норы, чтобы делать в них запасы съедобной травы. Но они выбирают для них только те места, в земляном слое которых есть золотой песок. Выкапывая свои хранилища, они выбрасывают этот песок на поверхность вперемешку с кусочками почвы, а наши служители собирают его в мешки. Также служители охраняют муравьев от хищных зверей и недобрых людей.
   - Невероятно, - Ликофор присел на корточки в нескольких шагах от норок и разглядывал необычных животных.
   - Во времена Ахеменидов дарды платили дань персидским царям и через Бактрийское нагорье отправляли золото в Сузы и Персеполь, - продолжал иерофант, - поэтому персы называли муравьев "бактрийскими". Но потом дарды добились независимости и научились столь ловко скрываться в горах, что их не могли обнаружить даже самые опытные следопыты. А ведь Александр Великий и Чандрагупта Маурья мечтали овладеть муравьями-золотодобытчиками.
   - Как же вы прячете их от людей? - спросил Каллимах.
   - Переходя с одного места на другое, мы берем с собой муравьев. И они неизменно находят нам зоны земли, богатые этим благородным металлом. Таково их предназначение в судьбе нашего народа.
   - Надеюсь, почтенный, ты не забыл про наш уговор? - бесцеремонно напомнил
   Ликофор.
   - Я не привык сотрясать воздух пустыми обещаниями, - иерофант усмехнулся. - Вы помогли общине встать на новый путь самоопределения и получите от народа дардов десять мешков золотого песка. Завтра, когда вы отправитесь в дорогу, вы заберете их с собой вместе с провизией и запасом одежды из шерсти и меха.
   С самыми противоречивыми чувствами покидали греки поселок. А впереди их уже ждали новые тропы, проторенные в каменном поясе высокогорий, и угловатые зубья скалистых исполинов, которые серы называли Синими Горами. Путники шли к перевалу.
   Воздух стал не таким разреженным, хотя ветер свистал неистово, вздымая плащи людей и гривы лошадей. Пики горных массивов возносились здесь столь отвесно, что снег просто не мог на них удержаться. В долинах гуляло раскатистое эхо.
   Большая часть деревьев на отрогах была хвойной. Преобладали скрипучие сосны и совершенно чахлые лиственницы. Своей жидкой тенью они закрывали лишайники и жесткий бесцветный травостой. Иногда путники видели рядом с ними диковинных зверей: белогубых оленей и черношейных журавлей, горных уток и ушастых фазанов.
   Проводник умело обходил самые опасные участки: проходы между склонами, угрожающие ледопадом, и дороги над впадинами и ущельями, подверженные оползням.
   Но чем ближе подбирались посланники Гермея к перевалу, отмечавшему границы владений могучего племени И, тем тревожнее становилось у них на душе. Сангхабхадра попросил проводника рассказать ему о дянях.
   - Это очень древний народ, - начал свой рассказ сер , - никто толком не знает, от кого они ведут свое происхождение. Но род Мэн, из которого вышли все их ваны, верховенствует в долине Священного Озера не одну тысячу лет. Власть их правителей передается по наследству.
   - Что представляет собой общество дяней? - осведомился наставник.
   - Как и в вашей стране Джамбу, оно делиться на касты. Самая главная из них - "Люди Черной Кости". Это ваны, воины и жрецы из родов Мэн, Гухоу и Лаху. Каста "Людей Белой Кости" - самая низшая. Это переселенцы, выходцы из других земель. Еще рабы, которых много у них на рудниках. Но есть и касты, расположенные как бы в промежутке между ними. Их я не знаю.
   - Чем занимаются жители страны?
   - Большинство из них земледельцы. Они выращивают ячмень и чечевицу. Из ячменя пекут хлеб. Есть у них и плодовые сады. Но в их степных областях Куньмин и Сэй еще много скотоводов. Дяньские пастухи охраняют своих быков и буйволов верхом на быстроногих лошадях, потому что все они - отличные наездники. В деревнях держат кур и свиней. Также земля эта славна своими ремеслами. Изделия дяньцев столь искусны, что их любят даже при дворе нашего Владыки. Например, лаковые и перламутровые шкатулки, фигурные зеркала в оправе из яшмы и рельефные браслеты. Дяньцы чудной народ. Они украшают мудреным орнаментом не только свое оружие - мечи, алебарды и клевцы, - но даже свой земледельческий инструмент - плуги, мотыги и лемехи. Такого я не видел больше ни в одной стране. У нас очень любят их колокола. Дяньцы льют их из бронзы по секретному рецепту и звук получается неземной. Многие храмы мечтают иметь такие колокола. К тому же их гравируют фигурами волшебных драконов. Любят жители Дянь делать и разные литые скульптуры. Это все больше их боги и герои. В прошлом племя это было очень воинственно и наводило страх на соседей, пока на втором году Юаньфэн божественный У-ди не завоевал их край и не сделал округом Ичжоу.
   - Во что они верят? - полюбопытствовал Каллимах, решивший присоединиться к беседе.
   - Богов их я не знаю, - развел руками сер, - но мне известны разные предания, которые свято чтит этот народ. Я от многих уже слышал про некий "Золотой Город", где живут совершенномудрые существа гигантского роста. Они сохраняют какие-то древние знания. Умеют поворачивать русла рек, заговаривать паводки. Утверждают, что все пять стихий полностью им подвластны. Бывали и такие, кто этих гигантов видел. Но сам город скрыт от постороннего глаза, и дорогу туда знают только жрецы.
   - Что еще интересного ты слышал о ийцах? - Каллимах оживился.
   - Я слышал про озерное чудовище.
   - Что за чушь! - загоготал Ликофор, незаметно приблизившийся со спины. - Ты, верно, считаешь нас столь невежественными, что мы примем твои нелепые сказки за чистую монету?
   - Я передаю только то, о чем толкует их народ, - попытался оправдаться сер, смертельно боявшийся царского посла.
   - Тебе пора бы уже перестать насмехаться над чужими традициями, - заметил Сангхабхадра, бросив на Ликофора укоризненный взгляд, - особенно после всего того, что нам довелось увидеть.
   - Продолжай! - нетерпеливо попросил Каллимах проводника, - ты начал говорить о чудовище.
   - Оно живет на Священном Озере, - более робко повествовал проводник. - Так называется их главный водоем. А мы зовем его Дяньчи. Это озеро размерами не меньше двухсот ли. Я его видел. Там очень красиво, а в округе много попугаев. Но главное, что толкуют об этом месте - на дне озера таится ужаснейшее создание. Иногда оно выходит на поверхность и пожирает крестьянских коров.
   - Прямо так и пожирает? - на лице Ликофора появилась издевка.
   - Крестьяне даже жаловались на него своему главному вану, - поспешил оправдаться сер.
   - Что еще ты слышал? - не отступал Каллимах.
   - Говорят, в Дянь есть заводи, в которых обитают подводные кони и подводные люди. И все они питаются водорослями.
   - Ну чем же еще, - бурчал Ликофор, - конечно, водорослями...
   - А еще есть Волшебный Лес, который останавливает время. Если пробыл там одну дневную стражу - в обычном мире протекло уже сто лет. Но где он находится, тоже не известно.
   - Коротко говоря, никто ничего толком не знает и все рассказывают небылицы, - подвел итог сообщениям проводника Ликофор.
   - Скоро мы сами сможем проверить, небылицы это или нет, - заметил Каллимах.
   Еще через день путники достигли окраинных земель ийцев. Сразу за косогором, облепленным кедрами, открылся вид на пологую низину, в нескольких местах рассеченную оврагами. Здесь, за маленькой, но шумной речкой, виднелись плетеные хижины, обнесенные бревенчатым забором. Это была деревня.
   Греки спустились с травянистого склона и осмотрелись. Еще издали они увидели на реке пятерых людей, стоящих по колено в воде. Видимо, это были рыбаки, которые ставили переметы или натягивали сеть. Подступив ближе, царские посланцы рассмотрели их костлявые лица с выступающими скулами, заплетенные в косы иссиня-черные волосы и голубые распашные халаты.
   Заметив незнакомцев, ийцы какое-то время молча глядели на них во все глаза, а потом все как один подняли истошный крик. Показывая рукой на проводника греков, они
   что-то резко выкрикивали ему на незнакомом языке и плевались. Потом в сторону путников полетели камни. Сер, понимавший по-дяньски, поспешил сообщить посланникам неприятную весть.
   - Хозяин муравьев не обманул вас, - сказал он с волнением, - дяни сбросили власть Сына Неба и теперь грозят смертью каждому жителю Поднебесной и всем тем, кто их поддерживает. Селян здесь немного, но они уже послали за помощью к окружному вану. Нам нужно скорее уходить отсюда и искать другой проход в горах.
   В деревне забили медные барабаны и залились протяжным лаем собаки.
   - Будь ты проклят, желторожая обезьяна! - вскипел Ликофор, - Это ты впутал нас в эту историю. Из-за тебя мы угодили в западню и лишились лучшего из наших людей. А теперь эти косоглазые твари снесут нам головы и насадят на колья для всеобщего любования!
   - Попробуем обойти деревню со стороны ущелья? - предложил Видрасена.
   - Ты прав, - согласился Сангхабхадра, - крестьянам мы ничего объяснить не сможем. Все закончиться только стычкой и человеческими жертвами, которые усугубят и без того непростое наше положение. У нас будет шанс, только если мы доберемся до населенного города.
   - И что дальше? - с сомнением спросил Каллимах.
   - Сдадимся властям, - хладнокровно молвил наставник.
   - Нам сразу наденут на шею колодки, - предупредил сер.
   - Даже если и так. Но другого выхода нет. Важно, чтобы нас доставили к городским властям. А уж с ними мы попробуем договориться.
   - Все из-за этого паршивого мула! - снова вспылил Ликофор, хватая проводника за отворот халата, - может, сразу выпустим ему потроха, а голову поднесем ийцам как дар? Тогда они нас пощадят.
   - Клянусь небом, я ничего не знал! - проводник бил себя в грудь, склоняясь почти до земли. - Когда я в последний раз уходил из дома, здесь, на перевалах, все было мирно, никто не слышал о войне, а дяни покорно служили моему владыке!
   - Ликофор, - остановил его Сангхабхадра, - почему каждый раз ты ищешь виновных в событиях, которые противоречат твоим ожиданиям? Мир меняется, и никто, будь даже он самый великий из людей, не в силах предвидеть, что ждет его в следующее мгновение. Нам выпали эти испытания. Возможно, впереди нас ждет еще более тяжелая доля, так постараемся быть готовыми к ним духом и телом, а не распылять силы на борьбу между собой.
  
  -- Глава 5. Хозяин перевала.
  
   Путники продвигались по узкому ущелью, стены которого почти вертикально тянулись вверх и сходились навстречу друг другу выпуклыми краями. Солнечные лучи не могли пробиться на дно этого каменного вместилища, и все же тут царил странный рассеянный свет.
   - Посмотрите! - Каллимах вытянул руку.
   Путники подняли головы. Впереди, на вершине большого утеса, запиравшего ущелье могучей громадой, сияло золотое изваяние.
   - Обратите внимание, какой странный символ. Солнце со сломанными лучами...
   - Мне кажется, я уже где-то его видел, - Сангхабхадра прищурился.
   - Ты прав, - слегка смутившись, признал Каллимах. - Ты видел его на моем шейном амулете.
   - Который, клянусь Апатой, хранительницей тайн, ты упорно от всех прячешь! - встрепенулся Ликофор. - А ведь это худое дело - держать от своих верных друзей какие-то секреты.
   - Это давняя история, - Каллимах улыбнулся внезапно нахлынувшим воспоминаниям. - Несколько молодых юношей из аристократических семей Джамбу отправились в странствия за пределы нашего царства, чтобы узнать, с кем из соседей можно заключить союз, а кого принять под длань вседостойного Филоксена. Мы побывали в Паталипутре, бывшей еще независимой областью, в дравидских царствах, достигли земель Лао и наконец оказались в княжестве Дянь. В ту пору ийцы жили под властью серов, но в памяти их народа остались имена разных повелителей: от благородных Ахеменидов до бесстрашных воителей Александра. Толковали они и о годах столь туманных, что тому не осталось свидетельств времени. Мы тогда остановились у одного местного князя, который поведал нам поистине удивительные вещи. Он не рассказывал ни о чудищах в озере, ни о подводном городе, но зато приоткрыл нам завесу знаний, передаваемых в его роду на протяжении многих поколений. Князь говорил, что все древние семейства в их земле владеют главной человеческой тайной - тайной власти.
   - И вы, конечно, захотели ее узнать? - усмехнулся Ликофор.
   - Конечно, - кивнул Каллимах. - Мы были молоды и все в этом мире казалось нам удивительным и достойным восхищения. Именно потому я порой завидую нашему юному искателю истины, - Каллимах посмотрел на Диокла. - У него еще все впереди, и он может созерцать окружающую нас реальность широко раскрытыми глазами. Я же, увы, слишком долго пожил среди людей, чтобы сохранить веру в чудо...
   - Продолжай, прошу тебя, - промолвил Сангхбхадра.
   - Продолжать особенно нечего, - пожал плечами Каллимах. - Как всегда, все было обставлено тайной и обрядами. Нас провели через посвящение, которому я тогда не придал значения, вручили амулеты, украшенные солнцем со сломанными лучами, и объяснили его смысл.
   - В чем же смысл этого изображения? - поинтересовался Видрасена, также внимавший рассказу.
   - Человеку трудно стремиться к тому, чего он не видит и не понимает. Разумеется, его можно принудить с помощью силы, однако тогда он будет трудиться на своего властителя до тех пор, пока над ним довлеет надзирающее око. Чтобы человек делал то, что нужно тебе - но при этом сам чистосердечно этого желал, - нужно создать понятный для него образ и связать его с тем, чего желаешь ты сам. Так вот, золото - символ солнца. Солнце - источник жизни и движения. Сломанные лучи - знак утраты человеком связи с источником, которую он должен восстановить за краткий период своей жизни. Таково значение солнечного знака для посвященных. Тогда как обыкновенные люди видят в нем не более, чем красивый золотоликий образ, который им вверено утверждать всюду, как символ абсолютной истины, единой для всех смертных. Люди стремятся к этому, прилагая настойчивость и усердие, ибо для них знак золотого солнца со сломанными лучами знаменует постоянный достаток и безграничную силу. А еще, это то, что доступно восприятию каждого. Нести этот символ во все населенные людьми края - вот единственное назначение жителей земли И.
   Видрасена с сомнением посмотрел на Каллимаха.
   - И в этом суть власти?
   - Суть власти в том, чтобы побудить людей служить ей добровольно и самоотверженно, - Каллимах улыбнулся в ответ. - Делать то, смысла чего они в точности не понимают, но что могут ощутить своим телом и узреть своими глазами. В реальности же это всегда влечет обрушение чужих храмов, ибо никто не потерпит чужого символа в святилищах своих предков. Влечет к подчинению соседей, ибо если они примут символ добровольно, то признают свою духовную зависимость, если не примут - будут повержены в прах, а знак утвердиться в их краях против их воли.
   - Как-то это все... - покрутил кистью Ликофор, подыскивая нужное слово. - Глупо, на мой взгляд.
   - Не все, смысла чего мы не понимаем, является глупым, - возразил Каллимах. - Много раз по возвращении из земель Дяней я размышлял над этим и пришел к выводу, что князь прав. Большинству людей нет нужды мучиться над пониманием сути вещей. Им достаточно указать путеводный знак, который вымостит их дорогу жизни. Тогда они будут точно знать, кто свой, кто чужой, к чему надо стремиться, а чего следует избегать. И будут действовать сообразно указанию, даже не думая о последствиях своих поступков. Вот тогда тот, кто ведет их судьбы с помощью нужного знака, сумеет управлять ими привольно и естественно, не прилагая к тому особых усилий.
   - В этом действительно есть смысл, - внезапно согласился Сангхабхадра. - У серов даже бытует выражение: "Кто в древности умел следовать истине, тот не просвещал народ, а делал его глупым".
   - Да, только важно, чтобы властитель знаков сам понимал, куда он ведет людей, - заметил Видрасена.
   Продолжая свой разговор, путники достигли конца ущелья. Здесь дорога резко отворачивала вправо, подводя к краю головокружительного обрыва. Где-то внизу шелестела серебряными блестками большая река, катившаяся на юг.
   Несмотря на всю бдительность участников посольства, они просмотрели город. Он появился перед ними совсем внезапно, словно выдвинувшись из скальной тверди углами башен и линиями стен -- такими же угрюмо-серыми и холодными. Дальше однако краски стали ярче. От речной кромки поднимались уступы террас, зеленеющие садами и огородами. Для их полива была устроена сложная система водяных колес. Внизу, в бурном потоке, крутились два огромных колеса в семь локтей высотой. Вода ударяла в их лопасти, а черпаки поднимали ее на первую террасу, выливая в желоб.
   Вода из желоба шла не только на орошение участков. Часть ее вращала колеса второго уровня, доставляя живительную влагу на вторую террасу. Здесь была использована любопытная система разделения потоков. Колеса, приводимые в действие грязной водой, сливающейся с верхних террас, зачерпывали чистую, только поднятую из реки. Так, постепенно уменьшаясь в размерах, колеса подбирались к крепостной цитадели, обеспечивая город влагой и от реки, и от слива дождевых осадков, запасая ее в устроенные наверху башен бассейны.
   Изучение путниками столь необычных устройств было прервано внезапно. Точно пущенная стрела ударила перед копытом коня Видрасены, показав незванным гостям, что их давно приметили.
   Оценив обстановку, индиец приказал воинам опустить оружие, демонстрируя мирные намерения. Сопротивление на такой открытой местности могло быть самоубийственным.
   Дорога пролегала почти по ободу обрыва, над верхней террасой, выступавшей из скального массива и скрадывающей отвесную неприступность берега. Она подводила к деревянным воротам в чрево квадратной башни, вытесанной из единой каменной плоти. Здесь путников встретили воины, блестя шлемами и панцирями из кусков лакированной бычьей кожи. Вооружение двух из них составляли пики с железными клевцами на конце и квадратные щиты с острыми умбонами, тогда как третий имел бамбуковый самострел. Воины жестами увлекли гостей города за собой.
   За воротами, проезд в которых походил на пещерную утробу, начиналась узкая улочка, возносящаяся на вершину горы. По сторонам ее протянулись серые дома, смотрящие глубокими глазницами окон. Одни из них были сложены из каменных глыб, другие обустроены в естественных углублениях скальной породы. Но дворец правителя, открывшийся на подъеме к вершине, неожиданно поразил путников своим величием.
   Прежде чем их впустили в проем раскрытых резных створ, Диокл успел различить на многоскатной черепичной крыше знак золотого солнца со сломанными лучами.
   Вскоре посланники оказались в просторном зале со множеством деревянных столбов, к которым крепились поперечные балки под сводом. На каждой балке, а также на карнизах можно было разобрать резной орнамент, изображавший деревья, горы или траву. Пол был глинобитным. При каждом шаге он отзывался гулким стуком и разносил эхо по всему помещению.
   Когда греков подвели ближе к широкой платформе, на которой стоял правитель ийцев, они увидели по бокам от него большие зеркала в рельефной бронзовой оправе и бронзовые треножники. Треножников было два. Один целиком покрывали изящные фигурки птиц и бабочек: как поведал позже сер, это был треножник Дин - символ власти вана. Второй сверху донизу оказался испещрен надписями. Это был треножник Ли - знак связи с первопредками рода.
   Рисунок отмечал и стены зала, выложенные кирпичом и плитами. Сюжеты линейной росписи разнились, однако Диокла особенно привлекла сцена, на которой человек и обезьяна боролись с большим белым тигром. Также внимание приковывал к себе огромный ритуальный барабан, на стенках которого выступали литые контуры лягушек и плывущих на лодках людей.
   Оглядевшись по сторонам, посланники сосредоточились на правителе. Лицо его казалось надменным и эту надменность особенно подчеркивали чуть выставленные вперед губы и острый подбородок с тонкой черной бородой. Волосы на его макушке были стянуты в плотный пук, который серы называли тяньпус, "Вместилище Небесного Духа", а в руках переливался скипетр из яшмы.
   Сангхабхадра выступил вперед и поклонился, произнеся заготовленную фразу приветствия. Он обратился к правителю на авестийском языке, рассудив, что упомянутое Каллимахом знакомство дяней с державой Ахеменидов позволяет им понимать персидскую речь.
   - Не утруждай себя понапрасну, - ван снисходительно улыбнулся, ответив по-гречески. - Я свободно владею языками всех народов от Восточного Океана до Западных Гор. Я могу говорить с тобой на языке саков, - он тут же перешел на скифский диалект, - на языке согдов или бактров. Хотя тебе, как представителю южных племен, должен быть ближе пракрит. Только не заставляй меня беседовать с тобой по-ханьски, - поспешил оговориться правитель с легкой гримасой. - Иначе мы никогда не придем к согласию. Хотя, если потребуется, я способен объяснить серам их настоящее место в нашем мире... Что же до языка тайных писаний зороастрийцев, то он мне тоже известен, - завершил он по-персидски.
   Слегка подавленные этой тирадой, посланники молчали. Ван оглядел их, наслаждаясь произведенным впечатлением.
   - Меня зовут Улацин Яо, властелин земель от Ацзя до Сяси - громко возвестил он. - Все караваны, проходящие через мои земли, платят мне дань.
   Когда ван сделал шаг вперед и фигуру его осветили стенные факелы, посланцы смогли лучше изучить его одежду. На Яо был распашной двубортный халат с широкими рукавами, разделенный как бы на две половины. Верхняя, красно-черная, как уже знали путники, символизировала Небо, нижняя, желтая, обозначала Землю. К расшитому серебряными нитями поясу крепились шнуры с шариками из нефрита. Орнамента на халате было очень много, но чаще других встречались изображения леопардов и коней, вставших на дыбы.
   - Теперь назовитесь и вы: кто такие, откуда и куда идете, - потребовал ван.
   - Мы верноподданные владыки страны Джамбудвипу, - уведомил Сангхабхадра.
   - Йонаки? - щели глаз правителя сошлись в одну линию.
   - Да.
   - Что же вас занесло в наши края?
   - Неодолимая нужда, - ответил Сангхабхадра. - Нашу страну разоряют племена саков тиграхауда, поставившие ее на грань гибели. И мы ищем союзников, на которых могли бы опереться в нашей борьбе.
   - Жаль, - лицо Яо потускнело, брови нахмурились. - Мне тоже нужны союзники и я ожидал обрести их в вашем лице.
   - Какая же беда может угнетать тебя, светлейший ван? - поинтересовался Каллимах.
   - Теперь это не имеет значения, - Яо взмахнул рукавом. - Если вы не способны содействовать усилению моей страны, я поступлю с вами, как с обычными караванными людьми, проходящими через край И. Заплатите за свой проход и ступайте своей дорогой.
   По знаку Каллимаха двое сопровождавших его воинов положили перед Яо мешки с золотым песком.
   Глаза Яо сверкнули.
   - Как? Вы сумели найти дардов и получить от них золото? А теперь, насколько я могу судить по вашему проводнику, направляетесь в землю Хань?
   - От твоей проницательности ничто не скроется, - наконец, вымолвил Сангхабхадра, поняв, что отрицать очевидное бессмысленно. - Мы действительно следуем в земли Махачины, чтобы по велению нашего царя заключить союз с серами.
   - Наивные йонаки! - Яо рассмеялся. - Вы ищете союза с людьми из Хуася? А знаете ли вы, чем это обычно кончается? И сюнну, и царство Наньчжао уже испытали на себе "великодушие" дома Хань.
   - У нас нет другого пути, - без колебаний изрек Сангхабхадра.
   - Хорошо. Это ваш выбор. Только я не допущу заключения союза с моими злейшими врагами. Это будет подобно петле, затянутой на шее моего народа.
   Посланники Гермея уныло переглядывались между собой.
   - Но ведь всегда можно договориться, - вступил в разговор Ликофор, словно не замечая предостерегающего взгляда наставника.
   - Вы собрались договариваться со мной? - ледяным голосом осведомился Яо, и лицо его стало похоже на восковую маску. - Похоже, по своему обычному легковерию вы решили, что перед вами очередной местный князек, которому достаточно бросить под ноги несколько звонких монет, чтобы заручиться разрешением творить что угодно в его уделе. Но вам придется распрощаться с вашими надеждами. Улацин Яо, потомок рода Мэн, не договаривается со своими врагами и милость его нельзя купить за деньги.
   - Мы не враги тебе, царь, - осторожно заметил Каллимах.
   - Вы ими станете, - ван смерил посланников презрительным взглядом. - Союзники ханьцев - враги Дянь, и между нами нет и не может быть согласия, покуда армии Хуася терзают покой этой земли и льют кровь ее сыновей. Таков непреложный закон, от которого я не отступлю.
   - Видят боги, вовсе не это я желал предложить тебе! - воскликнул Ликофор в отчаянии. - Когда мы отправлялись в дорогу, нам ничего не было известно о твоей благородной борьбе против угнетателей-ханьцев, подобной тому противостоянию, в которое вторгнута наша собственная страна. Но узрев тебя и оценив по достоинству твои таланты, образованность и справедливость твоего правления, мы готовы изменить свое решение. Именно с тобой, многодостойный правитель, мы хотели бы скрепить договор о вечной дружбе и военной взаимопомощи!
   Яо подошел к Ликофору. Для своего народа ван был высок ростом, его глаза оказались прямо напротив глаз посланника. Тот невольно смутился под долгим изучающим взглядом.
   - Тебя неплохо воспитывали в молодости, привив приемы тонкой дипломатии, - ван усмехнулся. - Однако сдается мне, что вся твоя любезность имеет простую причину. Она в том, что ключи от вашей судьбы сейчас всецело в моих руках.
   Яо повернулся к своим воинам:
   - В подземелье их!
   Из скупых рассказов стражников, многие из которых были сельскими общинниками - цюйно, плененные греки вскоре смогли воссоздать картину недавних событий. Улацин Яо поднял дяней на мятеж и перебил ханьские гарнизоны во многих горных районах. Тогда полководец из Поднебесной Тань Фэй вторгся в Дянь с карательным войском, чтобы восстановить власть дома Хань и наказать виновных. Яо долго уходил от столкновения, пока не привел неприятеля на берега Черной Реки. Это была земля, пользовавшаяся дурной славой. Именно здесь бытовало сказание о диковинных существах, живущих на речном дне. О нем знали и ханьцы, а потому только незаметно подкравшаяся ночь заставила их разбить лагерь в столь недобром месте.
   Под покровом темноты дяни напали на ханьцев. Яо велел воинам выкрасить лица и тела зеленой краской, а впереди строя пехоты погнал несколько сотен таких же крашеных буйволов, к рогам которых привязали мечи и серпы. Увидев в отблесках костров это жуткое воинство, издававшее звериные звуки, ханьцы пришли в ужас. Они решили, что демоны-призраки поднялись со дна реки. Подавленные страхом, солдаты Тань Фэя не смогли найти в себе сил к организованному отпору. Яо разбил их войско без большого труда. Пятнадцать тысяч ратников из Поднебесной было убито, многих захватили в плен.
   Однако даже после победы у Черной Реки Улацин Яо не смог распространить восстание на все земли И. Помимо старых родов дяней, его поддержали племена сэй и куньминцы, тогда как цюнду и еланцы, выходцы из семей Гухоу, берущих начало от чусского Чжуанцзяо, сохранили верность императору Юань-ди. Колебания ходили и в среде ближайших к Яо чжахуа, вождей общин. Они сомневались в том, что им удастся долго противостоять могуществу Поднебесной.
   Именно тогда Улацин Яо начал искать пути в давно забытый народом И Золотой Город, чтобы возродить уверенность в собственных силах и извлечь из потаенных недр древние знания. Он расспрашивал жрецов, потомков служителей Небесного Жезла, когда-то побывавших в священном краю. Но все сведения оказались слишком разрозненными и недостоверными, а люди, отправлявшиеся на поиски, либо возвращались ни с чем, либо исчезали без следа.
   Подземелье дворца вана представляло собой запутанный лабиринт пещер, проторенных еще в незапамятные времена водными потоками и прорубленных людьми в более позднюю пору. Неровный пол с трещинами сохранил отпечатки ног представителей нескольких поколений. Возможно, первоначально пещеры служили убежищем для предков дяньцев, а уже потом над ними вырос целый город. Сами дяни не могли ничего поведать об этом, так как не осталось свидетельств.
   Стражники развели путников по нескольким гротам, закрываемым тяжелыми бронзовыми дверями. Отдельно поместили воинов Видрасены, разделив пополам их боевой отряд, отдельно собрали и всех предводителей посольства, заперев в почти ровно обтесанную продолговатую пещеру с потолком, помеченным островками мха. Должно быть, в том было особое распоряжение вана.
   - Ну, и что нам дала наша жертва? - сурово оглядел спутников Ликофор. - Мы отдали дардам Критобула, обольщенные надеждой, что без помех пройдем через земли дяней - а теперь сидим в этой темнице, где даже свет становится призрачным!
   - Думаю, не все еще потеряно, - возразил Каллимах. - Я знал отца нынешнего правителя и у нас могут найтись с ним кое-какие общие интересы. Подождем.
   На другой день Улацин Яо потребовал к себе Сангхабхадру. Учитель настоял на присутствии при беседе Диокла, как писца, документирующего все события путешествия. Ван не стал в этом препятствовать.
   - Ты наставник йонаков? - напрямик спросил Яо.
   Сангхабхадра подтвердил это наклоном головы.
   - Я выслушаю тебя еще раз. Пока я не решил, как поступить с вами, но, быть может, от итога нашей сегодняшней беседы ваше будущее для меня прояснится. В прошлый раз твои товарищи многое мне предлагали. Теперь я хочу знать, на что готов пойти ты, чтобы вызволить всех вас из того положения, в котором вы оказались по воле судьбы или собственной беспечности.
   - Я полагаю, досточтимый, ты не меньше заинтересован в нашей помощи, чем мы в твоей милости? - прищурил один глаз Сангхабхадра.
   - О чем ты говоришь? - брови Яо взлетели.
   - О том, что волнует тебя больше всего. О процветании твоей страны и твоего народа, о благодатном будущем ваших детей и славе вашей земли.
   - А ты непрост, наставник йонаков, - искоса посматривая на наставника, отметил ван. - Ты слышал про Золотой Город?
   - Да. И я знаю, что он также необходим тебе, как солнечный свет растениям и деревьям.
   - Что ты можешь понимать в этом, человек из Джамбу? - губы Яо презрительно дрогнули. - Знания Бессмертных, о которых поведали нам наши отцы, превосходят все границы человеческих представлений. В них сокрыты возможности, способные поворачивать миры. Мудрецы из Золотого Города могли перемещаться по всей Вселенной, не ведая преград. Они разговаривали без слов и повелевали стихиями. Они превосходили своим могуществом самих богов.
   - Куда же исчезли сталь удивительные люди? - спросил Сангхабхадра. - И почему они не сделали вас хранителями своих знаний?
   Яо молча пожевал сомкнутыми губами.
   - Никто не ведает об этом. Связь с ними оборвалась много лет назад, и мы лишь можем совершать отчаянные попытки, пытаясь дотянуться до очага их мудрости. Жрецы утверждают, что Город опустился под воду, дабы предоставить людям возможность самим найти свою судьбу. Другие говорят, будто сами Бессмертные утратили правду неба и отошли от первозданной гармонии. Стали зависимы от собственных знаний и лишились своей внутренней свободы.
   - Привязанность к средствам и возможностям действительно способна лишить свободы даже богов, - печально заметил Сангхабхадра. - Ибо свободен лишь тот, кто свободен от себя самого. Поистине велик и безграничен человек, сумевший раствориться в явлениях, но не мыслящий себя отличным от них. Любое желание его есть веление самосущего, каждый его вздох вписан в мандалу Вселенной. Однако чем больше живущий стремишься обрести способности повелевать миром - тем сильнее мир довлеет над ним. Тем больше возрастает страх утратить обретенное могущество. Человек вступает в противостояние с миром, все дальше отходя и от счастья, и от свободы. Но ведь все так просто! Стоит лишь отпустить свой страх, цепляющийся за созданную им личность -- и человек обретет истинное освобождение, в котором вся мудрость древних станет уже не нужной.
   Яо грозно посмотрел на стоящего перед ним наставника.
   - Зачем ты смущаешь людей сказками об освобождении? Освобождение - это смерть. Пока мы живем, мы несем груз обязанностей, навязанных нам нашей плотью. Мы должны есть, пить, спать. Нам нужен воздух, мы болеем, стареем и страдаем. Мертвый не испытывает ничего. Но лучше ли быть мертвым, чем живым, хоть и связанным множеством условий? И не создаешь ли ты, освобождая людей от одних сказок - еще одну, которую проверить они не могут?
   - А что ты называешь жизнью? - спокойно возразил Сангхабхадра. - Если жизнь для тебя - это вечные ограничения - то ты прав. Однако жизнь наша - это бесконечный поток, струящийся по бескрайнему простору Вселенной, в котором твое личное существование - лишь легкий вихрь на воде, лишь рябь от ветра и блик от солнца. Ты сказал верно: для того, чтобы сохранять нашу плоть, мы должны питать ее и окружать заботой - но зачем нам нужны эта плоть?
   - Значит, я прав! - воскликнул Яо. - Ты просто призываешь людей к смерти!
   - Я говорил об ином, - нахмурился Сангхабхадра. - Твое тело дано тебе не просто так. Не для того, чтобы ты просто поддерживал его исправным. Ты точишь свой меч - зачем? Чтобы он сверкал на солнце и веселил твоих гостей? Нет! Ты заботишься о нем, потому что собираешься использовать его в бою. Ты заботишься о своем теле - но зачем? Оно - это некая нынешняя форма твоего бытия, которая дана тебе для реализации цели этого воплощения, не более. С его помощью ты выправишь те завихрения единого потока сущего, что созданы тобой в прошлых твоих воплощениях. Соединившись с потоком и растворившись в нем, ты отправишься дальше. Так разве это смерть?
   - Я сам решаю, для чего дано мне тело. Исправлять ошибки моего прошлого существования - это для брахманов. Вся жизнь, весь тот поток, о котором ты говоришь - есть сплошные завихрения и блики. Их нет - но они есть. Вот в чем загвоздка. И есть я, который видит их. Я могу считать их миражами, а могу почитать смыслом существования - это мой выбор. Почему же ты навязываешь людям свой?
   - Я ничего им не навязываю, - Сангхабхадра пожал плечами. - Я только предлагаю взглянуть на жизнь с другой стороны. То, что ты полагаешь проблемой - всего лишь задача, которую надо решить, чтобы идти дальше, или указание, что идешь не туда. То, что ты полагаешь смыслом жизни - всего лишь блики солнца на воде. Но ты можешь к ним стремиться. Это твой выбор, и я не собираюсь тебя его лишать.
   - Нет, - Яо обошел высокого индийца со всех сторон и вновь взглянул ему в глаза. - Ты несешь людям опасные учения. Может быть, наши телесные оболочки лишь временное скопление форм - однако я не знаю, что ждет меня по другую сторону жизни. И люди пойдут за миражом, созданным мною, потому что не может быть миражом то, что видят все. Жизнь как бескрайний необъятный поток - это лишь образ, созданный тобой, и по твоим же словам, он так же пуст, как и другие наши образы. Чем же он лучше моего?
   - Разве я сказал, что он лучше? - спросил Сангхабхадра. - Я говорил о свободе от образов. О понимании того, что они есть лишь порождение нашего сознания, нашего восприятия жизни. Не они властны над нами - мы над ними. Более того - мы сами есть лишь образ в этом потоке. Это надо прочувствовать, слова тут бессильны. Ты же хочешь возвести все, созданное тобой в ряд выбитых в камне истин, которые довлеют над нашим разумом.
   Яо посмотрел на Сангхабхадру торжествующе.
   - Не знаю, какие боги и как создавали наш мир, но все мы подчиняемся установленным ими законам. Я не могу заставить камень полететь, я лишь могу бросить его так далеко, насколько позволят мне мои силы. А потому, зная законы этого мира, я могу направлять его в сторону, угодную мне.
   - Уверен ли ты, что знаешь законы этого мира? - покачал головой Сангхабхадра. - Уверен ли ты, что камень не может полететь? И знаешь ли ты сам, в какую сторону ты хочешь, чтобы двигался этот мир? Не принимаешь ли ты сейчас желание твоего уставшего тела - за высший смысл? Может быть, ты ляжешь спать, проснешься - и все, сделанное тобой вчера, покажется тебе безрассудством и глупостью?
   - Ну, нет! - вскричал ван в гневе. - Не для того наш древний прародитель, наш первочеловек ступил на земли Срединной Долины! Не для того мы подняли борьбу против дикарей с Желтой Реки, подобно тебе вещающих о растворении в мире, но при этом захватывающих наши дома и имущество, - чтобы теперь признать свои ошибки и отступить! Мы не будем сражаться, нет - мы заставим самих ханьцев придти к нам на поклон и признать нас своими вождями, ибо образы, созданные нами, поведут их туда, куда мы прикажем их повести! Это не моя прихоть - это законы божественные, и не мне, а тем более не тебе, их оспаривать.
   - Надо еще понять, какой бог тебе о них нашептал, - тихо произнес Сангхабхадра.
   Яо самодовольно улыбнулся.
   - Человеку дано достаточно разума, чтобы он сам мог понять законы, правящие этим миром. И решить, как и для чего их использовать. Я свой выбор сделал, и вы либо поможете мне - либо лишитесь возможности мне помешать.
   - Хорошо, - переменил тон Сангхабхадра. - Я скажу тебе, что надо сделать. Среди нас есть человек, который сумеет отыскать дорогу в Золотой Город.
   - Надеюсь, наставник йонаков, ты полностью отвечаешь за свои слова и понимаешь, какие последствия ждут всех вас в случае неудачи.
   - Понимаю, - подтвердил Сангхабхадра. - Надеюсь, что и ты понимаешь возможные последствия успеха. Если ты еще стремишься к нему - отпусти казначея нашего посольства и предоставь ему полную свободу действий.
   - Вашего казначея? - удивился Яо.
   - Он посвящен в культ Солнца твоим отцом Мэн Юном и без труда узнает среди твоих молчаливых жрецов истинного проводника в священный край.
   - Так вот в чем дело! - рассмеялся ван. - А ведь я с самого начала подозревал, что вы не простые послы, скитающиеся по чужим странам и безропотно выполняющие поручения своих правителей. Внутренний голос не подвел меня. Да, мне известно, что в правлении моего отца, бывшего удельным ваном Дянь, подвластным Хуася, несколько йонаков из Джамбу прибыли к его двору и имели с ним тайную беседу. Об этом есть записи. Также йонаки удостоились чести видеть божественного Муе, возглавлявшего тогда жреческую общину носу.
   - Один из тех людей сегодня в твоей власти, ван. Позволь ему проявить свои умения. Жрецы поверят ему, так как он знает слово истины и владеет амулетом блаженного Муе.
   - Хорошо, - согласился Яо, - я готов довериться тебе. Пусть ваш человек приведет ко мне проводника. Но все остальные останутся в этом подземелье моими заложниками.
   - Сделай только одно исключение, - попросил Сангхабхадра, - для этого юноши, - он указал на Диокла, молчаливо стоявшего рядом с ним. - Может случиться так, что нашему посланцу потребуется помощь и надежная опора за спиной. Дело слишком ответственное. А тебе проку от него все равно будет немного.
   - Ты дергаешь тигра за усы, - предостерег наставника ван и бегло глянул на послушника, - но пусть будет по-твоему.
   На следующий день Каллимах и Диокл, облачившись в местную одежду, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, вышли в город. Эпистрат, ведомый своим чутьем, был уверен, что жреца, посвященного в таинство священной дороги, следует искать в столице И. До полудня греки обошли все обиталища жрецов. Узнать их было не сложно: перед дверями служителей культа всегда помещались ритуальные шесты с бычьими черепами. Каллимах заходил в дома и подолгу беседовал с каждым из жрецов.
   Как бы между делом он всегда вставлял в разговор специальную магическую формулу, которая могла выявить хранителя пути в Золотой Город. Но все было тщетно. Эпистрат даже начал подозревать, не выродилось ли древнее знание на корню, пока на северной окраине не разглядел покосившееся дощатое строение с заросшей сорняками земляной крышей.
   Отличив опытным глазом признаки служения культу, Каллимах смело вошел внутрь. Диокл последовал за ним. В квадратном помещении они увидели дяньскую железную печь, несколько керамических сосудов на полу, а также барабанную колотушку и тростниковую флейту-мапу на столе. На дальней неосвещенной окном стене можно было рассмотреть безыскусный рисунок углем: фазан держал в лапах плетеный короб, а из под хвоста его выглядывала раковина-каури. Гостей встретил низкорослый и худой старик в накидке чарва - символе жреческого сословия чернокостных дяньцев. Едва Каллимах обменялся с ним приветствием, как узнал на поясе служителя магический изогнутый нож-кхушри.
   - "Нарайана-пара веда нарайана-параншарах", - произнес эпистрат шепотом по-индийски.
   - "Нарайана-пара муктир нарайана-пара гатих", - так же шепотом ответил жрец.
   Тогда Каллимах достал свой амулет и показал его старику.
   - Чем я могу помочь носителю золотоликого знака Муе? - осведомился тот, приглашая своих гостей присесть на деревянную лавку.
   - Я ищу дорогу к Бессмертным, - ответил Каллимах.
   Жрец задумчиво посмотрел куда-то в сторону окна:
   - Секреты древних, познавших дали тонких миров, не дают покоя смертным здесь, в краю пыли и праха. Вместо того, чтобы воспитывать в себе голос Пути, они чахнут в битвах с превратностями собственного существования, и по-прежнему огонь желаний и соблазнов сжигает их, заставляя искать для себя лучшей доли. Так было и будет всегда: города рассыпаются под ударами бурь и завоевателей, целые страны и континенты уходят под воду, слава героев меркнет, как выжженная солнцем трава. Безраздельна глупость людская. Мечутся и страдают слабые духом человеки без опеки и присмотра Мудрых.
   - Пусть же тогда Мудрые помогут людям, - с надеждой в голосе молвил Каллимах.
   - Не мне это решать, - покачал головой жрец. - Они все видят и все знают. Мудрым всегда ведомо, когда нужна их помощь. Однако сейчас они безмолвствуют и не желают вмешиваться в судьбы смертных, не усматривая знаков небес.
   - О каких знаках толкует Вседостойный? - осмелился спросить Диокл, не справившись со своим любопытством.
   Жрец поднял на него немигающие глаза:
   - О знаках, которые меняют течение жизни народов и стран.
   - Правда ли, почтенный, то, что говорил нам тридцать лет назад Муе? - подхватил Каллимах. - Будто многими великими учителями человечества были Бессмертные из Золотого Города? Будто они сознательно покинули священную землю, чтобы наставлять людей в искусствах, науках и магии?
   - Ты слышал лишь отголоски правды, - заметил жрец, - и они так же сильно отличаются от нее, как эхо от порождающего его звука.
   - Тогда объясни нам, почтенный, - попросил эпистрат.
   - Ни один из Бессмертных никогда не покидал Золотого Города.
   - Как же они передавали свои знания? - оторопел Диокл.
   - Бессмертные владеют техникой Странствия Души.
   - Что это такое? - Каллимах тоже выглядел растерянным.
   - Мы учимся этому после того, как преодолеваем начальные уровни работы со своей внутренней основой, - начал свой рассказ жрец. - Когда мы в достаточной мере контролируем свою энергию, мы можем сосредоточить ее в области живота. Оттуда ее перемещают по позвоночнику в макушку и выводят за пределы твердого тела. Очищенная энергия плоти подпитывает душу, давая ей крылья, позволяющие парить среди миров. Чтобы странствие прошло успешно, активный разум человека должен быть отключен. Вот потому подобная практика осуществляется во сне.
   - Но как выглядит само странствие? - не отступал Диокл.
   - Для души не существует ограничений рамками времени и пространства. Она легко минует обычную относительность форм восприятия реальности. Свободно перемещаясь по материкам Вселенной, душа встречает разных людей и может общаться с ними, приняв осязаемую плотскую оболочку. Она без усилий проницает те уровни бытия, которые мы, в силу своего невежества, относим к прошлому или будущему. Так Бессмертные получают возможность наставлять представителей разных культур, не покидая своего обычного обиталища.
   - Это те, кого принято считать пророками? - догадался Диокл.
   - Да.
   - Можешь ли ты назвать нам кого-нибудь из них? - попросил Каллимах.
   - Однажды один из Бессмертных Золотого Города в странствии своей души посетил знойную песчаную землю, лежащую между двумя большими пустынями. Там течет полноводная река, являющаяся единственным источником жизни для людей, кожа которых подобна коричневому дереву высокогорных лесов Гималаев. Мудрый наставник дал этим людям знания, позволившие им создать уникальную культуру. Он научил их строить большие гробницы, почти достигающие солнца, изготавливать писчий папирус из осоковых растений, составлять книги, врачевать раны и болезни. Там его прозвали Имхотеп, что на языке местных жителей означает "Пришедший в Мире".
   Душа другого Бессмертного снизошла в долину Желтой Реки, чтобы обучить людей музыке, письменности, умению готовить пищу на огне и ловить рыбу, обрабатывать шелк и создавать измерительные приборы. Но главным его даром было открытие таинств Небесного Узора. Из него местные жители вывели теорию Восьми Триграмм, схему Хету и Лошу, по которым можно было предсказывать грядущие события. Бессмертному дали имя Фуси, Правитель Востока.
   Третий Бессмертный некогда навестил в странствии души далекий северный край, томившийся в беззвестии. Люди там жили в непроходимых лесах у речных отмелей и вели борьбу за выживание с суровой природой. Великий мудрец снизошел к их тяжбам. Он преподнес знание о природных циклах и способах управления стихиями, научил людей рощ и дубрав получать урожай, разогревая огнем скупую землю, и показал, как наблюдать за небесными светилами. Его назвали Идущим по Кругу или Колядой, а после того, как он оставил северный край, стали почитать Богом Волхвов. Также Идущий по Кругу поведал людям о законах движения времени и даровал способ его исчисления - календарь.
   Я могу назвать вам еще много имен, которыми смертные нарекали являвшиеся им образы наших мудрецов. Всякий раз их души появлялись в краю людей тогда, когда этого требовала жизненная необходимость народов. Но сейчас время новых откровений для людей еще не пришло. Пророчества молчат. Похоже, люди не заслужили поддержки Бессмертных, так зачем вы хотите растревожить их покой?
   - Наша жизненная необходимость требует, чтобы мы этот покой нарушили, - после короткой заминки заявил Каллимах.
   - А вы понимаете, чем это может для вас закончиться? - прищурил глаза жрец.
   - Думаю, мы догадываемся, - вздохнул эпистрат, - однако не намерены отступать, если только ты не откажешься проводить нас в Золотой Город.
   - Я поведу вас, - также после небольшого раздумья согласился жрец, - но запомните одну важную вещь. После того, как вы преодолеете разделяющий рубеж, судьба ваша больше не будет вам подвластна. Каждый, кто ступит в священный край, получит ровно то, что заслужил в этой жизни.
   Каллимах и Диокл переглянулись.
   - Если вы сами и те, кого вы возьмете с собой, уверены в искренности своих мотивов - ступайте смело, - добавил жрец, - но если в вас есть хоть малейшее колебание - откажитесь от этой затеи, ибо погибнете.
   Жрец внимательно посмотрел в глаза своих гостей:
   - Не отвечайте сразу. Подумайте. Если решение ваше не изменится, вы вернетесь сюда. А сейчас ступайте с миром.
   Каллимах уже привстал с лавки, однако Диокл не пошевелился.
   - Ты что-то хотел узнать еще, юноша? - улыбнулся жрец.
   - От кого получили свои знания сами Бессмертные? - робко вопросил послушник.
   - От Великанов. Первочеловеков, заронивших начальные ростки жизни на этой земле. Я сам слишком мало об этом знаю, а священные книги хранят о них неизменное молчание. Но когда-то мой отец рассказывал мне, что Великаны и по сей день стерегут равновесие мирового порядка, восседая в созерцании где-то в скрытых горных пещерах. Правда к ним уже не имеют доступа даже Бессмертные.
   - У меня есть еще один вопрос, - Диокл набрался смелости. - Я не понимаю, как можно странствовать по миру в тонком теле и при этом принимать плотские формы?
   - У тебя есть сомнения?
   - Нет, достойнейший. Просто мне трудно это себе представить.
   - Хорошо, - жрец прикрыл глаза, - ты юн и любознателен, это похвально. Я покажу тебе. Прямо сейчас воспроизведи из своих воспоминаний любое место на земле, где ты уже бывал, но не говори мне об этом.
   Диокл отстраненно обвел взглядом стены помещения и расслабился. Перед ним всплыл образ Сада Блаженного Мира в Индрапрастхе, где он любил гулять и наслаждаться тишиной и покоем. Он вспомнил восхитительные раскидистые деревья и особенно цветы - удивительные, дивные цветы, с которых бабочки собирали душистую пыльцу. Цветы, равных которым нет больше нигде на земле...
   Очнувшись от воспоминаний, разлившихся по телу приятным теплом и негой, Диокл заметил, что жрец-служитель неподвижно замер на своей лавке. Подбородок его чуть склонился к груди, однако спина оставалась прямой. Он спал глубоким ровным сном и дыхание его было едва различимо. Через несколько мгновений он открыл глаза.
   - Это большой сад в самом центре древнего храма, - заговорил жрец, - в нем много деревьев и цветов, выращенных заботливыми руками.
   Послушник посмотрел на старика удивленно, однако в его сердце внезапно закралось сомнение.
   - Прости меня, достойнейший, - нерешительно сказал он, - но ты мог просто прочитать мои мысли.
   Глаза жреца стали теплыми и лучистыми, хотя выражение их ускользнуло от юноши. Он просто вытянул свою правую руку:
   - Посмотри сюда.
   Когда ладонь жреца разжалась, Диокл увидел цветок анемоны - волнующий алый цветок, напоенный терпким и неповторимым ароматом монастыря Нарканда...
  
  -- Глава 6. Камни под копытами коней.
  
   ...Отряд из трех десятков всадников медленно пробирался под проливным дождем. Река вышла из берегов, и вода плескалась почти у самых лошадиных копыт. Съежившись под отяжелевшими плащами, путники с трудом двигались в шквале упругих струй по размытой земле.
   - Скирт, что ты тащишься, как старая кляча? - окликнул вожак отряда всадника, следующего последним и постоянно останавливающегося. - Так мы до ночи не доберемся до жилья. Догоняй!
   Скирт в самом деле был мыслями далеко позади, а не рядом со спутниками. Его мучила неизвестность, а сильнее всего - тревога за Ликию.
   ...После погребения павших и водворения порядка в Паттале Скирт сдержал свое обещание. Он привез Ликию в столицу. Мога позволил им поселиться в огромном дворце Гермея, который занял с согласия своих греческих союзников Афиниона и Леонта.
   Теперь из памяти юноши не выходил день, безнадежно разрушивший спокойствие в его душе. Ликия была особенно нежна и заботлива с ним. Скирт сжимал ее в объятиях, когда она внезапно произнесла дрожащим от волнения голосом:
   - А ты бы мог ради меня убить князя?
   - Что? - трепещущий от страсти юноша не расслышал ее слов, а вернее, не смог их понять.
   Ликия прильнула к его плечу и зашептала:
   - Вы здесь чужие, вас не любят. Между вами и жителями города слишком много крови. Мне говорили... Вас не оставят в покое. Они хотят убить Могу.
   - Кто? - Скирт взял ее за руки.
   - Я... Я не знаю, - Ликия отвернулась. - Эти люди мне не знакомы. Но они знают меня и тебя. И они обещали мне, если мы им поможем - нас простят и разрешат остаться.
   - Поможем? - Скирт сжал ее ладони в своих руках. - О чем ты говоришь?
   - Ты ведь близок с князем, он тебе доверяет. Ты часто сопровождаешь его на прогулках, как единственный телохранитель. Смотри! - Ликия осторожно высвободилась и извлекла из-под изголовья узкий кинжал в бронзовом чехле. - Внутри него проделан желобок, напитанный ядом. Достаточно легкой царапины, и раненого не спасти.
   Она немного выдвинула лезвие, но Скирт поспешил выхватить оружие из рук девушки, опасаясь, что она может пораниться.
   - Ты не понимаешь, о чем ты говоришь!
   - Я боюсь за нас! Я боюсь за тебя! Я рассказала тебе все - но если об этом узнает князь, мне не жить...
   Не прошло и двух дней, как Мога собрался осмотреть опоры недавно восстановленных укреплений, сдерживающих разлившийся Инд в Портовом районе. В сопровождение он взял одного Скирта.
   - Надо было захватить с собой кого-нибудь из эллинских инженеров, - пробормотал князь, разглядывая бурлящие почти у самых его ног серые воды. - Если бы я еще хоть что-то в этом понимал... Подойди сюда! - позвал он Скирта.
   Юноша приблизился. Мога оказался от него на расстоянии вытянутой руки...
   - Князь, нам надо поговорить, - произнес Скирт негромко.
   - НАМ надо? - уточнил Мога, буравя его острым взглядом. - Или ты хочешь о чем-то меня попросить?
   - Это решать тебе, - просто ответил Скирт. - Дело в том, что тебя собираются убить.
   - Вот как? - Мога на миг утратил спокойствие. - И кто же?
   - Я.
   Князь, при всем своем самообладании, вздрогнул.
   - Зная, что я - твой охранник, меня просили убить тебя, - юноша опустил голову.
   - Кто?
   - Я... - Скирт запнулся, понимая, что если сейчас откажется говорить - то неминуемо выдаст Ликию. - Я не знаю этих людей. Должно быть, они из окружения бывшего царя.
   Глаза Моги сверкнули на миг и тут же погасли.
   - Вот как! Кто-то подбирается к моим телохранителям? Ну, что же, я могу лишь возблагодарить небо за то, что мои люди по-прежнему верны мне.
   - Но ради всех богов, князь! Если они поймут, что я их выдал... Я боюсь, они лишат жизни Ликию!
   - За нее не бойся, - Мога отмахнулся. - Эта девочка не даст себя в обиду, и еще всех нас переживет.
   - Напрасно ты так говоришь о ней, - потупился Скирт. - Ты помнишь, как мы с ней встретились?
   - Да, - Мога покачал головой. - У нее поразительные способности ввязываться во всевозможные заговоры и дворцовые игры. Ты предупредил меня, значит, теперь я буду начеку. Придется принять меры предосторожности, раз в городе зреет заговор. Его нити я еще размотаю, чтобы узнать какой паук решил поймать меня в сеть...
   Князь пристально оглядел юношу:
   - Если не получилось твоими руками, заговорщики найдут другой путь. Тебя же лучше вовсе убрать с лишних глаз, чтобы избавить от нежданного удара кинжалом из-за угла. Приходи завтра во дворец. У меня есть по поводу тебя одна мысль.
   Утром Мога ожидал Скирта в большом зале, на дальней стене которого был изображен грифон, разрывающий оленя.
   - У меня будет к тебе поручение, - начал князь. - Я нашел способ, который позволит тебе исчезнуть и, тем самым, оборвать все вопросы. Тебе не придется объяснять заговорщикам, почему ты их подвел.
   - Я слушаю тебя, князь, - с живостью откликнулся Скирт.
   - Мои друзья поведали мне тревожную весть. Гермею не удалось найти поддержки в Паталипутре и собрать новое войско. Он решил принять покровительство далекой страны Чина. Я слышал, что людей там больше, чем листьев на деревьях в густом лесу. Потому, если сюда явится войско из Чины, чтобы защитить владения беглого царя -- мы не сможем противостоять ему силой наших мечей.
   Скирт нахмурил лоб.
   - Я вижу для нас лишь один выход, - продолжил Мога. - Перехватить посольство Гермея в пути. Отряд, который пойдет по следу греков, возглавит вождь Соколов Агдак. Ты присоединишься к нему. Запомни: никто из эллинов не должен добраться до земель Чины.
   - А как же Ликия?
   - Ни одна женщина не стоит жизни верного воина! - в голосе князя появилось раздражение. - Отправляйся со спокойным сердцем. Я пригляжу за ней.
   Скирт молча повиновался.
   И вот уже который день подряд юноша мчался на восток вместе с наездниками Агдака, не зная до конца, что он оставил на западе. Отряд делал лишь короткие остановки. Редкие дни прояснения сменялись обильными ливнями, а потому люди и звери предпочитали скрываться в жилищах. И только привычные ко всему скиты не обращали внимания на непогоду, направляя к цели таких же невозмутимых скакунов. Они торопились догнать царских посланников, отбросив все мысли и сомнения. Одному Скирту оставалось мучиться страхом неизвестности за тех, с кем его разлучили обстоятельства.
   Агдак старался держаться ближе к горным хребтам, чтобы обогнуть оживленные области возле Паталипутры с севера. Он опасался встречи с греческими разъездами. Однако пока всадники видели только пестрых птиц и редких пастухов, перегонявших коров.
   Спасаясь от разлившегося Ганга, отряд следовал по гривам холмов, прилегающих к речному руслу. На одном из них скиты обнаружили селение, обнесенное высокими валунами: десяток тростниковых хижин и один общий загон для скотины. Скитов встретили любопытные взгляды со смуглых лиц. Черноволосые люди в грубых набедренных повязках прятались под навесами жилищ. Среди них вождь Соколов высмотрел седобородого старика в розовой накидке, по разноцветному шнуру которого можно было определить его положение.
   - Любезный, далеко ли отсюда до... Паталипутры? - Агдак выговорил неудобное для языка название с запинкой.
   - Вы оставили ее позади, - брахман провел рукой по воздуху. - Верно, когда сплавлялись через реку Сон.
   Агдак растерянно осмотрел своих спутников. Вперед выдвинулся Скирт.
   - Скажи нам, почтенный, не проходил ли здесь караван людей, направляющийся к горам?
   - Здесь ходит много караванов, - отвечал брахман. - Если ты говоришь об отряде воинов с верблюдами и мулами, то он был в начале сезона дождей.
   - Расскажи о нем, - попросил Агдак.
   - Эти люди шли к руслу Брахмапутры, на восток. Среди них были и последователи проклятого Шакьи, - глаза брахмана на миг ярко блеснули. - Здесь они не остановились.
   Скирт и Агдак обменялись понимающими взглядами.
   - Это точно они, - Скирт понизил голос. - И они сильно нас опережают.
   - Нужно настичь их, пока они не спустились на равнину, - так же тихо ответил Агдак. - В горах не так много дорог, чтобы мы могли разминуться. Но придется скакать без отдыха.
   - Я бы советовал вам остаться на ночлег у нас, - предложил брахман. - С утра дождь закончиться, а по такому ливню вы далеко не уедете.
   Скиты согласились. Воинов разместили в домах селян, тогда как Агдака и Скирта брахман, назвавшийся Магхукаром, пригласил к себе.
   - Вы должны понять меня правильно, - говорил он, угощая гостей скудным ужином, состоящим из чавры - сладкого риса и кунжутных лепешек - Я верный подданный махараджи, и я не призываю к бунтам и переменам. Но кроме моего земного господина, я служу еще и господину небесному - Браме-Праджапати. Те же, кого привел сюда отец нынешнего махараджи, и с кем упорно боролись старые властители Паталипутры, отрицают всяких богов, сделав предметом почитания какого-то босоногого проповедника! Я знаю, кто такие саки. Вы благожелательны к людям любых культов. Не навязываете своей истины и не разрушаете чужую веру. Потому, если ваш махараджа подчинит себе эти земли...
   - Ты сможешь спокойно молиться в своем храме, не видя из окон нелюбимые тобой ступы! - с улыбкой заверил его Агдак. - Клянусь, мне, как и моему князю, безразлично, во что будут верить те, кто платит подати - лишь бы платили их исправно. Что же до зрелищ, устраиваемых представителями разных культов, то огненные действа брахманов, обряды буддистов или выступления дорожных шраманов в равной мере радуют мой глаз и успокаивают душу.
   - То, что ты назвал зрелищами, во все времена несло в себе более глубокий смысл, нежели развлечение праздных зевак, - заметил Магхукар. - Так зрелище казни призвано показать людям, что государство имеет справедливое устройство, без жалости карая любого злодея, а владыка наделен силой и правом творить суд. Созерцая подобное событие, люди удерживаются от повторения чужих ошибок. Зрелище выступлений великих мастеров раздвигает границы возможностей человека, являя вершины развития духа и тела. Оно зарождает в сердцах стремление к практике. Немало во все эпохи было тех, кто узрев выступление борцов, акробатов или воинов, оставлял повседневную жизнь, вставая на путь совершенствования. Однако для чего устраивают увеселения сейчас? Это всего лишь способ для бездельников убить время и привлечь их в храмы для увеличения пожертвований. Тогда как каждое действие в наших ритуалах и публичных шествиях изначально подчинялось великой идее... Упадок традиций, который вы теперь видите вокруг себя, есть плачевный итог повсеместной увлеченности учением Шакьямуни, учением, увы, ущербным для людей.
   - Скажи, жрец, - задал вопрос Скирт, - почему ты так не любишь буддистов?
   - Они попирают порядок Вселенной! - глаза брахмана вспыхнули, словно две свечи. - Для них нет ни ритуалов, ни служения богам, ни благочестия. А богов они низвели до уровня бессильных существ, увязших в сансаре. Ох, и много смуты принес в этот мир человек из рода Шакьев...
   - То есть, до того, как началась проповедь Будды, на земле был порядок? - в лице Скирта сквозило недоверие.
   - Да. Порядок, освященный саморожденным Творцом, породившим из себя все живое. Люди этой земли, которую называют материк Джамбудвипу, извечно жили в соответствии с законом дхарм.
   - Что это значит? - чуть оживился Агдак. - Я где-то слышал это слово.
   - Нет - нет! - брахман замахал руками, - только не путайте священное понятие, дарованное миру Тримурти, с тем богомерзким словом, которым обозначают сейчас буддисты свое учение. Дхарма есть собственное предназначение каждого человека в мире. Все люди различны и каждый имеет свой путь, обусловленный его происхождением. Таково веление богов, распределяющих принадлежность к варнам, исходя из заслуг человека в прошлых жизнях.
   Брахман внимательно посмотрел на своих гостей:
   - Вы -- воины, кшатрии. Что это значит? Значит, что, исходя из своего прямого назначения в мире, вы должны следовать дхарме воина. Ваша жизнь должна неуклонно сохранять соотношение между мужеством героя и великодушием победителя. А ваш царь? Он следует дхарме правителя, и его задача на этой земле - справедливое руководство страной и ее подданными. Никто, поверьте мне, не выполнит эту обязанность лучше него, так как она изначально уготована ему по закону рождения.
   Уловив одобрение на лицах скитов, Магхукар продолжал еще более вдохновенно:
   - Моя дхарма - служить великим властителям света: Брахме, Вишну и Шиве. Никто не способен справиться с этим лучше меня, так как принадлежность к святому культу заложена в меня с материнским молоком. Вот поэтому каждый последующий земной удел, ниспосылаемый человеку, определяется результатами его земного труда. Если он настойчиво и невозмутимо следовал своей положенной дхарме, не пытаясь оспорить волю богов, он обретает плоды блаженства. Человек низшей варны поднимается к высшей, не встречая в жизни бед, а тот, кто выполнил свое назначение в высшей варне, соединяется с божественным.
   - Ты не сказал, что бывает, когда не следуют своей дхарме, - заметил Агдак.
   - Отступники гибнут на путях бесконечных страданий, ведь они нарушили естественный порядок жизни! И не важно, возликовала ли в человеке собственная гордыня, или он подпал под власть вредоносных учений.
   Брахман привстал с места и глаза его потемнели:
   - Что делают буддисты? Они отрицают закон дхармового предназначения и влекут человечество во мрак хаоса. Они не хотят понимать, что совершенный порядок мира - тот, в котором все роли и обязанности четко распределены исходя из наивысшего веления. И получается страшная картина. Человек, взбунтовавшийся против самой Вселенной и смешавший между собой все роли и обязанности, оскверняет святой закон. Он получает то, что заслужил - разгул насилия, падение правительств, нищету и разорение в стране, повальную смертность. Ведь не пристало пахарю строить города, а солдату проводить обряды в храме. Не может купец успешно править государством, а бродяга распоряжаться делами казны.
   Магхукар тяжко вздохнул:
   - При Шунгах мы жили счастливо, в мире и согласии с естеством Вселенной. Но пришел Деметрий Бактрийский и порушил закон богов. Он перемешал все варны и породил, тем самым, разгул безумия. Его сердце было отравлено ядом Шакьи. С того дня нет порядка на нашей земле. Ведь когда человек не знает, к чему приложить свои силы, когда мечется, запутываясь в паутине жизненных ролей, и забывает, что богами предначертана ему только одна - прах застилает землю. Тогда дороги прорастают сорняками, крепости разрушаются, женщины становятся блудницами, а проходимцы добираются до власти и превращаются в тиранов. Здание Мира трещит по всем швам, ибо никогда нельзя построить ничего прочного из разнородного материала, не соотносимого между собой. Это все равно, что сцепы между кирпичами крепить не раствором, а маслом, или прорывать фундамент не в плотном грунте, а в сыпучем песке. Такое здание неминуемо рухнет. Вот поэтому вы сидите сейчас передо мной.
   - Что ты хочешь этим сказать? - не понял Агдак.
   - То, что рухнуло в пыль царство Гермея, потомка первых йонаков-завоевателей Джамбу. У него изначально не было будущего. Все те, кто пошел за проповедью о всеобщем освобождении, умылись смрадом и кровью невзгод. Их покарали сами боги...
   Агдак и Скирт переглянулись.
   - Беседа с тобой доставила нам радость, - признался Агдак. - И я надеюсь, когда наш князь воцарится в этих краях, ты окажешь поддержку его власти.
   - Воистину так, если он будет искренне следовать своему предназначению правителя, - заверил брахман. - Сегодня же вам нужен хороший отдых.
   - Да, - признался Агдак. - И еще нам потребуется проводник, который помог бы добраться до гор.
   - Горы тянутся с запада на восток на многие дни пути, - сообщил Магхукар. - Куда вы стремитесь попасть?
   - Мы преследуем караван, о котором ты упоминал, - признался Агдак. - Он будет пытаться пройти через горные проходы в страну Серов. Мы ничего не знаем об этих краях и хотели бы рассчитывать на твою помощь.
   Брахман размышлял.
   - Хорошо. Отдыхайте. Завтра я найду вам проводника, который проведет вас до места, где река сына Брахмы рассекает теснины горных хребтов. Однако дальнейшие дороги неведомы никому из нас, а потому вам придется заручиться поддержкой самих богов.
   Наутро скиты покинули селение. Молодой паренек, данный брахманом в проводники, легко находил тропы в раскисшей земле. Как и предсказывал Магхукар, дождь кончился, из-за лохматых туч пробивалось еще робкое солнце. Настроение у всадников поднялось и они подстегнули коней.
   С проводником распрощались у спуска в лоно долины Брахмапутры. Теперь скиты следовали вдоль извилистого речного русла вверх по течению. Иногда Скирт видел следы стоянок крупного отряда. Отмечая глазом число отпечатков копыт, юноша понимал, что здесь побывали греческие посланники. Подтверждением тому служили и разметки палаток, и явно читаемые места дозоров, указывающие на то, что здесь прошли не торговцы, но приученные к порядку воины.
   Между тем, Агдак присматривался к самому Скирту. Как человек, близкий к верховному князю скитов, тот состоял под его личным надзором. Однако качества и достоинства юного воина часто заставляли вождя Соколов чувствовать себя неловко. Выводы, сделанные Скиртом из наблюдения людей и окрестностей, неизменно оказывались вернее, а советы удачнее его собственных решений.
   В одном Агдак и Скирт сходились. Они чувствовали, что настигают караван. Отсутствие в отряде скитов тягловых животных позволяло им двигаться в несколько раз быстрее. А короткие привалы позволяли еще больше сократить расстояние с посольством. Это было заметно по более свежим следам, оставляемым размеренно идущими эллинами.
   - Мне пришлось по душе то, что рассказал нам горный жрец, - признался как-то Агдак во время одной из остановок. Всадники расположились на округлом склоне, с которого открывался вид на часто рассыпанные горные пики, теснящиеся друг к другу боками. Создавалось впечатление, будто незримый великан просто налепил куличики, подобно тому, как это делают из песка дети.
   - Что же ты нашел интересного в его словах? - спросил Скирт.
   - Если я воин, значит, война есть мое предназначение. И наилучшим образом жизни для меня будет тот, который я веду сейчас.
   - А если кто-то разбойник, то разбой для него - лучшее предназначение? - Скирт усмехнулся.
   - Не слышал, чтобы существовала дхарма разбойников, - Агдак почесал лоб.
   - Ты запомнил это сложное слово? - Скирт невольно рассмеялся. - Разбойниками и правда редко рождаются. Ими обычно становятся. Вот только как быть тому, кто родился в семье разбойника?
   - Некоторые разбойниками называют нас, - возразил Агдак. - Все дело в том, как посмотреть на это. В занятии разбоем можно узреть путь быстрой наживы. А можно и возрождение попранной справедливости, если разбойник забирает скопленное в избытке добро у одних людей и делиться с теми, кому его не хватает.
   - При этом сами разбойники редко бедствуют, - Скирт поднялся на ноги, оглядывая облака, белесым маревом клубящиеся вокруг вершин. - Ты только взгляни, какая вокруг красота! У меня такое чувство, что кто-то там, в вышине, наблюдающий за нами с небесных лугов, ведет нас, указывая дорогу. Понимаю теперь, почему горы всегда полагали жилищем богов. Ты заметил, какая ясность в голове с того мгновения, как мы поднялись на высокогорье?
   - У меня в голове ясность от постоянного чувства опасности, - признался Агдак. - И я не люблю горы.
   - Что же, тебе недолго осталось терпеть это чувство, - заверил Скирт, присматриваясь к могучим плечам склонов и провалам обрывов. - Видишь, дорога петляет между скалами? Уверен, где-то совсем близко предел этого горного княжества...
   - Впереди будут другие трудности, - проворчал Агдак. - Мы едем в страну, языка людей которой не понимаем. Сумеем ли мы находить удобные дороги в незнакомом краю?
   - Есть язык жестов, известный большинству, - попытался взбодрить вождя Соколов Скирт. - К тому же ты забыл, что из земель Чины тянутся караванные пути в Патталу и Гандхару. Значит, среди серов найдутся люди, владеющие речью яванов. Посланцы Гермея тоже на это надеются. Ведь им придется как-то общаться с вождями серов, чтобы заключить союз. Не сомневайся! Если боги позволили нам забраться на эти вершины, помогут и отыскать наших врагов.
   - Я предпочел бы нагнать их до того, как они спустятся на равнины Чины...
   Агдак решительно поднялся и тоже бросил взгляд на громоздящиеся впереди теснины:
   - Пора!
   Снова их ждали бесконечные восхождения и спуски. И всюду, где путь казался коротким издали, он затягивал отряд в нескончаемый лабиринт троп и ущелий.
   Агдак спешил сам, и погонял остальных, невзирая на крутые склоны и порывы холодного ветра, норовящего сбросить в пропасть и лошадей, и людей. Ночи в горах выглядели странно: вершины еще горели в розовых отсветах солнца, а ниже сгущалась синяя мгла. С наступлением темноты скиты разбивали стоянки. Вождь Соколов делал это с недовольством, заставляя двигаться на пределе сил.
   Один раз такая поспешность привела к неприятности. Заночевать пришлось на узком скальном пятаке, так как дорогу заволокло вязким туманом. Утром не досчитались двух коней. Агдак с опаской подступил к обрыву и заглянул вниз, но дна не увидел. Стали думать, как быть с воинами, оставшимися пешими. Долго искать выход не пришлось. Уже скоро горные тропы сделались столь опасными, что по ним можно было пройти, лишь ведя коней в поводу. Стесанная ветрами скальная плоть была ненадежной, предательски ускользая из-под ног и копыт.
   Однако даже это не научило Агдака осмотрительности.
   - Быстрее, быстрее! - погонял он спутников. - Если не настигнем яванов в горах, на просторах Чины нам проще будет поймать ветер.
   Отряд проходил под навесом щербатой скалы бледной тропой, по другую сторону которой спадал вниз испещренный сухими пучками травы склон. Скирт первым почувствовал, как шевельнулась молчаливая вершина, разбуженная шумом человеческих ног и лошадиных копыт. Гора словно вздохнула, и сверху стронулся одинокий камень.
   - Быстрее, чего вы медлите? - обернулся к товарищам Агдак.
   Звук катящегося камня перешел в долгий гул, заставивший скитов замереть на месте. Потом целый шквал валунов схлынул с высоты, подняв клубы серой пыли. Люди и кони заметались, норовя спастись от смертоносной осыпи. Сначала им показалось, что рухнула вся гора.
   - Горда, назад! - предостерег Агдак дружинника, ринувшегося ловить вырвавшегося скакуна, не замечая ползущей сверху волны камнепада. Обломки накрыли его вместе с конем и утащили вниз по склону.
   Скирт в долю мгновения увидел расширенные от ужаса глаза коня, перебирающего копытами в воздухе, а потом тяжелая лавина разом смела и скакуна, и воина. Остальные скиты отпрянули в обе стороны. Между ними выросла каменная стена. Дрожь скалы продлилась еще недолго. Скоро все стихло, а нагромождение валунов остались лежать неколебимой грядой, словно было здесь всегда.
   - Агдак! - Скирт прильнул к завалу. - Ты жив?
   - Мы все живы, - донеслось словно с самого дна ущелья. - Оставайтесь там! Мы выберемся и будем искать другую дорогу...
   Скирт обвел взглядом бледных и перепачканных в пыли товарищей, которым только собственная ловкость и природное чутье опасности помогли избежать гибели.
  
  -- Глава 7. Золотой Город.
  
   Небесная дымка над горизонтом колебалась от шороха ветров, который усиливался с каждым шагом и распадался на разрозненные голоса. Люди осторожно ступали по растрескавшейся тропе среди вздыбленных бирюзовых круч, а воздух вокруг них так и дышал какой-то особой сиятельной чистотой. Однако чем дальше они продвигались, тем больше крепчал напор ветряных струй. Он начинал со свистом сворачиваться в широкие спирали и втягивать в себя песок и пыль. Клубящиеся белоснежным паром облака уже приняли золотистый оттенок. Диокл мельком глянул
   на своих спутников и вспомнил, с чего все начиналось.
   ...Время в заточении словно остановилось. Ликофор метался по пещере, точно дикий лев, запертый в клетку. Сангхабхадра спокойно опустился на пол в позе созерцания. Диокл попытался было последовать его примеру, но быстро убедился в том, что ему не совладать со стремительным напором противоречивых мыслей. Видрасена был где-то закрыт вместе со своими воинами, и поговорить с ним, чтобы обсудить последние события, возможности не было.
   - О чем они могут так долго беседовать? - замерев на миг, спросил Ликофор неизвестно у кого.
   Сангхабхадра приоткрыл один глаз, на губах его появилась тонкая понимающая улыбка:
   - Каллимах всегда был хорошим оратором. Думаю, он обговаривает с Яо наши условия.
   - Почтенный Учитель Народа, иногда у меня складывается такое впечатление, что ты уже заранее все знаешь и только водишь меня за нос, желая подразнить! - с укором высказал Ликофор.
   - О, нет, - Сангхабхадра поднялся на ноги. - Всего я, конечно, знать не могу, так как улавливаю лишь общий пульс грядущих событий. Форма их, доступная распознаванию на уровне завязей, еще может изменяться. В нашем случае, нужно ждать либо испытания для нашего духа, либо указания на дальнейшие действия, ведущие к цели посольства. Потому -- не изнуряй себя сомнениями.
   Засов на двери заскрипел.
   - Ну, наконец-то! - Ликофор обрадованно бросился к выходу.
   Лицо вошедшего Каллимаха светилось довольством:
   - Теперь все в порядке. Вы идете вместе с нами до Синей Лощины и там дожидаетесь нашего возвращения. Я договорился. Князь дал слово, что вне зависимости от исхода предприятия, отпустит всех после похода в Золотой Город.
   - А что будет, если никто из вас не вернется? - обеспокоенно уточнил Ликофор.
   - Ду-вэй князя Сюн Цзю будет гарантом соблюдения наших условий.
   - И ты думаешь, он позволит нам уйти, если с Яо что-либо случится? - в голосе Ликофора звучало сомнение.
   - В конце концов, это и в его интересах, - уже шепотом промолвил эпистрат. - У князя нет детей. В случае несчастья, его главный военачальник становится прямым преемником власти. Но довольно разговоров. Нас ожидает, быть может, самый тяжелый путь среди всех, которые может пережить смертный.
   В селении еланцев, на окраине Синей Лощины, Улацин Яо разместил отряд греческих посланников, приказав исправно кормить их и поить. Для охраны к ним были приставлены тридцать дяньских копьеносцев Сюн Цзю, а также несколько цюйно, людей местного старосты.
   Вместе с Яо и проводником отправились только Каллимах и Диокл. Таково было их сознательное решение, которое никто не решился оспорить. И вот теперь эта четверка медленно преодолевала нагорья и покрытые расщелинами скалистые плато. Они были всего в сутках пути от Священного Озера.
   Повсюду шумело множество горных источников, щебетали птицы, искрились, как нефрит, еловые леса. На некоторых каменных валунах путники видели большие желтые грибы, которые, по словам проводника, возникали здесь из личинок бабочек, когда в них попадали споры мхов. Эти грибы назывались Божественным Подарком, так как обладали многими целебными свойствами. Иногда на тропу выбегали дикие бараны и тут же испуганно неслись прочь. Над головами совсем низко мелькали силы и грифы. Это были хищные птицы, которые нападали на зайцев и других мелких зверей. По слухам, они могли съедать и переваривать мясо вместе с костями.
   Вскоре путники достигли Каменного Леса. Это оказалась целая гряда, усыпанная нескончаемыми скальными обломками, вздымавшимися в небо тонкими шпилями.
   - Дальше начинается земля Мудрых, - предупредил проводник, - теперь вы можете рассчитывать лишь на самих себя.
   Яо посмотрел на него с очевидным недовольством:
   - Чего же нам стоит бояться?
   - Всего, - многозначительно ответил жрец.
   Он обвел взором оробевшие лица своих спутников и поведал им главное:
   - Сейчас перед нами самый опасный участок пути. Это дорога, ведущая к южной оконечности Священного Озера. Если вы сумеете ее пройти - увидите водопад. Он и есть врата в Золотой Город. Там вам придется нырнуть в водный поток и преодолеть его внешнюю завесу. За ним воды уже нет.
   Яо нахмурил брови.
   - Но первую и, часто, непреодолимую опасность таит в себе именно дорога к водопаду, - отметил жрец.
   - Что же в ней такого опасного? - не выдержал Каллимах.
   - Ее охраняет сила Бессмертных. Они испытывают человека в твердости его духа и чистоте сердца, чтобы узнать, достоин ли он приблизиться к вратам Золотого Города.
   - Ты так и не сказал, чего нам ожидать, - возвысил голос Яо, который, похоже, уже не мог справиться с охватившим его раздражением.
   Проводник поспешно приложил палец к губам:
   - Здесь нельзя громко говорить. Нельзя окликать друг друга по имени. Нельзя смотреть на свое отражение в горных ручьях. Нельзя оборачиваться назад. И главное: поменьше глядите по сторонам. Вам может почудиться все, что угодно. Если же увидите что-то необъяснимое - не теряйте спокойствия.
   - О каком необъяснимом ты говоришь? - с недобрым предчувствием прошептал эпистрат.
   - То, что вы увидите вокруг себя, может быть просто ловушкой вашего разума. Оставайтесь невозмутимыми, и все закончится хорошо.
   Ван наморщил лоб, как будто что-то вспоминая.
   - Старейшины рассказывали мне о нескольких юношах, которые когда-то отправились на поиски Золотого Города, но все погибли. Они увидели нечто настолько ужасное, что их сердца просто разорвались. Правда ли это, жрец?
   - Всякое может случиться на этой тропе. Возможно, в душе этих людей было слишком много хаоса.
   - Это Бессмертные покарали их? - спросил Диокл.
   - Нет. Единственный враг человека - он сам. На этой земле вы можете узнать о себе такое, с чем просто не сумеете жить дальше. Ведь пока никто из вас по-настоящему не знает себя. Дорога в вратам есть всего лишь отражатель. Она способна обнажить ваше естество и вытащить на свет то, что пока тихо дремлет в его глубинах. Запомните: все самое страшное существует только в вашем сознании. Но здесь ваши мысли и образы могут получить наличную форму. Будьте очень внимательны, чтобы не погубить самих себя.
   Разговор этот совсем не вселил бодрости в путников. Яо даже как будто на миг заколебался. Диокл не знал, о чем в этот момент думал Каллимах, но для себя, похоже, уже нашел способ победить накатившее волнение: юноша попытался воссоздать образ учителя Сангхабхадры, проникнуться его необъятным вселенским покоем, растапливающим любые сомнения.
   Тропа начинала петлять и осыпаться камнями. Появился запах каких-то минеральных отложений грунта. Диокл поднял голову и увидел, что еще недавно лазурные облака начали понемногу темнеть.
   Когда разбили привал на отшибе холма, люди устало опустились на землю, подложив под себя плащи. Откуда-то со стороны травяных оврагов донесся стрекот кузнечиков. Послушник наконец смог немного расслабиться. Теперь тяжесть пути по пересеченной местности напомнила о себе легкой ломотой в ступнях и коленях. Он задышал глубже и принялся рассматривать муравьев, которые копошились на земле, перекатывая сухую тростинку.
   Вдруг глухой выкрик Яо заставил всех разом вскочить на ноги. Ван сделал несколько глотков из плетеной фляги с водой, которую захватил в дорогу, однако внезапно отшвырнул ее далеко от себя и начал судорожно вытирать ладонями лицо. Черты его исказила гримаса. Каллимах подбежал к нему, но ничего особенного не заметил. Водяной след оставил на земле длинную полосу. Не понимая, что происходит, эпистрат потряс Яо за плечо и заглянул в его безумные глаза.
   - Кровь... - едва смог выговорить правитель дяньцев. - Она была в моей фляге и я ее пил.
   - Успокойся, князь, - попытался вразумить его Каллимах, - это всего лишь вода. Посмотри сам.
   - Надо идти, - напомнил проводник, - здесь нигде нельзя задерживаться надолго. Иначе вещи, окружающие вас, начнут изменяться.
   Люди поспешно отряхнули свои плащи и набросили их на плечи. Они продолжили путь, стараясь больше смотреть себе под ноги, чем по сторонам. К Улацину Яо постепенно возвращалось утраченное спокойствие.
   Ветер низко пробежался над землей и закружил маленькие камешки и гальку, швыряя их о выступы скал. Теперь встревожился уже Диокл. Еще несколько мгновений назад он начал напряженно прислушиваться. Ему показалось, что он слышит голоса, но юноша еще сомневался. Однако вскоре до слуха его отчетливо донеслись женские причитания и плач. С каждым пройденным шагом они становились все сильнее. Диокл хотел было поговорить об этом с Каллимахом, но не решился. Он лишь опустил голову, хотя на душе его стало тягостно и тоскливо.
   Впрочем, эпистрат тоже выглядел чем-то озабоченным, губы его были плотно сжаты.
   - И откуда здесь столько птиц? - наконец не выдержал он, шепотом обращаясь к послушнику, - заметь, что чем дальше мы продвигаемся, тем больше их становится вокруг нас. Они нас просто преследуют. У меня такое чувство, что они вот-вот вцепятся мне в волосы...
   Диокл пробормотал что-то несвязное. Он вообще не видел на этой дороге никаких признаков жизни. Только скальные уступы, камни, щебень и редкие деревья с потрепанной кроной. Один раз ему, правда, показалось боковым зрением, что под кривой серой сосной сидит какой-то старик с длинной бородой и внимательно за ними наблюдает, но когда юноша повернулся, он ничего не заметил. Почти ничего. На потрескавшейся коре засохшего дерева он прочел вырезанные чем-то острым греческие буквы: "память о павших не меркнет в сердцах". Юноша вздрогнул, однако снова ничего не сказал своим спутникам.
   Горная гряда расширялась, однако при этом делалась более рыхлой. Ветер клокотал, проносясь между крутыми склонами, и шумно низвергался в темень ущелий.
   Здесь Улацин Яо снова забеспокоился и как будто начал что-то напряженно искать.
   - Что случилось? - спросил Каллимах.
   - Кольцо, - пробормотал ван, - перстень Мэн Юна... Я где-то его обронил. Надо вернуться и посмотреть.
   - Возвращаться нельзя, - категорично напомнил проводник.
   - Это перстень Мэн Юна, - то ли упрямо, то ли отрешенно повторил ван, - символ власти моего отца.
   - Мы найдем его на обратном пути, - попробовал утешить правителя дяньцев эпистрат, - а сейчас мы все должны идти дальше. До заката солнца нам надо попасть в Город.
   Яо смирился.
   Долгое время шли молча, сохраняя внутреннюю собранность. Но вот за маленьким высокогорным перелеском, на отшибе угловатого каменного кряжа все заметили небольшое свечение. Яо прищурил глаза.
   - Да это же мое кольцо! - пораженно вымолвил он, - вы тоже его видите?
   И Диокл, и Каллимах действительно увидели блестящий предмет, похожий на кольцо.
   - Может быть, это что-то, напоминающее кольцо? - осторожно предположил эпистрат.
   Ван сделал шаг вперед.
   - Стой, князь! - Каллимах не на шутку встревожился. - Ну подумай сам, откуда ему здесь взяться? Мы прошли не меньше тридцати стадий с того места, где ты обнаружил пропажу. Если это и перстень, то явно не твой.
   - Ты думаешь, я не узнаю подарок своего отца? - возразил Яо. - Да я отличу его среди тысячи ему подобных!
   И ван направился к бугристому кряжу, усыпанному валунами и камнями.
   - Прошу тебя, - взмолился Каллимах, - не бери его!
   Но все увещевания остались без ответа. Правитель дяней приблизился к самому отшибу горы. Теперь всего шаг отделял его от переливающегося в лиловых солнечных лучах золотого украшения. Яо уже наклонился, протягивая руку, но тут одна нога его соскользнула с камня и поехала вниз, осыпав целый кусок каменного грунта. Ван зашатался, потеряв равновесие.
   - Держись! - крикнул Каллимах, бросаясь к нему, однако не успел.
   Яо упал на бедро, проехав вниз по склону. Он почти уже ухватился за выступ на краю обрыва, но налетевший порыв свистящего ветра просто сдул его с площадки. Гулкое эхо стало знаком падения тела в пропасть.
   Каллимах и Диокл приблизились к отшибу.
   - Он мертв? - как-то странно спросил юноша.
   - Мертвее не бывает, - отозвался эпистрат, и лицо его застыло. - Если упасть с такой высоты, даже кости рассыплются в прах.
   Оба в растерянности замерли на краю пропасти.
   - Где проводник? - возглас Каллимаха вернул Диокла к реальности.
   Послушник глянул на тропу и увидел, что жрец исчез.
   - Он же только что был здесь! - Диокл почувствовал настоящее отчаяние, - что нам делать?
   - Надо возвращаться, - глухо сказал эпистрат, - Улацин Яо погиб, и мы ему уже ничем не поможем. Проводника у нас нет и дальнейший путь не имеет смысла.
   - Разве ты забыл? - почти вскричал юноша, - возвращаться назад нельзя! Мы погибнем.
   - Мы погибнем, если пойдем дальше по этой проклятой тропе! - Каллимах заглянул послушнику прямо в глаза, - разве ты не видишь? Это дорога в Аид!
   - Успокойся! - начал было Диокл, но эпистрат уже потерял над собой всякий контроль.
   - Если ты хочешь умереть здесь - оставайся! А я возвращаюсь, - и Каллимах побрел прочь.
   Послушник попытался его удержать, подбежав и положив руку ему на плечо. Внезапно эпистрат развернулся и нанес юноше такой сильный удар кулаком в лицо, что сбил его с ног.
   - Не смей мне мешать! - глаза Каллимаха заплыли кровью, а рот исказился, - глупый щенок. Или ты так и не понял, что это была западня?
   Диокл попробовал подняться, но Каллимах снова обрушил его вниз и теперь еще навалился на него сверху всем весом своего тела. Пальцы эпистрата схватили шею юноши и стали судорожно ее сжимать. Послушник как мог сопротивлялся, однако эта хватка была подобна железным тискам. Казалось, силы Каллимаха выросли в десятки раз.
   - Здесь может выжить только один... - откуда-то издалека донесся чужой, совсем незнакомый голос.
   Теряя сознание, Диокл шарил руками вокруг себя. Воздуха не хватало. Осознав, что сбросить с себя этот груз, подобный неподъемной гранитной плите, невозможно, послушник старался дотянуться до камней. Что-то в нем еще заставляло цепляться за жизнь. Однако пальцы загребали только песок. И тут, уже проваливаясь в звенящую пустоту, юноша смог расстегнуть свой поясной ремень и краем его фигурной пряжки ударил куда-то наугад. Хватка сразу ослабла.
   Жадно хватая ртом воздух, Диокл выполз из-под обмякшего тела. Видимо, он попал эпистрату в висок, потому что струйка крови с его волос окропила землю. Послушник обессилено сел поперек тропы. К нему медленно возвращалось осознание происходящего. Он огляделся, а потом пододвинулся ближе к Каллимаху и с усилием перевернул его на спину.
   На него смотрело серое, окаменевшее лицо, которое казалось совсем незнакомым. Надбровные дуги и скулы как-то резко выступили буграми, под нижней губой пролегла глубокая складка.
   Юноша приник к груди Каллимаха: сердце чуть слышно билось. Эпистрат был жив. Тогда Диокл принялся приводить его в чувство, массируя активные точки на лице. Через некоторое время Каллимах открыл глаза.
   - Что это было? - слабо ворочая языком, спросил он, и стало сразу ясно, что эпистрат не помнит последних событий.
   - Ты упал, - отозвался Диокл.
   Каллимах со стоном приподнял голову. Он потер висок и пальцы его нашли засохшую кровь.
   - Откуда это? - недоуменно спросил он.
   - Нам нужно идти, - громко объявил юноша, решив ничего не объяснять. - Мы уже нарушили одно правило: не задерживаться нигде надолго. За это и поплатились.
   - А где Яо? Где проводник? - продолжал допытываться эпистрат.
   - Они прошли немного вперед, чтобы разведать дорогу, - ответил Диокл, не поведя и бровью, - нам нужно догонять их. Вставай, пока не стряслась новая беда.
   Послушник помог Каллимаху подняться на ноги и они, пошатываясь, двинулись вперед. Оба сильно хотели пить, но, как оказалось, все дорожные вещи, взятые в поход, куда-то исчезли. Ничего не оставалось, как идти дальше по тропе. День же неуловимо начинал клониться к вечеру.
   Однако вовсе не темнота, а промозглый бесцветный туман встал новой преградой на пути. Он накрыл высокогорье нежданно, сделав расплывчатыми и вязкими сначала дальние гребни гор, а потом и ближнее окружение путников. Запах влажных сосновых игл коснулся ноздрей. Пространство теперь плавало в водянистом мареве, перемешавшем контуры предметов между собой. Диокл не на шутку встревожился.
   - Каллимах! - позвал он.- Как нам теперь быть? Тропы почти не видно и мы легко собьемся с правильной дороги.
   Ему никто не ответил.
   - Каллимах! - закричал послушник, отчаянно ощупывая руками сгустившийся воздух вокруг, - где ты?
   Только тишина гор отозвалась на этот призыв зыбким беззвучным одиночеством. Руки Диокла нашли пустоту. Юношу охватил безграничный страх. Быть может, впервые в жизни он ощутил чувство абсолютной покинутости, безнадежности всех усилий дальнейшей борьбы, и с неизбежностью обреченного осознал, что жизнь человека есть всего лишь игрушка для потехи грозных мировых стихий.
   Послушник ничком лег на землю и закрыл голову ладонями. Ему хотелось кричать, плакать, звать на помощь. Он был совершенно один во всем Мироздании, выброшенный в безжалостную бездну бытия, которая, словно огромный жернов, перемалывала в себе вещи и судьбы. Дрожь разбила его тело, на лице выступил ледяной пот.
   - Вставай! - раздался откуда-то сверху безликий голос, - опасно долго лежать на холодной земле. Ты можешь простудиться.
   Диокл поспешно вскочил на ноги. Перед ним стоял проводник.
   - Где Каллимах? - спросил юноша с мольбой.
   - Боюсь, мы этого уже не узнаем, - все так же спокойно ответил жрец.
   Только сейчас Диокл увидел, что туман рассеялся, а предзакатное солнце освещает нагорья, холмы и долины ровным багряным светом.
   - Где же ты был?! - с гневным упреком выкрикнул послушник, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на жреца.
   - Здесь. Я не отошел от тебя ни на шаг. Просто глаза твои часто видят то, что хочет видеть сердце. Реальность слишком многомерна, юноша, а наш разум, взаимодействуя с ней, способен стать оружием, в тысячи раз превосходящим по своей разрушительной силе мечи, копья и катапульты. Этот разум беспощаден к окружающим нас вещам, но более всего он беспощаден к нам самим.
   Диокл затаил дыхание.
   - Возможно, это был один из главных уроков в твоей жизни, - жрец улыбнулся.
   - Что же мне теперь делать? - робко осведомился послушник.
   - Жить. Жить с осознанием тщетности наших представлений о мире, которое ты получил на этой древней дороге. Жить с пониманием всей условности законов Вселенной, которые мы часто полагаем доступными нашему уму. Жить с признанием бесконечных возможностей человеческого сознания, способного из самого себя создавать сферы реальности и облекать их материальной формой.
   Диокл поднял глаза на жреца. Только теперь в них вновь появился огонь, успевший померкнуть от гнета перенесенных лишений. Это был огонь духа.
   - Ты войдешь в Золотой Город? - спросил проводник.
   - Нет, - решил послушник.
   - И тебя не прельщает соблазн увидеть Бессмертных?
   - Нет, почтенный. Я понял сегодня, что любое совершенство столь же иллюзорно, что и окружающий нас мир. Совершенство предполагает постоянство, а как раз этого не может быть в изменчивом пространстве между Небом и Землей. Даже боги ошибаются и теряют равновесие своего сердца. Вот потому мне незачем видеть Бессмертных. Да и сам я уже не стремлюсь ни к бессмертию, ни к совершенству. Я буду просто жить. Жить в
   согласии с токами Вселенной, подчиняясь тончайшей пульсации ее движущих сил...
   - Пускай так и будет, - согласился жрец, и взгляд его наполнился теплотой. - Тогда я выведу тебя отсюда. В селении ждут твои товарищи.
   Воздух снова стал чистым и свежим. Диокл выпрямил спину и тут увидел порхающую над ним белокрылую бабочку. Он вытянул вперед обе руки, соединив ладони, и бабочка уверенно села ни них, сложив крылья.
   - Это знак для тебя, юноша, - отстраненным голосом возвестил жрец. - Подобно этой бабочке, ты выбрался сегодня из своего кокона, который был темницей твоих знаний о мире. Ты пробудился от долгого сна иллюзий к подлинной жизни...
  
  -- Глава 8. Пути пересеклись.
  
   Минуло десять дней с момента ухода Яо, Каллимаха и Диокла. Сюн Цзю, оставленный наместником вана в деревне, задумчиво изучал стоящего перед ним Сангхабхадру.
   Его разведчики, уже несколько раз прочесавшие все склоны, перевалы и горные перелески на всех направлениях, не нашли никого. Следы ушедших терялись на краю обрыва скального плато, но под ним не обнаружилось ни тел, ни следов падения.
   - Да, - протянул Сюн Цзю, прихлебывая чай из дорогой фарфоровой чашки, привезенной им из похода на земли Ба и Шу. - Значит, ты хочешь, чтобы я вас отпустил?
   Сюн Цзю изъяснялся по-гречески с немалыми трудностями и это вызывало у него раздражение. В далекой юности жрецы пытались вбить ему в память говор соседей-йонаков, однако чуждая речь так и не прилипла к языку. Ду-вэй коверкал слова и будто выплевывал из себя фразы с сильным придыханием.
   - Иначе наше пребывание здесь может доставить тебе проблемы, - заметил Сангхабхадра. - Я говорю про непонятную болезнь, которая распространилась среди моих спутников.
   В боевое сопровождение посольства Видрасена сознательно набирал самых стойких и выносливых воинов. Долгое время они с успехом противостояли обычным дорожным недугам. Однако вынужденное бездействие в горном селении, когда не нужно было преодолевать трудности, расслабило людей. Дали о себе знать усталость, события последних дней, лишившие отряд нескольких человек, непривычная вода и еда, а главное - тягость разлуки с домом и близкими. Все это подточило здоровье участников посольства.
   Первым слег Ареостиг, самый молодой из воинов. С утра у него началась рвота, потом он впал в беспамятство. Заболевшим занялся Сангхабхадра. Однако к вечеру занемог еще один, а утром следующего дня - сразу трое.
   - Так, может, перебить вас всех? Для надежности? - ду-вэй обнажил в улыбке желтоватые зубы.
   - Твой князь обещал нас отпустить, чем бы ни закончилась его затея, - возразил наставник.
   - Улацина Яо больше нет, - ответил Сюн Цзю, разглядывая складки плаща Сангхабхадры.
   - Ты убежден в этом?
   - Десять дней скитаться по горам, без еды и воды, без всякой связи с внешним миром - это вряд ли кто-то выдержит. Да и где бы ему быть?
   - Возможно, он ранен и теперь ждет твоей помощи? - предположил наставник.
   Сюн Цзю пренебрежительно махнул рукой.
   - Мы осмотрели все окрестности на два дня пути вокруг. Я уверен, что ван не собирался возвращаться. Зачем ему этот ничтожный мир пыли, если он нашел Золотой Город?
   Он вновь втянул в себя горячий напиток и посмотрел на Сангхабхадру.
   - Я подумаю, что с вами делать. До завтра.
   Но вечером на краю селения раздался стук множества копыт, потревожив воинов ду-вэя. До Сюн Цзю донеслись выкрики и ругань сразу на нескольких языках. Ему пришлось прервать трапезу и направиться к дозорным. Здесь его ждало странное зрелище: более двух десятков всадников в непривычном боевом облачении встали у сельской ограды, придерживая лошадей. Островерхие шлемы-колпаки закрывали их головы, огруглые щиты с вырезом поблескивали чешуей блях. Под всадниками упруго ходили мускулистые скакуны серой масти, лишь вожак покачивался на гнедом жеребце, на сбруе которого переливались фигурные бронзовые фалары.
   - Кто такие? - спросил ду-вэй, как мог более грозно. Он еще не знал, как реагировать на появление непрошеных гостей.
   - Ты тут архонт? - юный наездник с открытым безбородым лицом и ярко сверкающими голубыми глазами обратился к Сюн Цзю, с натугой складывая фразу из греческих слов. Он предводительствовал отрядом чужаков.
   Ду-вэй напрягся, второй раз за день поставленный перед необходимостью вспоминать нелюбимую речь.
   - Я тут базилевс, - обозначил он свое положение. - Назовитесь и ответьте, что делаете в моих владениях!
   - Мы скиты и преследуем наших врагов. Это йонаки, направляющиеся в страну серов. Их может быть человек тридцать. Не видел ли ты таких, достойнейший?
   - Кто ты такой, чтобы я стал тебе отвечать? - Сюн Цзю искренне удивился.
   - Имя мое Скирт, я старший в этом отряде, - был ответ.
   Ду-вэй оглядел его со всем вниманием.
   - Пожалуй, я разрешу тебе разместить в селении своих людей. Говорить с тобой я буду утром.
   Появление боевого отряда саков, охотившихся за йонаками, что уже стали головной болью Сюн Цзю, казалось настоящей удачей и проявлением милости богов. Мысли ду-вэя закрутились в голове со скоростью колес разогнавшейся телеги. Все складывалось благоприятно. Дело истребления посольства теперь можно было переложить на плечи новоявленных союзников и покинуть это забытое небом селение. Вперед ждали большие дела. После исчезновения Яо власть по праву должна перейти к Сюн Цзю.
   Уже успокоившийся ду-вэй проснулся среди ночи, разбуженный сомнениями. Всю свою жизнь Улацин Яо потратил на борьбу с царством Хуася за независимость своего народа. Но что дала ему эта борьба кроме тягот и лишений? Не лучше ли теперь, когда судьба протягивает руку помощи, изменить будущее дяней? Принести повинную владыке Поднебесной, обвинив в мятеже уже бывшего вана? Можно неплохо зарекомендовать себя при дворе императора, ведь именно он, Сюн Цзю, станет тем вождем, который вернет дяней под власть дома Хань. Тогда с йонаками-посланниками лучше дружить...
   Ду-вэй промучился до утренней зари, так и не приняв окончательного решения. Его мысли прервал стук в дверь. В дом сельского старосты, который занял Сюн Цзю, вступил Сангхабхадра.
   - Проходи, наставник йонаков, - позволил ду-вэй, выпрямляясь на соломенном ложе.
   Сангхабхадра легко опустился на земляной пол напротив Сюн Цзы и вопросительно посмотрел на него.
   - Я готов отпустить вас, - заговорил Сюн Цзю, обдумывая каждое слово. - Но у меня будет важное условие.
   - Я весь во внимании, почтенный, - бесстрастно откликнулся Сангхабхадра.
   - Если судьба позволит тебе достичь престола Юань-ди, найди повод рассказать ему обо мне и напомни, что лишь неуемное стремление Улацина Яо вернуть славу дяней привело к вражде между нами. Отныне мой народ вновь желает жить в тени благоденствия дома Хань. Я, как новый удельный ван земель от Ацзя до Сяси, готов поручительствовать в этом именами моих предков.
   Сангхабхадра помолчал.
   - Прежде всего, - заговорил он неспешно, - тебе следовало бы обратиться с этой просьбой к Ликофору, возглавляющему наше посольство. Именно на нем, согласно воли нашего царя, лежит обязанность вести дипломатические переговоры. Я же всего лишь скромный собиратель мудрости этого мира. Но если ты хочешь знать мое мнение, я отвечу тебе и дерзну высказать сомнение.
   - Сомнение в чем? - насторожился ду-вэй.
   - За то время, что мы пребываем на земле народа И, я видел разных людей. Но, сдается мне, едва ли среди них найдутся те, кто был доволен владычеством серов и желал бы возвращения их господства. Потому выступать от лица всех дяней для тебя было бы опрометчиво. И еще. Повелитель Срединного Государства вряд ли снизойдет к речам чужеземца, не связанного с людьми И кровными узами. Вот если бы перед ним предстал почитаемый среди дяней вождь, представляющий свой край с полным на то основанием -- просьбы имела бы смысл.
   Сюн Цзю тяжко вздохнул. Гость недвусмысленно намекал ду-вэю, что ему самому следовало бы отправиться с посольством греков, дабы добиться успеха в заключении мира с домом Хань. Но пугала дальняя дорога и не было уверенности в благополучном возвращении. А ду-вэй уже успел соскучиться по своим женам. Их было две. С первой он прожил более двух десятков лет и стал счастливым отцом двух дочерей, вторую взял совсем недавно в надежде зачать долгожданного наследника...
   Сюн Цзю поднялся и подошел к маленькому оконцу, затянутому горной слюдой. Селение просыпалось. По дороге брело стадо ленивых волов, подгоняемых пастухом в соломенной шляпе. Из жилищ выходили мужчины и женщины, чтобы заняться своими привычными делами.
   - Не хочешь ли ты, наставник мудрости, сам спросить у простых людей, чего они хотят? - с некоторым вызовом обернулся ду-вэй к Сангхабхадре. - Дышать вольным воздухом или жить на коленях?
   Наставник покачал головой.
   - Это знание ничего мне не прибавит. Оно не раскроет сердце повелителя Поднебесной. Да и могут ли быть искренни речи крестьян, окруженных железным кольцом твоих воинов? Разве уста их не станут изрекать слова, угодные твоему слуху?
   - Если бы я сам знал, что мне угодно услышать, - пробормотал Сюн Цзю, собираясь с мыслями для принятия решения. - Однако ты, мудрец, знаешь, чего хочешь - но все туже затягиваешь петлю на своей шее. Почему ты не согласился содействовать моему примирению с Хуася? Я отпустил бы тебя и твоих спутников. А теперь я не могу этого сделать. Без надежды на согласие с Юань-ди вы вновь становитесь моими врагами!
   - Я никогда не обещаю того, чего не в состоянии исполнить, - ответил Сангхабхадра. - А опускаться до обмана не склонен по своей природе.
   - Я надеялся, что твой опыт и твоя мудрость позволят тебе добиться успеха в этом непростом деле, - процедил Сюн Цзю совсем уныло.
   - Как раз они говорят мне, что люди при дворе владыки Хань не столь наивны, чтобы на их доверии можно было играть, как на струнах ситара. Самые вдохновенные речи чужака-посланника вряд ли найдут дорогу к сердцам серов, если не будут подкреплены доказательствами. Я хочу, чтобы ты понял это. Пусть между нами не будет лукавства. Я могу обещать тебе одно: оказавшись перед престолом Юань-ди, я поведаю ему о твоем стремлении к миру. Быть может, он внемлет мне и отправит в твои земли людей для заключения договора.
   - Что ж, и этого пока будет довольно, - лицо Сюн Цзю прояснилось. - Ступайте своей дорогой! И не забудь о своем обещании.
   Сангхабхадра поклонился.
   Отпустив эллинов, ду-вэй вновь погрузился в свои думы. Обещания бывших пленников для него стоили немного. Он понимал, что для того, чтобы изменить отношения с могучим соседом необходимо действовать самому. Тут греческий наставник
   был прав.
   Однако власть Сюн Цзю пока была слишком непрочной. Нужно было спешно приводить к покорности многочисленных владык гор и перевалов, каждый из которых легко мог оспорить его верховенство. Ду-вэй закусил губу. Если все для него обстоит столь непросто в родных владениях, то какой будет прок от посольства греков? Известие, которое они донесут императору, лишь покажет ханьцам слабость дяней. Тогда Юань-цзы поймет, что глупо волкам договариваться с овцами, когда можно приложить силу.
   Сюн Цзю встрепенулся. Посланников следовало задержать. В этом ему сгодятся саки. Он распахнул дверь и позвал своего слугу.
   Между тем, эллины торопливо собирались в дорогу. Для больных соорудили носилки из копий и жердей, настелив поверх них плащи. Согнали из загонов уцелевших лошадей и тягловых животных. Селение покидали с оглядкой, хмурясь и не тратя время на разговоры друг с другом. Опасения не подвели посланников. Когда отряд уже выступил за прутяную ограду, обносившую деревню со всех сторон, следом вдруг высыпали копьеносцы дяней во главе с ду-вэем, и староста селения с несколькими общинниками. Сюн Цзю было не узнать. Двубортный халат, запахнутый на правую сторону по примеру серов, делал его облик значительным. На халате выделялись фигурки летучих мышей - символы долголетия, а к поясу были прикреплены нефритовые подвески. Лицо ду-вэя носило какое-то загадочное выражение.
   Греки успели сделать всего лишь с десяток шагов, прежде чем им загородили путь непонятно откуда возникшие всадники. Это были скифы. Посланники опешили от неожиданности, но Видрасена уже оценил обстановку. Он прикинул число степняков, угрожающе сдвинувших коней, а потом оглянулся назад. Ду-вэй постравил своих людей в две линии, жестом велев опустить перед собой копья и алебарды. Скиты же извлекли из горитов луки.
   - Даже не думай о сопротивлении, - предвосхитил мысли молодого военачальника Сангхабхадра. - Силы слишком не равны. Пусть твои воины положат копья. Мы лишь падем на этой тропе до последнего человека, но не спасем посольство.
   Из ряда наездников-скитов выдвинулся Скирт. Он с удивлением всматривался в смуглое лицо пожилого индийца в одежде буддийского монаха. Высшие силы, на помощь которых он так надеялся, выбрали странный способ указать ему свою волю. Отправляясь в погоню за послами Гермея, Скирт не мог и представить, что судьба сведет его лицом к лицу с человеком, которого он поклялся спасать, невзирая ни на что.
   Будто во сне он распорядился, чтобы у греков забрали оружие и отвели их обратно в селение. Сам же напряженно думал, что делать со столь внезапно свалившейся на него удачей.
   Договариваться с Сюн Цзю оказалось сплошным мучением. Сам Скирт не был большим знатоком греческого языка, но ду-вэй объяснялся на нем с такими помехами и запинками, будто телега ехала по камням. Попытка найти еще хоть какой-то диалект, понятный обоим, окончилась ничем.
   Впрочем, чтобы понять смысл того, что пытался передать скиту Сюн Цзю, не требовалось особых языковых познаний. Ду-вэй откровенно ругался.
   - Почему вы их не убили? - разобрал Скирт.
   - Зачем? - вопросом на вопрос отозвался юноша.
   Снова зазвучали ругательства, не знакомые для слуха, но понятные по интонации и жестам. Сун Цзю действительно был в ярости и долго не мог вернуть утраченное самообладание. Его замысел разлетелся на части по вине негодного мальчишки! Ведь все складывалось так удачно. Эллины и саки должны были схватиться насмерть, позволив ду-вэю принять сторону победителя. Союз с одной из воюющих за горами сторон дал бы ему в будущем право говорить с серами на равных. Теперь все пошло прахом. Сун Цзю предстояло самому сделать выбор. Или снова скрываться на перевалах и в ущельях. Оставалась хрупкая надежда, что ближайшая ночь что-то изменит...
   ...Проводник вел Диокла назад старой дорогой. Однако послушник не узнавал мест. Вокруг простирался новый мир, похожий на прежний - но иной, неожиданно яркий и свежий...
   - Почему ты, совсем юный, ушел вслед за старым монахом искать неведомую тебе истину? - спросил проводник. - Почему оставил отца и мать, видевших в тебе единственную опору, и теперь скитаешься на чужбине? Кто позаботится о них в старости? Ради чего ты отказался от радостей жизни и от своего сыновнего долга?
   - Мои родители не будут обойдены вниманием, - отвечал Диокл. - Ты прав: они привели меня в этот мир и я перед ними в вечном долгу. Но не они хозяева моей души. Что же касается радостей...
   Он замер на полуслове, вдруг осознав, что разговаривает сам с собой. Проводник исчез.
   Вместо него навстречу Диоклу выехали пятеро всадников с короткими копьями. Приглядевшись, послушник обнаружил, что они удивительно похожи на степных наездников-саков, которых он видел со стен Патталы.
   - Эй, парень, - черноглазый воин лет тридцати с чуть выступающей челюстью, удлиненной клином бороды, склонился поверх шеи лошади ему навстречу, - не спеши!
   Диокл не ощутил ни страха, ни волнения. Он приблизился к всадникам, направившим на него острия копий с темляками из крашеной шерсти.
   - Ты из яванов? Мы не тронем тебя, если покажешь нам, где твои спутники.
   Диокл усмехнулся.
   - Разве это должно тебя сейчас волновать? - глаза юноши были ясными и невозмутимыми, но под их взглядом Агдак испытал настоящее беспокойство. - Я вижу, ты заблудился в горах чужой тебе земли, так как отстал от своего отряда. Но вместо того, чтобы спешить к своим товарищам, ты берешься угрожать мне на этой пустынной дороге. Разве это не смешно?
   Другие скиты тоже слегка оробели от уверенного, чуть насмешливого голоса послушника. Они даже переглянулись между собой, словно спрашивая, как им относиться к тому, кто стоял сейчас перед ними: как к человеку или как к призраку?
   Агдак удивленно распрямился.
   - Откуда ты знаешь, что мы заблудились? Ты видишь передовой дозор большого отряда, который скоро будет здесь. Если не скажешь то, что я хочу услышать... - неуверенно начал он.
   - Ты убьешь меня и останешься блуждать в этих горах до скончания времен? - рассмеялся Диокл и горы раскатистым эхом подхватили этот смех.
   Скиты испуганно опустили копья.
   - Следуйте за мной! Я выведу вас отсюда, - объявил послушник.
   ...Дверь в сарае, где были вновь заперты греки, резко отворилась. На пороге стоял Скирт.
   - Я пришел за тобой, монах, - обратился он к Сангхабхадре.
   Успокоив взглядом поднявшихся на ноги Видрасену и Ликофора, наставник вышел вслед за Скиртом.
   - Я слушаю тебя, - Сангхабхадра скрестил руки на груди.
   - Ступай! - указал Скирт жестом на дорогу. - Ты свободен.
   Наставник не пошевелился.
   - Чего же ты ждешь? - нетерпеливо спросил Скирт. - Если ты останешься, твоя участь может быть прискорбна. Либо я верну вас всех в Джамбу и отдам в руки князя, либо мне придется забрать ваши жизни, чтобы выполнить его волю. Ни того, ни другого я делать не хочу. У меня нет права причинить вред тебе или твоему ученику. Разве ты не хочешь жить?
   Сангхабхадра пристально всматривался в черты лица скита. Удивительным было веление судьбы, показавшее этому рано возмужавшему юноше с искоркой в глазах путь через горы и долины и приведшее к желанной цели. Однако сам молодой воин явно не подозревал, какая звезда влечет его по тропам жизни, помогая добиваться успеха в самых сложных предприятиях...
   - Нет, друг мой, - наставник покачал головой. - Ты пытаешься показать свое благородство, но оно будет бесплодным, если ты не доведешь дело до конца. Отпусти всех.
   - Остальным я ничем не обязан, - возразил Скирт. - Так случилось, что мы оказались врагами. Я сдержу свое слово, и ты сможешь уйти. Но твои спутники останутся в моих руках.
   - Посуди сам, - Сангхабхадра чуть улыбнулся. - Куда я пойду один в чужом краю, без проводника, не зная местных обычаев и законов? Я не могу возвратиться назад и не могу продолжить свой путь. Ты исполнишь свой справедливый долг - и погубишь меня. Это называется уловкой ума, но не деянием чести. Что же ждет остальных? Неужели ты полагаешь, что я уйду, зная, что они обречены на смерть?
   Скирт молчал. В такие мгновения он ненавидел себя за то, что появился на свет. Он понимал правоту Сангхабхадры, однако тот требовал от него слишком многого. Юноше непросто было смириться с тем, что месяцы мытарств по чужим дорогах, испытания холодом и дождями, а главное -- потери сородичей в горах, оказались напрасными.
   Скирт до боли закусил губу. Собрав волю в кулак, он принял решение.
   - Уходите все! - юноша широко распахнул дверь сарая.
   Пленники скитов подняли головы, однако Сангхабхадра остановил их.
   - Далеко ли мы уйдем без вьючных животных? Без еды? С нами несколько раненых и больных - как пойдут они? Мы в твоей власти, и ты можешь убить нас. Но если ты желаешь совершить достойный поступок, будь последовательным.
   Скирт колебался, переводя взгляд с открытой двери сарая на наставника.
   - Пусть будет так. Ступайте и ждите на краю селения!
   Эллины по одному выбрались из темного, пахнущего гнилью строения. Некоторые шли, опираясь на плечи товарищей, совсем слабых несли на руках. Начинало темнеть. Беглецы подступили к обрывистому склону, под которым журчал ручей. С этого конца селения беглецы могли уйти по неприметной тропе через низины. Спустившись на несколько шагов к ручью, греки остановились, чтобы дождаться обещанных лошадей.
   Тем временем Скирт был уже у конюшни, в которой закрыли коней, верблюдов и мулов участников посольства. Он потянулся к брусу, которым были задвинуты дверные створы, как вдруг на его плечо легла чья-то тяжелая рука.
   - Что ты тут забыл? - прогремели слова.
   Скирт резко сбросил руку и перехватил ее в запястье.
   - Отпусти меня, мальчишка! - закричал Сюн Цзю, в интонации которого смешались злоба и страх.
   Скирт выпустил запястье ду-вэя. Оглядевшись, он обнаружил, что к конюшне приближаются воины-дяни. Один из них, запыхавшийся и угрюмый, что-то нашептал на ухо Сюн Цзю.
   - Как?- тот побагровел. - Это точно?!
   Он посмотрел на Скирта с ненавистью.
   - А ведь я тебе доверился, сопляк. Но ты оказался не просто лжецом, а презренным трусом, страшащимся открыто признаться в своих проделках!
   - В чем ты меня обвиняешь? - Скирт потянулся к мечу, однако вынужден был замереть под нацеленными на него копьями дяней.
   В этот миг из-за большого сельского амбара выехали всадники. Юноша узнал своих товарищей. Он облегченно махнул им рукой, чтобы привлечь внимание.
   Воины Сюн Цзю отступили на шаг.
   - Что тут творится? - окликнул десятник Харив, приближаясь по дорожке, освещенной бледным мерцанием взошедшей луны. Остальные не отставали от него.
   Сюн Цзю напрягся, припоминая весь свой запас греческих слов.
   - С какой целью послал вас в поход ваш вождь? - обратился он к скитам. - Разве не для того, чтобы догнать йонаков и не позволить им ступить на землю серов?
   - Это так, - с легким недоумением подтвердил Харив, переводя взгляд со Скирта на Сун Цзю.
   - Так знайте: этот человек только что отпустил их. Он помог людям, которых вы называете своими врагами. Какой участи заслуживает тот, кто презрел законы своего народа и веление своего владыки?
   - Это правда? - Харив с сомнением воззрился на Скирта. - Ты позволил бежать яванам?
   - Да, - Скирт не отвел взгляда. - Я поступил так, и у меня есть на это причины.
   Скиты приглушенно зашептались. Они выглядели растерянными. Но Харив быстро овладел собой.
   - Тебе верит князь, - сказал он Скирту, - а потому у меня нет права в тебе сомневаться. Братья! - повернулся он к товарищам. - Вспомните, кто провел нас через непроходимые горы и позволил выбраться живыми из ледяного царства. Это Скирт, сын Аргота, наш соратник на дорогах побед и лишений. Так стоит ли слушать наветы какого-то местного князька?
   Скиты откликнулись дружно, оттеснив дяней и выставив копья. Сюн Цзю огляделся.
   - Осмотреть округу! - приказал он, знаком отсылая пятерых ближайших к нему воинов. - Йонаки не могли далеко уйти. Вы! - ду-вэй обозначил рукой готовность к бою для остальных. - Истребите этих степных шакалов. Они нас предали!
   Черные тени нырнули в проемы между домами.
   Греки уже и сами поняли по крикам и шуму, что над ними вновь нависла угроза.
   - Нельзя больше ждать, - решил Ликофор. - Будем уходить без лошадей.
   Теряя сандалии и плащи, оскальзываясь на влажной глине, эллины покатились вниз по склону. Некоторые падали и снова поднимались.
   А возле конюшни назревала схватка.
   - За что сражаемся? - с усмешкой спросил Харив, наблюдая, как дяни окружают их полумесяцем, ощетинившись пиками.
   - За правду, - отвечал Скирт.
   - Это хорошо, - десятник вытащил меч.
   Неожиданно с другого конца селения донеслись перестук копыт и лошадиное ржание. Дяни раздались в стороны, застигнутые врасплох.
   Замешкавшийся Сюн Цзю попытался остановить их, но упал лицом вниз, сраженный копьем Агдака.
   - Не думал, что найду вас здесь! - выкрикнул вождь Соколов. - Держитесь!
   Впрочем, настоящей стычки не случилось. После смерти ду-вэя дяни сочли за лучшее разбежаться. Укрывшись в домах селян, они предоставили скитам возможность праздновать победу.
   Агдака встречали с радостью. Воссоединившиеся соплеменники направились в стан, устроенный вождем Соколов на горном отшибе. Там они развели костер.
   - Как вы выбрались? - осведомился Агдак у Скирта.
   - Я хотел узнать то же самое, - тот улыбнулся.
   - Нас спасла старая тропа. Большая ее часть уцелела после обвала.
   - А нам пришлось искать новую дорогу, и она была не из легких... - поежился Харив. - Если бы не Скирт -- сгинули бы в ущельях. Он словно горный сайгак чутьем находил проходы в теснинах. Вряд ли что-то под этим небом заставит меня вновь подняться в горы.
   - Нам еще предстоит обратный путь, - напомнил Скирт, но осекся под хмурым взглядом Агдака.
   - Не рано ли ты заговорил о возвращении? - спросил вождь Соколов. - Мы пока не выполнили волю князя Моги.
   - Мы нашли яванов, - признался Скирт, понимая, что далее молчать бессмысленно. - Я забрал у них все, что они везли -- подарки серам и припасы. Отобрал у них коней, верблюдов, мулов...
   - Ну? - насторожился Агдак. - А где сами яваны?
   - Я отпустил их. Теперь они для нас не опасны.
   - Ты спятил? - вождь Соколов вскочил на ноги. - Отпустить наших злейших врагов!
   - Ты знаешь, что такое горы, - возразил Скирт. - Яваны не доберутся даже до ближайшей деревни.
   - Ошибаешься, - Агдак покачал головой, кривя губы. - Если ты избрал такой способ расплаты с ними, то просчитался. Раз они добрались сюда, то уже не остановятся на полпути. Пойдут дальше пешком, несмотря на потери, болезни, раны и стертые в кровь ноги. Будут цепляться руками и зубами, но достигнут своей цели. Поверь мне. Я видел сегодня одного из них...
   - И тоже его отпустил? - усмехнулся Скирт.
   Агдак вздрогнул, вспомнив послушника с ледяными от спокойствия глазами, однако быстро прогнал этот образ:
   - Так вышло... Но ты держал в своих руках послов-переговорщиков, сановников трона! И отпустил, презрев все наши труды и собственный долг служения князю. Этому поступку нет оправдания.
   - Ты можешь забрать мою жизнь, - просто сказал Скирт. - Я сделал только то, что должен был сделать.
   - Не трогай парня, - тихо попросил Харив.
   Агдак поднял глаза на десятника и закусил ус. Скрывая досаду и беспокойство, он вновь ощутил, что оставаясь вождем для отряда скитов, уже не властен поступать так, как считает нужным. И вновь уступил, негласно признавая влияние сына Аргота.
   - Что же, по-твоему, теперь мы должны делать? - спросил он Скирта с прищуром.
   - Пока - лечь спать, - ответил тот. - Утром со всем разберемся на свежую голову.
   Дрожащие от холода, мокрые и грязные, эллины выбрались на противоположный склон обрыва, отделяющий от селения дяней. Ликофор сопел и сквернословил, Видрасена безмолвно отряхивал и отжимал одежду.
   - Как нам теперь быть? - пережив весь накал своих эмоций, вопросил Ликофор Сангхабхадру.
   - Это первый разумный вопрос, который ты сегодня задал, - усмехнулся наставник. - Отыскать дорогу. Уверяю тебя, посланник, будущее наше не так мрачно, как это видится тебе сейчас.
   Он подал пример, двинувшись вперед уверенными шагами. За ним побрели остальные, немного отдышавшись и восстановив силы. Больных все так же увлекали под локти и руки товарищи.
   За обросшим колючками гребнем обнаружилась тропа. По ней навстречу посланникам шагал юноша в дорожной одежде буддийского монаха. Приглядевшись, греки с удивлением и радостью узнали Диокла. Юноша улыбался.
   Первым к нему приблизился наставник. Все время разлуки со своим воспитанником он сохранял невозмутимость и никак не показывал своих чувств. Но сейчас Сангхабхадра сердечно обнял потерявшегося и вновь обретенного ученика. Диокл уловил исходящее от него душевное тепло.
   - Где ты пропадал? - подскочил к послушнику Ликофор.
   - И где Каллимах? - подхватил Видрасена.
   - Каллимах исчез, - поведал Диокл. - Князь Яо погиб. По крайней мере, я видел, как это произошло, - добавил он со странной интонацией. - А нам надо продолжать наш путь.
   - Мы не уйдем далеко пешком, без припасов и оружия, - Видрасена уныло покачал головой.
   - Зато у нас появились друзья, - Диокл повернулся назад. - Эй! - позвал он кого-то.
   На тропу из-за кустов выехали пятеро всадников-ятиев.
   - Я узнаю наших коней! - рассмеялся Видрасена. - Где ты их нашел?
   Вождь ятиев слез с седла и подошел к Сангхабхадре. С низким поклоном он передал ему поводья своего коня.
   - Когда-то я пожелал, чтобы наши пути более не пересекались, - заметил Диокл. - Но судьбе было угодно, чтобы эти люди воздали нам добром за добро в час, когда нам очень была нужна помощь.
   Сангхабхадра посмотрел на своего ученика совершенно новым взглядом, будто никогда раньше его не видел.
   - Тогда в дорогу, - произнес он. - Нам потребуются провизия и лекарства для наших спутников. Попробуем раздобыть их по пути. Не более тридцати стадий отделяет нас от реки, течением которой мы дойдем до земель Махачины.
  
  -- Глава 9. Тропа к великой реке.
   Ни усталость, ни тяготы нахождения в чужой и враждебной стране, ни даже недавний бой и упущенная добыча, отодвинувшая возвращение домой на неизвестный срок - ничто не могло помешать скитам радоваться тому, что они снова вместе.
   Агдак послал троих всадников в селение, поручив разузнать, что собираются предпринять дяни, а заодно прикупить вина у местных жителей. Против ожидания разведчики вернулись быстро. Они привезли бурдюк хмельного и поведали, что воины дяней покинули селение.
   Напиться без малого трем десяткам мужчин с такого количества вина было просто невозможно, но языки оно развязало. Агдак попробовал, по примеру эллинов, разбавить вино водой, чтобы растянуть удовольствие - и с отвращением выплеснул получившуюся слабо розовую жидкость.
   - И как они это пьют?
   - Это дело привычки, - пожал плечами Скирт, не разделявший всеобщего веселья. Он сидел хмурым в доме сельского старосты, сдвинув брови и наморщив переносицу.
   - О чем ты думаешь? - вождь Соколов недовольно покосился на юношу.
   - О том, что нам делать дальше... - признался Скирт.
   - Вот это верно, - Агдак отер рукавом губы. - Из-за тебя мы попали в столь нелепое положение. Всему виной твое упрямство.
   - Мы могли бы перебить посольство, - размышлял Скирт, собираясь с мыслями, - лишив яванов поддержки страны Чина. Но разве это помешает самим серам перейти горы и начать с нами войну?
   - Я тебя не пойму, - нахмурился Агдак. - А сейчас как мы можем помешать?
   - Вот что я думаю... - Скирт сделал глоток из белой фарфоровой чаши. - Надо действовать на опережение. Таков закон любой войны. Мы сами попробуем договориться с серами.
   Вождь Соколов в изумлении вытаращил глаза.
   - Ты и двух слов связать не можешь на языке яванов, не говоря об индских наречиях! А теперь решил стать переговорщиком с людьми, языка которых вообще никогда не слышал? Да и кто дал тебе такое право?
   - Разве Мога не одобрит, если мы привезем ему союз с Чиной?
   Агдак задумался.
   - Посуди сам, - продолжал Скирт, все более увлекаясь. - Дары, что везли яваны в Чину, теперь у нас в руках. Мы разбили яванов в битве при Паттале, значит, мы сильнее. Мы убили князя Дяней, которые, как я понял, восстали против серов. По-моему, мы можем рассчитывать на благосклонность их правителя!
   - А что делать с яванами?
   Скирт махнул рукой.
   - Если они и доберутся до императора, кто их пустит во дворец? Представь себе два десятка оборванных нищих, утверждающих, что они послы великого царя! Их вытолкают взашей. Да и мы успеем раньше...
   - Жаль, что с годами теряется быстрота ума! - Агдак невольно рассмеялся. - А вместе с тем задор и беззаботная удаль. Бывало, мне приходили в голову не менее смелые затеи, кое-какие из которых удались...
   На его расслабившемся от вина лице появилась улыбка:
   - Попробуем воплотить твой замысел. Быть может, его нашептали тебе сами боги с заснеженных вершин... Тогда мы не только исполним волю Моги, но и порадуем его важным союзом. Главное дойти до цели раньше яванов.
   Несмотря на буйное веселье, скиты не забыли выставить дозор. В шатер Агдака заглянул обеспокоенный воин.
   - Надо уходить отсюда, вождь, - сообщил он. - Возле ущелья собираются вооруженные отряды. Это дяни. Их становится все больше. Видно, решили отплатить нам за смерть своего князя.
   - Седлайте коней! - приказал Агдак, бросив на стол опорожненную чашу. - Развеемся скачкой на горном ветру.
  
   ...Сырость и ветер пронизывали насквозь. Стояла поздняя осень, кроны деревьев сделались красно-бурыми, а водная гладь ручьев и озер, в которой плавали листья и лепестки цветов, приняла изумрудный оттенок. Люди ступали среди серых проплешин нагорья, поеживаясь от холода. Они шли к реке Янзцыцзян, течение которой должно было указать им путь в Срединные Земли. Теперь, когда негостеприимная страна И осталась позади, будущее по-прежнему выглядело туманным.
   Посланники уже преодолели Долину Золотой Обезьяны и добрались до Цзюйжайгоу, Ущелья Девяти Оград, но местность вокруг оставалась безжизненной и лишенной всяких признаков человеческого жилья. Одни ругали проводника, другие уныло молчали. Люди были столь изнурены дорогой, что утратили весь свой жизненный дух. Если бы не помощь ятиев, охотно выполнявших роль разведчиков и добытчиков, оставшийся путь мог бы стать неодолимым.
   Ослабили волю греков и потери. Нескольким больным уже не суждено было подняться на ноги. Кто-то умер от жара, кто-то от обезвоживания или переохлаждения. Могилы копали сколами камней и ременными пряжками, поскольку ни оружия, ни дорожных вещей ни у кого не сохранилось. Над почившими в пути были произнесены поминальные речи.
   Теперь из тридцати двух человек, выступивших с караваном из Паталипутры, осталось лишь семнадцать. Но и среди них пятеро пребывали в тяжелом состоянии. Пришлось соорудить общие носилки, подобные телеге без колес, на которые положили тех, кто не мог идти сам. Эти носилки, скрепленные с лошадиной упряжью, везли возвращенные ятиями кони. Горные кочевники хладнокровно делили с посланниками из Джамбу все дорожные тяготы.
   Вскоре трудности пути остро ощутил на себе Ликофор, не привычный к долгим пешим переходам. Он растянул лодыжку, неудачно наступив на камень. Сангхабхадра осмотрел его ногу и наложил повязку, однако посол царя Гермея впал в глубокое уныние. Даже когда его посадили верхом, он сохранял молчание, перестав общаться с товарищами.
   Наконец греки достигли широкой равнины на подступах к Янцзы, где высокий травостой перемежался с разрозненными пихтами и кипарисами. Местами сверкали маленькие заводи, совсем бирюзовые от обилия в воде минералов. Проводник сообщил, что некогда здесь начиналась граница древнего царства Саньсиндуй, позже распавшегося на княжества Ба и Шу. Еще позднее этот край был завоеваны могущественной державой Цинь.
   Путникам неожиданно повезло. За равниной они набрели на бамбуковую рощу и большое рисовое поле, почти вплотную прилепившиеся к покосившейся деревянной стене поселения. Как объяснил проводник, это была тулоу, типичная для Ба укрепленная деревня с внешней стеной и воротами, которые в старину ограждали от разбойников и опасных соседей. Правда теперь стена имела провалы в нескольких местах, а совсем трухлявые ворота стояли распахнутыми настежь. Зато само расположение деревни оказалось четко выверенным в соответствии с астрологической схемой Двенадцати Ветвей.
   Внутри обширного прямоугольного пространства путники насчитали не менее сорока домов. Большинство из них были тростниковыми, другие дощатыми. Только пять строений в центре отличались кладкой из сырцового кирпича, имели круглую форму и плетеные ограды. Также на самом отшибе высилось сооружение, напоминающее кузницу.
   - Кто здесь живет? - спросил Сангхабхадра проводника. За время пути наставник и его ученик научились почти сносно говорить по-ханьски.
   - Цяны. Они подданные нашего императора, хотя сохраняют свои законы и обычаи.
   Греки присмотрелись к поселку. Людей на улицах не было, но из загонов доносилось блеянье овец и коровье мычание.
   - Наконец-то у нас будет нормальный ночлег, - с облегчением произнес Видрасена. Молодой индиец мужественно переносил все невзгоды, и только этот невольный вздох выдал накопившуюся в нем усталость.
   Путники принялись стучать в окна и двери домов, но им никто не открыл. Каллимах заподозрил, что цяны приметили чужаков издали и просто решили затаиться, так как сам вид посланников - изможденных, грязных и оборванных, совсем не вызывал доверия. Безрезультатно обойдя всю деревню, греки собрались на круглом пустыре, который, судя по всему, служил местом собраний. Проводник все еще пытался докричаться до жителей, пугая их гневом Сына Неба, Видрасена бил деревянной колотушкой в бронзовый гонг у ворот, однако остальные уже оставили всякую затею привлечь к себе внимание.
   - Что будем делать? - нарушил свое молчание Ликофор. - Не вламываться же в дома силой?
   Сангхабхадра вместо ответа указал рукой на кузницу. Диокл понял учителя и первым зашагал к окраине. Перед путниками предстала огромная мастерская из тесаного камня с земляной крышей, в которую были выведены печные трубы. Изнутри доносились металлический стук и шипение горячего пара, а у высоких дверей стояли чугунные чаны с водой и песком.
   Сангхабхадра и Диокл вошли в кузницу, остальные остались дожидаться снаружи.
   - Пусть боги пошлют мир и благодать этому крову! - громко сказал наставник по-ханьски, переступая порог.
   В мастерской пахло сплавами олова и бронзы. Густой пар застилал пространство, но за этой завесой угадывалась невысокая фигура человека, склоненного над наковальней. Рядом вырисовывались литейная печь, печь для руды и подставка с заготовками. Когда кузнец отложил свой молот и вышел на просвет, Диокл увидел черную повязку, обмотанную вокруг его головы и кожаный фартук. На посланников смотрело смуглое лицо с глазами, слившимися в одну линию.
   - Пусть и вам Небо не откажет в милости, - ответил кузнец, разглядывая гостей.
   - Добрый человек, - обратился к нему Сангхабхадра, - подскажи путникам, измученным лишениями дальних дорог, где можно найти еду и ночлег в этом краю. У нас нет денег, чтобы заплатить за гостеприимство, но...
   - Не стоит беспокоиться об этом, - прервал его кузнец. - Долг каждого, кто повинуется законам Неба, помогать странникам и скитальцам. Великомудрый Мэн-цзы учил: "Благожелательность - суть человечества. Если вы понимаете это, вы понимаете Путь". Оставайтесь в деревне, и я позабочусь о том, чтобы вы получили все необходимое.
   - С нами еще двадцать человек, - предупредил Сангхабхадра. - Многие из них ослаблены болезнями. Но селяне не пускают нас в свои жилища.
   - Мы живем в смутное время, - заметил кузнец, - а потому опасения и страхи часто становятся нашими товарищами. Если вы пришли с чистыми намерениями, трудностей у вас здесь не будет. Я поговорю со старостой, чтобы ваших людей накормили и разместили на ночлег.
   - Кого нам благодарить за эту заботу?
   - Меня зовут Бай Гу. Я потомок коренных ханьцев, хотя с рождения живу на земле цянов. Мой предок пришел в этот край по императорскому приказу вместе с Ли Бином, чтобы обуздать реку Минь и построить плотину. За десять лет он проникся красотой этих мест и не захотел возвращаться в Чан-ань. Отец же мой преуспел в кузнечном деле и передал мне свое искусство. Так и вышло, что я, ханец по крови, ни разу не бывал в Срединных Землях. Только торговцы доносят до нас вести о том, что происходит в столице.
   Кузнец снял фартук и затушил горн, спохватившись, что держит на пороге уставших и голодных гостей.
   Греков разместили в четырех крестьянских домах. Больным дали травяные настои, выводящие из тела ущербную энергию. Потом всех накормили лепешками с мясом и имбирем, лапшой и хлебцами на пару, напоили молоком. Бай Гу, пользовавшийся огромным влиянием в деревне, убедил старосту снабдить странников теплой одеждой из хлопка с вышивкой "шу", которой так славился народ цянов.
   Вечером, за беседой с руководителями посольства, кузнец с увлечением начал рассказывать о Ли Бине и его грандиозном проекте. До эпохи Цинь земли Ба извечно страдали от разливов капризной и непредсказуемой реки Минь. Тогда Сын Неба отправил своего лучшего инженера для создания самой совершенной в Срединной Империи ирригационной системы. На первых порах Ли Бин и его люди встретили отчаянное сопротивление местного крестьянства, опасавшегося мести "речного владыки". Тогда инженеру пришлось проявить все свое хитроумие. Он придумал несколько красочных обрядов для того, чтобы умилостивить реку. Одним из них было костюмированное противоборство человека с быком, олицетворявшим бога реки. И только после многочисленных ритуальных действий цяны поверили Ли Бину, позволив ему начать работу.
   Императорский инженер потратил первые семь лет только на то, чтобы разрушить толщу скального хребта, разогревая ее кострами и заливая ледяной водой. Наконец Ли Бин сумел разделить Минь на два рукава и проложить между ними прочную насыпь. Одну часть водного потока стали использовать для орошения полей, а специальные каналы могли сохранять в себе воду даже в периоды сильной засухи. Лишняя же вода возвращалась в течение реки, уравновешиваясь в дальнейшем с помощью запруды-вереницы бамбуковых клеток, набитых камнями.
   Так возникла ирригационная система Дуцзянъянь, способствовав великому процветанию округов Ба и Шу. Крестьянские хозяйства росли стремительно. На этой плодородной теперь земле цяны выращивали рис и пшеницу; собирали коконы шелкопряда, не страшась свирепого нрава Минь. В честь обожествленного Ли Бина местные жители построили храм с красными стенами и деревянной восхвалительной табличкой над входом.
   Пока Бай Гу повествовал о чудесах покорения водной стихии, его гости, сидевшие за накрытым столом сельского старосты, наслаждались теплом угольной жаровни в углу дома и благоуханием ладана из фарфоровой горелки. Они разглядывали керамические пиалы и тонкие кувшины с изображением масок, цирту и музыкальные раковины, лежавшие на стульях.
   Сангхабхадра поведал новому собеседнику о цели греческого посольства, но умолчал о злоключениях в землях дардов и дяней. Наставника интересовало положение дел при императорском дворе, о котором Бай Гу, судя по-всему, был неплохо осведомлен.
   - Можем ли мы рассчитывать на милость вашего повелителя в столице? - спросил он напрямик.
   - Сяо Юань-ди правит достойно, - отвечал кузнец. - Он повинуется Небу и он служит Правде, как и завещано Желтым Предком. Конечно, дикари-дяни, кичащиеся своим кастовым происхождением, относятся к нему с презрением. Они смеются над тем, что родители императора вышли из простолюдинов.
   - Не значит ли это, что простой смертный в Поднебесной может возвыситься от пахаря до правителя? - с недоумением вопросил Диокл.
   - Да. Эта возможность существует всегда. У нас часто личные способности человека определяют его судьбу и место в обществе. Великий Гао-цзу, заложивший основы дома Хань, выбился из самых низов. Блистательные полководцы У-ди, прославившие свои имена среди Четырех Морей: Вэй Цзин и Хо Цюйбин - были простыми рабами. Потому есть шанс и у вас. Сын Неба уважает выдающихся людей. Если вы сумеете произвести на него впечатление, сердце императора будет открыто для понимания ваших слов.
   - Это хорошо, - взбодрился Ликофор, которому Диокл передал шепотом общий смысл слов кузнеца. - Что еще ты можешь поведать нам о вашем правителе?
   - Юань-ди следит за тем, чтобы высшее благо не иссякало в стране, чтобы нормы Трех Августейших не искажались среди высших и низших, а Дао-Путь вещей не нес ущерба. Но при дворе есть и противники его воли, которые своими неуемными раздорами способны вернуть всех нас во времена Семи Царств, когда чжухоу утверждали собственные законы и подменяли небесное человеческим.
   - Кто же это? - удивился Ликофор.
   - Двоюродный брат императора Ши, императорский секретарь Хун Гун и старший евнух Ши Сянь. Они уже нанесли немалый вред стране, сгубив затею Гао-цзу: сделать подданных Срединных Земель одной семьей. С этими людьми вы вряд ли сможете договориться.
   - Но, наверняка, есть и те, кто поддерживает линию правителя? - осведомился
   Сангхабхадра.
   - Да. Это конфуцианская партия. Ее возглавляют сян Лю Гэншэн и советник Цзинь Чан, а также тай-ши Сяо и Чжоу. Именно они воспитали Юань-ди. Они научили его смотреть на мир глазами Поднебесной, слушать звуки ушами Поднебесной, ощущать события сердцем Поднебесной. Научили и сохранять равновесие страны незыблемым. Ведь еще первые наши предки завещали правителям видеть в Поднебесной Алтарь Неба, на который император кладет свою жизнь во имя служения народу.
   - Если мы тебя правильно понимаем, у вас идет борьба двух партий между собой? - подытожил для себя Ликофор, - а что же государь? Разве он не может в нее вмешаться?
   - Юань-ди за гранью приятия и отвержения. Он не желает делать выбор между своими родственниками и своими учителями. Поэтому они сами определяют соотношение сил, что совсем не идет на пользу стране. В эру Чуюань соблюдалась гармония: весна дарила жизнь всему живому, лето взращивало посевы, осень приносила щедрые урожаи, зима сберегала собранное. Среди людей установилось Великое Спокойствие. Шаньюй сюнну Чжичжи подносил дары и оставил при дворе в заложниках своего наследного сына. Войн не было. Но грянула эра Юнгуан, и хаос сотряс Поднебесную. Партия двора, влияя на императора через наложницу Фэн Юань, развязала кровавые раздоры на всех границах державы. Они живо напомнили всем времена деспотов Цинь и Чу, алкавших бесконтрольной власти над людьми, и Сяйского Цзе, поправшего нормы Небес. Страна в одночасье утратила Дао Пяти Предков. Люди забыли меру справедливости. К счастью, в этот тяжелый момент при дворе появился новый мудрец Чжан Мэн, внук знаменитого Чжан Цяня.
   - Он учит императора, как восстановить равновесие? - осведомился Сангхабхадра.
   - Да. Чжан Мэн вещает идеи Кун-цзы, но он не чуждается и заветов престарелого Лао. При нем Юань-ди может стать подлинным пахарем государства, умеющим не хуже Шэнь Нуна увлажнять почву и заботиться о посеве. Сейчас дому Хань нужно примириться и с сюнну, и с юэчжу, и с дянями. Ведь истинный правитель владычествует без произвола, и в решениях его нет ни многого, ни малого. Он смиряет дух, как Цзы Фа, и он искусен в любом деле, как Ван Лян. При нем все гуны и цины выполняют распоряжения так, словно служат самим себе. У нас говорят, что управлять большой страной - все равно что готовить мелкую рыбу.
   - Что это значит? - полюбопытствовал Диокл.
   - Это столь же ответственное занятие. Правитель - сердце народа. Он действует, исходя из добродетели Великого Пути, не создает запутанных законов, а предоставляет людям порядки простые и завершенные, словно Небо и Земля. Не зря Чжан Мэн говорит, что владыка, который отступил от добродетели Пути и поверил в разум - пребывает в вечной опасности и подвергает опасности своих подданных. Еще он говорит, что совершенный правитель тот, кто находиться вверху, но не становиться для низов обузой, кто полноводен, как огромная река и питает жизнью все существа. Таковы были в прошлом великодушные Цзы Хань и Яньлиньский Цзи-цзы, чистосердечные Тайгун и Гун Сяо.
   Бай Гу пристально посмотрел на своих собеседников:
   - Сын Неба не должен зажимать страну в застенках темного колодца. Он должен позволить ей свободно плескаться на волнах жизни, подобно великому океану. Это как в притче о лягушке и черепахе.
   - Что это за история? - спросил Диокл.
   - Лягушка, жившая на дне каменного колодца, считала свой дом лучшим и счастливейшим местом на земле. Но однажды в колодец заглянула черепаха и рассказала
   лягушке о своем доме - бескрайнем Океане, в котором пространству не отмерен предел.
   Сангхабхадра поднял голову.
   - Что ж, значит не все наши возможности исчерпаны, - сказал он, обращаясь к своим спутникам, - быть может, у нас найдется, чем заинтересовать повелителя Хань.
   В ближайшие дни греки восстанавливали силы и общались с местными жителями. Те, что уже достаточно окрепли, помогали крестьянам в поле, под главенством старосты чинили ветхие заборы и строения, наполнили обмелевший пруд в центре деревни.
   Видрасена с одним из своих старейших воинов Гарпалом внезапно проявили интерес к кузнечному делу. Они поселились в мастерской Бай Гу и помогали ему носить руду, чистить и раздувать горн. Кузнец показал своим новым помощникам, как растапливать заготовки из олова, бронзы и железа, как заливать их в формы. Он объяснил им особенности разных сплавов, позволяющих делать материал прочнее, премудрости закалки и обтачивания готовых изделий. Ученики успешно осваивали новую науку. Больше всего их интересовало оружие, и они с воодушевлением пытались делать мечи, кинжалы и наконечники для копий.
   - Теперь, если нам нечем будет прокормить себя в Срединных Землях, мы откроем литейное дело и будем продавать оружие ханьцам, - со смехом сказал Видрасена Сангхабхадре.
   Ликофор тем временем отлеживался на крестьянских циновках и почти не выходил из дома, в котором его поселили.
   Диокл с наставником, напротив, полюбили прогулки по окрестностям. Они покидали поселок засветло и бродили по равнинам и косогорам, добирались до речных дамб, от которых открывался вид на величественную гору Цинчэншань и заглядывали в перелески, чтобы посмотреть на знаменитых золотистых обезьян. К большому удивлению послушника, животные эти не убегали при их приближении, а продолжали привольно резвиться среди травы. Однажды обезьяна подскочила к Диоклу совсем близко, словно играя с ним, а потом, сделав легкий прыжок, взобралась на дерево и исчезла в ветвях.
   В долине, с южной стороны от деревни, учитель и ученик обнаружили остатки каких-то каменных сооружений. От Бай Гу они узнали, что это следы древнего города эпохи Шан.
   Как-то в полдень, оставив свое хозяйство на Видрасену и Гарпала, кузнец сам отправился на прогулку вместе со своими гостями.
   - Несмотря на травы и припарки, трое наших спутников не могут побороть внутренний жар, - поделился своим беспокойством Сангхабхадра.
   - Вам нужно идти в горы Эмэй, - неожиданно заявил Бай Гу, - там живет мудрец, который быстро поставит их на ноги. Он в совершенстве владеет Небесным Искусством и силами пяти стихий.
   - Ты его видел ? - спросил Диокл.
   - Когда-то я у него учился, - признался кузнец, - это было очень давно. Отшельника зовут Яшмовый Человек Восьми Столбов, и обитает он в Павильоне Чистого Звука. Это самый северный пик Эмэйшань.
   - Чему же ты учился у него? - с интересом осведомился Сангхабхадра, - если, конечно, ты можешь об этом нам поведать.
   - Яшмовый человек Восьми Столбов преодолел пределы человеческих возможностей, - тихо заговорил Бай Гу, - ему доступны все методы Пути. Меня он учил пониманию системы У-син, Пяти Первоэлементов, потому, что без знания ее любые наши попытки постичь мир беспочвенны. Это очень древнее учение, которое проливает свет на взаимодействие вещей между собой.
   - За время наших горных странствий мне уже приходилось слышать о пяти стихиях, - промолвил в задумчивости Сангхабхадра, - но я хотел бы, чтобы ты объяснил нам их принцип.
   Бай Гу жестом пригласил спутников присесть на поваленный ствол дерева:
   - Существует единый первопорядок мира. Однако для того, чтобы двигаться и порождать из себя вещи, он должен разделиться на два противоположных начала. Через взаимодействие друг с другом эти начала приводят в работу механизм бесчисленных вещей. Так покой превращается в движение и абсолютная энергия Вселенной производит полюсы Инь и Ян. От них рождается вся тьма сущего: сначала Четыре Фазы, а потом пять стихий.
   - Что такое Четыре Фазы? - поинтересовался Диокл.
   - Четыре стороны света и четыре времени года. Когда они помещаются вокруг общего центра - образуется пять первостихий. Стихии создают явления и вещи. Это дерево, огонь, земля, металл и вода. Все явления и все вещи в нашем мире имеют четкие соответствия пяти первоэлементам. Отсюда берут начало схемы пяти цветов, пяти вкусов и пяти запахов, а также цикличность этапов жизни: рождение, рост, изменение, ослабление и гибель.
   - А человек? - послушник оживился, - какие еще связи пяти стихий есть в нашем теле?
   - Внутренние органы, являющиеся главным источником нашей жизненности. Если мы разберем их в системе пяти сфер, то получиться, что дерево - это печень, огонь - сердце, земля - селезенка, металл - легкие, вода - почки. Также есть деление на пять тканей, пять эмоций и пять отверстий: глаза, язык, рот, нос и уши.
   Диокл был несколько удивлен таким открытием.
   - Существует круг взаимного порождения элементов и круг их взаимного подавления, - продолжал Бай Гу. - Дерево порождает огонь, огонь - землю, земля - металл, металл - воду.
   - Ты не мог бы объяснить нам это на примере? - попросил Сангхабхадра.
   - Посмотрите на окружающий нас мир, - предложил Бай Гу, - вы увидите удивительные метаморфозы. Внутри дерева дремлет огонь. Иногда жарких солнечных лучей бывает достаточно, чтобы воспламенить его, извлекая огонь наружу. Это первое порождение. Огонь, испепеляя дерево и превращая его в пепел и прах, формирует почву земли. Земля создает высокие горы, в которых зарождаются и созревают все металлы.
   Влага медленно плавит металл, делая его жидкостью - так порождается вода. Вода же питает деревья, и круг замыкается.
   - Я понял тебя, - заметил Сангхабхадра. - Схема пяти стихий объясняет причинно-следственные связи вещей.
   - Так и есть, - признал Бай Гу. - Теперь я расскажу вам о круге взаимного угнетения элементов. В нем вода разрушает металл, металл губит дерево, дерево поглощает воду, вода заливает огонь, огонь плавит металл. Я даже могу показать вам это наглядно.
   - Как же ты это сделаешь? - заинтересовался Диокл.
   - Внутренняя работа с нашей сущностью и воспитание жизненности дает поразительные возможности, - загадочно улыбнулся кузнец. - С их помощью мы не просто можем созерцать в себе действие принципа первостихий, но можем влиять на стихии, нас окружающие.
   - На это действительно стоило бы посмотреть, - согласился Сангхабхадра.
   Бай Гу с интригующим видом снял с шеи ожерелье, состоящее из квадратных бронзовых пластин с гравировкой, и разорвал его. Затем он отделил одну из пластин и зажал ее в ладони. Было слышно, как дыхание его сгустилось. Кузнец сосредотачивал внимание на пластине. Наконец, с шумным выдохом, Бай Гу разомкнул ладонь и отбросил от себя шипящий красный шарик.
   - Это способ воздействия огня на металл, - объявил он.
   Диокл с некоторым недоверием подобрал то, что осталось от пластины, но сразу же вскрикнул от боли. На пальцах растекся багрянец ожога, словно они прикоснулись к плавильной печи.
   - Сомнение - начало Пути и ключ к истоку всех причин, - по-доброму улыбнулся Бай Гу.
   Он попросил юношу вытянуть обожженную руку и простер над ней свою ладонь. Через несколько мгновений послушник ощутил легкий ветерок и приятную прохладу. Боль прошла. Когда Диокл бросил взгляд на свои пальцы, он увидел, что красное пятно исчезло.
   - Это способ расщепления огня водой, - сообщил Бай Гу.
   - Я вижу, ты весьма преуспел в изучении первоэлементов, - отдал должное Сангхабхадра, - похоже, у тебя действительно был хороший учитель.
   - Искусство воздействия на вещи интересовало меня с детства, - усмехнулся кузнец. - Как говорят мудрецы, тело человека есть точное подобие тела Вселенной. Потому в юности, когда сердце мое было открыто Пути, я поднялся на гору Эмэй, чтобы поклониться отшельнику Восьми Столбов. Он научил меня созерцать связи вещей и претворять силу пяти первосфер в действиях.
   Видимо, чтобы подкрепить свои слова, Бай Гу подобрал у своих ног сухую ивовую ветку и вытянул ее перед собой. Другой рукой он оторвал прилипший к древесному стволу желтый лист ясеня и занес его, как заносят нож, над головой. Какое-то время кузнец сосредотачивал свое сознание. Потом одним ударом он перерубил листком ветку в самом широком месте, да так, что металлические искры посыпались в разные стороны.
   - Так выглядит преобразование вещей, - пояснил Бай Гу. - С помощью нашего ума простой листок ясеня можно превратить в оружие, обладающее качеством железа. И тогда металл без труда одолеет дерево.
   - Почему же ты прервал свое обучение в Эмэйских горах? - внимательно посмотрел на кузнеца Сангхабхадра. - Или ты просто получил то, что мог воспринять, не пожелав далее углубляться в учение Пути?
   - У меня были на это разные причины, - вздохнул Бай Гу. - Скорее всего, я был не готов сам стать отшельником, ушедшим от мира. Молодая кровь бурлила во мне, как река. Мне хотелось странствовать, создать семью, получить признание среди людей. Теперь, когда прошло много лет, я понимаю свою ошибку. Жены моей давно уже нет на этом свете, детей мне Небо не подарило, а земные пристрастия исчерпаны до дна.
   Кузнец поднял глаза на облачное небо:
   - Сейчас я уже слишком стар, чтобы продолжить прерванную учебу и совершенствоваться в деле Великого Пути. Такова моя судьба, я принимаю ее спокойно. Мое назначение в этом мире - служить людям. Я вкладываю всю свою душу в создание предметов, необходимых для их повседневной жизни. Я делаю мотыги, лопаты и плуги для мужчин, делаю кольца, бусы и ожерелья для женщин. В этом мое призвание, в этом - путь моей души. Мэн-цзы сказал когда-то: "Если ты понимаешь свою душу, значит, ты понимаешь свою природу, значит, знаешь Небо. Если ты уважаешь свою душу, если полностью выражаешь природу, то ты служишь Небу".
   Бай Гу еще немного помолчал, потом глаза его заискрились:
   - Однако ваше дело иное. Вы следуете Великому Пути всеми токами своего естества, и вы стремитесь раскрыть в себе все тайны Мироздания. А это значит, что письмена истины, сохраненные вековечной горой Эмэй, ждут вас...
  
  -- Глава 10. Зов Первоначала.
   Горы Разлета Бровей возносились над туманными долинами буйным многоцветьем вершин. Здесь самым непостижимым образом уживались все времена года: цветы азалий и белый снег, духота низин и прохлада высокогорий. Согласно древнему преданию, странствующий художник нашел тут когда-то приют в монашеской хижине. В благодарность за гостеприимство, он подарил монаху свою картину с изображением четырех прекрасных девушек, но попросил до поры спрятать ее в стволе дерева. Не послушавшись совета, монах в тот же день повесил картину на самое видное место, чтобы скрасить однообразие своего скромного жилища. Потом он ушел на озеро, а когда возвращался, еще издалека услышал задорный женский смех. Девушки с картины пропали. Бросившись в погоню, монах нагнал их на дороге и даже успел схватить одну из них за рукав. Но она превратилась в гору. То же самое произошло и с остальными. Так местные жители объясняют близость расположения трех пиков Эмэйшань и удаленность четвертого - Павильона Чистого Звука, к которому держали теперь путь греческие посланники.
   Одолевая неровные склоны, усеянные белоснежными цветами с двумя пестиками, делавшими их похожими на голубей, и кряжистые террасы известкового туфа, они двигались к высотам, которые неуклонно вздымались вверх, подобно крепостным стенам. Воздух, насыщенный плеском родников и криками фазанов, становился все более липким и сырым, однако путники не ощущали холода. Вскоре они вступили в черту горного леса, в котором пихты и сосны растворялись в жемчужных волнах облаков. Открывающиеся пейзажи поражали своей завершенной гармонией. С возрастающей прямо к небесам тропы греки видели серебро озер и извилистые бамбуковые рощицы, напоминавшие формой свернувшихся драконов, видели диковинных черно-белых медведей, которых цяны и ханьцы называли пандами или медведями-кошками.
   Отряд медленно пробирался по отрогам, оставив лошадей в долине. Видрасена шел первым. За ним поспевали трое самых выносливых воинов и проводник, потом Сангхабхадра и Диокл. В самом хвосте отряда, вместе с больными, которых несли на носилках, плелся, хромая, Ликофор.
   Бай Гу подробно разъяснил, где искать обиталище горного отшельника, поэтому люди двигались уверенно. Целью этого восхождения, во всеуслышанье объявленной отряду, было исцеление недужных. Другие мотивы похода учитель и ученик оставили при себе.
   Осилив подъем по нескольким скальным уступам, путники смогли добраться до вершины пика, где перед ними распростерлась просторная площадка, словно защитным валом окруженная россыпями валунов. Это природная преграда ослабляла набеги ветров на самом подступе к Павильону, позволяя привольно цвести среди камней камелиям и жасминам. Хор цикад и сверчков стих.
   За можжевеловыми кустарниками открылся вид на тростниковую хижину с прилегающими к ней пятнами грядок. С правой стороны от хижины вытянулась изгородь, на колья которой были надеты перевернутые кувшины и плошки; с левой выделялась утоптанная лужайка, на которой стремительно, но очень грациозно двигался человек в желтых одеждах, подпоясанных черным поясом. Его белоснежные волосы были стянуты в пучок на затылке, а длинная борода вздымалась на груди, будто пенящиеся волны. В руках старца блистал, подобно молнии, клинок с прикрепленным к рукояти красным темляком. Этим клинком он выписывал широкие дуги и выполнял глубокие колющие выпады. Происходящее напоминало какой-то магический танец.
   Видрасена, первым приблизившийся к лужайке, остановился как вкопанный. Индиец слыл признанным знатоком боя на мечах, но движения, которые он видел сейчас перед собой, слишком сильно отличались от всех известных ему техник работы с оружием.
   Старец будто кружил над землей в безопорном пространстве. Он совершал бесконечные вращения, а тело его то скручивалось, то распрямлялось, как пружина, неустанно меняя высоту и форму позиций. При этих постоянных изменениях сохранялась округлость движений, перетекающих из одного в другое. Свист металла, разрезающий слои воздуха с ураганной скоростью, закладывал уши.
   Старец казался полностью поглощенным своими упражнениями. Взгляд его был сфокусирован в одной точке, брови сливались с переносицей. Закручиваясь по спирали и встряхивая поясницу, он посылал могучий импульс в каждый удар, замедлялся на миг и вновь взмывал в воздух подобно комете, даже в высоком прыжке успевая делать несколько последовательных движений.
   Наконец старец остановился, опустив меч, и глаза его обратились на зрителей, потрясенных увиденной картиной. Греки заметили, что дышал он совершенно свободно и ровно, а изо рта его не вырвалось даже маленького облачка пара.
   - Уважаемый! - с поклоном заговорил Сангхабхадра, - не ты ли тот святой муж, которого называют Яшмовым Человеком Восьми Столбов?
   - Зачем вы ищете его? - глаза старца блеснули лукавым огоньком.
   - Нам нужна помощь, - Сангхабхадра оглядел своих спутников.
   - Все сущее питает и поддерживает друг друга, - отвечал старец. - Солнце помогает растениям взращивать токи Ян, Луна умиротворяет родник Инь. Но если слабеет корень жизненной силы человека, Небо и ему не откажет в милости, указав путь к избавлению от невзгод.
   - Поэтому мы здесь, - объявил Сангхабхадра. - Небо указало нам эту горную хижину, где мудрый живет наедине с истиной. Хотелось бы надеяться, что мы верно истолковали его знак.
   - Если в недрах горы храниться яшма, деревья и травы не увядают, - многозначительно сказал старец.
   Вдруг он приметил Видрасену, который по-прежнему, точно завороженный, смотрел на его меч, разглядывая выгравированные на клинке Семь Звезд Большого Ковша.
   - Похоже, юноша знает толк в воинском искусстве, - старец улыбнулся, - мне хотелось бы убедиться в этом воочию.
   - Не уверен, что мы правильно тебя понимаем, благородный муж, - с некоторым сомнением промолвил Сангхабхадра, переводя Видрасене просьбу отшельника.
   - Я готов, - взгляд индийца вспыхнул как костер.
   Старец отошел на несколько шагов, знаком приглашая командира боевого охранения греков к состязанию на мечах. На поясе Видрасены висел железный меч в чехле из бычьей кожи, который он сам с любовью и усердием ковал в мастерской Бай Гу.
   - Природа меча очищает и вскармливает подлинную ци человека, - громко сказал отшельник, принимая низкую позицию. Правую руку с клинком он отвел немного назад, а левую выставил перед собой, соединив два передних пальца в ритуальном жесте. - В движении меча мудрец познает законы Дао-Пути.
   Своим взглядом старец предложил противнику атаковать, и Видрасена, обнажив меч, стремглав ринулся вперед, выполняя непрерывную серию поперечных режущих ударов. Перед таким страшным натиском мало кто смог бы устоять. Однако клинок индийца рассек лишь воздух.
   - Это называется Спящий Дракон Переворачивает Тело, - произнес отшельник, оказавшийся уже на другом краю лужайки. - Не направляй свою волю во внешнее, стремись понять корень вещей.
   Видрасена сделал несколько крадущихся шагов, сокращая расстояние до соперника, а потом принялся кружить, изображая телом и мечом всевозможные обманные пассы и финты. Он хотел этим хитрым маневром запутать старца и нанести ему в решающий момент настоящий удар.
   Однако отшельник, гибко обтекая воина то слева, то справа, вдруг выбил его клинок каким-то неуловимым движением. И тут же лезвие меча со свистом приблизилось к шее юноши, остановившись на волосок от артерии.
   - А этот способ называется Смахнуть Луну с Небесного Моста, - сообщил старец. - Никогда не следует рассчитывать на то, что противник окажется глупее тебя. Если и прячешь подлинное в искусственном, ты первым должен верить в свой обман.
   Отшельник позволил индийцу поднять с земли оружие. Когда меч снова оказался в его руках, Видрасена перестал сдерживаться. С самого детства он не помнил, чтобы его так выставляли на всеобщее посмешище. Юноша собрал всю свою решимость и начал связанные атаки, чередуя рубящие и колющие удары. Он старался делать так, чтобы в движениях его не было ни малейших прорех, создавая вокруг себя грозную сферу поющего металла. Также индиец постоянно менял уровни своих выпадов, умело переводя их с корпуса на голову и с головы на ноги.
   Но увы, клинок воина, ведомый многоопытной рукой, по-прежнему разил лишь воздух. Видрасене даже ни разу не удалось скрестить свое оружие с мечом отшельника. Тот вращался, как колесо, выскользал из всех ловушек и растекался в стороны, словно водный поток, не имеющий формы. Пару раз он даже перелетел через спину индийца, выполнявшего глубокий выпад.
   Когда же старец сам начал атаковать, Видрасена сразу обнаружил в руках и ногах каменную тяжесть, а в душе - отчаяние. Единственное, что он успел сделать, так это отбежать немного назад. Однако отшельник покрыл эту дистанцию одним скачком, и вот уже ледяное острие его клинка уперлось в горловую впадину юноши.
   - Белая Обезьяна Подносит Фрукт, - возвестил старец с улыбкой.
   - Ты победил, - уныло признал индиец, бросая меч себе под ноги. Ему было сейчас нестерпимо стыдно перед своими солдатами. - Клянусь, твое искусство способно посрамить даже богов!
   - Ты хороший воин, - утешил его старец, опуская оружие, - но тебе недостает концентрации ума и умения распределять тонкие сущности своего тела. А самое главное, ты должен научиться через движение овладевать покоем.
   Видрасена смотрел на отшельника глазами, которыми дети смотрят на взрослых, поражаясь какому-нибудь неожиданному открытию.
   - Метод, который я тебе показал, называется Формой Меча Восьми Триграмм, -продолжал старец. - Это принцип постоянных трансформаций сущего, берущий начало в схеме прежденебесного порядка мира. Он известен нам от Фуси. Все изменения видимого и тонкого пространства коренятся в структуре Ба Гуа. Это, своего рода, вечный круговорот вселенской энергии, это закон превращения вещей и это Путь Недеяния, естественно откликающийся на все позывы жизни. Если телом и умом мы постигаем суть восьми триграмм - мы возвращаемся к Истоку и обнимаем первозданную Пустоту.
   - Светлейший! - воскликнул Видрасена, преклоняя колени перед горным отшельником. - Умоляю тебя, научи меня науке восьми триграмм. Это самый совершенный метод, который я видел в своей жизни.
   Старец велел ему подняться. Самым удивительным в этой сцене было, пожалуй, то, что оба собеседника говорили на разных языках, но понимали друг друга без усилий.
   - Каждый человек единотелесен с великим Дао-Путем и с первого своего вздоха воплощает в себе энергии Неба и Земли, - молвил отшельник в раздумье, - а потому любая наша учеба есть возвращение назад, к тому изначалию свойств, которые Вселенная вдохнула в наши сердца, но от которых мы отступили, погнавшись за многообразием форм видимого мира. Быть может, я смогу разъяснить тебе это.
   Потом старец повернулся к спутникам Видрасены и посмотрел на них глубоким, как океан, уносящим в бесконечность взглядом.
   - Если бы вы были немного расторопнее в Ущелье Девяти Оград, еще несколько ваших друзей смогли бы сегодня обрести над своей головой второе небо, - с легким упреком сказал он.
   - Но откуда тебе, Мудрейший, известно о том, откуда мы пришли, и о тех, кого мы потеряли в пути? - удивился Диокл.
   - Судьба человека следует впереди него, - молвил отшельник. - Если открыл в себе природу Беспредельного - видишь далекое и близкое так же ясно, как линии на своей ладони.
   И старец махнул в сторону своей хижины:
   - Идите в дом. А я займусь теми, чей жизненный дух блуждает между двух берегов.
   Так путники остались на горе Эмэй, в Павильоне Чистого Звука. Для того, чтобы разместить всех воинов отряда, пришлось соорудить еще несколько хижин неподалеку от жилища Яшмового Человека.
   Отшельник врачевал больных греков с помощью бяньши - каменных игл, воздействующих на меридианы и точки жизненной энергии человеческого тела. Согласно древней зодиакальной системе Ганьчжи, эти меридианы и точки соотносились с циклами суточной активности Земли и часовыми углами Солнца. Через активизацию ослабленных центров можно было выровнять баланс инь и ян в организме, восстановить целостность энергетической структуры. Также старец применял прижигания палочками тлеющей полыни. Диокл узнал, что сам метод Чжэнь-цзю - Укалывания и Прижигания, был преподнесен народу хань первыми Благородными Мудрецами, а позднее обобщен Хуаном Фуми в каноне "Цзя-и-Цзин", перечислившим там шестьсот сорок девять активных точек на теле человека.
   Чтобы наблюдать перемены в состоянии больных, Яшмовый Человек использовал способ, называвшийся Бянь-Цяо, диагностика по пульсам. С его помощью он безошибочно отслеживал течение энергии по организму, а также образование либо устранение энергетических преград - "застав".
   За то время, что Сангхабхадра и Диокл жили в хижине горного отшельника, они заметили одну странную деталь: обильно угощая гостей овощами со своего огорода, старец ни разу сам не притронулся к пище. Когда послушник, не удержавшись, спросил его об этом, Яшмовый Человек рассмеялся:
   - Это тоже один из методов пестования Пути. Он называется Бу Чифань, Существование Без Пищи. Дело в том, что вся потребляемая человеком пища есть не более, чем замена энергии Солнца, Луны и звезд. Не имея возможности поглощать ее напрямую и, тем самым, растить свою жизненность, люди вынуждены использовать вторичное природное сырье из окружающей их среды. Но совершенномудрый Высшей Пустоты равен Небу и равен Земле. Поэтому он получает питательную ци вместе с воздухом первостихий.
   - Тогда для кого, Достойнейший, ты выращиваешь столько овощей на своей горе? - недоуменно спросил Диокл.
   - Они предназначены нуждающимся. В периоды неурожая крестьяне приходят ко мне, и я с радостью раздаю им продукты, чтобы поддерживать голодающих в деревнях.
   Послушник о чем-то задумался, а потом поднял на отшельника горящие глаза:
   - Насколько трудно освоить метод Существования Без Пищи?
   - Для этого необходимо воспроизвести в самом себе вещество Прежних Небес.
   - Что это такое? - заинтересовался Сангхабхадра.
   - Дыхание первоисточника жизни, в котором человек нерасторжим с силами светил, созвездий и стихий. Мы рождаемся в результате сгущения прежденебесной ци, но затем утрачиваем с ней всякую связь. Поэтому все дальнейшее существование человека подобно жизни дерева с усохшими корнями.
   - Но пока человек жив, в нем течет энергия, - возразил Диокл.
   - Да, - признал отшельник, - это ци Поздних Небес. Утратив родство с изначальной эссенцией жизни, мы вынуждены чем-то ее восполнять. Потому мы потребляем пищу и вдыхаем окружающий нас воздух. Однако это порядок искажения целостности нашей природы. В нем три сокровища нашего естества: семя, дыхание, дух - подвергаются постепенному разрушению.
   - Поэтому существует практика возврата к истоку? - догадался Диокл.
   - Именно. Мы можем восстановить прежденебесную форму нашей сущности и даже сделать ее неуничтожимой. Это способ преобразования вещества Поздних Небес в
   чистую первозданную ци. Его передали нам Бессмертные Персикового Источника.
   Послушник насторожился, но удержался от лишних расспросов. Он только посмотрел на Сангхабхадру, как бы испрашивая у него позволения изложить Яшмовому Человеку свою просьбу. Индиец ободряюще улыбнулся.
   - Могу ли я, Достойнейший, попросить тебя показать хотя бы несколько несложных упражнений, возвращающих нас к первоисточнику? - юноша с надеждой повернулся к отшельнику.
   - Что ж, кое-что я, пожалуй, покажу тебе, - согласился старец.
   С этого дня Яшмовый Человек начал понемногу учить Диокла различным дыхательным упражнениям и формам созерцания. Некоторые из них показались юноше сходными с техниками индийской дхьяны: нэй-гуань, внутреннее созерцание, напоминало випашьяну; чжи, остановка ума - шаматху. Но большинство способов были неизвестными, поразительными по силе воздействия на организм и по охвату всех его разнородных функций. Это была цельная и завершенная система знаний.
   Когда Диокл успешно освоил разновидности синци, работы с дыханием, отшельник познакомил его с цун сян - методом создания мыслеобразов силами своего сознания. Именно из него проистекала интригующая техника Цзю Ши, Вечного Видения, позволявшая пронизывать взглядом не только предметы ближнего и дальнего окружения, но даже уровни различных миров.
   Также старец научил юношу нескольким способам активизации Киноварных Полей тела и управления энергией основных меридианов. А однажды в разговоре Диокл, не утерпев, спросил отшельника о технике Странствия Души во сне, о которой услышал в землях И. Однако здесь Яшмовый Человек ограничился лишь общим объяснением.
   - Мы называем это Дунмянь Фа, Дыхание Спячки. Оно позволяет перемещаться по всей Вселенной, не ведая преград. Но, находясь на твоем уровне, изучать его еще рано.
   Послушник немного потупил взор, затем вдруг снова оживился:
   - Скажи, Мудрейший, правда ли то, что все эти удивительные практики и теоретические знания берут свое начало от Бессмертных, тех совершенных людей, что давно преодолели рамки жизни и смерти?
   Яшмовый Человек рассмеялся.
   - Это действительно так. Сяни, как мы зовем их, в далекие времена жили среди простых людей, помогая им создавать цивилизации, развивать культуру. Однако потом среди смертных появился переизбыток знаний, который пробудил самые низменные инстинкты человеческой души. Люди стали жертвами своего иллюзорного величия. Они стали использовать дарованную им мудрость во вред самим себе. Вот тогда Бессмертные отвернулись от них и удалились в труднодоступные земли Матушки Западного Края Сиван-му, туда, где заснеженные вершины Кунь-Луня упираются в поднебесье. Больше никто из людей не мог отыскать их следы.
   Диокл внутренне улыбнулся. Отшельник внимательно посмотрел на него, прищурив глаза, и юноша ощутил его ответную понимающую улыбку, хотя губы Яшмового Человека остались неподвижны. На мгновение установилась такая тишина, что стало слышно шелест деревьев в низинах.
   - Только Бессмертные не были первыми мудрецами, пришедшими в наш мир, - продолжил свое повествование отшельник. - Они следовали за теми, кто являлся ровесником самой Вселенной. Мы называем их Первозданными или Первочеловеками, а другие народы - Великанами. От них сяни приняли огонь мудрости.
   - Кто же они были такие, эти Первочеловеки? - с волнением осведомился Диокл.
   - Мы почти ничего о них не знаем, - старец лишь развел руками. - Но я открою тебе, юноша, сегодня самую главную истину.
   Послушник замер, а отшельник заговорил протяжно и задумчиво:
   - Все знания, сохраненные человечеством - всего лишь воспоминание о
   Первозданных. Лишенные доступа к их безграничной мудрости, мы можем через различные внутренние практики восстановить в себе часть их способностей. Дело в том, что духовные и энергетические центры, точки и каналы, давно потерянные людьми, присутствовали у них от рождения в явленной форме. А мы лишь воспроизводим их отголоски в нашем организме с помощью специальных упражнений.
   Диокл, казалось бы, давно привыкший к различным откровениям, теперь был просто обескуражен.
   - Первочеловеки смотрели на мир с помощью Третьего Глаза, слышали его Третьим Ухом и понимали Вторым Сердцем, - вещал отшельник. - Для них не существовало тайн. Они никогда не болели и никогда не умирали. Они свободно путешествовали по всей Вселенной, а дух и материя являлись для них единой и неделимой сущностью.
   Старец опустил голову:
   - Я не знаю, куда и почему ушли Первозданные. Сменившие их люди не обладали никакими способностями и талантами. Они забыли мудрость мира, их тела были слабы, а ум беспомощен. Жизненные центры их организма закрылись, тонкое видение утратилось, каналы движения энергии не действовали. Вот тогда появились Бессмертные, чтобы помочь им вспомнить силу первопредков. Говорят, будто сами Первозданные послали их к людям и сделали посредниками между Высшими и Низшими существами. Бессмертные показали путь возрождения потерянных знаний.
   Диоклу внезапно стало грустно на душе. Отшельник заметил это и улыбнулся:
   - Да, юноша, все мы обыкновенные существа, не помнящие своего родства. Мы давно отдалились от изначалия мира, мы перестали быть с ним одной общностью. Мы не можем даже управлять собственной жизнью. Но для нас открыта дорога к вспоминанию о былых возможностях Первочеловеков. Практики, которые мы выполняем, воскрешают образы в нас и эти образы действуют. Мы способны снова чувствовать жизненные зоны, связывающие нас с энергией Мироздания, раскрывать загадки явлений и предвидеть грядущие события. А это значит, что наш жизненный путь далеко не безнадежен...
   Немало сил потратил Диокл, чтобы смириться с дарованным ему знанием. Самые противоречивые чувства сражались в его душе, но когда пришел срок покидать гору, юноша был уже совершенно спокоен. Борьба внутри него улеглась, а перед мысленным взором распахнулась невиданная по красоте картина Мироздания и места человека в нем.
   Почти месяц прожили греческие посланники на вершине Эмэйшань. За это время больные уверенно встали на ноги, Видрасена преуспел в искусстве владения мечом, воины отряда освоили несколько уникальных способов кулачного боя, которые преподал им Яшмовый Человек. Никто не жалел о задержке. Теперь путь не казался столь тяжелым, а цель - недостижимой. Даже Ликофор стал сдержан, и никто не слышал от него ворчания и неодобрительных высказываний.
   Когда же Сангхабхадра счел, что пора отправляться в дорогу, ятии вдруг все как один склонили перед ним колени. Их вожак от лица сородичей испросил дозволения остаться на горе Эмэй, посвятив жизнь служению Яшмовому Человеку. Обменявшись взглядами с отшельником, индиец кивнул с благожелательной улыбкой.
   Так посланники простились со своими помощниками и друзьями, спасшими их в самую тяжелую пору, а Диокл даже ощутил к остающимся легкую зависть. Покинув Павильон Чистого Звука и спускаясь в долину, путники еще долго видели перед глазами неподвижную фигуру горного отшельника, который стоял на краю скального обрыва, смешиваясь с пеной облаков и бирюзовыми разливами небес.
  
  -- Глава 11. Махачина.
   За цепью холмов, закрывающих край плоскогорья, внизу, у подножия длинного пологого откоса путникам открылась бескрайняя ширь Длинной Реки. Волны накатывались на берег с раскатистым гулом, в недрах которого тонули все голоса и звуки. Мокрый воздух перехватывал дыхание.
   - Не лучше ли будет соорудить плоты и сплавляться вниз по реке? - предложил Видрасена, оглядывая водный простор, на поверхности которого отражалось солнце и тени кружащих в вышине птиц. - Чем продолжать отбивать себе пятки...
   - Это разумно, - согласился Сангхабхадра. - Хотя такое путешествие не безопасно. Проводник говорит, что в местах расширения реки есть участки с сильными водоворотами.
   - Не беспокойся, наставник, у меня найдутся толковые люди, привычные к таким предприятиям, - заверил командир охранения.
   Видрасена распределил солдат для подготовки плавучих платформ. Из крепких сосновых стволов связали два широких плота, на которые поместили дорожные вещи и припасы, взятые в деревне цянов. Для большей надежности толстые бревна разместили по краям, а более тонкие посередине. Два других, легких и подвижных плота, сделали из тростника, но утяжелили их борта жердями.
   На каждой из платформ Видрасена поставил кормчего из числа воинов, имевших опыт сплава по рекам в индийских походах. Кормчие должны были следить за сохранением устойчивости относительно водного потока и совершать обходные маневры при прохождении через пороги. Также они руководили гребцами, подсказывая, как лучше направлять плоты длинными шестами, а в случае надобности осуществлять торможения и притапливания.
   Согласно расчетам, отряд должен был пройти по течению до окружного города У, после чего пешими переходами подняться на север до столичного Чан-аня.
   Гигантская водная артерия, которую одни называли Цзин Ша, Рекой Золотого Песка, другие Янцзы, по имени старой паромной переправы у города Янчжоу, а третьи просто Чан Цзян, Длинной Рекой, начиналась где-то в ледяных отрогах Тангла, а потом петляла вдоль равнин и плоскогорий, то расширяя, то сжимая свое русло. Кое-где она словно застревала, попадая в рельефные впадины и котловины, в других местах -неистово вырывалась на волю посреди ущелий и скальных массивов. Там, где зазубрины берегов были покрыты зеленью хвойных и смешанных лесов, встречалось больше всего порогов и неровностей.
   Ликофор с самого начала неодобрительно отнесся к затее Видрасены. Плавать он не умел и малейший крен или разворот плота вызывали у него сильную панику. Однако все шло благополучно. Временами греки видели очертания деревень на высоких береговых склонах, а иногда встречали дома на сваях, неожиданно выраставшие посреди сплетения тутовых деревьев и удивлявшие путников своими выгнутыми крышами. В Ущелье Туманов, где, по словам проводника, обитал древний народ бо, греки заметили целое кладбище в скалах. Это были многочисленные висячие гробы, в которых согласно обычаям бо, подвешивали умерших.
   Когда сумрак окутывал водную гладь, делали стоянки на берегу. Путники вытаскивали плоты на сушу и разжигали костры, чтобы согреться. Они обратили внимание, что леса в округе становились все более густыми и разнообразными. Проводник поведал, что еще каких-нибудь сто лет назад здесь водились слоны и носороги, но потом их истребили охотники береговых народов, которых коренные ханьцы, считавшие себя потомками драконов, с презрением называли ванминь, толпа. Однако в поселках этих людей греки пополняли запасы продовольствия, выменивая мясо
   и молоко на бронзовые украшения и ножи, отлитые Видрасеной и Гарпалом в краю Ба.
   Через несколько дней стало понятно, что отряд достиг Срединных Земель. Селения, оплетенные густой сетью пастбищ и пашен, выглядели очень организованно. Путники видели многочисленных крестьян, которые работали на земле, погоняя впряженных в парную соху быков. Глядя на их сосредоточенные лица и обветренную кожу, Диокл вспомнил о том, что и сам создатель Ханьской Империи вышел когда-то из среды таких же упорных пахарей-тружеников полей.
   Еще через день грекам открылась пестрая панорама города У. Это был огромный, но четко выверенный массив стен, домов и храмов, стройными линиями расходящийся от центра к середине. От высоких глинобитных укреплений со множеством ворот тянулись замощенные дороги к сельской округе, обросшей общинными хозяйствами.
   Путники подогнали плоты к песчаной отмели и ступили на берег. Первым сошел проводник. Он сразу упал на колени, целуя прибрежный песок и рассыпаясь в благодарностях Небу за успешное завершение странствий. Потом, приведя в порядок свою одежду, проводник заспешил к крепости. Уверенность его невольно передалась посланникам, впервые, по-настоящему почувствовавшим, что находятся в безопасности.
   Через высокие деревянные ворота, окованные железными скобами, греки вступили в город, не обращая внимания на удивленные возгласы и жесты женщин и детей, останавливавшихся при виде чужеземцев.
   Как и в Индии, где планировка и застройка городов регламентировалась уставом Арташастры, в Поднебесной города возводили в соответствии с нормативным текстом Чжоу-ли. По нему отмерялась толщина стен, высота зданий и ширина улиц. Для окружных городов расстояние между домами должно было составлять пять осей повозки, для столичных - девять. Административные здания и храмы предписано было обращать фасадами на юг, что знаменовало становление жизненного начала. По сторонам света распределялись и другие строения, так как призванием городов в Срединных Землях служило неуклонное сохранение небесной гармонии, выраженной в графической диаграмме.
   Город У имел идеальную равностороннюю форму, но был разделен на Нэйчэн, Внутренний Город, и Вайчэн, Внешний Город, а пространство между ними заполняли сады и водоемы. Самые высокие здания выглядывали издалека: это были Храм Предков и Храм Сельского Хозяйства, а также выложенные из желтого кирпича постройки Городской Управы с многоярусными черепичными крышами, связанные между собой подвесными галереями. Дома знати представляли собой четырехугольные павильоны, поделенные деревянными колоннами на три нефа. Иногда они имели каменные террасы с балюстрадами и декоративные сады, в просветах которых можно было рассмотреть статуи из лакированного сандалового дерева.
   Рынки, ремесленные мастерские и постоялые дворы размещались во Внешнем Городе. Туда первым делом и отправились путники. Было решено остановиться на гостином подворье "Утренняя Звезда", рядом с кабачком, разжиться какой-нибудь провизией и отдохнуть после тяжелой дороги, прежде чем идти на аудиенцию к городским властям и просить о содействии посольству. В успешность такого визита мало кто верил.
   - Пусть молодые заглянут на рынок и раздобудут немного рыбы и хлеба, - предложил Ликофор, кивнув в сторону Диокла и Видрасены.
   - Хотелось бы знать, на какие средства, - нахмурился командир охранения. - Чтобы оплатить здесь ночлег, я отдал последнее ожерелье, да еще и перстень с ограненным аметистом, что подарил Бай Гу.
   - Проявите свою смекалку, - Ликофор усмехнулся и повернулся к проводнику. - Я видел в городе оживление. Что за праздник сегодня у вас?
   - Чжунцю, восхваление лунного божества. Все пекут сдобные пряники из муки, которые называются "лунными", - мечтательно вздохнул тот.
   - Отличный повод привлечь к себе внимание и заработать немного денег!
   Диокл нерешительно посмотрел на Сангхабхадру:
   - А что ты думаешь об этом, Учитель?
   - У нас действительно нет денег, - признал наставник, - и если завтра наместник города откажет нам в помощи, боюсь, нам будет непросто продолжить свой путь к столице.
   - Может, послать кого-нибудь из солдат? - с надеждой спросил Видрасена.
   - И что нам это даст? - Ликофор усмехнулся, - даже если они будут просить подачек вместе с уличными бродягами, им вряд ли что-то перепадет от серов. У вас двоих возможностей не в пример больше.
   - Хорошо, - смирился Видрасена, - мы пойдем, раз этого требует дело.
   - Только будьте внимательнее в городе и не нарушайте местных порядков, - напутствовал Сангхабхадра. - Нам не нужны неприятности.
   Рынок У был большим и шумным. В отличие от индийских и греческих рынков, бойкая торговля кипела здесь не только на площади, заполненной лотками, но и на нескольких прилегающих улицах, вдоль которых продавцы выстраивались тесными рядами с мешками и плетеными корзинами. Это был город внутри города, населенный снующей толпой в разноцветных головных платках и соломенных шляпах. На одних его окраинах продавали мясо, рыбу, птицу, соль и даже живых животных, на других - фарфор, ткани и украшения. Иногда между торговых рядов стояли желтые щиты с прибитыми к ним досками объявлений.
   Диокл и Видрасена несмело протискивались среди оживленно кричащих людей в лиловых рубахах, узорчатых безрукавках, надетых поверх халатов, и широких пеньковых штанах, подпоясанных кушаками. Труднее всего юношам было проходить, не останавливаясь, мимо столов с разложенными на них сладостями и паровыми пампушками - запеченные булочки, фрукты в сахаре и миски с печеньем манили их с непреодолимой силой. У этих столов, в основном, собирались женщины в расшитых цветами кофтах, чтобы посплетничать о своих знакомых. Встречали путники также акробатов, фокусников и музыкантов с цинями и флейтами. Беззубый старик с жидкой бородкой напевал, отбивая такт по лавке колотушкой:
   "Дикая вишня в той влажной низине растет,
   Нежные ветви на вишне слабы и гибки.
   Вишня, ты блещешь своей молодой красотой,
   И ты не знаешь ни тоски, ни забот..."
   Наконец юноши нашли деревянный помост, на котором проводились театральные представления и выступления силачей. Перед ним тянулись длинные лотки, на которых продавали сельскохозяйственный инструмент, прессы для выжимания сои и кухонные котлы.
   В самом разгаре были "Танцы Журавлей", представление, во время которого костюмированные актеры развлекали зевак, срывая одновременно аплодисменты и насмешки из рядов сгрудившегося под помостом народа. Помощники актеров собирали в ларцы звонкие медяки, которые им кидали зрители. Пока Диокл с Видрасеной наблюдали за сценой, они пару раз видели нарядные паланкины, которые останавливались неподалеку. Из них выглядывали надменного вида люди в высоких головных уборах и шелковых халатах, и с прищуром оценивали происходящее.
   Когда актеры завершили свое выступление, юноши переглянулись.
   - Это наш шанс, - шепнул Видрасена на ухо Диоклу.
   Индиец первым поднялся на помост, послушник последовал за ним после недолгих колебаний. Установилась холодная тишина. Люди разглядывали оказавшихся перед ними чужеземцев во все глаза.
   - Почтенные жители города У! - возвестил по-ханьски Диокл. - Пусть пошлет Небо радость и процветание вам и вашим близким. Дозвольте привлечь ненадолго ваше внимание и продемонстрировать свое нехитрое искусство.
   В ответ из толпы раздались недовольные выкрики и смех, кто-то запустил в путников недоеденным яблоком.
   - Пусть убираются вон! Не иначе, как железный Якша призвал сюда этих пучеглазых дикарей! Только посмотрите на их лица! Воистину: из куриного гнезда лебедь не вылетит. Смердящие бродяги! Не зря говорят: каждая лягушка мечтает влезть на дерево!
   Не придавая значения этим репликам, Видрасена вытащил из ножен меч. Мгновенно все голоса смолкли.
   - Мы странники из далеких земель за Огненными Горами, - продолжил Диокл, - и сегодня просим вас взглянуть на наше представление.
   Видрасена широко расставил ноги и выровнял дыхание. На миг он прикрыл глаза, а затем сверкнул ими так, словно две молнии грянули с небес, и начал исполнять Форму Плывущего Дракона - одну из ключевых техник Меча Восьми Триграмм.
   Сначала воин двигался очень мягко и плавно, выписывая клинком и ногами разные сферические фигуры, но постепенно темп его ускорился, и вот уже молодой индиец, точно вихрь, влетевший в ущелье, взвился над помостом, сочетая в непрерывных комбинациях скачки, вращения и удары. Оглушительный свист заполнил все пространство. Воин извивался так, словно тело его не имело костей. Меч превратился в размытую линию, и рассмотреть его стало уже невозможно. Видрасена уклонялся, приседал, рубил, колол и совершал удары ногами, ни на мгновения не замедляя своего импровизированного сражения. Воздух клокотал вокруг, с помоста поднялась серая пыль. Вскоре человек и его оружие слились неделимо и этот текучий, грозный и непредсказуемый организм стал похож на вздыбленного дракона, вынырнувшего из подводных глубин, чтобы разогнать своим хвостом облака в поднебесье.
   Зрители пораскрывали рты. Каскад приемов не затихал, как будто своевольная и величественная река вырвалась наконец из тесных берегов, сметая все преграды на своем пути. Звон металла перешел в завывание урагана, грозящего разорвать на куски простор четырех сторон света. Некоторые люди в толпе даже сжались от страха.
   Наконец индиец завершил свое упражнение и грациозно вернулся в исходную позицию. Вложив клинок в ножны, он поклонился зрителям.
   После короткого затишья грянул целый шквал восторженных откликов. Диокл только поспевал собирать в полотняный мешок, прицепленный к поясу, падающие на помост монеты. Выступление Видрасены явно покорило толпу.
   - А теперь ты! - закричали послушнику. - А ну, покажи, что умеешь! Давай, не робей.
   Диокл с сомнением огляделся, но вдруг заметил лавку с кухонной посудой и взгляд
   его сразу наполнился уверенностью. Он попросил Видрасену поднять на помост самый большой железный чан, а затем обратился к торговцам, чтобы они одолжили ему несколько ведер с водой. Когда юноша, под ободряющий посвист зрителей, заполнил чан почти до краев, он выпрямился и собрал ладони на животе. Какое-то время он сосредотачивал ум, а потом начал скапливать внизу живота жизненную энергию. Толпа снова притихла, инстинктивно почувствовав, что сейчас должно произойти что-то необычное.
   Тепло раскалило тело Диокла изнутри, кровь заструила по венам густым потоком. Юноша простер руку над чаном, стягивая всю свою энергию в центр ладони, и, наконец, высвободил наружу весь свой внутренний жар. Тем, кто стоял ближе к помосту, было видно, что вода, нагреваясь, медленно приходит в движение. Через несколько мгновений поверхность ее забурлила и над чаном заклубился белесый пар.
   Люди ахнули и загалдели. То, что показал им Диокл, было Методом Единого Ян, искусством, освоенным под началом отшельника с горы Эмэй. Однако юноша решил не довольствоваться произведенным эффектом. Он почувствовал вдохновение и безграничную силу. Теперь он собрался поменять технику.
   Вобрав энергию в ладонь, Диокл принялся раскачивать ее в животе, а потом, единым усилием всего своего естества сделал мощный выброс. Словно невидимый удар сотряс водную поверхность, и часть воды тут же с шумом выплеснулась на помост.
   Народ рукоплескал этому зрелищу. Вопли восторга прокатились по всем рядам. Диокл уже повернулся к зрителям с торжествующим видом, как вдруг заметил, что голоса неожиданно смолкли. К помосту приближался рослый человек в доспехах и малиновом плаще, а сопровождало его не менее десятка стражников с пиками. Воин всем видом своим походил на командира: на нем искрился чешуйчатый панцирь с высоким шейным воротником, наплечниками и наборной юбкой. Шлема на голове не было: расчесанные волосы стягивала пурпурная тесьма. Солдаты едва поспевали за своим начальником, громыхая амуницией. На них были куполовидные шлемы с бармицами и панцири из продолговатых пластин, скрепленных скобами.
   Народ на площади поспешно расходился.
   - Вы двое! - прокричал воин в плаще, - Приказываю: подчинитесь тин-вэю Цянь Синю! Следуйте за мной или мы применим к вам силу.
   - Что делать? - брови Видрасены взметнулись в растерянности.
   - Никакого сопротивления, - твердо сказал Диокл, - в конце концов, разбирательство нам ничем не грозит. Все выяснится, и нас отпустят.
   Однако сомнение пустило свои ростки в душе обоих. Юноши сошли с возвышения, и у Видрасены сразу же забрали меч. Под охраной путников доставили в окружное полицейское управление города У.
   Арестовавший их человек оказался начальником управы Цянь Синем, по прозвищу Каменная Изгородь. Едва пленники оказались под сводами темного приземистого здания с длинными коридорами, тин-вэй объвил:
   - Именем Сына Неба вы задерживаетесь за нарушение общественного порядка и подстрекательство к мятежу.
   - Что?! - вскричал было Видрасена, но его тут же скрутили.
   - Принести две канги весом в семь цзиней! - крикнул Цянь Синь.
   Юношей подтолкнули к узкому столу, за которым, судя по виду, сидел полицейский секретарь - плешивый старичок с морщинистым лбом. Он уже растирал тушь в тушечнице.
   - Пиши! - велел ему Цянь Синь. - Сегодня в пятую стражу задержаны два государственных преступника и помещены под арест до особого разбирательства в окружном суде.
   Между тем подручные тин-вэя вынесли две железных колодки из одинаковых половин с вырезами для шеи и замкнули их на Видрасене и Диокле. Цянь Синь скрепил их казенной печатью.
   - Увести! - приказал он.
   Похоже, только оказавшись в камере подвала, где не было окон и царила кромешная темнота, юноши осознали всю серьезность своего положения.
   - Что с нами будет? - нотки отчаяния прозвучали в голосе Видрасены, который в отсутствии наставника Сангхабхадры не чувствовал себя достаточно уверенным. - Мы не знаем законов этой страны, а наши товарищи не знают, где мы. Что если нас казнят или мы не выйдем из этого подвала до конца наших дней?
   - Успокойся! - почти взмолился Диокл, который не потерял присутствия духа, но хотел спокойно поразмыслить в тишине. - Учитель непременно найдет нас и освободит. Надо только ждать.
   - Никто не знает, где мы, - упрямо повторил индиец. - В этом огромном городе ему будет так же трудно найти нас, как отыскать просяное зернышко в пустыне! Почему ты помешал мне на площади? Я мог раскидать солдат, и мы бы ушли.
   - И ты поставил бы под угрозу всю нашу миссию! - укорил Диокл. - Такой поступок мог бы сорвать заключение союза с ханьцами. Поверь мне, все будет хорошо.
   Оставшись в тишине, Диокл попытался вызвать перед собой образ Сангхабхадры, как делал уже однажды. Почему-то он был уверен, что наставник должен услышать его. Однако ожидание тянулось мучительно долго. В темноте узники не могли даже определить время суток, а толстое каменное перекрытие не доносило с улицы никаких звуков. Надсмотрщики кинули им пару циновок и поставили в углу плошки с водянистой рисовой кашей и кувшин воды.
   Но вот прошел день, как показалось юношам, и стражники с фонарями в руках спустились в подвал, чтобы доставить задержанных в Ямынь, присутствие окружного суда.
   Равнодушный и холодный вид солдат не помешал Диоклу сделать попытку разговорить их, чтобы узнать, чего стоит ожидать в суде.
   - Дела ваши плохи, - смягчился один из стражей. - Если вы не найдете в городе уважаемого человека, который выступит вашим поручителем и внесет за вас залог золотом или шелком, вас осудят, и тогда даже ши-цзюнь области не сможет повлиять на вашу судьбу. Тогда либо казнь, либо ссылка в провинцию до конца жизни.
   Диокл решил не делиться с Видрасеной этой неприятной новостью.
   Здание Ямыня было длинным строением с большим количеством лакированных опорных столбов. Его изогнутая черепичная крыша чем-то напоминала простертые крылья летящего фазана. Юношей провели в обширное помещение, над входом в которое висела табличка "Зал Справедливости". За обилием красных восьмигранных столбов они вскоре различили деревянное возвышение, на котором восседали судебные чиновники. Здесь Диокла и Видрасену заставили опуститься на колени, а сопровождавший их ху-вэй, глава стражи и подручный Цянь Синя, приблизился к возвышению и с поклоном представил полицейские таблички, скрепленные печатью своего начальника.
   Судьи совещались недолго. Один из них, в красном халате, расшитом фениксами и луанями, громко объявил:
   - Если у задержанных нет поручительства или сопроводительных прошений на высочайшее имя, мы можем сразу перейти к сути дела.
   Ху-вэй утвердительно кивнул головой.
   - За публичную демонстрацию магических умений, подрывающую устои государственной власти и склоняющую народ к беспорядкам, а также за вымогательство, приговорить к тридцати палочным ударам, заклеймлению лица и пожизненной ссылке в
   Гуйян.
   Услышав решение суда, Диокл растерянно посмотрел на Видрасену. Индиец уже сам, похоже, догадался, что вынесенный приговор не сулит им ничего хорошего.
   - Увести! - приказал высший судебный чиновник.
   Стражники бесцеремонно подняли юношей и, подталкивая их в спину, повели через все помещение, но в другой конец присутствия. Неожиданно поникшие духом узники заслышали сильный шум и поступь тяжелых сапог. Юноши обернулись: в зал ворвался, сверкая глазами, коренастый человек в шелковом двубортном халате, поверх которого был наброшен алый фартук, расшитый изображениями тигров. Фигура его была величественной, с волос спускались две желтых ленты.
   Стражники испуганно приникли к стене, а судебные чиновники склонились в поклоне:
   - Многие лета почтеннейшему цы-ши Гуань Шэну!
   - Что здесь происходит? - загремел сановник, обводя помещение тяжелым взглядом.
   - Первый Господин! - подобострастно обратился к нему высший судебный чиновник. - Закончено судопроизводство по делу о беспорядках на рыночной площади. Двум бродягам вынесен обвинительный приговор.
   - От имени нашего всемилостивого императора, повелителя Неба и Земли Сяо Юань Ди, приказываю освободить задержанных!
   - Но приговор вынесен, - пробормотал судья, втягивая голову в плечи.
   - Как должностное лицо, поставленное для контроля за ведомствами округов и выявления неправомочных действий на местах, я отменяю приговор данной мне властью! - возвестил сановник громоподобно.
   - Вседостойный цы-ши желает, чтобы дело было пересмотрено? - робко осведомился судья.
   - Я желаю, чтобы оно было ликвидировано, - непреклонно сказал Гуань Шэн, - как и все следственные протоколы по нему. Этих людей я забираю с собой, и к ним будет приставлена моя личная охрана. Снимите с них канги и освободите им руки.
   Полицейские стражники поспешили выполнить распоряжение сановника. Такой же громкой поступью Гуань Шэн покинул присутствие, а Диокл и Видрасена последовали за ним.
   На улице, перед Ямынем, они увидели четверых воинов из свиты сановника и своего учителя Сангхабхадру.
   - Похоже, мы не опоздали, - с благодушной улыбкой произнес наставник, оглядывая своих учеников.
   Юноши опустили головы.
   - Вы все еще словно дети, - с легкой укоризной заметил Сангхабхадра. - Вас совершенно невозможно оставить одних на долгое время. Вы сразу же попадаете в какие-нибудь истории. Благодарите благородного Гуань Шэна за свое спасение.
   Диокл и Видрасена склонились перед сановником в искреннем поклоне.
   - Довольно церемоний, - рассмеялся тот, - здесь поблизости есть замечательная харчевня под названием "Тутовая Роща". Там все мы сможем изрядно перекусить.
   И Гуань Шэн жестом отпустил своих охранников.
   В юности Гуань Шэн был знатоком многих древних текстов и канонов. Он в совершенстве освоил Пятикнижие Кун-цзы, произведения легистов и моистов, а также учение Ян Чжу и идеи Престарелого Ли Эра. На экзаменах в столице он даже получил титул "Маоцай", Цветущий Талант, и должность сы-чжи, чиновника, ведающего
   докладами при дворе. Позже он пошел на повышение и принял звание цы-ши - надзорного сановника по делам всех округов Империи. Перспективы подобного рода были открыты перед жителями Поднебесной после коренных реформ У-Ди, полностью преобразовавшего старую систему административной власти. С той поры поощрялись любые молодые дарования, замеченные в области искусств и наук. Отличившимся предоставлялась возможность вступить в чиновное сословие и своей мудростью служить делу процветания государства. У-Ди сделал конфуцианство господствующей идеологией. Также он учредил столичные инспекции по контролю за окружными чиновниками, чтобы бороться с произволом в стране и способствовать большей централизации управления.
   Гуань Шэн уже двадцать пять лет находился на императорской службе, используя всю проницательность своего ума во благо Поднебесной. Встретить его в резиденции тай-шоу, начальника округа У, было большой удачей для Сангхабхадры. После того, как Диокл и Видрасена не вернулись на подворье, наставник лично отправился в Городскую Управу, чтобы, помимо всего прочего, попытаться выяснить причину их внезапного исчезновения. Там он и столкнулся с Гуань Шэном, который приехал в окружной город У с инспекцией и разбирал материалы по уголовным делам.
   Сановник оказался человеком поистине любезным и благодушным, поражавшим своей образованностью и умением понимать корни человеческих проблем. Гуань Шэн и Сангхабхадра сразу почувствовали друг к другу взаимное расположение. Наставник посольства поведал о многотрудном странствии эллинов из страны Джамбу, об испытаниях, лишениях и прочих превратностях судьбы, повстречавшихся им на пути. Лишь только Гуань Шэн услышал о бесследной пропаже двух посланников, он поднял на ноги все управление и вскоре узнал от тин-вэя о двух задержанных на рынке иноземцах. Сановник тотчас поспешил в Ямынь, взяв с собой Сангхабхадру. Так благополучно завершилась эта непростая история.
   И вот сейчас, сидя за столом в харчевне и поднимая кубок с вином за здравие недавних страдальцев, Гуань Шэн вовсю улыбался и беседовал с наставником греков о премудростях Дао-Пути. Диокл и Видрасена, между тем, жадно налегали на похлебку и овощи.
   - Совершенные люди говорят, что после того, как человек узнал истину, тело его становиться телом Пути, - говорил сановник.
   Сангхабхадра чуть улыбнулся:
   - Любой из нас уже изначально является Путем и его необъятным телом. Только мало кто об этом догадывается, потому как людям свойственно жить с закрытыми глазами. Пелена невежества часто застилает весь простор их ума, делая реальное нереальным.
   - Уважаемый наставник, - мягко возразил Гуань Шэн, - если это так, то человек больше не служит Небу, как предписано древними мудрецами, а служит самому себе.
   - Так в чем же здесь противоречие? - спросил Сангхабхадра. - Совершенномудрый служит Небу, будто самому себе, и служит самому себе, будто Небу. Вот тогда на земле устанавливается вселенская гармония: засуха не терзает землю, реки не выходят из берегов, звери и птицы не теряют своего потомства.
   - Ты говоришь, почтенный, очень любопытные вещи, - признал сановник. - Быть может, правда заключена в твоих словах. Но мы, жители Поднебесной, привыкли разграничивать небесное и человеческое. Этому научили нас Пять Предков и
   благомудрый Кун-цзы. О том же говорил и Лао-цзюнь.
   Сангхабхадра от души рассмеялся:
   - Да, Престарелый Ли Эр необъятно глубок! Но разве же ты не помнишь лучшее из всех его высказываний? "Знающий не говорит, говорящий не знает". Не кажется ли тебе, что Совершенномудрые древности должны были умолчать о самом сокровенном, чтобы позволить человеку самому найти его в себе? Ведь любое указание, направляющее нас на какой-либо путь, неизбежно этот путь изменяет. Остается невидимый Путь, который невозможно выразить словами и знаками. Это путь нашего сердца.
   - И этому пути ты учишь своих учеников, - снова развеселился Гуань Шэн, бросив взгляд на двух угрюмых юношей. - Что же они так плохо усвоили науку держать сокровенное в самих себе, не смущая и не сбивая с толку других людей?
   - Они уже вполне поплатились за это. Ваш мудрец Мэн-цзы, кажется, говорил, что люди обретают мудрость через познание своих бедствий. Но здесь есть и другая сторона. Эти юноши настолько прониклись пониманием единотелесности с Путем, что готовы были принести себя в жертву делу процветания Дао-Пути своей родной земли. Презрев себя, они показали, что могут служить Небу.
   - Возможно, ты и прав, наставник, - сановник налил себе еще вина. - Насколько я понял из твоих рассказов и сегодняшнего происшествия, вас действительно вряд ли что-то сможет остановить на вашем Пути. Испытания и потери, как будто, даже делают вас сильнее.
   - Ослабление и утрата в одном месте неизменно оборачиваются усилением и приобретением в другом, - молвил Сангхабхадра, - ты наверняка должен помнить об этом из Канона Перемен.
   - Да-да, - засмеялся Гуань Шэн. - Ну что ж, тогда я позволю себе слегка поспособствовать вашему делу. Не случайно же судьбы наши пересеклись сегодня в этом городе? Я усматриваю в этой встрече волю Небес.
   Сановник обвел посланников спокойным уверенным взглядом:
   - Завтра я возвращаюсь в столицу и вы можете отправиться со мной. Я постараюсь устроить вашу встречу с Юань-ди.
  -- Глава 12. При дворе.
  
   Город медленно вырастал из-за синих хребтов Циньлина. Путники ехали молча и наблюдали, как упиваются солнцем роящиеся над их головами мошки. Воздух сочился утренней чистотой, а с дальних полей ветер доносил сладковатые ароматы цветов.
   Диокл пригляделся. Пылающие нити солнечного диска, снизойдя на землю, уже явственно очертили контуры дальних строений, оттеняя бледнеющий горизонт. Навершия зданий, все увеличиваясь в размерах, вставали теперь перед путниками сверкающей стеной. Это был город, блистающий словно золото, переливающийся, точно перламутр.
   Окружающие его со всех сторон оросительные каналы, пашни, дороги и селения были отсечены сплошной сферой крепостных стен, немного ломанной и покрытой широкими выступами. Они напоминали отполированные грани большого драгоценного камня. А за ними возносились в небеса ровные языки чуть колеблющегося светового
   пламени: это были башни, кровли и скаты.
   Когда путники приблизились еще ближе, золотой ореол немного рассеялся и люди смогли различить другие цвета: желтые, белые, синие, изумрудные. Они делали город похожими на радугу, упирающуюся в небосвод.
   Трехцветными оказались крепостные стены. Как и большинство домов, они были выложены из обожженного сырцового кирпича и окрашены разными минеральными растворами. Дальше взмывали ввысь удивительные храмы, подобных которым Диокл еще не встречал. Все они стояли на огромных платформах, имели пирамидальную форму и восходили вверх усеченными квадратами. К их входным арочным проемам вели длинные ступенчатые лестницы и наклонные площадки.
   Обилие цветущих садов и парков с незнакомыми юноше деревьями облепляло со всех сторон цилиндрические дома, окна которых походили на узкие щели под самой кровлей. Много деревьев зеленело и вокруг пилонов дворцов, оттеняя многоярусные рельефы. На них можно было разобрать фигуры быков с человеческими головами, образы Солнца и Луны, а также надписи, сделанные в форме косых клинообразных углублений в стене.
   Греки и свита Гуань Шэна на миг остановились в некотором отдалении от города. Спутники Диокла тоже внимательно разглядывали ханьскую столицу. От города, заполненного прохладой зелени и многочисленных бассейнов, исходило удивительное спокойствие. И все же, во всей этой уравновешенной картине было что-то такое, что вселяло в сердце послушника легкое недоумение.
   Диокл уже отчетливо видел людей. По улицам проносились боевые колесницы с воинами, одетыми в кожаные латы, мелькали культовые процессии горожан в набедренных покрывалах, скрепленных плетеными поясами. На одной из высоких храмовых площадок помещался золотой алтарь. Вокруг него неподвижно застыли трое жрецов в плащах с шарфами и накидками, отороченными длинной бахромой. Их завитые волосы и бороды, с вплетенными в них золотыми нитями, искрились, перекликаясь с бликами браслетов и тиар. Один жрец держал в руках глиняные таблички, другой -золотую арфу. Третий, головной убор которого был похож на феску со звериными рогами, возносил молитву. До Диокла долетели его приглушенные слова:
   "Когда наверху небеса не назвали,
   Именем суша внизу не звалась,
   Апсу их начало осеменил,
   Пучина Тиамат всех их рождая,
   Воды свои воедино смешала..."
   Внезапно говоривший повернулся в сторону послушника и устремил на него немигающий взгляд. На шее его зажглось фигурное ожерелье в форме двух бегущих оленей. Диокл, холодея с каждым мгновением, всматривался в эти тонкие, точеные черты немного удлиненного лица, в эти открытые голубые глаза. Все это казалось ему до боли знакомым. И тут озарение настигло его: Каллимах!..
   - Эй, Диокл! Что случилось? - Видрасена настойчиво теребил послушника за плечо, - Ты что, призрака увидел? Мы въезжаем в Чан-ань.
   Юноша встряхнул головой, и видение Золотого Города сразу же исчезло. Перед ним поднимались зубцы укреплений ханьской столицы, на миг показавшиеся Диоклу сияющими золотом.
   Многоцветные кирпичные стены тотчас же превратились в серые и каменные, ступенчатые башни растворились в воздухе, уступив место длинным изогнутым кровлям. Должно быть, солнце, ослепившее Диокла своей фееричной иллюзией, уже отдалилось, обнажив реалии городского облика Чан-аня.
   В столицу вело девять огромных ворот, возле которых, точно монументы, выстаивали стражники с дощатыми щитами и алебардами. Но едва только конная и
   колесничная свита цы-ши, пополненная семнадцатью посланниками из Западного Края, приблизилась к одному из входных проемов, воины поспешили воздать почести Гуань Шэну. Они еще издали узнали его кортеж по цвету знамен и надписям на них.
   Название города, раскинувшегося в долине реки Вэйхэ, в переводе означало "Вечный Мир". Со времен эпохи Чжоу он был важным торговым и политическим центром Срединных Земель. При Лю Бане Чан-ань стал столицей объединенной Империи. Блистательный Гао-цзу возвел в городе два дворцовых комплекса, ставших жемчужинами архитектурного зодчества Поднебесной. Это были Дворец Вэйян, обнесенный неприступной стеной, и Дворец Вечного Счастья, воздвигнутый на останках строений эпохи Цинь.
   Помимо дворцов в этом многолюдном городе выделялся Храм Заоблачных Высот, "Гранитный Лес" с собранием памятных стел, и Сигнальная Башня, от которой расходились четыре главных улицы столицы: Бэй, Нань, Дун и Си, обозначавшие Четыре Предела Бытия. Улицы, в свою очередь, делились на шестьдесят кварталов. Чистейший воздух Чан-аня сохранялся благодаря многочисленным паркам, бассейнам и источникам, крупнейший из которых - Источник Хуацин, был излюбленным местом прогулок ханьских императоров.
   - Едем к Павильону Девяти Чистых Сфер, - объявил Гуань Шэн, - всем нам нужно отдохнуть с дороги.
   Диокл в задумчивости разглядывал повозки и экипажи, сновавшие по шумным улицам, суетливых людей, одетых в атлас и парчу. Но вдруг что-то в его памяти как-будто всколыхнулось, и он придержал коня.
   - Стойте! - взволнованно сказал юноша своим спутникам. Он уже все понял. Перед его мысленным взором вспыхнуло фигурное ожерелье в форме двух бегущих оленей.
   - Да в чем, в конце концов, дело? - возмутился Ликофор.
   - Они уже здесь, - без тени сомнений произнес юноша.
   - Кто здесь? - не понял Видрасена.
   - Скифские посланники в ханьской столице.
   Греки, все как один, растерянно посмотрели на Диокла. Никто не нашел, что сказать.
  
   ...Три десятка всадников быстрой рысью мчались по пыльным дорогам огромной страны Чина.
   - Ты только глянь! - иногда поражался Агдак, когда в поисках пристанища скиты сворачивали в ближайший город. - То, что у нас продается как немыслимая роскошь, тут можно найти на любом самом дешевом рынке! Посмотри на этот шелк! А на фарфор!
   Он вдруг спросил что-то у торговца, и получив ответ, запустил руку в мешок у седла, вытаскивая серебряную монету.
   - Вот как? - воскликнул Скирт с удивлением и восхищением. - Ты понимаешь язык серов?
   - К языкам я способен, - рассмеялся Агдак. - Даже разумею говор дяней. Помню случай в горах после обвала: их отряд преградил нам дорогу, когда мы выбрались из ущелья. Дяни наставили на нас копья, а вдруг понял, что они велят нам сложить оружие.
   Скирт улыбнулся.
   - Но с сером сейчас вышло проще, - признался Агдак. - Мы вели речь на языке яванов.
   Общение с торговцем многое прояснило скитам. Как выяснилось, в столице страны Чина не редко видели гостей из Западного Края, приезжавших за изделиями мастеров Срединных Земель. Потому некоторые продавцы тканей, посуды и украшений имели представление о языке йонаков и умели с ними изъясняться. Здесь же, у торговых рядов, Агдак подобрал проводника, который согласился довести всадников до Чан-аня.
   Этого проворного и суетливого человечка звали Ли Унь. Он зарабатывал на жизнь тем, что пристраивался к разным караванам, оказывая услуги толмача, посредника на постоялых дворах и знатока больших городов страны. Теперь скиты могли не беспокоиться за поиск верных дорог, предвкушая скорую встречу с блистательной столицей Срединного Царства.
   Когда-то Скирт был поражен цветущим видом Патталы, показавшейся ему белым городом, купающимся в собственном свете. Но Чан-ань, который предстал перед ним уже через день, излучал иной, золотой блеск, словно разливающийся вокруг лучами спелого солнца.
   Заполучив имущество греческого посольства, включавшее помимо вьючных животных верительные грамоты и казну, скиты обеспечили себе свободный проход через все населенные районы Чины. Перед ними открывались все двери, а чиновники спешили оказать содействие.
   Тем неожиданнее оказались затворенные створы огромных ворот Чан-аня. Увидев с башен отряд вооруженных всадников, стражники подняли тревогу и отказались дать проезд чужакам.
   - Не везет тебе с посольствами, - Агдак покачал головой, заметив, как нахмурился Скирт. - Я слышал, в прошлый раз все твои товарищи погибли? Не страшно вновь испытывать судьбу?
   - Теперь я стал умнее, - пробурчал Скирт, и обернулся к проводнику. - Скажи стражникам, что мы послы могучей державы Ария, находящейся за горами. И намекни, что мы можем заплатить золотом за проезд.
   Ли Унь понимающе закивал головой. Между тем, вблизи скитов уже успела собраться настоящая толпа людей, желающих попасть в город. Все они спорили и ругались, выражая недовольство. Потом внезапно настало затишье, а проводник отбежал от ворот и бухнулся на колени, склонив голову. Его примеру последовали все серы.
   - Что происходит? - Агдак огляделся.
   - Молю Небесами, падите ниц! - зашептал Ли Унь, хватаясь за штанину Агдака и пытаясь притянуть его к земле.
   Пожав плечами, вождь Соколов опустился прямо в дорожную пыль. Остальные скиты спешились и последовали его примеру.
   С громким гулом раздвинулись изукрашенные литыми узорами, набитыми на дерево, городские ворота. Из них выкатилась пестрая процессия.
   - Это что, император? - прильнул к уху проводника Скирт.
   - Нет! Это всемогущий Ши Сянь! - отозвался тот.
   Скирт приподнял голову, чтобы лучше рассмотреть человека, вызывавшего столь сильный страх среди серов. Сначала он увидел колесницу с колесами в человеческий рост, запряженную четверкой соловых лошадей, и красный балдахин с золотой бахромой. Из-под него глянуло непривычно белое для жителя Поднебесной лицо, лишенное всякого выражения. Пухлые, будто надутые губы застыли над круглым подбородком, утопающие в объемных щеках глаза-стрелки скользили по толпе. Головной убор человека с золотой кистью на макушке казался затейливо удлиненным, дородное тело было укутано синим шелковым халатом с серебряным узором.
   Скирт насторожился. Оглядев люд перед воротами, человек на колеснице остановил свой взгляд на нем. Прозвучала короткая фраза и двое воинов-копьеносцев в шлемах с широкими полями отделились от пышной свиты. Шумя деревянными щитами и шелестя полами стеганных рубах, они приближались к юноше с самым суровым видом.
  
   - Эй, ты, как тебя там, - негромко позвал Скирт коленопреклоненного проводника, целовавшего дорожную пыль. - Ли Унь! Объясни им, кто мы такие!
   Воины подошли к юноше и, подхватив под локти, поставили его на ноги, вопросительно глядя на загадочного Ши Сяня.
   Тот высунулся из-под балдахина и снова уронил короткую быструю фразу.
   - Что он говорит? - спросил Скирт проводника.
   - Спрашивает, кто ты такой и откуда прибыл, - повернув голову на бок, нашептал Ли Унь.
   - Я - Скирт из рода Гнедого Коня, телохранитель великого князя саков, правителя державы Ария за горами. - Переведи ему!
   Ли Унь только глубже зарылся в пыль. Тогда один из воинов встряхнул его и поставил ровно. Проводник сделал попытку вновь упасть на колени, но воин его вовремя поймал.
   Запинаясь и пряча глаза, Ли Унь изложил ответ Скирта. Несколько мгновений Ши Сянь рассматривал юношу и его товарищей, поднявшихся на ноги. Выражение его набеленного холодного лица не изменилось. Наконец, он задал новый вопрос.
   - Мудрый Ши Сянь, да пребудет с ним вечное благословение Неба, спрашивает, как ты можешь доказать свои слова?
   - Там, где я вырос, принято верить сказанному, - отозвался Скирт. - Но если нужны доказательства - вот грамота, - и он протянул свернутый пергамент с царской печатью, захваченный у греков.
   Сановник повертел грамоту в руках и отдал обратно.
   - Мудрый Ши Сянь, да пребудет с ним вечное благословение Неба, спрашивает, зачем вы прибыли в Чан-ань, - продолжал проводник.
   - Я бы предпочел говорить об этом в другом месте, - уклончиво поведал Скирт. - Но если он хочет знать - мы прибыли для заключения договора с его императором.
   Ли Унь замешкался, прежде чем перевести. Когда он неуверенно сообщил смысл речи Скирта, Ши Сянь тоже ненадолго задумался. Потом медленно процедил слова с тем же равнодушным видом.
   - Мудрый Ши Сянь... - начал проводник.
   - Да пребудет с ним вечное благословение Неба, я понял, - нетерпеливо произнес Скирт. - Что он сказал?
   - Говорит, что варвары, прибывшие из-за гор и желающие удостоиться чести лицезреть императора, могут войти в город и остановиться в гостинице "Напиток Лунного Зайца", где их найдет позднее личный ши-чжун Ши Сяня.
   Скирт поклонился, приложив руку к груди. Отозвав охранников, сановник тронулся дальше.
   - Надо же, - Агдак отряхнул пыль со штанов. - И тут мы варвары! А вроде еще ничего не сделали...
   - Может, у них так принято - всех чужеземцев называть варварами? - предположил Скирт. - Или наш проводник не нашел лучшего слова? А, Ли Унь?
   - Не смейтесь, - недовольно пробурчал тот. - Вы были на волосок от смерти. Если бы вы вызвали неудовольствие Ши Сяня, то вряд ли дожили бы до утра!
   Пока колесница сановника не скрылась из виду, люди поблизости продолжали лежать на земле, спрятав лица. Лишь по приказу стражи ворот они начали нерешительно подниматься.
   - Кто же такой этот Ши Сянь? - удивленно спросил Скирт.
   - Ши Сянь? - с благоговейным ужасом переспросил проводник.
   - Да. И чем он знаменит?
   - О, чужестранцы! - горестно воскликнул Ли Унь, оглядев своих спутников с сожалением. - Мало найдется в нашей стране людей, которые могли бы сравниться с Ши Сянем своим влиянием и положением.
   - И какое у него положение? - теряя терпение, допытывался Скирт.
   - Он старший евнух двора, - сообщил Ли Унь с серьезным видом.
   Скирт перевел взгляд на Агдака и увидел, что тот покраснел от натуги, пытаясь удержать смех. Из горла вождя донеслись сдавленные всхлипы. Скирт прикусил губу, чтобы не обижать Ли Уня усмешкой, хотя ему тоже хотелось расхохотаться.
   - Несомненно, - в тон Ли Уню произнес Скирт. - Это важная должность.
   - И эти люди называют нас варварами! - выдавил Агдак на родном языке. - Боюсь там, где заправляют евнухи, мы вряд ли найдем понимание.
   Он перешел на греческий, сумев справиться с приступом смеха и вытирая слезы, выступившие на глазах:
   - Я полностью с тобой согласен. Что может быть достойнее для всякого жителя Срединных Земель, как стремиться стать старшим евнухом? А если не удастся старшим - так ведь наверняка при дворе есть и младшие? Хвала богам, нам сегодня повезло... Попасть на глаза столь значительной особе! Веди нас на постоялый двор, Ли Унь!
   Скиты прятали ухмылки, стараясь не смотреть на проводника. Они беспрепятственно въехали в отворенные ворота столицы. Внутри город оказался теснее, чем выглядел издалека, но его строгий порядок и прямые улочки создавали некое впечатление уютности.
   Дом, который Ли Унь назвал "гостиницей" - то есть, домом для гостей, - на вид мало отличался от соседних строений. Четырехугольный, без окон с внешней стороны, он имел наклонную кровлю и деревянные опорные столбы, выкрашенные в темно-красный цвет. Однако по каким-то загадочным знакам, нарисованным на досках у входа, проводник безошибочно определил, что тут могут остановиться приезжие и что хозяин дома считает себя наследником мудрости "лунного зайца", упомянутого Ши Сянем.
   Скиты наконец смогли отдохнуть от долгой дороги. Раздобыв у хозяина медное корыто, Скирт вымылся сам и начал приводить в порядок свою одежду, чтобы не выглядеть перед императором грязным оборванцем.
   Завернувшись в походный плащ, он развесил сушиться куртку и штаны, а сам устроился на низкой лавке напротив Агдака. Вождь Соколов уже приобрел у владельца гостиной кувшин сливового вина и теперь потягивал его из глиняной чарки. У Скита это вызвало неудовольствие.
   - Помнишь, мы говорили, что нас называют разбойниками? - спросил он.
   - О чем ты? - удивился Агдак.
   - О том, что мы сейчас ничем от них сейчас отличаемся. Отобрали у послов все средства и пожитки, приехали в столицу серов и теперь проедаем и пропиваем награбленное!
   - Что же ты предлагаешь? - Агдак нахмурился.
   - Не тратить добычу на увеселения. Мы уже поняли нрав серов -- и простолюдинов, и чиновников. За плату они возьмутся помочь нам в нашем деле. Значит, нас ждут немалые расходы.
   Агдак с легкой досадой отставил в сторону кувшин с вином.
   Ли Унь пропал на целый день и скиты оказались обречены на бездействие. Большинство их наслаждалось отдыхом, другие пробовали блюда местной кухни, которые можно было приобрести в большом гостином зале: суп из ласточкиных гнезд, тушеную утку, свинину и фрукты.
  
  
   Один Скирт мучился сомнениями, пытаясь тщательно продумать возможный разговор с владыкой страны Чина. Воспоминания о неудаче своего первого посольства терзали его душу. Нужно было понять, как себя вести в этот раз, чтобы не допустить ошибки.
   Ли Унь объявился только вечером следующего дня. С ним пришел и человек от Ши Сяня.
   - Мудрый Ши Сянь... - под предупредительным взглядом Скирта проводник проглотил оставшуюся часть титулования сановника, - зовет к себе главу посольства варваров.
   Агдак начал подпоясываться мечом, однако человек, пришедший с Ли Унем, остановил его.
   - Нет, - перевел проводник. - Только он, - Ли Унь указал на Скирта.
   Агдак пожал плечами.
   - Что ж, ты это затеял, тебе и выпутываться. Желаю удачи!
   На дальнем конце города разместился еще один, малый город. Там, за толстыми стенами, располагался дворец императора и дома его ближайших приближенных. Загнутые крыши сияли золотом, устремляясь в небо легкими гранями.
   Скирт с удивлением осматривался, пока его вели по тихим спокойным дорожкам садов, и не заметил, как оказался в просторном зале, завешенном шелковыми знаменами.
   Навстречу юноше вышел Ши Сянь. Проводник хотел упасть на колени, но сановник удержал его жестом, позволив стоять.
   - Ты не все мне сказал, - узкие глазки сановника впились в лицо Скирта. - Почему на твоей грамоте печать царя Инь-Мофу, с царством которого мы уже много поколений ведем торговлю, надеясь просветить варваров Западного Края светом истины?
   Этого вопроса Скирт не ожидал, а потому решил говорить правду.
   - Мой повелитель, царь саков Мога, разгромил царство Гермея и считает себя его прямым наследником. У нас и монеты с изображением Гермея, - просто добавил он.
   Ши Сянь усмехнулся.
   - Я поверю тебе. Но объясни мне другое. Как вы сумели проехать через владения Дяней, не пропускающих чужестранцев в благословенные земли Поднебесной Империи? Эти безрассудные смутьяны отвергли милость Сына Неба и скоро испытают на себе огонь его гнева.
   - Торговцы проходят там без преград, - возразил Скирт.
   - Одно дело - торговые караваны, - бойко переводил Ли Унь, - другое - вооруженный отряд.
   - Мы убили вождя Дяней и прошли с боем, - сообщил Скирт.
   Ши Сянь явно был удивлен.
   - Я проверю подлинность твоего рассказа. Если он будет правдив -- вы сможете рассчитывать на мое расположение. Теперь ответь мне, для чего ты желаешь лицезреть Сына Неба? Чем вы, люди из-за гор, можете купить нашу милость? Что можете предложить из того, чего мы не имеем?
   Скирт не торопился с ответом. Он вспомнил все, что слышал о серах, стране Чине и ее соседях, однако в голову упорно лез Варох с шелковым платком в руках. Наконец, юноша собрался с мыслями.
   - Скажи ему, - обратился он к проводнику, - что вашим границам угрожают юэчжи с севера, а на юге подняли мятеж дяни. Мы можем стать хорошими союзниками против юэчжей, ибо власть моего повелителя простирается на степные угодья. Если же она распространится до гор -- вы сможете рассчитывать на наши мечи и в борьбе с дянями.
   - Армии Сына Неба не составит труда раздавить горных повстанцев, - Ши Сянь пренебрежительно скривил свои полные губы. - Дяни подобны глупой гусенице, ползущей под копыто могучего буйвола. А отряды Юэчжей уже ищут спасения от наших полководцев, как суслики, накрытые тенью орла. Можешь ли ты предложить что-то еще от лица своего народа?
   - Наша земля славится прекрасными скакунами, не имеющими себе равных во всех концах света, - не растерялся Скирт. - Мы могли бы поставлять их для воинов императора.
   В этот момент юноша слабо представлял себе, как можно выполнить такое обещание, но он должен был использовать свой последний довод. Неожиданно надменное выражение лица сановника изменилось на задумчивое.
   - Это веское слово в вашу пользу, - изрек он. - Я доложу о вас императору. Скоро вы предстанете перед его божественными очами.
  
  -- Глава 13. Выход императора.
   Рассказывали, что во втором лунном месяце третьего года эры Юнгуан божественному Лю Ши, небесному владыке Сяо Юань-ди, приснился странный сон. Он увидел, что средь бела дня в Зал Яшмы с облака спустились несколько чужеземцев диковинного вида и поднесли ему сверкающий золотом плащ. Когда император развернул его, плащ сразу закрыл половину неба.
   Проснувшись, император тут же призвал к себе советника Чжан Мэна и попросил разъяснить его сон. Советник думал недолго.
   - Дни твоего благоденствия, Государь, будут долгими, а правление счастливым. Люди из далеких земель предстанут перед твоими очами, чтобы помочь тебе укрепить свою власть над Поднебесной и всеми ее дальними и ближними пределами.
   Очень возрадовался тогда император и повелел возжечь благовония перед Алтарем Предков, а во все храмы столицы отправить щедрые пожертвования.
   В действительности же, власть одиннадцатого ханьского монарха Юань-ди совсем не была прочной. Многие годы мятежи и пограничные раздоры терзали страну, изнуряя казну и людей. Для того, чтобы усилить армию и подавить беспорядки, император вынужден был увеличивать налоги.
   Однако самая непримиримая борьба кипела при дворе Владыки. Противники не могли простить императору его низкого происхождения - отца Юань-ди воспитал простой тюремщик Бин. С самой юности жизнь правителя подвергалась опасностям. Недруги сумели извести ядом его мать и несколько раз пытались отравить самого Юань-ди.
   Позже, когда Владыка Поднебесной начал возрождать в Срединных Землях идеалы совершенного правления эпохи Чжоу, он столкнулся с отчаянным сопротивлением сановников Партии Двора. Так, на сорок седьмом году правления под девизом Чуюань, секретарь Хун Гун и старший евнух Ши Сянь составили заговор против учителей императора Сяо и Чжоу, добившись отстранения их от власти и лишения всех должностей. Не снеся преследований и издевательств, Сяо принял яд.
   На сорок третьем году эры Юнгуан небесные знаки были истолкованы не в пользу конфуцианцев, и представителей их партии отстранили от двора. Под давлением Ши Сяня блистательный наставник Чжан Мэн покончил с собой. Но даже после этого тяжбы продолжались, разрывая единство страны.
   В придачу ко всему началась череда неурожайных лет, а все небесные знамения неизменно были неблагоприятными для Поднебесной. Шаньюй сюнну Чжичжи убил ханьского посла и развязал большую войну. Против него был направлен да-цзян Чэнь Тан с многочисленной армией.
   Все эти неурядицы и тревоги ранили душу императора, который мечтал править государством подобно Трем Августейшим Владыкам, являть народу добродетель и пребывать в покое ради совершенствования ближних, как завещано древними мудрецами.
   Вот потому встреча с греческими посланниками в городе У пробудила в сановнике Гуань Шэне смутную надежду на восстановление благоденствия Поднебесной и на душевное оздоровление Сына Неба. Теперь он настойчиво искал повода, чтобы представить Юань-ди своих новых знакомцев. Выяснив наконец, от секретаря Хун Гуна, что государь последние дни пребывает в хорошем настроении, сановник попросил его организовать аудиенцию, преподнеся в подарок нефритовый браслет.
   Так в шестую стражу восьмого дня, в сезон Бай Лу, Белых Рос, посланники царя Гермея были допущены во дворец для лицезрения ханьского владыки. Вместе с Гуань Шэном к престолу Сына Неба отправились Сангхабхадра, Ликофор и Диокл. Все они облачились в парадные шелковые кафтаны с подкладкой - цзяпао, скрепленные поясом -гэдай, и широкие штаны - таоку.
   Им было позволено переступить черту так называемого "Императорского Города", негласно называемого Долиной Власти. Посланники шли по мощеной аллее, разглядывая бесчисленные водоемы, каналы с мостками, павильоны и дивные сады, главными среди которых были Сад Долголетия и Сад Спокойствия. Запахи цветов, благовоний и масел стелились по земле и вздымались к небу терпкими облаками. На подступах к Внешнему Дворцу, состоящему из Залов Небесной Чистоты, Земного Спокойствия и Сохранения Гармонии, вдруг выросли грозные стражи: это были гигантские скульптуры крылатых львов и свернувшихся в кольцо драконов.
   Миновав Полуденные Ворота, послы прошли через несколько галерей и павильонов, пока не достигли Внутреннего Дворца, включавшего в себя Зал Яшмы, Зал Золотых Колокольчиков, а также Зал Объединения и Мира. Все крыши его строений блистали позолоченной черепицей, а на углах скатов имели глазурованные изваяния: здесь присутствовали и бессмертные, оседлавшие фениксов, и волшебные цилини, и небесные воины. Внешние стены всюду были пурпурными.
   Оказавшись внутри, Диокл заворожено рассматривал длинные мраморные балюстрады, пандусы и перила, покрытые изысканной резьбой. Лакированные колонны и столбы оканчивались золотыми навершиями в форме распускающихся цветков. Стены бесконечных галерей были выстелены сплошной тканью рельефов, раскрашенных в разные цвета. Чаще других на них встречались драконы, но можно было увидеть также горы, воды и облака. Перед каждой галереей путников неизменно останавливала караульная стража во главе с дежурным чиновником, однако после нескольких фраз Гуань Шэна пропускала дальше.
   Наконец посланники добрались до Зала Объединения и Мира. Здесь им вновь пришлось остановиться, ожидая, когда их, в числе других посетителей, допустят в главный зал. Греки застыли перед закрытыми створками, по обеим сторонам от которых блестели изваяния больших черепах с оскаленными мордами - символ долголетия небесного владыки.
   Удар в гонг оборвал невольные размышления посланников Гермея.
   - Пора, - шепнул Гуань Шэн.
   Фигурные створки шумно отворились, и в главный зал устремились все удостоенные милости лицезреть императора в этот день.
   Послы следом за сановником вступили в ярко освещенный зал. Предупрежденные о правилах дворцового ритуала, они сразу же опустились на колени и совершили девять поклонов, касаясь лбом устланного коврами пола, после чего по знаку Гуань Шэня отошли в сторону. Грянул целый оркестр из флейт, цитр и барабанов.
   Наконец, всем гостям было позволено поднять глаза на лучезарного Владыку. Впрочем, за великолепием царственного облачения было невозможно различить лицо императора. Головной убор Юань-ди, который назывался "мянь", был громоздкой и угловатой конструкцией, с краев которого спускались нити нефритовых подвесок пэйюй. Сверкающее словно солнце, Драконье Одеяние Лунпао слепило глаза. Это было традиционное облачение правителей Поднебесной с подковообразными рукавами и воротником-накидкой, известное со времен Чжоу. Драконы, вышитые шелковыми нитями по методу буцзи, покрывали грудь, бока и спину императора. Всего их было девять, но при взгляде спереди были видны только пять, что соответствовало знаку Престола Неба.
   Спинка трона Юань-ди тоже была покрыта резными изображениями драконов. Сам трон стоял на высоком цоколе и был инкрустирован драгоценными камнями. На нем выделялись державные знаки: Солнце, Ян, и Луна, Юэ, означающие всеобщую гармонию; Насекомое, Хуа - мудрость владыки; Водоросль, Цзао - милосердие; Огонь, Хо -справедливость; Рис, Фень - богатство, Гора, Шань - защита от невзгод и Звезда, Син -объединение судьбы императора с законом Небес. Перед троном гордо возносили свои клювы бронзовые журавли - символ успеха, искрились курильницы и треножники. За троном была развернута расшитая диаграммой Вселенной парчовая ширма и флаги - ци.
   Даже не само убранство Зала Объединения и Мира с его лепными сводами и многоцветными орнаментами, а выложенный из золота, нефрита и самоцветов искусственный пруд увлек внимание Диокла. Кайма его обрамлялась лилиями и лотосами, а за ними открывалась модель Мирового Океана со всеми странами и островами.
   Раскатистый голос, словно доносящийся прямо с небес, неожиданно возвестил:
   - Тот, кто увенчан благостью Неба и опирается на силу Земли; кто одухотворен дыханием вселенских стихий и опоясан властью Четырех Пределов; тот, кто овладел рукоятью Пути и воцарился в центре для того, чтобы сердце его, сопутствуя изменениям мира, стало опорой всем живущим - готов принять знаки покорности от чужеземных варваров и явить им свою безграничную милость. От превысокого престола божественного Сяо Юань-ди нисходит благодать к низшим и смиренным!
   - А вот и наши противники, - незаметным движением головы Сангхабхадра указал на входящих в зал скифов.
   К приему у императора Скирт готовился особенно тщательно. Агдак полностью переложил на него все дипломатические обязанности, справедливо рассудив, что лишь навредит его замыслам своим вмешательством. К тому же, он допускал мысль, что сам князь Мога мог дать своему телохранителю тайное поручение.
   Помимо вождя Соколов и Скирта во дворец отправились трое десятников: Харив, Лода и Раздак. Все принарядились, как могли. Агдак хотел сначала прикупить что-нибудь из броских местных нарядов, но в последний миг передумал.
   - Нас называют варварами, - усмехнулся он. - Так зачем нам подражать великолепию "просвещенных людей?"
   Скитов привел ко двору все тот же человек Ши Сяня, с которым они познакомились в гостинице "Напиток Лунного Зайца", а сопровождал толмач Ли Унь. Грандиозность построек и великолепие внутреннего убранства дворца произвели на степняков очень сильное впечатление. Агдак молчал, озираясь по сторонам, Харив и Лода вздыхали и причмокивали. Их удивляло все: и висящие светильники необычной формы с крашеными волосяными кистями, и обилие резных окон во всех стенах, и малые каменные бассейны, где плавали золотые рыбки.
   - Таких замысловатых построек я еще не видел нигде, - заметил Раздак.
   Проследовав через длинные галереи и вступив в главный зал, где восседал император, скиты опустились на колени по знаку Ли Уня. Затишье оказалось неожиданно долгим. Скирт уже начал ощущать напряжение в ногах, когда Ши Сянь, стоящий возле трона, объявил, что варвары могут подняться, чтобы созерцать сиятельного владыку.
   К скитам подошли слуги и приняли подарки для императора. Развязав мешки, они разложили недалеко от престола золотые чаши, украшенные самоцветами, длинные низки жемчуга, золотые цепи с фигурными медальонами, резные камеи, блестящее насечкой оружие.
   Скирт присматривался к императору. Ему показалось, что властитель страны Чина еще молод, хотя впечатление это могли создавать наложенные на лоб и щеки белила, а также броская одежда и головной убор, оттеняющее участки открытой кожи. Глаза правителя были полуприкрыты и как будто взирали в пустоту.
   После того, как сановники изучили дары, а придворный писец занес их в свою опись, кто-то рядом с императором возвысил голос.
   - Божественный Лю Ши, небесный владыка Сяо Юань-ди дозволяет послам варваров покорно изложить свою просьбу! - перевел Ли Унь.
   Ликофор, до этого момента сохранявший спокойствие, заскрипел зубами.
   - Невиданная наглость! - прошипел он на ухо Сангхабхадре. - Привести украденные у нас дары и подносить от своего имени!
   - Тихо, мой друг! - едва слышно отозвался наставник. - Соблюдай приличия, если не хочешь чтобы мы лишились той маленькой тени милости, которая позволяет нам стоять в этом зале.
   Скирт собрался с мыслями, подтолкнув вперед Ли Уня.
   - О всемогущий император, владыка основ жизни, осиянный благодатью Неба! Мы прибыли из-за гор, движимые лишь одной целью - служить великому царству и охранять его рубежи от врагов, не способных оценить милость его повелителя! Весь наш народ готов нести эту службу там, за горами, всюду карая силой оружия противников твоей воли. В знак нашей покорности приносим тебе эти дары, которые будут умножены двадцатикратно, - юноша прикинул в уме число привезенных мешков, - и готовы поставлять тебе как наших коней, так и наших воинов!
   - Так ты погубишь нас всех, - испуганно зашептал Агдак. - И приведешь чужеземцев на порог нашего дома. Как ты собираешься исполнить обещанное? Гнев владыки серов может быть страшен...
   Скирт не повел и бровью, будто не расслышал слов вождя Соколов. Но совсем неожиданно его взгляд встретился с глазами человека, застывшего в толпе по другую сторону зала. Юноша рассмотрел знакомое лицо и вздрогнул. Эти чистые и глубокие глаза он впервые увидел в тот день, когда его сознание вернулось в тело после ранения. Только теперь в выражении этих глаз сквозило не участие, а холодный упрек.
   Мысли Скирта сразу сбились. До сих пор он не сомневался в своей правоте. Все происходящее представлялось ему проявлением отчаянной удали или даже детской шалости, вроде забав, которыми он занимался со своими полетками в кочевье, пугая коней на чужом пастбище или убегая купаться на реку. Обвести вокруг пальца зазнавшихся "Детей Неба", почитающих варварами всех остальных, сыну Аргота представлялось особенно почетным.
   Но вырывать победу из рук Диокла стало вдруг мучительно стыдно. Скирт провел в тяжелой внутренней борьбе несколько мгновений, пока не отбросил колебания. Он рассудил, что не делает ничего дурного своему спасителю и его наставнику, а всего лишь вступил с ними в достойное состязание.
   Ответ со стороны трона снова был громогласным.
   - Божественный Лю Ши, небесный владыка Сяо Юань-ди принимает под свою руку варваров Предгорных Степей и дарует им свое милосердие. Доверие Сына Неба новые подданные обязаны оправдать, ежегодно поставляя табун лошадей в пятьсот голов для нужд императорской кавалерии.
   - Высоко император ценит свое милосердие, - чуть не присвистнул Агдак.
   - Милость, оказанная вам, так же высока, - добавил Ли Унь.
   - Однако, ничего не теряя при этом, он будет получать пятьсот лошадей каждый год!
   - Ты хочешь поторговаться? - шепотом образумил Скирт вождя Соколов. - Сейчас нам важно его согласие, а все условия обговорим потом.
   - Также Сын Неба ожидает от варваров Предгорных Степей обещанные двадцатикратно умноженные дары, - перевел Ли Унь напоминание одного из придворных.
   - Они будут доставлены завтра же, - поклонился Скирт.
   Император сделал легкий знак бровями, и скиты, пятясь, как учил их Ли Унь, удалились из зала.
   Только в галерее Скирт смог не без удовольствия распрямить уставшую спину.
   - Властитель серов ничего не теряет, а потому ничего и не получит, - шепнул он Агдаку на родном языке. - Если бы я просил у него войска для победы над яванами - было бы, о чем говорить.
   - Тогда ты связал бы его с нами прочным союзом. А теперь - ничего не известно. Яваны тоже здесь, сумели добраться до столицы. Кто знает, какие обещания будут расточать их длинные языки?
   - Значит, наше главное противоборство с ними еще впереди, - Скирт расправил плечи.
   После того, как скифы покинули тронный зал, перед императором предстал Гуань Шэн, склонившись в низком поклоне.
   - Блистательный владыка! Позволь мне представить моих друзей, прибывших из далекого Западного Края. Это достойные люди своей страны, не побоявшиеся трудностей дороги, чтобы выразить тебе свое почтение.
   Он указал на греков, которые сделали три шага и согнулись в ожидании.
   - Божественный Лю Ши, небесный владыка Сяо Юань-ди дозволяет встать, - объявил Цзинь Чан, помощник императора, носивший звание чжун-чанши, постоянного камердинера двора. - Он согласен выслушать странников из Западного Края.
   - Судьба обошлась сурово с этими людьми. Они выдержали опасный путь, стали жертвой лихих разбойников и лишились всего своего достояния. Перенесенные лишения вынуждают их просить милости.
   - Милость наша будет им дарована, - сообщил Цзинь Чан, после того как император что-то нашептал ему на ухо. - Если они докажут свою полезность Сыну Неба и его благословенной богами власти.
   - В самом деле, - добавил Ши Сянь. - Твоим друзьям, достойный Гуань Шэн, стоило бы поучиться у степных варваров, желающих служить престолу без всяких условий. Мерилом ценности человека являются способности, которые он бескорыстно готов явить обществу, нежели прошения, которыми он это общество обременяет. Если же ты имеешь столь сильное участие к судьбе своих друзей, то можешь возместить их дорожные потери из собственных доходов.
   Гуань Шэн поклонился императору, после чего покинул тронный зал вместе с греческими послами.
   - Ради чего было устраивать нам такую встречу? - в голосе Ликофора соединились возмущение и непонимание. - Нам даже слова не дали сказать!
   - Сейчас это хорошо, - взглядом успокоил его Гуань Шэн. - Теперь мы знаем, что Ши Сянь договорился с вашими врагами. Ссориться с ним опасно. Но есть и люди, которые могут ему возразить.
   - А если мы обвиним скифов в грабеже и потребуем справедливости?
   Гуань Шэн усмехнулся и промолчал. Ответил Сангхабхадра:
   - Суд не всегда стоит на стороне справедливости. К тому же, нам нечем доказать свои обвинения.
   - Над нами просто посмеются, - поддержал наставника Диокл. - Семнадцать человек, большинство из которых были вооружены, не смогли отстоять свое добро от почти такого же числа степняков? В это не поверят.
   - Есть еще одна причина, по которой не стоит обвинять скифов открыто, - поведал Гуань Шэн. - Слишком часто наше правосудие напоминает траву под ветром. Оно клониться туда, куда угодно императору и его ближнему окружению. И если Ши Сянь, сообразуясь с какими-то своими интересами, принял сторону скифов, значит, нам нужно заручиться не менее весомой поддержкой, чтобы увидеть хотя бы призрачный берег справедливости.
   - Ты прав, - согласился с ним Сангхабхадра. - С точки зрения и Ши Сяня, и императора, скифы явно предпочтительнее нас. Они прибыли с золотом и обещаниями, и они ничего не просят взамен. Мы прибыли нищими и просим помощи, да еще хотим получить войско, которое надо кормить и содержать. Еще неизвестно, вернется ли это войско назад... Если бы я был Ши Сянем, я бы, безусловно, выбрал скифов.
   - Но каковы эти варвары, а? - продолжал возмущаться Ликофор. - Явиться ко двору вместо нас, и пользуясь нашими грамотами и нашими дарами, договариваться о том, о чем должны были договориться мы!
   - Да, - протянул Сангхабхадра задумчиво, - мальчик не столь прост, каким кажется.
   - Вы знакомы с этими людьми? - уточнил Гуань Шэн. - Это кое-что меняет...
   Посланники шествовали по цветущему саду, разглядывая причудливые деревья и кустарники. В конце аллеи они заметили пятерых скифов, о чем-то советовавшихся с проводником.
   Гуань Шэн решительно направился к ним.
   - Сановник! - попытался удержать его Диокл, но это было бесполезно.
   Гуань Шэн подступил к степнякам, увлекшимся своим разговором, и положил руку на плечо Скирту.
   - Скажи мне, юноша, знаешь ли ты, что такое Путь всех вещей, который мы называем Дао?
  
  -- Глава 14. Дао.
   В Павильоне Алых цветов благоухали пионы и струились ароматы изысканных блюд, которые слуги разносили по главному залу на лакированных подносах. Сюда Гуань Шэн провел своих гостей и Скирта после встречи в императорском саду.
   Агдак хотел сопровождать товарища, но тот отрицательно покачал головой. Скирта заинтересовал ханьский сановник, обратившийся к нему по-гречески, и юноша решил принять его приглашение на беседу. У выхода из сада Скирт расстался со своими соплеменниками, так как Гуань Шэн ясно дал понять, что желает говорить только с ним. Однако для начала он решил угостить всех прекрасным обедом.
   Сановник заказал для своих гостей самые изысканные деликатесы, которыми так славилась ханьская столица. Вскоре им поднесли дымящиеся рыбные и мясные блюда с диковинными названиями: "Драконьи потроха из Юэ", "Летучие рыбы с озера Гуань", "Фениксы с горы Даньшань". Музыканты слаженно заиграли для сановника мотив "Небесного Цветения".
   Однако ни музыка, ни прекрасная еда не могли развеять царящего за столом напряжения. Ликофор уткнулся в фарфоровое блюдо и жевал, насупившись и ни на кого не обращая внимания. Диокл напротив, избегал встречаться взглядом со скифом и старательно смотрел в сторону, изучая открывающийся из окна заведения вид. И только Сангхабхадра оставался непроницаемым и спокойным.
   Павильон Красных Цветов располагался на южной оконечности Императорского Города. С его верхнего этажа было видно Южную Стену Чан-аня. Это была самая высокая стена крепости, так как своей направленностью она призвана была олицетворять зрелую силу Ян. Диокл видел непривычно широкие улицы, по которым то и дело катились скрипучие повозки, запряженные быками или лошадьми, проносились носилки вельмож, вокруг которых стремглав бежали слуги и размахивали разноцветными флагами.
   Некоторые улицы вели к Южным Воротам, другие переходили в более узкие переулки с многочисленными глиняными водостоками, предназначенными для отвода дождевых вод. Неподалеку от Императорского Города выделялись усадьбы чиновников, обвитых благоухающими деревьями. Стены их были раскрашены в белые и красные тона, а черепичные крыши соединялись выпуклыми краями. На них можно было заметить резные украшения, оповещающие о ранге владельца. И почти всюду по городу разносились бойкие зазывания гадальщиков и уличных предсказателей судеб.
   Скирт молчал, с увлечением поглощая стоящую перед ним еду, происхождение которой он бы не взялся угадать. Он тоже старался не смотреть на людей, сидящих рядом с ним, особенно боясь встретиться взглядом с Сангхабхадрой.
   - Не правда ли, прекрасное место? - спросил Гуань Шэн, обводя рукой открывающийся простор.
   Скирт чуть не поперхнулся.
   - Что? - переспросил он, проглатывая все, что было у него во рту.
   - Я говорю, что отсюда открывается прекрасный вид, - спокойно повторил Гуань Шэн. - Вас наверняка удивляет, что мы называем всех чужеземцев варварами. Но дело в том, что почти все, окружающее нас, создано нашими руками или руками наших предков, тогда как вы живете милостями природы. Наш император Хуанди, Желтый Владыка, первым научился перегораживать реки и направлять их в нужное русло. Он же преподнес нам искусство строить дома, крепости и храмы, одарил навыками различных ремесел. Так что великолепие, которым мы наслаждаемся здесь в мире и покое, порождено нашими трудами, а потому мы имеем право взирать на другие народы несколько свысока.
   Скирт пожал плечами.
   - Зачем исправлять то, что и так прекрасно? Наши старики учат нас, что всемудрые боги, дав начало миру, предусмотрели все, что нужно человеку для жизни. Оттого мы не беремся переделывать мир. Мы учимся наслаждаться тем, что есть, а не гонимся за призрачной красотой нашего воображения.
   - Наше воображение тоже дано нам Небом не просто так, - высказал Гуань Шэн. - Направленное должным образом, оно способно творить удивительные вещи.
   Сановник окинул взглядом нежную мягкость садов за стенами, кровли домов, выгибающие края к облакам, и пестрящие одеяниями кавалькады, словно увидел все это в первый раз.
   Скирт отодвинул от себя фигурное блюдо.
   - Ты ведь позвал меня не для того, чтобы показывать красоты вашего города?
   - Почему ты так считаешь? - Гуань Шэн тонко улыбнулся. - Разве наслаждение прекрасным, пусть и созданным чужими усилиями, не есть по-настоящему достойное занятие для человека?
   - Потому что рядом с тобой находятся те, кто уже успел представить меня перед тобой не в лучшем свете, - ответил Скирт.
   - Они не говорили ничего. Все, что я знаю о тебе - то, что ты чужеземец из племени степных кочевников, выступающий от имени князя ваших земель. Еще я знаю, что когда-то в прошлом пути ваши с этими людьми уже пересекались. Вот и все. Почему же они должны были рассказать о тебе что-то дурное? Или ты совершил по отношению к ним какой-то недостойный поступок, посеявший в их сердцах семена непримиримого раздора?
   Скирт опустил глаза.
   - Мы умеем уважать достойных врагов, - произнес он. - Но я не уверен, что так же поступают яваны.
   - Да что ты понимаешь в благородстве! - внезапно взорвался Ликофор. - Наш благодетель уговорил меня сесть за один стол с варваром, и я согласился из уважения к нему. Но видит всемощный Зевес, я бы с большим удовольствием отдал тебя страже и посмотрел, как тебя обезглавили на рыночной площади! Ты, вероломно обокравший нас, бросивший голодных и больных умирать на дороге, теперь осмеливаешься смотреть нам в глаза?
   При этих словах Скирт уперся в посланника Гермея долгим невозмутимым взглядом:
   - Да. Мне не в чем себя упрекнуть. Я даже жалею сейчас, что вернул вам свободу.
   - В самом деле, Ликофор, - внезапно вмешался Сангхабхадра. - Ты, должно быть, позабыл, что именно этот юноша освободил нас из заточения в краю дяней. И кто знает? Уж не спас ли он нас тогда от доли безвременной смерти?
   Скирт посмотрел на наставника с благодарностью.
   - Но твое благодеяние, - ворчливо продолжал Ликофор, успокаиваясь, - никак не отменяет той очевидности, в которой мы являемся друг для друга кровными врагами. И в этой борьбе ты без зазрения совести используешь против нас наше имущество и наши регалии.
   - Добыча, взятая в бою, есть законная собственность победителя, - объяснил Скирт. - Таковы обычаи нашего народа. Сначала эта добыча досталась дяням, однако мы овладели ей, прогнав их силой оружия.
   Ликофор побагровел, но смолчал.
   - Я не собираюсь тебя убеждать возвращать отнятое, - мягко заговорил Гуань Шэн. - И уж менее всего хочу с тобой ссориться. Не для того я тебя позвал. Я могу помочь тебе в твоем желании послужить императору Поднебесной, которое ты столь рьяно высказал перед его троном.
   Скирт удивленно поднял брови:
   - Признаюсь, я имел в виду иное. Мы, вольные всадники князя Моги, могли бы нести службу по обороне ваших рубежей. И мы готовы исполнять волю императора, если только она не будет для нас слишком обременительной.
   - Я понимаю тебя, - Гуань Шэн улыбнулся в усы. - Я ясно вижу твои стремления и твои сомнения. Последние я желал бы разрешить, объяснив суть служения империи Хань. Она не случайно именуется Срединной или Поднебесной, ибо поистине не знает себе равных под солнцем этого мира. Среди всего многообразия стран и народов ты нигде не найдешь другого места, в котором добродетель являлась бы основой правления, а справедливость и долг - условием существования людей. Страна наша пронизана светом древней мудрости, которая неугасимо живет в наших сердцах. Настоящие люди прошлого заложили фундамент нашего государства, научив нас жить в соответствии с дыханием мировых перемен. От них мы и приняли наследие небесных знаний. Так что, истинное величие и истинную мудрость ты можешь обрести только здесь.
   - Видел я вашу мудрость, - поджал губы Скирт. - Как все падают на колени и бьются лбом об пол перед правителем, будто при виде божества!
   - Предназначение императора - служить посредником между миром богов и миром людей. В нем нет личности человека, и почтение, выказанное трону, всего лишь форма сообщения с духом Небес. Император, чтобы тебе было понятно, есть как бы верховный жрец, через которого высшие силы Вселенной могут явить свою волю. Также через него на землю источается благодать и гармония небес божественной чистоты. Если бы ты был более проницателен, ты смог бы извлечь из всего увиденного тобой при дворе важные уроки.
   - А чему здесь надо учиться? - Скирт пожал плечами. - Заучивать дворцовые ритуалы? Запоминать, как правильно одеваться, сидеть и вставать? Для чего?
   - Я могу тебе ответить на это. Вся система ритуалов обладает глубоким смыслом. Она позволяет не только императору, но и простым смертным вступить в соприкосновение с энергиями высшего мира. Это знание тоже завещано нам первопредками. В Поднебесной существует даже священная Книга Ритуалов. Выполняя предписанные правилами движения, ты принимаешь от богов и совершенномудрых духовную преемственность. Ритуал - тайный язык магических символов, проясняющий в человеке глубину вечно сокрытого.
   - Разве у вас нет обрядов поклонения богам? - спросил юношу Ликофор.
   - Так это боги! Они - владыки мира, создатели его законов и правил. Ими же и заповедано, как человеку почитать небесное. Постигая наши обряды, я постигаю законы мира, а не то, что родилось в воспаленном воображении главного евнуха!
   - Тебе очень повезло, что мы говорим с тобой по-гречески, - заметил Гуань Шэн. - Если бы тебя услышали мои соотечественники, ты поплатился бы головой за пренебрежение нормами воплощенного на земле порядка.
   - Такая жизнь в вечном страхе что-то не так сказать или не так сделать - не для меня, - отрезал Скирт, отворачиваясь. - Я готов погибнуть, но не готов унижаться даже ради великой цели. И сейчас я страшусь лишь одного - не выполнить возложенного на меня поручения.
   - Ты можешь мне о нем рассказать? - осведомился Гуань Шэн.
   - К чему мне откровенничать с тобой? - с вызовом встретил его вопрос Скирт. - Ты дружишь с моими врагами, ты пугаешь меня наказанием - почему я должен отвечать тебе?
   - Прежде всего, ты мой гость и гость моей страны, а потому должен соблюдать приличия, - ответил Гуань Шэн. - Я вовсе тебя не пугаю. Я объясняю нормы поведения, присущие нашему обществу, и особенности наших природных порядков. Как чужеземец, ты действительно можешь их не знать. Но я не думаю, чтобы в твоем краю гостям было дозволено прилюдно оскорблять своих хозяев.
   - Прости меня, - потупился Скирт. - Возможно, я сказал что-то лишнее.
   - Что же за задача поручена тебе? - вернулся к своему вопросу Гуань Шэн.
   - Ты достойный человек, сановник, но я не отвечу тебе в присутствии этих людей, - упрямо заявил Скирт.
   - Зато я легко на него отвечу! - воскликнул Ликофор. - Ему поручено воспрепятствовать нашим переговорам с императором! И ради осуществления этой цели он пойдет на все, не гнушаясь никакими средствами.
   - Думаю, ты немного преувеличиваешь, - возразил Сангхабхадра. - Если бы дело обстояло именно так - он оставил бы нас в плену дяней. Или даже помог им от нас избавиться.
   - С чем связана такая сильная вражда? - осведомился Гуань Шэн, обращаясь ко всем сидящим за столом. - Насколько мне известно, ваши народы многие поколения сосуществовали бок о бок друг с другом.
   - Время неуклонно меняет облик мира и меняет саму сущность человека, - проговорил Сангхабхадра. - Даже кровные братья могут стать однажды непримиримыми врагами. Процесс расслоения и преобразования народов тоже не затихает ни на мгновение. Так эллинская нация, уже утратившая связи со своей исторической родиной и питательную энергию древних традиций, отчасти, исчерпала себя. А скифов, напротив, стало очень много. Это молодая сила, ищущая все новые формы своего выражения. Им уже тесно в границах прежних степей и равнин, они претендуют теперь на земли последних греческих царей.
   - Я плохо знаю предания прошлого, - возразил Скирт, - но помнится мне, яваны тоже не всегда владели Джамбу. Их войска пришли туда менее двух сотен лет назад, завоевав и подчинив себе то, что существовало там издревле! Так что мы - не захватчики, а освободители. И потому так легко подчиняются моему князю города и крепости, ибо и вас там не очень любят. Почему же ты, монах, принадлежащий к племени людей, исконно населявших Джамбудвипу - на их стороне, а не на моей?
   Сангхабхадра усмехнулся.
   - Действительно, когда-то наши деды сражались друг с другом до последнего вздоха, - наставник кивнул в сторону Диокла и Ликофора. - Однако вражда эта разрешилась на почве понимания единой духовной традиции, прозрения общности человеческой природы, не знающей сущностных различий. Эллины, пришедшие с запада, помогли нам удержать и сохранить великое Учение об освобождении человека, которое мы сами, погруженные во внутренние раздоры, едва было не утратили навеки. Потом наши народы объединились, чтобы воздвигнуть цитадель равновесного общества, в котором власть духа преобладала над силой мятущегося ума. Так было при царях-махараджах Дхармы Деметрии и Менандре. Но время шло, и государство наше слабело. И вот теперь беспокойные дети степей стремятся обратить в пепел и прах то немногое, что еще осталось от его былого величия.
   - Мы ничего не разрушаем! - воскликнул Скирт в отчаянии. - Да, это правда, мы сражаемся - но мы сражаемся за право жить на этой земле, а не уничтожать ее!
   - Я искренне рад, что ты так думаешь, - ответил Сангхабхадра. - Главным
   разрушителем здесь выступает сама природа. Это ветер перемен, который закружил вас в своем необратимом потоке. Вы всего лишь проявление движущих механизмов самого Мироздания. Не сознавая этого умом и сердцем, кто-то из вас уверен, что пришел в Джамбу восстановить некую попранную справедливость, а кто-то - просто обогатиться за счет военной добычи.
   - Не мне судить тех, кто воюет за наживу, - вздохнул Скирт. - Чтобы следить за всеми, кто не собирается соблюдать волю богов, существует князь. И я должен исполнять его повеления. Вы же боретесь за дело давно проигранное и безнадежное, и только усугубляете страдания тех, кто еще уцелел! Если нас влечет ветер перемен - ради чего вы противитесь ему?
   - Поражение часто учит гораздо большему, чем победа, - сообщил Сангхабхадра. - Нередко нужно сначала проиграть, чтобы по-настоящему выиграть. В любом случае, две эти категории слишком условны. В битве под Патталой Афинион мог остаться верным царю - и вы бы проиграли сражение. Но проиграл битву Гермей и, кто знает, не стало ли то поражение дорогой к более совершенной победе, способной обновить и усилить одряхлевшие устои нашего государства? Ты мог оставить нас в плену дяней - однако отпустил. Как ты оценишь произошедшее событие, как поражение, или как победу? И какая сторона здесь по-настоящему является победившей, а какая - проигравшей?
   - Я просто не мог поступить иначе, - отвечал Скирт.
   - Ты всего лишь сделал то, что, по каким-то своим моральным соображениям, считал платой за оказанное тебе благодеяние. Но ты вряд ли осознавал истинный мотив совершаемого тобой поступка, - Сангхабхадра посмотрел на скифа очень внимательно. - Нам было суждено проиграть в той битве, это верно. И наше поражение было вызвано упадком духа нашего народа. Но оно послужило причиной похода в этот край, а главным итогом его станет великое обновление нашей земли. Вот потому я здесь, и буду стараться склонить императора к мысли помочь нам. И именно потому, что в том состоит наше предназначение и веление времени, ты помог нам. Правда, ты до сих пор еще не различаешь горизонты собственных побед и поражений. Иначе уже отказался бы от всяких активных противодействий нам.
   - Этого не произойдет, - непреклонно выцедил Скирт.
   - Что ж, тогда продолжай свою борьбу, - не меняя интонации, сказал Сангхабхадра, пожав плечами. - Когда-нибудь ты сам разберешься в причинах своих поступков. А пока можешь считать себя свободным от всех обязательств перед нами.
   - Нет, - выдавил Скирт. - Есть еще один человек, которому я обязан жизнью.
   Диокл наконец повернул голову и посмотрел на Скирта.
   - Значит, если этот человек попросит тебя отказаться от своих планов, ты выполнишь его просьбу? - с интересом вопросил Гуань Шэн.
   - Я не стану его об этом просить, - отмолвил Диокл. - Пусть поступает так, как сочтет нужным.
   Ликофор что-то просопел себе под нос, Сангхабхадра удовлетворенно прикрыл глаза.
   - Пойдем, - позвал Гуань Шэн Скирта, поднимаясь из-за стола. - Я хотел бы еще поговорить с тобой наедине.
   Юноша последовал за сановником. Вдвоем они подошли к легкому ограждению верхнего яруса Павильона, за которым простирался плывущий, словно чешуйчатый дракон, город.
   - Твои глаза видят явное и близкое, но не видят скрытого и далекого, - неторопливо начал Гуань Шэн. - Именно на это тебе пытался намекнуть наставник греков. Посмотри на себя: когда тебе не нравится одежда, голос, имя, обряд - ты просто закрываешь свое сердце для постижения нового. Но это тени вещей, которые скрывают их истинный облик, это блики солнца на водной поверхности или отражения далеких звезд, что бесконечно далеки от породивших их объектов, хотя и неотделимы от них. Так ты делаешь безграничный и многомерный мир крохотной скорлупой, в которой, словно в темнице, запираешь свой дух.
   - Боюсь, что разговор наш изначально обречен, - отозвался Скирт. - Если ты таким образом пытаешься на меня повлиять и заставить отказаться от заключения союза с императором, то это напрасно.
   - Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать. Это только твоя судьба и твой путь. Я лишь предлагаю тебе обратить взгляд на самого себя. По своей сути ты - маленький напуганный мальчик, волею судеб оказавшийся в чужой стране и взявшийся за дело, в котором не отдаешь себе явного отчета. Ты блуждаешь в потемках и гонишься за призраками.
   Скирт почувствовал странное щемящее чувство.
   - Дело в том, что человек - это не только то, чем он является в данный момент, - продолжал Гуань Шэн. - Это великое течение океана жизни, животворная пучина, заключающая в себе все образы Мироздания. Образы постоянно меняются и они меняют самого человека. Когда ты следуешь течению, исходящему из самого средоточия сущего, когда преобразуешься сообразно возникающим обстоятельствам, ты обретаешь душу единственного и неповторимого Пути -- своего Пути. Однако вместо того, чтобы искать свое предназначение среди всего мириада вещей, ты настойчиво пытаешься удержать то, что никак не может быть сохранено.
   - Я не вполне понимаю тебя, сановник, - возразил Скирт. - Ты говоришь, что у меня есть истинное предназначение. Но тогда то, что я делаю, и ведет меня к нему! Если же я ставлю перед собой цель внешнюю - добиться славы, богатства, положения при дворе - тогда я и удаляюсь от своего внутреннего пути.
   - Твоя проблема в том, что любые твои цели и устремления всегда будут внешними и далекими от истины Пути, пока ты упрямо задаешь их себе, дабы утвердиться в собственной правоте. Это нескончаемая сеть заблуждений. Но когда цель задает не человек, а сам Путь, существующий внутри его естества - тогда результаты происходящих событий всегда безупречны. Позволь подлинной реальности Мироздания вещать через твое тело, освободи в себе голос Первоистока и тогда жизнь твоя станет совершенной. Она ни в чем не будет отличаться от естественного порядка бытия.
   Скирт задумчиво молчал.
   - Неужели сейчас шепот единого жизненного начала не говорит тебе, что ты движешься не туда? - спросил Гуань Шэн. - Неужели эти горы, облака и эта земля не предупреждают тебя о том, что ты вышел не на свою дорогу?
   - Нет, - Скирт покачал головой. - Мой внутренний советчик молчит и спокойно взирает на то, что я делаю.
   - Что ж, это уже твоя судьба. Однако что-то подсказывает мне, что ты никогда не был послом вашего князя, никогда не занимался переговорами с другими правителями, а конь и лук со стрелами куда ближе твоему сердцу, нежели свитки грамот с печатями.
   - Ты ошибаешься, я уже был послом нашего князя! - с довольной улыбкой поведал Скирт.
   - И чем закончилось твое посольство?
   Скирт потупился.
   - На ошибках учатся, - он собрался с мыслями. - Уверен, на этот раз удача будет на моей стороне.
   - Я не ведаю, как сложатся наши судьбы, судьбы наших народов и наших земель, - задумчиво вещал Гуань Шэн. - Однако всю свою жизнь я считал необходимым учиться, постигать новое. Пришедшие к нам эллины - носители многих знаний и высокой мудрости. Нам есть, что у них почерпнуть. Они даровали то, что дороже золота и самоцветов. А чему можете научить нас вы? Люди степей, подобные тебе и твоим соплеменникам - разоряют наши города на севере и грабят торговые караваны. Завидуя древнему величию Поднебесной, они пытаются ухватить хотя бы его призрак - но остаются только лихими разбойниками. Ты волен выбирать - провести свою жизнь в склепе невежества и собственного бессилия, как они, либо высвободить в себе настоящее могущество. Решать тебе. Только сохранив приверженность первому пути, ты получишь иллюзию самостоятельного существования, но будешь обречен на вечную нищету духа.
   - Разве ветер по-разному дует для нас и для вас? - Скирт не сводил глаз с сановника. - Разве солнце у нас разное или разная луна? Разве вы не так же болеете и умираете, как и мы? Или вы уже обрели бессмертие? Я следую пути своего народа, ты - своего. Я желаю ему величия и счастья, но не ценой отказа от свободы.
   - Свобода? - удивленно повторил Гуань Шэн. - Свобода - это не просто право скакать туда, куда тебе вздумается. Это самоопределение истины через судьбу человека, это высвобождение своей исконной стези. Тот, кто это понимает, свободен даже в глубокой темнице. Кто не понимает - будет рабом даже в вольных степях. Там вы боретесь за свою жизнь, почитая ее высшей ценностью, сражаетесь с врагами, овладеваете добычей, однако до последнего вздоха остаетесь привержены своим предрассудкам. Кто из вас может выбрать свой путь сам, не держась ни за какие привязанности и суеверия?
   - Ты не жил в степи, иначе понял бы, что ошибаешься, - Скирт шевельнул желваками. - Мы не ценим свою жизнь. Ибо мы сами - часть степи, часть ветра, часть Неба и Солнца. Души наши после смерти уходят в лучший мир - так нам ли бояться смерти? Только если гибель будет недостойной, ее стоит страшиться. Мы не пытаемся победить смерть - мы принимаем ее как необходимость. И неужели ты считаешь себя свободным от всех предрассудков?
   - Предрассудки определяются привязанностями человека, - улыбнулся Гуань Шэн. - Это привязанность к образу жизни, к представлениям о вещах и явлениях, это привязанность к своей личности, как некой постоянной и неизменной величине. Тогда как следование за нитью первоосновы мира и содействие естественному пути событий не позволяют предрассудкам пустить корень. Они будут беспочвенны, потому, что им не к чему себя приложить. Однако ответь мне, если вы не боитесь смерти - ради чего вы живете?
   - Мы просто живем, - Скирт развел руки. - Жизнь дана нам свыше, и мы наслаждаемся каждым ее мгновением. Мы стараемся не нарушить волю Богов, но не стремимся стать теми, кем не являемся.
   - Однако понимаете ли вы, кто вы есть и зачем пришли в этот мир? Осознаете ли свою связь с Мирозданием, или просто пытаетесь уподобиться животным и растениям, не способным постичь причины всего существующего? Небо даровало человеку ум, позволяющий за гранью чувственного восприятия вещей постигать их начала. Если вы пренебрегаете им - значит, вы отказываетесь от своей собственной природы.
   - Мы с тобой сейчас играем словами, - покачал головой Скирт. - Невозможно отказаться от своей природы. Стремимся ли мы к чему-то, или уклоняемся от стремлений, преступаем через свои желания или следуем им - мы всегда следуем своей природе, которая и побуждает нас поступить так или иначе.
   - Здесь, сам того не понимая, ты оказался близок к речениям Лао-цзюня, - произнес Гуань Шэн. - Ты умеешь воспринимать свое природное естество, но не умеешь пока правильно истолковывать его знаки. Если ты глубже заглянешь в себя, не прельщаясь хороводом внешних вещей, ты узришь одиноко стоящее Дао. И тогда ты сможешь содействовать миру всем течением своей жизни.
   - Что ты называешь Дао? - спросил Скирт.
   - Это сущностный путь всех вещей, - отвечал Гуань Шэн. - То, о чем я говорил тебе в самом начале. Хотя Дао само неустанно вещает о себе в полный голос, и только невежество человека не позволяет услышать его вдохновенное откровение. Все мы едины в Дао, и Дао есть у каждого из нас. Это та самая истинная природа, о которой ты говорил.
   - И Дао также есть у каждого народа, верно? - уточнил Скирт.
   - У всего сущего.
   - Потому мы так же не можем отказаться от своей природы, как и каждый живущий. Наш путь - это путь воина. Скажи мне, как человек просвещенный, кто из нас отступил от своего Дао, я или эллины? Они, пытающиеся спасти дряхлеющее и разваливающееся царство - или я, пытающийся не дать им уничтожить мой народ?
   - Наставник Сангхабхадра, полагаю, достаточно веско ответил тебе на этот вопрос, - молвил Гуань Шэн. - Но будет лучше, если ты задашь его своему собственному сердцу. В нем изначально живут ответы на все вопросы.
   - Я уже спросил его и сделал свой выбор, - Скирт поклонился сановнику. - Благодарю тебя за беседу и за угощение.
   Сделав поклон в сторону сидевших за столом греков, Скирт вышел из Павильона.
   Он неожиданно быстро нашел дорогу в гостиницу, где остановились скиты. Там все было по-прежнему.
   Сидя на кухне хозяина, Агдак продолжал ехидно подтрунивать над Ли Унем.
   - Ты наверняка тоже мечтаешь стать старшим евнухом, верно? Не знаю, как с главным, но насчет всего остального могу устроить!
   - Хватит зубоскалить! - оборвал его Скирт. - Ли Унь, мне нужна твоя помощь! Найди человека Ши Сяня, который приходил к нам, и приведи его сюда.
   - Что ты задумал? - насторожился вождь Соколов. - Поверь, я бы охотно помог тебе, если бы понимал твой замысел.
   Скирт застыл. Он чувствовал, что его несет, как когда-то на охоте, когда загоняли табун диких жеребцов. Юноша словно мчался в бешеной скачке, не смея остановиться, чтобы не вылететь из седла.
   - Нам придется затянуть пояса. Мы сегодня же передадим императору все золото, что привезли с собой. Я намерен идти до конца - и выиграть это состязание, чего бы оно мне ни стоило!
  
  -- Глава 15. Реликвия.
   После ухода Скирта за столом царило молчание.
   Видя понурые лица Ликофора и Диокла, Гуань Шэн решил пригласить их на загородную прогулку. У самого сановника на душе тоже было тревожно.
   Слова кочевника разбередили в нем сомнения, и он надеялся развеять их в небольшом путешествии.
   - Не стоит унывать, - сказал он, - сообща мы найдем способ, чтобы произвести на императора должное впечатление. А пока оставим в стороне вопросы дипломатии и отправимся любоваться видами окрестностей Чан-аня. Тот, кто не видел реки Вэйхэ и горы Ли, не видел Поднебесной.
   - Идите без меня, - глухо пробурчал Ликофор. - Я еще посижу, выпью вина. Потом пойду спать.
   Сановник не стал его долго уговаривать. Вместе с Диоклом и Сангхабхадрой они покинули Павильон Алых Цветов и направились к городским воротам.
   За городом веяло свежестью. Дождь только что омыл землю и запах цветущих слив витал в воздухе, смешиваясь с духом прелой травы. Вдоль дорог далеко протянулись поля гречихи. Резвые воробьи прыгали на них, потряхивая своими серыми крылышками.
   - Я хочу показать вам сегодня поистине удивительное место, - сообщил Гуань Шэн. - Там, где извивы бурлящих вод Вэй достигают пышнозеленой горы Ли, находится гробница первого объединителя Поднебесной Цинь Шихуана, человека, который был колоссом этого ветхого мира.
   Диокл, точно пробудившись от сна, поднял на сановника внимательные глаза.
   - Равных ему не было прежде и нет сейчас, - Гуань Шэн вздохнул. - Потому бесконечные смуты терзают простор земель меж Четырех Морей.
   С западной стороны от горных склонов виднелись белеющие останки разрушенных временем и людьми строений Сяньяна - старой столицы царства Цинь. А на северном отшибе вздымался, словно зеленый дракон, огромный курган, окруженный заросшими кустарником насыпями. Подступив ближе, путники увидели, что это даже не насыпи, а двойная линия стен, окружающих пирамидальную башню, выложенную из лессового грунта. Поднимаясь наверх по утоптанной тропе, греки набрели на целые заросли высоких кипарисов.
   - Это Губайюань, Двор Старых Кипарисов, - заметил Гуань Шэн. - Вон тот, самый большой, посажен руками самого Шихуана. Остальные появились позже.
   Диокл проследил за направлением руки сановника и увидел громадное дерево, крона которого чуть колыхалась на ветру. Ствол его был так широк, что даже четверо человек вряд ли смогли бы его обхватить.
   - Действительно, - промолвил задумчиво Сангхабхадра, - какой человек, такое и дерево.
   За кипарисовым лесом взгляду открылся изящный павильон, построенный из гранита. Над сводом его была прибита широкая табличка: "Отец Великого Народа", а перед входом стоял резной бронзовый колокол. Навстречу путникам вышли трое служителей, на одеждах которых бирюзовыми нитями были вышиты журавли. Узнав Гуань Шэна, они приветствовали его поклонами.
   - А мы можем войти в саму гробницу? - шепотом спросил Сангхабхадра сановника.
   - Это позволено только высшим лицам государства. Но я проведу вас с собой.
   Гуань Шэн взял у служителей масляный светильник на длинной рукояти и передал его Диоклу.
   - Там темно? - удивился послушник.
   - Да. Гробница Цинь Шихуанди это целый подземный город, протянувшийся на многие десятки ли связанными между собой гротами и галереями. Это настоящий лабиринт, в котором легко можно затеряться. Усыпальница повелителя находиться в самом центре и каждый из окружающих ее залов обладает своим особым назначением.
   - А как мы найдем усыпальницу? - поинтересовался Диокл.
   - Увы, юноша, это запретный склеп, куда нет доступа даже императорам. Он замурован и охраняется изнутри механическими арбалетами. Даже если человек сумеет проникнуть туда, он найдет мгновенную смерть. Я только знаю, что тело владыки мира покоиться в саркофаге из ртути и драгоценных камней, имеющем форму плота.
   - Тогда куда мы идем?
   - Я покажу вам несколько достопримечательностей этой подземной резиденции.
   Путники миновали проемы в земляных стенах, обносивших весь курган равносторонним четырехугольником, и вскоре оказались перед арочным входом в башню. За ним обозначилась лестница, ведущая в подземелье.
   - Смелее! - ободрил Гуань Шэн, первым ступив на широкие гранитные ступени.
   В чадящих отсветах светильника Сангхабхадра и Диокл спустились в галерею с высокими сводами, подпертыми медными балками.
   - Место это было словно уготовано самой природой для последней опочивальни Шихуана, - негромко рассказывал сановник, продвигаясь вперед. - С севера оно окружено полноводной рекой, с юга - высоким горным хребтом. Тридцать семь лет тысячи людей создавали этот подземный город. Первым делом они выкопали на горе яму и добрались до трех ключей, потом отвели водные потоки в другое русло, а дно залили медью. Галереи строили под надзором жрецов. Когда гробница была готова, над ней насыпали курган, возвели пирамидальную башню и стены, а округу засадили деревьями.
   - Чем же был так знаменит этот человек? - осведомился Сангхабхадра.
   - Еще в молодости Ин Чжэн, таково родовое имя будущего владыки мира, сумел одолеть и подчинить своей воле семь могущественных царств, веками боровшихся между собой за власть. Подобное деяние и сейчас кажется превосходящим возможности одного человека. Он сплотил все народы Поднебесной, создал блистательную империю и возвел Великую Стену в десять тысяч ли, каких еще не знали люди. Также первый император ввел единые письменные знаки для всех Срединных Земель, учредил законы, установил меры веса и длины. В своих достижениях он уподобился богам. Не случайно Ин Чжэн принял новый титул Ши-хуанди, обобщивший два не соединимых прежде имени властителя.
   - Я слышал, Цинь Шихуан стремился к постижению Пути? - произнес Сангхабхадра.
   - Это правда. Владыка мира искал ключ к тайнам Дао. Это самая загадочная история, - Гуань Шэн остановился. - Говорят, что еще в период войны с царством У ко двору Ин Чжэна прибыл странствующий даос и поделился своим знанием о мудрости Бессмертных и безграничных возможностях, открывающихся перед тем, кто раскрыл в себе сердце Пути. Отшельник поведал императору о волшебном крае, в котором
   Бессмертные живут в полной гармонии с Небом. В том краю нет смертей, болезней, войн и невзгод, а существование человека наполнено счастьем и благодатью.
   - Я что-то слышал про поиски островов Бессмертных, - припомнил Сангхабхадра.
   - Да, - согласился Гуань Шэн. - Владыка искал Край Совершенномудрых. Таинственный даос сказал ему, что там есть высокие горы, назвав их Инчжоу, Пэнлай и Фанчжан. Будто бы на их вершинах блаженные люди нефритовых потоков странствуют по ветру, не нуждаясь в опоре, и управляют водами и огнем, как своим собственным телом. Сначала Шихуан исследовал все дали земель, куда только могли добраться его посланники. Но они ничего не обнаружили. Тогда император рассудил, что если Города Бессмертных нет на суше, то он может находиться в воде. И Шихуан стал изучать просторы дальних морей, отправляя экспедиции с непорочными юношами и девушками, чтобы умилостивить Бессмертных и снискать их расположение. Однако и здесь его ожидала неудача.
   Путники между тем оказались в Звездном Гроте, и Гуань Шэн умолк, предоставляя Диоклу и Сангхабхадре возможность рассмотреть дивные своды помещения, на которых жемчугом и драгоценными камнями были выложены фигуры светил и созвездий. У посланников возникло чувство, словно над ними действительно простерлось бесконечное звездное небо, слепящее их своим магическим сиянием.
   Сановник показал своим гостям еще несколько галерей, стены которых были расписаны прекрасными пейзажами, после чего вывел их к Площади Трех Рвов. Едва только светильник Диокла очертил ширину открывшегося пространства, послушник чуть было не выпустил его из рук. Даже Сангхабхадра на миг отпрянул. За зияющей чертой первого рва выросл целый лес солдат с луками и копьями.
   - Не бойтесь, они не живые, - поспешил успокоить сановник, - это всего лишь керамические статуи, посмертная охрана Шихуана.
   Диокл с замиранием сердца разглядывал сплошные шеренги облаченных в доспехи воинов, которые тянулись всюду, покуда хватало глаз. Ничего подобного прежде ему видеть не приходилось. Первыми линиями шли лучники, за ними - копьеносцы, еще дальше - кавалерия и боевые колесницы. Сотни и тысячи бойцов в разноцветных одеяниях, их командиры и лошади. Это было действительно устрашающее зрелище.
   - Удивительно, - вымолвил Сангхабхадра.
   Вглядевшись в лица солдат, Диокл ощутил, что они словно овеяны дыханием. Глаза их были сосредоточены, губы плотно сжаты. В руках подземные стражники держали оружие с таким решительным видом, будто готовы были прямо сейчас броситься в бой.
   - За вторым рвом находиться Личная Гвардия императора, за третьим - Ставка Главнокомандующего, - пояснил Гуань Шэн завороженным этой картиной посланникам.
   От Площади Трех Рвов сановник повернул на восток и через извилистую длинную галерею привел своих спутников в Грот Небесного Умиротворения. Пока они шли, Диокл как-то неспокойно оглядывал стены подземелья, будто что-то искал. С каждым шагом в нем возрастало необъяснимое волнение. Он ощущал клокочущую под ногами энергию земли. Пространство вокруг шевелилось, покачивалось и вибрировало. Юноша словно слышал пульс мира.
   Постепенно вибрации пола, стен и потолка передались самому Диоклу, и он почувствовал, как оживает его тело. Внутренние его токи, придя в движение, вступили в резонанс с внешним окружением. Над гранитными выступами галереи, под самыми сводами, послушник увидел едва заметные облачка пара, которые клубились и плыли по воздуху, скручиваясь и распрямляясь, подобно небесным фениксам.
   - Перед вами Грот Небесного Умиротворения, - объявил Гуань Шэн, - а это Схема Мироздания.
   На полу перед посланниками возник огромный макет Вселенной, сделанный из
   камня, меди и ртути. Горы, реки, долины и города были совсем как настоящие, однако выполненные в миниатюре. Они заполняли весь грот целиком, создавая причудливый фигурный рельеф, раскрашенный в естественные цвета.
   Диокл и Сангхабхадра остановились, изучая искусно вырезанные и отлитые формы, плоскости и очертания. Здесь было все: дороги и заснеженные вершины, ущелья и перевалы, застывшие водопады и курчавые леса.
   Послушник присел на корточки, в немом восхищении разглядывая изломы скальных плато и отшибы высокогорий. Он не сразу понял, что же его так поразило в этой грандиозной модели. Однако чем пристальнее он рассматривал зубчатые линии пиков и отрогов, тем сильнее билось его сердце. Сначала Диокл решил, что увиденное сходство - всего лишь случайность или плод его воображения, но чем больше смотрел, тем отчетливее убеждался, что подобного совпадения быть не может. На макете явственно угадывались места, навеки отпечатавшиеся в памяти его сердца. Взгляд послушника перекинулся было на блестящие медью излучины рек и круглые, как блюдца, озера, но тут же вернулся назад. Сомнений не было. Синяя Лощина с еланским селением на отшибе, Каменный Лес и горная гряда с заветной тропой через Перевал, тропой, ведущей в Золотой Город. Здесь все было до боли знакомо: спуски, подъемы, площадки и низины.
   - Что с юношей? - беспокойно осведомился Гуань Шэн, заметив, как побледнело лицо Диокла.
   - Ты ничего не хочешь нам сказать? - Сангхабхадра наклонился к своему ученику.
   Послушник поднял голову.
   - Цинь Шихуан нашел Край Бессмертных, - произнес он с совершенной уверенностью. - И тогда он решил покинуть мир людей навеки. Император предпочел пожертвовать конечностью своего бренного существования для того, чтобы обрести себя в бесконечном...
   - С чего ты это взял? - недоверчиво справился сановник.
   - Я не знаю, как он сделал это, - продолжал Диокл, словно не слыша обращенного к нему вопроса, - но он сумел обрести свой подлинный Путь. И этот путь привел его к Бессмертию.
   Сангхабхадра молчал, Гуань Шэн поводил плечами. Наступило продолжительное затишье, которое снова нарушил взволнованный возглас сановника.
   - Что ты там делаешь?
   Реплика эта была вызвана неожиданным поведением послушника. Диокл склонился над макетом горной гряды и скулы на его лице вдруг очертились, придав облику какое-то новое выражение.
   Диокл ощупывал выпуклости и впадины модели. Пальцы его чуть заметно подрагивали.
   - Помогите мне! - внезапно попросил он, обращая глаза на учителя и сановника. Юноша нашел щель у основания скального утеса.
   - Что ты задумал? - спокойно поинтересовался Сангхабхадра.
   - Нужно чем-нибудь острым расширить проем.
   - Да ты с ума сошел! - взвился Гуань Шэн. - Я привел тебя в обитель Первопредка Нации, в святая святых Поднебесной, а ты, выходит, замыслил вопиющее святотатство против памяти Небесного Владыки! Я полагал, наставник, - он обращался уже к Сангхабхадре, - что твой ученик - добропорядочный последователь Пути. Но он ведет себя, как осквернитель могил!
   - Здесь находится то, что предназначено именно нам, - хладнокровно объяснил Диокл таким далеким и чужим голосом, что сановник сразу растерялся. Даже Сангхабхадре его интонации показались незнакомыми.
   После некоторых колебаний Гуань Шэн снял с пояса свой кинжал в яшмовых ножнах и протянул послушнику. Юноша поспешно извлек клинок и вставил его в щель. Затем, приложив усилие, он надавил плечом, и целый пласт облицовочного камня отвалился на пол, обнажив узкий проем. Теперь уже сановник изменился в лице.
   Диокл просунул руку в образовавшееся отверстие и вытащил на свет небольшой, всего лишь с ладонь, узорчатый ларчик. Гуань Шэн и Сангхабхадра подошли ближе.
   - Что это? - еле слышно спросил сановник.
   Вместо ответа Диокл ногтем открыл ларчик. Там оказался красный атласный мешочек с вышитыми цилинями. Запустив в него пальцы, послушник достал маленький блестящий предмет, который наставник осветил сверху, приподняв светильник.
   - О Небо и Земля! - потрясенно вымолвил Гуань Шэн. - Ведь это же личная печать владыки мира Цинь Хуан-ди.
   - Ты не ошибаешься? - Сангхабхадра с интересом изучал находку.
   - Здесь его имя и символ, - убежденно ответил сановник. - Долгие годы эта реликвия власти считалась утраченной. Ее искали все. Предание гласит, что правитель, который вернет печать, станет духовным преемником Цинь Шихуана, снискав его всемогущество и удачливость.
   Диокл тоже тщательно рассматривал печать. Это было изделие из красного камня, называемого Тяньхуан, в форме продолговатого брикета. Оно принадлежало к категории Синмин Инь - именных печатей высокородных особ. На внешней ее поверхности были резные фигурки слившихся воедино тигра и дракона, на внутренней - прорези, заполненные красной краской. Каллиграфическая надпись означала "Небесное Благоденствие".
   - Она исчезла сразу после кончины Властелина Четырех Сторон Света, - заговорил снова Гуань Шэн. - Сначала ее долго и безуспешно искал Ху Хай, сын Шихуана, чтобы упрочить свое шаткое положение на троне. Потом овладеть ей мечтали лидеры двух воюющих царств: Чу и Хань - Сян Юй и Лю Бан. Вся сложность заключалась в том, что Цинь Шихуан скрыл эту печать, вместо того, чтобы завещать ее достойному преемнику. Никаких письменных или устных свидетельств о ней, кроме описания, не сохранилось. Последующие ханьские правители тоже пытались собирать сведения о печати, да только все было безрезультатно.
   - Это действительно такая важная вещь? - спросил Сангхабхадра.
   - Для владыки страны она может быть незаменимой. Мудрецы говорят, что если вернуть этот символ трону, то в Поднебесной установится вечный мир и процветание.
   Наставник казался удивленным. Он повернулся к Диоклу:
   - Выходит, ты принял в свои руки послание первоправителя Срединной Империи?
   - Да, - подхватил Гуань Шэн, - как ты узнал, где она?
   Юноша хранил молчание. Даже самому себе он не смог бы внятно объяснить движущие мотивы своего поступка.
   - Давайте возвращаться, - предложил наставник. - Сегодня скифы поднесли императору по-настоящему щедрый подарок. Пришло время и нам оказать благородному Юань-ди подобающие ему знаки внимания.
  
  -- Глава 16. Состязание в красноречии.
   "Прекрасное время -
   Весь день посвящается счастью,
   Блаженно и радостно
   Мы обращаемся к небу"
   Древние строки Цюй Юаня, пожалуй, как нельзя лучше соответствовали тому настроению, которое преобладало на званом приеме императора в Зале Золотых Колокольчиков. Основным его поводом стало возвращение священной реликвии власти, которую от имени посланников царя Джамбудвипу преподнес Юань-ди Гуань Шэн.
   Как только дежурные слуги поднятыми фонарями и ударами в гонг возвестили о прибытии Сына Неба, в зале собрались высшие гуны и ланы, а также гуан-лу-сюань, Смотритель Дворцовых Храмов; да-сы-ма, Верховный Военный Министр и тай-ши-лин, придворный историограф и астролог.
   - Солнце взошло с Запада, - сказал Гуань Шэн, которому было позволено первым держать речь перед императором. С собой в тронный зал он привел греческих послов. -Дао естественного закона не ведает случайностей. Оно использует внешнее, чтобы указать внутренний источник благодати для мира. Все мы знаем, что проводниками небесной воли являются пути земных событий. Одно из таких событий может сегодня вернуть Поднебесную в русло великого цветения, в котором движение небес и неподвижность земли растят все живое, сообщая людям истинную меру вещей. Так это было при Цинь Шихуане, который обрел единый порядок и, неизменно находясь в его центре, сообразовывал дела людские с делами божественными. Поэтому благодать Небес для Поднебесной была столь же неиссякаема, как вода морей и океанов.
   И вот сегодня я прошу милости для тех людей, что преподнесли повелителю и народу Хань утраченный символ могущества Шихуана, сокровище наследной власти Срединных Земель. Я прошу снизойти к их просьбе и рассмотреть вопрос о союзе с царем Иньмофу, который стремится стать удельным ваном страны Шэньду под властью и опекой дома Хань.
   - А для чего нам нужен союз с царством, которое уже повергнуто в пыль своими врагами? - спросил Юань-ди.
   - У большого дерева должна быть большая тень, - произнес Гуань Шэн. - Мудрые говорят так : "Когда страна обладает Дао, ее защищают все соседи, когда страна утрачивает Дао, ее защищают только правители". Для нас верховенство Иньмофу в долине Кипинь куда предпочтительнее власти своенравных кочевников сай, которые непостоянны, как ветер или морской прилив. Мы сможем защитить Шелковый Путь и распространить благовест мудрости Поднебесной на многие тысячи ли в земли Западного Края, о которых когда-то рассказывал Чжан Цянь.
   - Для того, чтобы восстановить Иньмофу на его троне, потребуются значительные усилия, - возразил Юань-ди, крутя в руках носороговый веер, - а также немалые военные затраты.
   - Повелитель! - ответствовал Гуань Шэн. - Сказано: кто хочет добраться до корней, того не должны смущать ветки. Наши несокрушимые армии имеют удачный опыт войн в землях Западного Края. Да-цзян Чэнь Тан уже возвращается в столицу, ниспровергнув смутьяна Чжичжи, осмелившегося бросить вызов самому Небу. Ни сюнны, ни ансы, ни сай не способны выдержать мощи ханьского оружия.
   - А что думает Фан Вэй по поводу возвращения печати Цинь Шихуана? -вопросил вдруг император своего второго помощника, носившего титул хуан мэнь сяоши, Малый Камердинер Желтых Ворот.
   Фан Вэй с поклоном выступил вперед.
   - Если повелитель позволит мне сказать, то я хотел бы напомнить ему напутственную речь Хранителя Покоев Яшмовой Драгоценности, произнесенную в год принятия Благословенным Небом Господином жезла дома Хань.
   Предназначение этой древней реликвии: возродить для Поднебесной померкший Дао-Путь и воссоздать родство с Утробой Мира. А потому, возвращение знака владычества над Четырьмя Пределами есть благостная весть.
   Предсказано святыми мужами: как только символ Единодержавного Повелителя скрепит опоры трона - гармония воцарится на земле. Тучи и облака рассеются, освободив венценосное солнце. Растения и злаки, напоенные соком проснувшейся жизни, взметнуться ввысь. Земля вздохнет спокойно, как во времена Шэньнуна и Хоу Цзи - засухи и разливы рек перестанут терзать ее плоть. Наступит эра процветания и небесного порядка. Птицы будут ласкать слух изысканными песнями, подданные государя - трепетно выполнять свой долг во имя умножения славы предков. Среди народа не будет больше сладкоречивых болтунов, смущающих сердца людей неискренними речами, а эпоха самозваных тиранов канет в забвение. Кладовые дворцов заполнятся золотом и нефритом, амбары и житницы - отборным зерном. Небесные звезды над Срединными Землями не погаснут вовеки.
   - Слова твои услышаны, - возвестил Юань-ди без всякого выражения в голосе. - Займи свое место. Теперь выслушаем ми-гуаня Хун Гуна.
   - Государь! - главный секретарь двора вышел вперед. - Прошло не более трех лун с того момента, как были принесены жертвоприношения на Алтаре Неба, но судьбоносные знаки уже изменились. Теперь они сулят благоденствие нашему государству и возрождение совершенных порядков Раннего Чжоу, когда добродетель, долг и справедливость были главными основами жизни, а ближние и дальние народы мечтали взыскать милость повелителя Поднебесной. Знаки Высшей Чистоты предвещают, что рубежи нашего государства скоро раздвинуться далеко на запад, а благодать его станет приютом для многих людей с другими порядками, законами и обычаями. Все они будут смиренно служить Поднебесной, дабы возвеличить престиж дома Хань.
   Юань-ди на миг задумался.
   - Вы оба толкаете меня к одному решению: послать войска в Западный Край и, приняв знаки покорности от Иньмофу, восстановить его на троне его отцов, как проводника нашей власти в долине Кипинь. Что скажет Ши Сянь?
   Главный евнух предстал перед императором с едва уловимой улыбкой.
   - Повелитель! Я не стану призывать к поддержке какой-либо из сторон и делать выбор, опираясь на пристрастия или указания судьбоносных знаков. Возвращенная реликвия обязывает явить благодеяние посланникам Иньмофу. Но она не должна стать решающей для принятия решения. Как говорится, сколь бы ни был красив пион, его должны поддерживать листья. Что же касается небесных символов, то государю хорошо известна их переменчивость. Позволю напомнить, что в начале эры Юнгуан знамения указали на неблагонадежность сановников Чжана и Хуна, которые были отстранены от двора. Однако уже через год значение знаков неба изменилось, и опальные сановники были возвращены назад, чтобы лицезреть божественные очи императора.
   Я полагаю, нужно позволить каждой из сторон предстать перед нами в Зале Земного Спокойствия и принести клятву в чистосердечности слов на Алтаре Звездного Проса. Пусть после этого они сами выступят с речениями в защиту своих интересов и представят свои доводы на суд Сиятельного Государя.
   После некоторого молчания император наклонился к Цзинь Чану.
   - Слушайте решение божественного Сяо Юань-ди, Сына Неба и наследника Желтого Владыки! - громко провозгласил чжун-чанши. - Повелеваем завтра в пятую стражу прибыть ко двору посланникам Иньмофу и Мугуа для проведения диспута перед троном Державного Господина Четырех Пределов.
   На этом прием был закончен.
   Утром следующего дня в тронном зале вновь собрались скифы во главе со Скиртом и Агдаком, а также Сангхабхадра, Диокл и Ликофор, ведомые Гуань Шэнем.
   - Кто желает начать? - звучно обратился к ним Хун Гун.
   - Мы полагаем, что, поскольку посланники Мугуа раньше нас прибыли к престолу Поднебесной, им и принадлежит право первого слова, - с поклоном сказал Сангхабхадра.
   Скирт в сопровождении верного Ли Уня выступил вперед и поклонился сначала императору, а потом своим соперникам.
   - Ну, Ли Унь, не подведи, - прошептал он.
   Он помолчал, вспоминая все, что пришло ему на ум за ночь.
   - Великий император, владыка неба и земли! И вы, благородные сановники! Я не был рожден для произнесения звучных речей, но волею судеб стою теперь перед вами, дабы высказать все то, что должно склонить ваше внимание к моим мыслям.
   Даже Ли Унь на миг запнулся, переводя эти слова. Сановники, не до конца поняв их суть, переглянулись.
   Впрочем, Скирт и сам не очень понял то, что сказал. Однако вдохновение уже подкатило к нему как большая волна, и он начал говорить увереннее.
   - Люди, пришедшие из-за гор, склоняют вас к отправке войск для спасения их державы. Страна их была покорена нашими воинами, и только небольшая горстка во главе с их царем укрылась на дальних окраинах их земель. Мы преследовали их, где могли, однако Небу было угодно, чтобы они достигли твоего дворца и поднесли тебе священную для тебя реликвию. Возможно, в том и было их предназначение, я не ведаю. Они заслуживают награды, безусловно. Но следует ли прислушаться к их словам и вести свои войска в чужие земли, отделенные от Срединной Империи горами и реками?
   Ликофор кусал губы. Мальчишка научился складно говорить!
   - Я видел будущее Срединной Империи иным. По всем границам вашей державы несут неусыпную стражу конные воины, преклонившие свой ум и сердце перед ее величием. На севере, западе и юге появляются их разъезды, бдительно следящие за любым возможным врагом. Они охраняют караваны ваших купцов, они сопровождают ваших посланников. Возможно, они получают от вас дары, но они получают и нечто большее - возможность прикоснуться к вашей мудрости! Нет нужды в содержании дальних гарнизонов, ибо о любой опасности в один миг оповестят быстроногие гонцы. Чтобы покорить северных кочевников, вам пришлось выдвинуть крупные силы. Однако мы готовы заключить с вами договор мирно и без всяких условий!
   Ши Сянь довольно улыбнулся, незаметно кивнув для ободрения Скирта.
   - Вот это я могу вам предложить. Что же могут предложить люди, стоящие напротив меня?
   Скирт уступил место своим противникам.
   - Что же, Ликофор, пришло твое время, - напутствовал главу посольства Сангхабхадра. Вести столь ответственный диспут мог только Ликофор, хотя накануне приема у императора он подробно обговорил с наставником все детали своей предстоящей речи.
   Ликофор вышел вперед и воздал почести Юань-ди.
   Посредником в передаче его послания согласился быть сам Гуань Шэн.
   - От имени моего повелителя Гермея, сына Филоксена, позволю себе испросить внимания у высочайшего владыки Срединной Империи и его вседостойных сановников.
   Сделав короткую паузу, чтобы Гуань Шэн успел перевести, посол продолжал:
   - Я не стану сейчас опровергать здесь слова этого юноши. Наше государство, которое мы называем Джамбудвипу, а вы - Шэньду, рухнуло под натиском внешних и внутренних врагов, сохранив к настоящему времени лишь бледную тень былого величия. Однако люди совершенномудрые говорят, что если бы небо было непоколебимо, по нему не смогли бы двигаться солнце и луна, насыщая светом уголки многочисленных земель. Так и под небом нет и не может быть ничего незыблемого. Цивилизации и народы зарождаются из крохотных угольков бытия, расширяются и взрослеют, порождая искусство, традиции и культуру, достигают предела своего могущества, а потом неизбежно ослабевают и гибнут. Но на их обломках образуются новые формы жизни, потому как главное в пути всего мириада явлений - их способность к изменению.
   Ваше государство, величие которого освящено богами, также не единожды проходило этапы и циклы изменений. Когда долгий век просвященной мудрости Чжоу исчерпал себя, пришло время распадения великих сил Поднебесной. Единородная держава превратилась в осколки, за которые вели смертельную борьбу династы Семи Царств. Однако велению Неба и воле богов было угодно соединить их в еще более совершенное государственное образование - Империю Цинь.
   По залу прокатился одобрительный шепот.
   - История этого мира, - продолжал Ликофор, - знает множество примеров, когда дряхлеющая держава вдруг воскресала из пепла, преображая свой облик и свое содержание. Подобные метаморфозы происходят обычно при вливании извне новых потоков жизни. Так сила крайнего ян переходит в свою противоположность, чтобы с помощью глубинных трансформаций сделать свою позицию еще более сильной.
   Основы китайского мировоззрения Сангхабхадра тоже заставил Ликофора заучить наизусть, и теперь тот виртуозно применял усвоенные понятия.
   - Сейчас будущее нашего государства всецело зависит от великодушия повелителя и народа Поднебесной. Но и сама Поднебесная, простершаяся меж четырех морей, должна изменяться и совершенствоваться, поглощая свет и энергию ближних и дальних земель. Она питает собой все сущее, однако ее благо возвращается к ней многократно умноженным со всех концов света. И вот я говорю вам сегодня: возможности страны Шэньду еще не исчерпаны. Ее культурой и духом проникнуты все земли от Кипинь до Аньси и от Тяочжи до Рума. Это единый духовный слой пространства, понимание которого потребуется вам при освоении Западного Края. Это тот самый край, узнать горизонты которого несколько столетий тому назад отправился Престарелый Владыка Ли Эр.
   Снова рокот одобрения прошелся по рядам сановников.
   - Незримая мудрость и благодать Лао Цзюня, переступившая пределы горы Кунь-Лунь, упала питающей росой на подготовленную почву и произвела на свет щедрые плоды. Она вскормила своей энергией учения и традиции Западых Земель, указав путь к процветанию духа. И вот теперь Западный Край с благодарностью возвращает свой долг Поднебесной - преподносит к подножию трона Августейшего Повелителя реликвию священной власти его предка и вековечный союз, который будет прочнее кровнородственных уз.
   - Люди Сай тоже предлагают мне союз, - нерешительно заметил Юань-ди.
   - Да, Государь, - согласился Ликофор. - Но подумай сам: возможно ли заключить союз с бесконтрольной природной стихией? Стихию можно обуздать строительством водохранилищ и плотин, заставив служить своей воле, однако в глубине ее неискоренимо живет вечная стремнина свободы, которая однажды прорвется наружу и сметет любые преграды на своем пути. Природный поток еще никому не удавалось приручить надолго.
   Скирт, услышавший слова Ликофора прежде, чем они достигли ушей императора, невольно сжал кулаки и едва сдержался, чтобы не прервать собеседника. С трудом он дождался окончания речи посланника и вновь выступил вперед.
   - Позволено ли мне будет ответить моему противнику?
   Император благосклонно кивнул. Сановники скрывали улыбки - спор доставлял им истинное удовольствие.
   - Этот человек прав - мы похожи на стихию, лишенную очертаний. Стихия кочевника - ветер, не знающий преград и летящий, куда ему вздумается.
   - Ветер, сметающий все на своем пути! - произнес Ликофор с плохо сдерживаемым гневом. Гуань Шэн перевел его слова.
   Скирт помолчал и продолжил.
   - Но когда ветер встречает ущелье - он летит по ущелью. А встретив ветряк, он крутит ветряк. Искусные руки и разум могут направить стихию ветра в нужную ему сторону. И разве сами вы не исправляете русла рек плотинами? Стихия - это сила, это жизнь. Да, без формы она может быть опасна - но вы можете дать ей форму. Что же могут дать вам мои противники? Возвысившись в своей мудрости, они не способны принять мудрость иную, ибо камень, обработанный камнетесом, нельзя вставить в другое здание. Его можно лишь разбить. Для нас мудрость яванов была направляющим знаменем, к которому мы стремились - но чем они отплатили нам? Унижениями и насмешками. Они застыли в своем знании и не способны к изменениям; потому их государство и пало. Они не примут вашей мудрости, используя вашу силу лишь для возрождения своей державы.
   - Государь! - теперь пришел черед выступления Ликофора. - Можно ли заключать союз с дикарями, не имеющими своей собственной культуры, не обученными знанию письменных знаков и, соответственно, не ведающими цены данному слову? Такие люди не способны соблюдать своих обязательств. Лучший пример тому - вероломство племен сюнну и юэчжу, уже не раз нарушавших договор с домом Хань. Эти племена близки сай по крови и по духу. Если не принять сейчас должных мер, предводитель их Мугуа станет вторым Чжичжи. Усыпив твое доверие союзом, Чжичжи убил твоих людей, захватил Западные земли и развязал войну. Здесь вас тоже может подстерегать подобная угроза. Если Мугуа дойдет до восточных окраин Шэньду и Центральной Равнины, он объединиться с другими кочевыми племенами и нависнет над Поднебесной черной тучей, готовой разразиться страшной грозой.
   К лицу Скирта прилила кровь.
   - Верность слову - основной закон для кочевника! Мы верим друг другу на слово, без всяких договоров и письменных обязательств! И как мы можем угрожать вам, отрезанные горами и реками? Большое конное войско не пройдет в горах. А вот отряды легкой пехоты, которой славятся яваны, легко преодолеют это препятствие. И уж совсем горько для меня слышать обвинения в непостоянстве от человека, обязанного мне жизнью!
   Ликофор и Скирт стояли, метая друг в друга молнии из глаз.
   Император задумался, а потом наклонился к Цзинь Чану.
   - Божественный Сяо Юань-ди, Сын Неба и наследник Желтого Владыки, - возвысил
   голос чжун-чанши, - повелевает посланникам Иньмофу и Мугуа удалиться до принятия Господином Четырех Пределов высочайшего решения. Они будут приглашены, чтобы узнать свою дальнейшую судьбу.
   Сангхабхадра и Скирт со спутниками, кланяясь, покинули Зал Земного Спокойствия. Гуань Шэн, однако, задержался.
   Соперники двумя группами стояли в широкой галерее, связывающей между собой несколько залов и павильонов.
   - Куда подевался Ли Унь? - спросил Агдак, оглядываясь по сторонам.
   Скирт, беспокойно ходивший взад-вперед, только пожал плечами.
   - Какая разница? Больше нам его услуги не потребуются. Мы сделали все, что могли!
   - Если бы мы перебили яванов тогда, в горах, теперь не пришлось бы волноваться, - укорил Агдак.
   Тянулись томительные мгновения ожидания. Внезапно рядом со скитами возник Ли Унь.
   - Ты что такой взволнованный? - спросил Агдак съежившегося толмача, который украдкой выскочил откуда-то из бокового коридора, со стороны Зала Объединения и Мира.
   - Немедленно уходите из дворца! Я случайно услышал слова Ши Сяня: вас ждет смерть.
   Агдак глянул на Скирта, но ничего не сказал.
   - За что? - Скирт не верил своим ушам.
   - Император вынес свое решение. Он поддержит людей из Шэньду. Это значит гибель для вас! Ши Сянь сам вызвался исправить свою ошибку, чтобы не потерять расположения владыки. Он уже отдал приказ своим подручным и за вами скоро придут.
   Скирт растерянно огляделся.
   - Сюда, быстрее! - Ли Унь затрусил обратно в проход, из которого вышел.
   Скиты оказались в дальнем уголке сада. Вокруг шумели фруктовые деревья, а где-то далеко позади уже слышались крики дворцового охранения.
   - Мне кажется, нас заметили, - Агдак оценил обстановку. - Если я хоть что-то усвоил за все время из местной речи, это восклицание означает: "Вон они!"
   - О великие Бессмертные! - прошептал Ли Унь.- Не хотел я так плачевно закончить свою жизнь! За что мне такое несчастье?
   - Уходи спокойно, Ли Унь. Мы отвлечем их внимание, - велел Скирт, поднимая с земли палку, так как с оружием во дворец не пускали. - Об одном прошу - скажи нашим товарищам на подворье, чтобы спасались сами и попытались увести лошадей.
   Толмач, глянув на скитов расширенными глазами, опрометью побежал вглубь сада.
   - Ты не ошибся, вождь, они нас увидели, - сообщил Агдаку Хорив, указав на бегущих к ним воинов с квадратными щитами в желтых широкополых шлемах. Их было много, они текли широким ручейком, сверкая наплечниками и непонятным оружием, напоминавшим вилы или мотыги.
   - Не стоит делать глупостей! - послышалось предостережение из-за деревьев. - Идите сюда.
   Переглянувшись, скиты устремились на звук голоса.
   Перед ними выросла сплошная каменная стена, охватывающая сад. Однако в ее массиве, между сандаловой беседкой и фонтаном, показалась распахнутая настежь деревянная калитка. Возле нее стоял Гуань Шэн.
   - Не бойтесь меня и послушайтесь искреннего совета. Если вы будете действовать стремительно, то, быть может, сумеете сохранить свои головы, - он указал на калитку. -Это ваш шанс. Немедленно уходите и постарайтесь выбраться из города. Потом двигайтесь все время на северо-запад, в обход гор. Старым путем возвращаться нельзя. Это все. Пусть Небеса будут вашими помощниками.
   После этих слов сановник отступил в сторону.
   Пропустив вперед Агдака и десятников, Скирт задержался, чтобы закрыть дверцу калитки. Внезапно он встретил спокойный взгляд Диокла, показавшегося из-за спины Гуань Шэна. Все сразу стало понятно.
   Крики стражи позади уже смешались, но скиты больше не слушали их, торопясь туда, где ждала их бескрайняя свобода и вольный, холодный ветер.
  
  -- Глава 17. Горе побежденным!
   Под палящим солнцем сквозь раскрытые ворота медленно входила колонна пленных. Вокруг ехали победители - тяжелая кавалерия с красно-желтыми флагами. За ними четко, шаг в шаг, ступала пехота, бряцая секирами, копьями и алебардами. Это было войско победоносного Чэнь Тана, разгромившего армию сюнну.
   - Смотрите! - Диокл указал своим спутникам на небольшую группу людей, хромая, плетущихся среди пленных.
   Странно было увидеть здесь, в царстве Хань, одежды и лица, напомнившие грекам об их далекой родине. И еще более странно было видеть их среди пленных.
   Посланники с недоумением разглядывали светлоглазых белолицых солдат в примятых и грязных кирасах, обхваченных перевязями с пустыми ножнами. На плечах некоторых из них свисали обрывки пурпурных плащей, из под панцирей проглядывали туники.
   - Что произошло? - боясь оправдать свои самые страшные предположения, спросил Ликофор, поворачиваясь к своим товарищам. - Неужели за то время, что мы находились в пути, серы разгромили последний оплот нашей власти в Джамбу? А мы, по своей наивности, ждем от них помощи!
   Пленники действительно слишком разительно отличались обликом от степных кочевников и любых восточных народов.
   - Пойдемте к Гуань Шэну, - решил Сангхабхадра. - Лучше все разузнать у него.
   Сановника нашли в кабачке "Благоухающий Лотос", размещавшемся неподалеку от Сторожевой Башни Внутренней Крепости. Это было уютное заведение, пользовавшееся большой популярностью у чиновников и военных командиров столицы. Стены здесь были раскрашены фигурами белоснежных журавлей, проемы между залами закрывались полупрозрачными ширмами, а на деревянных рамах, стоящих у стен, висели картины и дорогая утварь.
   Сановник был не один. Он сидел за большим столом с человеком в розовых шелковых одеждах, расшитых чешуйчатыми карпами. Слуги как раз поднесли им фаршированное мясо, фрукты и вино в высоком сосуде с серебряными ручками. Гуань Шэн и его знакомый играли в лю-по, разновидность настольной игры, в которой бамбуковые планки с рисунками перемешивались в чашке и сбрасывались, чтобы сделать ход фишками на доске. С улицы доносились крики жогнлеров саблями и возгласы метельщиков, сгребавших листья со внутреннего двора.
   - Приветствуем достопочтенного Гуань Шэна! - еще издали обратился к сановнику
   Сангхабхадра. - Прости нас, что мы потревожили тебя.
   - К чему все эти церемонии, - лишь отмахнулся тот, - присаживайтесь к нашему столу. Мы с гун-цао Лю Юаньмином проводим свой досуг, подобно скучающим небожителям. Изобретение этой игры приписывают бессмертным Персикового Источника.
   Трое греческих послов расположились поблизости от играющих.
   - А между тем, - продолжал Гуань Шэн, - в городе большой праздник.
   - Вот об этом мы и хотели тебя спросить, - нетерпеливо выговорил Ликофор.
   Сановник посмотрел на греков с удивлением:
   - Ни для кого не секрет, что столица празднует возвращение да-цзяна Чэнь Тана. Он разбил шаньюя Чжичжи, взял много пленных и большую добычу.
   - Да, - вступил в разговор Лю Юаньмин. - Теперь наши позиции на западе прочны, как никогда. Правители Даюани, Кангюй и усуней наперебой спешат воздать почести трону Юань-ди.
   - Мы видели этих пленных, - нерешительно произнес Диокл.
   - Ну и что? - не понял сановник.
   - Это не только сюнну, - Ликофор наморщил брови. - Чтоб ослепли мои глаза, если я не узнал среди пленников людей эллинской наружности.
   - Будь любезен, - мягко попросил Сангхабхадра, - просвети нас. Кто это такие и откуда они родом?
   Гуань Шэн пожал плечами.
   - Шаньюй покорил много земель и в его войске служили люди из разных краев.
   Иноземцы, которых захватил Чэнь Тан, сражались на стенах Таласа.
   - Но откуда они? - не отступался Ликофор.
   - Насколько мне известно, Чжичжи купил их в Аньси. Большего я не знаю.
   - Не слишком-то они похожи на парнов, - Ликофор остался неудовлетворен ответом, но покорно умолк.
   - Почему бы вам самим все не узнать? - предложил вдруг Лю Юаньмин. - У Вэнь Чуня?
   - Это командующий армией, которая отправляется с нами в Шэньду? - припомнил Сангхабхадра.
   - Да, - подтвердил Гуань Шэн. - Вэнь Чунь носит звание бяо-ци-цзян-цзюнь, "Военачальник пегого коня". Юань-ди поручил ему руководство вашим походом.
   - А причем здесь пленные? - удивился Диокл.
   - Вэнь Чунь уже выкупил у Чэнь Тана командира этих пленных наемников. Он хочет использовать его, как военного знатока по Западному Краю. Говорят, эти светлолицые иноземцы научили Чжичжи какой-то необычной тактике ведения боя.
   - Что ж, - заметил Сангхабхадра, - все это очень интересно. Тогда мы воспользуемся советом и пойдем в казармы императорской армии. Тем более, что нам нужно обсудить с Вэнь Чунем многие вопросы, связанные с походом.
   Греческие посланники откланялись и покинули "Благоухающий Лотос".
   Солнце еще разогревало землю, хотя в размытом осеннем небе уже появились стайки гусей, потянувшихся на юг. Казармы императорской армии стояли на восточной окраине Чан-аня, у внутренних ворот Белой Башни, которая нависала над столичной гаванью. Эта гавань на излучине реки Вэй связывала город с гигантской водной артерией Хуанхэ, и сюда грузовыми судами доставлялось зерно из южных и западных провинций.
   Захватив с собой Видрасену, посланцы Гермея достигли черты Внешнего Города. Целый квартал на подступах к казармам занимали оружейные кладовые с односкатными крышами, над некоторыми из которых выделялись черно-белые знамена. Войдя в ворота главной гарнизонной крепости, греки были оглушены лаем сторожевых собак, грохотом колотушек и больших барабанов. Миновав проход между двумя сигнальными башнями, они оказались на просторном дворе, вымощенном камнем. Здесь на глаза посланникам попались воины караульной службы в черных пластинчатых доспехах. Отложив в сторону пики и щиты, они развлекались петушиными боями.
   Продвигаясь к башне главнокомандующего с колышущимся наверху пятицветным флагом, посланники ступили на территорию огромных тренировочных площадок. Здесь проводились занятия по бою на длинном и коротком оружии, а также стрельбе из лука. Вдоль стен тянулись длинные деревянные стои с развешанным на них оружием, стояли огромные многозарядные арбалеты, называемые "лянь лу чэ" - это было станковое оружие, действовавшее с высоких лафетов.
   Посланники на миг задержались, наблюдая за движениями солдат. Занятия с ними проводил цзюнь-ши, "Наставник Стотысячного Войска", коренастый человек в черной головной повязке и гравированных доспехах. На одной из площадок орудовали разбитые на ляны, по двадцать пять человек в каждом, пехотинцы с клевцами "цзи" - это было беспощадное оружие ближнего боя, предназначенное против конницы кочевников.
   Греки уже имели общее представление о технике и тактике ханьской армии. Из бесед с Гуань Шэном, они знали, что ханьцы использовали в качестве основных боевых построений пятиугольник и крест, активно применяли боевые колесницы, запряженные лошадьми для атаки, и колесницы с воловьей упряжью для обороны позиций. Также они искусно задействовали различные виды метательного огня. Все это казалось удивительным для посланников Гермея, привыкших к военным методам греческих, скифских и индийских войск.
   Еще более поражало то, что они видели сейчас собственными глазами. Здесь упражнялись пехотинцы, вооруженные бамбуковыми пиками с железными наконечниками и особыми круглыми щитами с крючьями посередине. Эти воины одинаково хорошо действовали и в плотном строю, и в рассыпных порядках. Крючьями на щитах они зацепляли оружие противника и ломали его, гибкими копьями кололи, кинжалами рубили.
   Видели греки и упражнения конных лучников Поднебесной. Для того, чтобы научиться точно попадать на скаку в маленькие мишени, они сначала передвигались вдоль узких канавок, чтобы не нарушать прямой линии передвижения.
   Тяжелая пехота работала копьями, алебардами и щитами, с укрепленными на них кинжалами и мечами. Все команды подавали барабанщики. Такого посланники тоже еще не встречали. Разнообразие видов оружия и приемов боя просто слепило глаза. У некоторых солдат были трезубцы, пики с крючьями "гэ", для стаскивания всадников с седла и ручные арбалеты, в несколько раз превосходившие по дальности стрельбы знаменитые скифские луки.
   Посланники Гермея так увлеклись боевыми сценами, что, похоже, забыли, зачем пришли в казармы. Невольная реплика Видрасены словно пробудила их от дремы.
   - Выпады не очень точные, - молодой индиец будто разговаривал сам с собой. - И еще слишком много открытых мест оставляют при атаке. В реальном бою это может стоить жизни.
   - Что ты хочешь сказать? - Ликофор бросил не него неодобрительный взгляд.
   - У тех воинов, что работают мечом и секирой, есть недостатки, - пояснил Видрасена, - которые, кажется, никто не торопиться исправлять.
   Императорский инструктор стоял достаточно далеко от греков, да и вряд ли мог понять смысл эллинской речи. Однако что-то побудило его повернуть голову и посмотреть на индийца в упор.
   - Пойдемте, - будто предчувствуя неприятности, позвал Сангхабхадра. - Мы пришли сюда, чтобы увидеть Вэнь Чуня.
   Посланцы двинулись с места, торопясь уйти, но Наставник Стотысячного Войска поднял руку, велев им остановиться. В следующий момент человек тридцать солдат окружили греков тесным кольцом.
   - Кто посмеет угрожать союзникам высочайшего небесного владыки Сяо Юань-ди? - зычно возгласил Сангхабхадра и воины поспешно расступились. Однако цзюнь-ши приблизился к посланникам почти вплотную и загородил им дорогу.
   - Этот человек, - он указал рукой на Видрасену, - подверг осмеянию честь пятизнаменного войска. Такое оскорбление не может остаться без внимания. Пусть принесет извинения или ему придется ответить за свои слова.
   - Извинись перед ним, - тронул индийца за локоть Ликофор, - мы не можем сейчас ссориться с союзниками.
   - Как там говорят серы? - задорно спросил своих товарищей Видрасена. - Если в горах нет тигра, то и собака зовется царем.
   Ханец не знал греческого языка, но видно сама интонация голоса индийца или же пренебрежительное движение его губ вызвали вспышку пламени в его глазах.
   - Иди на площадку и выбирай себе оружие, - велел он Видрасене.
   Потом инструктор поднял на остальных греков тяжелый взгляд:
   - Если после того, как вы досчитаете до десяти, этот безумец еще будет дышать, я сам буду умолять Яньло-вана забрать меня в свои чертоги.
   Видрасена между тем проследовал к деревянным стоям с оружием, над которыми висела табличка с надписью "Сияющее Совершенство", сопровождаемый любопытными взглядами воинов.
   - Что за несчастная жизнь! - не выдержал Ликофор, бессильно опускаясь на корточки, - ни дня не проходит без бед.
   Наставник войска взял в руку восьмигранную палицу. Видрасена вооружился прямым мечом. Оба противника, как бы примеряясь, сделали несколько шагов по
   площадке и застыли, выставив впереди себя свободную руку. Ханец принял низкую и широкую позицию, индиец - стойку Яшмового Кольца.
   - Начать! - крикнул цзюнь-ши, срываясь с места.
   Палица забуравила воздух словно огненный метеор. Она сделала несколько восьмеркообразных кругов и два или три прямых выпада. Но Видрасена уклонился от них с помощью обходных шагов и качаний туловища. Наставник войска, не растерявшись, тут же выполнил непрерывную серию разворотов, стремясь зайти противнику за спину. Видрасена предупредил этот маневр. Он сумел поймать ханьца встречным движением. Выбитая из рук палица упала на землю с таким гулом, будто это была чугунная болванка.
   Ярость превратила черты лица инструктора в хищный оскал. Он быстро отступил к стое и сорвал с нее два боевых топора. Затем он снова ринулся в бой. Этот новый натиск был гораздо опаснее, так как обе руки цзюнь-ши работали очень слаженно, и в технике его не было даже малейшей прорехи. Видрасене пришлось использовать клинок для подставок под свистящие удары. Диоклу со стороны показалось, что топор наставника войска пару раз пронесся прямо перед лицом индийца. Но Видрасена успевал увернуться. В момент самой неистовой атаки он подпрыгнул в воздух, разведя ноги в стороны, и сверху нанес нисходящий удар в плечо. От железного доспеха цзюнь-ши со звоном отлетел наплечник.
   Ханец отбежал назад на несколько шагов, однако не потерял присутствия духа. Он бросил в противника один топор, и незамедлительно сделал перекат вперед, пытаясь вторым топором совершить снизу подпирающий удар. Видрасена ушел в сторону. При повторной атаке наставника войска он присел на одно колено, и вонзил клинок в бок противника. Острие попало в промежуток между металлическими пластинами панциря.
   Зрители гудели. Ликофор тяжело и громко дышал. Все видели, как императорский инструктор опустил свое оружие и приложил ладонь к ребрам. Должно быть, он был ранен, однако пропущенный удар не только не вывел его из строя, но даже не охладил его пыл.
   Возвратившись к стое, ханец снял с нее алебарду. Видрасена также воспользовался паузой, чтобы поменять оружие, так как на лезвии его меча появились глубокие зазубрины. Индиец взял в руки саблю.
   Бой возобновился. Диокл, бросив беглый взгляд по сторонам, приметил, что количество наблюдателей сильно увеличилось. Они образовали несколько густых шеренг. Между тем накал противостояния только нарастал. В схватке длинного и короткого оружия каждая сторона имеет свои преимущества и свои недостатки. Ханец атаковал под разными углами, держа алебарду обеими руками, но не сокращал дистанции. Видрасена, и без того превосходивший в скорости своего противника, с легкой саблей был подобен неуловимому ветру. Он скользил и кружился по площадке. Однако для того, чтобы достать цзюнь-ши, ему приходилось делать набегания вперед и прыжки. От разрубаний ханьца юноша уходил наклонами и скручиваниями. Наконец, улучив момент, когда наставник войска оступился, потеряв равновесие, Видрассена вскользь рассек ему кисть правой руки.
   Инструктор уронил алебарду под ноги. Кровь брызнула на каменные плиты.
   - Довольно! - обратился к нему индиец. - Благодарю тебя за поединок.
   Однако цзюнь-ши не собирался сдаваться. Слабеющим шагом он откатился к стое и левой рукой снял с нее боевой молот.
   - Прекрасно! - послышался вдруг чей-то громкий голос. - Действительно прекрасно. Подобных боев я не видел уже много лет.
   Перед человеком в оранжевом плаще с высокими алыми перьями на шлеме все разом преклонили головы. Солдаты припали на одно колено, выставив перед собой
   оружие.
   - Приветствуем благородного бяо-ци-цзянь-цзюня, командира пятизнаменного войска! - объявил Сангхабхадра, сумевший безошибочно определить чин возникшего перед ними военачальника.
   Однако Вэнь Чунь смотрел только на Видрасену.
   - Кто обучил тебя искусству владения мечом? - спросил он.
   - Один добрый человек, - тихо ответил индиец, уже немного понимавший по-ханьски и научившийся составлять односложные предложения, - горный отшельник, живущий вдали от людской суеты.
   - Весьма похвально, - военачальник задумчиво прищурил глаза. - У тебя может быть большое будущее, если ты решишь связать свою судьбу с военным делом.
   - Благодарю за любезность, - отозвался Видрасена. - Однако моя судьба уже связана с военным делом. Я состою младшим командиром в армии моего государя.
   - Я мог бы предложить тебе должность Наставника Фехтования Стотысячного Войска.
   - Благодарю, - только и ответил индиец, - но я не властен принять подобного благодеяния. Позволь мне ограничить себя более скромной ролью.
   Вэнь Чунь повернулся к Сангхабхадре:
   - У юноши необыкновенный талант. Такое встречается не часто. Мне искренне жаль, что он отвергает мое предложение.
   - Уважаемый главнокомандующий, - мягко произнес Сангхабхадра. - Этот юноша будет служить тебе верой и правдой, но только в другом качестве.
   Вэнь Чунь впервые посмотрел на наставника посольства с любопытством.
   - Должно быть, вы и есть верноподданные вана Иньмофу, которые отправляются в Шэньду в составе моей армии?
   - Имеем такую честь, - вежливо ответил Сангхабхадра. - Сын Неба поручил нам сопровождать твое непобедимое воинство в Западный Край.
   - Отменно. Я никогда еще не пренебрегал хорошими советчиками, - военачальник наклонил голову. - Сегодня же я распоряжусь, чтобы мои конюшие подобрали вам лучших лошадей. В нашей стране военные и гражданские таланты ценятся дороже золота и яшмы.
   - Скажи нам, достойнейший, - подступил ближе Ликофор, - верно ли говорят, что ты взял себе в войско еще одного знатока военного дела? Из западных земель.
   - Так и есть, - со вздохом ответил Вэнь Чунь, когда ему перевели вопрос. - Увы, здесь мне повезло куда меньше. Мало того, что он изможден дорогой, так еще и не понимает ни одного нашего слова. Все время бормочет что-то бессвязное и просит пить. Это все равно, что купить подержанного скакуна.
   - Можем ли мы на него посмотреть? - осторожно осведомился Ликофор.
   - На что он вам? - Вэнь Чунь удивленно приподнял брови.
   - Видишь ли, почтеннейший бяо-ци-цзян-цзюнь, - Сангхабхадра говорил медленно, но с выражением. - Говорят, пока цветок не распустится, он не сможет завязать плод. Если бы ты позволил нам увидеть пленника, дело могло бы сдвинуться с места.
   - Хочешь попробовать разобраться в его нелепой болтовне? - усмехнулся военачальник.
   - Быть может, мы найдем способ общения с ним и поймем, кто он и откуда. Ведь у
   каждого дерева есть корень, у каждой реки - исток.
   - Будь по-вашему, - согласился Вэнь Чунь. - Его уже перевели в Белую Башню.
   Оставив тренировочные дворы, греки вслед за главнокомандующим и его телохранителями дошли до Золотых Ворот. Так назывался вход в главную смотровую башню порта. На одном из верхних этажей, в полутемном помещении, пахнущем сыростью, им показали человека, который сидел на деревянной скамье, вперив в пол неподвижный взгляд.
   Когда он поднял голову, посланники рассмотрели чуть удлиненное лицо, обрамленное кудрями пепельно-серых волос, прямой, хорошо очерченный нос и тонкие губы. Под глазами пленника залегли глубокие тени. При появлении Вэнь Чуня человек приподнялся, но военачальник жестом разрешил ему сесть.
   - Как твое имя? - обратился к пленнику Сангхабхадра, разглядывая его красную тунику с зеленой каймой.
   Несколько мгновений человек сидел тихо, а потом словно обезумел. Трудно было сказать, что поразило его сильнее всего: звуки эллинской речи или сам вид появившихся из-за спины ханьского полководца людей. Расширившиеся глаза лихорадочно перебегали с Ликофора на Диокла. Пленник беззвучно шевелил губами, желваки на его лице двигались, а пальцы правой руки дрожали, будто сведенные судорогой.
   - Как твое имя? - еще громче повторил Сангхабхадра.
   - Петроний Квинтий, - наконец еле слышно вымолвил человек. Он говорил по-гречески, но с каким-то незнакомым грубоватым акцентом, делавшем его речь едва понятной.
   Резко вскочив на ноги, пленник приблизился к посланникам и коснулся их одежды, словно опасаясь, что перед ним бесплотные духи.
   - Я гражданин Рима, - более внятно выговорил он. - Бывший трибун пятого галльского легиона. Солдат бесславно погибшей армии Марка Лициния Красса...
   Послы Гермея переглянулись между собой.
   - Ты римлянин? - уточнил Ликофор.
   - Я из Калабрии. Мой родной город Тарент. Дед мой был италийским греком, женившимся на римлянке. Мой отец получил права римского гражданства.
   - Как же тебя занесло в такую даль? - Ликофор озадаченно покачал головой.
   - Не меня одного. И не я развязал эту войну. Сорок две тысячи наших граждан увязли в песках Мессопотамии, прельстившись обещаниями богатой и легкой добычи. Безрассудная жадность Красса повергла этих несчастных в пасть лютой погибели. Многие пали в бою, другие умерли от ран, от малярии, лихорадки и прочих болезней. Были и те, что не выдержали тяжести плена, когда нас, словно свиней и баранов, парфяне гнали в Маргиану через всю страну.
   - Рим воевал с Парфией? - в задумчивости спросил Диокл.
   - Да. Нам всего было мало. Коммагена, Сирия, Иудея. Свалив понтийского Митридата после трех тяжелых войн, Сенат решил отобрать земли у Орода. Что из этого вышло, еще помнит багряный песок Карр...
   Римлянин затих, однако потом в глазах его мелькнула робкая надежда.
   - Вы поможете мне? - он ухватил Сангхабхадру за край плаща.
   - О какой помощи ты говоришь? - наставник взглядом попытался успокоить пленника.
   - Я восемнадцать лет не был дома, - лицо римлянина передернулось, точно от сильной боли. - Восемнадцать лет ноги мои колесят по землям Азии, а тело знает лишь страдания и унижения. Мои уста иссохли. Они давно исчерпали имена богов, которых я знал на своей родине. Они обращались к темным и надменным божествам Востока, но мне отвечало только молчание. Мое сердце загрубело и ожесточилось. Моя душа умерла.
   Греки молча смотрели на пленника. Стенные факелы сейчас лучше освещали его лицо и выделяли разломы глубоких морщин, избороздивших его лоб. Пряди волос на висках, казавшиеся серебристыми издали, были отмечены сединой.
   - Я могу обещать тебе только одно, - подумав, ответил Сангхабхадра. - Мы приложим старания, чтобы ты смог вернуться домой. Но старания потребуются и от тебя.
   - Что мне надо будет делать? - с чувством обреченной покорности спросил римлянин.
   - Согласись на предложение полководца серов. Ему нужны от тебя услуги военного советника, разбирающегося в тактике степных кочевников.
   - Что потом? - голос пленника казался далеким и отчужденным.
   - Если общими силами мы восстановим эллинское правление в стране Джамбу, то царь Гермей и я лично сделаем все, чтобы отправить тебя на родину. - Сангхабхадра говорил твердым, уверенным тоном. - По суше или по морю, но ты доберешься до Рима.
   Пленник молчал, будто не слышал слов наставника. Потом он поднял глаза, и в них промелькнула робкая искра:
   - Я давно разучился верить и людям, и богам. Я похоронил весь свой мир и свое прошлое. Но годы лишений сохранили во мне одно: надежду. А потому, как бы ни сложилась в дальнейшем моя судьба, я готов связать ее с вами. Ибо нет у меня под этим небом другого пути...
   Покинув Петрония Квинтия и сказав несколько слов Вэнь Чуню, посланники поднялись на смотровую площадку Белой Башни. С высоты ее открывался будоражащий вид на лазурную гладь реки Вэй, желто-белые прогалины широких долин и голубеющие хребты далеких гор.
   Диокл взирал на все это с легким волнением. Его вновь охватила тревога о будущем. Казалось бы, совсем недавно он принял в сердце покой и умиротворение, открыл себя миру и доверился ему - однако мир вновь чего-то ждал от него. Здесь, в блаженном краю Поднебесной, извечно являвшемся средоточием вселенских сил и стихий, послушник внезапно обрел себя. Судьба показала ему жизнь внутри жизни, смысл внутри смысла, Путь внутри Пути. Но ради чего это было? Для чего мир открыл его глаза и сердце к сокровенным таинствам бытия? Что теперь ему делать с этим безмерным знанием? Юноша смотрел внутрь себя, но не находил ответа.
   А вокруг, покуда хватало глаз, расступалось сияние древних просторов, обласканных богами; волшебного края, в котором Небо соединялось с Землей, чтобы стать единой тропой человека...
  
  
  
  
  -- Часть 3. Правда Неба.
  
   "Посвященного ты должен ознакомить с этим, непосвященный не должен этого знать."
   (Из шумерских текстов.)
  -- Глава 1. Багряный песок.
   ...Необъятность. Огненно-рыжее пространство, застилающее взгляд. Ни проблесков водоемов, ни единого деревца или кустика - всемирная сыпучая пучина, которая поглощает все живое. Бездушная бездна песка.
   Однако, втягивающая в себя кровь и соки мира, пустыня была живой и чуткой. Она дышала, шевелилась и расползалась во все стороны под ногами, будто неохватное бесхребетное существо. Она кормилась силой и уверенностью людей, вбирая их в себя без остатка. Она отнимала дух. Ее горячий ветер обжигал лицо и застилал глаза пылью. Ее клокочущий жар раскалял металл доспехов и плавил кожаные ремни.
   Солдаты с трудом отрывали ноги, вязнущие в неподъемной песчаной массе. Кружащие в вышине коршуны тревожили слух низким горловым скрежетом и стуком крыльев. А пот становился таким соленым и едким, что разъедал покровы кожи. Но командиры продолжали подгонять солдат.
   Римские колонны ползли медленно и грузно, словно вереница громадных черепах. Над этим растекающимся, но густым потоком, отливающим белизной железа, возносились значки легионов и полотнища когорт. Копья приглушенно стучали о щиты. Несмотря на приказы трибунов и центурионов беречь воду, легионеры не могли совладать с грызущей их жаждой. Пустыня делала их безвольными, и поясные фляги осушались в несколько больших глотков. Однако желанное облегчение не наступало. Зной снова сжимал горло, а сухие губы покрывались трещинами.
   - Где Абгар? - громко крикнул Октавий, проезжая вдоль рядов изможденных принцепсов и триариев.
   Петроний обвел взглядом тесные ряды людей, но не заметил проводника. Этот арабский князек из Эдессы был каким-то неуловимым. Привычный к пеклу пустынь и солнечных равнин, он, как маленький ветерок, гулял между шеренгами пехотинцев и конников, подолгу исчезая из виду.
   - Когда привал, командир? - не выдержал Клодий, обращая к трибуну пятого легиона свое мокрое и раскрасневшееся лицо.
   Клодий Вар был вольноотпущенником, который пошел служить в армию уже в зрелом возрасте, но за свои заслуги и доблесть сумел возвыситься до центуриона. В испанской компании Метелла он удостоился лаврового венка.
   - Скоро, - ободрил центуриона Петроний. - Как только Публий вернется с разведки и мы узнаем, что впереди нет парфян.
   Подобных Клодию ветеранов в легионе Петрония Квинтия было около трети. Это были суровые воины, умудренные тяготами и лишениями. Они служили под началом Цезаря в Центральной Галлии, а теперь помогали сохранять дисциплину в когортах и манипулах, ослабленных трудностями пути к Селевкии. Двигаясь в авангарде легиона, они лишь тихонько подтрунивали над шеренгами молодежи, плетущейся в десятке шагов впереди них. Молодые гастаты спотыкались и покачивались под тяжестью собственного вооружения. Это брел четвертый легион под командованием Фульвия Лелия. Все еще юнцы - отпрыски знатных и именитых семейств Карбона, Лентула, Цинны и Цедиция, дети и внуки сенаторов и полководцев. Они еще ни разу не видели в лицо настоящего врага, а весь их боевой опыт состоял в упражнениях с деревянным оружием на Марсовом Поле. Если в начале похода они без перебоя крутили головами по сторонам, то теперь поникли и не поднимали глаз. Щиты их болтались за спиной в походных чехлах, шлемы, подвешенные за ремни, стукались об грудь.
   Наконец возвратились всадники Публия.
   - Дорога впереди свободна, - объявил Сервилий. - Через полтора миллария будет привал.
   Сервилий Туллий являлся помощником префекта конницы Публия Лициния Красса и его боевым товарищем. Это был сухопарый человек лет сорока с глубоко посаженными глазами, широкими надбровными дугами и кривым носом. Щеку его пересекал старый шрам.
   Из четырех тысяч всадников половину составляли галльские наездники в кожаных доспехах и рогатых шлемах, а вторую половину - мужественные герои сражений с Ариовистом. Эти римские кавалеристы были гордостью Республики. Даже издалека они выделялись своей статной осанкой и благородным профилем. Облаченные в рельефные панцири-лорики и железные шлемы с черными и красными перьями, они одним своим видом воплощали достоинство и силу Рима. В руках их выделялись длинные мечи - спата, удобные для рубки, и шестиугольные щиты, украшенные крылатыми молниями. Ниспадающие прямыми фалдами синие плащи касались конских попон. Конники были рассредоточены по всей линии движущейся армии. Часть их шла в авангарде, другая - защищала фланги, совершая разъезды по всей длине колонн, третья - доставляла донесения.
   Вскоре к Сервилию подъехал и сам префект кавалерии Публий Лициний Красс - молодой еще человек с цепким орлиным взглядом и волевым подбородком. Он был похож на своего отца, но в чертах его лица было гораздо больше изящества.
   - Мы приближаемся к реке Белисс, - сообщил молодой Красс, гарцуя на вороном скакуне. - А вокруг по-прежнему никаких признаков парфян. Это меня тревожит.
   Петроний взглянул на него, наморщив лоб:
   - Можно подумать, что Ород сам приглашает нас в свои владения. Не к добру это.
   Сервилий расхохотался:
   - Чего вы боитесь? Абгар говорит верно: парфяне бегут, едва увидев тень римского оружия.
   - Клянусь копьем Квирина, все это не случайно, - возразил ему Петроний.
   - Вы оба стали слишком недоверчивы после галльского похода, - Сервилий покачал головой. - А все потому, что не успели как следует отдохнуть в столице. Ну то, что ты, Петроний, мечтаешь разбогатеть и купить поместье на Малом Целии, ни для кого не секрет. Но ты, Публий! Обласканный славой, удачей и богатством, ты с головой бросаешься в новый поход, вместо того, чтобы наслаждаться цирковыми представлениями, фалернским вином и ласками куртизанок. В чем твоя причина? Или ты еще не успел соскучиться по Риму?
   - Если бы ты знал, - глухо вздохнул префект, - как часто я вижу во сне холмы Латия и переулки Табернолы, Авентин и Капенские Ворота. В каждой встречной речушке мне мерещиться Тибр...
   - Тогда объясни мне, к чему все это?
   - Долг перед отцом, Сервилий, сильнее всяких чувств. Марк Лициний все еще думает, что парфянская кампания будет чем-то вроде увеселительной прогулки или собирания звезд с неба.
   - Уж не боишься ли ты Орода? Лет десять назад Афраний гнал парфян от Гордиены до Арбелитиды без всяких помех.
   - Все меняется, - проговорил Петроний. - Перед парфянами был хороший пример Митридатовых войн, из которых они могли извлечь свои уроки.
   - Петроний прав, - поддержал молодой Красс, - или я ничего не смыслю в военном деле.
   - Вы оба смешите богов! - Сервилий возвел глаза к небу. - Варвары не умеют учиться. А варвары Востока и вовсе особое племя. Их царьки ослеплены своим мнимым величием, их подданные - бесхребетная скотина. Это просто шелуха, которая рассыплется перед несокрушимой мощью великого Рима.
   - Моли Юпитера, чтобы он услышал твои слова, - пробормотал префект.
   На привале консул Марк Лициний Красс собрал в своей палатке всех трибунов легионов.
   Всего из Сирии выступило сорок две тысячи человек в составе семи легионов, конницы и частей велитов. За все время похода по землям Северной Мессопотамии потери были незначительными, за исключением отрядов, оставляемым гарнизонами в занятых городах. Эллины Двуречья встречали римлян миртовыми ветвями. И только у Зенодотии успешное продвижение легионов было остановлено. Упрямый город отказался признать власть римского Сената.
   Тогда Красс построил осадную башню в сто локтей высотой, разместил на высотах катапульты, подвел к стенам тараны. Три дня продолжались бои. После того, как римляне сделали подземные туннели - начались схватки и под землей. Парфянский наместник Фрадат, следуя своей варварской тактике, выпустил туда хищных зверей.
   Но ничто не смогло сдержать натиск консульской армии. Силами двух легионов Криспина и Долабеллы сопротивление было сломлено. Зенодотия пала к ногам Красса, и полководец совершил богатые жертвоприношения Марсу и Победе, соорудив целый холм из трофейного оружия. Вот тут-то Октавий, легат Красса, скорее в шутку, чем всерьез, нарек Марка Лициния императором. Эту случайную реплику бурно поддержали солдаты, которые еще долго выкрикивали: "Да здравствует Марк Лициний Красс, император! Слава Крассу победоносному!"
   Где теперь этот боевой задор и уверенность в своем полководце? Бескрайняя мессопотамская пустыня погребла в себе и надежду на победу, и веру в богатую добычу.
   - Как долго еще, Марк, мы будем месить своими ногами эти проклятые пески? - квестор Гай Кассий Лонгин наконец нашел возможность выплеснуть все скопившееся в нем недовольство на совете в палатке претория. - Или ты вообразил себя Александром Великим, пересекающим Гедросию?
   - Завтра мы будем в Каррах, а через несколько дней возьмем Селевкию на Тигре, - равнодушно отвечал консул. Глаза Красса были уже тусклыми, подбородок обрюзгшим, курчавая некогда шевелюра походила на белую щетину.
   - Если ты хочешь знать мое мнение, - выступил вперед Луций Марций Криспин, трибун первого легиона, - то, клянусь жезлом Юпитера, переход Евфрата у Зевгмы был ошибкой. Мы должны были двигаться вдоль реки. А вместо этого ты доверился Абгару.
   - Абгар верно служил Риму во время Митридатовой войны, - вставил свое слово Октавий. - У нас нет причин сомневаться в его искренности.
   - Греки, пришедшие из Ихны, говорят иное, - заметил Петроний. - Они сообщают, что гарнизоны наши в городах перебиты, а парфяне готовят нам ловушку.
   - Много ли стоят их слова? - усмехнулся Красс. - Это просто болтуны и бездельники, сеющие смуту.
   - Чего ты добиваешься, Марк? - напрямик спросил Кассий. - Ты отвергаешь союз Артавазда, ты разоряешь иудейские и греческие храмы, ты не считаешься с волей своих солдат и их командиров. Кому и что ты собираешься доказать?
   - Хорошо, Гай, - консул вдруг потерял всякое самообладание, - я отвечу тебе. Мне надоело, что презренная чернь, которой я устраиваю зрелища и хлебные раздачи, по-прежнему не ставит меня ни в грош. Все это ничтожное отродье пресмыкается перед Помпеем, готовое лизать его плебейские подметки. А сенаторы? Приблудные овцы, которые тайком поносят меня в курии Гостилия, а сами в душе смертельно завидуют моему богатству! Они до сих пор мнят этого пиценского проходимца Защитником Отечества, будто это он, а не я рассеял орды Спартака и спас их жирные животы от разбушевавшихся рабов! Или может быть, Помпей уберег их паршивые шеи от заговора Катилины? Скажи мне!
   - Никто не оспаривает твоей славы и твоих достижений, Марк, - примирительно заговорил Петроний. - Но ты мог бы учитывать и наше мнение при подготовке кампании. Из-за тебя мы остались без союзников, а скоро, если так пойдет дальше, останемся без провианта.
   - Своим упрямством ты состязаешься только с тенью Помпея, но мы не хотим быть заложниками твоих игр, - высказал за всех собравшихся Криспин.
   - Клянусь бородой Юпитера Благоволящего, - вскричал Красс, - я всем докажу, что победы пройдохи Лукулла и баловня судьбы Помпея - не более чем детские шалости! Мы сокрушим парфян и дойдем до Индии, а потом выйдем в море на кораблях. Вот тогда я заткну рты всем горлопанам в Сенате и навсегда сотру глупую ухмылку с лица Цицерона.
   Кассий лишь безнадежно махнул рукой:
   - Поступай, как знаешь, только все это пустое. Армия обессилена долгими переходами, парфяне не принимают боя. Где нам искать твою удачу, Марк?
   Военный совет закончился безрезультатно. После короткой передышки легионы продолжили путь к реке Белисс. Неуклюже брела пехота; спотыкались лошади и навьюченные мешками верблюды; застревая в песке, волочились скрипучие обозы. Если прежде ворчали только командиры, то теперь недовольство передалось солдатам, и оно с каждым шагом становилось все более явным. Не утихающий зной выжимал из людей вместе с потом последние капли терпения.
   Милариях в шести от реки разведчики Публия сообщили о том, что видели на песке отпечатки многочисленных конских копыт. Сомнений быть не могло: парфяне. Известие это вызвало неожиданный переполох. Мнения командиров разделились. Кассий, всегда отличавшийся особой прозорливостью, а также большинство трибунов советовали Крассу принять меры предосторожности. Однако сам консул, Октавий и Долабелла упрямо рвались в бой.
   - Вы же видите, римляне! - зычно вещал Абгар, размахивая руками, словно факир. - Войско Орода - трусливое стадо баранов, которое бежит со всех ног, почуяв запах волка. Не упустите своей добычи! Здесь, в древней земле Вавилонии вы умножите свою славу и повергните трухлявую рать Аршакидов к своим ногам.
   - Но мы не знаем, сколько их, - обращаясь скорее к Крассу, чем к проводнику, сказал Петроний.
   - Какое это имеет значение? - не умолкал Абгар. - Горстка врагов или целая тьма - душа их уйдет в пятки, едва только они увидят блеск ваших доспехов. Не о том вам нужно думать, как победить их, но о том, как поймать. Вы - охотники, затравливающие дичь. И у нее нет шансов под этим солнцем.
   - Боюсь только, что дичь эта умеет кусаться, - буркнул Кассий себе под нос.
   Необъяснимое уныние и тяжесть охватили Петрония Квинтия. Он шагал справа от шеренг триариев своего легиона и все чаще поглядывал вверх: небо над головой словно накренилось, а золотое сияние солнца обрело красноватые, багряные оттенки. Воздух так сильно уплотнился, что дышать стало нестерпимо трудно. Однако больше всего тревожило то, что вместе с дыханием уплотнилось и сжалось в комок сердце в груди.
   Трибун краем глаза взглянул на Клодия: центурион шел, как ни в чем не бывало. Похоже, этот бравый рубака не меньше самого Красса мечтал поскорее встретить парфян и показать в бою всю свою удаль.
   В том, что столкновения не избежать, теперь, похоже, сомнений ни у кого уже не оставалось. В воздухе появилось напряжение. И хотя легионеры брели вразвалку, громко бряцая оружием - Петроний слышал только тишину. Эта тишина постоянно нарастала и била по ушам, заставляя замедлять и без того вялые движения. Она застилала пространство. Мир будто остановился, замер в ожидании, чтобы принять новую и важную весть.
   - Парфяне! - этот истошный рык остановил колонны.
   Сервилий Туллий, без шлема, с длинным кровяным подтеком поперек бедра и с дико вытаращенными глазами предстал перед войском. Таким его еще никто не видел. Из десятка отправившихся с ним в разъезд всадников вернулось только двое.
   - Где остальные? - сурово окликнул Марк Красс, выехавший из рядов расступившихся перед ним солдат.
   - Кормят шакалов! - бросил ему в лицо Сервилий не то с яростью, не то с отчаянием. - Скорее дай команду начать перестроение. Скоро парфяне будут здесь.
   В войске началось страшное замешательство, настоящая сумятица. Лицо Гая Кассия стало бледным. Красс кусал губы. Наконец, совладав с собой, консул отдал распоряжение трибунам, а те огласили его через сигнальщиков солдатам: развернуть строй.
   - Бойтесь их стрел! - словно помешанный, кружил на одном месте Сервилий. - Они пробивают насквозь вместе с доспехами и щитами.
   - Что за чушь он тут болтает, - сердито пробубнил Клодий, выстраивая манипулы гастатов в боевую линию. Центурион хотел сказать что-то еще, но осекся на полуслове.
   На самом горизонте появилось длинное черное облако, которое неслось на легионеров с немыслимой скоростью.
   - Еще одна напасть на наши головы! - долетел откуда-то сзади голос Октавия. -Абгар пропал. Мерзавец нас предал...
   - Сейчас не время об этом думать, - оборвал его консул. - Приготовиться к бою!
   Трубы, букцины и цимбалы нестройно загудели. Легионеры засуетились, цепляясь друг за друга щитами, металлические пластины их панцирей и поясные бляхи окрасились косыми бликами. Центурионы в своих посеребренных шлемах и высоких поножах сновали между ними, осыпая солдат бранью до хрипоты и размахивая гладиусами.
   Красс распорядился сгрудить все обозы в центре и туда же перевести всех вьючных животных. По фронту растянулись двенадцать когорт пехотинцев и столько же составили тыловую линию. С каждого фланга встали еще по восемь когорт. Образовавшийся боевой порядок теперь мог отражать вражеские атаки с каждого из четырех направлений. Конники Публия усилили внешние шеренги этого огромного четырехугольника.
   Солдаты продолжили свое движение вперед, хотя шаг их стал почти крадущимся. Алые отсветы плясали на их наплечниках и нагрудниках командиров с выгравированными виноградными лозами. На лбу людей выступила испарина. Даже робкий ветерок исчез, и знамена безжизненно повисли.
   А между тем, черное облако приближалось. Оно росло с каждым мгновением, расширялось, уплотнялось, хотя до сих пор невозможно было определить, велики ли силы противника. Солдаты Красса наконец остановились, напряженно всматриваясь вдаль. Петроний понял, что идущее на них войско целиком конное. Это были всадники, с головой закутанные в темные плащи. Они скакали на римлян, прижавшись к гривам своих лошадей.
   Легионеры сомкнули щиты, уперевшись котурнами в песок. Командиры громко и часто дышали. Внезапно душераздирающий скрежет каких-то дудок, трещеток и барабанов достиг римской армии. Это была такая несвязная какофония, что солдаты оказались совершенно оглушены, а лица их исказились.
   Теперь уже все ясно видели несущихся на них во весь опор кавалеристов противника. Не доезжая до римского строя каких-нибудь сорок шагов, всадники все как один сорвали с себя плащи. Это было подобно тому, как солнце скатилось на землю. Ослепительное сияние ударило римлянам в глаза. Оказалось, что парфяне целиком закованы в железную броню: на головах их были островерхие шлемы, закрывавшие лицо, на теле - латы из широких пластин, оплетавшие не только туловище, но также руки и ноги. В доспехи были одеты даже лошади. Перед легионами предстали какие-то фантастические существа, целиком отлитые из металла. Посрамившие своей яркостью небесное светило, они катили на римлян бушующие языки светового пламени.
   - Держать строй! - крикнул Кассий, заметив, что первые шеренги непроизвольно оседают назад.
   Всадники парфян образовали клин и, выставив перед собой длинные копья, летели на оробевших римлян с неотвратимостью урагана. Казалось, что один удар этой металлической стихии легко разметает перед собой все препятствия. И вот вся эта бронированная масса с лязгом и грохотом врезалась в ряды римских солдат. Растерявшиеся легионеры слишком поздно метнули свои пилумы и также с опозданием издали боевой клич. Удар парфян был подобен молоту, с размаха опустившемуся на наковальню. Передняя линия просто рассыпалась. Копья страшных всадников, похожих на выходцев из потустороннего мира, насаживали солдат, словно рыбу на вертел. Легионеры, с потрясением осознав, что пилумы их не причинили парфянам никакого вреда, пытались рубить их мечами, но все было тщетно. Оружие, прославившее себя во всех уголках Средиземноморья, будто игрушечное отскакивало от этой непробиваемой брони. Пики же парфян были так остры и прочны, что нередко с одного удара протыкали сразу двух человек.
   Однако порядки римлян уплотнились за счет подошедших задних шеренг, и продвижение железных всадников наконец увязло. Густота рядов не позволила парфянам рассечь войско Красса с одного натиска. Бронированные кони вставали на дыбы и падали, наталкиваясь на поднятые римлянами щиты-скутумы. Некоторые из легионеров уже приноровились и стаскивали противников с седла, ухватившись обеими руками за их длинные копья. Другие, падая на землю, кололи клинками не защищенные металлом брюшнины парфянских скакунов.
   Парфяне начали отходить. Солдаты Красса воспряли духом. Казалось, они выстояли в противостоянии с посланниками Плутона.
   - Убирайтесь прочь на берега Стикса! - кричали легионеры. - Слава Крассу! Слава Риму!
   Однако отступая, всадники врага не отдалились совсем от римских шеренг, а стали обтекать их со всех сторон сверкающим полумесяцем.
   - Велитов вперед! - приказал консул.
   Боевые линии раскрылись, выпустив из себя несущихся бегом пращников и дротикометателей. Не имея тяжелых доспехов, эти воины могли двигаться очень стремительно. Но, пробежав не более пяти шагов, и, не успев еще послать в цель свои камни и дроты, все они вдруг пропали в плотном дожде бесчисленных стрел. Солдаты Красса не видели стрелков, они видели только лютый несмолкающий град, который косил их легкую пехоту под корень, как свежую траву. Стрелы парфян без всяких помех пробивали головы, ноги, круглые щиты-пармы вместе с руками. Тела римлян усеяли увлажненный кровавыми ручьями песок.
   - Чего вы ждете? - обратился Красс к легионерам. - Пехота, вперед!
   Вновь взвились трубы и легионеры, словно на марше, ступили вперед слаженными шеренгами. Они попытались настичь неприятеля в несколько переходов, однако нашли только пустоту. Парфяне беззвучно уклонялись, оставаясь недосягаемыми для римского оружия. Зато стрелы их продолжали свистеть, поражая уже гастатов и принцепсов. Даже ветераны галльских и иберийских кампаний были потрясены чудовищной силой варварских луков. Эти луки делали солдат Красса беспомощными, словно детей, обрекая на неудачу любые попытки завязать ближний бой. Стрелы пронзали шлемы вместе с головами людей, прошивали насквозь плотные скутумы с прижатыми к ним предплечьями, словно большие гвозди прибивали ступни ног к земле. Укрыться от них было невозможно. Среди многих в этой смертельной схватке пал доблестный центурион Клодий Вар: парфянская стрела попала ему в рот, выбив зубы, и вышла из затылка. Паника охватила армию Красса: ни воины, ни их командиры не знали, что теперь делать.
   В этот тяжелый момент Публий отыскал Марка Красса среди смешавшихся в беспорядке людей.
   - Разреши, отец, - сказал он, не утратив еще своего привычного спокойствия.
   - Что ты хочешь делать? - с сомнением спросил консул. Веки его глаз нервно дергались.
   - Надо применить тактику Лукулла в бою под Тигранокертой, - предложил префект. - Ты попробуешь пехотой сковать основные силы врага, а я с несколькими когортами и конницей постараюсь зайти им в тыл. Видят боги, у нас нет другой возможности победить.
   Марк Красс колебался, недоверчиво глядя на сына. Он обвел глазами людей и покрасневшие пески, потом посмотрел на тяжелые облака, застывшие в вышине. Неожиданно голос его стал жестким:
   - Да помогут тебе Марс и Юпитер!
   Те солдаты, что оставались с консулом, уныло провожали взглядом префекта и собранный им корпус пехотинцев и всадников. Петроний тоже с какой-то щемящей тоской смотрел вслед удалявшемуся Публию. Что-то подсказывало ему, что он видит его в последний раз.
   А между тем, конники парфян, неуемно гарцующие вдоль римских рядов и выпускающие свои убийственные стрелы, подняли такие высокие клубы пыли, что и вовсе стали неразличимыми за песчаной стеной. Еще несколько раз Красс и Кассий кидали солдат в атаку, но враг испарялся, точно ветер. И только железный дождь продолжал осыпать легионы, множа и без того не малое число раненных и убитых.
   Петронию казалось, что смутные фигуры парфян на фоне вздыбленного багряного песка стали похожи на призрачных исполинов. Они были всемогущи, недосягаемы для простых смертных и неуязвимы для любого человеческого оружия. Трибун не знал, сколько прошло времени в безнадежном противостоянии с этими колышущимися в воздухе огромными тенями. Красное, как кровь небо, начинало сереть, а очертания дальних холмов - меркнуть в пепельном тумане.
   Но вот громкий цокот копыт и гул варварских барабанов оповестили о том, что приближается новый отряд парфянских воинов. Рослый всадник в малиновом плаще, скакавший впереди остальных, держал на высоко поднятой пике наколотую человеческую голову.
   - Эй, римляне! - зычно крикнул он по-гречески. - Нет ли среди вас родственников этого воина?
   Петроний пригляделся и похолодел. С белоснежного, как мрамор, лица на него смотрели остекленевшие глаза Публия Лициния Красса.
   Легионеры онемели. Дух их был окончательно сломлен.
   Когда небо и земля, насыщенные кровавой жатвой, оделись первым, еще жидким сумраком, парфяне оставили позиции, отойдя в свой лагерь. Пространство на много шагов вокруг было заполнено убитыми и израненными гражданами Рима. Некоторые из этих немощных, обезображенных, но еще дышащих людей приглушенно стонали и звали на помощь. Другие шептали имена своих близких, призывали богов и проклинали свою злосчастную участь. Однако те, что остались на ногах, уже не обращали никакого внимания на своих боевых товарищей. Ни просьбы, ни увещевания, ни мольбы не могли тронуть окаменевшие сердца. Всех, кто был не в силах идти сам, бросали на произвол судьбы.
   - Под покровом ночи мы должны добраться до Карр и укрыться за стенами города, - сказал Кассий на Совете. - Нам нужно очень спешить, чтобы успеть до рассвета. Иначе нас нагонит конница парфян.
   Никто не возразил квестору, все римляне покорно согласились с этим решением. Солдаты уже не могли думать ни о чем, кроме спасения своей жизни, а Марк Красс, движения и слова которого стали совсем беспорядочными, походил на человека, утратившего рассудок.
   Обескровленная армия тронулась в путь. За порядком больше никто не следил, и все воинские части хаотично перемешались между собой. Обозы, поклажу и мулов пришлось тоже бросить, чтобы идти налегке. Когда солдаты уже покидали место недавнего боя, раненые, так и оставшиеся на дымящемся кровью песке, все разом заголосили, призывая проклятия на головы своих товарищей. Они понимали, что их ждет впереди неминуемая смерть. А вокруг протяжно выли гиены...
   Город Карры или Харран, как он назывался на языке варваров, был центром области Осроена. Известный на всю переднюю Азию храмом бога Луны Сина, он много раз в своей истории переходил под власть различных народов: аккадийцев, хеттов, ассирийцев, вавилонян и персов. Именно отсюда, согласно многим преданиям, Авраам, сын Фарры, отправился в землю Ханаанскую, чтобы выполнить завет бога Яхве и возвеличить род человеческий. Но сейчас население древнего города было, по-преимуществу, греческим, берущим свое начало от осевших здесь ветеранов Александра Македонского. Отягощенное деспотичной властью варварской династии Аршакидов, оно давно симпатизировало римлянам и искало у них поддержки. Однако теперь, едва увидев истрепанное и обескровленное воинство Республики, а точнее - его жалкие остатки, эллины вдруг переменили свое отношение к латинянам. Легионеры Красса отчетливо почувствовали их настороженность и плохо скрываемое презрение.
   - Мы не сумеем здесь удержаться, - едва оценив обстановку, сказал Октавий. - Если парфяне подойдут к городу, эллины сами откроют им ворота.
   Римляне были неприятно обескуражены оказанным им приемом. В воздухе веяло изменой. А потому, едва только забрезжил рассвет, воители поверженной армии поторопились покинуть негостеприимный город. Марк Красс сумел договориться с молодым щеголеватым юношей по имени Андромах, происходившим из старого македонского рода Кебалинов, который обязался за несколько золотых украшений вывести легионы в Армению по тайным тропам. И хотя многие солдаты и командиры испытывали сомнения в успехе этой сделки, выхода у них не оставалось. Парфяне подходили к Каррам.
   Дорога к горному массиву Синнак, от которой открывался путь в южные армянские владения, была неровной и труднопроходимой. Андромах вел легионеров через пролески, холмы и косогоры. Люди брели угрюмо, уже мало что понимая, не разговаривая и не глядя друг на друга. Петроний сам шагал, будто в полусне. Все чувства в нем притупились. Он просто вверил себя неизбежности судьбы, смирив всякий ропот в душе.
   Тропы замысловато петляли среди кочек, оврагов и каменистых низин. Несколько солдат отстали от основной колонны, но их никто не думал дожидаться. От былого единства римской армии не осталось и следа. А слева и справа от людей, подгоняя страхом усталых и поглощая зыбучей бездной отстающих, проносились серые тени - призраки прошлого, ушедшего в небытие.
   На горизонте проступили землянистые размывы гряды Синнак. Гай Кассий, сумевший сохранить своего коня и ехавший всю дорогу верхом, смотрел на них каким-то туманным, завороженным взглядом. Вдруг он резко придержал поводья и отер со лба пот.
   - Это ловушка, - услышали ближайшие к нему солдаты тихий, но уверенный голос квестора.
   - Что ты хочешь сказать? - встрепенулся Криспин.
   Однако Кассий не ответил ему и, погоняя коня, отъехал в сторону. Он задумчиво огляделся вокруг.
   - Гай Кассий Лонгин! - вскричал, словно пробудившись от долгой спячки, Марк Красс. - Приказываю тебе следовать за своим консулом!
   Квестор посмотрел на него с уничижительным пренебрежением:
   - Ты мне больше не командир, и приказы твои ничего не стоят. Пусть болваны, что еще верят тебе, идут за тобой в Аид. И молите Харона, чтобы дорога эта была короткой.
   Кассий отвернулся и обвел глазами ряды остановившихся легионеров, которые в полном недоумении смотрели то на консула, то на квестора.
   - Те из вас, что хотят спасти свою жизнь и вернуться на родину - ступайте за мной! - объявил он.
   - Остановись, Гай! - прикрикнул Октавий, вытаскивая из ножен меч. - Ты призываешь войско к неповиновению и мятежу.
   - Войска больше нет, - губы Кассия скривились в язвительной усмешке. - Я вижу лишь бесплотных духов, спешащих к подземным источникам. Прощай!
   Махнув рукой, квестор повернул коня на запад и больше не оглядывался. За ним ушло почти пять сотен воинов. Остальные хмуро продолжили путь к горным вершинам.
   Пробираясь через небольшой лесок, перегородивший дорогу колючими кустарниками и лиственными деревьями, римляне внезапно попали в болото. Жидкая топь под слоем мха и травы коварно разверзлась у них под ногами. Люди, окончательно сбившиеся в бесформенную кучу, огласили окрестности свирепой бранью. Первые ряды увязли основательно, пытаясь уцепиться за сучья и ветки, остальные откатились назад, поспешив выбраться из зарослей и вернуться на дорогу.
   - Где этот паршивый грек?! - взывал Криспин. - Я лично выпотрошу его гнилые потроха! Клянусь Плутоном, я руками вырву его поганое сердце.
   В этот миг звонкий цокот лошадиных копыт оповестил римлян о том, что их нагнали парфяне. Солдаты едва не взвыли от отчаяния.
   - Стройтесь, стройтесь! - завопил Октавий. - Иначе нас всех перережут, как скотину.
   - В боевую линию! - подхватил Петроний. - Все, у кого остались щиты - вперед!
   Легионеры, отходя к небольшому пригорку, наспех попытались составить какое-то подобие шеренг. Конники парфян уже неслись на них, объятые сияющим ореолом металла. И снова гул, скрежет и визг железа сопровождал столкновение двух людских потоков. Парфяне разили римлян с коней, римляне пытались мечами рубить их копья. Никто не отступал, так как солдаты Красса боялись увязнуть в непролазной трясине. Доведенные до предела перенесенными страданиями, люди стояли насмерть.
   Парфяне были потрясены мужеством казалось бы сломленного духом противника. Они не ожидали такого решительного сопротивления. Петроний остервенело кидался на врагов, нанося удары гладиусом куда попало. И пусть римские мечи не пробивали парфянские латы - они смогли остановить неприятельский натиск. Много доблестных легионеров и их командиров пало в этой отчаянной сече. Долабеллу сбили с ног и затоптали лошадьми, трибуну Лелию копьем проткнули обе ноги и подняли над строем. Криспин, залитый кровью, еще сражался, хотя правый глаз его болтался на тонком нерве, хлопая по щеке. А на земле исходили в последней агонии славные ветераны Метелла и Цезаря.
   Парфяне снова отступили. Они не смогли сокрушить этот последний оплот Республики, вставший перед ними неодолимой стеной. Настало некоторое затишье, и обессиленные боем солдаты опустились на землю, зажимая свои раны. Пропитавшийся кровяным запахом воздух не позволял глубоко вдохнуть натруженными легкими. Никто не знал, что будет дальше.
   К вечеру звуки парфянских рожков возвестили о том, что римлян приглашают начать переговоры. К позициям на пригорке, которые заняли уцелевшие легионеры, подъехали несколько всадников в фиолетовых плащах. Перед ними шли римские перебежчики, в одном из которых Петроний узнал декана своего легиона Тита Оппия. Именно он от имени парфянского полководца Сурены Михрана обратился к солдатам армии Красса.
   - Братья и соотечественники! - громогласно начал Оппий.
   - Какой ты нам брат? Ничтожество! Парфянский ишак! Продажное отродье! - нестройными голосами огрызались римляне и плевали в его сторону.
   - Царь Ород, главный пехлеван всей Азии, не хочет войны с вами, - продолжал переговорщик. - Он предлагает вам заключить мир на почетных условиях.
   - Мы не верим тебе! - крикнул Октавий.
   - Клянусь всеми богами Олимпа, это правда! - Оппий ударил себя в грудь. - Но договор должен подписать лично Марк Лициний Красс!
   Солдаты сначала притихли, а потом стали о чем-то перешептываться между собой.
   - Кого вы слушаете, римляне? - недоуменно вопросил Петроний, ощущая, как меняется настроение легионеров.
   - Пусть консул заключит мир! - раздалось сразу несколько голосов. - По его вине мы терпим эти невзгоды. Если есть хоть один шанс выбраться из этой проклятой страны, то пусть об этом позаботиться тот, кто привел нас сюда.
   - Это новая западня парфян, - попытался охладить всколыхнувшихся людей Октавий.
   Консул пока молчал. Из-под прищуренных век он осматривал древнюю землю, славную былым могуществом, а сейчас покоящуюся пеплом времен, но не желающую покоряться чужой власти. Двуречье оказалось ему не по плечу. Всей доблести Рима было недостаточно, чтобы приручить этот загадочный край, хранивший в своих песках память о чудесах и героях.
   - Я подчиняюсь воле моих солдат, - внезапно очень внятно и громко отозвался Красс. Когда он вышел перед легионерами, все увидели его серое лицо, отвисшую нижнюю губу и померкшие глаза.
   - Одумайся, - прошептал на ухо консулу Петроний, но Красс лишь поднял руку, показывая всем, что он непреклонен в принятом решении.
   Консул нетвердыми, неуклюжими шагами начал спускаться с пригорка, где его уже ждали вестовые Сурены. Его пурпурный палудамент обвис безжизненными складками.
   - Нет, так не пойдет, - сказал один из парфян, увидев эту неприглядную картину. - Полководец великого Рима должен прибыть к царю верхом на коне. Таков порядок.
   - Мы дадим тебе лучшего скакуна во всей Осроене, - задорно поддержал другой парфянин, кивая головой конюхам, - скакуна, достойного тебя и твоей славы.
   К Крассу подвели вороного коня, украшенного переливающейся золотой сбруей.
   - Прими этот подарок царя Орода. Он подносит тебе его от чистого сердца!
   Консул обвел грустным взглядом своих воинов, собравшихся у края пригорка, вздохнул и покорно занес ногу, собираясь взобраться на коня.
   - Нет, Марк! - внезапно закричал Петроний, бегом бросаясь к своему полководцу. За ним устремились Октавий и еще два легионера.
   В тот же миг сразу несколько мечей вонзились в грудь и спину Красса. Смерть его была мгновенной. Легат, подбежав к одному из парфян, рассек его шею до ключицы, но брошенное чей-то крепкой рукой копье, пробуравило его насквозь. Следом пал один из легионеров, напоровшись на выставленные мечи. В голове Петрония помутнело от ярости, отчаяния и безнадежности. Он ринулся в гущу парфян, беспорядочно вращая гладиусом и не обращая внимания на вражеское оружие. Потом ноги его провалились в пустоту и густая красная пелена поплыла перед глазами...
  -- Глава 2. Светоч знания.
   ...В стране пречистых знаков, средь городов, достойных славы небес, среди долин, рек и гор, что лучезарный свет жизни лелеют, не дозволяя тому обратиться во прах, жил один безвестный рыбак. С самого рассвета, когда нутро земли встречает звезду утренней зари, и до заката, когда изобильное сияние солнца сокрытия ищет в темных недрах, выходил он на промысел и забрасывал свои сети. Так жизнь его протекала между всесильных вод, вскармливающих пищей начала человеческие. Покорный призванию своему, заботился он о благоденствии рода и не было дела ему до забав и утех больших городов, ради силы которых Ан и Энлиль черноголовый народ сотворили.
   И вот однажды, забросив невод средь камыша и осоки, вытянул на берег рыбак тяжелую ношу. Но нежданным оказался улов его. Вовсе не рыбу послала ему матерь-река из пучины своей бездонной, а цельнозлатого идола - изваяние солнца со сломленными лучами.
   Долго смотрел рыбак на чудо это диковинное. Был идол тот завершенным, как круг небосвода, блистающим, как венец богов. Перед властью сияния его отступило, понурясь, произволение горделивых светил. Так, услаждая свой взор, стоял рыбак и думал. Кто создал волшебство сие верховного света, превосходящее в яркости весь лазурит Сиппара и Ларака? Кто душу свою вдохнул в творение царственноликое, сколок мертвого камня превратив в реликвию, благом одаряющую? Кто оживотворил образ небесный в изделии рукотворном, пред которым померкла краса земли?
   И забыл рыбак обо всем: о доме своем, о жене, о детях. Смотрел и смотрел, будто завороженный. А потом, укрывши находку сетью и одеждой, тайком отнес в дом и схоронил на дворе в надежнейшем месте. Так сила злотородного образа проникла в сердце его и вещала в нем неусыпно, все громче и громче. Перестал поклоняться рыбак Энлилю, Инанне и Уту. Скрыто от всех, днем и ночью, возносил он хвалу изваянию солнца со сломленными лучами.
   Шло время. В краю черноголовых злаками покрывались посевные поля, строились оросительные протоки, обжигался кирпич для строительства градов. Правители управляли, жрецы поклонялись богам, купцы множили свой достаток, а крестьяне трудились в поте лица. Вот только жизнь рыбака стала вдруг изменяться неведомым образом. С каждым промыслом все больше приносил он в дом рыбы отборнейшей и продавал ее на рынке с выгодой для себя. Скоро стали появляться у него накопления, на которые очинил рыбак кровлю и ограду, снарядил добротную лодку, разжился новыми снастями. Установилось в семье его довольствие.
   Но не только прибытком отметило небо удел его рыбацкий. Изменилась скоро и доля-шимату всей жизни его земной. Сначала преобразился он обличьем. День за днем все больше стал обращаться рыбак в юношу статного с челом возвышенным, чертами тонкими и очами волнующими, подобными ясноокому Нинурте. Внутри же себя начал он проявлять умения дивные, за которые нарекли его окрестные жители Свет Источающим. Из многих сел и городов потянулся к нему люд за помощью и советом, неизменно получая слово мудрости, разрешающее все тяжбы житейские. Перелетая стены городов, слух о рыбаке достигнул зубчатых башен Эреду и Шуруппака.
   Однако единственным в краю человеком, кого слава та не радовала, была жена рыбака. Подивляясь изменениям чарующим, утратила она покой и сон, все пытаясь доискаться причин свершающегося на ее глазах превращения. И стала она тайно за мужем следить и нашла однажды в дворовом сарае цельнозлатого идола. Так открылась ей правда о делах в ее доме сотворяющихся. Страх обуял тогда женщину за судьбу семьи ее и всю их потомственность. Вознамерившись изничтожить изваяние, била она его топором и молотом, пилила и жгла огнивом. Но все было нипочем златотелому образу солнца со сломленными лучами, будто был он заговоренным.
   А в округах уже воспряли разговоры о проницательности и всезнании рыбака, об искусстве его предугадывать любые события. И случилось так, что в престольном городе Шуруппак умер верховный эн-прорицатель. Был он наземным привратником Повелителя Воздуха Энлиля, оповещающим страну об уготованных ей переменах: засухах, неурожайных годах, раздорах с соседями и волнениях. Стали искать ему замену, да безуспешно. И услышали тут жрецы о человеке, забрасывающем сети, из захудалого городка Кеша, прозванном в народе Свет Источающим.
   Поспешили тогда сановные жрецы отыскать рыбака, дабы увериться собственными глазами в благосердечии его и многообильной его мудрости.
   "Не ты ли будешь тот, кто несет отраду страждущим в сомнениях их и воздает щедротами от кладовых небесного знания?" - спросили жрецы у рыбака из Кеша.
   "Должно быть, молва человеческая, не ведая меры, создала мне ложную славу", - отвечал рыбак.
   "Мы ищем достойнейшего, кто умениями своими мог бы послужить делу воссияния края и страны нашей, - молвили жрецы. - Если есть правда в речениях народа, то ты должен просветить нас. Яви нам знак, дабы узрели мы злато истины в сердце твоем. Поведай, о чем толкуешь окрестному люду, приходящему к тебе".
   "Я всего лишь учу людей подниматься над сомнениями и быть вечно спокойными в неустанных превращениях мира", - рек рыбак.
   "Можешь ли ты предвидеть грядущее?" - снова спросили жрецы.
   "Любые события читаемы в пределе превращений вещей: жизнь - в смерти, действие - в неподвижности, появление - в исчезновении, слова - в молчании. Кто знает, когда явление готово исчерпать свой предел - понимает предстоящее в изломах судьбы".
   "Ты тот, кто нам нужен, - решили жрецы. - Мы стоим в сени твоей мудрости, славя имя небес благое. Отправляйся с нами в город Шуруппак, дабы надеть одеяние верховного эна страны".
   Задумался вначале рыбак, но потом согласился. Оставил он речной промысел, дом, жену и детей своих. Последовал за жрецами в священный град, где царственным престолом владел праведный Инмурсаг, более тридцати лет направлявший страну властью своей победительной. И предстал перед ним рыбак и поразил лугаля своей мудростью и принял от него сан, наделяющий правом советования и оглашения законов.
   Наступило процветание в краю черноголовых. Свет Источающий совершал обряды, даровал ясность речительств, предупреждал невзгоды и искусснейше их избегал. И был он для страны, все равно, что помазанник неба и земли. А однажды призвал он люд стольный и так вещал ему:
   "Прими слово мое, народ! Слово это божественного собрания, призванное спасти семя человеческое сынов Дильмун. Пришел я, чтобы наставить вас в истине, ибо ценности всех вещей - в моих руках. Солнечный луч проник в наш край, дабы научить различению подлинного. Среди всего мира противоречий есть только один нетленный образ, и я готов показать его вам. Внемлите же духу божественного во мне и пойдете путями небесными! Не будет среди вас отчаявшихся и сирых, но все обретут блаженство на века!"
   И простерлись люди пред Источающим Свет, и готовность выказало все живое принять новый порядок. С этого дня началось порушение образов старых богов: Энлиля, Ана, Энки, Нинмах и Нинхурсаг. И всюду в земле черноголовых возводились изваяния златородные солнца со сломленными лучами...
   Рассказчик примолк, переводя дыхание.
   - Что же произошло потом? - осторожно спросил Петроний Квинтий.
   - Имей терпение, иноземец, - ответил жрец. - Это не конец истории, но конец истины, которая воспринята условно. И это начало конца человека, вступившего на ложный путь.
   Он протер глаза и продолжал:
   - Много храмов воздвигнуто было по всей стране, а еще больше появилось служителей ревностных, что отозвались на призыв Свет Источающего, и целью жизни своей сделали восславление богомудрого образа. Жреческие хозяйства росли повсеместно, и вскоре не осталось в краю сынов Дильмун общинных земель и угодий, что не перешли бы во владение храмов, не осталось крестьян, ремесленников и торговцев, что не попали бы к ним в пожизненное услужение. Так множилось преуспеяние и всевластие тех, кто созидал новый порядок жизни. Свет Источающий безраздельно распоряжался страной, а лугаль Инмурсаг, как подручный, ходил у него в подчинении. Весь люд черноголовых, от мала до велика, стал покорен, будто овцы, страшащиеся ослушания строгого пастуха. И не осталось в них ни воли, ни чувств, ни желаний.
   Но время шло, и благоденствие могучей страны, осиянной солнцеоким знаком, истощилось. И утратил светоносец-владыка дар свой видеть грядущее и способность обращать вспять невзгоды жизненные. Одна за другой навалились напасти на край его. Воды рек уходили в пески, оставляя плодоносящие поля обезжизненными. Малого урожая не хватало для того, чтобы прокормить весь народ. И начались тут волнения, и поднялся ропот.
   Воистину, тяжкий час настал для земли черноголовых и зачиненной в ней власти возжигателей света. Мольбы не помогали жрецам, простиравшимся ниц пред изваяниями полновесного образа. Свет Источающий повелел вознести в покоях своих громадный алтарь, на который взгромоздили златой колосс солнца со сломленными лучами. Днем и ночью просил судьбоудачливый прежде энси о возвращении времен благодатных. Упрашивал, преклонив колени, чтоб рассеялись беды, чтоб верность воспламеняла, как прежде, сердца людские, чтоб безущербная власть над страной обрела нерушимость божественной опоры.
   Но все было тщетно. Помазанник неба утратил верховную милость. Сколь бы много коров, овец и быков не отправляли служители на алтарь солнца - не стихали лишения земли черноголовых. А вскоре пришла в страну болезнь неведомая, которая стала косить людей, как сорняки в поле. И много пало тогда отцов и детей, мужей и жен от нещадного мора, низвергнутого на головы людские. Закатилось тут солнце над краем сынов Дильмун. И молвил тогда народу Свет Источающий:
   "Чтоб спасти от напасти землю нашу, нужно ублажить светоносную волю небес сполна. Именем власти моей, поручаю жертвенный дар для светила возвысить: впредь возводить на алтарь благосерднейших жителей градов и сел. И тем служить призываю вас образу света до той поры, покуда изобильное счастье не возвернется в наши дома".
   Стали жрецы хватать без разбору стариков, жен и детей, отдавая их на заклание образу солнца со сломленными лучами. Однако не приняло небо крови жертвенной и не отвело невзгоды от древнего края. И всколыхнулся тогда весь народ. Позорно повергнуты были служители, а Свет Источающий осажден в блистательном храме своем, в покоях алтарных. Так не осталось в стране никого, кто не желал бы чаяниями души своей расправы над верховодцем черноголовых, утратившим благо земное и помощь небесную.
   "О путь, текущий с небес! - восклицал Свет Источающий, обнимая алтарь сиятельного колосса. - За что отвратил ты взор от меня? Творец почтенного удела! Попечитель жизни, наполняющий смыслом просторы мира! Именем твоим я вершил закон для людей. Благословением твоим расточал дары из сокровищниц духа. Так почему, владыка всеволящий, ты презрел меня в деяниях моих? Ты обратил меня в древо, источенное червями, в зверя, загнанного охотниками. Меня, умножавшего жнивье силы твоей, отдаешь ты в руки нещадного рока и смерть уже занесена над челом моим..."
   А меж тем, обезумевший народ ломал врата, закрытые на засовы Свет Источающим, так что пол, потолок и стены алтарного зала ходили ходуном, как при сильной буре. И ответило небо, и качнулся идол. В миг, когда пала заграда деревянная и ворвался в покои люд кровожаждущий, обрушился образ солнца со сломленными лучами и погреб под собой рыбака из города Кеш, прозванного Свет Источающим...
   Жрец замолчал.
   - Для чего ты рассказал мне эту историю? - спросил Петроний.
   - У любого знания, иноземец, множество граней. Оно может облагородить облик мира, восстановив родство с корнями изначального, но может этот мир разрушить. А вместе с ним разрушен будет и тот, кто, постигая знаки небес, ошибся в своем толковании дарованной истины.
   - Ты хочешь сказать, что высшее знание опасно? - в голосе Петрония мелькнуло легкое недоумение.
   - Именно так. И для того, кто им владеет, и для тех, кто готов вкусить от плодов его. Ты должен хорошо это усвоить. Нет ничего всесильнее мудрости, рожденной откровением небес. Она возвышает и ниспровергает, убивает и воскрешает из мертвых. Все и всюду подвластно ей, а потому ответственность человека, принявшего ее, велика перед лицом этого мира. Будет ли он достоин подобной ноши? Сумеет ли воплотить преемственность знаний в потомках и учениках, не исказив первоначальной сути?
   - Мне понятны твои слова, атраван, - ответил Петроний, - но для чего уделять такое внимание какому-то древнему сказанию? Это безжизненная тень давно ушедших веков.
   - Послушай меня, иноземец, - жрец взял римлянина за руку и заглянул ему в глаза. - Ты изможден тяготами своей судьбы, которую считаешь трагичной и безысходной. Тело твое лишилось прежней силы, а ум - вразумительной ясности. Однако ты должен шире смотреть на вещи окружающего тебя мира. Перестань жалеть себя. Ты не просто солдат -воитель с мечом в руках, служащий смерти. Ты человек, способный возвыситься над превратностями существования. Глаза мои все еще проницательны, и я говорю тебе прямо и явно: я вижу посланника запада, закинутого в дали востока для единственной цели - научиться читать следы древних на коже земли, помочь двум полюсам мира встретиться друг с другом, возродив исходное родство.
   - Чего же ты хочешь от меня, служитель богов? - с легкой иронией осведомился Петроний.
   - Я поведал тебе о том, как много веков назад небеса ниспослали огонь мудрости в земли Двуречья. Да, города черноголовых давно канули в небытие, но тусклых отблесков этого огня еще хватило для того, чтоб вознести ввысь бравую славу Аккада, Вавилона и Ассирии, утвердить венценосные монументы человеческого духа. Потом отблески превратились в угли. Свет знаний покинул берега Тигра и Евфрата, долины и горы Сирии, Финикии и Иудеи. Твои очи, затуманенные кровью Харрана, видели это. Кто вернет в благословенный некогда край огонь истины?
   - Ты хочешь сказать, что образ солнца со сломленными лучами был принесен в Двуречье издалека? - сообразил Петроний. - Из тех же мест, откуда пришли в Переднюю Азию древние шумеры?
   - Да, иноземец. Родина его раскинулась далеко на востоке, там, где снежные вершины необозримых гор теряются в облаках, где люди говорят с богами на их языке, а главные тайны жизни просты и незамысловаты, как буквы развернутой книги.
   Петроний на миг задумался, однако потом махнул рукой:
   - Что мне до всего этого?
   - Твой мир высох, а дух обмелел, - осуждающе, но терпеливо промолвил жрец. - Все твои надежды, мысли и чувства связаны с родительским краем. Однако думал ли ты хоть раз, по-настоящему, где он, твой дом?
   Петроний Квинтий покачал головой. Перед ним потянулись размытые картины пройденных дорог и путей. После разгрома при Каррах, его, бессознательного и иссеченного вражеским оружием, парфяне взяли в плен, как и добрую четверть легионеров Марка Лициния Красса. Он стал собственностью Сурены Михрана. Этот доблестный пехлеван, прославивший свое имя еще во времена междоусобной борьбы Орода с царевичем Митридатом, оказался опасным противником Рима, одолев мощь легионов силами одного гунда всадников и двух драфш пехоты. Родственник парфянских царей, он принадлежал к старейшему роду Михранов, что наряду с Аспахапетом и Сохаем являлись опорой трона Аршакидов. Решением царя Орода, которому Сурена преподнес голову Красса в подарок, пленных римлян отправили в Александрию Маргиану для обороны восточных рубежей державы. Там, лишенные всяких контактов с союзными Риму городами, они были не опасны для правящей власти.
   Начался новый этап военной службы Петрония Квинтия. Армия Парфянского государства была, по-преимуществу, конной. Костяк ее составляли всадники сакского племенного союза дахов. Это были латные копьеносцы и лучники, которые поддерживались вспомогательными пешими частями, набиравшимися в сатрапиях и имевшими национальное оружие. Главным образом, в них входили гоплиты греческих городов Месопотамии. Подобно им, пленные римские легионеры перешли в распоряжение нахвадара Маргианы Дахая для усиления его конного корпуса.
   Двигаясь в обозе по пыльным дорогам востока, Петроний видел просторы великой страны: Мидию, Гирканию, Эламаиду, Парсу, Сакастан. Перед ним вставали величественные и разноликие города, сочетавшие черты многообразных культур и населенные неисчислимым народом. Парфянская империя оказалась целым конгломератом разнородных национальных элементов. Люди каменных, кирпичных и деревянных городов этой земли следовали разным традициям, говорили на разных языках и поклонялись разным богам, хотя греческое влияние и нравы оставались преобладающими.
   Назначенный командиром шести тысяч своих соотечественников в гарнизонном городе Александрия Маргиана, Петроний Квинтий служил своим новым хозяевам. Надменные парфянские сановники, щеголявшие в пестро расшитых золотом штанах - анексиридах, относились к подневольным солдатам с нескрываемым презрением. В первую же неделю от открывшихся ран умерло более сотни легионеров. Пища была отвратительной, наказания - суровыми. Петроний написал донесение Дахаю, но оно осталось без ответа.
   И вот теперь, дабы немного облегчить свою душу, подавленную тоской по родине и тревогой о будущем, трибун начал посещать местный маздаистский храм. Он был расположен прямо за Центральными Воротами крепости, на башнях которых развевался желтый флаг Парфянской державы: одноглазый орел, держащий в клюве змею. Служившие здесь волхвы поклонялись святой троице: Ахурамазде, Митре и Анахите, в полном соответствии с канонами пророка Заратуштры.
   Сначала Петроний просто приходил послушать напевное чтение древних псалмов "Авесты" и "Ригведы", но потом, проникнувшись расположением к главному заотару Алхавшату, стал подолгу засиживаться вечерами в его келье, внимая волнующим рассказам о далеких странах, мудрецах и преданиях седой старины.
   Петроний очнулся от своих воспоминаний. Жрец по-прежнему внимательно смотрел на него своими черными глазами.
   - Сколько же еще усилий мне потребуется приложить, чтобы разбудить тебя от спячки духа? - улыбчиво спросил он. - Как заставить поверить в огонь истины, сокровенно мерцающей в твоем сердце?
   - Я не знаю, чего ты от меня хочешь, - искренне признался Петроний, - но благодарен тебе за твои заботы. Пойми меня правильно: я верный сын своей страны и вижу свой земной удел в сохранении законов жизни моих отцов и дедов.
   - Вот пока ты еще помнишь об этом, мы будем говорить с тобой на разных языках, - отметил жрец. - Однако когда-нибудь нетленный пламень твоего существа всколыхнет твой разум и вырвется наружу. Он сможет питать мир вокруг.
   Петроний лишь недоверчиво усмехнулся.
   Жрец пристально на него посмотрел.
   - В тебе бродят великие силы, не находящие выхода. Твоя душа иссушена войной и тяготами службы. Посмотри на жизнь с другой стороны - оком исцелителя страждущих. Не думал ли ты когда-нибудь заняться врачеванием? Помогая другим, ты сможешь обрести себя в своем подлинном естестве.
   Петроний удивленно вздрогнул. В далеком детстве ему говорили, что из него может вырасти новый Гиппократ, настолько легко он справлялся с всевозможными ушибами и порезами, приводя в изумление родителей и товарищей. Однако судьба его сложилась иначе. И вот сейчас чужой человек с самой окраины Ойкумены сумел разглядеть в нем то, что, быть может, являлось его истинным предназначением на необъятных просторах мира.
   - Знаешь ли ты, что говорил Заратуштра? - продолжал жрец. - Однажды человек с Запада достигнет колыбели знаний Востока и вернет утерянный столетия назад светоч великой истины. И будет он провозвестником нового пути духа, который изменит сердца людей по берегам всех мировых морей.
   Жрец замолчал и только конопляный светильник на дощатой скамье чуть слышно потрескивал в тишине...
  -- Глава 3. Последний рубеж.
   ...Земля, омытая дождем, обряженная солнцем, искрилась и мерцала. Ни ветер, ни тени не нарушали ее полусонного покоя. И только он был затаен и взволнован. Благолепие утреннего мира тревожило его сейчас куда сильнее, чем буря или грозовой ураган. Он видел, что внутри себя это благолепие скрывает целую бездну непроглядной мглы. И эта мгла все больше охватывала его губы, плечи и руки.
   Все то, что народилось вокруг него вместе с восходящим светом, было ненадежным. Он слышал, как мир оседает под натиском неумолимого времени, видел, как дыхание перемен проникает в ниспростертые среди холмов травы, окрашивает камни и отплясывает на кронах далеких деревьев. Время повсеместно обновляло образы жизни, не оставляя ничего незыблемого, необратимого, неостановимого. И только далекий голос человека звучал где-то на окраинах этого потерянного пространства, пытаясь обратить вспять непокорные токи судьбы.
   Дыхание времени смиряло весь мириад звуков. Голос человека был слишком слаб в нем, но его призрачная доля осколками отзывалась в шевелении песков Великого Моря, в шорохах зазеленевших среди озер полей, в поющем колыхании розовых облаков. Что призывало его возрождаться каждый тысячный раз в каждом тысячном миге своей гибели? Что побуждало с упорством уже блекнущего естества, вновь и вновь переживать свой конец и бередить сердце мира надеждой?
   Подобно умирающей и воскрешающей полночной звезде, глас человеческий возносился над дымкой утренних грез, бродил по изломам серых долин, плутал в бликах вод и ручьев. Он был неотделим от движения перемен, он жил в них, превозмогая предельность смертной доли и неизменно в ней перерождаясь.
   Сначала Петроний Квинтий считал месяцы своего подневольного существования, потом годы. Новые походы и новые раны оставляли свежие метки в его душе и на его теле. Он начал терять остроту своих чувств, а пустое вместилище бесконечности как-то незаметно растворило в себе его прошлое. Но он не сдавался. Его мольба о возвращении, выболевшая огненным шрамом в душе, еще клубилась среди туманов голубеющих вдали гор. Всем водам событий было не под силу смыть ее тлеющий уголек.
   Вот и сейчас, оглядывая с высоты стен Таласа чистый, как слеза, горизонт, трибун будто всматривался в недосягаемый небосклон своей судьбы. А тайная мгла, отметившая землю тихим поветрием, уже возвещала ему о новом ее цикле. К крепости приближалась армия Чэнь Тана: сорок тысяч отборных конников и пехотинцев великой страны, которой Хутуусы дерзнул бросить вызов.
   Долгое время все действия мятежного вождя хуннов, изгнанного из родимых пределов своим братом Хуханье, были на редкость успешны. Ему удалось породниться с кангюйским царем и создать боеспособное союзное войско. Подобно парфянам, хунны были очень сильны в конном бою, а их стрелки из лука прославили себя по всем просторам Восточной Азии. Пехота также не играла у них заметной роли, хотя Хутуусы использовал ее в схватках на пересеченной местности, при обороне занятых позиций и осаде крепостей.
   Корпус Петрония уже успел поучаствовать в великом западном походе против усуней. Сражения эти отличались особым кровопролитием - пленных хунны не брали. Применяя различную тактику и демонстрируя потрясающее стратегическое чутье, Хутуусы неизменно одерживал победы и даже овладел главным городом усуней - Чигой, Городом Красной Долины. При штурме его от стрел пало двенадцать солдат Петрония и еще шесть получили тяжелые раны. Это было ощутимым ущербом для римлян.
   Затем был утомительный поход против согдов в Ферганскую долину. И снова неприятель не выстоял против хорошо организованного войска Хутуусы и его полководческого таланта.
   Вождь хуннов умело применял засады, фланговые охваты и ложные отходы. При подготовке к битве, он так выбирал место, чтобы солнце или ветер были непременно направлены в сторону противника. Окрыленный своими победами, он отважился развязать войну с державой, чьи необъятные земли простирались до самых границ обитаемого мира. По наущению Хутуусы при кангюйском дворе был вероломно убит посол серов, и теперь назревало противостояние, которое должно было окончательно определить баланс сил во всей Центральной Азии.
   Два года продолжалось строительство опорной цитадели хуннов в Таласской долине. Петроний Квинтий, поставленный надзирающим за работами, предложил вождю хуннов использовать проверенную веками систему римских пограничных укреплений. Были возведены смотровые и сигнальные башни, насыпной вал, усиленный камнями и дерном, вырыт глубокий ров и устроена двойная линия деревянного частокола вокруг основных стен. Так своей преданной службой римский трибун оправдал надежды Хутуусы, выменявшего его у Дахая вместе с двумя центуриями легионеров на караван верблюдов, два десятка породистых скакунов - аргамаков и несколько свертков шелковых тканей.
   Нахвадара Маргианы утомил строптивый нрав Петрония, и он поспешил избавиться от него при первом удобном случае. Многие годы он, скрепя сердце, принимал жалобы римлянина на суровое обращение с легионерами, разбирал донесения о произволе чиновников на местах и самоуправстве парфянских военачальников. Мирный договор с хуннами позволил Дахаю благополучно отправить за пределы страны Аршакидов и самого римского командира, и две сотни самых старых ветеранов Марка Красса. Все они присягнули своему очередному господину - чжуки Хутуусы, известному серам, как шаньюй Чжичжи.
   Хунны всегда были воинственным народом с древней историей. Предков своих они относили к последним правителям династии Ся, владевшим долиной Желтой Реки до прихода туда клана Шан. Согласно преданиям, они удалились в западные степи и смешались с местными племенами. Там, среди сухих и безводных песков пустыни Великое Море с одной стороны, и горных долин, увязших в сухостое с другой, сформировалась народность кочевых воителей, ставших вечной угрозой для всех близлежащих земель.
   Столетиями хунны воевали с серами и соседними племенами, обогащаясь в набегах богатой добычей, но Хутуусы решил пойти другим путем. Этот энергичный и деятельный человек надумал создать обширнейшее государство, способное потягаться с главными мировыми державами. В планах его было покорить все разрозненные царства Центральной Азии, а также отторгнуть окраинные области у Парфии и Чины. Для воплощения столь грандиозного замысла чжуки были жизненно необходимы люди, подобные Петронию Квинтию - профессиональные военачальники, знакомые с заморскими системами полевого и осадного боя. Потому трибун оказался неожиданно обласкан Хутуусы, а к солдатам его впервые стали относиться с неким подобием заботы.
   Между тем, очертания вражеских колонн уже явственно обозначились на подступах к крепости. Они нарастали над долиной нестройным гомоном и бело-черными знаменами полководца Чэнь Тана. Петроний уже знал, что остановить противника в Чуйской долине не удалось. Союзная конница кангюйцев атаковала серов и отбила их обоз, но Чэнь Тан преследовал ее и разгромил. Это стало неприятным знаком для Хутуусы.
   Уникальность кавалерии Чины заключалась в том, что она могла одинаково результативно действовать и против конницы, и против пехоты в ближнем бою, чем не могли похвастать всадники хуннов. К тому же самострелы серов превосходили хуннские луки по дальнобойности в несколько раз. И все же Хутуусы был не намерен сдаваться. Его расчет на прочность оборонительных укреплений римского типа был основным в этом противостоянии. Чжуки был убежден, что армия Чины не сможет добиться быстрого успеха в осаде Таласа и вынуждена будет отступить. Вот тут ее и получится настичь в преследовании и рассеять.
   Петроний оглянулся на своих солдат. Рядом с ним напряженно застыл вексиларий с единственным сохраненным римским штандартом, а позади него - совсем поседевший за два последних года центурион Корнелий Варий. Римляне не отрывали глаз от черты горизонта, сжав губы и держась рукой за рукояти гладиусов. По всей крепости оживились хунны. Они густо заполнили линию основных стен. Каждый лучник, отливая кольчужным блеском, принес с собой по пять колчанов со стрелами. Вдоль внешнего частокола лули и темники Хутуусы тоже распределили стрелков.
   Серы приближались, и трибун внимательно разглядывал их, будто пытаясь по внешнему облику определить силу своего нового врага. Армия Чины выглядела разноцветной. Впереди всех летели легкие конники в черных кавалерийских шапочках и кожаных доспехах, надетых поверх красных халатов. Это были верховые лучники, разделенные на отдельные группы. За ними двигалась тяжеловооруженная конница: всадники на породистых скакунах с трехлезвийными копьями и алебардами. На головах их искрились островерхие шлемы из чешуек, на теле - железные латы, составленные из круглых, квадратных и прямоугольных пластин. Выкрашенные в черный цвет доспехи имели широкую красную кайму. По алым, голубым и оранжевым плащам было несложно узнать командиров отрядов.
   В промежутках между островками кавалеристов почти бегом поспевала пехота с продолговатыми щитами, украшенными линейным орнаментом. Из-под панцирей их выглядывали серо-белые куртки и ноговицы. Дальше шли арбалетчики, катились штурмовые машины. Вся долина уже заходила под тяжестью ног, копыт и колес. Армия Чэнь Тана набухала, как море, своими островерхими волнами затопляя травы и песок. Она так стремительно поглощала беззащитную землю, что скоро на ее поверхности не осталось даже малых пробелов. Это была необратимая лавина.
   - Пусть откликнуться на призыв мой свободные воины хунну! - услышал Петроний голос чжуки, который пытался приободрить людей у первого частокола. Слова и фразы варварской речи стали ему почти привычны. - Вы, что живете дальними походами и питаетесь дымом своих костров! Ваши луки и стрелы - отрава врагам. Ваша удаль - поругание их славы. Вы нигде не встречаете преград, а вашим зорким глазам не знакома тень страха. Пусть только пепел и тлен останется сегодня от рати хуася, а утренняя заря досыта умоется вражьей кровью!
   Хунны ответили ему дружным ревом, потрясая палашами и подбрасывая в воздух свои короткие копья. Однако вскоре весь этот бойкий людской хор, встрепенувший Талас, оказался без остатка поглощен боем огромных барабанов серов, перед которым и гром бы, пожалуй, показался лишь робким шорохом. Хунны притихли. Пестрые ручьи вражеских солдат уже обвивали линию перед рвом. Замелькали штурмовые лестницы.
   - Кто тот всадник, что смотрит в нашу сторону с таким гордым видом? - спросил Варий Петрония, указывая на человека, который взобрался на пригорок в отдалении и размахивал плетью, отдавая какие-то команды.
   - Похоже, это и есть главный полководец Чины, - прошептал трибун, рассматривая надменное лицо с широкими скулами и приподнятыми бровями.
   Под всадником упруго двигался, вставая на дыбы, такой же горделивый скакун согдийской породы, накрытый желтым шелковым вальтрапом с вышитыми на нем крылатыми существами. Прическа военачальника была сложной. Две косы его волос были заплетены на висках, а третья - на затылке, образуя сплошной узел. Эта странная конструкция затейливо сочеталась с кожаной шапочкой, завязанной под подбородком красной лентой. Панцирная кофта сера состояла из выпуклых ромбовидных чешуек с трубными рукавами на золотых застежках. Ее охватывал стеганый пояс, к которому крепились по обеим сторонам сразу два меча в фигурных ножнах.
   Повинуясь приказу своего командира, серы организованно пошли на приступ. Над шеренгами их тут же взметнулось несколько плотных грозовых потоков - это были сотни стрел, выпущенных из арбалетов и баллист. Они, подобно обвалу, рухнули на головы защитников крепости, пробивая все на своем пути. Затрещали латы, заныли люди. Чтобы хоть немного остановить этот водопад железа, хунны поднимали щиты высоко над собой. Лучники чжуки тоже испустили целый град стрел, но не все они долетели до противника и отыскали цель.
   Постепенно подкатились отряды штурмовой пехоты Чэнь Тана и множество людей под прикрытием сомкнутых щитов начали забрасывать ров гатью. Очень быстро глубокая канава в пять локтей глубиной была заполнена. Послышались возгласы ликования со стороны серов. Противник подошел к частоколу. Хунны кидали в них копья и камни, посылали стрелы, однако отбросить от укреплений не смогли, хотя человек двадцать серов свалились под ноги своим наступающим товарищам.
   Протяжный рог Хутуусы, которым он давал сигналы командирам, привлек внимание Петрония. Римский трибун отыскал глазами чжуки на вершине сторожевой башни. Вождь хуннов махнул ему рукой. Это был приказ, в значении которого было трудно ошибиться: Хутуусы велел римлянам сделать вылазку и попытаться оттеснить неприятеля от частокола.
   - Безумие! - вскричал Варий, узнав о приказе. - Он что, не понимает, что наши мечи бесполезны против стрел серов?
   - Воля чжуки для нас закон, Корнелий, - уныло отозвался Петроний, который сам понимал всю бессмысленность подобной затеи.
   Быть может, отчаяние уже проникло в сердце вождя хуннов и, в своем упрямом противодействии судьбе, он теперь не задумывался о средствах? Римляне угрюмо повиновались. Трибун разделил своих солдат на два отряда, намереваясь одновременно атаковать со стороны двух дощатых ворот, сделанных в стене палисада. Один отряд Петроний возглавил лично, другой поручил Варию.
   Легионеры перебежками двинулись через узкие проходы к первой линии укреплений. Гремели их щиты и доспехи, нащечники и козырьки шлемов блекло мерцали.
   - Пусть защитят нас боги нашей родной земли, - негромко возвестил трибун, - и пусть не оставят в милости небесные владыки всех восточных песков. Вперед!
   Однако внезапного нападения, на которое рассчитывал Петроний, не получилось. Едва распахнулись ворота и две неполные центурии вырвались навстречу противнику, серы тотчас отступили, не приняв ближнего боя. Нескольких из них удалось достать брошенными пилумами, но в ответ черная глыба стрел уже нависла над римским строем.
   - Черепаха! - скомандовал Петроний.
   Легионеры молниеносно выполнили перестроение, образовав сплошную стену щитов. Не единожды вспоминая плачевный урок Карр, трибун долго тренировал с солдатами этот маневр, чтобы снизить возможные потери своего корпуса. Он даже усовершенствовал классический вариант старого боевого порядка: щиты заставил обшить плотным слоем металла, не позволяющим стрелам пробивать их навылет, а еще одной линией щитов закрывать от обстрела ноги солдат.
   Тяжелый град забарабанил по крыше и стенам образовавшейся крепости. Некоторые стрелы отскакивали от нее, другие вонзались, но застревали.
   - Надо отходить, командир, - подал голос кто-то из легионеров.
   И действительно, смысла продолжать наступление под непрерывным ливнем из самострелов не было. Римляне не могли сделать вперед и шага.
   - Отступаем! - решил Петроний и горнист озвучил его приказ. Ему вторила труба со стороны отряда Вария.
   Легионеры начали осторожно пятиться назад, стараясь не оступиться и не нарушить своего щитоносного покрова. Через ворота они вернулись за внутреннюю линию палисада. Человек семь получили легкие раны в руки, скорее даже царапины, однако убитых не было ни одного.
   Видя со смотровой башни неудачу этой вылазки, Хутуусы своим пятицветным флагом велел оставить все внешние укрепления и отойти под защиту каменных стен Таласа. Новые шеренги Чэнь Тана уже наступали, и стало ясно, что долго удерживать частокол и вал хуннам будет не под силу. И действительно, серы подпалили палисад зажигательными снарядами, подняв к небу столбы едкого пламени. Их баллисты и арбалеты били, не переставая, настигая даже людей, стоящих на стенах и башнях.
   До самой ночи полыхали внешние укрепления Таласа. Потом серы растащили головешки столбов, сравняли вал и вплотную приблизились к каменной цитадели. Кангюйская конница, которая по плану Хутуусы должна была ударить в тыл порядкам Чэнь Тана, показалась на горизонте, но в бой вступить не решилась. Всадники лишь постояли на месте, разглядывая неприятеля, а потом развернули своих коней. Тогда чжуки кинул на вылазку своих отборных ратников под главенством лулу Гайдына, однако пехотинцы серов смяли их и окружили, не дав уйти почти никому. Так Хутуусы потерял последний шанс добиться успеха в этом бою.
   Настроение защитников крепости было безрадостным. Приуныли и римляне: тяжелые предчувствия уже проникли в их души. Все знали, что близиться час последней, решительной атаки войск Чэнь Тана, которая сметет перед собой все. Видя, как подтягиваются к стенам осадные башни серов и непрерывные массы орущих солдат, Петроний прикрыл глаза. Ему вдруг захотелось пробудиться под густыми кронами кипарисов, узнать умащенные светом портики и галереи Марсийского квартала, увидеть разбег мостовых, заполненных гомоном латинян и греков.
   Мимолетную тень прошлого прогнало рассветное солнце. Оно поднималось над долиной, как божественное пламя над заблудшей мглой. Трибун устремил на него взволнованный взгляд. Должно быть, вот так же на рассвете, взошло оно когда-то над гладью озер и зубьями гор, чтобы узнать лик первого человека, исторгнутого холодом земли. Улыбнулось тогда солнце над неловкими шагами его, спотыканиями и наивной верой судьбе. Боязливым и хилым показался ему тот человек. Порождая вокруг себя глыбы бед и реки страданий, он мечтал любоваться красою вечных цветов. Спадали снега, отступали потопы, но первый человек согрел мерзлую твердь огнем своего духа, и тот огонь не смогли сокрушить ни ветры, ни бури, ни ураганы. И уступило тогда пурпурное светило, восхищенное одиноким упорством слабого сильного человека, и указало ему дорогу к небу, чтобы обрел он правду своего земного удела...
   Гром барабанов и вой цимбал оповестили о наступлении серов. Отряды Чэнь Тана шли на приступ. Со стен в них снова полетели стрелы и копья. Плечом к плечу со своими мужьями встали женщины хуннов: они кидали во врагов камни и лили из чанов горячую смолу. Воители Чины взбирались по крепким лестницам, перебегали и спрыгивали с башенных мостков. Римляне пытались встречать их ударами мечей, однако серов становилось все больше. Стрелы их были неумолимы, а ратники Чэнь Тана - напористы и проворны. Варий неистово рубил с плеча, глаза его метали искры из-под тяжелых бровей, свирепый оскал рта напоминал хищного зверя. Он с упоением всаживал клинок по самую рукоятку, если удавалось найти уязвимое место врага.
   Площадку под ногами покрыли павшие, но шевелящиеся тела. Раненные цеплялись за колени тех, кто еще стоял на ногах, и тянули их за собой. Кровяные брызги во многих местах замарали каменную кладку. Все боевые кличи срослись в один и стало непросто разобрать, где серы, где хунны, где римляне. Петроний своей рукой сразил трех человек и одного столкнул со стены. Он был ранен в плечо и бедро, однако продолжал биться с хмурой непреклонностью, хотя язык его высох и прилип к гортани, а дым расползающихся пожарищ слезил глаза.
   Как оказалось, это горели постройки уже внутри Таласа, пылал и дворец Хутуусы. Серы проникли в крепость, разбив центральные ворота, и теперь с лютым азартом расправлялись над голосящими жителями: секли их алебардами и мечами, врывались в дома. Трибун ничего не знал об участи вождя хуннов, но догадывался, что она была плачевна. Он попятился немного назад, чувствуя, что тело его деревенеет, а кисть руки разжимается, не способная более удерживать потяжелевший меч. Рядом рухнули несколько легионеров, выплевывая изо рта комки крови. Пал и Варий. Косым ударом секиры ему отрубили ногу, и старый центурион, исходя проклятиями и слезами отчаяния, повалился на бок. А дым и отсветы повсеместного пламени уже объяли крепость со всех сторон, делая слабо различимыми контуры строений и фигуры мятущихся людей.
   Петроний протер слипающиеся веки. Строки старого шумерского текста, который когда-то читал ему Алхавшат, пришли на память сами собой, и трибун глухо зашептал, стараясь приглушить хаос и разноголосицу поверженного Таласа:
   "Боги-предки! Те, кто поставил своими границами пределы Вселенной! Ширина вашей простертой ладони - весь небосвод, ваши глаза - путеводные звезды. Вам посвящаю весть о потерянном человеке, сгубившем молодость, жизнь и судьбу. Воистину: сказ этот об утерянных надеждах, почившей отраде и безвременно увядшей весне. Там, где стоят мои стопы - стынет печаль, а земля замирает в безвольном смирении, ибо место это - хранилище вечного праха и тлена смертной доли..."
  -- Глава 4. Земля Ария.
   Пески пустынь, пыль степей и камни горных перевалов остались наконец позади. Два десятка всадников медленно подъезжали к белеющим стенам Патталы.
   - Почему мы не остались в степях? - сокрушенно вздохнул Харив. - И что нас ждет здесь, в чужой для нас стране, где воздух дышит влагой, реки выходят из берегов, а леса такие густые, что наши кони не находят места, чтобы поставить копыто?
   - Почему ты не остался, я не знаю, - ответил ему Агдак и лукаво покосился на Скирта. - Зато догадываюсь, почему сюда так рвется наш юный посол.
   Скирт покраснел. Он в самом деле все чаще вспоминал Ликию, тревожимый и страхами за ее судьбу, и опасениями, что она успела его забыть.
   - Надо предупредить князя, - пробормотал юноша себе под нос. - Сообщить, что нам грозит война с Чиной.
   - Если бы я был на твоем месте, я бы поторопился найти укрытие от гнева Моги на самом краю степи, куда не забираются даже гиены. Учти, парень, я ведь скажу князю правду. О том, почему послы-яваны сумели достичь столицы Чины и почему серы согласились им помочь.
   - А ты знаешь это? - вопросил Скирт с вызовом, надеясь отвлечь самого себя от внутренних переживаний. - Для меня это до сих пор остается великой загадкой. Ведь по всему выходило, что им лучше дружить с нами, чем с ними.
   Агдак качнул головой:
   - Боюсь, для серов, кичащихся своими предками, мы такие же варвары, каких они привыкли ставить на колени силой своих клинков. Если для нас жители Чины выглядели все на одно лицо и мы различали их лишь по цвету одежд и узорам, то для серов едины все степняки. Согды, хунны, скиты -- только "земляные черви" в представлении высокомерных сынов Поднебесной; дикари, которых нужно прижать к ногтю. Заключать союз с одними варварами, чтобы поддержать других они не будут.
   - Твои слова похожи на правду, - отдал должное Скирт. - Я не прошу от тебя снисхождения к моей судьбе, вождь. Но я хотел бы, чтобы твой рассказ был полным. Не утаивай от Моги моей попытки договориться с вождем серов и того, как нас едва не убили.
   - Последнее наш князь может без труда поправить... - Агдак подстегнул коня.
   Отряд близился к воротам города. Скирт живо вспомнил свой первый приезд в столицу греков и невольно улыбнулся. Теперь огромные ворота с фигурами слонов охраняли его соотечественники - рослые скиты в красных башлыках, стеганные куртки которых опоясывали ремни из сыромятной кожи. Они встретили вернувшихся путников возгласами радости.
   Внутри крепостного венца было все также оживленно. Повозки, колесницы и толпа шумели на мостовых, однако здесь Скирт впервые за долгое время ощутил подобие уюта и душевного спокойствия.
   - Я отправляюсь на поклон к князю, - заявил Агдак твердо. - У вас же есть выбор: отсрочить неизбежное или сразу узнать свою участь.
   - Мы идем с тобой! - решил Скирт.
   Харив одобрительно наклонил голову, остальные с ним согласились. В дворцовые залы вступили впятером: Скирт, Агдак и трое десятников. Стража из ближней дружины Моги пропустила их без препятствий.
   Как оказалось, за год отсутствия отряда и в городе, и в стране многое изменилось.
   Афинион и Леонт появлялись в Паттале редко, занимаясь управлением в своих провинциях. Активны стали сторонники Гермея. Из клочка уцелевших у царя владений постоянно просачивались шпионы и провокаторы, подбивая народ на рынках и площадях к неповиновению скитам. Речи эти постепенно оседали в сердцах людей, делая власть победителей еще более непрочной.
   Однако покончить с Гермеем никто из союзников не спешил. Чтобы собрать крепкую армию, способную выбить царя из областей Мадхьядеша, Магадха и Анга, необходимо было договориться между собой. Сейчас это стало самым трудным, так как ни один из трех вождей не желал отдавать своих подданных под начало другого. Также победители понимали, что отправиться в большой поход на окраины Джамбу, означает
   оставить страну без власти и без надзора. В условиях брожения настроений это было опасно.
   В такой бестолковой ситуации прошел почти год. Ее усугубляли и разногласия. Князь Мога выполнил большую часть своих обещаний, ослабив бремя налогов для населения. Однако природная ненависть эллинов к "варварам" была поистине неискоренимой. Леонт и Афинион, верные устоявшимся нормам греческого правления, напротив -- вершили порядок в своих владениях жесткой рукой, вынуждая иных подданных искать избавления от поборов о областях, занятых скитами. Все это не способствовало дружеским отношениям между правителями.
   Ступая по мозаичным полам вдоль статуй и треножников, расставленных у стен, пятеро посланников достигли зала, где отдыхал князь. У входа их с радостным удивлением приветствовали двое телохранителей Моги. Они рассказали, что Мога, тоскующий по жаркой бане, устроил во дворце настоящую скитскую парильню, в которой разогретый каменный пол опрыскивали квасом и водой с примесью полыни. Пропотев до костей, князь потом плавал в теплом греческом бассейне.
   Вернувшиеся посланники застали Могу хорошо пропарившимся и расслабленным. Он возлежал на широком ложе, а две рабыни натирали его тело медовой мазью. Лениво повернув голову на звук шагов, князь усмехнулся:
   - Боги-охранители наконец указали вам дорогу домой. А то я уже начал забывать ваши лица. Не желаете совершить омовение?
   Он знаком отпустил рабынь и сел, закутавшись в длинное полотнище.
   - Благодарим, князь, - склонил голову Агдак. - Но сперва позволь нам поведать о том, как мы справились с твоим поручением.
   - Я слушаю, - Мога нахмурился, уже предчувствуя недоброе.
   - С самого начала мы преследовали яванов: на равнинах, вдоль течения рек, в горах. Едва не потеряли их след, но боги нам благоволили. Мы почти схватили посланников царя Гермея. Если бы не стычка с местным горным племенем, они были бы в наших руках, - вождь Соколов украдкой переглянулся со Скиртом. - Только поэтому яванам удалось ускользнуть, хотя их кони, верблюды, мулы, дары и именные грамоты, стали нашей добычей.
   Скирт бросил на Агдака едва заметный благодарный взгляд.
   - И что? - спросил Мога с ухмылкой. - Они так и блуждают в горах, нищие и голодные?
   - Нет, князь, - Агдак покачал головой. - Скирт опасался, что яваны сумеют достичь земель серов, несмотря на все трудности. Потому он предложил отправиться в страну Чина и перехватить посольство близ столицы. Там мы и встретились с яванами вновь. Они сумели перехитрить нас и втереться в доверие к императору серов. Скирт добился приема у императора и даже предложил ему союз, но коварство яванов ппобедило: властитель Чины прислушался к ним, а не к нам. Нам пришлось бежать, спасая свою жизнь.
   Мога тяжело посмотрел на стоящих перед ним скитов.
   - Это означает только одно, - произнес он глухо. - Войну с Чиной. Отправьте посыльного к архонтам! Пусть и Афинион, и Леонт прибудут ко мне.
   Агдак наклонил голову. Уже в коридоре Скирт удержал вождя Соколов, положив ему руку на плечо.
   - Благодарю тебя. Ты имел полное право обвинить меня в неудаче нашего дела. Но ты поступил иначе, обелив меня перед князем.
   - Что проку теперь кого-то обвинять? - Агдак скривил губы. - В моих словах не было лжи. Я лишь умолчал о малом, описав большое. Содеянного не исправить, а Мога в наказании крут. Мне было бы жаль лишиться хорошего воина и товарища. Ступай со спокойным сердцем!
   Распрощавшись с вождем Соколов и товарищами, Скирт поспешил разыскать Ликию.
   Девушки во дворце не оказалось. Один из дружинников князя сообщил, что в последнее время она полюбила прогулки по лесистым склонам горы Нагалока. Покинув город, Скирт добрался до горной тропы, светлой лентой ползущей к вершине. Здесь росло много ветвистых баньянов, которые, как когда-то слышал юноша, считались у местных жителей деревьями исполнения желаний. Окутанный прохладными тенями от высоких крон-шатров, Скирт добрался до ровной открытой площадки, озаренной солнцем. Здесь его глаза различили стройную фигуру девушки в розовой экзомиде, собирающей цветы.
   Сердце юноши бешено заколотилось. Он побежал, забыв об усталости и едва касаясь ногами земли. Почти летел, видя, как заходящее светило стягивает волосы Ликии венцом золотистого блеска. Она пока не замечала его. Но вот девушка выпрямилась и обернулась. Скирт почти задохнулся от радости, бросаясь к ней, как вдруг вместо милого светлого лика на него глянула смерть без лица.
   Скирт оступился и едва не покатился вниз по склону. Только стряхнув наваждение, юноша понял, что между ним и Ликией вырос воин в глухом шлеме с узкими прорезями для глаз с синим гребнем. Воин снял шлем и поднял руку в знак приветствия.
   - Хайрэ! Давно я тебя не видел, - прозвучал голос Афиниона.
   Скирт пришел в себя.
   - Тебя ждет князь, - произнес он, чувствуя, как в нем растет недоумение. Что мог забыть Афинион вблизи Патталы, ставшей сейчас главной ставкой Моги, когда должен был сидеть в своих западных владениях?
   - Я незамедлительно его навещу, - Афинион взял шлем под локоть и, кинув беглый взгляд на девушку, направился вниз по склону.
   Скирт проследил за ним взглядом, пока архонт не скрылся в тени баньянов. Только тогда он подошел к Ликии. Подхватив ее на руки, он закружил смеющуюся девушку.
   - Поставь меня на землю! - весело потребовала она. - Я уже и не надеялась увидеть тебя живым. Где ты пропадал так долго?
   - Далеко, - улыбнулся Скирт, чувствуя, как счастье, испуганно сбежавшее при появлении Афиниона, медленно возвращается к нему.
   ...В древнем дворце Патталы, среди ярко освещенных мозаичных стен, на которых дельфины скакали по пенным волнам, трое правителей собрались для переговоров. Времена доверительных бесед между боевыми побратимами давно канули в прошлое.
   - Друг мой! - говорил Афинион вкрадчивым голосом. - Я должен обратить твое внимание на несправедливость, которую твои люди вершат в моих землях.
   - Разве они имеют отношение к твоим землям? - удивился Мога. - Я полагал, что скиты не появляются в твоих городах. Ты получил все, что хотел - чего тебе еще нужно?
   - Ты уменьшаешь налоги и помогаешь разорившимся крестьянам, потому они бегут к тебе, как к спасителю, покидая своих законных хозяев, - заметил Леонт.
   - Я облагаю налогом общину, а не отдельных земледельцев. Я даю в аренду наделы тем, кто потерял их в ходе войны. Что вам мешает поступать так же?
   - В твоих руках вся царская казна, равно как и добыча из захваченных тобой городов, - продолжал Леонт. - Ты можешь себе позволить менять старые порядки по своему почину. Тогда как мы вынуждены все возрождать на пустом месте.
   Мога усмехнулся:
   - Что-то мне подсказывает, что даже если я поделю казну Гермея на три равные доли и две из них отдам вам, вы вряд ли употребите их на земельные реформы и восстановление хозяйств, пострадавших за время войны.
   - Сейчас нам надо думать совсем не об этом, - возразил Леонт. - На границе с Мадхьядешой не прекращаются стычки. И если правда то, что ты говоришь, и на помощь Гермею движутся войска серов - нам надо объединить наши усилия, а не разобщать их. Что толку делить казну, если потом придет враг - и отберет ее обратно, да еще не забудет прихватить с собой наши головы?
   - Да, - кивнул Афинион. - Гермея надо раздавить раньше, чем серы объединятся с ним. А ты, вместо того, чтобы помогать общему делу, переманиваешь к себе наших сограждан!
   - Предлагаю решение, которое устроит всех, - Мога возвысил голос. - Я отдаю вам одну треть казны на подготовку и оснащение войска, силами которого вы разобьете Гермея. Потом получите еще треть и будете распоряжаться ей по своему усмотрению. Согласны?
   - А что в это время будешь делать ты? - спросил Афинион. - Захватывать наши города, оставшиеся без всякой защиты?
   - Ответьте мне, - с плохо скрываемым раздражением проговорил князь, - разве я похож на несмышленого ягненка? Если вы одолеете Гермея и покорите остатки его царства - разве смогу я противостоять вашему победоносному воинству?
   - А если одолеет Гермей? - Афинион прищурился.
   - Этого не случится, - твердо пообещал Мога. - Если только вы не передеретесь между собой у него на глазах.
   - Воля богов переменчива, - заметил Афинион. - Откуда ты можешь знать, к кому она обратится удачей, а кого обречет на заклание?
   - Боги помогают тому, кто выполняет их волю, - отозвался Мога. - Кто верит в правоту собственных действий и понимает их коренные причины. Если вы не чувствуете за собой правоты и не верите в благосклонность своих богов - ради чего вы вообще затевали все это дело?
   - Тебе ли упрекать нас? - не выдержал Леонт. - Твои соплеменники вихрем прокатились по нашим землям, разорили наши города и заставы, твои речи искусили нас изменить своему законному правителю!
   - Вот как? - с нескрываемым ехидством спросил Мога. - Выходит, это я вас принудил к измене? А сами вы хранили непререкаемую верность Гермею? Не слишком ли много вы мне приписываете?
   - К чему теперь говорить о воле богов, если ты знаешь, что мы пошли против нее? Или ты чем-то отличаешься от нас?
   - Я не прячу свои истинные намерения за мнимой заботой о ближнем, за лицемерным взыванием к высшим силам и именам предков. Если мне что-то нужно - я иду и беру это. Я не доказываю неправомерность власти прежнего хозяина. Я отбираю землю или добро, но не пытаюсь оправдывать свои притязания волей небесных владык.
   - Вот потому тебя и называют варваром, - промолвил Афинион угрюмо.
   - По мне лучше быть варваром, от которого знаешь, чего ожидать, нежели эллином, готовым улыбаться тебе в глаза - и ударить ножом в спину, когда ты отвернешься!
   Афинион отвел взгляд.
   - Но я отвечу, что я буду делать, - Мога выпрямился на ложе. - Пока вы вдвоем будете бить Гермея, я соберу силы для борьбы с серами. Ибо если войско их уже выступило - оно не уйдет без битвы. Оно может обрушиться на нас с севера, со стороны степей. Может спуститься с востока, с гор. А может прибыть на кораблях, и тогда его можно ожидать в любой точке побережья. Повсюду надо выставить дозоры и сигнальные вышки, передающие сообщения, а здесь, в сердце державы, собирать пешие и конные отряды, способные остановить чужаков. Чтобы не подвергать просторы Джамбу новому разорению...
   Афинион и Леонт переглянулись.
   - Да будет так, - заключил Афинион. - Рассылай своих легконогих всадников по дальним заставам. Мы же идем в поход на Паталипутру.
   Поклонившись князю, архонты вышли, оставив его наедине с телохранителем.
   Мога перевел взгляд на невозмутимого Скирта.
   - Увы, неудача вашего путешествия оборачивается для нас большой бедой. Видит Папай-Отец и Мать-Табити, не о том я мечтал, когда замышлял свой поход...
   Князь поднялся:
   - Ответь мне, воин. Ты был в землях Чины, ты видел ее армии и ее полководцев. Знаешь ли ты, что нас ждет? И что нам уготовано: успех или падение?
   Скирт нагнул голову.
   - Прости, государь. Это моя вина.
   - В чем ты себя винишь? - Мога вскинул брови.
   - Я держал в своих руках жизни посланников яванов - и отпустил их. Потому они добрались до наших врагов и заключили с ними союз. Можешь меня казнить.
   Мога тяжело задышал, сверкнув глазами. Несколько мгновений в нем длилась борьба. Потом он вынес свое решение:
   - Ты заслужил смерть по нашим законам. Однако она никак не поможет нам одолеть наших противников. Ты отчаянно смел, силен телом и духом, а еще -- проворен умом, если можно верить Агдаку. Жаль будет лишиться такого воина. Пусть же твоя судьба послужит нашему будущему. Грядет большая война и ты знаешь обычай. Дабы заручиться милостью Ария, мы отправляем к нему одного из лучших наших сыновей. Готов ли ты стать этим посланником?
   - Я приму это, как высшую честь, князь, - Скирт положил ладонь на сердце.
   - Ступай! - велел Мога. - Когда придет время, я пришлю за тобой.
  
  -- Глава 5. Слово царя.
   Обозревая голодными глазами скитальца дороги и города родной страны, которую он уже успел позабыть, Диокл испытывал легкое недоумение. Старая земля затянулась новым туманом, сладкозвучные песни унес ветер, разливы рек стерли память прежних следов, а сердца людей оскудели. Юноша не мог понять, так ли сильно изменился отчий край с очагами его предков, или глаза его научились видеть то, чего не замечали прежде.
   Испарилось куда-то, растаяло блистательное величие страны Джамбу - последней вотчины эллинских царей. Перед послушником обнажилась неприкрытая сирость дворцов, храмов и колоннад. Его овеяло неуютное дыхание городских улиц, пропитанных сыростью, поразила непривычная безлюдность площадей и рынков. Кровли домов плавали в глубоких тенях, деревья потускнели и накренились, будто придавленные неведомой тяжестью.
   Идущую армию встречали неприветливо. Жители сел и деревень поспешно прятались, горожане запирались в своих домах, торговцы закрывали лавки и бежали в храмы. Из Страны Небесного Спокойствия в Индию пришло двадцать тысяч всадников, двадцать пять тысяч пехотинцев, сто тысяч тягловых волов, а еще множество мулов, верблюдов, носильщиков и обозной прислуги. В дороге несколько солдат заболели, но походные лекари серов поставили их на ноги с помощью игл, настоев и растираний мазями из бараньего жира. Узнав от разведчиков о моровой эпидемии, объявившейся в краю Куньмин, Вэнь Чунь принял решение изменить маршрут, отклонившись на север от главного тракта. Это удлинило путь еще на пятнадцать дней, но уберегло воинство Махачины от больших потерь.
   Вступив на просторы Джамбудвипу, да-цзян тоже, казалось, был удивлен видом брошенных полей, опустевших крестьянских хозяйств и безжизненных пастбищ. Как будто вместе с тополиным пухом, летевшим с деревьев и устилавшим землю, ветер без возврата унес былое процветание империи Деметрия Аникета.
   При приближении к Паталипутре, Видрасена послал вестника к царю Гермею, чтобы сообщить о благополучном завершении трудного предприятия. На подступах к столице послов и воинов союзной армии ждал по-настоящему радушный прием. Жители города вышли за ворота, чтобы приветствовать спасителей государства и славить их имена. Здесь были курчавые греки, черноглазые инды, меднолицые бактры с глазами, обведенными сурьмой. Мужчины, женщины, дети спешили надеть на головы конников Видрасены венки из роз и лавра.
   Посыльные Гермея уже встречали Ликофора, Вэнь Чуня и Сангхабхадру, чтобы препроводить их на пиржество во дворец, где ожидали столы с куропатками, приправленными асафетидой, поросячьими окороками, сладостями и винами из киннамона. Видрасена и командиры серов занялись расквартированием своих подчиненных и решением вопросов, связанных с довольствием отрядов.
   Один лишь Диокл оказался предоставлен сам себе, получив долгожданную возможность насладиться покоем и одиночеством. Прогулявшись по городу, он вернулся в храм и первым делом омылся в монастырском бассейне. Потом переоделся в хлопковую кашаю, поклонился Трикайе в Алтарном Зале и спустился в сад.
   Наставник возвратился ближе к вечеру. По обыкновению лицо его было непроницаемым и послушник не смог уловить, в каком расположении духа находиться его учитель.
   - Завтра большой праздник на Площади Ветров, - поведал Сангхабхадра. - Царь будет держать слово перед народом Паталипутры.
   - Гермей доволен нашей поездкой? - спросил Диокл.
   - Да. Нас не было без малого год, но он уже подавил несколько выступлений в городах и мятеж солдат в столице. А скифы и их союзники захватили ряд западных областей.
   - Теперь царь восстановит порядок в стране?
   Сангхабхадра только улыбнулся в ответ, однако от пристального взгляда послушника не укрылась вся неоднозначность этой улыбки.
   - Ты в чем-то сомневаешься, Учитель?
   - Время сомнений давно прошло, бхикшу. Я просто хочу посмотреть, как владыка Джамбу распорядиться плодами наших трудов и нитями собственной судьбы.
   - И это все?
   - Я уже выполнил свою роль и могу спокойно отойти в сторону, предоставляя дальнейшим событиям развиваться естественным чередом.
   Диокл задумался. Он хотел еще что-то спросить, но не отважился.
   Ночью ему долго не спалось. Он ворочался с боку на бок на циновке, пока не провалился в отрадное забытье. Однако здесь, когда тело его отпало, а ум растекся по неведомым далям, послушник увидел странный сон.
   ...Это был древний Город, уже изрядно погрязший в пороках и злодеяниях. Жил в нем юноша, известный среди горожан своей способностью воодушевлять людей и вести их за собой. Однажды на базаре он увидел прорицательницу, которая громко вещала о гневе богов и тяжкой каре, что наложили они своей властью на Город и всех его жителей. Возмутился юноша речами женщины, пугавшей народ картинами лютых бедствий, стащил ее с помоста и прогнал с базара.
   Однако вскоре вышло так, что несколько отпрысков из почтенных семейств собрались на поиски острова, нареченного молвой Янтарным Берегом и славящегося своими богатствами. Путь предстоял им трудный и опасный, а потому позвали они юношу, чтобы он возглавил их путешествие. Дело это сулило множество благ и юноша легко согласился. Однако плавание с самого начала оказалось неудачным. Сильный ветер отклонил судно искателей от цели, да вдобавок к этому юноша заболел и слег.
   Разочаровавшись в своем предводителе, товарищи оставили его умирать у первого встречного мыса, известного как Приют Странников. Место это действительно было приютом для путников из разных земель и краев, где могли они отдохнуть и поддержать свои жизненные силы. Для подобной цели там всегда хранились запасы хлеба и питьевой воды. Юноша, оставшись один, вспомнил о них и пожелал подкрепиться. Но к огорчению его весь хлеб оказался исклеван птицами, а глиняные фляги разбиты.
   И начались тогда мучительные страдания человека, терзаемого болезнью, голодом и жаждой. Бездвижно лежал он на мокром песке, уставившись в небо пустыми глазами, и звал на помощь. Тяготы его были безмерны, но никто так и не пришел, чтобы вызволить его из беды. В воспаленном сознании юноши он казался себе крошечным человечком, а предметы вокруг - гигантскими, так что сжималась душа его от судорожного страха. Все чаще и чаще стал являться юноше образ прорицательницы в белых одеждах и корить его. Однажды обратился он к ней с мольбой и нежданно для себя получил надежду на спасение. С высоты небес указала прорицательница ему место, где ожидало его лекарство и пропитание.
   За горным перевалом нашел юноша луг с душистой травой. И так обрадовался он, что сразу же пустился в неистовый пляс. Трава луга была пригодна в пищу и врачевала любые болезни. Вкусив ее, постиг юноша тайны земли: стал понимать внезапно язык птиц и зверей. Не поверил сначала юноша чуду, решив, что это судьба сыграла с ним злую шутку, лишив рассудка. Но чем больше наблюдал он за собой, тем сильнее убеждался, что вовсе не мысли и не жар разгоряченного воображения оживляют пространство гор, полей и песков. Он явственно слышал голоса и он различал их.
   Так, на одиноком мысе среди пенных вод узнал юноша о разговоре птиц и зверей, замысливших погубить Город, чтобы свершилось сполна возмездие за прегрешения его жителей. Долго думал юноша, как поступить ему. Нужно ли было оповестить беспечных соотечественников о нависшей над ними опасности? Он был уже здоров телом и достаточно силен, чтобы, сложив плот, отправиться к отчим берегам. Но стоило ли открывать заблудшим людям страшную для них правду или же следовало позволить свершиться каре небесной? Лишь после целого дня томительных сомнений, решил оставить юноша на волю судьбы коварнейший сговор птиц и зверей...
   Диокл проснулся и сел на циновке. Сердце его стремительно билось. За узким оконцем кельи занимался новый день.
  
   ...Послушник чутко внимал округ себя: балюстрады, портики и арки казались согбенными, и даже робкое эхо не гостило под сенью их полусна. Террасы усадеб, бассейны и сады боялись проронить звук. Птицы молчали. Неподвижность времени.
   Но воздух густел. Скоро все должно было измениться: наполниться игрой линий, тонов, форм и сфер; выпустить на свободу песнопевные порывы звуков и образов. Тайну забвения должно было нарушить.
   Глашатаи оповещали всех: базилевс собирает народ на Площади Ветров. И вот, смиряя своим торжеством непокой преддождевого неба, горожане разбередили пространство. Не замечая бледности земли и увядших хризантем, они струили со всех сторон, чтоб лицезреть яркосветное солнце.
   Трели сириг и постук тамбуринов обещали зрелища: бои быков, состязания атлетов, забавы с дикими зверями. Торговцы уже заполнили мощеные плиты перед фризом Диониса и крытыми галереями, утопив чистоту мрамора в пестрящих бликах. У солнечных часов и статуи Тихэ грудились мастеровые. Люд прибывал. Мелькали экипажи знати. Так бойкий шум прогнал остывшую было тишь древнего града. И возликовали уста кифаредов:
   "О златая лира! Общий удел Апполона и муз
   В темных, словно фиалки, кудрях.
   Ты основа песни и радости ты почин!
   Знакам, данным тобой, послушны певцы,
   Только лишь мы запеваем, ведущим хор,
   Даешь начало звонкою дрожью своей..."
   Осветились конусоверхие кровли и лазурные капители. Едва из многородной толпы пробились жрецы Зевеса, звеня златыми колокольцами, как поструили окрест ароматы кедров и гиацинтов. В руках несли они жертвенные сосуды с вином, а прирученные орлы восседали на их плечах, сложив свои грозные крылья. Главный служитель в парчовой накидке шафранного цвета обозрел взглядом площадь из-под тяжелых зениц.
   - Сограждане! Братья! - возвел он свой голос в далекую высь. - Довольно омрачать души лютой скорбью о прошлом. Видно, судьбой решено осчастливить нам долю, скинув с нее ярмо неудач. Великий Кронид - свидетель дел смертных под солнцем, волю свою благодушно для нас огласил. Вновь возродиться призвана наша отчизна, могуществом беды умерив. В угоду богам низторгнем в карающей брани врагов и восславим державный престол!
   Вслед за раскатом этих торжественных слов, собравшим вокруг хоралы ликованья, вскинулись трубы, оповещая о приближении царственного кортежа.
   - Пусть живет вечно владыка Гермей! - выдохнула толпа.
   Сначала показались белоснежные панцирные всадники, увитые пурпурной бахромой. Купола меднолитых шлемов, скрепленных с латными воротниками, звенели ритмичной музыкой, а пегие кони всхрапывали, играясь гривами. Дальше шли музыканты в гиматионах цвета морской волны, за ними - миртоносцы в желтых туниках, высоко поднимавшие колени на шаге. Конники Агемы двигались степенно. Бронза их пластинных панцирей и крылатых шлемов искрила луноподобным отливом. И вот уже золотая квадрига царя Гермея, сына Филоксена, явила всем престольную красу в брызгах световых молний. Владыка Джабму был увенчан высокой митрой, окаймленной жемчугом и топазами, а плащ его покрывали парчовым узором длинногривые львы. Складки на челе разгладились, губы таили улыбку. Постигнув благожелательную изменчивость земного жребия, базилевс преобразился. Померкшие глаза его зажглись новым огнем, будто сам Гелиос, истомлено уснув после долгих трудов, вдруг пробудился в бодрости и довольстве...
   Именно так много раз видел возрождение страны Диокл в своих надеждах и фантазиях. Именно так разродила реальность перед ним торжество духа и воли эллинов в краю Джамбудвипу. Была ли это фантазия, ставшая явью, или это явь была так похожа на фантазию? Искомый порядок был водворен в своей непреложности, а силе оружия осталось лишь довершить то, что определил закон Небес.
   Но почему тогда темный гнет в душе не исчезал? Напротив, он рос и мужал, он голосил, перекрывая праздничное раздолье. Чем заскорял себя бег крови? Какая тайная мгла смешала все горизонты миров? Диокл не понимал этого и лишь внимательнее вглядывался в происходящее.
   Вот горожане с восторгом приветствуют своего повелителя, бросая цветы под копыта карих коней. Хвалебные реплики так и рвутся из тесных рядов. Площадь объята весельем. Вот улыбки согрели даже каменные лица солдат, а неприступно далекий Дамагор уже перекликается с людьми из толпы. Но что это? Черная молния из середины шумного потока прочертила небо над царским кортежем. Одна из лошадей, раненная камнем в шею, с ревом вздыбилась и понесла, устремляя квадригу в зияющую неизвестность.
   - Держите коней! - только и успел крикнуть командир Агемы.
   Телохранители и слуги ринулись вперед со всем проворством, на какое были способны, но они опоздали. Лошади обезумели, и царский экипаж разогнался до немыслимой скорости. В этот смутный миг, когда ликованье народа сменилось ужасом, квадрига распалась на части: от нее отлетели все четыре колеса, высекая золоченые снопы искр. Площадь замерла.
   Гермей в отчаянии ухватился за резной борт, почти запутавшись в своем длинном плаще, однако гулкий удар о землю как пушинку вышвырнул его из колесницы под душераздирающие вопли толпы...
  
   - Царь жив? - приглушенно спросил Диокл у наставника, когда они встретились в Зале Созерцания.
   - Это поистине чудо, - даже невозмутимый обычно Сангхабхадра выглядел удивленным. - Любой человек при таком падении раздробил бы себе все кости и свернул шею. Его могли затоптать кони, поразить колеса или осколки кузова. Но у махараджи лишь сломано несколько ребер, вывихнуто плечо и растянуты связки на ноге. Не считая ссадин и синяков.
   - Выходит, небеса не хотят его гибели, - послушник обратил взгляд на каменный потолок зала. - Что же произошло на площади?
   - Заговор, - Сангхабхадра говорил спокойно и неторопливо. - Брахманы храма Вишну давно мечтали извести в городе эллинских правителей и вернуть порядки Шунгов. На этот раз они были всего в шаге от того, чтобы сгубить Гермея.
   - Откуда это известно?
   - Дамагор сразу велел схватить Лисида, главного колесничного смотрителя царя, и тот под пытками назвал все имена, - наставник вздохнул и тень легла на его лицо. - Помимо него, в злодеянии принимал участие царский конюший Мемнон. От брахманов Праташанги и Амошты они получили по двадцать талантов серебром за то, что ослабили колесные оси квадриги. Теперь гегемоны тайной канцелярии вершат расправу в городе.
   Диокл тоже нахмурился.
   - Лисида и Мемнона разрезали на несколько частей, и эти части развесили на агоре, - продолжал наставник. - Брахманы пока живы. Дамагор взял их под арест, ослепил и оставил у себя до веления царя. Гермей сам должен решить их участь. Уже закрыты многие индуистские храмы в столице.
   Наступила холодная тишина, но Диокл все же решился поднять глаза на учителя.
   - Ты ведь тоже хотел мне что-то сообщить? - предвосхитил его колебания Сангхабхадра.
   - Да, Учитель, - признался послушник. - Не стану скрывать от тебя: я знал о заговоре. Знал и не сделал ничего, чтобы его предупредить...
   - Ты уверен, юноша?
   Диокл прикрыл глаза, припоминая свой сон.
   - Все верно, - промолвил он, - сговор птиц и зверей. Брахманы и эллины... И человек, который не пожелал спасти свой город от нависшей над ним угрозы.
   Рука учителя мягко опустилась на плечо послушника.
   - Уверен ли ты, что должен был вмешаться в ход вещей? - просто спросил он.
   Диокл посмотрел на Сангхабхадру озадаченно.
   - В самом деле, - заговорил он с внезапной растерянностью. - Я видел знак грядущих событий. Но он не сулил перемен. Сговор птиц и зверей не мог погубить город, поскольку был бессилен изменить его судьбу. И там не было ни единого намека на необходимость действия. Иначе сон закончился бы по-другому.
   - Вот видишь, - впервые за день улыбнулся наставник. - Мир сам распределил все движущие силы этой истории, не нуждаясь в твоем участии. Что же мы получили в результате всех этих безобразных событий? Заговор против власти раскрыт, недовольство в столице подавлено. Должно быть, это и есть тот первый шаг, который требовался для объединения страны. И это веское слово царя своему народу и своей судьбе.
   В последних словах Сангхабхадры прозвучала трагическая ирония.
   - Однако же, Учитель, - вдруг с жаром возразил послушник. - Если все обстоит так, как ты говоришь, то для чего тогда мир посылает мне свои знаки? Он оповещает меня о грядущем, будто чего-то от меня ждет. Что я должен делать? Как мне жить и поступать с тем откровением, которое поселилось где-то в самой сердцевине моего существа?
   - Увы, юноша, - Сангхабхадра лишь покачал головой. - У меня нет права упрощать твою задачу. Твоя духовная судьба стала самостоятельной, а это значит, что ответы и решения ты должен искать сам. И только в самом себе ты сможешь теперь обрести и опору, и путеводные тропы. Кто знает, не было ли твое участие в минувшем событии пусть не столь явным - но решающим? Ты не сделал ничего - и этим сделал больше, чем многие воины, прочесывавшие город... Я говорю тебе эти слова лишь потому, что ты стал достаточно большим, чтобы объять собой весь мир.
   Диокл притих.
   - И еще одно, - добавил наставник. - Запомни как следует, юноша: Вселенная одарила тебя необъятным знанием, которым ты должен распорядиться по достоинству. Только так оправдаешь ты перед ликом вечности предназначение своей земной судьбы.
   Слушая своего учителя, Диокл почувствовал, что сердце его переполняется благодарностью и печалью. Что-то подсказывало ему, что он получил сегодня свой последний совет и последнее напутствие.
  
  -- Глава 6. Пророк.
  
   Петроний с немалым трудом протиснулся через толпу, чтобы лучше рассмотреть проповедника. Это был еще не старый человек с каштановыми кудрями, тронутыми легкой сединой, несколько удлиненным лицом, точеными линиями носа и губ, глазами цвета морской волны, которые отливали лазурью. На голове его красовался бронзовый обруч, очервленный фигурками ящериц; складки голубой, будто небосвод, хламиды ниспадали прямыми линиями без всяких примятостей и изломов. К своему удивлению, римлянин углядел вдоль каймы золотое тиснение - узор солнца со сломанными лучами.
   Проповедник стоял, отведя назад одно плечо и отставив ногу, словно воин, готовящийся бросить дротик. Правой рукой он выполнял какие-то жесты, сопровождая ими свои звучные слова, левую держал на поясе. Только на миг встретившись с ним глазами, Петроний сразу оробел перед неприкрытой, пронизывающей силой, которая исходила от этого взгляда. Также неуютно и растерянно чувствовали себя и люди, к которым проповедник обращался.
   - Посмотрите теперь на кого вы стали похожи! - в голосе говорившего клокотало настоящее пламя. - Вы прозябаете в нищете своих горемычных судеб. Вы бедствуете в своих смертных заботах, не замечая, что они стали камнем на вашей шее! Не пора ли уже подняться над своей слабой долей?
   Проповедник помолчал, а потом в интонации его проявилось откровенное презрение.
   - Скажите мне, почему люди этого мира стали пропащими духом? - воззвал он к молодым юношам, которые толпились в первых рядах. - Почему утратили они знак истины? Да потому что увязли в непроглядной суете своего земного удела! Обязанности и привычки стали их оковами. Так землепашец не видит реки из-за постоянной согбенности и высоты плуга. Скороход не замечает гор и лесов, потому, что весь простор его жизни - ширина дороги. Рыбак вечно слеп к игре облаков и краскам солнца. Все их деяния так же тщетны, как копошение саранчи в поле или мышиная возня в норах. Ложащиеся спать на закате, они уже не ждут новизны от рассвета, потому как разум их - яма, в которую можно бросить весь мир, точно камень, и тот сгинет в забвении, не познав света. Дети вечных потемок, могут ли они знать что-то иное? Пища их - прах. Свершения их - ветер.
   Говоривший сделал паузу и продолжал уже более задумчиво:
   - Есть люди, которые, прозябая в тине своей ущербной судьбы, даже не сознают всей плачевности подобного удела. Уже тонущие, но продолжающие барахтаться на поверхности, они не хотят, чтобы их спасали.
   Есть и другие. Назовем их: высокие люди упадка. Они прозрели свою гибельность, но сделали из нее культ. Воспевающие безнадежность земной чаши, они еще мечтают ухватить судьбу за хвост, однако все их будущее - зловонный сумрак потерь. Их души - одинокие щепки, застрявшие в паутине тлена. Нет такой гавани, к которой мог бы пристать их убогий дух.
   Но есть и третьи. Те, что, не замечая нестерпимого гниения, продолжают ублажать мертвых идолов. Они до сих пор говорят о мудрости, благоденствии, воле богов, стоя при этом на пепелище своей эпохи. Солнце их давно померкло.
   Проповедник сделал рукой полукруг, словно что-то охватывая:
   - Говорю вам: время народов исчерпано. Прошлое человека - частицы праха, от которых давно пора освободиться. Я же вещаю тем, кто способен меня понять, о вечно новом настоящем человека, который сам будет вершить участь мира, ибо он есть его живое, направляющее сердце. Сегодня, когда все старые ценности умерли, я говорю: на тусклом небосклоне зажглась новая звезда. Это знак для нового человека, который превзойдет в своей мощи богов, титанов и героев прошлого.
   Народ вокруг помоста возбужденно гудел.
   - Хотите ли вы узнать о новом человеке, который пришел в этот мир, чтобы полноправно распоряжаться его порядком? - с тонкой улыбкой вопросил говоривший.
   - Да, да! - отозвалось множество голосов.
   - Это человек, который предрешен вечносчастливому венцу! - проповедник поднял вверх обе руки. - Тот, кому ветер перемен бессилен переломить хребет. Вот он - стоящий передо мной во всем своем величии! Он - как новое солнце, как большая и непреклонная буря, предвосхищающая образы мира. Единство его так велико, что он никогда не отбрасывает тени. Он - обелиск и вдруг - комета! В руках его жезл и молния. Он - кара всем истуканам и вершина над держателями земной власти. Колодец всех стихий!
   Говоривший указал куда-то вдаль, и люди обернулись, словно действительно надеялись что-то увидеть.
   - Смотрите! В волне его тонет беспомощность царей и жрецов. Он - великан, не исчерпанный в силе; великое протяжение, превозмогающее узость Неба и Земли.
   Проповедник замолк, опуская глаза, однако потом вновь возвысил голос, ставший подобным грому:
   - Вступите в след истины сегодня, чтоб воплотиться смог высший закон! Чтоб воссияло солнце божественности человека, который сам отныне станет
   волей Неба и, произволением своим вершить начнет судьбы вещей и явлений!
   Петроний, почувствовав необъяснимое смятение чувств, поторопился покинуть площадь.
   Вернувшись в крепость, трибун задумчиво присел на узкое войлочное ложе, накрытое кабаньей шкурой. Он занимал маленькую, всего в четыре шага длиной, каморку в южном флигеле караульных помещений. Обстановка ее была скромной, но Петроний постарался обустроить свой быт со всем возможным комфортом. Он принес сюда старый рассохшийся табурет и ночью, при свете свечи, читал книги, добытые в городе: шесть свитков со стихами Феогнида и Алкея, а также поврежденные в нескольких местах навощенные таблички с сочинением Тита Лукреция Кара. В одном углу каморки находился вечно чадящий очаг, который можно было разжечь огнивом и сготовить на нем бобовую кашу. В другом - изъеденный короедами ларь для хранения зелени и фруктов. На нем стоял тронутый ржавчиной лекиф с водой.
   Почти вплотную к караульному флигелю примыкала мастерская светильников, где распоряжался коренастый беззубый индиец, неплохо говорящий по-эллински. Дождливыми вечерами после службы Петроний заходил к нему, чтобы выпить за беседой по чарке вина.
   Также в ближайшем к цитадели квартале располагалось целое ремесленное подворье, где делали грузила для рыболовных сетей, а также детали для ткацких и прядильных станков. Чуть дальше - оружейная лавка, большая мукомольня и эргастерии по обработке мрамора. В эргастерии мрамор свозили из каменоломен и целыми днями два десятка рабов пилили и шлифовали блоки по заказу столичных храмов.
   К городу Петроний привык быстро, так как многие порядки и обычаи грекоязычного населения были ему хорошо знакомы. Святилища, орхестры, телестерионы и палестры наполняли душу тихой радостью, будто он вернулся на благословенные берега Адриатики. Побывав в театре на представлении "Медеи", Петроний вышел глубоко взволнованным и, похоже, впервые за долгие годы поверил в благосклонность богов.
   Служба его была не слишком обременительной. Он инструктировал лахаргосов и пентекостеров, разъясняя им хитрости перемещения солдат на поле боя, позволявшие снижать урон атаки конных лучников. Время от времени трибуна вызывали к Вэнь Чуню, где он обстоятельно излагал тактику и стратегию кочевых армий. Раз в три дня Петроний упражнялся вместе с эллинскими воинами в борьбе, метании копья, работе с мечом и кинжалом, чтобы поддерживать боевые навыки. Через каждые пятнадцать дней - участвовал в загородных маневрах Дамагора и Вэнь Чуня, на которых приходилось совершать длительные переходы, делать перестроения, разбивать укрепленные лагеря. Иногда устраивались целые импровизированные сражения отдельных воинских подразделений, призванные усовершенствовать тактический уровень командиров и слаженность действий их подчиненных.
   Но как бы ни уставал Петроний на тренировочных сборах, он всегда находил время для прогулок по городу, наслаждаясь своей относительной свободой. Он жил почти полной жизнью, и даже навязчивая тоска по родине немного отодвинулась на задний план. В Паталипутре можно было услышать выступления многочисленных ораторов на площадных подмостках. Нередко Петроний останавливался, чтобы посмотреть на уличных риторов, вещавших о справедливом устройстве общества; философов, разъясняющих законы мира, и монахов, призывающих к отречению от плена плоти и духовному освобождению.
   Никто из них не производил на него серьезного впечатления, но в пространных изложениях различных идей и доктрин римлянин находил отдохновение от груза повседневных обязанностей. Хотя, быть может, сам того не сознавая, он все еще надеялся найти ответ на некоторые вопросы, связанные с перипетиями его собственной жизни и судьбы.
   Однако сегодня что-то изменилось. На северной окраине столицы, почти у самой пристани и портовых доков, он встретил человека, который сумел потрясти самые его основы. И дело здесь было даже не в магическом символе, отпечатавшемся в памяти римлянина со времен рассказов Алхавшата, а в той неискоренимой духовной мощи, которая покоряла все на своем пути. Неведомый проповедник слишком сильно отличался от обыкновенных жрецов и мудрецов, нескончаемым потоком странствующих по дорогам мира. Его страстная энергия, казалось, брала свое начало в заповедных тайниках самого Мироздания. Его благовест о новой эре существования и новом месте в нем человека, вызвал у Петрония состояние, близкое к опьянению рассудка.
   Слова проповедника вырисовывали образ человека, о котором никогда не слыхивали прежде. Это был богочеловек, не только преодолевший свою зависимость от воли Неба, но ставший равным ему, способный управлять его движущими законами. Чем больше размышлял Петроний о загадочном пророке, тем сильнее убеждался в том, что его необходимо было разыскать снова, чтобы узнать правду этого нового откровения. Долгие годы Петроний был терзаем гнетом своей нещадной участи, пытаясь вести с ней бесплодную борьбу. Но лишь теперь в сердце его закралась робкая еще надежда на то, что русло судьбы можно приручить, сделав подвластным человеческой воле. Будоражащие слова о всемогуществе духа, изменяющего вещи вокруг себя, выжгли в его сердце огненный знак солнца со сломанными лучами.
   Несколько дней Петроний искал проповедника. Он без устали расспрашивал о нем разных людей, однако не имел никакого успеха. Стало ясно, что таинственный пророк пришел в Паталипутру издалека и пока не пользовался известностью в столице. Тогда Петроний удвоил свои усилия, так как начал бояться, что человек этот так же легко исчезнет из его жизни, как и появился в ней. А это значит, что все останется как прежде, и уроженец солнцеобильного Тарента будет тянуть свой скорбный жребий до могильной плиты.
   Наконец трибуну повезло. От гарнизонного эконома он узнал, что провозвестник солнца со сломанными лучами все еще в Паталипутре. Его видели в разных районах города, собирающим средства на открытие нового храма, а чаще всего - в Парке Магнолий. Туда и отправился Петроний.
   Был уже полдень. Одетый в двойной льняной панцирь, отороченный замшей, трибун быстро вспотел: зной раскалил каменные мостовые города. В этот час было особенно шумно: столица гудела, как пчелиный рой. По улицам сновали водоносы и виноградари, менялы, солдаты и попрошайки. Проходя через рынок, Петроний увидел караван, пришедший из Парфии. Купцы еще потрясали своими грамотами, а греческие писцы и оценщики уже составляли описи товаров. Здесь было все: лошади, браслеты, шкатулки, банки с благовониями из мирта и елея, книги на папирусе и пергаменте, сласти и гадальные доски. Рабы купцов показывали народу дрессированных обезьянок, способных выполнять разные команды, а также утварь из кости и самоцветов. Торговые ряды тянулись почти до самого парка. На них бойко зазывали люд Паталипутры загорелые инды: продавцы одежды, кремов для волос и плужных принадлежностей; обувщики и точильщики ножей.
   У входа в Парк Магнолий стояли две беседки и маленький портик Артемиды. Горожане, свободные от забот, любили совершать здесь прогулки под сенью раскидистых деревьев. Тенистые аллеи были обычно малолюдными, но сегодня у мраморного фонтана в центре парка царило оживление. До Петрония еще издалека донеслись обрывки речи, которую воодушевленно произносил перед несколькими десятками любопытных вестник загадочного учения.
   - Охватите мир всей своей душой и дороги жизни расступятся перед вами! Стоит вам лишь разбить свои рабские ошейники, как вы поймете - все вещи ваши! Не пора ли уже научить свои крылья размаху? Лететь над зеленеющей землей, не мысля о возврате? Пространство и время лежит у ваших ног! На что тратите вы свои силы и волю? Гоняетесь за тенями своих несбыточных надежд? Ставя перед собой призрачные цели и пытаясь упорядочить неуловимое, вы приносите в жертву глупости всю свою жизнь. И эта ничтожная возня ставит вас ниже коз и овец...
   Здесь двое плечистых стражников в кирасах подступили к говорившему сзади и взяли его под локти.
   - Хватит болтать! Пойдешь с нами, бродяга, и споешь свою песню гегемону Кратилу.
   Петроний поспешно бросился вперед, делая рукой останавливающий жест.
   - А ну, в сторону! - гаркнул ему один из стражников.
   Однако римлянин, не говоря ни слова, вытащил свою бронзовую именную пластину, на которой стояла теперь краснолаковая печать Дамагора - нового полемарха Паталипутры, и поднес ее к лицам воинов. Те, сразу же отпустив проповедника и бессильно махнув рукой, поторопились уйти, бормоча под нос что-то бессвязное. Обернувшись к скучившемуся народу, они бросили только одно слово:
   - Расходитесь!
   Когда Петроний и пророк остались одни, тот окинул трибуна насмешливым взглядом голубых глаз:
   - Не иначе как ты мой спаситель?
   - Я бы хотел, чтобы моим спасителем был ты, - многозначительно ответил Петроний.
   Интонация его не ускользнула от проповедника:
   - Можно поговорить и о спасении. Но лучше будет для начала как следует подкрепиться, потому как со вчерашнего дня во рту у меня не было ничего, кроме пригоршни ягод.
   - Если желаешь, я угощу тебя, - с готовностью предложил Петроний.
   Он отвел пророка в харчевню Хабрия у западных ворот - полутемное помещение с двумя тусклыми лампионами и десятком замасленных столов. Однако в этом месте отменно готовили баранину в соусе, да и вино было недурным.
   Трибун подождал, пока проповедник наестся досыта, не делая попыток начать разговор. Наконец тот удовлетворенно отставил в сторону опустевшее жестяное блюдо, отер губы и сделал пару глотков из высокого бокала.
   - Что ты там говорил о спасении? - поднял он глаза.
   Петроний наморщил лоб:
   - Я хотел бы научиться изменять свою судьбу.
   Проповедник неудержимо расхохотался:
   - Каждый смертный от раба-каменотеса до державного базилевса мечтает об этом.
   - Но ты ведь учишь людей, как можно подняться над земной долей? - терпеливо произнес трибун.
   Глаза проповедника стали серьезными:
   - Да. Я могу вложить в их руки оружие, которым они добудут себе свободу.
   - Значит, ты и есть тот, кого я ждал все эти годы, - с облегчением выдохнул Петроний.
   - Чего же ты хочешь?
   Под пристальным взглядом проповедника трибун вновь почувствовал растерянность.
   - Вернуться домой, - очень тихо вымолвил он.
   - Что? - недоверчиво переспросил проповедник, - вернуться домой?
   Он немного помолчал, а потом вновь гулко расхохотался, не обращая никакого внимания на косые взгляды завсегдатаев харчевни.
   - О Небо! Этот несчастный еще не знает, что его дом - Вселенная, и он в нем единственный настоящий хозяин!
   Пророк наклонился к Петронию:
   - Разве ты не слышал о смерти старых небесных владык? Теперь вся эта земля, облака, луга, деревья и звезды - принадлежат тебе.
   - Но куда же делись боги? - с сомнением спросил римлянин.
   - Сгнили, как трухлявые идолы, как болваны, изъеденные червями. Их больше нет! Они просто исчерпали себя.
   - Я не понимаю тебя, - признался Петроний.
   - Хорошо, - пророк улыбнулся. - Я расскажу тебе.
   Он немного понизил свой голос:
   - Когда-то, на заре мира, люди не нуждались в помощи и защите высших сил, называемых богами. В те стародавние времена на земле не было страха, сомнений, вражды. Не было и признаков, по которым люди могли отделять себя от своих сородичей. Все они говорили на одном языке, жили в естественном согласии и ничего себе не желали, кроме удовлетворения самых насущных нужд. Они были счастливы и совершенны. Но потом появились служители культов и навязали людям веру в богов: возвели изваяния, заставили приносить дары и жертвы. И нарушился равновесный порядок, так как всемощный прежде человек стал полагаться теперь на Силу Другого. Прервалась его связь с природным изначалием всех вещей. С тех пор люди привыкли полагаться на посредников между собой и законами мировых явлений - на богов и их служителей. Вот потому на моей одежде отмечен символ солнца со сломленными лучами: знак утраты кровного единородства с миром.
   Петроний, внимательно слушавший проповедника, налил ему еще вина.
   - Постепенно жрецы начали богатеть, бороться между собой и поощрять распри людей, чтобы возвысить культ своего бога, - продолжал тот. - Свободные и единые прежде люди теперь обособлялись, создавая общины приверженцев разных богов. Из общин вырастали поселения, из поселений - города, из городов - государства. И распалась земля на бесконечное множество стран, населенных народами, с оружием в руках отстаивающими самобытность своих традиций. Забыл человек свои изначальные корни. Так наступила эра противоборства всех со всеми, ибо признание высшей власти богов влечет за собой власть государей, а подле них даже последние бродяги начинают грызню между собой за лучшее место под солнцем. У людей появились цели, потребности и заботы, не имеющие ничего общего с их исконным человеческим естеством.
   Петроний погрузился в глубокие раздумья и пророк это заметил:
   - Именно так многократно возникали, поднимались и гибли цивилизации. Переложив свой духовный путь на плечи богов и их служителей, люди увязли в потемках. Они стали бессильны, а от бессильности - жадны и самолюбивы. Похоронив глубоко в душе тайну единоначалия, они с головой окунулись в пороки, так как ничего другого делать уже не умели. Так хотели они погасить в себе огонь сомнений и трагедию своей пагубной стези. Но жажда знания еще оставалась. Предпринимались попытки вернуть угасший светоч истины, оживить правду бытия, в лоне которой человек пребывал когда-то безраздельно.
   - И что же? - спросил Петроний.
   - Все было тщетно! Ибо истину мира стали полагать чем-то, находящимся за пределами самого человека - внешним и абстрактным знанием. Утолить ее жажду не удалось. Смирившись с безнадежным, люди окончательно покорились своей злосчастной судьбе и до краев заполнили свое земное существование тем, чем могли - богатством, властью, славой. И пало человечество на ущербных путях, погубив свою душу.
   Проповедник умолк, а Петроний, обескураженный всем, что услышал, даже не знал о чем спросить.
   - Вот и с тобой жизнь сыграла такую же нелепую шутку, - пророк усмехнулся. - Всю свою жизнь положил ты на алтарь служения иллюзиям, а получил в итоге лишь страдания.
   - Что же теперь? - голос Петрония звучал глухо. - Меня уже нельзя спасти?
   - Судьба подарила нам счастливый миг этой встречи, - отвечал проповедник, - а это значит: путь ложный исчерпал себя и открыл просвет для пути истинного. Теперь тебе пора узнать, как сила человеческого духа приводит в движение жернова мировых перемен.
   - То есть, - попытался уточнить римлянин, - ты вот так просто хочешь исцелить меня от мучений, которые сопровождали всю мою сознательную жизнь?
   Но пророк был непререкаем:
   - Твои мучения станут лестницей к Небу. Они отопрут тебе врата освобождения от беспроглядной тьмы глупости и слабости. Все, что ты должен сделать - вспомнить о всемогуществе свободного человека, способного управлять стихиями Мироздания. Верь мне: время старых богов и героев ушло. Отбросим ногой зловонную шелуху их сомнительной славы. Наша эпоха - путь совершенных людей, равных Небу. А опыт земных лишений будет той лучиной, которая вновь зажжет померкший столетия назад огонь бессмертной истины.
  
  -- Глава 7. Дорога под звездами.
   Неспроста в языке скитов слова Счастье и Участь - одного корня. И то, и другое нисходит на человека от сил, недоступных его разумению, а потому смертный не властен с ними спорить.
   С неожиданной ясностью Скирт осознал, что его жизнь подошла к закату. Но он не ощутил ни страха, ни даже желания отсрочить неизбежное. В конце концов, не это ли достойный итог пути воина: послужить своему народу в час испытаний? Ликия могла родить от него сына, который будет носить в себе его кровь и продолжит благородную стезю степных воителей. Сам же Скирт был в праве благодарить богов за счастливую долю. Ведь за время, отпущенное ему на дорогах жизни, он узнал больше, чем удается другим.
   Ликии юноша ничего не сказал. Лишь его пылкость и неиссякающая страсть подсказали девушке, что с ним что-то не так. Минул новый день и на его исходе Скирт вспомнил еще одного человека, с которым желал бы проститься перед уходом в Кочевье Вечного Покоя.
   Старый Заранта жил в Паттале, в доме кожевника, брошенном хозяином. Многие жители покинули город и перебрались в деревни или в дальние крепости, напуганные рассказами сторонников Гермея о кровожадности скитов. Конечно, без грабежей не обошлось, но Мога старательно их пресекал, надеясь, что останется в этих краях надолго. Однако освободившиеся и покинутые дома оказались кстати - там расселились дружинники, пришедшие с Могой и его вождями.
   - Заходи, - Заранта встретил юношу на пороге с лампадой в руке.
   Тесная комнатка, выходящая окнами на улицу, была обставлена с привычной скитам простотой. Лежанка у стены, помост вместо стульев и стола, небольшой ларь для ценностей. Заранта указал гостю на помост, поставил рядом кувшин вина и две чашки.
   - А я уж думал, ты позабыл старика, - улыбнулся он с отеческой теплотой.
   - Просто меня очень долго не было, - покраснел Скирт. - Да и сейчас я зашел попрощаться.
   - Опять уезжаешь?
   - Да, - солгал Скирт без малейшего колебания.
   Заранта внимательно его оглядел.
   - Не торопись с прощанием. Все еще может измениться. Не нам, ничтожным, угадывать волю богов.
   Через два дня Мога позвал к себе Скирта.
   На миг что-то ёкнуло в душе юноши, однако перед князем он предстал уже спокойным и невозмутимым.
   - Афинион и Леонт выступили навстречу Гермею, - Мога указал Скирту на резное кресло возле окна. - Но разведчики доносят мне, что они опоздали. Войско Чины уже перевалило через горы и подходит к Патталипуре. Это значит, большая война началась.
   - Я пришел исполнить свой долг перед богами и тобой, князь, - объявил Скирт ровным голосом.
   Мога словно не услышал его.
   - Ты ведь не знаком с моей семьей? - он неожиданно поднялся. - Я перевез во дворец жену и детей, но они, привычные к степям, не любят каменные стены и предпочитают гулять в саду. Старшему моему сыну нет еще и пяти весен, а он уже с палкой в руках, как с мечом, гоняет птиц и сражается с сорняками.
   В голосе Моги прозвучала неожиданная нежность.
   - А жена все мечтает вернуться в старое кочевье у реки. Каждый день говорит, что мы напрасно явились сюда. Быть может, она права...
   Скирт удивленно посмотрел на князя.
   - Я хочу, чтобы ты знал, ради чего идешь на смерть, - пояснил Мога. - Ты многое повидал и многое испытал, ты узнал пределы Великой Чины. Однако ведомо ли тебе, откуда пришли мы, скиты? Знаешь ли ты прошлое наших предков? - бурный порыв прорвался в неспешной до того речи князя. - Память о былом нашего народа давно стала чередой смутных и запутанных преданий. Но я поведаю тебе, что мы не всегда были кочевниками.
   Скирт насторожился.
   - Тысячи весен тому назад у нас была обширная держава, где посреди мощеных дорог и изобильно зеленеющих полей высились стройные города. По дорогам проносились быстрые колесницы, в каменных святилищах, восходящих к небу, вершились обряды, а могучие воины оберегали рубежи державы, облаченные в сверкающие доспехи. Вожди были мудры и проницательны, народ един духом и помыслами. В те времена люди умели говорить с богами, и боги отвечали им, наполняя сердца живущих священным огнем правды.
   Однако колесо времен крутилось, менялся и нрав людей, слишком привыкших к изобилию и доступности желаемого. Праздность и богатство сделали их слабыми. Когда люди уверились в собственном всемогуществе, они отвернулись от богов. Незаметно подкрался упадок. Боги и сейчас пытаются говорить с нами, и мы часто слышим этот голос - но предпочитаем верить тому, что нам говорят другие. А тогда - никто не захотел понять, что мы - лишь ничтожная песчинка этого мира. Люди брали от мира все, что желали, пока мир не начал оскудевать.
   Скирт вспомнил серые пески, сыпучим морем надвигавшиеся на степь с севера, и невольно содрогнулся. А голос князя продолжал звучать. Мога вещал негромко, однако каждое его слово проникало прямо в сердце:
   - Тогда немногие, для кого глас богов по-прежнему оставался наставником жизни, собрали сородичей и велели разрушить города. Позже эти люди стали жрецами. Отказавшись от удобства и роскоши, наши предки поклялись, что отныне всегда будут следовать только живому дыханию мира, соединенные с ним телом и душой, но никогда впредь не пойдут против мира, возвеличивая мелкие человеческие порывы и тщеславие.
   Так мы растворились в необъятной степи, стали частью ее, и наши кони с тех пор без препятствий носят нас по далеким просторам от великого моря, омывающего берега Чины, до пределов горной Фракии, где лежит древняя прародина яванов.
   Мога помолчал.
   - Я родился там, недалеко от рубежей нашей древней державы. Я видел развалины наших городов. Их уже занесло слоем пыли, а трава покрыла руины, точно холмы. В детстве я слышал эти рассказы от своего отца, погибшего при набеге соседей-тохаров. Тогда я попал в плен, потом бежал, снова оказался в плену - уже у других кочевников, и так много раз, пока судьба не привела меня к бактрам. Из Балша с караваном купцов я достиг края эллинов, служил им и тогда узнал многое : не только о них - но и о нас.
   Князь прикрыл свои яркие глаза, словно вновь став маленьким мальчиком, радостно бегущим в объятия отца.
   - Оставив свои города, мы научились вновь смотреть на звезды. Говорят, это глаза наших предков, взирающих на нас с высоты. Они живут среди богов, проезжающих по небу по великой Звездной Дороге на сияющих колесницах. Если человек перестает смотреть на звезды, он утрачивает себя...
   Мога глубоко вздохнул и в этом вздохе послышалась странная смесь сожаления об ушедшем и надежды на будущее.
   - В молодости я жаждал возрождения нашей древней державы, земли Ария, нашего исконного предка. Но сейчас я мечтаю о другом. О том, чтобы мы вновь обратили взоры к звездному небу. О том, чтобы мы услышали тот слабый голос, что еще звучит на окраинах нашей души. О том, чтобы наконец сердца наши открылись зову богов, и нам уже не пришлось бы более спрашивать об их воле...
   Мога замолчал, глядя в окно. Скирт сидел, боясь нарушить тишину. Наконец, он тоже поднялся.
   - Не тревожься, князь, - промолвил он. - Делай то, что ты должен, а я сделаю то, что должен я.
   - Ступай! - голос Моги вновь стал суровым. - Завтра с утра мы начнем обряд.
   Скирт вернулся в свою комнату в дальнем крыле дворца. Ликии не было. Скорее всего, она осталась в городе у отца, и юноша оказался этому рад. Не придется ничего никому объяснять.
   Он встал у окна, откуда открывался вид на безмолвные горы, и замер. Медленно закатилось солнце, на землю спустилась мгла. В этой густеющей мгле Скирт увидел, как разлилась над хребтами Небесная Дорога Богов. Ему показалось, что далекие предки благожелательно смотрят на него своими огненными очами...
   Юноша вновь ощутил себя маленьким угольком тепла, только зародившимся среди свободных древних просторов. Время потекло вспять. Снова в ушах зазвучал неумолчный шепот Степи-Отчизны. Этот голос он помнил с того дня, как стал узнавать мир. Дух пряных трав родной земли Скирт впитывал с молоком матери, которая баюкала его люльку в полутемном шатре, напевая колыбельную песню. Проем в кровле, куда выходил дым из закопченного очага, дарил кусочек синего неба, колыхавшегося над головой звездным покрывалом...
   Скирт вспомнил отца. Этот рослый, но сутулый человек с обветренным лицом и глубокими глазами заходил в шатер, чтобы бросить на шерстяной настил тушу убитой лани или испить из широкой чаши теплого молока. Иногда он трепал по голове юного воина и подносил к нему свой лук, чтобы детские пальцы могли прикоснуться к его костяной рукояти. Аргот хотел, чтобы с этим прикосновением часть силы племени передалась ребенку, вскормив его созревающее, как цветок на лугу, тело живительной кровью степи.
   Вечерами Скирт слышал над собой приглушенные голоса сородичей, которые говорили о временах былых героев. Иногда они наклонялись над ним и молча всматривались в его глаза, будто пытаясь прочесть судьбу нового носителя боевого клича Туров. Когда мальчик немного подрос и стал уверенно опираться о твердь пахнущей свободой земли, отец научил его почитать меч -- священную реликвию воина. Скирт принес клятву: служить своему роду и племени, и не отступать от заветов предков -- потомков славного Таргитая.
   Мальчик едва встретил свою пятую весну, когда отец взял его с собой на охоту, подняв на седло крапчатого скакуна с широкой холкой. В степи Аргот и его сородичи преследовали быстроногих оленей и норовистых кабанов, затравливая их собаками и пронзая меткими стрелами, а потом возвращались с добычей в кочевье. Так Скирт усвоил важный урок: мужчина должен быть добытчиком пищи и содержать в достатке семью.
   Когда отпрыск рода Гнедого Коня уже бодро откликался на звук своего имени, он сделался заводилой всех соседских мальчишек. Скирт смастерил свой первый лук из тугой ивовой ветви и скрепил тетивой из конского волоса. Он мечтал быть Идан-Туром, могучим вождем, в старину одолевшим неисчислимое воинство захватчиков-персов. Целыми днями Скирт стрелял по деревьям заостренными тростниковыми стрелами и бился с полетками на деревянных мечах.
   Прошло еще немного времени, и Скирт начал осознавать Великую Степь вокруг себя. Он ощущал ее горячую пульсацию, ее чистое дыхание, щекотавшее ноздри запахом свободы. Цветовая гамма степного покрова не отличалась богатством, но юный воин угадывал за однородным желто-зеленым отливом множество тонких оттенков: изумрудных, бирюзовых, лазурных.
   Скирт изучил все окрестные водоемы с прозрачной водой, в которых плескалась проворная рыба; изведал рощицы черноствольных деревьев, из которых его соплеменники делали сок асхи; исходил вдоль и поперек все взгорки, похожие на спящих туров. С речных берегов, сочащихся духом таволги и типчака подолгу смотрел на мир, казавшийся ему бесконечным.
   Скирт уже знал всех зверей и птиц степи: пронырливых сурков и тушканчиков, изящных антилоп, беспокойных луней и жаворонков. С замиранием следил порой за тающими в облачной дымке песочниками, улетающими в сторону гор.
   По весне Скирт радовался первым цветам, которые пробивались в еще холодной земле и заполняли причудливыми узорами равнины, холмы и овраги. Слышал, как оживают ручьи, бурлящие ключевой водой, как кузнечики и стрекозы бесперебойно поют свои песни до самого заката, пока небо не начинает алеть, оплавляя золотом остывающий окоем.
   Племя Туров иногда кочевало, чтобы подыскать для овечьих отар и конских табунов пастбища с сочной травой. Тогда шерстяные и войлочные шатры сворачивали и грузили на повозки, а женщины увязывали в кожаные мешки весь нехитрый скарб. Эти переезды позволяли увидеть новые края, новых людей и новые обычаи. Скирт всегда с большим интересом разглядывал одежды, покров которых отличался от привычных ему кафтанов и рубах, необычные украшения, пытался запоминать диковинные для слуха слова чужой речи.
   Люди в кочевье Туров жили дружно и всегда приходили на помощь ближним сородичам, пострадавшим от мора или других напастей. В мирное время, когда племя оседало на одном месте, ремесленники с увлечением принимались за работу: мастерили крученые ожерелья и подвески, ажурные браслеты и серьги из самоцветов, украшая их изображением зверей. Некоторые из этих изделий отвозили на торг к бактриакам или эллинам, возвращаясь назад с шелковыми тканями, мягкими как пух, чудными светильниками и большими позолоченными кубками, в которых цвет вина становился рубиновым.
   Привозили и оружие, хотя Скирт уже знал, что лучшие мечи и копья, не разъедаемые ржой и сохраняющие твердость, делают только скиты. Племенные кузнецы вкладывали в свой труд душу и сердце, тогда как изящные, но бездушные клинки иноземцев были ненадежны и часто ломались в бою.
   В дни больших праздников гуляло все племя. Женщины одевали нарядные передники с тонким шитьем, мужчины -- чекмени с бахромой, расшитые золотыми нитями и мелким бисером. Музыканты играли на лютнях, старожилы пели протяжным голосом о доблести сынов Таргитая и мудрости богов-прародителей.
   В такие моменты Скирт сознавал себя частью огромной семьи и благодарил небо за то, что оно позволило ему родиться в лоне столь славного народа.
   - Ветер Степи носит все вести земли, - говорил ему отец, подбрасывая сухие прутья в горящий костер. - Слушай степь. Подмечай каждый ее звук, угадывай каждый знак. Тогда ты избежишь любой опасности. Даже в тишине степи роятся шорохи событий, которые однажды придут в твой край и шатер.
   Вдвоем они много скакали по колосящимся ковылем нивам лугов, по черноземным низинам и холмам, граничащим с серебряными реками. Наблюдали песчаные барханы и равнины, застеленные покрывалом тамарисков, вязкие солонцы и бугристые промоины с редкими бобровниками. Аргот заставлял сына изучать повадки зверей и отслеживать поветрия переменчивой природной стихии.
   Пришел срок и юный воин возмужал. Теперь он уже не мог отделить себя от неоглядного степного простора, в котором биение его сердца срасталось с хоралами колышущегося на ветру молочая и кликами горластых гагар. Скирт видел заставы чужаков. Там кучно и шумно жили неспокойные люди с запутанными помыслами и боязливыми душами. Видел праздники иноземцев, слышал их речи и песни. Но все это оставалось глубоко чуждым ему. Возвращаясь назад, он жадно ловил ртом и носом воздух родного кочевья. Раздувал ноздри от сочного дыма костров, веющих кореньями, улыбался при звуках лошадиного ржания, наполнявших сердце уютом, ласкал собак, радостно облизывающих его ладони. Говор вольной листвы на земле и клекот журавлиных косяков в небе вызывали чувство необъятного восторга. Степь давно стала юноше родимым домом. Та самая степь, которую ему не суждено было увидеть больше никогда, лишь призрачной тенью воспарив над неохватными далями предков...
   Юноша очнулся при первых отблесках рассвета, упавших на его лоб и щеки. Минула ночь, а он так и простоял у окна, вспоминая всю свою недолгую жизнь.
   Дверь отворилась. На пороге возник Агдак, за спиной которого толкались трое дружинников.
   - Пора? - вопросил Скирт спокойным, но тихим голосом.
   Вождь Соколов поднял на него непривычно далекие глаза.
   - Жертва принесена, - прозвучали отреченные слова человека, подавленного нежданным событием.
   - Что произошло? - Скирт насторожился.
   - Ночью князь был убит в своей спальне.
   Скирт на миг оторопел, не веря услышанному.
   - Кто? - спросил он дрогнувшим голосом.
   - Это скоро станет известно. Убийцу ищут. Пока мы вынуждены скрывать смерть Моги, чтобы не начались беспорядки в городе.
   - Кто возглавит народ?
   - Дарана. За ним послали, скоро он будет в Паттале, - Агдак угадал невысказанную мысль Скирта. - Ты прав -- Дарана не отличается той мудростью, решимостью и пониманием человеческих сердец, которая позволяла Моге держать под своей дланью множество племен. Убийство, явно дело рук приспешников Гермея. Они вырвали у нас последнюю надежду на победу...
   - Я хочу видеть место, где погиб князь, - попросил Скирт. Юноша уже успел проститься с собственной жизнью и возвращение в мир живых оказалось вдруг на редкость мучительным. - Проводи меня туда!
   - Пойдем, - согласился Агдак. - Теперь это уже не имеет значения.
   Опочивальня Моги охранялась двумя телохранителями. Оба они ничего не видели и не слышали, хотя прежде никто не мог упрекнуть их в пренебрежении своими обязанностями.
   Скирт рассмотрел смятую ткань на ложе, забрызганную кровью, такие же кровавые потеки на стене. Князь лежал, раскинув руки в стороны и казался спящим. Только зияющий разрез на шее говорил о том, что великий воин и вождь уже не проснется никогда.
   - Он просил, чтобы его погребли в степи, - припомнил Агдак. - Завтра я отправлю его тело в родовое кочевье.
   - Надо увезти и его семью, - медленно выговорил Скирт, успокаивая мятущийся ум. - Теперь им придется несладко в городе. Если узнают о смерти Моги, нас начнут гнать отовсюду. Люди верили ему, а с его смертью мы превращаемся в обычных чужаков...
   - Твоя правда, - согласился Агдак. - Мога не хотел крушения своего великого замысла. Мы должны сражаться за то, на что он положил свою жизнь.
   Скирт молча прикрыл глаза. Теперь он знал, за что сражался Мога : за древнюю Землю Ария, где боги говорят с людьми на одном языке.
   Юноша внимательно осмотрел мозаичный пол, стены с барельефами. От его взгляда не укрылись красные отпечатки подошв, протянувшиеся до дальней стены, у которой стоял высокий серебряный лампион на подставке в форме орлиных лап. Отпечатки были слабыми. Как видно, убийца случайно наступил в лужу крови и вытер ступни тканью. Однако полностью скрыть следы у него не получилось. Скирт подошел к стене и обнаружил маленький проем.
   - Тут есть тайный ход. Мога знал о нем?
   - Разумеется, - откликнулся Агдак. - Иногда через него к царю приходили наложницы. Возможно, это была одна из них...
   Скирт осмотрел рану.
   - Если это сделала женщина, у нее должна быть твердая рука, - он покачал головой. - Женщины прибегают к яду, а не к ножу. Возможно, он ждал женщину, но пришел мужчина...
   Юноша повернулся к телохранителям.
   - Из дворца никого не выпускать. Подготовьте тело князя к дальней дороге.
   Попытка открыть тайную дверь ни к чему не привела - должно быть, ее держал скрытый механизм. Тогда, взяв факелы, Скирт и Агдак отправились осматривать залы, галереи и переходы в надежде где-то встретить кровавые следы. Они изучили все помещения обширного дворцового лабиринта, однако ничего не обнаружили. Пришлось вернуться в главный зал, чтобы сообща принять решение.
   - Мы выедем ночью, - сказал Скирт. - Я отправлюсь с повозкой князя. Со мной будут воины из ближней дружины Моги. А вам надо без промедления собирать силы. Нас всех ждут тяжелые испытания. Надо распорядиться, чтобы наши вожди, сидящие в городах со своими отрядами, стягивались в столицу.
   Агдак молча согласился. Соображения сына Аргота показались ему разумными. Скирт полностью преобразился: в словах его появилась властность, в глазах и движениях -- решимость. Осознав, что жизнь его не заканчивается, он словно заново родился. Юноша точно летал, отдавая распоряжения. Его слушали с неожиданным почтением, а любое дело спорилось в его руках.
   Нужно было готовиться к дальней дороге и грядущим битвам. Лишь одно угнетало в этот миг: Ликия не объявилась. А он так мечтал обнять ее, рассказать, как сильно ее любит...
   Ближе к вечеру прискакал гонец. Он потребовал провести его к Моге, но Агдак заявил ему, что князь спешно покинул Патталу, оставив его вместо себя. Вождь Соколов пользовался уважением среди всех скитских племен, и гонец поверил ему без сомнений. Он передал важное сообщение. Приняв первый бой с войском Гермея, Афинион потерпел поражение и, бросив Леонта на произвол судьбы, перешел на сторону противника со всеми своими боевыми частями. Леонт же сейчас торопливо отступал к Паттале, рассчитывая закрепиться за ее прочными стенами.
   - Положение осложнилось, - Скирт сдвинул брови, оставшись наедине с Агдаком. - Видят боги, не суждено мне проводить тело князя в последний путь. Всем нам надо сплотиться, чтобы выстоять перед врагами и грозной судьбой. Пусть Могу сопровождает десяток его старых дружинников, товарищей былых походов. Остальные нужны здесь.
   - Мы вряд ли удержим город, даже если соберем в кулак все наши ватаги, - Агдак угрюмо покачал головой. - Патталу лучше оставить и двинуться на соединение с Леонтом. По отдельности нам раздавят, как муравьев.
   Вождь Соколов сделал несколько шагов по украшенному изразцами полу, покусывая губы.
   - Объяви всем вождям племен и родов, что князь Мога покинул Патталу и собирает дружины в Матхуре. Надо спешить.
   Скирт поднялся. Оповестив предводителей боевых отрядов, он заглянул к Заранте. Старик приветствовал его доброй улыбкой:
   - Я оказался прав - судьба, которую ты считал свершившейся, изменилась. Не дано смертным провидеть промысел небес...
   - Сейчас не время говорить об этом, - уклончиво ответил Скирт. - Я уезжаю, и призываю тебя следовать за нами. Мы должны уйти из Патталы.
   Заранта безмолвно смотрел на него несколько ударов сердца, а потом согласно наклонил голову.
   Исполнив главные обязанности, юноша вспомнил про Никия, который обитал на окраине города. Отец Ликии в свое время отказался поселиться при дворце, хотя это право было ему предложено. Должно быть, он страшился часто попадаться на глаза князю, легко способному сменить милость на гнев. Ликия иногда навещала его. Скирт нашел Никия в квартале менял, в небольшом белом домике на берегу реки.
   - Приветствую тебя! - бросил юноша, переступая порог. - Где твоя дочь?
   Глаза Никия забегали, как светляки. На миг он замер, подбирая слова:
   - Откуда мне знать? Она живет во дворце. Теперь ты о ней заботишься...
   - Однако тебя не забыла, - Скирт кивнул на новое вышитое полотенце в углу ложа. - Ее нет во дворце, и я не знаю, где она сейчас. Но, клянусь Папаем, я уверен, что тебе известно больше. Говори, старик!
   Никий упал на колени перед юношей, потупив взор.
   - Сбежала! С Афинионом!
   - Что? - один глаз Скирта дернулся.
   - Все началось, когда ты уехал... - торопливо заговорил Никий, не поднимаясь с колен и вдавив голову в плечи, словно опасаясь удара. - Афинион ее заприметил во дворце, стал заманивать. От тебя не было никаких вестей, мы не знали, что и думать...
   - Ну! Продолжай! - требовал Скирт, чувствуя, как тяжесть приливает к голове.
   - Он совсем не давал ей прохода, дарил подарки. Вот она и ушла к нему. Ты вернулся и она вроде бы образумилась. Так мне казалось...
   Скирт дальше не слушал, опустившись на лавку. "Лучше бы мне лежать на жертвенном камне", - промелькнула темная мысль. Тряхнув головой, он поднял на Никия мутный взгляд.
   - Об этом никто не знал, кроме меня, - лепетал тот. - Афинион не часто заглядывал, а во дворце дочка была под присмотром вашего царя. Лишь у меня и встречались...
   Скирт дышал все тяжелее.
   - Вдруг вчера ночью от Афиниона человек примчался. Она как раз меня проведать пришла. Тот ей что-то сказал, и они вместе ушли. Больше я ее не видел.
   - Замолчи, старик! - воскликнул Скирт.
   Стало понятно слишком многое. За краткий миг перед юношей промелькнули события всего минувшего года. Однако эти размышления вернули утраченное самообладание. Не взглянув больше на Никия, он поспешил выйти из его дома. Скирт хотел исполнить свой долг и послужить Моге в последний раз. Теперь он знал, кто подослал убийцу и как тот проник в опочивальню князя.
   Во дворце Скирт собрал княжеских телохранителей.
   - Мы не уберегли того, кто выбрал нас, чтобы хранить его, - заговорил он, как всегда, сбивчиво в начале. - Но хотя нашего князя больше нет, наш долг перед его памятью - покарать убийцу. Я не знаю, кто нанес удар, но точно знаю, кто подослал его. Это архонт Афинион. Афинион трижды изменник и я клянусь волей Семи Богов, что где бы он ни был, я отыщу его. Если же смерть помешает мне это сделать - пусть эту клятву исполнит тот из вас, кто уцелеет!
   Убежденность и пламенность речи сына Аргота впечатлили дружинников. Они вторили его клятве. Тот продолжал говорить, с каждым мгновением вспоминая все новые детали, уличающие в предательстве человека, которому Мога доверял до последнего своего вздоха. Именно к Афиниону некогда приехали посланники скитов, надеясь на его содействие для приема при дворе, но оказались перебиты. Потом Афинион бросил своего царя, отказавшись поддержать его на поле битвы. И вот теперь он вновь предпочел сторону, которая была сильнее.
   "Ну, что же, - подумал Скирт. - Не всякое предательство сходит с рук".
   Близилась ночь. Тело великого князя погрузили на повозку, на которую следом взобрались его рыдающая жена и дети. Скирт собрался проводить их до предгорья, после чего скакать в Матхуру, на общий сбор в составе дружины Туров. Небо вновь было чистое, и огромные звезды казались спелыми гроздьями винограда, разбросанными по черному полотну.
   Тихо скрипели колеса обитой войлоком повозки, по обеим сторонам от нее ехали всадники в полном молчании. Дети уснули. Женщина, прижав их к себе, молча смотрела вдаль. А над их головами простиралась бесконечная Звездная Дорога. Мога уходил, как и мечтал - тропою предков в обиталище богов.
  -- Глава 8. Склоненная голова.
   Канделябры, сделанные в форме саламандр, несмело подергивались, бросая фиолетовые блики на перламутр стенных плит и бархатные драпировки позади трона.
   - Почему же ты вдруг отважился прийти на поклон к повелителю, которого предал столь низменным образом? - в голосе Гермея соединялись воедино торжество и отвращение. Царь щурил глаза, благоухая маслами и благовониями, которыми его обильно растерли после купания рабы.
   Афинион молчал. Он вспоминал, как закатилась, едва успев взойти на небесклон, его звезда.
   ...Когда стратокерик Кимон в экзомиде, забрызганной грязью, разыскал его в галерее Гебы, он так часто дышал, хватая ртом воздух, что напоминал рыбу, выброшенную на берег.
   - Беда, господин!
   Афинион взглядом велел ему говорить.
   - Пастухи заметили оживление на дороге у Кантура. Это перемещаются большие массы солдат: конных, пеших, колесничных.
   - Ты ничего не перепутал? - стратег встрепенулся.
   - Нет, господин. Клянусь прахом земли, это правда. Люди сильно напуганы: там много чужеземцев страшного вида с диковинным оружием.
   Афинион махнул рукой и стратокерик удалился.
   Когда союзники спешно собрали на восточном направлении несколько спейр гоплитов, части псилов и скифских конных лучников, передовые отряды врага уже подходили к реке Джамна, готовясь к переправе. Они расползались по
   всему берегу, напоминая переливающегося железной чешуей змея, собравшегося искупаться в прохладных водах.
   Пехотинцы Леонта и Афиниона вытянулись сплошной цепью, чтобы воспрепятствовать высадке. Передние опустились на одно колено, прикрывшись щитами и выставив копья. Второй ряд встал за ними во весь рост, ощетинившись сариссами и ксистонами. Из-за их спин скифы и псилы начали методично посылать в неприятеля стрелы, камни и дротики.
   Однако серы и отряды Дамагора выкатили вперед два десятка метательных машин: катапульт, баллист и онагров, совершенно засыпав союзников шквалом горящих снарядов. Всего несколько мгновений потребовалось, чтобы рассеять заграждение, оттеснив греков и скифов от отмели. Союзники отходили, оставляя на берегу своих раненных и убитых товарищей.
   А враг уже наступал, форсируя реку на лодках и плотах. Вскоре в самых разных местах начались стычки. Но только столкнувшись с серами в ближнем бою, союзники осознали всю силу и беспощадность их оружия. Алебарды, трезубцы и крюкообразные копья сеяли вокруг себя панику и отчаяние. Греки и скифы откатывались волна за волной, а клочья кожи и мяса свисали с их лиц, животов и бедер, извергая пузырящиеся кровяные фонтаны. Командиры уже не могли заставить своих людей идти в новую атаку. Союзники неудержимо отступали, оставляя позиции. Обломки копий, обрывки плащей, руки, головы и помятые щиты разметались по песку и траве, прилипли к камням, застряли в ветках кустарников...
   И вот сейчас бывший таксиарх державы Джамбу, бывший архонт Патталы, стоял, преклонив колено, перед царем Гермеем. Афинион неподвижно смотрел в пол, не смея поднять глаз.
   - Я жду от тебя ответа, - напомнил царь.
   - Всеволящий! - собрался с духом Афинион. - Позволь молвить слово в защиту своей презренной жизни, хоть и понимаю я, что сегодня она не стоит ржавого обола под этими небесами.
   - Говори, - велел Гермей.
   - Даже пресветлые боги подчас совершают ошибки, ослепленные дурманом призрачных желаний, - еле слышно вещал полководец. - Даже сыновья, блуждая в тумане пьянящих фантазий, отрекаются от собственных отцов. Как же сложна и неуловима нить жизни смертных, которую плетет плутоглазая Клото! Жертвой соблазнов гибнут высокие и низшие. Я - низший среди последних. Червь в потемках Ойкумены, потерявший маяк смысла. Я - гусеница, копошащаяся в гнилом черноземе, которой вдруг вздумалось возомнить себя птицей, способной парить в поднебесье. Мудрость богов указала мне место, забытое в миг ослепления властью. Как же непросто порой сыскать правду в краю всеобщего несовершенства!
   Ты можешь разорвать меня на части ретивыми лошадьми, можешь прибить к воротам Паталипутры в назидание другим заблудшим - я охотно приму самую лютую
   кару. Но благородный родитель твой Филоксен всегда говорил, что величие государя проявляется не в карающей длани, низвергающей повинных, а милосердии к слабым духом. Милосердие - главная привилегия олимпийцев и демиургов людей.
   Я не молю о пощаде. Склоняясь сейчас пред тобой, с готовностью обратить в тлен и пепел бремя своей ничтожной жизни, дерзну лишь напомнить старую истину: нет для хозяина лучше слуги, чем павшего в позорном предательстве, но прозревшего ошибку и возвернувшегося, чтоб искупить прегрешение.
   Гермей слушал внимательно, не прерывая говорившего.
   - Я все еще могу быть полезен тебе, Государь, - продолжал Афинион. - Позволю сказать такое лишь потому, что это мои скромные старания отправили к Эреду злейшего твоего врага Меуса - теперь его черная душа гниет среди долин Аида. Однако знай, что другие недруги твои покуда не сломлены. Леонт и саки собирают войска в Матхуре. На деньги и драгоценности из твоей казны, попавшей в их руки преступным путем, они зазывают наемников из Сугуды, Бактры и Парапамисы, так что скоро силы у них будет предостаточно.
   Нет, повелитель! - словно спохватился Афинион. - Перед твоим гневом не устоит эта жалкая рать. Но я желал бы сердцем, чтобы народ твоей многострадальной страны, и без того вкусивший тяжбы сверх меры, перенес новую войну малой кровью. Довольно уже разрушений и жертв. Если война затянется - земля оскудеет, и ущерб от невзгод скажется в последующие годы. Все видят: пустые поля и угодья хиреют; ремесленникам стало привычней держать в руке меч, чем молот или резец; многие из воителей, уходящих на смертельную жатву, уже никогда не вернутся к семейному очагу и не осчастливят свой род достойным потомством.
   Вот потому услуги мои, сколь бы ничтожны они ни казались, могли бы пойти на пользу делу возрождения государства. Я знаю все, что способны предпринять против тебя Леонт и варвары степей, а это значит - мы всегда будем впереди них и закончим войну, не успев истомить себя пылом сражений. Вот тогда ты сполна сможешь вершить порядок на всей земле Джамбудвипу, исходя из своего божественного произволения.
   Гермей долго молчал, в своей угнетающей неподвижности ставший похожим на гранитный монумент. Наконец он нарушил неуютную тишину.
   - Поднимись! - голос царя показался Афиниону отчужденным. - Жизнь научила меня избегать поспешных решений. Сегодня твоя голова останется у тебя на плечах. Твоя будущая судьба в твоих руках и во власти неба. Когда искупишь свою вину усерднейшей службой, мы поговорим о том, достоин ли ты моего прощения.
   И царь жестом отпустил полководца.
   В тот же вечер состоялся военный совет перед началом большого наступления. Во дворце собрались греческие стратеги во главе с Дамагором, Вэнь Чунь с двумя своими бу-цзянами и несколько сановников государства. Сангхабхадра, вызванный специальным распоряжением царя, прибыл в сопровождении Диокла. Первым перед троном выступил экзетазис Менипп - лазутчик, вернувшийся с вражеской территории. Перед приемом он уже успел поменять свои обноски бродяги на пурпурный хитон.
   - Повелителю Джамбу желаю радости и здравия! - бойко начал Менипп, но Гермей нетерпеливо прервал его:
   - Что тебе известно о скифах? Сломлены ли они духом после неудачи у Джамны, потрясены ли смертью своего вождя Меуса?
   - Боюсь, Владыка, варвары не намерены уходить в степи и готовы продолжать войну. Ни один из их вождей даже не помышляет о мире, а это значит, что нас еще ожидает упорная борьба с опасным противником.
   Царю не понравились слова экзетазиса и он сжал губы в раздумье.
   - Я слышал, даже побитая собака, убегая, может укусить, - проворчал Гермей. - Но вряд ли ей по силам нанести глубокую рану, не говоря о том, чтобы отгрызть ногу своему врагу. Известно ли тебе, что замышляют эти сакские шакалы?
   - Да, Государь, - поклонился Менипп. - Основное войско Леонта и скифов оставило Матхуру и ушло на юг, в область Малава. Там оно укрепилось за стенами города Санчи.
   Вдоль всей колоннады зала прошелся приглушенный рокот.
   - Это означает, что путь на запад для нас открыт? - удивился Гермей.
   - Да, повелитель, - подтвердил Менипп. - Но, видят боги, мне не известна причина этого отступления.
   Царь обвел растерянным взглядом своих полководцев и советников.
   - Кто из вас желает держать слово? - громко спросил он.
   Вперед выступил Дамагор, на губах которого появилась косая ухмылка.
   - Разреши, Государь. Область Малава всем известна гористой местностью, полноводными реками и труднопроходимыми дорогами. Развернуть там армию тяжело. Сдается мне, что враг, лишившись веры в победу и милости богов, просто удрал, поджав хвост, и намерен, как крыса, залечь в глухой норе. Крепости там надежны и осада их требуют долгого времени. Под одним Санчи можно легко потерять полгода, если город будет снабжаться припасами.
   - Что же ты предлагаешь? - нетерпеливо спросил Гермей.
   - Раз уж судьба предоставила нам этот шанс, нужно двинуться на запад быстрым маршем и овладеть областями Матсья, Куру и Гандхара - ключевыми землями Джамбу. С варварами мы покончим потом. Клянусь Геркулесом, они сами лишили себя последней надежды на спасение - дальше отходить им некуда. Не иначе, как небо покарало нечестивцев, отняв у них разум.
   Когда полемарх закончил, перед троном склонился Сангхабхадра:
   - Ты знаешь, Государь, что я никогда не имел отношения к военным делам, - начал он, - но даже я вижу необычайную опасность, грозящую тебе в случае принятия такого плана. А потому считаю своим долгом предостеречь и тебя, и всех почтенных сановников. Посудите сами: вам не известен истинный замысел противника, и его отступление на север может оказаться простой уловкой. Если доблестные стратеги поведут армию на запад, то скифам будет нетрудно отрезать их от Паталипутры и всех путей сообщения с союзниками из Махачины.
   - В самом деле, - вдруг поддержал наставника Феллид, старый и опытный военачальник, служивший когда-то Филоксену. - Леонт и скифы попросту смогут ударить нам в тыл, или даже овладеть Паталипутрой!
   На лице Гермея появилась озабоченность.
   - Где Афинион? - позвал царь.
   Из полумрака колонн нерешительно показался бывший таксиарх.
   - Что можешь сказать нам о своих прежних союзниках? Что затевают варвары и Леонт?
   - Боюсь, повелитель, сомнения твоих советников имеют основание. Леонт способен устроить ловушку. С твоего дозволения, я рекомендовал бы тебе разделить свои силы. Пусть основные войска вместе с полководцем из Махачины и всеми его отрядами двинуться в Малаву и запрут неприятеля на полуострове. Антифан с несколькими корпусами тем временем овладеет западными территориями, где он не встретит серьезного отпора.
   - Пожалуй, это разумно, - вынужден был признать Гермей.
   - Я счастлив служить моему повелителю и быть покорным его воле, - поклонился Афинион. - Со мной пришли шесть тысяч отборных воинов, обученных особым образом. Если владыка соизволит дать свое согласие: они примут участие в походе.
   Гермей потеребил подбородок:
   - Что ж, пусть будет так. Мы проверим их качества в деле. Но что скажут наши союзники? Готовы ли они к упорной и непримиримой борьбе до победного конца?
   Переводчики поспешили передать вопрос царя да-цзяну серов.
   - У нас говорят, что чем больше страна воюет и побеждает, тем быстрее она приближается к собственной гибели, - заметил Вэнь Чунь, и глаза его превратились в две едва различимые щелки. - Большая сила неизбежно оборачивается большой слабостью, а потому воевать нужно лишь по необходимости и не прикладывая к тому больших усилий. Я бы даже сказал, что лучшая битва - та, которая не состоялась.
   - Как же можно воевать подобным образом? - усмехнулся Гермей, когда ему перевели слова сера.
   - Если позволишь, Владыка, я приведу тебе примеры достойных побед, которые одерживали наши лучшие полководцы, - предложил Вэнь Чунь.
   Сангхабхадра ободряюще кивнул да-цзяну, не дожидаясь ответа царя.
   - Когда правитель Цзинь Вэнь-гун пошел войной на город Юань, он во всеуслышание объявил, что возьмет его за три дня. Однако горожане оборонялись столь упорно, что через три дня ван был так же далек от успеха, как и в начале похода. Тогда он велел отвести войска. Военачальники удивились его поступку, и тогда Вэнь-гун объяснил, что не выполнил своего обещания и вынужден уйти, дабы не нарушить доверия к себе. Когда жители города узнали об этом, они сами открыли вану ворота, рассудив, что такой государь достоин ими владеть.
   Внимательно слушавший Гермей недоверчиво наморщил нос. Вэнь Чунь продолжал:
   - Цзянь-цзы из Чжао штурмовал город Чжунмоу. Стены крепости были высокими, но старыми. Однажды, во время затишья в боевых действиях одна из них не выдержала и дала огромную пробоину. Горожане, ужаснувшись тем, что судьба оказалась против них,
   ждали неминуемой гибели. Однако Цзянь-цзи сказал, что благородный полководец не пользуется чужой неудачей и не преследует тех, кто находится в опасности. Он объявил, что продолжит осаду лишь после того, как брешь будет заделана и даже сам отрядил своих солдат в помощь осажденным. Вот тогда город сам с охотой признал свое поражение...
   - Довольно! - не выдержав, Гермей поднял ладонь и брови его сомкнулись на переносице. - Мне понятны твои речи. Однако позволь нам на этой земле вести войну теми способами, которым научили нас наши предки.
   - Как будет угодно Высочайшему, - беспрекословно склонился Вэнь Чунь. - Я всего лишь хотел показать, что военный успех достигается не только применением жесткой силы, но и мудростью полководца. Утверждение справедливости на поле боя - важная часть военной стратегии.
   - Быть может, в достойном противостоянии уместно говорить о справедливости и благородстве, - холодно сказал царь. - Но не тогда, когда приходиться иметь дело с вероломными дикарями, утопившими страну в насилии, и гнусными предателями, презревшими свой долг перед своим господином.
   Гермей еще раз обвел зал потяжелевшим взглядом:
   - Готовьтесь. Завтра мы выступаем в большой поход.
   Покидая тронный зал, сановники и военные командиры вышли в беломраморную галерею, переговариваясь и споря между собой приглушенными голосами. За внешней террасой дворцового комплекса на них повеяло ароматами баньянов и гиацинтов. Но налетевший ветерок внезапно принес совсем другой запах.
   - Проклятье Танатоса! - выругался Дамагор. - Смрад от этой гнилой дохлятины добрался даже сюда.
   - Солнце в зените, - поморщившись, отозвался Феллид. - Не удивительно, что плоть быстро разлагается в такую жару.
   Диокл украдкой глянул на своего учителя, однако лицо Сангхабхадры было далеким и туманным. Послушник уже знал, что более сотни пленных и раненных, захваченных после боя у Джамны, Гермей приказал распять на крестах посреди Центральной Площади. Тут были и скифы, и эллины - царь не посчитал нужным отделять предателей от дикарей.
   Сангхабхадра медленно спустился по ступеням, и Диокл поспешил за ним.
   - Жаль, - Сангхабхадра покачал головой, и послушник только теперь увидел, что его наставник внезапно состарился. - Искренне жаль. Наш повелитель Гермей так ничего и не уразумел. Он по-прежнему ищет виновных вокруг себя, вместо того чтобы постигать уроки своей судьбы. Или это я оказался для него плохим учителем? Но я сделал все, что было в моих силах. Теперь, юноша, ты более не нуждаешься в поводыре. Особенно в таком немощном, как я - ступай дальше один по дорогам жизни.
   - А как же ты, Учитель? - спросил Диокл с отчаянием в голосе. Он не чувствовал себя ни достаточно смелым, ни достаточно мудрым.
   - Помнишь, как говорят серы? Учитель и ученик идут по пути рука об руку; их судьба едина, пока тропы не разойдутся. Время пришло: теперь мой путь - уединение. Белые шапки гор, до которых ветер не доносит отголосков людской суеты, давно манили меня. Туда я и направлю теперь свои усталые ноги. А ты во все разберешься сам. Если сумеешь, удержи царя от излишнего безрассудства.
   И медленно ступая, наставник пошел прочь. Диокл провожал его взглядом, но Сангхабхадра так ни разу и не обернулся.
  
  -- Глава 9. Вера.
   ...Он был рожден в белосветном краю, не знающем прозябания, в башнеобразном граде людей, живущих заветами предков и славящих своих богов. Слава эта горела высокими именами на изразцах и сланце дольних храмов, мерцала на щеках гордоликих изваяний из камня и глины. Край был богат. В несчетном числе возводились там дворцы, дома и склепы. Ткачи создавали прозрачные узорные ткани из крашенного льна, штукатуры покрывали стены и фризы строений глазурью, а диорит и сердолик были неизменным атрибутом всех украшений. Повсюду на просторе межречных земель вздымались душистые сады и трехцветные крепости с фигурными зубцами. Выплавлялось олово и отливалась искристая бронза, чиновные лица бдительно следили за исправностью дорог и каналов, а жрецы были искусны в чтении знаков небес.
   Он был обыкновенным ремесленником в кожевенном цехе и, не покладая рук, трудился во благо рода и земли своей. Цех притулился на месте старой пустоши, в углу Речного Квартала, где всегда было не продохнуть от запаха прогорклого масла и вяленой рыбы. Стоящие округ кровельные мастерские и горшечни теснили друг друга углами глинобитных отстроев и оглашались визгом побирух. Дети улиц, пучеглазая голытьба - сыновья и дочери горбатых водоносов и просеивателей ячменной муки, играли здесь в мяч и гоняли птиц.
   В погожий день, напоенный речною прохладой, в городе начались торжества, посвященные Лунному Богу - небесному властителю края. Зашевелились люди, зашумели праздноодетые наездники, знаменосцы, горнисты. Собиралась процессия, готовая воздать почести предвечному предку. Солнце уже успело взойти на самый пик поднебесья, но не ведал еще кожевник превратностей своей земной доли, кручин своего смертного бремени. Тогда как уготовила ему судьба невиданный путь.
   Праздненство разрасталось. Появились кадильщики - стройные отроки в
   передниках и рубахах, отороченных бахромой; огласили улицы звонким шагом высокорослые носители статуй в изумрудных шарфах. Жрецы, ступившие за ними вослед, выделялись пестрыми шалями, завязанными поверх амулетов, коническими уборами с подвесками, изящными луновидными серьгами и нитями, вплетенными в волосы. На одеждах их горели вышивкой надписи, обращенные к Лунной Богине: "Чист и светел, который боится тебя. Взгляни владычица на преданное тебе око, чтобы сердце твое возликовало и возрадовалось."
   Со стороны цитадели лугаля прибывали чиновники в повозках, запряженных быками. Слуги развернули над ними флаги. Женщины были обряжены в алые платья из набивной ткани, вязанные юбки и жилеты. Волосы их крепили многоцветные ленты.
   Однако самый многочисленный люд стекался от засаженных фасолью десятинных полей на юге города и судоходных каналов на западе - ювелиры, маляры, рудокопы и пахари. Несли дары при громозвучном песнопении хора. Кожевенник брел среди тех, кто выбран был поднести к Лунному Престолу свежевыпеченные хлеба, омытые молоком и перевязанные колосьями. Народ, струящий несмелой гурьбою, песнь затянул о вечно страждущем, умирающем, но воскресающем вновь владыке; многоречивом Нанне, что с неизменным успехом воплощался в барана, льва, змею, быка и рыбу. Неразлучная супруга его Нингаль почиталась девственной роженицей, ежемесячно хоронящей и возрождающей Лунного Бога.
   После речей жреческих, превозносящих всевластие Лунной Четы, позволено было всем родам и сословиям в очередности преклонить колени пред пределом храмовым и поднесть щедрые воздаяния. Храм тянулся ввысь конусоверхой башней, расходился вширь известковыми и каменными плитами, окрашенными зеленой глиной. То был цвет весеннего равноденствия, обновленной весны. Перед фризом, окантованным медью, стоял постамент, на который слагались подарки всевышним, над вратами -посвятительная надпись лугаля: "Во славу великолепного сына Нанна, сияющего с ясных небес, внемлющего мольбам и молитвам, Я, благочестивый правитель, построил для бога дом его, радость сердца. Чудо и украшенье земли, да стоит он вечно". Справа и слева от врат выделялась упрогоногая стража - розовощекие юноши в кожаных шлемах и холщовых плащах. Держали в руках камышовые копья и кинжалы обоюдосторонние с золотыми заклепками на рукоятях.
   Сменялись жрецы и вельможи у престола небесного, благодарили пылко Сиятельного за счастье земное, а за ними поспешали воины и купцы. Под звуки труб падали ниц и добро свое размещали на глянцевых плитах - все, что доставлено было на лошадях, на повозках, на рабских плечах. Широкобровый писец с подвязанной бородой, вносил имена дарителей на глиняные дощечки. Опись множилась. Были тут украшения, посуда из серебра и меди, туши быков, культовые доски, рифленые бокалы с желобками, золоченые вожжи, венки, амулеты, вазы и предметы труда - серпы, молоты и ножи.
   Шли и шли люди, вознося хвалу, испрашивая добрых знамений. Когда пришел черед кожевника, вдруг испытал он неведомое доселе замешательство. Оробел, засмущался, покрылся потом. Тело его точно окостенело, утратив способность к движению.
   - Преклонись перед Всевидящим! - крикнули ему из толпы.
   Но кожевник стоял и смотрел на обитель бога. А в душе крепла безумнейшая мысль:
   "Все, что навязано мне извне сердца моего силой и властью служителей неба, всегда было, есть и будет зло. Неистинность и искаженье правды мира".
   Грянул тут негодующий ропот. Закипела ярость народа и были едины в том порыве и высшие, и низшие. Сразу же стражники вцепились кожевнику в плечи и уволокли с позором в подземелье для преступников. Решение верховного энси оказалось воистину добросердечным: вместо смерти приговорили богоотступника к Исцелению в Черной Башне. Суть его была такова: на небольшом, квадратно очерченном участке земли человек, повинный перед богами, приковывался цепью к столбу. Еду и питье ему доставляли стражники. Утром он приступал к работе.
   Преступнику выдавался острый резец, а к площадке подвозились груды каменных плит, на которых до самого заката солнца должен был он высекать надписи в поте лица своего. Надписи были повинными, начинаясь словами: "Я признаю вину мою перед небесным владыкой Нанной и народом моим, ибо..." Далее надобно было в уничижительной форме представить пред ликом бога всю низменность и греховность своего поступка. Предписание обязывало ни разу не повторяться в этих скорбных излияниях. Тем самым, преступник подходил к осмыслению своей вины и ущербности собственной жизни с разных сторон.
   За работой зорко следили Жрец-Наблюдатель и Жрецы-Ревнители. На восходе солнца доставлялась новая партия плит. Те плиты, что не поспевал заполнить за день злодеятель, окрашивались в черный цвет и начинали соединяться раствором. И так продолжалось изо дня в день. Редко кто из преступников справлялся с неимоверным напряжением такой работы. Из незаполненных плит возрастала Черная Башня, которая замуровывала мерзотворца навеки. Многие теряли рассудок, иные - прибегали к Шипу Милосердия на выданном им шейном браслете. Его механизм приводил в действие выдвижную иглу, которая пронзала шею насквозь.
   Однако возможность спасения оставалась до конца. Если в течение положенного срока преступник обрабатывал все плиты, он получал прощение. Но если Наблюдатель подмечал сходство составленных надписей - вместо одной черной плиты в кладку вбивались две.
   Такова была теперь незавидная участь кожевника. Вынужденный начать столь нелегкий труд ради спасения своей жизни, он и сам не мог объяснить себе коренных причин ослушания, повлекших смертоопасное бедствие. Оставалось лишь смириться и возроптать к Лунному Богу в искреннем покаянии.
   Однако терпения хватило кожевнику ненадолго. Он ворчал, стонал, ругался в душе, проклиная судьбу, всех богов края и даже предков земли своей, ввергших его в неодолимую паутину жреческого произвола. Если первые дни он уныло работал и вяло что-то писал, то потом безвольно повесил руки, наблюдая, как растет Башня и закрывает от него солнечный свет. Смех и шутки злопыхателей становились туманными, а небосвод - бесконечно далеким. Черная Башня, возносимая вверх конусообразно, скоро должна была сомкнуть свой каменный полог и закрыть для него последнее оконце в жизнь.
   Вдруг все пропало. Только тишина - глубокая безвидная тишина, охватившая мир, пробудила кожевника, заставив очнуться от холодного оцепенения. В этой устраненности всех звуков чудилось страшное безмолвие времени, остановка пространства. Кожевник был необъяснимо жив, а навершие Черной Башни оставалось незавершенным.
   Не понимая причины случившегося, он закричал, призывая Ревнителей, Наблюдателя, люд отчего града. Но зов его не огласился ответом. Тогда начал кожевник карабкаться, точно обезьяна, по выступам каменных блоков, постремляя себя одержимо к призрачной синеве. Несколько раз сорвался, ушибся, однако потом стал ловчее. Обдуманно ставил ноги, крепче вцеплялся пальцами. Сам так и не понял, как одолел разрыв между собой и небесами, восходя по уступам, словно по лестнице.
   Добравшись до самого верха, подтянулся умучено, перегнул через камни тело и, не смогая более держать равновесие, свалился наружу, как брошенный камень. Однако же здесь, вместо падения с дальноверхой вышины в пропасть бесплотного воздуха, просто
   уперся в густой песок, что окружил Башню со всех сторон, сделав ее пустым колодцем.
   И огляделся кожевник недоуменно, и узрел, что исчез, пропал без следа весь старый мир. Необоримая пустыня повергла край в холод небытия, похоронив под собой дворцы, храмы, сады и дома, каналы, крепости и равнины. И только зыбкие холмы над запорошенными строениями напоминали о том, что стоял здесь когда-то изобильно цветущий край.
   Что это было? Так вопрошал у мира кожевник. Откуда пришел песчаный буран и почему поглотил свирепо град человеческий? Почему сгинуло все живое вокруг, но остался он - маленький человек без достоинств, без дара, без веры в себя? Почему и для чего пощадило его небо?
   Не сыскав нигде ни одного ответа, понял кочевник, что нужно идти. Стремить вперед, за пределы пустотности света туда, где могли еще сохранить себя образы жизни. Так начался его долгий путь через вечность песков.
   Шел и видел: высохли реки, ручьи и озера - от них остались лишь рытвины и клочки ничком лежащих водорослей, прячущих лицо. И только солнце огревало неизбывные дали песков. Оно было повсюду: на небе и на земле. Иссякла всякая жизнь, мир увяз в одиночестве - громоогласном ничто, не помнящем себя.
   Один - одинокий под небесами, в краю безвестном, где не к кому обратиться взглядом, некого окликнуть словом. Где не услышать песен птиц и шелеста лесов. В земле незнаемой, где безраздельно властвует молчание времен: без звуков, без знаков, без имен. Что было делать человеку, брошенному в неведомость самим Мирозданием?
   Но ступал, трепеща, леденея в отчаянии, с надеждой достичь оконечностей бездны небытия, в которую вторгнут был окаянной судьбой. Ступал, отмерив начало странствия, навстречу тому, чего не знал сам, но что прозревал насущной потребностью сердца.
   Он шел весь день, забыв о голоде и жажде, однако рубежи света не преклонились перед его надеждой: все те же линялые посеревшие пески, вздыбленная пыль и камни, осложнявшие шаг. Делая лишь краткие передышки, шел кожевник к солнцу, впадая в сомнения и выбиваясь из сил. И лишь возрастало округ него неравное сопротивленье мира.
   Бывало, едва успевал он смежить опаленные веки, склоняясь в сон с заветнейшей думой, как начинали камни, водоросли и пески шептать ему на разные голоса: "Кто не видел еще в огненном небе чудо начала дальносветного, означившего новый день мира? Почему не тешиться око изрядною долей, сошедшей с вершин поднебесья?" И заползали в душу эти хоралы, переходя порою в несносный смех, расходящийся кругообразно по всей земле. Или смеялась это сама земля?
   Дни шли. Проносились крылато или влачились без пыла, сподобившись перекатам
   сыпучих песков. Однажды, под увяданье заката, набрел кожевник на впадину, ямку с пригоршней воды, где билась еще, угасая, чешуйчатая рыба. Теряясь в поспешности, потянулся он рукой трясущейся, чтоб пальцами влагу объять, или же, в сердце разверзнув приют для спасения, вызволить последнее существо мира, уготовленное к закланию. Но рыба рассыпалась в прах, а вода ушла в песок.
   С недавних пор важным стало и то, что озревая вперед горизонт, угадывал кожевник в дымных колеях песков змеящиеся контуры фигур - зверей, дерев, рек. И чем дальше, тем сильнее эти наползни безумства застилали взор его, будто покрывало. Воздух не позволял дышать, уши забивались воем ветра омертвенелого, а сердце сделалось полем борьбы.
   И вот с улыбкою - с отсветом на песке, он возник из него, отделился, окреп. Созданный тяготами последних дней, он - раздвоенность образа. Червоточина сомнений смертных или спасительный огонь небес? Двойник - супротив человека стоящий. Возъявился соблазном, словно звезда в непробудном мраке. И этот другой человек, что из утробы слабой родился, был напорист и смел. Непререкаемо требовал от кожевника воспрянуть в мужестве духа, оживить правоту в сердце высокую и бессмертную веру принять в богоизбранность существа своего.
   Долго сражался кожевник с новизной своей непредугаданной. И роптал, и спорил с ней в исступлении, полагая случившееся опасными кознями песков. То спорила с вековечностью хилость смертной доли. Однако и камни, и песок, и сухая трава, все повторяли теперь на разные лады одни и те же слова:
   "Знающий тайну путей и дорог, ступай к свету и окропи благодатью лучезарность очей. Ты - сила. Ты - неба сын, подобием равный предвечной заре".
   Кожевник страдал, как от боли кровосочащей. Все порывался убить новое начало свое, оспаривающее удел человека, покорного миру. Топал ногами, прыгал, будто взбушевавшийся олень и резал острым камнем тень свою - в ней видел он опасную воплощенность другого себя. Но тот, кто пришел, не хотел уходить, будоража все естество возрастающим шепотом власти. Так века проходили в борьбе.
   А пучина песков становилась лишь злее, неугомоннее. Изглодав плоть кожевника немощью, голодом, жаждой, подкосила ноги его, так что полз он ползком, едва подвигая тяжелые локти и цепляясь ими о землю. Полз, сознавая уныло, что вовек не добраться ему до пищи, до моря, до людей. Вот здесь и иссякло упрямство его держаться за слабость прежнюю: за образ, за форму, за имя. Иссякла смертная доля.
   Распластавшись среди почерневших веток и главу обронив, остался кожевник лежать недвиженно. Умирал старый человек, уходя без возврата. А когда отпало тело и угасла память о былом, взметнулась в душе искра божественного пламени. И услышал он голос:
   "Вставай, самовержец! Не померкло еще солнце, чтоб смыкать глаза. Встань, говорю тебе, и иди туда, куда выведет тебя твое сердце. Отныне ты можешь все!"
   Встал тогда кожевник и пошел ногами, вскормленными кровью небесного всевластия. Еще не поспел небосвод зарницею разжечься, а уже добрался он до глинистого пригорка. А голос вещал ему:
   "Здесь найдешь родник Жизни, сделаешь чашу добротную и напитаешь мертвую землю мира. И будет зависеть от непреклонной воли твоей судьба всего сущего!"
   Отыскал за пригорком кожевник родник, что бил из земли прозрачным фонтаном, и бросился к нему, увязая в глинистой жиже земли, и лицо схоронил в леденящем потоке, и смеялся, и плакал, в грудь себя ударяя руками.
   Так и повелось теперь, что каждый день с восхода до заката стал наполнять он водою бездвижную долину. Слепив из глины чашу и просушив ее на огниве солнечном,
   вычерпывал влагу жизни и насыщал ею землю, не ведая покоя. Время шло, а видимых перемен все не было, хоть выбивался кожевник из сил. Все труды пропадали прахом - их поглощала земля, не давая воде свободного пристанища на поверхности мира. И только вера побуждала человека продолжать сей бессмысленный труд - вера в избранность новой своей, вселенской ипостаси.
   Одряхлев вконец от нещадных стараний, присел кожевник на вершине пригорка, а когда поднял невольно опухшие глаза - узрел в изумлении, как заливает вода пространство. Поток прибывал. Едва утерпев, покуда достало его, священнородного, вровень с грудью его, взошел человек в пучину, и та приняла его радостно. И плыл он, и задыхался, и нырял, горланя хвалу небесам.
   Так вскоре достиг он каменистых выступов нагорья, усеянного трупами зачахших дерев. Из тверди стволов их и из лозы скрепил он лодку прочную и вышел на ней в пречистое море. А через несколько дней плаванья увидел чудесную юдоль края, умащенного сенью лесов, раздольем травяных полей и синевой озер. Здесь, в земле блаженства, заронил он семя нового рода-племени богоравных людей, посвященных в сокровенное таинство мира...
   Проповедник закончил свой рассказ. Петроний сидел, словно завороженный. Он так живо увидел описанную ему картину, будто сам прожил каждое ее событие.
   - Всякий смертный может разбудить в себе бога и стать неиссякаемым светом для тварных и нетварных проявлений этого мира, - молвил проповедник. - И нет такой силы, перед которой ему потребно было бы склоняться, кроме силы собственного духа. Понял ли ты это?
   - Да, Учитель, - ответил Петроний.
   - Мы стоим с тобой над могилами слабости человеческой, но день наш занимается солнцем непреходящих свершений. Пора разогнать затмение, в котором прозябает мир и открыть людям глаза на самих себя.
   Петроний потупил взгляд:
   - Позволь сказать, Учитель, несколько слов о делах тщетных и суетных, но для меня, увы, неотвратимых.
   Пророк ободрил его движением бровей.
   - Завтра я отправляюсь в поход с войском царя, а потому - должен буду тебя покинуть, - со вздохом заговорил римлянин. - Сердце мое сжимается от тяжести этого расставания, ведь стал ты не только наставником, но отцом моим под этим небом, поведавшим мне тайну моего рожденья. Однако я должен сполна исполнить свои обязательства перед людьми.
   - Ступай смело, - изрек проповедник. - Ветер странствий зовет меня в путь по дорогам этой страны, но я постараюсь дождаться твоего возвращения. Если же этому не суждено будет свершиться - я разыщу тебя сам, когда придет срок. Ступай, но не забудь о том, кто ты теперь и для чего сердце бьется в твоей груди.
   Петроний Квинтий с благодарностью поклонился.
  
  -- Глава 10. Жертва чужим богам.
  
   ...Скирт устало привалился спиной к мраморной колонне, закрыв глаза. Только звон кандалов нарушал тишину, а где-то в небесной выси уныло завывал ветер...
   Из открытых дверей дворца долетал голос Вэнь Чуня, докладывающего царю о минувшей битве. Ему вторил переводчик и Скирт невольно прислушался. Он и еще несколько десятков захваченных в плен людей, скованных цепью и дожидавшихся своей участи у ступеней, должны были стать доказательством великой победы Вэнь Чуня. Однако пленных скитов оказалось не так много - гораздо меньше, чем хотелось бы чужеземному полководцу.
   - Мятежный вождь мог бы немало послужить твоей славе, государь, - повествовал Вэнь Чунь. - Он проявил себя как мудрый военачальник, и план его был хорош. Оставив варваров охранять свои крепости в тылу, Леонт двинулся нам навстречу, заняв позицию меж двух дорог, откуда мог угрожать и нашим тылам, и нашим флангам, если бы мы захотели двинуться по любой из них : вглубь страны или на запад. Тем самым, он собирался применить стратегму "Заманить на крышу и убрать лестницу".
   Память сама распахнулась перед Скиртом, осветив все события того печального дня...
   Перед выступлением в поход Леонт явился к Даране, недавно признанному верховным князем саков. На боевой совет позвали всех главных вождей. Был там и Агдак.
   - Великий царь скифов, - архонт обратился к Даране с легким ехидством в голосе. - Ты возглавил свой народ в трудный час, и от тебя зависит его судьба. Скифы известны во всех краях как лихие наездники и стрелки, и сейчас у нас есть лишь одно преимущество перед врагом - быстрота. А потому прошу тебя выделить отряд своих самых отменных лучников, чтобы они могли помешать продвижению врага, равно ненавистному и нам, и вам!
   Дарана нерешительно оглянулся на Агдака в поисках поддержки. Лицо вождя Соколов было суровым.
   - Если бы вы меньше враждовали между собой, Мога был бы сейчас жив, - проворчал он.
   - Я понимаю твою скорбь, - заметил Леонт, - эта утрата больно ранила и мое сердце. Однако выбор за вами. Либо вы вернетесь в родовые кочевья, и тогда лишь предания увековечат ваш великий порыв подняться к величию, подобно горным орлам, и ваше бесславное падение в пыль праха. Либо останетесь в одном строю со мной, чтобы добыть победу. Тогда даже ваша гибель станет венцом героев, достойных бессмертия. Она станет вдохновлять на свершения ваших детей и внуков.
   Дарана размышлял, двигая желваками. Когда он поднял взор на архонта, его глаза были спокойны:
   - Дерзайте! Ты можешь взять всех, кого сочтешь нужным.
   - Кто из вождей отправится со мной? - Леонт оглядел скифов.
   - Я, - первым вызвался Агдак.
   - Я! - поддержал его молодой Бледа.
   Один за другим поднимались предводители племен и родов. Почти все выразили желание присоединиться к силам архонта.
   - Утром я буду ждать вас в своем лагере, - сказал тот, благодарно улыбаясь.
   Войско Леонта встало в некотором отдалении от Удджаяны - главного города Малавы. Лагерь отделялся от города рекой Чамбал - притоком великой Джамны, впадавшей в Ганг. Это ослабляло возможности обороны, затрудняя отступление, зато позволяло сдерживать противника на обоих направлениях.
   К этому месту теперь стягивались скитские расмы и вспомогательные ватаги. Были среди них и Соколы Агдака. Скирт отчаянно рвался в бой, однако Дарана пожелал оставить его подле себя в Удджаяне, как и еще полторы тысячи ратников. Этот резерв должен был сыграть свою роль.
   - Быть может, главный удар полководцев Гермея будет направлен на город, - поведал юноше новый князь. - Нам нужно удержаться...
   - ... Наши дозорные не пропустили мимо глаз этот маневр, - похвалялся Вэнь Чунь, продолжая свой рассказ. - Я не мешал неприятелю дробить силы, потому как надумал поймать его в ту самую ловушку, которую он уготовил нам. Два цзюня пехоты и конницы я сразу выдвинул на южную дорогу. Им было велено в короткий срок сломить сопротивление варваров, оставшихся в крепостях Малавы. Вторую половину моего войска я нацелил на воинство Леонта, чтобы свернуть его шею мощным броском...
   ...Вечером накануне битвы Скирт пришел к Заранте. Воздух был уже охвачен непокоем грядущего противостояния, но хозяин оставался умиротворенным и тихим, как летняя ночь. В сумерках, накатывающих журчанием горного ручья, по-особенному глубоко звучали слова старика:
   - В чем видишь ты отраду свою, человек? Ведомо ли тебе настоящее счастье, и где будет сегодня, седеющим на склонах гор днем, твое нежное восхищение перед юностью, твой недоверчивый ропот перед исходом смертной доли?
   Ты устал от тревог и несчастий, а грудь у тебя - то вздымается высоко от прерывистого дыхания, то замирает, как робкая куропатка в кустах. Ослепленный трудами ради снискания благ насущных и враждою людей, ты уже не так резво встречаешь лик восходящего солнца - прародителя жизни, под пологом своего шатра. Совсем не так, как в былое время, когда с легким сердцем дарил зеленым полям кочевий и их приветливым птицам свой серебристый смех.
   Теперь знаешь ты, как непрочен дом воина и почва под ногами его. Сколь многочисленны и опасны тяжбы, стеной окружающие мир твоих угодий. Жаждущий вознестись к вечности на крыльях полета - ты быстро сникаешь взором и духом, опускаясь на холодные камни. Стремясь вспять обратить черную реку бед - захлебываешься в ней по горло, и с каждым новым днем в душе твоей умирает огонь - мечта о высшем жребии Ария. Что ждет тебя впереди? Какую чашу жизни суждено испить?
   О земля, привычная к страданиям, снизойди благосклонно к возносителю святого клича-урана! Стань опорой - проясни взгляд и наполни силою длани, сжимающие лук и акинак. Я не прошу снисхождением облегчить несомую долю того, кто, вековечный от века, движется в Страну Закатных Гор. Но не дай славе нашей померкнуть над горизонтом, завянув в колючих ветвях кандыма.
   О, Папай - Отец всего сущего! Озари светом небосвод солнца, и пусть цветы распускаются на лугу. Пусть не иссякнет молоко в груди матери и доверчивый восторг в смехе ребенка. Пусть колоситься нива кочевий, зреют плоды лесов, а собаки умело ищут след дикого зверя. Пусть волосами убитых врагов до блеска будут отерты мечи, а одеяло звездного неба лелеет наш сон и покой. Ведь если позор вольного духом народа застелет простор степи беспросветной, как тифон пустыни тучей, то чем сможет тогда оправдать себя перед очами вечности путь свободного человека?...
   -...Должен сказать, варвары сражались отчаянно, - причмокнул Вэнь Чунь, этим признанием доблести противника поднимая свои заслуги в глазах царя. - Они укрепились за рекой, в перелесках, где устроили засеки, в разрушенных домах по берегам, и отовсюду кидали в нас стрелы, мешая преодолеть водную преграду...
   ...Подход огромного вражеского войска был замечен заранее. Еще накануне дальние дозоры запалили костры, возвестив дымом о приближении неприятеля. А утром примчались и сами разведчики, на своем следе притащившие отряды серов.
   Серы шли, как огненная туча, прорезаемая молниями разноцветных знамен. Скиты различали на них изображения Синего Дракона, Белого Тигра, Красного Коршуна и Черной Черепахи. Ряд за рядом люди в пластинчатых латах спускались к реке, наводили переправы - и приближались к скитскому берегу. Скирту все это казалось дурным сном - до боли в пальцах он рвал тетиву вместе с сородичами, выведенными из города князем. Пускал стрелы, видел вдали падения чужих тел - однако туча продолжала ползти, не замедляя движения ни на миг...
   Потом была недолгая схватка на мостах и переправах. На короткие мгновения скиты все-таки задержали врага - но под натиском новых отрядов латников и копейщиков им пришлось отступить...
   -... Оставив переправу, варвары укрылись в крепости. Мои бу-цзяны осадили ее, подтянув метательные машины и повергнув на защитников лаву стрел и камней. Тут оказалось, что за стенами укрылись не все варвары. Многие били в нас из луков, прячась в засеках и развалинах. Им даже удалось погубить часть моих машин. Эти отчаянные дикари продержались до прихода Леонта, желавшего замкнуть в петлю смерти мой передовой порядок. Леонт не знал, что на пятки ему уже наступают мои тяжелые всадники, копьеносцы и арбалетчики. Скоро положение мятежников стало безнадежным. Только вопреки разуму они не сложили оружие и попытались совершить прорыв...
   ... Когда гоплиты архонта переправились на ближний берег, среди ратников отряда Скирта пронесся вздох разочарования. Вернулось куда меньше людей, чем уходило. И сейчас, зажатые у воды и лишившиеся уверенности в успехе, союзники едва ли могли остановить натиск превосходящих частей серов.
   Недруг был уже близко. Песчаным смерчем катились к берегу бронированные колонны воинов Чины -- свежих, упорных, поверивших в победу. Это Леонт привел их с собой на хвосте, попав в западню, которую сам уготовил противнику. На лицах скитов отразился ужас. Но архонт еще не пал духом. Он велел псилам ломать переправу, а сам начал перестраивать людей для последнего, решающего сражения.
   Серы походили на железные клещи, страшные зубья которых готовы были вот-вот сомкнуться, перемолов добычу. Часть их отошла от стен, чтобы обезопасить себя от стрел и конных вылазок, и выровняла боевую линию. Другая часть близилась неотвратимым маршем.
   Леонт замер в раздумьях. Он стоял перед бойцами, сомкнувшими ряды: щиты многих были уже помяты, лица покрыты кровью и пылью. Солдаты смотрели на него с надеждой и ждали решения своего полководца. А полководец уже знал, что обрекает их на неизбежную смерть.
   - Помните! - Леонт вскинул меч. - Тех, кто сдастся, ждет жестокая смерть. Тех, кто готов пойти в бой и умереть, возможно, тоже ждет смерть - но это будет смерть победителя, потому что каждый герой, павший в неравном бою, есть победитель своей человеческой доли! Выбор за вами! Кто хочет сражаться - за мной!
   И он пошел вперед, пешим, на неодолимый железный строй. Вздрогнув как один человек, фаланга стронулась за своим полководцем.
   К берегу уже подползала пестрящая знаменами неприятельская масса. Скирт пригляделся. Пришедшее войско не было однородным. Помимо солдат Вэнь Чуня здесь были и эллины, мечники Афиниона. Их полководец серов первыми кинул в бой, дав право искупить вину перед царем. Глаза Скирта легко отыскали знакомую фигуру в закрытом шлеме с прорезями и синим гребнем из конского волоса. Это была безумная, но возможность. Пока Афинион руководил наводящими переправу людьми, до него можно было добраться.
   Скирт жестом подозвал к себе два десятка соратников и указал на полководца-предателя. Его поняли без слов. Скиты спустились к реке и вплавь двинулись среди обломков мостов и мертвых тел. Вокруг барабанили стрелы, иногда цепляя кого-нибудь из дружинников и опрокидывая лицом вниз. Скирт вылез на грязную отмель с четырьмя уцелевшими товарищами и оказался почти лицом к лицу с Афинионом. Неожиданно дорогу ему преградил черноглазый воин с изможденным лицом.
   Юноша попытался отмахнуться от него мечом, но тот ловко увернулся и опрокинул его на землю. В следующий миг Скирт вскочил на ноги, готовый к бою.
   Петроний, пригнувшись, обходил противника, выжидая удобный момент. Скирт не выдержал и атаковал его первым. Он сам не понял, почему его меч вдруг покинул руку и, описав широкую дугу, воткнулся в землю.
   - Сдавайся! - велел римлянин.
   Тогда Скирт стремительно бросился на него и, уклонившись от клинка, обхватил двумя руками. Ему удалось повалить противника на землю, однако уже в следующее мгновение его сотряс удар такой силы, что голова погрузилась в глубокий мрак...
   - ...Предводителя мятежников нам не удалось захватить живым. Он бился в первых рядах и нашел там свою смерть. Многие его люди после этого разбежались, но большинство варваров продолжали сражаться до конца. Немало хлопот нам доставил один из них. Укрываясь в роще за стволами деревьев, он еще долго наносил урон моим пехотинцам, метая в них стрелы. Только когда мы спалили рощу, смерть заставила его прекратить безумное сопротивление.
   Так Скирт узнал, как принял свою участь Агдак.
   Скованный одной цепью с Харивом, юноша смотрел на своих товарищей по несчастью. И скиты, и эллины были разбиты на пары, соединенные железом. Усталость и равнодушие складками залегли на их лицах.
   - Пришло ваше время, - к ним приблизились гоплиты-конвойные, криво улыбаясь. - Шевелитесь!
   Звеня кандалами, пленники тронулись за солдатами с видом полной отрешенности. Ни желаний, ни стремлений у них уже не осталось. В этот момент со ступеней дворца спускались стратеги и сановники после совещания в тронном зале. Солнце стояло в зените, разогнав тени даже в садовых рощах. Воздух стал твердым, как мрамор.
   - Смотрите! - воскликнул кто-то из сановников. - А это что за ходячие шмотки мяса?
   С возвышения, на котором находились парковые аллеи дворца, было видно, как гоплиты подгоняли скованных между собой людей по дорожке между портиком Кроноса и водоемами.
   - Узнаю своих старых друзей! - Афинион обнажил зубы в довольной улыбке.
   Несколько десятков ободранных и чумазых пленников, ступали, едва поднимая ноги. Волосы их слиплись от крови и грязи, ввалившиеся глаза были почти неразличимы на темных лицах. Эллины и скиты, поддерживая друг друга, медленно брели под понукание конвойных.
   Сановники Гермея остановились, разглядывая эту унылую процессию.
   - Предлагаю всем отличное развлечение, которое отвлечет нас от тягости перенесенных забот! - запальчиво объявил Афинион.
   - Что ты задумал? - нахмурился Дамагор. - Я вижу среди них людей, воевавших бок о бок с нами под Таксилой и Паталипутрой.
   - Взбодрись, полемарх, - Афинион хлопнул его по плечу. - Нам всем нужно
   расслабиться. А эти бесславные вояки уже обречены. По велению базилевса их ждет казнь на кресте. Мы можем подарить им шанс на спасение. Надеюсь, все меня поддержат?
   Несколько бодрых голосов за его спиной ответили возбужденным гулом. Афинион зычно окликнул конвойных:
   - Ведите пленных к алтарю Зевса!
   Высокий алтарный шпиль, стоящий на цоколе, украшенном фризом, располагался за каштановой рощей. Его окружала обширная мощеная площадка, огражденная балюстрадой широких гранитных балясин.
   - Освободите их от цепей, - распорядился стратег.
   Гоплиты нерешительно переглянулись между собой, но, увидев обращенные на них взгляды высших сановников государства, послушно выполнили приказ.
   Афинион придирчиво рассматривал выстроенных в одну линию людей. Кровь и страдания уравняли и эллинов, и варваров. Иные из них хромали, другие сильно сутулились, зажимая ребра. Их мучили боль и жар от воспаленных ран.
   - Силы небесные! - вздохнул Афинион, качая головой. - Клянусь колесницей Диониса Бассарея, это все отважнейшие воины. Ты ли это, Дамофил? Тебя не сразу узнаешь. Что стало с твоим лицом?
   Человек, к которому обращался стратег, хмуро смотрел на него из-под лохматых бровей. Бордовый рубец перегородил его щеку и губы.
   - А вот и доблестные братья Иокаст и Брасид, сыновья Менедема, - продолжал Афинион, - сильнейшие среди смертных. Помню, никто не мог сравниться с вами ни в гонке колесниц, ни на поле брани.
   Стратег немного постоял перед двумя плечистыми юношами, поддерживающими друг друга под локти, и вдруг всплеснул руками:
   - Деметра Каллигения! Пусть ослепнут мои глаза, если это не старый Гиппоник, повелитель копий.
   - Тот самый Гиппоник, который под Балхом спас твою жалкую жизнь, когда ты еще ходил в пентекостерах, - очень тихо вымолвил седовласый пленник, ключица которого выступала из-под туники угловатым сломом. Воин не отводил глаз от Афиниона.
   - Я не забыл этого, - спокойно ответил стратег, - и готов отплатить добром за добро.
   Двигаясь дальше, Афинион дошел до скитов, державшихся особняком.
   - Ваше презренное отродье не заслужило столь почетной гибели, и я с радостью отправил бы вас на крест. Однако сегодня вы станете затравкой для моих доблестных воинов перед их смертельным состязанием. Пусть разомнут на вас свои затекшие руки.
   Его слова были встречены одобрительным смехом зрителей.
   Афинион скользнул взглядом по Скирту, но сделал вид, что не узнал его. Он отошел на несколько шагов, и голос его стал торжественным:
   - Все вы знаете, что вас ждет мучительная смерть, если только вы не загнетесь раньше от своих ран, в которых на такой жаре скоро заведутся черви. Но я милостив, как и мой повелитель Гермей - первый среди живущих! Во славу его царственного венца вы получите еще один шанс сохранить жизнь и обрести свободу.
   Сановники бойкими возгласами подхватили слова стратега.
   - Вам предстоит, - продолжал Афинион, который, словно искусный оратор уже овладел настроением людей, стоящих у него за спиной, - сразиться в смертельных поединках между собой и попытаться снискать удачу. Но только один завоюет сегодня жизнь и охранную грамоту, с которой сможет вернуться домой. Это будет самый смелый, самый беспощадный и самый могучий воин, к судьбе которого окажутся благосклонны боги.
   Афинион обратился к конвойным:
   - Дайте им мечи!
   - Да! - закричали сановники Гермея. - Дайте им оружие, и пусть бьются насмерть!
   Скирт взглянул на Харива, потом на Гиппоника.
   - Мы не станем сражаться со своими товарищами, - глухо проговорил Гиппоник, выступив вперед. Глаза его, прикованные к лицу стратега, словно застыли.
   Афинион не отвел взгляда.
   - Конечно нет, старый друг. Никто не в силах заставить тебя делать то, чего ты не желаешь. Но раз ты не хочешь себя спасти, я бессилен изменить твою судьбу. А потому... - стратег указал на него гоплитам, - распять его!
   - Стойте! - навстречу конвойным подался Иокаст, потянув скованного с ним Брасида. - Мы будем сражаться.
   - Дайте нам оружие! - выкрикнул кто-то рядом с ним.
   Из тридцати оставшихся пленных ни один не отказался от смертельного поединка. Каждый хотел испытать свою судьбу. Гоплиты принесли им кописы, разделили на пары и образовали живое кольцо, угрожая копьями.
   - Пусть всемогущий Зевс пошлет удачу достойнейшему! - напутствовал Афинион, отходя в сторону.
   Сановники и стратеги снова загудели.
   - Готов поставить талант на Диомеда. Никто так не владеет мечом, как он, - предложил Феллид.
   - Что? Диомед? - рассмеялись за его спиной. - Да он просто беззубый щенок. Братья Иокаст и Брасид - вот настоящие львы!
   Тем временем схватки начались. Пленники, оглядывая друг друга исподлобья почерневшими глазами, вступили в отчаянное противоборство. Многие, терзаемые ранами, двигались неуклюже и порывисто дышали. Шестеро самых слабых упали сразу. Кто-то был мертв, кто-то еще шевелился и стонал. Их добили гвоздящими ударами сверху в шею и туловище, чтобы избавить от дальнейших страданий.
   Другие не сдавались. Они пытались теснить своих противников, проскальзывать между выпадами мечей и искать место для своего смертельного удара. Стратеги и сановники с азартом подбадривали сражающихся.
   - Чтоб земля разверзлась у тебя под ногами! - выругался Феллид, видя как Диомеду, на которого он возлагал особые надежды, Харив размозжил череп косым ударом.
   Отдельные участки площадки сделались липкими от натекшей крови, и ноги пленников скользили в этих коварных лужах. Ненадежность подобной опоры стоила жизни еще троим.
   Сражавшиеся словно озверели. Разум многих помутился от боли, слабости и безнадежности. Уже без всякого разбора они кидались на любого, кто еще держался на ногах. Кому-то повезло: копис разрезал сонную артерию, подарив мгновенную смерть. Иных, измочаленных разрывами тканей и сухожилий, настойчиво и неловко добивали. Воздух клубился, смешиваясь с кровяными парами.
   Наконец все стихло. Посреди изрубленных тел остались стоять только двое. Грудь их вздымалась, руки тряслись от изнеможения. К удивлению наблюдателей, ими оказались скиты: Харив и Скирт.
   - Пусть небо упадет на головы презренным варварам! - проворчал Феллид.
   - Вот это настоящие герои! - возгласил Афинион с издевкой. - Не чета нашим хваленым бойцам. Их меч не знает промаха, их сердце не ведает сомнений. Если бы я не был эллином, я бы хотел стать царем скифов. Но пора уже выяснить, кто из этих исполинов клинка достоин венца победителя.
   Сановники откликнулись на эту реплику раскатистым ревом.
   - Начинайте! - Афинион махнул рукой пленникам.
   Однако скиты даже не пошевелились, продолжая неподвижно стоять с опущенными руками.
   - Ну же, сражайтесь! - нетерпеливо кричали зрители.
   Пленники будто не замечали их, глядя друг другу в глаза. Гоплиты попытались расшевелить противников уколами копий, но это было бесполезно.
   - Один из вас должен умереть, - веско напомнил стратег, - тогда другой останется жить. В противном случае умрете вы оба. Таков ваш жребий.
   На лицах скитов выступила испарина, глаза блестели от слез. Невыразимая торжественность затишья передалась даже наблюдателям, и те растерянно умолкли.
   Внезапно Харив шагнул к Скирту и взял его за правую длань, которой юноша сжимал кривой меч.
   - Помни о клятве, - тихо произнес Харив. - И живи!
   Прежде чем Скирт успел ему помешать, он ухватил его кисть обеими руками, и, приподняв, со всей силой вонзил себе в живот его клинок. Раздался глухой хлюпающий звук. На бедра Харива и гранитные плиты площадки хлынул густой красный ручей.
   Наступила такая тишина, что стало слышно попискивание мошек в воздухе. Наблюдатели молчали, пораженные увиденной сценой. А Скирт отвел взгляд от умирающего друга и посмотрел на Афиниона. Лицо его, отмеченное припухлостями и прожилками вен на висках, было спокойно. Глаза отливали безликим металлическим блеском, на тонких властных губах играла едва уловимая улыбка.
   Афинион поднял руку, указывая на скита:
   - Добейте его!
   - Вот как? - невольно усмехнулся Скирт, поудобнее перехватывая окровавленный меч. - Слово архонта больше ничего не значит?
   - Слово, данное варвару? - негодующе воскликнул Феллид.
   - Кому бы то ни было, - продолжал Скирт, не отводя взора от лица Афиниона. - Но разве этот человек знает, что такое верность слову? Достоин ли доверия тот, кто сначала предал своего царя, а потом и ближайших своих соратников? Сейчас вы стоите рядом с ним - но придет время, и вы окажетесь рядом со мной!
   - Довольно! - не сдержался Афинион. - Распните эту гадину, источающую смрад из своих уст!
   Конвойные сдвинулись плотнее, окружая Скирта смертоносным кольцом копий.
   - Попробуйте! - почти безумно рассмеялся юноша, бросаясь им навстречу.
   Радость наполняла его грудь. В тот миг он готов был умереть без сожаления, лишь бы только судьба дала шанс дотянуться до Афиниона.
   Когда жала пик почти коснулись его груди, он резко упал под ноги гоплитам. Споткнувшись, двое из них опрокинулись ничком, а Скирт выскочил уже за их спинами.
   Он понимал всю безнадежность своего порыва, но его не оставляла надежда достичь предателя и расправиться с ним, хоть и ценой своей жизни. Однако между ним и стратегом вдруг вырос Видрасена.
   - Отдайте его мне, - попросил индиец. - Мне как раз нужен в доме хороший раб, чтобы следить за моим оружием.
   - Его участь уже решена, - раздувая ноздри, выдавил Афинион.
   - Хорошо, - не отступал Видрасена. - Тогда мы все сделаем по справедливости. Вы видели, что он хороший воин. Я сражусь против его меча без всякого оружия и если одолею, заберу себе.
   Краткий миг Афинион размышлял, однако быстро овладел собой.
   - Ты предлагаешь нам новое зрелище? Или хочешь поспорить со своей судьбой? Допустим, я пойду на это. Но что будет, если он убьет тебя?
   - Тогда вы его отпустите, - твердо заявил Видрасена. - Это мое условие.
   Наблюдатели нетерпеливо наседали на стратега:
   - Пусть сражаются! Меч против пустых ладоней - такого мы еще не видели.
   - Хорошо, - сдался Афинион. - Будет так, как вы хотите. Наш резвоногий Ахиллес желает посрамить доблесть Гектора, не обнажая клинка, - стратег ухмыльнулся. - Смотри, юноша, еще немного - и ты захочешь посостязаться с богами.
   Видрасена оставил без внимания эти слова и отстегнул свой кованый пояс. Скирт смотрел на него мутнеющим взглядом. Имена Ахиллеса и Гектора ему ни о чем не говорили, и он не понимал, почему так воодушевился народ. Но молодой скит решил не упустить последней возможности. Он пошире расставил ноги и пригнулся, втягивая плечи.
   Однако все произошло слишком быстро. Дважды копис, ведомый уставшей рукой, вспорол воздух и повис в пустоте. Индиец уклонялся, гибкий, как змея, хотя не отходил далеко от своего противника. Когда скит утратил равновесие, слишком сильно подавшись за клинком, Видрасена прошмыгнул ему за спину. Выкрутив меч, он железным заломом заставил пленника опуститься на колено.
   - Теперь он в твоей власти! - крикнул Афинион. - Прикончи его, как подобает настоящему воину, повергающему ничтожных.
   - Он мой, - напомнил Видрасена, ослабляя хватку. - Я говорил, что одолею его. Большего мне не нужно. Теперь это моя боевая добыча.
   - Все справедливо, - признал Дамагор. - Теперь у тебя есть отличный невольник из диких степей. Только смотри, как бы ночью он не перегрыз горло своему благодетелю.
   Наблюдатели рассмеялись. Впрочем, впечатленные увиденной сценой, они еще долго обсуждали подробности удивительного поединка.
   - Пошли! - велел индиец, увлекая шатающегося Скирта за собой.
   Они миновали несколько кварталов, где тоже бойко шумела подвыпившая толпа, праздновавшая победу. У берегового мола Видрасена остановился и посмотрел на горизонт: вдали собиралась туча.
   - Ступай, - сказал он неожиданно. - Было время, когда ты подарил мне свободу без всякой на то причины. Теперь же, во имя богов моей родной земли, я дарю тебе твою свободу. Можешь идти, куда тебе заблагорассудиться.
   Скирт посмотрел на него недоуменными глазами, но вдруг побелел, пошатнулся и неминуемо упал бы, если бы индиец его не подхватил.
   - Похоже, твое освобождение на время откладывается, - задумчиво прошептал Видрасена. - Если Петроний согласиться нам помочь - ты встанешь на ноги уже через несколько дней. Этот человек знает толк во врачевании.
  -- Глава 11. Настоящее.
   ...Красные тени, опалившие зарю. Звон и смех - ожидание. Полудым, полусон, забывший свои призывы; светящийся обруч. В прозрачном поле, в формах прозрачности ярко-алых - пламенеющий бутон. Приближение из-под дальних сводов. Звуки:
   "Эти обелиски из твердого гранита с южных каменоломен. Их вершины из чистого золота, самого лучшего, что можно найти в чужих землях. Их можно увидеть у реки издалека: свет их лучей наполняет обе стороны, и когда солнце стоит между ними, поистине кажется, что оно поднимается к краю неба..."
   Отступление. Отход. Только не испить воды из-под вздоха. Уступка мольбствующим. Сизое рассеяние пожирает дымку. Вид:
   Ножные обручи, базальтовый свод, шахты. Желтый песок, пыльность, шлак - сеют в лицо. Пыль на волосах, надписи на песке солнцем. Высохшие ущелья, где вода смешана с битумом. Огромные водяные колеса в голых полях развалены временем. Красный зверь пустыни пожрал старые колодцы.
   Когда уставал и клонил голову в прах - армия звезд пленяла; чернь неволила, плела кружево. Невод опускала в бездны снов. Луна повисла низко на ветвях. Большой лев полнолуния выглядывал из-за крон дерев: воздушная река.
   В ночи страшнее других боялся своего отражения в сердце. Шептал:
   "Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды. Я пришел к тебе, господин мой. Ты привел меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена богов, находящихся с тобою в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчета перед лицом Благого. Вот я пришел к тебе, владыка правды; я принес правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливость меж людей, я не убивал понапрасну... Я не делал зла. Не делал я того, что для богов мерзость..."
   Земля грелась рано, а изнутри пронизана была сыростью. Думал, боги повернулись к ней спиной: гибель солнца, венец боли. Трепет рвал колкую рану - тягучим ранением.
   Пыль горизонтов устала без времени. Небо: открой мне свой сад, младость восхода! Мои долины голы от сыпучего зноя. Жертвенность моего плена. Мои пальцы трепещут. Река исхождения и волны ее врываются в мою память: заполни мой колодец водопадом имени моего!
   Дальше шел по терновому закату, где забываются все значения. Отступил от облика, а задыхающееся небо колотилось, как барабан внутри. Голос спорил, кричал.
   Я: "Я постиг мудрость, все искусство писцов, усвоил знания всех мастеров, сколько их есть, научился стрелять из лука, ездить на лошади и колеснице, держать вожжи... Я изучил ремесло, постиг скрытые тайны искусства письма, я читал о небесных и земных постройках и размышлял".
   Мне: "Твои дела не внушают снисхождения. Сердце твое отделено от яви дня водоразделом и горным ущельем".
   Я: "Помыслы мои не искажались рябью сожалений".
   Мне: "Имя твое не сулит надежды. Когда узнаешь свой кров, ручьи и речной омут будут завидовать чистоте нашей беседы".
   Я: Как мне найти утреннюю звезду?"
   Мне: "Вернуться назад в темень начальности, чтоб возродить Луну и Солнце. Вернуться в пламень горнила, в каменный час твоего существа. Начало твое пришло из безобразного мрака, из сумерек памяти. Возрождение сродни безумству: оно расторгает договор с порядком людей. Ты уходишь - пускаешься в трудный путь, чтобы жить в согласии с мечтой. Так каждый ищет очаг своего крова, но как камениста тропа! Оживи на ней увядшие цветы надежды".
   Путь, путь, дорога, восход. Наталкивающее на повороты, пещеры, камни. Невосполнимое: отбирающее самое "Я" ради плесканной бездны. И вот уже знак, образ, выведенный дружной мелодией облаков: солнце со сломленными лучами. Выйдя из боли.
   Расширяющее пространство; долинность. Земля ждет. О чем спросить в иной раз? Как назвать себя? Темя главы обозначила радуга перстом указующим; трепетное сердце, вынутое из дымящей груди, лежит на ладони. Он помнил: "Когда небеса еще не были названы..."
   И вот: из полой пустоты рождаются первые звуки. Шорохи и возня. Здесь переплетаются судьбы всего живого. Зачатки запаха сфер. Столкновение фрагментов и частностей, не привыкших еще к зрелому дневному свету. Прояснение. Первый росток ветра. Излучина наполняющих чашу красок. Взнесенность:
   "Вот я явился к вам без греха, без порока, без зла, без свидетеля, против которого я сделал дурное. Я живу правдой, питаюсь правостью сердца... Я - чистый устами, чистый
   душой..."
   Внезапная яркость широко распахнула пространство.
   - Ему уже лучше?
   - Да, Учитель. Жар отступает, и скоро он начнет узнавать вещи вокруг.
   Скирт попытался раскрыть глаза: перед ним сразу поплыл серый туман. В колеблющихся отсветах проступили контуры склоненной над ним фигуры.
   - Из пяти ран две тяжелые, - голос двигался, как волна прибоя - набегая и откатываясь назад. - Колотая рана задела малую берцовую кость. Другая - резанная, в области брюшнины. Из-за ее воспаления он и бредил всю ночь.
   - Ты знаешь, что теперь делать? - второй голос был совсем обширный - безграничный, как океан, и уютный, как воздух родного края.
   - Да, Учитель. Не беспокойся за судьбу этого юноши. Боль, жар и безумство уже бегут от его полога. Жизненная сила медленно, но верно наполняет его члены. Когда наступит их преизбыток, ему останется только вспомнить себя.
   Однако состояние Скирта менялось еще не раз. Иногда он проваливался в глубокую пустоту, где лишь смутно угадывались какие-то невнятные очертания, иногда - лежал в ровном и спокойном полузабытьи. Только стены и потолок каморки раскачивались вокруг, словно борта большой лодки. Они убаюкивали его. Временами Скирт даже чувствовал тепло, расходившееся потоками по всему его телу: оно струилось из рук человека, который приближался к его ложу. В другие моменты слух ловил отголоски неторопливых бесед:
   - Мы долго стояли на коленях в ночи, стояли на политой жертвенной кровью золе и писали на дощечках воззвания к всевидящим богам. А душа наша меж тем ослепла. Мы не заметили, как отошла она от света небес в даль дальнюю, в чужбину безродную. Там, исстарившись и не сыскав приюта в чужой земле, она потеряла свой главный ориентир - звезду безоблачного покоя. И должен теперь человек рождать себя вновь из рыхлых развалин, из обломков и сколов ущербного бытия. Станет ли почва стихий, обесчещенная ложью о времени и пространстве, опорой новому зданию, цитадели бессмертия? Будет ли она оплотом человеку, суть которого - вечный восход и новолуние духа?
   Свершилось. Настал день, когда Скирт смог оторвать голову от циновки и оглядеть все вокруг. Что сохранила память, что сберегло его сердце? Кочевье. Вороные скакуны возле коновязи. Белая степь, где у большого камня, изрезанного ветром, отец учил его держать лук. Солончаки. Женщины с волосами, заплетенными в длинные косы. Запах полыни. Лозняк.
   Скирт, заплутав в сетях непостоянства времен, точно в чащобе труднопроходимого леса, мучительно рыскал глазами. Искал войлочный полог шатра, очаг, турсуки из бычьей кожи. Ничего. Только каменная кладка, на которую взгляд натыкался всюду. Лавка и ларь, но совсем не те, что мастерил умелыми руками старый Заранта...
   - Ты что-то потерял, юноша? - человек подошел к его ложу с чашей в руках. Вокруг глаз и губ его пролегали морщины, однако в чертах лица сквозила какая-то особая величественность. Конечно же: это лицо, этот внимательный взгляд. Тени ушли, разгладилась складка на лбу, но глаза... Пальцы Скирта невольно зашевелились, чтобы отыскать рукоять меча.
   - Успокойся, - сказал человек. - Ты свое уже отвоевал.
   Скирт неуклюже приподнялся на локте и сумел сесть, закрыв лицо руками. Все то, что почти сгладилось в душе, испарившись, как утренний пар над травой, обрывками возвращалось сейчас к нему. Большой поход. Битва. Далекая страна среди гор. Князь. Девушка...
   - Ликия, - прошептал он чужим, хриплым голосом.
   - Ликия! - повторил он громче, вскинув взгляд на того, кто пленил его на поле брани. Это имя дышало светом - однако за светом Скирт ощутил беспроглядный мрак...
   - Я не знаю той, которую ты назвал, - тихо промолвил Петроний. - И мне ничего не известно о ее судьбе. Но если хаос и сумятица памяти все еще закрывают взор твоего ума, я перечислю главное, что произошло с тобой за последнее время.
   - Говори, - снова хрипло шепнул Скирт. Гортань его совсем высохла, и он отважился взять из рук римлянина чашу с отваром.
   - Царь твоего племени погиб. Все войско сакуков разбито и почти истреблено: одни пали в бою или казнены, другие проданы в рабство...
   - Я твой пленник? - оборвал Скирт.
   - Нет, - голос Петрония оставался ровным и невозмутимым. - Ты - свободный человек. И ты - хозяин своего жизненного пути. Вот главное, что тебе следует знать.
   - Тогда почему я здесь?
   - Раны твои были опасны. Я присматривал за тобой, пока они не затянулись.
   Скирт поспешил ощупать свое тело. Пальцы нашли широкие, но сухие рубцы и только слабая ноющая боль отдавалась где-то в бедре.
   - Боги отблагодарят тебя за твою заботу, - сказал Скирт.
   Однако губы Петрония сложились в какую-то странную улыбку.
   - Что не так? - не понял Скирт.
   Римлянин не ответил, и только в глазах его проступило серебристое мерцание. Это было как маяк, как свеча в подземном склепе. Скирт растер глаза и щеки, вспоминая.
   - Там, - начал он нетвердо, - когда я шел по звездной дороге к угодьям Таргитая... Когда я блуждал... Там были слова. Я слышал их, я видел то, что непонятно. Будто говорил я - и говорили со мной, но все было не так, как всегда...
   Скирт досадовал на себя за то, что не может внятно изложить свою мысль за этим сбивчивым потоком фраз.
   - Как будто был я, но во мне был другой. Я представлял дела на суд богов, однако знал и умел больше, чем всегда.
   - Что же тебя волнует? - удивился Петроний.
   - Не знаю. Не знаю совсем ничего. Кто я такой? Где мое место? Откуда я родом и что у меня за призвание здесь?
   - О! - Петроний как-то снисходительно улыбнулся. - Тогда тебе сильно повезло. Многие задают себе такие вопросы только на смертном одре. А у тебя, как я погляжу, еще вдоволь времени, чтобы во всем разобраться.
   Скирт еще раз обвел взглядом каморку. Что-то опять шевельнулось в нем.
   - Человек, - произнес он очень медленно. - Еще один человек.
   - Да, - просто ответил Петроний. - Он заходит сюда по вечерам. Это мой учитель, владеющий знаниями и силой древних.
   - Ты не обманываешь меня? - Скирт посмотрел на римлянина с недоверием.
   - Ты его еще увидишь и сам сможешь с ним поговорить. Кто знает? Быть может, он поможет тебе найти себя в настоящем.
   - В настоящем? - переспросил Скирт. - Где же я, по-твоему, сейчас?
   - В пустыне иллюзий. В колодце призраков, где оборваны нити смысла.
   Заметив наморщенный лоб Скирта, Петроний от души рассмеялся:
   - Все это потом. А сейчас я советовал бы тебе как следует подкрепиться. У меня есть бобовая каша и кунжутные лепешки.
   Вечером в каморку караульного флигеля прошмыгнула какая-то тень. Это оказался человек, закутанный в темный плащ с капюшоном.
   - Что-нибудь случилось, Учитель? - озабоченно спросил Петроний.
   - Обстановка меняется, - ответил человек, подходя к растопленному очагу. - Надо спешно покинуть город и искать пристанища в других краях. Меня уже ищут, и сегодня я лишь чудом ушел от преследования.
   - Кто ищет? - не на шутку встревожился римлянин.
   - Как и всегда под этой луной. Сикофанты, агораномы, полицейские гегемоны. Все вислоухие собаки - приспешники правителей и их вельмож. Скоро они начнут охотиться на меня, как на зверя. Мы должны тихо выбраться из Паталипутры.
   Тут проповедник приметил Скирта, сидевшего на табурете с разинутым ртом, и внезапно повеселел.
   - Да это же наш степной друг вернулся с черных берегов забвения! Кровь и воля всемощного Абария.
   - Кто такой Абарий? - спросил Скирт.
   - Я расскажу тебе, - проповедник снял плащ и положил его на край лавки.
   - Ты голоден, Учитель? - полюбопытствовал Петроний.
   - Нет. Налей мне только молока.
   Когда все трое сели за стол, пророк прикрыл глаза и заговорил:
   - Солнце смертных, полагающих себя господами мира, уже отсветило. Жрецы и повелители народов давно стали отребьем исторической пыли, демонами праха. Вот потому пора возродить дух Странников Вечности - тех, кто внесет ясность в дела заблудших сердцем. Мир помнит доблесть повелителей Пути. Они спускались в долины смертных не единожды. Законы вселенских перемен отступали перед их способностью преодолевать пределы, очи богов меркли под их огненным взором. Одним из таких подвижников воли был сакский жрец Абарий, родившийся на отрогах Скифских Гор. Это был громоотвод для всех людей, обуреваемых невзгодами. Проводник звездных путей в царстве грязи и пыли. Абарий умел все. Пространство и время были поводьями для его небесного скакуна, стихии мира - его луком и колчаном со стрелами. Он предвидел грядущее и мог изменять события, успокаивал бури, обращал вспять реки. Взглядом перемещал огромные каменные глыбы, переходил через водные потоки по воздуху, исчезал и появлялся в разных концах земли.
   Скирт затаил дыхание.
   - Греческие жрецы смогли увидеть его в Дельфах, когда Абарий поднес им в подарок Солнечную Стрелу. Этот магический символ, названный эллинами Стрелой Аполлона, был наделен способностью менять судьбы людей и вещей. Позже он бесследно пропал из Дельфийского святилища.
   - Кому же служил Абарий? - Скирт не мог более сдерживать свое любопытство. - Папаю, Тагимасаду, Гойтосиру?
   - Нет, - засмеялся пророк. - Боги, которых ты назвал, сами служили Абарию, ибо был он богочеловеком - вседержителем от неба, посвященным в таинство управления законами мира.
   - К чему ты клевещешь на богов? - Скирт уже распалялся, и гнев краской приливал к его лицу.
   Петроний чуть привстал, чтобы удержать горячего скита, но тот успокоился сам. Непреклонный и глубокий, как омут Вселенной, взгляд проповедника заполнил его таким тягучим, необоримым покоем, подобного которому Скирт не испытывал за всю свою жизнь.
   - Я могу говорить это лишь потому, что пришел сюда из сокровенной утробы, из края, в котором знаки истины доступны глазу человека, - продолжал проповедник. - Из того волшебного края, который Абарий покинул несколько столетий назад, чтоб зажечь огонь мудрости на просторах бескрайних степей. Многие вестники правды небес бывали
   в этой священной земле. А твои боги - лишь порожденье человеческого воображения, страхов и желаний. Они - истуканы без сердца и духа и потребны лишь слабому человеку, чтоб за их спиной прятаться от невзгод жизни.
   Скирт опустил голову.
   - Вспомни сам, отпрыск благомудрого, - пророк заставил его поднять глаза. - Помогли ли тебе твои боги в противостоянии с врагом, с предательством соратников, с неверностью ближних? Спасли ли они головы твоих братьев, возлагавших на них все свои чаянья?
   Скирт опять словно раздвоился. Ему было трудно принять столь дерзкие и кощунственные слова без возмущения и протеста. Но в то же время юноша понимал, что этот голубоглазый человек непререкаемо прав.
   - Ты потерял все, что имел в этом мире. Ты разочаровался во всем, что только знал. Ты осознал тщетность любых надежд на справедливое будущее, - говорил проповедник безжалостно.
   - Правда твоя, - наконец выдавил из себя Скирт. - У меня больше ничего нет. И никто не пришел мне на помощь, чтобы спасти мою несчастливую судьбу. Что теперь?
   - Пора услышать себя. Кладовая вселенского знания находиться в твоем сердце. Ты никогда не подозревал об этом, но это знание завещано тебе первопредками мира, чтобы подняться над болью и страданиями земной доли.
   - То, что ты говоришь, очень похоже на сказку. Но даже мой отец, собиравший всякие небылицы, чтобы рассказать их мне вечером у костра, не слыхивал о подобном.
   - Я не призываю верить в мои слова. Поверь себе. Сделаешь это и сам станешь богом - управителем обстоятельств жизни и дорог мира. Твоя правда неба еще таиться под спудом и врата ее стережет дракон сомнений. Все, что могу я - подсказать путь, как одолеть этого дракона. Тогда ты узнаешь, зачем пришел на эту землю.
   Скирт молчал.
   - Что ты решил? - нарушил короткую тишину проповедник. - Желаешь ли ты найти себя и перестать зависеть от оков мира?
   - Позволь мне подумать до утра, - попросил Скирт, еще не зная, на что решиться.
   - Хорошо, - проповедник бегло глянул на Петрония. - Но только до утра. Перед рассветом мы покидаем город.
  -- Глава 12. После войны.
  
   "... Познающее сердце подобно семени, ибо из него вырастают все истины учения Будды. Оно подобно мастерской, ибо в нем производятся все чистые деяния в этом мире.
   Познающее сердце подобно земле, ибо все миры покоятся на нем. Оно подобно воде, ибо все омрачения и страсти смываются им. Оно подобно ветру, дующему по всей Вселенной и не ведающему помех в своем движении. Оно подобно огню, ибо пожирает топливо тщетных раздумий.
   Познающее сердце подобно солнцу, ибо оно ничто на земле не оставляет неосвещенным. Оно подобно луне, ибо показывает совершенство всех чистых вещей. Оно подобно лампе, ибо делает видимыми все вещи. Оно подобно глазу, ибо видит, где дорога хороша, а где - дурна.
   Познающее сердце подобно широкой дороге, ибо ведет человека в Город Знания. Оно подобно броду, ибо отделяет все ненужное. Оно подобно колеснице, ибо несет на себе всех бодхисаттв. Оно подобно двери, ибо открыто всем деяниям бодхисаттв..."
   Диокл прервал чтение Гандавьюха сутры, чтобы охватить взглядом ряды своих учеников. Большинство послушников внимали ему сосредоточенно, но были и такие, в чьих глазах легко угадывалась признаки рассеянности и блуждания мыслей.
   - Всем ли понятен принцип бодхичитты? - строго вопросил он.
   - Если наставник позволит, я хотел бы задать вопрос, - из первого ряда поднялся не молодой уже человек с выправкой военного.
   - Я слушаю тебя, - Диокл кивнул.
   - Мне понятно, как проявляется принцип познающего сердца, - заговорил ученик, - но не ясна его природа. Что есть бодхичитта в самом человеке?
   - Воля к пробуждению. Тот исконный посыл нашей первоосновы, который заставляет обратиться к причинам существования всех вещей и сдувает пузыри иллюзий с поверхности нашей жизни.
   Ученик сел на свое место. Диокл проводил его глазами, и отсветы недавних событий вереницей потянулись перед его мысленным взором. Да, это был Антифан - гиперарх из войска Леонта, плененный Дамагором и доставленный в столицу вместе с другими уцелевшими командирами мятежников. Царь Гермей, возвратившись в Патталу со всем своим двором, намеревался вдоволь потешить народ сценами публичных казней. Антифану была предуготована страшная участь: его должны были живьем скормить тигру, заперев в клетке с голодным хищником.
   Только вмешательство и заступничество Диокла спасли жизнь старому военачальнику. Перед отбытием из Паталипутры Диокл был возведен в полный монашеский сан, принял все обеты и получил духовное имя Бхагаарджуна, что дословно означало "Благо достигшего могущества". Сангхабхадра рекомендовал юношу царю на должность йоны одного из столичных монастырей.
   Отныне слово Диокла имело свой вес в Паттале, и Гермей согласился помиловать пленного гиперарха в памятование об особых заслугах монаха и его учителя перед троном. Смерть заменялась Антифану послушничеством в буддийской общине храма Вайшравана, которую возглавил Диокл. Так и получилось, что новый настоятель взял опеку над дальнейшей судьбой боевого ветерана.
   Город сильно изменился. Война как-то неуловимо преобразила его, и даже теперь, после водворения мира и благополучия, на улицах было пустынно и неуютно. Многие боялись выходить за порог своих жилищ - их сковало гнетущее ожидание. Самые же озлобленные завалили сикофантов доносами на своих соседей - на тех, кто помогал скифским властям налаживать управление в Паттале. Вскоре было обезглавлено несколько десятков человек, хотя широких расправ Гермей не допустил.
   Он щедро одаривал всех, кто помог ему вернуться на трон. После известий о победе и о гибели Леонта, царь принимал верных ему полководцев, наделяя их землями, рабами, золотом и своим вниманием. Патталу наводнило множество людей, спешивших припасть к ногам могучего властелина и поздравить его с победой.
   Среди прочих доносов Гермею сообщили о проповеднике, который вот уже месяц смущал своими дерзкими речами доверчивый народ. И если в пору военной угрозы на самозваного пророка, вещавшего о смерти старых богов, власти не обращали должного внимания, то после установления мира в стране это упущение было восполнено с большой расторопностью.
   Первоначально царь распорядился схватить проповедника, однако полководец Вэнь Чунь, присутствовавший на пиру, остановил его.
   - Зачем же сразу запрещать? - проговорил он с улыбкой. - Любая держава, достигшая расцвета, начинает клониться к своему закату. Всегда - и в пору расцвета, и в час заката - в ней есть люди, недовольные своими правителями. Но если на них можно не обращать внимания, пока страна многообильна и сильна, то в пору заката голос их крепнет и к нему начинают прислушиваться с затаенной надеждой. А потому - мудрый повелитель, отложив в сторону карающий меч, использует пение чужих петухов для процветания своего дома. Эти проповедники умеют овладевать вниманием толпы, склонной к бунту - не зря говориться, что можно излечиться от удара меча, но не от удара языка.
   - Что ты хочешь сказать? - Гермей сдвинул брови.
   - Стадо баранов, недовольных погонщиком, лучше держать в подчинении, если приручить его вожака, - ответил Вэнь Чунь. - Самый страшный огонь можно обратить вспять и заставить согревать ноги. А потому пусть твои люди соберут больше сведений об этом проходимце, и тогда ты увидишь, можно ли с его помощью держать под контролем ропот народных масс.
   Гермей задумался. Иноземный полководец слишком часто возражал ему своими советами и назиданиями, ослабляя перед подчиненными непререкаемый авторитет самодерждца. Все это подчас делало вынужденный союз с серами очень обременительным. Но не прислушиваться к словам человека, восстановившего его на троне отца, царь не мог.
   - Хорошо. Посмотрим, кто он таков, и что за учение извергают его уста. Почтенный Бхагаарджуна! - с легкой насмешкой обратился Гермей к стоявшему в конце тронного зала новоиспеченному наставнику монастыря. - Это, я полагаю, по твоей части. Не так давно я уступил тебе и исполнил твою просьбу; исполни и ты мою.
   Диокл склонил голову, изображая внимание и почтение.
   - Разыщи этого проповедника. Вызнай: кто он, откуда, чему учит народ и чего хочет.
   - Я немедленно займусь этим, - Диокл попрощался в царем и покинул дворец.
   Ступая по улицам, юноша с недоумением вглядывался в лица горожан. Война оставила на них тени и морщины. Ни у кого, похоже, уже не было сил, чтобы радоваться победе. Старики, немало повидавшие на своем веку, равнодушно молчали, дети растерянно хлопали глазами - они еще не сознавали, что власть в городе снова сменилась. И только женщины, сидевшие возле своих домов с руками, воздетыми к небу, протяжно стенали:
   - Где наши мужья и сыновья? Кто вернет тех, кто ушел в поля и долины по первому слову базилевса? Из каждой сотни вернулся едва ли десяток. Кто будет пахать жнивье, штопать сапоги, очинять кровли домов, чтобы семьи не умерли с голоду? У нас нет ни денег, ни хлеба, ни зерна - все забрали сборщики Леонта и скифов.
   Гермей был вынужден ввести денежные раздачи, но они не могли ослабить недовольство - трудовых рук в стране по-прежнему не хватало. В итоге самых крепких и выносливых пленников, подлежащих казни, продали в мастерские и цеха, на верфи и в крупные общинные хозяйства. Гермей увеличил свои личные владения за счет имений мятежных полководцев, кроме того, многие разорившиеся семьи искали теперь помощи у царя - и получали земельные наделы. В честь победы над скифами были пущены в обращение новые монеты с изображением базилевса и его новой титулатурой "Гермей Сотер", Спаситель. Иноземному полководцу Вэнь Чуню присваивалось имя "Эвергет", Благодетель.
   Однако Диокл не видел всего этого. Он чувствовал себя в ином пространстве, ином времени, ином срезе реальности, до которого сумела добраться его изможденная память. Он знал - то, что происходило с ним сейчас, уже было прежде - многие столетия назад. И вот, отбросив как ворох одежд то, что было именем и обликом его в настоящем, он ступал в след своего ветхого и забытого бытия. По обожженным солнцем дорогам пролегал его
   путь в далекий город...
  
   ... Беспечный солнцесвет согревал плечи, но горизонт оставался прозрачен, как слеза. Даль его поддавалась отступлению под каждым шагом, за робкой синью песчила земля. Путник двигался узкими тропами по надвышеньям косогоров. Склоны их кое-где гранились рослыми кедрами, а сходы срывались в заболоченные низины. За равниной показались дома - почти плоские, лепленые из глины и тростника; вкрапления фруктовых деревьев, редкие ивы, кустарник. Белыми островами взрастали средь густолистой россыпи акаций усадьбы, пробивались к свету дощатые покрытия зернохранилищ.
   Строительство дорог и рытье каналов мало затронули область Адаба: все важные путеводные и судовые центры отлегали дальше к юго-западу, к районам Дильбата. Здесь же, в скудородном краю людей, падавших ниц пред носителем имени "Верховодящий Истинности" жили все больше рыболовы, землекопы, зернотеры. Они по-прежнему, как и встарь, переправлялись через реки на надутых воздухом бурдюках и мерили босыми ногами тропы в высветах травяных прогалин.
   Общинное хозяйство Адаба было невелико. Зыбкая на севере, горнохребетная на востоке земля мало подходила для успешного землепашества и скотоводства. И только на юге, в округе Шаррум, принадлежавшем Храму Огня Поднебесного, засевалась пшеница и ячмень, принося с продажи до трех бильту серебра в год жреческой казне.
   Путник оглядывал встречный народ. Вид многих был невзрачен - плечи сжались, взгляд потух. Женщины были сутулы, а кожа их одрябла, дети - неприветливы и робкоголосы. Край казался объятым бесцветными заботами, тяготами и печалями. Под кровлями жилищ затаился холод, в словах речей - вражда, в уличных песнях - пасмурная разлука. И все же земля эта была богата гордокрылыми именами: заветы Лугальбальда и Энмеркара жили в траве, листьях и водных потоках. Люди Адаба, принявшие долю Этаны, шли по стопам осиянных мужествородством. Не угасла еще удаль рода Калама в просторах долин и каменных вершах строений.
   Солнце стояло в зените, когда путник оставил за спиной узловатые холмы и низины с соляными источниками. Он шел мимо обшитых войлоком хижин, мимо глиняных домов, промазанных смолой, башен-колодцев и семейных погребальниц. Люди здесь во множестве разводили кур и гусей для яиц и мяса, быков и волов для тягловой силы, овец и коз для шерсти и молока. Земледельцы сажали на огородах овес и ячмень, инжир, смокву, фиги и финики. Местами наделы и выгоны соседствовали с пышными садами, оглашаемыми гомоном кузнечиков-крикунов.
   Однако общинники пригородов Адаба занимались не только земледелием и скотоводством. Они охотились, вели рыбный промысел, пряли ткани и выделывали кожи. Обитатели же внешней крепости были более искусны в гончарном, стекольном и камнерезном деле. Еще они в совершенстве освоили работу с металлом - ковку, литье, червление, скапь и насечку.
   Малые болотные озерца тянулись почти до самых укреплений города, так что кваканье лягушек перекрывало весь многоязычный щебет птиц, доносящийся из городских кварталов. Миновав проход в трехцветных стенах, путник осмотрелся. Главная застроечная артерия вытянулась от Ворот Солнца к Воротам Луны, образуя очень тесные переулки почти цепляющихся кровлями домов. Здесь всюду выделялись кузни, цеха и мастерские медяников, обрабатывавших губчатую медь. На улицах мелькали мужчины в набедренных меховых покрывалах с мешками и корзинами на плечах. Над мостовыми разливалось какое-то заунывное пение, ругательства и понукания ишаков.
   Почти вплотную к мигдолу - внутренней крепости, прилегали конюшни и скотные пристрои, сложенные из валунов-кругляшей; на обочине разметались в беспорядке какие-то повозки, возле которых люди в куфьях готовили на огне еду. Своими чумазыми лицами они походили на землекопов. Здесь же стояли казармы стражи, овчарни и площадки для палочных наказаний.
   Зубчатые стены Цитадели, словно порожденные мощью небес, были испещрены символами и высились, как неоттеснимая гора. Они оберегали своей оградой дворец лугаля и главные храмы - капища верховодящей власти города. В воротах путника остановили двое суровых воителей-секироносцев в стеганных войлочных панцирях с медными нагрудниками.
   - Куда идешь?
   - В Храм Огня Поднебесного, - сообщил путник.
   - Откуда ты родом и какое дело имеешь к благомудрым служителям Солнца и Луны?
   - Я Ашнут из города Умма. Иду на поклон к светлейшему Энмерсару.
   - В Цитадель не велено пускать никого без письменного разрешения суккалмаха.
   - Что же мне делать? - растерялся путник.
   - Ступай пока на постоялый двор и переночуй там. Суккалмах Малух отправился на охоту и принимать просителей будет завтра.
   Путник сник.
   - Утром ты сможешь изложить ему свою просьбу, - добавил один из стражников. -И запомни: если ты попробуешь проникнуть в мигдол, смешавшись со слугами или носильщиками, тебя непременно поймают и посадят в яму. Я говорю тебе это потому, что мой дед сам был родом из Уммы и мы с тобой почти земляки.
   - Пусть боги пошлют тебе радость, - сказал путник и отправился искать постоялый двор.
   Это убогое строение с маленьким щелками окон, завешенных холстом, складом и харчевней "Зеленый Кедр" приютилось за городской винодельней. Длиннолицый хозяин с бронзовым обручем на голове, стягивающим седеющие патлы волос, в полосатом линялом плаще и сандалиях на деревянной подошве отвел Ашнуту каморку в три шага длиной, показал, где можно омыться и перекусить. В харчевне путник заказал себе немного пива и сушеного мяса с пряностями и соусом.
   Сидя за низким тисовым столом, потемневшим от времени, он видел в оконные проемы узкие улочки города и жилища-усадьбы из сырцового кирпича с большими дворами - солнце озаряло белизну их стен и чернь цоколей. По белой известковой обмазке, наложенной на стены по слою глины, кое-где вились неяркие рисунки. Так на доме булочника напротив изображена была коза, стоящая на задних лапах у цветущего куста. Главная дорога квартала пролегала совсем рядом с харчевней, и по ней неисчерпаемо тянулся поток: маляры, цирюльники, столяры, каменотесы. Многие из них заходили в харчевню, где и без того было суетно. Один только начальник таможенной службы в желтых шерстяных одеждах, оставивший на улице своего ишака под присмотром слуги, говорил так гулко, что звенело в ушах. Своим трубным басом он заглушал даже споры грузчиков со следами палок на загорелых спинах, которые ели из общего блюда сухие бобы. Здесь же сидели на длинных скамьях полупьяные портные, возничий и кладовщик какого-то храма, который судачил о своих делах, поигрывая янтарным кулоном на груди. Уставший хозяин харчевни ушел за тростниковую ширму, потирая вспотевший затылок.
   - Презренный шакал Кулла! - выругался вдруг служитель храма, успевший уже выпить пол кувшина вина. - Как и в месяц Гуд-си-са он опять сорвал заключение договора на продажу земли округа Э-Куа нашему храму. И не торопиться уступать нам свой цех, хотя долги его перед храмом известны. Пусть гнев небесных владык, радеющих за дела земные, испепелит его со всеми потрохами!
   - Ваш храм и без того владеет третьей частью города, - обернулся к нему вполоборота начальник таможенной службы. - И угодьями в его округах. Но слугам Краснобородого Энлиля этого, кажется, мало.
   - Замолчи, навозный жук, испускающий зловоние! - разъярился служитель, - лицо твое безобразно, как вымя гиены, а мерзкий язык - длиннее крысиного хвоста. Все, что свершается во благо Храма Огня Поднебесного, угодно великим богам - породителям рек, долин, гор и человеков.
   Услышав упоминание о священной обители, Ашнут едва заметно вздрогнул и, отставив пустое блюдо, покинул харчевню.
   Дождавшись утра, он поспешил к дому "Великого Посланца" Маллуха. Все внешние стены двухэтажного строения, овеянного зеленью кипарисов, были покрыты обращениями к предкам рода и рельефными изображениями хозяина и всей его семьи. На фризе фронтальной стены суккалмах держал на голове корзину рабочего-строителя, а в руке - пиршественный кубок. Справа красовалась посвятительная надпись богине Нингирсу:
   "Владычице небесной, которая, являясь мерилом всех вещей, чудесной оделяет силой каждое живое созданье, обретающее продолжение рода своего в потомстве, и в каждое событие вкладывает суть и направление, дабы сущий мир имел опору в основании благопорядка своего. Ей, неусыпно смотрящей на четыре стороны света и отгоняющей духов пустынь, принадлежат помыслы мои и благодарность за хлеб и за кров, и за скотину на дворе моем, и за лучезарность солнца над моей головой и за плодородие на полях моих, воссеянных ячменем и рожью. Ты, развеивающая черную тоску, Врачевательница Мира, поднимаешь голову мою над рубежом горизонта из праха - защищая от лихорадки, мора и проказы, даришь мне надежду в неведомом уму смертного таинстве сущего с круговоротом его сменяющихся светил и времен года..."
   Ашнут послал доложить о себе старого плешивого раба, подметавшего дорожку перед домом. Через некоторое время, показавшееся томительно долгим, тот вернулся и сообщил, что хозяин готов принять его.
   На внутренних стенах дома, поверхность которых была составлена из пластин темно синего цвета, скрепленных битумом, выделялись, вырезанные из розовой раковины, фигуры многочисленных богов. В главном зале, пахнущем мускусом, Ашнут различил между высоких статуй резное кресло, на котором восседал суккалмах Маллух. Это был человек с орлиным носом, морщинистой, как у черепахи, кожей и зелеными глазами. Одежды его из красного шафрана отливали золотой вышивкой, а руки и ноги были изобильно стянуты браслетами.
   - Пресветлый владыка, - начал Ашнут, склонившись перед Великим Посланцем и скрестив руки на груди. - Хозяин судеб и надзирающий за землями - гордость подлунного мира, который есть благоволитель и создатель в одном лице, воплощение Уту, солнца, и старейшина людского племени; самый великий с той поры, как Энлиль отделил оловянный небесный свод от соединенного с ним плоского диска земли! Ты -утешительный в доле страждущих и кормилец алчущих пищи, превосходишь в мощи всех других!
   Маллух чуть наклонил голову в ответ.
   - Пребывай в мире и здравии до скончания времен, - продолжал путник. -Вездесущий, неси свой счастливый груз владетеля перед домочадцами, будь зряч и благополучен в делах и да будет благополучен дом твой со всем его потомством.
   - Какое у тебя ко мне дело? - лениво потянулся суккалмах. - Говори.
   - Прошу с покорностью позволения вступить в мигдол, о благожелательный господин, - Ашнут вынул из-за пазухи глиняную табличку и подал ее Маллуху.
   - Ты жрец? - спросил тот.
   - Посвящен в низший сан многодостойным Абдусом, пусть будет путь его за пределами жизни угоден богам. Три дня тому назад он покинул нас, отправившись в Страну Без Возврата.
   - С каким намерением желаешь ты ступить в Цитадель?
   - Сообразно способностям и рвениям своим желал бы служить писцом или письмоводителем в Храме Огня Поднебесного. Таково было завещание преподобного Абдуса, пусть благословит Уту его душу.
   Маллух долго вертел в руках табличку:
   - Твой наставник рекомендует тебя как человека, искушенного во многих науках. Правда ли это?
   - Мой добрый учитель был излишне благожелателен ко мне, - скромно ответил Ашнут. - Я всего лишь обучен читать и переписывать священные тексты. Еще память моя хранит на себе отпечаток пресветлых слов и письмен перворожденных.
   - Хорошо, - суккалмах казался удовлетворенным ответом, но глаза его вдруг хитро блеснули. - Готов ли ты к тому, чтобы я испытал тебя в твоих познаниях?
   - Да, почтенный господин. Ты, как Ану, обретаешь утром справедливый путь под солнцем, а мудрость твоя глубока, как море. Спрашивай меня, о чем пожелаешь.
   - Зачитай мне на память гимн златобровому Уту. Если ты просвещен в древних текстах - ты сделаешь это без большого труда.
   - Воля твоя - дорога для моего сердца и указатель для уст. Изволь, владыка многих.
   И Ашнут возвысил голос:
   "Могучие горы полны сиянием твоим, твой свет наполняет все страны. Ты могуч над горами, созерцаешь землю, витаешь на краях земли, среди неба. Ты властвуешь над жителями всей вселенной. Ты сокрушаешь рот того, кто замышляет злое; несправедливого судью ты заключаешь в темницу, ты казнишь того, кто берет взятки; к тому, кто не берет мзды и заботиться об угнетенном, Уту милостив, и дни его продолжены. О Уту, к тебе прибегает путник, полный страха, странствующий купец, юный торговец, носитель кошелька с золотом. О Уту, тебе молится рыбак с сетью, охотник, мясник, погонщик скота..."
   - Довольно, - прервал его Маллух и на лице его появилось подобие улыбки. - Теперь я вижу, что табличка Абдуса не лжет. Ты сможешь быть полезным Храму Огня Поднебесного, если всеведающий Энмерсар поставит тебя переписчиком книг при Доме Табличек. Я выдам тебе разрешение.
   - Боги говорят твоими устами, - с благодарностью отозвался путник.
   Суккалмах подозвал слугу, велел ему срезать плитку из красной глины и огласил текст, который тот старательно записал тонкой деревянной палочкой. Потом другой слуга обжег плитку на каменной решетке очага и, охладив, передал Ашнуту.
   С низкими поклонами и пожеланиями благоденствия путник покинул покои Великого Посланника. Теперь ворота в Цитадель были для него открыты...
  
  -- Глава 13. Дом Табличек.
  
   Первоначально расспросы увели Диокла далеко от цели. Многие знали о проповеднике; кое-кто даже признавался, что слышал его речи - но ни один не мог сказать, где его искать. Со слов очевидцев Диокл составил некоторое представление о провозвестнике нового учения и двух его спутниках, один из которых сильно напоминал внешним обликом скифа.
   - Может быть, он облагодетельствует нас сегодня новой проповедью? - вопрошал Диокл.
   Однако люди, к которым он обращался, лишь пожимали плечами и молчали в ответ. Буддийская кашая наставника не располагала к особой откровенности. Диокл сознавал это, однако не хотел прибегать ни к каким хитростям и уловкам. Он чувствовал, что дело это скоро разрешиться для него самым естественным образом. Следуя за тенью человека, которого он искал, юноша видел, как пробужденное сердце раскрывает перед ним горизонты сокровенных земель памяти...
  
   ...Это был месяц Инанны, Кин-Инанны, "Владычицы страны, самой высокой госпожи, первой на небе и на земле". В Адабе не смолкали протяжные песнопения до самой звездности вечеров, когда утомленные жрецы, готовясь к действу Лунного Яйца, приносимого в полнолуние священным зайцем, завершали свой гимн:
   "Властительницу вечера Инанну, великую, девственную Инанну воспеваю. По вечерам она является дивной звездой, наполняя небо своим светом".
   В Храме Огня Поднебесного ожидали прибытия статуи Носительницы Звездной Диадемы на священной ладье. Все служители собрались у кромки бассейна на площадках Утренней Зари - они соединялись между собой подземными каналами и питали влагой рассаженные в углублениях грунта деревья. Наконец показалась водная процессия. Чудотворный облик богини был прекрасен: диадему ее украшали золотые рога, на плечи непорочной спадали серебряные косы, шею обрамляли семь жемчужных нитей. Стоящая на спине каменного льва, она была окружена бронзовыми деревьями, а жрецы в рыбьих масках и чешуе звучно напевали:
   "О ты, которая в небе и на земле, ты, которая смерть и воскресение!"
   Из главных врат храма, облицованных золотыми пластинами звезд, гвоздей и лучей вынесли фигуры льва и быка - олицетворение ущербной и полной луны. Потом, согласно порядку церемонии, доставили к бассейну алебастровую стелу на постаменте, рельеф которой изображал серповидную лодку с навесом и каютой: на одном ее конце стояли человек и свинья, на другой - две рыбы и гусь. К постаменту, ровно как и к Приделу Жертв и Статуй, служители возложили щедрообильные дары с надписанием: "Кин-Инанне от посвященных", сопровождая ритуал благоречивыми песнопениями.
   Целых семь дней не утихали праздненства в городе. Улицы были украшены на любование глазу, на площадях народ развлекали жонглеры и акробаты. Бедноте раздавалось вино и масло, нескольким узникам долговой тюрьмы было даровано прощение.
   Время это застало Ашнута в храмовой школе эдуб-ба, известной как Дом Табличек. Здесь, после долгой беседы с придирчивым Энмерсаром - "энси пресветлых мест", он приступил к выполнению своих обязанностей. Верховодящий жрец Храма Огня Поднебесного определил его в помощь к Луллилю - Отцу Дома Табличек. Это был полновластный распорядитель эдуб-ба, учивший мудрости божественных слов два десятка служителей низшего звания - "сыновей дома табличек". Порядок в классах поддерживали пять Старших Братьев и надзиратель - Владеющий Хлыстом.
   Введенный в залы, над каждым из которых висела бронзовая планка с надписью: "Табличку мою не уноси, библиотеку не растаскивай, это - мерзость для Эа", Ашнут сердечно приветствовал своих новых братьев:
   - Пусть будет благочестив ваш кров! Пусть беды не ослабляют его. По воле Ану, пусть процветает судьба его пастырей в положенный срок. Пусть, созданные глазом великого, будете навечно живы для неба!
   - Привет тебе! - ответствовал ему Луллиль. - Живи в мире и пусть царит сладость в сердце твоем. Теперь ты не один на этой зыблемой дороге под небесами. Те, что рождены от Воссуществовавшего в Мощи, принимают тебя, как брата. Они взрастят твою жизнь как цветок, умастив твой образ перед богами красками света. И после того станет приветлива она обоим светилам. Зерно ее благодатной породы не будет гибнуть на засушливых полях.
   Так Ашнут нашел свой приют в кругу людей, показавшихся ему добросердечными. Он помогал Луллилю: следил за сохранностью книг, переписывал то, что ему поручалось, читал вслух фрагменты "сыновьям дома табличек" и разбирал тексты по темам, чтобы они не путались между собой. Под ясным оком Луллиля Ашнут постиг многие истины и мог с правотой сердца сказать, что его воспитывали на гордость богам: в духе благообразности Энки, Нидаба, прародительницы Ки и ее помощника Нуску. Старшие служители храма стали его провожатыми на жизненной стезе и он перенял от них лучшее.
   С одним из них Ашнут сумел достичь особой доверительности в общении и полного согласия в помыслах. Человека этого звали Нишмар, но в городе он известен был больше, как Лишенный Первородства. При Храме Огня Поднебесного он состоял счетоводом, а также заведовал архивом всех записей и документов в Доме Табличек.
   Нишмар происходил из среды пришельцев-степняков. Рожденный в богатом на жнивье месте возле Багряного Ручья, где люди были еще простосердечны и сохранили в душе угольки веры в общинные ценности, он вырос среди блеянья длинношерстных коз и курчавых овец. Все степняки немного походили на детей своей доверчивостью к миру и неуемной созерцательностью. Они беспечно пасли свои стада, любовались солнцем и загадывали желания, бросая медные кольца в ключевую воду.
   Однако мечтательность натуры Нишмара выделяла его даже среди них. Он грезил странствиями. Воображение рисовало ему многоудачный путь через лесные взгорья и долины к Обелиску Седьмой Звезды - месту исполнения всех желаний. В том краю, как передавалось в стародавних сказаниях предков, степи и пустыни отступали пред сочным черноземом, душистыми садами, рощами и цветниками. Там дни были неотличимы от ночей, люди жили в беспечной радости и не ведали вражды. Не было рабства и ростовщиков, границ между округами и оружия, а правители избирались из числа достойных и непорочных.
   С этой мечтой Нишмар оставил дом, вопреки всем наказам семьи и увещеваниям друзей. Тогда отец отрекся от него, запретив возвращаться назад. Юноша повидал много разных мест на своем нелегком пути, но ему так и не суждено было сыскать Счастливую Землю. После долгих скитаний его, слабого и голодного, подобрал на дороге жрец из Храма Огня Поднебесного и привел в светлый град Адаб. Смышленого отрока воспитали, посвятили в младший сан служителей Энлиля, а через несколько лет поставили на хорошую должность при храме.
   Но даже привыкнув к тесноте городских кварталов и бесчисленным храмовым ритуалам, Лишенный Первородства остался чужаком в Адабе. Быть может, именно это сроднило его душевной приязнью с Ашнутом, для которого порядки края казались во многом непонятными и диковинными.
   - Для чего ты пришел сюда, стоптав в кровь стопы от долгой дороги? - с нескрываемой прямотой вопросил однажды Ашнута Нишмар, когда они оказались одни на храмовом дворе. Место это, огороженное оградой из битума и длинным амбаром, приметно было большой базальтовой плитой, возносящей сладкую долю первосвященников, живущих образом Нуску:
   "Оделся ты в тончайшее полотно, поднялся ты на колесницу, жезл золотой в руке твоей.
   Ты опустился на свой корабль кедровый, оснащенный от носа до кормы, ты достиг доброго загородного дома, который сотворил ты себе сам. Уста твои полны вином и пивом, хлебом, мясом, пирожными. Откормленные быки заколоты, вино откупорено, пение сладостное перед твоим лицом.
   Твой начальник умащений умащает маслом, твой старшина сада с венком, твой начальник птицелов доставляет уток, твой рыболов доставляет рыбу".
   - Наставник Абдус, пусть имя его будет вечно свято под солнцем, не единожды толковал о Храме Огня Поднебесного, вразумляя меня взяться за поиски смысла вещей, - заговорил Ашнут, будто в раздумье. - Он вещал, что обитель "энси пресветлых мест" таит в себе мудрость богов, неиссякаемую кладовую небесного знания, одной крошечной крупицы которого достаточно, чтоб превзойти в сиятельной славе Гильгамеша и других героев.
   Лишенный Первородства не удержался от улыбки:
   - Я здесь уже семь лет, но, как ты видишь, ни на один амматум не приблизился к мощи небеснодержателей. Я не узнал никаких тайн, и у меня нет особых способностей.
   - Мой учитель не мог ошибиться, - твердо сказал Ашнут. - Его уста высекали истину, как солнце - светоносные лучи.
   - Ошибка скрыта в ином, - пояснил Нишмар. - В доступе к секретам храма. Их закрывает от непосвященных неодолимая стена.
   - Ты причастен к архиву Храма Огня Поднебесного, - возразил Ашнут, понизив голос. - Так неужели не встретил ты доселе свидетельств всемощных таинств жрецов?
   - Увы, человек из Уммы. Я много расспрашивал Старших об их магических умениях - но мне приказывали закрыть мой неуемный рот и наказывали палками. Я проворно рыскал в залежах ветхих табличек - но натыкался лишь на кипу тщетных слов. Архив заполнен учетными ведомостями - денег, провизии, инвентаря, копиями договорных обязательств, правовых сводов и судебных протоколов. Есть в нем садоводческие книги, есть Календарь Земледельца. Есть сказания о старых временах, которые ты читаешь в классах, вроде книги "о все видавшем, со слов Син - лене - уннинни, заклинателя".
   - И это все? - изумился Ашнут, - ни одного проблеска силы древних?
   - Теперь я знаю, что жрецы надежно прячут свои главные книги, - отвечал Лишенный Первородства, хитро прищурив глаза. - Они скрывают их вместе с магическими символами. Впрочем, эти орудия небесной власти способны защитить себя от наивных искателей без всякой помощи энси.
   - Я не понимаю тебя, - признался Ашнут.
   Нишмар огляделся по сторонам:
   - Я расскажу тебе одну историю, которую слышал от Луллиля. Это история жреца-ослушника Кувавы. Когда-то он совершил лютое преступление перед богами и людьми - выкрал у Энмерсара Лунный талисман.
   - Что это за талисман? - оживился Ашнут.
   - Реликвия бога Луны Нанны, сделанная из кости священной гиены - стражницы всех новолунных путей. Старшие толковали, что при должном умении применять его, талисман наделял безграничной властью, повергающей в прах волю других людей. Энмерсар брал его с собой на погребальные действа.
   - Кажется, я понял, - внезапно предвосхитил слова счетовода Ашнут. - Ты говоришь о тех действах, на которых множество людей добровольно идут на смерть, позволяя заживо замуровать себя в склепе с почившими хозяевами?
   - Да. Ты сам видел всех этих носильщиков, бальзамировщиков, поваров, парикмахеров, оруженосцев и колесничих. Отнюдь не любовь к почившему господину понуждала их радостно стремиться в сырые могилы. Я слышал, что сила талисмана Луны источала незримую музыку, которая забирала всю волю и все желания. Она делала людей слепыми рабами велений владетеля Лунного знака. Но то была лишь малая часть возможностей, даруемых священной реликвией.
   - Что было с ослушником? - не утерпел Ашнут.
   - Он пытался оживить сакральные письмена, нанесенные на поверхность талисмана. Однако у него ничего не вышло. Быть может, он сделал что-то не так, не имея доподлинных знаний, быть может, талисман имел свое заклятие против непосвященных... Так и случилось, что преступление перед Нанной и его первослужителем сыграло с Кувавой злую шутку. Говорили, что уже утром метельщик двора у придела Нингирсу нашел в колодце всплывшие внутренности гиены. Это был дурной знак.
   Счетовод замолчал, и Ашнут был вынужден вывести его из глубокой задумчивости:
   - Чем закончилась эта история?
   - Я не видел Куваву своими глазами. Но Луллиль говорил, что, бежав в землю Субару, он несколько дней скрывался в лесу на берегу Горькой Реки. Будто он выл на луну, долго и мучительно превращаясь в гиену. Вскоре он умер. Огонь великого знания всегда карает тех, кто желает овладеть им, нарушив святые правила и законы.
   Ашнут был потрясен этим рассказом. Он не знал, стоит ли ему верить странным словам Лишенного Первородства, но где-то в душе засел тяжелый осадок.
   - В судебных протоколах, - добавил Нишмар, - есть пометка о том, что "Совет Луны", расследовав дело преступника и святотатца Кувавы, удостоверил его смерть. Большего я не знаю.
   - Что же выходит? - растерянно спросил Ашнут. - Мудрость жрецов - страшнее потопа и смерча пустыни? Несущая блистательный свет, она может погрузить в беспроглядную тьму?
   - Так и есть, - подтвердил Нишмар. - Это оружие с двумя лезвиями. Ему по силам ввергнуть мир в хаос. Остерегись, человек из Уммы, если ты пришел в этот город и этот храм с целью выведать и унести с собой знаки всесильных таинств. Даже если ты и найдешь их однажды, ты можешь навеки потерять самого себя.
   - Я благодарен тебе, - произнес Ашнут. - Увещевание твое останется в моем сердце.
   Он поспешил вернуться в Дом Табличек. Луллиль, оправляя рукой складки своей желтой накидки с красной бахромой, диктовал ученикам, склонившимся над свежими плитками, которые они держали на коленях, подложив под них деревянные планки:
   "В стародавние времена не было ядовитых гадов, не было львов, не было диких собак и волков, не было ни страха, ни ужаса и человек не имел врагов. Вся Вселенная, все народы в полном согласии прославляли Энлиля на одном языке..."
  
   - ...Да, ученик, в стародавние времена человек не имел врагов. Вся Вселенная прославляла Единое - и человек был равен Ему, ибо творил Его именем, - проповедник посмотрел на Скирта. - Оставив тьму, он поднялся до немыслимых вершин - но не сумел удержаться в сферах божественной чистоты. Самый страшный враг человека - он сам.
   - К чему же тогда жить? - осведомился Скирт. Боль прошлого медленно покидала его, пробуждая былую решимость и любознательность.
   - Ты - великий творец собственного мира. Творец его законов и судеб. Ты можешь раздвинуть границы мира видимого - и там, за пределами возможного, узреть Истину, которая есть Всё. В том смысл твоего нахождения на земле. Разве нужно тебе еще какое-то обоснование своего существования?
   Проповедник обернулся к Петронию.
   - Завтра утром я буду говорить перед людьми Патталы на берегу реки. Там будет много разного народа. Довольно таиться, подобно зверю в берлоге. Пусть узрят новое солнце, пусть услышат гимн грядущего возрождения человека, равного небу.
   - Ты прав, учитель, - склонил голову Петроний. - Твоя правда о человеке единосущном должна стать достоянием этой скорбной земли.
   Проповедник снисходительно улыбнулся.
  -- Глава 14. Сомнение.
  
   ... Некогда смутные и отрывистые видения - а теперь осязаемые и последовательные воспоминания обрели наконец свою плоть и кровь.
   Именно эти бессвязные, непонятные и пугающие образы прошлого, воскрешенные сердцем, когда-то толкнули его искать смысл за пределами привычной жизни и привели в монастырскую обитель.
   Потом они настойчиво влекли его по горным тропам к Золотому Городу, к заветной истине своего истока. Но время пришло: теперь они обратили его разум вспять, чтобы он смог наконец встретился лицом к лицу с самим собой.
   Только этот конец безмерно долгого пути по-прежнему оставался пугающим и недостижимым. Диокл чувствовал, что приближался к развязке, и ноги его ступали все медленнее...
  
   Глинистые равнины, охлажденные дыханием могучих рек, жидкие поля, обраставшие после половодья солью минералов с Розовых Гор, дебри камышовых трясин и сердитые ветры приняли первых пришельцев неохотно. Им не хотелось отдавать ни пяди своего вольного простора. Но шагнувшие на земли Межречья вестники созидания, приняли вызов и выжили в холоде природной вражды. Они потеснили владычество дольних равнин и заставили солнце освещать путеводную нить своей судьбы.
   Туманна и загадочна тайна исхода черноголового народа. Давным-давно истлели в забвении все свидетельства о нем в памяти мира. Должно быть, пришельцев встретили тогда лишь зайцы, газели, свиньи и камышовые птицы. Жухлая глина прибрежных дебрей не ведала еще языка письменных знаков, а потому навеки канула в небытие история восхождения к славе пришлого рода-племени.
   Говорили, что первыми людьми, появившимися на равнинах, были охотники, спустившиеся с гор. Будто осели они, устав от долгих скитаний, в краю, в который привела их воля богов, осмотрелись вокруг себя и полюбили эту искрящуюся на солнце землю. Высчитали периоды разливов, очистили почву полей от наслоений соли, вылепили из речной глины нехитрые мазанки. Все, чем известна ныне страна детей Дильмун, стало итогом кропотливых трудов и борьбы с волей стихий. Колодцы, арки и шлюзы, строения на широких платформах и наплавные мосты - все это стало опорой и боголепной красой межречного мира.
   Глина земли и природный асфальт оказались изрядным материалом в строительстве, восполнив нехватку подручного леса и камня. Из них пращуры черноголовых рвенно, с высшим тщанием возводили первые сырцовые каркасы, соединяя обожженный кирпич с раствором измельченного битума и вываленной в золе глины. Покорили и приручили к себе разную окрестную живность, чтобы в запасах иметь мясо и владеть вьючной силой: коров, быков, свиней и ослов. Познали породы дикорастущих порослей берегов и долин, дабы высаживать на своих полях ячмень и просо, кунжут и лен, огурцы и тыквы, фасоль и горох.
   Вот тогда возрадовалась душа смертного под солнцем. Преуспев в хозяйствовании и строительстве на просторах межречных равнин, заложили черноголовые люди твердь благоденствия рода, окрыленного покровительством солнечно-лунных владык.
   Ашнут задумчиво оглядывал мутнеющие дали холмов и гребни жидких пролесков на горизонте. Он едва поспевал за Луллилем, перешагивавшим через кочки и камни широкими шагами. Отец Дома Табличек спешил, увлекая юного писца за собой. Он хотел исправно выполнить поручение, возложенное на него "энси пресветлых мест".
   Великомощный Энмерсар, получив сообщение от вестников суккалмаха, тотчас же
   распорядился отправить двух человек от храма на Лебединый канал. Они должны были присутствовать при поимке людьми Маллуха опаснейшего злодеятеля и составить о том подробный отчет.
   Путь Ашнута и его провожатого лежал в край Ида. Эта ветхая земля на северо-востоке, где кроме немногочисленных буковых деревьев произрастали лишь тыквы и чечевица, была затянута сетью тинных болот. Жители звали ее Землей Стона или Пропащей Землей.
   Согласно преданию, именно здесь пал, повергнутый на охоте вепрем, доблестнородный Думузи - возлюбленный Инанны, Носительницы Диадемы. Вторгнутая в необъятное горе богиня решилась уйти вслед за ним в Страну Без Возврата, в сумеречную юдоль страданий, где несчастные узники смерти изнывали от вечной жажды и голода, а головы им грызли черви. Там сделалась она пленницей темноликой Эрешкигаль - смертоносницы, которая заключила Инанну в заточение и наслала на нее шестьдесят страшных недугов.
   В мире меж тем воцарилось тягостное безмолвие, вызванное уходом Властительницы Вечера: замерла жизнь, исчезла любовь, прекратилось рождение. Обеспокоились боги судьбой земного удела и возжелали освобождения для чудностатной девы. Добиться его от Эрешкегаль было нелегко, но все одолела воля созидателей мира и неуклонная настойчивость Инанны. Богиня вернулась в обитель солнца и цветов с бурдюком живительной воды и оросила ей бездыханный труп возлюбленного.
   С той поры дважды в год - в пору летнего и зимнего солнцестояния, справлялись торжества в часть умирающего и воскрешающего Думузи, очищая души смертных светом божественной справедливости. В этом краю вечного траура и вечного торжества не раз уже искали прибежища рабы, скитальцы и бродяги.
   - Я хорошо помню его, - заговорил внезапно Луллиль, который, по-видимому, был осведомлен о происшедшем во всех подробностях. - Я сам находился там в месяце Апин-ду-а, составляя записки о строительстве моста в деревне Хоз. Жара стояла страшная. Много сильных и рослых крестьян пришло туда на заработки, но этот выделялся среди всех - статный, плечистый, ясноокий. Он удивил меня живым умом и дюжей своей настойчивостью. Пришел в округу из-за гор на поденные работы. Ему нужны были деньги на приданное своей невесте - повесить на пояс суженой подарки, восполняющие радость взора.
   - Кто руководил работами? - спросил вдруг Ашнут.
   - Наши жрецы из придела Наннар. Земля принадлежит нам, а давний расщел всегда затруднял доступ в деревню со стороны города, - ответил Луллиль. - Потому ставили изрядный каменный мост. Крестьянина "саги", как называют у нас всех пришедших с гор, приняли к работе каменотесом и укладчиком. О том есть запись.
   - Что произошло на строительстве? - поинтересовался Ашнут.
   - Подчас многосильный труд валит с ног и портит кровь - это всем известно под небесами. Работа была тяжела, а упорность жениха непогрешима. В самый знойный час решил утолить он свою изнуренность плоти колодезной водой, что как раз подвели к рабочей полосе. Исхлебнув ее своим нутром, он захворал и слег на следующий день. Все силы его канули в это тяжкое недужье, из которого вышел он уже чахлым и иссохшим, точно большое дерево с подрубленными корнями. Я сам видел, как обратилось здание чуднообразной прежде плоти его в сыпучие руины. Три приспешных потока Нергалу свершили свое черное дело и зовутся они "Сверкающая молния", "Источающая лихорадка" и "Губительное пламя".
   Луллиль примолк, а Ашнату почему-то вспомнились строки скорбной крестьянской песни: "Бедняку лучше умереть, чем жить: если у него есть хлеб, то нет соли, если есть соль, то нет хлеба, если есть мясо, то нет ягненка, если есть ягненок, то нет мяса. Тяжела крестьянская доля под небесами".
   - Потом этот "саги" пропал, - продолжил свой сказ Отец Дома Табличек, - и его долго никто не видел. Говорили, что недуг зародил в нем тифон безумия, и крестьянин бродил по дальним дорогам, бормоча бессвязные речи. Однако недавно он опять объявился в округах Адаба. Теперь он будоражил благодушных людей возмутительными словами: слал проклятия на священное наше сословие и возводил хулу на самого Энмерсара! Терпение земли иссякло выносить эти богомерзкие выходки и сегодня же гром воздаяния сотрет в пыль его главу.
   Ашнут промолчал. За перевалом распахнулся зеленый простор, позолоченный солнцем. Здесь простиралась голубеющая гладь Лебединого канала, холмистый кряж и перелесок. Но тишина пустынного края была уже искажена разнузданной многоголосицей звуков. Жрецы поторопились одолеть последнюю преграду и достичь места кипучих событий. Дикие яблони, кустарники, ленивая каракатица - все это промелькнуло как дым перед лицом Ашнута, сердце которого теперь радело о зрелище.
   Впереди обозначился высокий деревянный отстрой непривычного вида, а вокруг него пестрела буйствующая масса людей.
   - "Ревнители" Маллуха сегодня выследили мерзителя, - поведал Луллиль. - Они
   нашли его нору, в которой он осквернял законы наших отцов и откуда тайком выбирался, чтобы сбивать с толку народ. Смотри!
   Ашнут с недоумением разглядывал это подобие самодельного святилища, напоминавшего формой большое дерево. Ничего подобного еще не встречали в Межречье его глаза. От конусоверхой кровли с оконными прощелами отходили косые деревянные балки, тянущиеся к небу.
   Жрецы подступили ближе и разрозненный людской гомон объял их со всех сторон. Суетились стрелки в легких льняных панцирях, застегнутых по бокам, свитные копьеносцы суккалмаха и его писцы. Хлыстоносители отчаянно жестикулировали и спорили между собой хриплыми голосами. Увидеть здесь можно было и людей, одетых праздно - густобровых и длиннобородых комиссионных чиновников лугаля с налобниками из бисерных нитей. Они держались в отдалении осанисто и гордо.
   Ашнут и Луллиль протиснулись к главному ревнителю Кинсуну, носившему звание "Владыческое Око".
   - Затаился в своем поганом гнезде, как недобитая дичь, - выдохнул тот отрывисто, кидая косые взгляды на деревянный отстрой. - Но ему не спастись. Дела его -оскорбление для всех чистых помыслами. Он хочет вновь ввергнуть нас в бездну Неосвещенного Мрака, где Ан и Ки были неразделимы. Благодарение Энлилю - скоро смрад его плоти станет земле полуденным облегчением.
   Лучники уже припали на колено, положив стрелы навесом к тетиве, копьеносцы нетерпеливо стучали по нагрудникам тростниковыми копьями, дожидаясь команды. Наконец под завывания и выкрики разбушевавшихся наблюдателей взметнулись стрелы, полетели копья, впиваясь в дощатое покрытие чуднородного капища. Ответом была совершенная тишина.
   Ашнут не понимал, почему никто не пытался подойти к отстрою вплотную и выбить массивные двери бревном. Призывы подобного рода звучали из толпы. Но что-то удерживало людей в отдалении. Видно, какая-то подспудная боязнь, настороженность вторгалась в действия воителей, нарушая их единство. Словно бы странное это выстроение отторгало всех от себя. Вблизи его вида робели даже многоопытные "ревнители".
   - Раз-два, сомкнули ряд! - орал кто-то из начальников щитоносцам, ударяя их рукоятью хлыста по спинам. Однако голос его тонул в разрозненной сумятице. Порядка не было, и никто ничего не делал, а чиновники лугаля и вовсе сбились в кучу, подергивая плечами.
   Чудилось, что при всей своей недвиженности - ведь не летели оттуда ни стрелы, ни камни - древовидное урочище возвышалось над душой человечьей неведомой угрозой. Внезапно все услышали из-за его стен громкий голос крестьянина:
   - Слушайте меня, люди Адаба и всех его земель! Откройте свои глаза, распахните сердце на обман и беззаконие, что творятся в вашем краю, попирая святые нормы небес. Энси Энмерсар, присвоивший всю власть над вашими домами, головами и душами -главный средь всех злодеев страны детей Дильмун. От таит от вас правду вашего семени и имена ваших пращуров. О сколь запутаны дороги смертного в подлунном мире! Кто вы, отпрыски черноголового народа? Задавали вы себе этот вопрос? Пленники и рабы толстобрюхих носителей статуй и ненасытных жезлоносцев? Или же путники в безначальном пространстве, над которым нет и не было господина? Вы пришли сюда с берегов лучезарного Града, сложенного руками богов. Лик истины живет в вашем сердце. Но, рожденные в день вечности, вы отдаете себя в руки обманщиков, называющих себя "богомудрыми", как безропотные овцы на жертвенном камне. Вы спрашиваете, что движет сейчас моими устами и наполняет кровью мое трепещущее сердце? Это мудрость создателей мира, всезнающих отцов гор, рек и человеков. Они явили мне откровение и с ними толковала моя душа, когда гостила в чертогах Страны Без Возврата. О сошедшие с облачных высот! У вас есть сила вашего имени, а память ваша - сокровищница вселенной! Приоборите стремнину глупости, возгорающей во дню, чтобы увидеть теплые долины орошенными и в странствии души найти безраздельный приют...
   Слова человека из капища потонули в команде Кинсуна:
   - Огня! Спалите здесь все! Пусть падет богоотвратное исчадие, демон темнолицей Эрешкегаль!
   Возглас этот подхватили все с истошным надрывом, но подобраться к отстрою так и не отважились. Кидали копья с горящими бунчуками, испускали пропаклеванные стрелы в конусоверхое покрытие. Много пролетело мимо, однако уже скоро деревянные балки затрещали, поползли дым и гарь, слезя глаза. Ликование разнеслось среди людей.
   Огонь охватил отстрой быстро. Сначала оплавились ярким заревом торчащие к небу балки, за ними - кровля. Торжество наблюдателей постепенно стихало, и люди смотрели на пляску пламени завороженными глазами. Едкий запах густел, обвалились двери и наружные стены. Кто-то из чиновников лугаля попробовал подойти к этому распахнутому теперь алому логовищу, однако отпрыгнул стремглав: жар был слишком силен, а ядовитая гарь заползала в легкие.
   Скоро все было кончено. Спокойное лазурное небо искрилось над остывающим пепелищем, робко клубящимся серым дымком. Народ расходился.
   - Пойдем, - Луллиль тронул Ашнута за руку, - нам еще нужно составить отчет об увиденном и представить его Блистательному.
   Однако юный писец продолжал стоять, не сводя глаз с уродливых черных руин. Наконец он очнулся, бросил туманный взгляд на Отца Дома Табличек и кивнул головой:
   - Да, высочайший. Я уже следую за тобой.
   Ревнители и воины ворошили головешки и угли посохами и копьями. Ашнут сообразил, что они ищут кости крестьянина. Повинуясь смутному порыву, юноша приблизился к пепелищу. Его зоркие глаза сразу углядели то, что не заметили люди суккалмаха. Ашнут нагнулся, словно поправляя ремень сандалии, а сам проворно подхватил и спрятал в складках одежды маленький твердый предмет. Уже в храме он с удивлением рассмотрел закопченное бронзовое изделие: это была модель Лунного Кораблика, на подставке которого были выбиты буквы: "Найти дорогу домой". Волнение, объявшее при этом писца из Уммы, оказалось под стать увиденному пожарищу. Оно даже превзошло в своей силе беспокойство, которое он невольно испытал при виде капища Древа Жизни.
   Жрецы, собравшиеся в покоях Многославного Энмерсара, долго хранили молчание. Все они неуверенно водили глазами по светильникам, сделанным в форме речных раковин и челнов Игиги, деревянным табличкам "Маклу", стульям, алебастровым двухцветным кувшинам и статуэткам плодородия с вкрапленными в них зернами - знаком женского оживотворяющего начала. Ашнут изучал подвески-печати на стенах и кувшины в виде сапожков, стоявшие на резных подставках из сердолика.
   Из окон веяло прохладой "Сада Молодости". Краем глаза юноша видел в проемах курчавые облака. Солнце уже слабело, но далекие зубья "Стены отгоняющей лихоимцев" оставались по-прежнему ярко пунцовыми.
   Богомудрые ждали, не торопясь нарушить гнет послеполуденного безмолвия. Наконец Энмерсар заговорил, подняв злотоносный витой жезл:
   - То, что случилось сегодня, есть преступление против наших богов и их законов, против всех небесных установителей земного порядка, против наших кровель и очагов. Око Уту взирает на все беспристрастно, но оно отличает зерна от шлаков и свет духовного сердца от черной ямы в душе злодеятеля. Справедливость присуща самой основе земли и приверженность ей отделяет праведных от заблудших. Мы можем вспомнить, что сам Энкиду был изначально слепленным из глины человеко-зверем, но, в постремлении своем к солнцу истины, одолел тьму и сделался подспорьем для Все Видавшего, помощником в делах благообразных, изгонявших из мира всяческое зло. Именем, святым для каждого из нас, возложена на наши плечи обязанность следить за чистотой помыслов людских и пресекать вредоносность в ее истоке. Однако здесь меры наши были запоздавшими и мерзитель, имя которого - позор для ушей Намму, а память о котором - проклятие для наших предков, успел разбросать на просторах богоданного нашего края черные семена зла...
   Ашнут не слушал "энси пресветлых мест". Он неотрывно смотрел в его глубокие голубые глаза, изучал его слегка удлиненное, но величественное лицо, точеные линии носа и губ...
  
  -- Глава 15. Встреча.
   Итак, он неотрывно смотрел в его глубокие голубые глаза. Это лицо с правильными и хорошо очерченными чертами, чуть удлиненный подбородок... Обруч с фигурками ящериц на голове и просторная синяя хламида смотрелись на верховном жреце Храма Огня Поднебесного странно и чужеродно. Диокл осторожно протиснулся сквозь ряды слушателей, чтобы лучше рассмотреть человека, сыгравшего столь заметную роль в его судьбе. Подспудно он боялся, что образ этот может исчезнуть, раствориться без следа, как мираж в сонном утреннем воздухе. Однако Энмерсар стоял твердо и незыблемо, отведя одну ногу назад и приподняв руку в знакомом жесте.
   Он что-то говорил с горячим воодушевлением, но Диокл его не слушал. Взгляд его был прикован к этой твердой фигуре, напоминающей своей статью изваяния древних героев. Наконец проповедник заметил его, и желваки на его величественном лице едва заметно шевельнулись, а голубые глаза только на миг подернулись тенью. Он тоже узнал
   Ашнута.
   Не дожидаясь окончания проповеди, Диокл покинул колоннаду, тесно облепленную народом, и отошел к портику Клитемнестры, из-под свода которого доносилась мелодия лютни и приглушенное женское пение. Там он присел на мраморные плиты под сенью двух финиковых деревьев. Ветер разносил по городу запах горячего хлеба.
   Проповедник нашел его быстро. Он остановился в нескольких шагах от юноши и посмотрел на него с улыбкой.
   - Приветствую богомудрого владыку Адаба, "энси пресветлых мест" Энмерсара, - встретил его Диокл, прищурив глаза.
   - Да, - прошептал проповедник задумчиво, - я знал, что когда-нибудь ты доберешься до конца этой нити, юноша. Теперь все звенья сошлись воедино.
   Взгляд его обратился к гребням крепостных стен и цветущим садам Патталы:
   - Уста, принадлежащие сердцу истины, никогда не скупились на злато речений. Лучезарные очи, воспламенившие на просторах земли светильники мудрости, никогда не погружались во тьму. Но лишь единожды приняв душой сомнение, ты стал бороться со мной во всеупорстве и рвении. Ты никогда не отступал перед трудностями и не искал примирения, силясь оспорить благодатность того, кто был порожден волей небес. Ты так и не заметил тогда, что борьба эта стала воплощением твоего земного пути, твоим гнетом смертности, тогда как тот, кто противостоял тебе, был извечно бессмертен, безначален и неисповедим.
   Диокл молчал.
   - Что изменилось с тех пор? - продолжал проповедник, и в голосе его появилась язвительность. - Нашел ли ты исток смысла, дом Пути? Когда-то Лунный Кораблик безумца увлек твою беспокойную душу в плавание по лабиринтам заблуждений. Теперь искусительный яд болтунов об освобождении стал маяком для твоей слабости. Но ты так и не выбрался из подземелья душевного тлена. Посмотри! Солнце клониться к закату. Это дорога твоей судьбы. Время жизни вновь уходит от тебя, не принося избавления твоему сердцу от неискоренимой беспомощности. Этот мир не станет твоим никогда. Твои глаза не смогли прозреть даже там, на священной тропе к Обители Вечности, у врат Золотого Города...
   Каллимах впервые рассмеялся.
   - Поистине, деревья, трава и эти камни смеются вместе со мной! Я полагал тебя своим главным и самым непримиримым противником, готовым идти до конца в безжалостном противоборстве. Кого же видят сейчас мои глаза? Бедного заблудившегося мальчика, огонь в груди которого давно иссяк. Вместо гордого пламени - безвольный пепел. Я встал заслоном на твоем пути к цитадели Бессмертных, чтоб уберечь от расхищения тайну могущества древних, но ты от всего отказался сам! О сколько усилий пропали прахом - мне следовало просто сидеть и наблюдать, как ты сам идешь к своему бесславному закату.
   - Это принесло бы тебе куда больше пользы, - Диокл наконец нарушил свое молчание.
   - И это все, что ты можешь мне сказать? - Каллимах опустил руки.
   - Да. Если ты ожидаешь, что я буду тратить свои силы на борьбу с тобой - ты еще более близорук, чем был всегда. Мне не о чем спорить с тобой и мне нечего отстаивать. Человек, испивший из родника истины, не имеет ни целей, ни противников. Вот потому мне искренне жаль тебя: твоя земная доля - вечное противостояние. Ты истово цепляешься за свою правду, но любая правда умирает, если держаться за нее слепо. Однако, что же это за правда такая, о которой так вдохновенно речительствуют твои уста? Где она и в чем заключена? Утверждая свою богоизбранность среди людей и полагая себя
   направителем их душ и судеб, ты всего лишь жаждешь бесконтрольной власти под небесами. Потому твоя правда всегда будет мертворожденной.
   - Безумный щенок, - Каллимах покачал головой. - Ты еще пытаешься кусаться, но то, что могут достать твои зубы - только тень полуденного солнца, взошедшего над землей. Ужели ты сам возомнил себя светочем истины и носителем правды небес?
   - Нет, Каллимах. Я уже свободен от стремления к истине, от мудрости, от правды небес. От самого себя. И мне очень хотелось бы помочь и тебе освободиться - сбросить с шеи твое ярмо вековечного противоборства. Это противоборство с самим миром и его порядком, а потому оно ведет в никуда и в нем невозможно победить.
   Каллимах еще некоторое время стоял, качая головой. Потом он вдруг резко отвернулся и зашагал прочь.
   В тот же вечер Диокл был на приеме у царя Гермея.
   - Я выполнил твое повеление, Государь, - сказал он. - Человек, который ведет проповеди перед народом Патталы, вполне может встать позади твоего блистательного трона как наставник и советник во всех твоих делах. Я видел его и полагаю, что он гораздо лучше справиться с этой ответственной ролью, чем я. Ему по силам укрепить твою власть на всей земле Джамбудвипу. Вот почему я покорно прошу освободить меня от всех моих обязанностей перед тобой и от должности настоятеля монастыря.
   - Как? - поразился Гермей и его бледное лицо на фоне пунцового балдахина, растянутого над троном стало еще белее. - Ты отказываешься от моего благодеяния? Быть может, ты считаешь милости своего царя шелухой от зерен, которыми можно разбрасываться сколько душе угодно?
   - Не гневайся, Повелитель, - Диокл устало приложил руки к груди. - Ты - судья судеб, создатель законов и распорядитель земных благ. Твоя власть велика над народом Джамбу. Вот потому тебе нужен человек, который будет приумножать твою славу и днем и ночью, нести твою волю людям городов и сел, являться устами твоих пожеланий. Боюсь, что столь весомая доля мне не по плечу. Я слишком слаб, чтобы служить залогом благополучия страны. А проповедник, вещающий с перекрестков и площадей столицы, достаточно могуч, чтобы примерить на себя мантию верховного иерофанта.
   - Кто же это такой? - спросил Гермей с неожиданным интересом.
   - Он известен тебе. Это Каллимах, бывший эпистрат двора.
   Гермей привстал со своего трона:
   - Каллимах? Я верно понял тебя? Тот самый Каллимах, который погиб на пути моего посольства в Махачину?
   - Да, это он, - ответил Диокл. - Он жив. Небо уберегло его от гибели и показало тропу к неистощимому кладезю мудрости предков. Я не знаю человека, способного служить тебе с большим успехом, чем он.
   Гермей погрузился в задумчивость, не заметив легкой двусмысленности, проскользнувшей в словах настоятеля.
   - Я помню его беспокойный нрав, - сказал царь с сомнением. - В своей жизни он совершил немало ошибок.
   - Все это в прошлом, Государь, - заверил Диокл. - Лучи мудрости облагородили его чело и он изменился. Полагаю, что если ты приблизишь его к себе - он окажется на своем месте и найдет применение своим безграничным способностям.
   Гермей, нахмурив брови, потянулся к бронзовому гонгу с изображением слона, стоявшему справа от трона и ударил в него колотушкой. Из маленькой боковой двери показался кудрявый эфеб в желтой тунике, опоясанной красным поясом и в высоких шнурованных сапогах.
   - Соберите совет, - велел царь. - Мне нужно обсудить с моими сановниками ряд безотлагательных вопросов.
   Уже кланяясь Гермею перед тем, как покинуть тронный зал, Диокл успел заметить на одном из подлокотников трона, имевшем форму широкогривого льва, маленького черного паука. Проворно перебирая лапками, он двигался по выпуклостям рельефа уверенно и верно, порою сливаясь с блистающим, словно утреннее солнце, златом.
  
   Хлопнула входная дверь. Скирт, обтачивавший заготовки для стрел в небольшой каморке возле кухни, прислушался.
   - Ты один? - произнес чей-то смутно знакомый голос.
   - Здесь только мой ученик, которому мы можем полностью доверять, - ответил Каллимах.
   - Тогда слушай, - судя по звуку, гость опустился на лавку. - Я принес тебе добрые вести, пророк. Царь Гермей, внимательно ознакомившись с твоим делом и приняв во внимание мои рекомендации, готов содействовать тебе.
   - Содействовать в чем? - Каллимах усмехнулся.
   - Он предлагает тебе служить при его дворе.
   - Вот как? Чтобы я сделался его шутом? Ты предлагаешь мне пресмыкаться перед держателями светской власти и угождать их прихотям? - в голосе Каллимаха сливались воедино презрение и негодование.
   - Это верный шанс для нас обоих, - попытался охладить его пыл гость.
   - Что с моим прошением? - не обращая внимания на его слова, спросил Каллимах. - Позволено ли мне будет создать в столице общину новой веры?
   - Забудь об этом. Гермей не станет разрушать алтари своих предков и не позволит унижать его богов. Но ты можешь в один момент сделаться главным иерофантом государства и получить всесторонние полномочия. Не есть ли это то самое могущество, о котором ты всегда мечтал?
   - Увы, годы тебя не изменили, - Каллимах говорил с явным разочарованием. - Ты из всего пытаешься извлечь преимущества и выгоды. Вместо того чтобы идти к небу вечности и покорению его первозданных сил.
   - Оставь эти речи для своих наивных последователей, - отмахнулся гость. - Как твой старый друг, я рекомендовал бы тебе воспользоваться милостью царя. Гермей не вечен. Обожди положенное время, и у тебя появиться возможность распространить свой культ по всей стране. А пока спеши упрочить то положение и влияние, которое все мы потеряли в результате последних событий. Леонту уже не помочь - он нашел свою тропу к славе,
   проложив ее концом меча в подлунный мир. Но наша судьба иная. Я предлагаю тебе союз всесильного священнослужителя и всесильного полководца. Он станет фундаментом для создания державы нового образца, которая превзойдет своих предшественников и начнет эру новой реальности.
   - То есть, - уточнил Каллимах, - ты предлагаешь мне поступиться моими взглядами, захоронить благовест спасения мира в склепе ожидания и пойти на сделку с монархами? Так я понял тебя, Афинион?
   Скирт вздрогнул и сжал в кулаке нож, которым остругивал древко будущей стрелы.
   - Умей ждать, проповедник богочеловеков. Разве мало мы ждали до нынешнего дня? Разве сам ты не призывал нас к сдержанности? Это лишь короткая уступка обстоятельствам, которая станет началом твоего стремительного восхождения. Иначе нельзя. А потом у тебя будет все: храмы, последователи, свои законы и свои порядки. Все, о чем только может мечтать человек. Будь он даже человеком божественной породы.
   - Афинион! - Скирт появился в проеме с зажатым ножом. - Ты помнишь меня? Помнишь Фарну, Вароха, Раснабага, поверивших тебе? Помнишь убитого тобой Могу? Помнишь Ликию? Помнишь всех своих людей, брошенных тобой на погибель?
   - Веди себя благопристойно с моими гостями, - строго одернул юношу Каллимах. - Кто разрешил тебе повышать здесь голос?
   После короткого замешательства Афинион пришел в себя.
   - Значит, говоришь, ученик, которому мы можем полностью доверять? - усмехнулся он и одним движением вытащил меч из перламутровых ножен.
   В узком пространстве кухни было трудно развернуться, однако Афинион, жилистый и ловкий, имел бы в схватке здесь все преимущества перед молодым скитом, сжигаемым огнем ярости. Юноша понял, что у него есть лишь одна возможность. Отклонив рукой наставленный на него меч, он подскочил к Афиниону вплотную.
   Стратег попробовал достать Скирта в спину лезвием клинка, но порыв юноши был так стремителен, что свалил обоих противников на пол. Извернувшись, Афинион сбросил нападавшего - и сам не заметил, как нож перечеркнул его горло.
   Захрипев от неожиданной боли, стратег попытался подняться. Он согнулся, потом рывком распрямил тело. Из хлюпающей раны фонтаном била кровь. Афинион зажал горло ладонью, роняя меч, и вновь упал - под ноги молодому победителю. Дернувшись в судороге, он застыл бездвижно.
   Скирт отбросил нож.
   - Что ты натворил! - Каллимах смотрел на тело стратега расширившимися глазами. - Этот человек должен был стать проводником моего учения в царстве Гермея. Он был наш лучший союзник!
   - Лучше умереть в одиночку, чем победить с таким союзником, - брезгливо скривил губы Скирт. Он вытер руки о полотнище и поднял взгляд на Каллимаха. - Прощай, пророк. Как видно, мне с тобой не по пути - слишком разные у нас дороги под этим солнцем. А за смерть этого, - он кивнул на труп Афиниона, вокруг головы которого широко расплылось темно-красное пятно, - я отвечу с радостью, если будет нужно. Жизни он не заслуживал.
   Выйдя из каморки, Скирт сразу отправился на поиски Диокла, чтобы поведать ему об услышанном. Однако молодого настоятеля в городе уже не было. Он покинул Патталу рано утром в сопровождении немногочисленных последователей.
  
  -- Глава 16. Вершина.
  
   Одинокое облако над горной вершиной. Просторный шепот ветра. Запах фиалок из горных расщелин. Солнце и луна, сменяющие друг друга в неустанном течении реки времен.
   Горная обитель, в которой обосновались Диокл и его ученики, была заброшенным святилищем на самом гребне скалы. Тропы к ней давно забыли тепло человеческих ног, своды истлели и по ночам монахи, закутавшись в стеганные циновки, видели над головой звездное небо. Иногда глубокое безмолвие становилось абсолютным, как вечность, и люди невольно начинали робеть. Но вот долетало поветрие с дальних утесов, приносящее клекот орлов, и монахи с облегчением переводили дух. Немногие из них могли безбоязненно смотреть в лицо пустотности мира.
   Продовольствия не хватало, а потому из запасов ячменя и овса варили на огне жидкую водянистую кашу. Изредка кто-то из учеников уходил в рощу, примостившуюся на отшибе соседнего склона, и приносил в обитель немного ягод и орехов. Однако Диокл старался воодушевлять своих последователей.
   - У человека, не имеющего ничего, есть все, - говорил он. - Каждая капля воды отражает небесные светила. Посмотрите на эти туманные высоты, вознесшиеся над праздной суетой городов и сел. Они проясняют вам подлинный смысл всех вещей: явленное и сокрытое неразделимы в своей природе. Если вы усвоите этот урок - в вашем свободном сердце будет царить вечная весна.
   Время шло, и община разрасталась. К двенадцати подвижникам, покинувшим Патталу вместе со своим учителем, присоединилось еще два десятка. Среди них был и Видрасена. Люди стремились в одинокую горную обитель, чтобы найти избавление от возросшего гнета городского существования. Они приносили с собой тревожные вести, но Диокл встречал всех безмятежной улыбкой и протянутой рукой помощи.
   - Жизнь в столице стала невыносимой, - сетовал Видрасена. - Никогда прежде не был так силен произвол царских чиновников. И еще Каллимах - новый иерофант Джамбу, вытянул из народа все жилы. Он ввел культовые налоги и подати, а созданный им Совет Радетелей вылавливает и днем и ночью всех тех, кто недоволен новыми порядками.
   - Сильный удар грома может расколоть камень, - отвечал Диокл. - Молния может испепелить дерево. Но им не под силу остановить круговод солнца по небосклону. Если ты научишься видеть его свет даже в полночь - все мирские дрязги будут подобны комарам и мухам, пытающимся укусить скалу.
   Слухи об общине, принимающей всех страждущих, разносились быстрее ветра. Одежды и пищи на всех не хватало, хотя старшие ученики во главе с Антифаном делились последним. Среди новичков стало встречаться все больше анахоресисов - беглых земледельцев, приписанных к царским хозяйствам. Диокл принимал их вопреки всем доводам и предостережениям Видрасены.
   - Люди видят в нас опору и идут сюда за освобождением, - сказал он. - Мы не можем отвергнуть ни одного из них. Иначе наше древо, в тени которого ищет отраду все живое, само лишиться корней. Обитель открыта для всех. Чем больше дождевых капель
   скапливается в одном месте, тем быстрее они образуют полноводную реку, способную катить свой неостановимый поток по изломам жизни.
   - Тебе виднее, Наставник, - вздыхал Видрасена. - Но только я чувствую, что угроза нарастает над нашей общиной, как темная туча. Что принесет с собой завтрашний день?
   - Думай о том, что есть сейчас. Всякое мгновение - это вечность. Останови бурный разбег своего ума и прислушайся к сердцу - в нем звучит великая песня покоя.
   Диокл наблюдал как медленно, но верно меняются его ученики. Он научил их слушать тишину, созерцать знаки грядущего в отблесках вещей, выходить за пределы рождения и смерти. Он объяснял им, что в каждой частице их существа живут и движутся бесчисленные миры и вселенные, что все сферы окружающей их действительности условны по отношению к зрелому сердцу, способному проницать дали небесного и земного существования.
   Как-то под вечер в обитель поднялся запыхавшийся путник. Сняв запыленный плащ, он обратил к наставнику свои светлые глаза, окруженные сеткой морщин, и Диокл узнал Петрония Квинтия.
   - Думаю, ты не предполагал, что мы встретимся снова? - спросил римлянин неуверенно.
   - Напротив, - улыбнулся Диокл, - я ждал тебя. Ждал, когда глаза твои догадаются, что за слоем паутины, облепившей тебя с головы до пят, еще не погасли звезды. Давно ли ты покинул своего учителя?
   - Откуда ты знаешь о нем? - удивился Петроний.
   - Стрекот цикад иногда доносит сюда отголоски событий. Каждый вечер, когда бардовое светило погружается в сумеречный туман, я вижу как тает очередная человеческая иллюзия.
   Римлянин нахмурил лоб:
   - Да, я разочаровался в нем. С той поры, как царь окружил его своим вниманием и вручил ему в руки почти бесконтрольную власть над людьми, он сильно изменился. Учение его засохло, как усеченная виноградная лоза.
   - Уверен ли ты, что изменился твой учитель? - загадочно осведомился Диокл, - или же изменилось твое восприятие учителя?
   - Я не знаю, - растерялся Петроний. - Будто рассеялся какой-то туман, и на месте святого оказалось чудовище. И теперь я не знаю, когда мои глаза солгали мне: в первый раз или во второй.
   - Нет, - наставник покачал головой. - Этот человек не святой и не чудовище. Он - несчастный странник, потерявшийся в лесу своих заблуждений. Он ищет Путь с таким старанием и азартом, что неизбежно порождает вокруг себя лишь несчастья. А между тем, Путь этот всегда находился у него под ногами. Так бывает всегда: тот, кто силится узреть божественный свет за хребтами дальних скал, не сознает, что свет этот происходит из его дыхания, из биения его сердца, из движений его плоти. Вот потому истина, присутствующая всюду в своем первородном качестве, становиться неузнаваемой. Человек ищет ее в океане своих фантазий. А фантазия твоего учителя - это всесильность. Он безнадежно надеется подчинить весь мир человеческой воле. Это самое пагубное из всех заблуждений, потому что за него приходиться платить высокую цену.
   - Но что есть истина для человека? - в голосе Петрония проступила настоящая мольба.
   - Это сам человек, - ответил наставник, - и весь его жизненный Путь. Это каждое мгновение существования. Святость бытия наполняет каждую пору нашей кожи. Однако только от нас зависит, желаем ли мы жить в совершенной реальности и смотреть на вещи чистым взором, или же будем прятаться от этой реальности за образами наших неуемных иллюзий.
   После долгого молчания Петроний Квинтий осторожно изложил свою просьбу:
   - Могу ли я остаться здесь?
   - Да, - ответил Диокл. - Это дом каждого, кто пришел узнать зов своей первоприроды.
   В последующие дни люди все продолжали пребывать. По их рассказам стало понятно, что в стране начался период беспорядков и волнений.
   - Мы должны уйти еще дальше в горы, - настойчиво советовал Видрасена. - Земля уже дрожит, будто перед бурей, а в воздухе витает призрак новой войны. Не сегодня - завтра здесь будут солдаты Гермея или радетели Каллимаха. Что мы тогда будем делать?
   Диокл вышел к скальному отшибу и оглядел с его высоты равнины, дымящиеся паром от вскопанных пашен, извивы реки, каменную мозаику города. Неотвратимость перемен уже коснулась их пока еще слабым колыханием ветра, принесенного бегом лазурных облаков с самого поднебесья. От проникновенного взгляда наставника городской пейзаж начал шевелиться, рассыпаться, съеживаться. Бледное обличье настоящего, не способное удержать свое постоянство, обращалось вспять. Реальность Джамбу обнажала свой доисторический исток - начало становления земли.
   Диокл всматривался в это необъятное пространство и ощущал, что оно все сильнее заливается солнцем, задувается ветром. Он видел чуть красноватые пласты почвы, башнеобразные изгибы дальних гор, горстки колышущейся зелени.
   Во всей этой картине проступили следы захламленности: между порослей обозначились камни, шлаковые обломки, песок, сколы костей. Наставнику вдруг показалось, что стебли и корневища растений высохли, пожелтели, свернулись в замысловатые, но безжизненные гирлянды. Изменились и листья: одни раскрылись как веера, другие завязались в узлы, словно спящие улитки. Зарогатились и ощерились навершия сухостоя, а трава оплела спиралями стволы деревьев.
   Местность вокруг, безвозвратно разбив зеркало настоящего, воскрешала многоликие оттенки довременного мира. Все очень стремительно старело, крошилось и морщилось. Вид земли стал тысячелетний. А потом она остановилась и замерла.
   Диокл осторожно прислушался. Ветхий мир, объявший его запахом праха,
   зашевелился в своих недрах, и в нем обнажились давно забытые звуки. Гул расходился по всей земле - той самой земле, что была одновременно и бесконечно старой, и неизменно юной. Запели давно отжившие птицы, застучали крыльями огромные бабочки и стрекозы. Далекий стон вулканов, обвергающих камни и лаву; ток обильных вод, наводняющих материки и рев исполинских чудовищ соединились, возвращенные из утраченного.
   Перед Диоклом в своем первозданном виде предстал исконный мир, который он видел теперь зрением своего слуха и обонял сердцем проснувшейся памяти.
   Наставник провел ладонью по лицу, отгоняя тени первобытия. Он должен был успеть. За большинство своих последователей Диокл был спокоен - они уже достаточно крепко стояли на ногах, чтобы осветить светом своего духа дорогу под небесами. Но остальные...
   Под вечер Антифан заметил на горной тропе беловласого, как снег, старика и пучеглазого мальчугана. Старик был слеп и юный поводырь вел его за руку.
   - Куда держите путь, почтенные? - окликнул их Антифан.
   - Ищем Благословенного Миром мудреца, - отвечал старик, - спасителя людей, которого называют Бхагаарджуна.
   - Откуда вы идете и как узнали про нашего наставника?
   - Идем из Матхуры. В дороге сносили две пары сандалий. Глаза мои черны, как днище пересохшего колодца, дряхлые кости готовы рассыпаться, как ворох гнилых дров, но пока еще кровь согревает этот никчемный мешок плоти, я надеюсь услышать голос святого, о котором изошла слухами вся земля. Хочу припасть к краю его одежды и перед смертью обрести прозрение небесной правды.
   - Кто этот мальчик? - продолжал расспросы Антифан.
   - Сирота. Отца его убили скифы, мать и братьев - наемники базилевса. У него ничего нет на этом свете, кроме имени. Однако сердце его восходит в мольбе: стать подспорьем Бхагаарджуне и служить делу его высокого пути.
   - Пусть блаженный научит меня, - заговорил мальчик звонким, но серьезным голосом, - как забыть мир скорби, как найти в душе радость.
   Диокл посмотрел на мальчика, и тот ответил ему огромным глубоким взглядом.
   - Я научу тебя, - произнес Диокл. - Петроний! Позаботься о нем.
   Препоручив новых членов общины заботам старших учеников, наставник очень скоро увидел, как оживают и наполняются светом их сердца.
   Диокл учил, как, пребывая одесную с истиной небес, не ведать начала и конца, как сохранять всегда полноводным озеро блаженства в душе и проноситься над тяготами земных дорог подобно свободному ветру, не оставляющему следа. Одно лишь появление наставника перед учениками заставляло сверкать их глаза огнем ликования, а сердца - упиваться неувядающим торжеством под вечными небесами.
  
   Однажды Видрасена обратился к Диоклу с неожиданной просьбой.
   - Ты побывал там, где нет дороги для ног человека и нет почвы для его помышления. Ты видел то, что скрыто от очей смертных завесой неисповедимых таинств. Вокруг царят бури - кто знает, что нас ждет? Быть может, пришло время раскрыть двери твоей памяти и отворить уста? Ты мог бы изложить на пергаменте свой путь восхождения к чреву истины и воспеть в словах загадки Золотого Города.
   Предложение Видрасены совпало с тем, о чем Диокл подумывал уже не раз. К тому же, усугублявшаяся с каждым днем обстановка в стране заставила его принять это решение. В тот же день наставник взял в руки стилос, чтобы отразить в письменах следы своего духовного опыта.
   Но как описать путь возвращения сердца к истоку? Это все равно, что пытаться задержать восход солнца, неповторимый и вечно новый в каждом своем мгновении. Как показать людям чудесную тайну и красоту Града Бессмертных, простирающегося между бытием и небытием? Это все равно, что ловить пригоршней отражение звезд в воде.
   Бесконечность не имеет образа, но ее деятельная сила одухотворяет все вещи.
   Сокровенное не обладает собственной природой, но каждое явление пронизано его сияющей благодатью. Также и с человеком. Возможно ли отследить движение челна его жизни в вековечности вселенских перемен? Появляясь из Великого Ничто он бороздит волны океана Пустоты и не ведает остановки. Как ухватить этапы и циклы в этой неиссякаемой бездне событий?
   Диокл отложил стилос и неподвижно застыл в тишине. Все его попытки оформить бесформенное и поймать ускользающее были тщетны.
   Тишину нарушили шаги. К Диоклу приблизился Петроний.
   - Ты первым покидаешь обитель по своей воле, - молвил Диокл без сожаления и без упрека. - Как твой юный ученик?
   - Я дал ему все, что мог дать - теперь он нашел свое место под небом и узнал благо, - отвечал Петроний. - Он будет полезен общине.
   - Готов ли ты к самостоятельному странствию по дорогам мира? - наставник смотрел на римлянина испытующе.
   Петроний прикрыл глаза.
   - У меня нет тела, нет имени и нет судьбы, - изрек он. - Все составляющие моего существа пусты. И только одинокий огонь моего сердца мерцает в пустыне безначального покоя.
   - Твоя битва с миром наконец закончилась, - признал Диокл. - Теперь ты свободен и неисчерпаем, как само Мироздание. Ты можешь покинуть обитель. Я знал, что рано или поздно ты возвысишься в духе до того, чтобы выполнить свою земную задачу.
   - Когда-то я мечтал вернуться на Запад, на родину... - задумчиво проговорил Петроний. - Но сейчас сердце мое восходит к иному.
   - Куда же зовет тебя путь?
   - Я не могу это объяснить, - Петроний тщетно подыскивал слова. - Истина не выражается словами. Всей жизнью своей, каждым вздохом, каждым биением сердца созидает плоды ее человек. Насытившись подлинным смыслом, он движется, превозмогая пределы, и он везде на своем месте.
   - Ступай, - губы Диокла на миг тронула улыбка. - Сердце подскажет тебе дорогу. Теперь твой дом повсюду. Ты достиг пробуждения, но твое призвание перед небесами еще ждет своего претворения. Быть может, наше сегодняшнее расставание станет предвестием новой встречи: в ином краю, в ином обличье, в иной час мира. Когда назреет пора для исцеления душ людских от всех страхов, тревог и сомнений. И взойдут тогда благодатные всходы, посеянные на этой каменистой земле, и перст человечий укажет тропу к небесам, по которой сможет пройти каждый...
   Простившись с наставником и своими товарищами, Петроний оставил храм. Медленно спускаясь по горной тропе, он видел, как окрепший ветер закружил в воздухе красные и белые лепестки цветов, унося их в долину. Капля дождя упала на его щеку и он стряхнул ее рукой, словно слезу - память об отчем крове.
  
  -- Глава 17. К тем, кто остался.
   Чужеземное войско, поредевшее от недавних битв, готовилось выступить в обратный путь. Обоз армии Вэнь Чуня был нагружен щедрыми дарами из царской сокровищницы - золотыми слитками, браслетами, обручами и кольцами, нанизанными на серебряные нити, каменьями сапфиров, рубинов и топазов. Воители Махачины вернули под власть Гермея все земли, принадлежавшие некогда дому Филоксена, вплоть до истоков Инда и Забульской долины.
   Правда, ушли не все - в городах и крепостях остались сильные гарнизоны, которым надлежало обеспечивать власть Гермея. Чтобы расплатиться с серами, Гермей вновь повысил налоги. Люди стонали, но бунтовать теперь боялись - недавняя расправа с мятежниками хорошо показала мощь союзников царя. К тому же, подручные нового иерофанта активно выискивали недовольных и те, кто отваживался говорить слишком громко, представали перед царем в оковах.
   В такое время по обширному царству Джамбу разнесся слух о лихой шайке разбойников, появляющихся то тут, то там. Говорили, что состоит она из саков-тиграхауда, уцелевших после войны и рассеявшихся по просторам индийских земель, но пополняется людьми самых разных родов и племен - от эллинов до индов. Однако шайка эта сильно отличалась от других, расплодившихся в дни военного лихолетья. Не довольствуясь добычей, собираемой с караванных потоков, ходящих через Гандхару или Малаву, она подвергала нападениям укрепленные усадьбы именитых аристократов, хотя делала это избирательно.
   Поначалу шептались, что вольные удальцы разоряют владения сановников, сохранивших свою верность царю Гермею и, таким образом, возмещают им за поражение в скифской войне. Однако вскоре начали страдать ближайшие сподвижники Афиниона и Леонта. Несколько человек уже погибло в ночных налетах, сами же разбойники оставались неуловимыми.
   Говорили, что когда казначеи Гермея расплачивались с да-цзяном Вэнь Чунем, неизвестно откуда возник незнакомец в длинной хламиде и швырнул на повозку, которую загружали золотом, еще один мешок. Никто не знал, откуда человек появился и куда потом исчез - его так и не поймали. Мешок был полон золота, но на нем стояла золотая печать солнца со сломанными лучами.
   После этого случая вдруг забеспокоился Каллимах. Правда, сведующие люди утверждали, что дело было совсем не так. Никто не швырял мешков, зато составители описей и казначеи обнаружили в обозе войска серов один неучтенный мешок - с тем самым загадочным символом. Откуда он взялся, никто так и не смог внятно объяснить.
   С уходом Вэнь Чуня поредевшие аристократы забеспокоились еще больше. Многие из них гадали - кого постигнет разорение в скором будущем. Между тем, неведомая шайка росла, позволяя себе нападения на небольшие отряды и гарнизоны царских войск.
   Настоящим ударом для царя стала гибель Феллида. Варвары налетели на отряд Феллида внезапно, когда тот, назначенный царем наместником Паталипуры, шел принимать новое назначение. Разбойники вырезали отряд до последнего человека.
   В стране, еще не окрепшей после тяжестей минувшей войны, трудно было ловить мелкие банды; однако эта, угрожая первым сановникам государства, бросала тень на репутацию всесильного базилевса. За нее взялись всерьез, хотя усилия не приносили результата.
  
   Покинув Каллимаха, Скирт вышел из ворот Патталы и долгое время брел по пыльной дороге, не сознавая куда - пока навстречу ему не попался высокий плечистый грек, шагавший налегке и что-то напевавший себе под нос. Облик его удивил Скирта: грудь походила на широкую мраморную плиту, а руки и ноги, обвитые узлами мышц -- на древесные стволы.
   - Сдается мне, путник, ты нуждаешься в помощи? - незнакомец остановился, обратив к скиту приветливое лицо с широкими скулами.
   - Едва ли ты можешь мне помочь, - Скирт невесело усмехнулся. Однако в душе его всколыхнулось невольное расположение к этому человеку.
   - Поделись со мной свой ношей, - мягким, но звучным голосом предложил незнакомец. - И как знать? Может она окажется не столь тяжелой?
   Скирт покачал головой:
   - Что может быть тяжелее для человека, чем потерять всех, кого он знал и любил? Родителей, друзей, вождя, женщину. Исполнить все, ради чего жил, и оказаться в пустоте безысходности? Мне больше незачем жить, но я не чувствую и желания умереть.
   Скирт сам не понял, что побудило его вдруг поделиться с первым встречным своими сокровенными мыслями.
   - Значит, то, ради чего ты жил на этой земле, еще не исполнено, а только ждет своего воплощения, - спокойно заметил грек. - Слишком самонадеянно отмерять сроки своей жизни и смерти, ничего не зная о мире и своем месте в нем. Это дело высшего произволения, можешь мне поверить.
   На Скирта от этих слов будто снизошло внезапное откровение. В самом деле, разве могла быть случайностью его нежданная встреча с Афинионом в доме Каллимаха? По воле судьбы он расплатился со своим главным недругом за все его злодеяния. И до сих пор не возблагодарил за это богов!
   Юноша виновато возвел глаза к небу, но поймал на себе спокойный взгляд грека, будто проникающий в самые его мысли. Только теперь Скирт разглядел, что лицо и руки путника иссечены старыми шрамами.
   - Кто ты, друг? - спросил юноша, всматриваясь в него пристальнее.
   - Мое имя тебя вряд ли что-то скажет. В этих краях меня называли Критобулом. Так нарек меня мой отец Лисимах - кормчий рыболовного судна из Магадхи, - взор грека воспарил куда-то вдаль. - За отрогами каменных гор я, похоже, успел забыть просторы родных земель, и люди, что прежде были мне дороги, исчезли из моей судьбы. Быть может, ты что-то знаешь о них? Ветер носит людскую молву по всему свету, и мир этот часто оказывается куда более тесен, чем мы о нем думаем.
   - Назови мне их имена, - попросил Скирт.
   - Я ищу Сангхабхадру, наставника мудрости и советника царя Гермея, - произнес Критобул.
   Скирт вздрогнул:
   - Человек этот давно ушел от людей. След его затерялся в неприступных горах.
   - Тогда, быть может, ты знаешь и Диокла? - оживился Критобул.
   - Да, - Скирт опустил голову. - Он был настоятелем в храме этого города. Но потом он исчез, и теперь никто не знает, где его искать.
   - А имя Каллимаха, царского приближенного, тебе ни о чем не говорит? - продолжал грек свои расспросы.
   - Я знал одного Каллимаха, - Скирт провел рукой по глазам. - Еще недавно я считал его своим учителем. Едва ли это тот, о ком ты говоришь. Хотя... - Скирт вдруг припомнил разговор Каллимаха с Афинионом. - Хотя, кто знает? Вот этого человека ты еще сможешь застать в Паттале.
   Критобул, прищурившись, посмотрел на Скирта.
   - Не хочешь пойти со мной?
   - Куда?
   - В этом мире всегда найдется место для двух странников. Однако прежде всего, я хотел бы повидать Каллимаха.
   - Нет, - твердо выговорил Скирт. - Я только что расстался с ним, и не горю желанием возвращаться.
   - Хорошо, - согласился Критобул. - Я пойду к нему один. Но я просил бы тебя дождаться моего возвращения. Гермес Киленский - покровитель путников на дорогах земли - не случайно свел нас сегодня у стен этого города. Возможно, тебе еще понадобится моя помощь, а мне - твоя.
   Критобул направился к воротам, а Скирт уселся на обочину проселочной дороги, разглядывая медленно струящую вдалеке реку.
   Там, за ее извивами, расступалась равнина, где почти два года назад сошлись в отчаянной схватке скиты и греки. Прах погибших давно стал черноземом земли, кровяные впадины проросли зеленью свежей травы, и лишь воспоминания носились над полем невидимой дымкой.
   Солнце медленно садилось за склоны гор. На водную гладь, поля и уступы белоснежного города наползала зубчатая тень.
   Скирт не сразу обратил внимание, что позади него, за поворотом дороги, укрытым кипарисовой рощей, зазвучала грязная брань, вскоре сменившаяся чистым и уверенным голосом, знакомым слуху.
   Вскочив на ноги, юноша устремился на звук и прошел несколько десятков шагов, пока не стал свидетелем странной картины.
   Критобул сдерживал руками наконечники копий, нацеленных ему в живот. Эти копья с силой толкали двое гоплитов в помятых кирасах. За спиной Критобула, прижимая к груди мальчика лет пяти, застыла испуганная женщина.
   Скирт хотел броситься на помощь новому знакомому, но быстро убедился, что в помощи больше нуждаются его противники. Они отчаянно напирали на древки, стремясь достать Критобула своим оружием, пыхтели, краснели, однако не продвигались ни на шаг. Критобул же, без усилия сдерживая их потуги, продолжал что-то вещать спокойным ровным голосом.
   - ...Поверьте, все золото мира не стоит одной живой души, любящей вас!
   - Да причем здесь золото мира! - выдавил седобородый и седовласый воин с острыми чертами лица. - У нас приказ царя!
   - Он приказал вам забрать у этой женщины его единственного ребенка? - удивленно вскинул брови Критобул.
   - Нам велено собрать все недоимки!
   - Что ты с ним споришь! - вскипел второй, молодой черноволосый гоплит, шириной плеч не уступавший Критобулу. - Он просто издевается над нами! И было бы о чем пререкаться! Продали бы ее сына в прислужники храму, чтобы она рассчиталась за недостачу, а сын бы ее рос в тепле, при деле - не нищим, как сейчас!
   - А почему он сейчас нищий, ответишь? - спросил Критобул. Стражники попытались его обойти, используя копья, как рычаги, однако Критобул перехватил их чуть выше и уперся в наконечники локтями, не пуская противников вперед.
   - Да мне что за дело? - вскипел младший.
   - Мы тоже люди семейные, и дети у нас есть, - сдался седовласый. - Только и ты нас пойми!
   - Я вас понимаю, - ответил Критобул, отпуская копье седого воина. Тот от неожиданности потерял равновесие и упал. - Но если царь отдает приказ, противный вашей совести - разве должно его исполнять достойному мужу?
   - Да ты мятежник! - младший вновь попытался дотянуться до Критобула, крепко уперевшись ногами в землю и всем своим весом давя на копье. Однако тот перехватил древко ближе к середине, а другой рукой взялся за наконечник. Молодой воин, крепко вцепившийся в свое оружие, вдруг оказался поднятым в воздух, где беспомощно заболтал ногами.
   - Уходите! - велел Критобул. - И побыстрее!
   Он тряхнул копьем, сбрасывая с него гоплита, точно земляной ком с лопаты. Швырнув ему его оружие, Критобул отвернулся, не обращая более внимания на неудачливых сборщиков. Поправляя портупейные ремни, те поспешили прочь.
   - Они еще вернутся, - усталым голосом остерегла женщина.
   - Конечно, вернутся, - Критобул улыбнулся. - И не одни, а с подмогой. На это я и рассчитываю. Надеюсь, они приведут и кого-нибудь из своих командиров.
   - Но почему?.. - вопросил Скирт.
   Критобул посмотрел на него:
   - Я мог бы тебе объяснить свой поступок двадцатью разными способами. Однако все объяснения сводятся к одному. Тот, кому даны большие знания, обязан учить других. Тот, кому дана большая сила, обязан защищать других. Вот и все.
   - Это мне подходит, - тряхнул головой Скирт. - Клянусь богами, я всю свою жизнь думал точно так же!
   Женщина оказалась права. Критобул успел отправить ее обратно в маленький дом, прилепившийся к горному склону, а сам вышел на дорогу, по которой приближался десяток солдат во главе с деканом.
   - Во имя Зевса-Вседержителя, по какому праву... - заголосил было тот и вдруг осекся. - Да это же Критобул, непобедимый атлет из Патталы!
   - Привет тебе, Анаксимандр! - отвечал Критобул спокойно. - А ты, я вижу, теперь занимаешься выбиванием долгов из нищих? Хорошее повышение по службе!
   - Сейчас я послан разобраться с тобой, - отвечал декан, вновь становясь суровым. - Поверь, я искренне огорчен, что смутьяном, о котором мне доложили, оказался ты. Мне придется отвести тебя к царю.
   - Это вряд ли, - Критобул покачал головой.
   - Почему же? - не понял декан.
   - Прежде всего, потому, что вас слишком мало, чтобы принудить меня силой, а по своей воле я идти не намерен. Скажу тебе еще, друг мой Анаксимандр, что дело, учиненное твоими солдатами, противоречит небесными и человеческим законам. Отбирая у матери единственное дитя, вы оказываете дурную услугу царю, нуждающемуся в работниках.
   - Что же ты предлагаешь? Пока этот мальчишка вырастет и станет работником, наш базилевс, да продлят боги его дни, может предстать перед Керой и Аидом. Владыки Олимпа подчас завистливы к славе царей.
   - Стало быть, вам пристало возносить за его здравие молитвы в храмах, а не вершить произвол. Выгадав что-то столь сомнительным способом, вы можете потерять завтра гораздо больше.
   - До завтра надо еще дожить, - философски заметил седовласый гоплит, первым испытавший на себе мощь хватки Критобула. - Мысли о будущем урожае не наполнят желудок того, кто готов протянуть ноги от голода.
   - Вот для этого и существует царь. Предназначение государя - следить за тем, чтобы граждане его страны, нуждающиеся в земных благах, не прервали раньше срока свой жизненный путь. А что делает ваш царь? Вернее, что делаете вы, его слуги? Лишаете подданных последнего и тем порождаете сомнение в справедливости существующей власти.
   - Так что ты предлагаешь? - повторил свой вопрос Анаксимандр, хмуро поглядывая себе под ноги.
   - Я вижу, у тебя на плаще золотая фибула? - заметил Критобул. - Стоит ли она свободы маленького раба?
   Декан поспешно прикрыл фибулу ладонью.
   - Почему я должен покрывать недоимки лентяев, что пренебрегают своими обязанностями и не желают трудиться?
   - Ты причисляешь к лентяям беспомощного ребенка?
   - Как по мне, это дело богов, отмеряющих смертному удачу и богатство или повергающих в прах, - высказал вдруг молодой гоплит, все еще потиравший бедро после падения. - Нам ли спорить с высшей волей?
   Критобул прищурился:
   - Ответь мне, воин, для чего богам нужно, чтобы одни были богатыми, а другие нищими?
   - Откуда мне знать! Я не Олимпиец, чтобы понимать небесный промысел!
   - Однако ты убежден, что этот порядок на земле утвержден их волей?
   - Как же иначе? - гоплит захлопал глазами.
   - По моему разумению, - задумчиво проговорил Критобул, - боги каждому дают право и возможность обеспечить себя и свою семью всем, что нужно для жизни. Но часто другие люди - вершители насилия над слабыми, отнимают у них кусок хлеба, действуя от имени царей и жрецов.
   Гоплиты зашумели, побрякивая копьями.
   - Ладно! - внезапно сдался Анаксимандр. - В память о твоих былых заслугах я готов внести за тебя и эту женщину залог сам. Будем считать, что мы в расчете.
   - Поверь мне, тебе зачтется это благое дело, - напутствовал его Критобул.
   Декас в полном молчании развернулся и направился к городским воротам.
   - Увы, это не единственный человек, нуждающийся в помощи, - заметил Критобул. - И далеко не всякого Анаксимандра можно убедить в ее необходимости.
   - Я знаю прекрасный способ убеждать! - подхватил Скирт.
   Критобул посмотрел на него c интересом:
   - А скажи мне, друг мой скиф, кто сегодня зарезал царского таксиарха Афиниона?
   Скирт потупился.
   - Боюсь, нам нужно уходить от Патталы как можно дальше, - решил Критобул. - Я был в городе. В доме Каллимаха я застал стратокерика Гермея: базилевс предложил твоему бывшему учителю венец иерофанта Джамбу. Мои уши слышали еще кое-что. Эти двое толковали о том, как навести порядок в стране и очистить ее от остатков сакских племен. Твои сородичи в немалой опасности, именно на них легло клеймо убийц таксиарха.
   Скирт грустно усмехнулся.
   - Удивительное дело! Мы много раз действовали, уверенные в своей правоте, однако от этого всем становилось только хуже. Неужели мы в чем-то прогневили богов или пошли против их воли?
   - Не делай поспешных выводов, друг скиф, - ответил Каллимах. - И не думай, что на человека, безупречно следующего воле богов, сыплются блага, как из рога изобилия. Каждый сам выбирает, что ему ценнее - и получает то, что выбрал. Кто-то продает свою совесть в обмен на мирские блага. А кто-то пытается биться лбом в бронзовые ворота, в надежде, что они откроются - разбивает себе лоб, но открывает ворота. У каждого есть выбор в этой жизни. Вы выбрали борьбу за вольное будущее своего народа - а эта борьба редко бывает легкой. И разве в своей борьбе вам не приходилось преступать законы ваших предков, выходить за грань старых порядков?
   - Не знаю, - Скирт опустил голову. - Но если вождь должен править, а воин сражаться - в чем мы отступили от своего предназначения?
   - Все намного сложнее, - Критобул указал юноше на тропу, спускающуюся с дороги. - Свое предназначение есть у каждого. Но не каждый твой вздох прописан в Книге Судеб. Совершая одно, ты влечешь русло своей жизни в одну сторону, делая иное, поворачиваешь в другую. Прокладываемое тобой русло может быть ровным, а может петлять, словно избитая порогами река. Можно еще сравнить это с лодкой, влекомой кормчим через поток житейских испытаний. Лодка -- твое тело, кормчий -- разум. Любой кормчий может ошибиться, приняв за надежный берег острый выступ скалы, способен заблудиться в тумане или стать жертвой встречного ветра. Только Боги ведают, чем обернется тот или иной твой поступок. Однако у человека есть подручные средства, чтобы отслеживать направление: внутреннее чутье, здравый смысл, советы других людей. Нельзя упрямо следовать одним курсом.
   - Что это значит? - уточнил Скирт.
   - Нельзя видеть свое предназначение на земле чем-то незыблемым. Мир постоянно меняется, он не терпит негибкости. Если ты можешь что-то сделать, полагая это верным на уровне предощущения сердца - но не делаешь из-за сомнений - ты перестаешь соответствовать естеству мира, теряешь с ним общий ритм.
   - Тогда я точно знаю, что надо делать! - воодушевился Скирт.
   Приняв решение, он редко медлил.
   Уже через несколько дней юноша собрал отряд из уцелевших скитов. Их набралось не более двух десятков, однако все они были полны отваги и стремления идти за своим вожаком до конца. С этими удальцами Скирт начал охоту на людей, которые по его мнению, преступили "волю богов".
   Первый налет он наметил на поместье Афиниона, где в глубине души надеялся встретить Ликию. К отряду присоединился и Критобул. Он первым приблизился к обитым медью высоким воротам и обратился к тем, кто прятался за белыми каменными стенами. Скиты затаились за деревьями ближайшей рощи.
   - Братья мои! Кто из вас еще не разучился жить своим разумом, готов отказаться от подачек хозяина и вновь стать свободным человеком на просторах земли - ступайте за мной! Сколько можно хранить прах давно минувшего?
   - Кто ты такой? - спросили со стены.
   - К чему тебе мое имя? - широко улыбнулся Критобул. - Это просто звук, знак, обозначение. Разве может оно доказать искренность и правоту моих слов? Такое по силам лишь сердцу человека. Его говором я обращаюсь сейчас к вашим сердцам - оставьте это несчастное место, идите с нами!
   - С вами? - встрепенулись вооруженные стражи. - Кто еще с тобой?!
   - Да их там много! - предупредил дозорный, заметив со смотровой башни тени всадников за кустами.
   Критобул подошел к воротам и ударил по ним рукой. Медь отозвалась звонким гулом. Тогда атлет крепко навалился плечом. Засов жалобно затрещал и разошелся, приоткрыв щель. Со второго удара он вылетел и ворота раскрылись.
   Скирт только и ждал этого. Его отряд стремглав ворвался во внутренний двор. Здесь всадников ожидала невероятное зрелище.
   Слуги Афиниона и не думали оказывать сопротивление. Совсем еще юные воины в панцирях из медных блях просто побросали копья и мечи на землю. Вместо того чтобы с оружием в руках отстаивать имение своего хозяина, они сгрудились вокруг Критобула, пытаясь прикоснуться к нему хотя бы пальцем. Атлет улыбался, скромно отстраняясь.
   - Не делайте из меня бога, - говорил он. - Я такой же человек, как и вы. Я многое испытал и через многое прошел - но любой из вас, ставший на путь Истины, способен достигнуть гораздо большего. Ибо первую половину своей жизни я потратил впустую и лишь сейчас глаза мои научились видеть непреходящее.
   Встреча с Критобулом взбудоражила людей Афиниона. Несколько слуг и воинов-стражей пожелали присоединиться к отряду. Собрав в мешки пожитки и хозяйское добро, оставшееся без владельца, они покинули поместье. Среди них оказался и хромоногий прислужник таксиарха, откровенно поведавший о замыслах своего почившего хозяина.
   Скирт мало что понял из его сбивчивого рассказа, зато Критобул выслушал прислужника с большим вниманием.
   - Теперь есть ответы на все твои вопросы, - сообщил он. - Вас, скифов, изначально использовали, как слепое орудие. А когда это орудие сломалось - его отбросили в сторону за ненадобностью, чтобы подыскать другое.
   - Но кто? Неужели один Афинион все это придумал?
   - Нет, друг мой, все это началось гораздо раньше, - Критобул прикрыл глаза, словно всматриваясь в образы ушедшего прошлого, - когда молодые сановники государства, отправленные посланниками в сопредельные страны, случайно узнали тайну власти и знака Золотого Солнца со сломанными лучами. Вот тогда кое-кто из них вознамерился покуситься на царскую и даже божественную власть. Я думаю, Сангхабхадра более обстоятельно рассказал бы тебе о тех далеких событиях - он тогда был при дворе, и мимо его взгляда не могла проскользнуть даже тень. Я же еще не родился и знаю обрывки этой истории лишь по чужим рассказам. Но мне многое сейчас становиться понятно...
   Он повернулся к прислужнику таксиарха. Длинные серебрящиеся волосы старца, лицо которого избили рытвины морщин, развевались на ветру.
   - Ступай, ты теперь свободен. Афинион мертв, а с ним упокоились все его чаяния. У тебя больше нет никаких обязательств. Пора узнать, что мир гораздо больше этого двора, замкнутого в кольце каменных стен.
   - Куда же я пойду? - растерялся старик. - Скажите мне, где покоится прах моего господина, чтобы я мог умереть на его могиле...
   Когда прислужник удалился, в душе Скирта шевельнулось раскаяние. Оказывается, и Афиниона, которого он считал воплощением зла, кто-то мог любить...
   - ... Теперь я могу соединить вместе все концы той далекой истории, - Критобул вернулся к начатой теме на стоянке, разбитой отрядом Скирта. - Некогда при дворе сложились две политических силы, боровшиеся друг с другом за право влияния на царя. Молодой царь Гермей был еще слишком слаб, чтобы самостоятельно принимать решения. Каллимах и другие убеждали его утвердить в стране новый культ, мотивируя это необходимостью усиления власти в государстве. Уже тогда Каллимах мечтал встать во главе этого религиозного движения. Однако возобладали противники новшеств - партия эпимелетов, царских сподвижников, радеющих за верность старым традициям. Так Каллимах попал в опалу, хотя не оставил свои мысли о власти. А некоторые его сторонники в то самое время уже вознамерились замахнуться на царскую диадему. Война с варварами была удобной причиной, чтобы провести мобилизацию армии. Она давала возможность выдвинуться стратегам и иметь под рукой боеспособные силы. Вот потому вас всячески подбивали к войне, хорошо зная горячий нрав жителей степей.
   - Так вот ради чего погибли Фарна и Варох, - Скирт стиснул зубы.
   - Не терзай душу сожалениями об ушедших из мира, - посоветовал Каллимах. - Они выполнили свое предназначение на земле и в том было провидение высших сил. К тому же ты расплатился с виновником их гибели сполна. Разумеется, он был не одинок. Многие мечтали сбросить царя - кто-то, чтобы занять его место, кто-то - чтобы стать безраздельным хозяином в своих меридархиях. Рано или поздно это бы произошло - либо в случае разгрома скифов войсками полемархов, либо при создании коалиции со скифами против Гермея. Как я понимаю сейчас, Сангхабхадра оказался умнее всех - он не стал просить помощи у зазнавшихся властителей, готовых передраться между собой, а нашел поддержку далеко за пределами страны. И эта поддержка лишила почвы все претензии победоносных стратегов. Но только мне кажется, что победа в войне не спасла наше несчастное государство. Царство, прогнившее изнутри, похоже на старое здание - сколько ни обновляй его фасад, оно неминуемо рухнет. Царь Гермей так и не научился находить исток своих проблем.
   - Выходит, Сангхабхадра дал вам ложную надежду? - спросил Скирт печально.
   Критобул отряхнул свою хламиду.
   - Видишь ли, надежда - это не обман, не иллюзия. Надежда может оправдаться, а может - нет. Есть опасность обмануться в надежде, это верно. Но если не надеяться - даже самое простое дело станет обыденным и тоскливым. Сто раз можно обмануться - однако в сто первый раз твоя надежда оправдается. Как учатся ходить дети? Сто раз упадут, а на сто первый удержатся и пойдут. Важно, чтобы мы сами продолжали надеяться. Идти к манящему нас вдали огоньку заветных целей. И быть может, не ты - но другие придут туда, куда ты их вел.
   С этого дня Скирт изменил свою цель. Он начал последовательно охотиться на тех, кого считал повинными в бедах скитов.
   После устранения Афиниона, бывшего одним из инициаторов заговора, пришел черед Каллимаха. Но Скирт не тронул бывшего учителя, рассудив, что тот вполне мог измениться, добившись признания и высокого положения. Зато другие, затаившиеся в тени царского трона, испытали на себе силу его возмездия. Одни лишились имущества, другие головы.
   Многие жители Джамбу тайно сочувствовали мятежникам. Быть может, в том была особая заслуга Критобула, силой и мудростью которого восхищались. Свои взгляды Критобул излагал в доступной для всех форме. Но была и другая причина. Соратники Скирта делились захваченной добычей с обнищавшими крестьянами и горожанами, а те помогали разбойникам скрываться от преследования. Правда, встречались на пути отряда Скирта и доносчики, стремившиеся зарекомендовать себя перед правящей властью. И тогда только быстрые кони спасали мятежников от опасности.
   Однажды Скирт, не довольствуясь больше мелкими успехами, решил замахнуться на добычу более серьезную: он предложил овладеть одной из загородных резиденций базилевса, расположенной в округе Арьяварта. По свидетельствам доброжелателей, она охранялась лишь малым отрядом наемников из Сугуды.
   - Чем тебе не угодил Гермей? - удивился Критобул.
   - Разве он не пошел на поводу у кривых советников? Разве не он их приблизил? Странно было бы, если бы я, наказывая пальцы, пожалел голову!
   - Я не пойду с тобой, - сказал Критобул. - И тебе не советую. Каждое наше действие создает новые отношения в пространстве мира, изменяет порядок его мелких звеньев. Я смутно чувствую, что твой порыв может иметь слишком тяжелые последствия для многих людей. Нельзя заигрываться с судьбой.
   - О чем ты говоришь! Разве можно терпеть несправедливость, от кого бы она ни исходила? Разве не потому ты сам столько времени сражался бок о бок с нами, что не желал оставлять все, как есть?
   - Вовсе не поэтому, - покачал головой Критобул. - Что ты понимаешь под несправедливостью? Ты придумываешь себе, каким должен быть этот мир, а потом возмущаешься, что он оказался не таким? Но кто виноват в этом? Мир - это сложнейшее переплетение нитей судеб людей, мириадов желаний и волевых посылов. Можешь ли ты угадать, какой стороной он повернется к тебе в следующий миг? Почему же ты огорчаешься или гневаешься, если он ведет себя не так, как ты за него придумал? Разве это он должен подстраиваться под желания одного? Может быть, правильнее будет тебе умерить свои требования к миру? Тогда ты будешь готов принять любое его проявление.
   - Я не знаю, кто вложил в меня стремление изменить этот мир, - возразил Скирт. - Но разве это стремление - не проявление высших сил? И если они наделили меня возможностью что-то изменить - не будет ли преступлением против них просто сидеть и смотреть?
   - Твое право поступить так или иначе, - устало отвечал Критобул. - Иди, если полагаешь это правильным. Я свое слово сказал.
   Имение Гермея в Арьяварте оказалось просторной усадьбой с садом, крытыми дворами и бассейнами. Отряд Скирта на редкость легко проник внутрь через стены, а потом и через распахнутые ворота. Была глубокая ночь, и мало кто из слуг осмелился оказать сопротивление. Наемники же были мертвецки пьяны и их связали без всяких помех. После этого разбойники разбрелись по всему дому, отыскивая золото, серебро, каменья и оружие - все то, что могло иметь ценность. Возле царской опочивальни, из которой, уронив на пол светильник, выбежала черная, как эбеновое дерево рабыня- нубийка, Скирт увидел ту, которую он уже не надеялся больше встретить.
   - Ликия! - в первый миг Скирт даже опешил, однако быстро взял себя в руки. - Идем со мной!
   - Куда? Ты с ума сошел? - девушка поспешно отдернула руку. - Тебя же ищут, и схватят! Уходи скорее!
   - Я не уйду без тебя, - твердо сказал Скирт. - Как он тебя заставил? Я знаю, это все Афинион!
   Ликия отстранилась, и ее прекрасное дотоле лицо вдруг исказило какое-то хищное выражение.
   - Да, - прошептала она со странным спокойствием. - Это все Афинион.
   - Но как ты попала сюда?
   - Какая теперь разница? Уходи! - она попыталась вытолкнуть юношу, но тот схватил ее за руки и потащил за собой.
   - Отпусти! - Ликия вырвалась и встала у стены, в облаке черных волос, с горящими гневом глазами.
   - Ты что же, и вправду подумал, что я променяю любовь архонтов и царей на какого-то грязного скифа, не видевшего ничего, кроме своих степей? Если хочешь знать - это я привела убийцу к Моге, когда он дожидался меня в своей спальне! А потом ушла к тому, кто понимает толк в благах этой жизни!
   На миг Скирт окаменел, не понимая, ослышался он, или действительно узнал жестокую правду из уст любимой девушки. Потом дикий гнев охватил его : ему захотелось убить ее на месте... Однако он сдержался. Огонь в груди погас и юноша вдруг громко рассмеялся:
   - Несчастная девочка! Мне жаль тебя. Едва ли ты когда-нибудь сможешь стать счастливой. Ты выросла в бедности, возненавидела ее, и потому всю свою жизнь гналась за призраком богатства. А он ускользал, поднимаясь все выше, как дым. Увы - теперь ты будешь гнаться за ним бесконечно, не смея насладиться тем, что имеешь сейчас. Вдруг кто-то и где-то достиг большего, чем доступно тебе - а ты еще не с ним? От наместника ты вознеслась до таксиарха, потом -- до самого царя. Куда теперь? Может тебе обратить взор на иерофанта Каллимаха? Он стремится стать богочеловеком. Вряд ли ты найдешь кого-то выше его в этом мире. Но поверь - сколько бы ни манил тебя золотой блеск, ты никогда не сможешь его ухватить. Он будет вечно дразнить тебя, и ты будешь предавать, пока однажды не предадут тебя.
   Скирт бросил к ногам Ликии мешок с монетами и украшениями, собранными в покоях царя:
   - Забирай и уходи. Возвращайся к отцу. Начни новую жизнь. Хотя - нет, - юноша вдруг покачал головой с усмешкой, - тебя изведет мысль об упущенном. Жить обычной жизнью ты не сможешь уже никогда...
   Он повернулся и зашагал прочь, не прощаясь.
   Свежий утренний воздух немного охладил его пыл. Ему даже показалось, что он безболезненно простил и забыл Ликию, но только встретив на дороге отряд Феллида, Скирт понял, что гнев в его душе еще не погас. Это была хорошая возможность выместить на ком-то его кипучее пламя.
   Отчасти Феллид был виноват сам: заприметив в отдалении нагруженных добычей разбойников, он отдал приказ своим димахам преследовать их и захватить живыми. Отступая, скиты увлекли преследователей в рощу хлопковых деревьев, где их ожидала засада.
   Вытирая меч о ворох травы, Скирт обнаружил странную пустоту в душе. Он приказал похоронить убитых и устроить им пышный погребальный костер. Когда пламя его уже догорало, юноша вдруг ощутил, что вместе с древесным мхом и ветвями что-то необратимо сгорело в его утомленном сердце.
   Вечером скиты вернулись к Критобулу, дожидавшемуся их в стане на берегу реки.
   - Ты был прав, - вымолвил Скирт, подсаживаясь к костру.
   - Мудрый человек отличается от других тем, что полностью доверяет себе, - произнес Критобул. - Ему не нужно наступать ногой в капкан, чтобы убедиться в том, что тот захлопнется.
   - Месть истощила меня, - признался Скирт. - Пора уходить из этих мест. Мы вернемся в наши старые кочевья.
   - А греческие общинники и рабы, примкнувшие к твоему отряду? Они совсем не привыкли к степной жизни. Ты подумал о них? Если ты оставишь их на произвол судьбы -царские гегемоны будут ловить их, словно охотничьи псы уток в камышах.
   - Тогда мы уйдем в Парфию, - решил юноша. - Там примут беглецов из эллинских земель.
   - Я предлагаю тебе иное решение, - сказал Критобул. - Завтра мы отправимся в горы. Мы сможем жить единой общиной. Я научу вас.
   Однако судьба все решила иначе. Рано утром скиты увидели, что с обоих сторон от стоянки заклубилась густая пыль. Это могли быть только царские солдаты, которым кто-то донес, где искать мятежников. Чтобы избежать окружения, Скирт велел отходить по неудобной полустертой тропе, петляющей по краю скальных отрогов.
   - Далеко не уйдем, - заметил Критобул с сомнением. - Это тропа ведет в каменный мешок, где нет пути лошадям. Пешие же нас нагонят без труда.
   Скирт натянул поводья, оглянувшись назад. Он хотел рассмотреть противников за густым бурым маревом. С одной стороны угадывались меднолатные всадники, летящие рысью. Но с другой быстрым шагом спешили люди, не похожие на воинов царя. Облаченные в туники и гиматии, они выглядели рослыми, как на подбор. За ними катилась, сверкая на солнце, высокая золоченая колесница, запряженная четверкой гнедых коней с крашенными гривами и хвостами.
   - Это явно за мной, - Критобул растянул губы в улыбке. - Веди своих удальцов дальше, а я немного задержусь. Там, за поворотом, тропа раздваивается. Один ее конец ведет к высокогорью, по другой можно спуститься на равнину. Скачите вниз, и не останавливайтесь!
   Скирт задумался на мгновение, после чего велел своим товарищам спускаться нижней тропой.
   - А ты? - спросил его Критобул.
   - В одиночку ты не отвлечешь на себя наших преследователей. Я останусь с тобой.
   Атлет одобрительно хлопнул юношу по плечу:
   - Что же, поиграем с солдатами Гермея. Это будет весело.
   Мятежники уже успели достичь предгорного леса, когда в поле видимости обозначились красные гребни на шлемах царских всадников. Дождавшись, пока их заметят, Критобул и Скирт тряхнули поводьями, направляя коней к высокогорью. Они повели преследователей в тупик.
  
  -- Глава 18. Уход.
  
   -...И отверзнется небо и поразит праведным громом ничтожного, восставшего против владыки истины. Порождение бездны, он вершил зло и даже солнцу не отмыть от яда его черную душу, - голос Энмерсара расходился под сводами зала, как звук колокола. - Я - благородный гнев, рожденный Энлилем, творцом душ и сердец, безначальным правителем неба.
   В эту пору желтый песок уже засыпает равнины, а свирепые смерчи делают воздух удушливо сухим. Дождей почти нет, и лишь редкие грозовые ливни накрывают увядающие поля, превращая их в островки из грязной земляной жижи.
   Ревнители Энмерсара и два десятка ратников лугаля застигли Ашнута в деревне А-бар-ги округа Сар. Вместе с Нишмаром и немногими своими сподвижниками юноша намеревался укрыться близ старой мельницы, но был выдан селянами за десять сиклей серебра. Теперь участь отступников, поднявших мятеж против всесильного первосвященника Адаба, была предрешена. Пытаясь создать Общину Свободных, живущих без правителей, жрецов, армии и рабства, Ашнут поставил себя вне законов светской и культовой власти.
   Он сам уже смутно помнил, с чего все начиналось. Должно быть, люди Адаба просто потеряли веру в мир. В домах их неискоренимо поселились скорбь, страх и уныние.
   - Народ утратил все, что имел, даже своих богов, - неожиданно поведал как-то Ашнуту Нишмар. - Имена "Ану" - "Отец", "Нинмах" - "Божья Мать", и "Таммуз" - "Истинный Сын" - перестали что-либо для них значить. Верховодящие носители сана исказили их смысл, сделав лишь побрякушками на поясе своего тщеславия, бездушными оттисками могущества, красующимися на печатях, одеждах и цоколях храмов. Светородные знаки Луны, Солнца, и Звезд - вечные символы Добра, Урожайности и Справедливости - превратились в магические регалии Энмерсара, именем которых он карает смертью или усекновением конечностей всех тех, кто хоть в чем-то провинился перед Богомудрыми. Ни ремесленник, ни волопас, ни рыбак не могут положить главу на войлок ложа и смежить веки - они забыли сон от неизбывного страха. Женщины давно лишились бус из агата, лазуритовых булавок и ожерелий из ограненного бисера. Все украшения края давно перекочевали в сундуки храмовых кладовых. Щеки Богомудрых день ото дня все розовеют, а животы пухнут.
   Если подобные слова Ашнуту довелось услышать от благочестивого Старшего Брата, то что могли говорить под сенью своих обнищалых жилищ селяне и горожане Адаба? Удесятеренные подати "мандатту", наложенные на них по слову Энмерсара, выжимали из народа всю кровь. Сама земля изошла стоном, а старики толковали, что подобного произвола не было со времен потопа.
   Вскоре после того, как Ашнут и Нишмар бежали из Храма Огня Поднебесного, обосновавшись первоначально в Краю Бездонных Вод, к ним потянулся многоликий люд: гончары, ткачи, резчики, цирюльники и землекопы. Все они с превеликим упованием смотрели на "Человека из Уммы", прозвав его Взирающим за Горизонт. Все они молили его возвысить их из праха.
   И Ашнут вещал им. Вещал слова высокой правды, что снизошла до его сердца в час расправы над крестьянином в округе Ида. Или вещало то само небо, избрав проводником своим уста человека? Он говорил и учил всех, не пропащих в духе, и жаждущие света узнавали от него, что человек - есть не храмина плоти, но отпрыск первозванных богов, что божественное - музыка его исконного естества и над ней не в праве довлеть чужое произволение.
   Такие речи не могли пройти мимо слуха "энси пресветлых мест" и его подручных. Очень скоро предоставился и повод свершить скорую расправу над смутьянами. Неизвестные осквернили ночью статуи Богов Дороги, стоящие на границе с Красной Пустыней. О преступлении тотчас сообщили лугалю, а в донесении указали имя Ашнута. И вот охота началась.
   Отряд преследователей долго шел по следу Общины Свободных. Ученики Ашнута часто меняли места своего пребывания, но однажды круг замкнулся. Все дороги из деревни А-бар-ги оказались отсечены в результате предательства. Начальник радетелей по прозванию Высокая Бровь загнал сынов Общины в катакомбы. Эти гранитные подземные ходы, полные летучих мышей, начинались у водяной мельницы и тянулись под сетью каналов. По словам Нишмара, у беглецов еще была надежда выбраться за пределы округа и достичь Северной Межи, однако удача отвернулась от них. Подземные ходы привели в тупик.
   Высокая Бровь - "владыка приказаний", громозвучно объявил, что отпустит остальных, если их предводитель отдаст себя в руки ревнителей.
   - Мы все - на лезвии одного ножа, - сказал тогда Ашнут своим последователям. - Но ответ за наш вольный порыв к свету должен держать я один.
   Он вышел из подземелья и дал надеть на себя оковы. Однако подручные Энмерсара, следуя тайным указаниям "энси пресветлых мест", пленили всех, беззастенчиво нарушив данное обещание. Под звуки тамбуринов воители, полыхая пластинами своих шлемов и литыми бляхами, повлекли преступников в Цитадель.
   Потом был центральный придел Храма Огня Поднебесного, к которому вела мощеная гравием дорога. У входа - быкоголовые богочеловеки ламассу - охранители праведности. Базальтовая статуя Эа в облике священной рыбы, держащего в плавниках таблицу с грозным надписанием: "Я внушал ужас толпе. Я сгибал узника. Я заставлял мятежника сознавать свои ошибки".
   Здесь вершился исход. Приказом светлейшего энси товарищи Ашнута были посажены на кол, он сам - смутьян и зачинатель беспорядков в земле Адаб - доставлен к престолу Энлиля в тяжелых оковах.
   Ашнут сознавал неотвратимость конца, однако душа его не находила покоя. Небо его помрачнело. Сердце не чувствовало себя достойным истины под солнцем. Сумрак смерти, застилавший взор призрачной пеленой, леденил кровь. Но главным было то, что он не смог, он не успел, он не спас тех, кто поверил в него, как в избавителя от бремени земных невзгод. О отец небесный, вершитель судеб! Скорбь от скорби твоей! Дух от духа твоего! Дай мне мужества в час последний! Да взрастят капли утешения почву моего страдания!
   - Перед вами чудовище в облике человека, которого родила ночь, - голос Энмерсара стал еще громче. - Пусть будет он пеплом за свое высокомерие. Пусть будет зловонным прахом за дерзость богоотвратную. Пусть кровью изойдет нечистой за свершенное зло и тем смоет вину перед благоволителями мира.
   Ашнут, проглотив скопившийся в горле ком, внезапно преодолел свою мимолетную слабость.
   - Знай, - сказал он хрипло верховному энси, - что возмездие твое - торжество труса, преступление пред очами богов. Судить меня - не в твоей власти, потому как осквернил ты отчизну высокой правды тщеславием и жаждой власти. Отныне судьба твоя - судьба несчастного злодеятеля, которому суждено вечно плодить на земле семена ненависти и не знать отрады под солнцем...
   - Пусть свершиться промысел Энлиля! - объявил Энмерсар, заглушая слова Ашнута.
   Ревнители в бронзовых передниках с изображением змеи и голубя приблизились к юноше с жертвенными ножами. Ашнут закрыл глаза. О горы и пламень песчаных долин, бархат садов, жемчуг озер! Как отнять от своей вас груди? О дали, отпевающие сердце! Оправдайте дорогу мою перед светом времен! Дух мой! Возвысь меня над болью, не покидай в пустыне безотрадного мрака! Дай подняться над остовом плоти и узнать сладкий миг покоя...
  
   ...Утренний мир распускался как цветок, напитанный влагой. Письмена былого рассеялись вместе с тенями в углах храмового зала. Диокл словно вынырнул из пучины времен, воспрял как рассвет великой надежды из разрозненных осколков, составляющих колодец вековечной памяти мира.
   Да, он знал прошлое, он видел грядущее. Знал, что предначертание его - умереть вновь, чтобы вселить веру в сердца людские и позволить нетленному солнцу обогревать долины земель, иссушенных язвами лишений. Растворившись в том, что неизмеримо выше него - слиться с ним и вернуться вновь. Он оставлял свою плоть, чтоб подарить страждущим упование в истине. Плоть есть трава, что прорастает снова и снова даже сквозь каменную твердь, но в семени ее сокрыто злато бессмертного духа.
   Наставник сознавал, что угаснув, как задутая ветром свеча на этой одинокой горе, благовестие его скоро вернется в мир, и уста его будут вновь свидетельствовать о свете всем тем, кто имеет усердие в поиске высшей правды. А пока перед взором его еще кружились, словно палые листья, картины событий, которым предстояло сотрясать просторы страны Джамбу: битвы, походы, разрушение и строительство городов, смена династий и поколений. Диокл видел всадника на вороном жеребце в черном башлыке и армяке из верблюжей шерсти, слышал его прерывистое дыхание и дрожь онемевшей руки, силящейся удержать меч. Горной тропой взбирался он по склону к безвестному храму. Бессильно сползая с седла, брел нетвердыми шагами к воротам обители света. Его настойчивый стук распугал голубей, примостившихся было на дощатой кровле...
   Диокл перевел взгляд на тяжелую ясеневую дверь в главный покой храма, которая вдруг со скрипом распахнулась. Казалось, видение его продолжалось: на пороге стоял Скирт.
  
   Скирт толкнул дверь и вошел в просторный, слабо освещенный зал.
   У дальней стены стоял только один человек. И этот человек, озарив пространство блеском лучистых глаз, выступил ему навстречу бесшумной поступью.
   - Входи, - голос Диокла был далеким, но от него веяло теплом.
   Скирт от неожиданности и досады даже покачал головой:
   - Вот и снова ты спасаешь меня. А ведь я так и не расплатился с тобой за то добро, что ты для меня сделал.
   - Все это пустое, - улыбнулся Диокл. - Ты никому и ничего не должен.
   - Как же так? - запротестовал Скирт. - Я обязан тебе своей жизнью.
   - Помощь ближнему лежит за пределами всех обязательств, - сказал наставник. - Это выправление земных путей, включенных в ткань Мироздания. Это выражение подлинности человеческой природы, которая обращена к благу небес. А потому - входи в этот дом смело и не обременяй себя тщетной обузой ума.
   Следом за Скиртом в зал вступил Критобул. Он немного замешкался, так как привязывал к копьям, вбитым в землю твердой рукой, исходящих пеной лошадей.
   Приблизившись к Диоклу, он опустился на одно колено и поцеловал край его одежды.
   - Приветствую тебя, Учитель! - произнес Критобул. - Дозволь, о непорочный в духе, служить тебе и вкусить отрады от полноты твоей мудрости!
   - Проходи, Критобул, - поднял его Диокл. - Оставь в стороне лишние почести. Время для них еще не пришло.
   - Учитель! - Критобул виновато потупил глаза. - Прости нас за нашу неразумность. Спасаясь от опасности, мы осквернили кров твоей святой обители. За нами идут по следу люди Каллимаха. Они могут оказаться здесь уже очень скоро, и тогда пощады не будет никому.
   Диокл невозмутимо оглядел зал. Рядом с маленьким алтарем стоял потемневший от времени бронзовый барабан. Наставник приблизился к нему и ударил в барабан молоточком. Через несколько мгновений в проеме дальнего входа показалась фигура Видрасены. Лицо его было заспанным, но в глазах уже проглядывала тревога.
   - Собери всех на площадке перед монастырем, - велел ему наставник. - Я должен сообщить важную весть.
   Вскоре задуваемая ветром тропа у главных ворот стала заполняться людьми: монахами, послушниками и мирянами. Стекаясь со всех уголков горной обители, ученики Диокла щурились и растирали ладони. Установилась напряженная тишина.
   - Для вас настал час испытаний! - обратился к ним наставник. - Время, отпущенное мне, чтобы вещать вам об истине, исчерпано. Я вынужден оставить вас, и надеюсь, что глаза ваши отныне смогут сами видеть небо отверстым.
   Слова эти вызвали сильный ропот в рядах учеников.
   - Как же так, Учитель? - не сдержал своего восклицания Антифан. - Ты покидаешь нас? Всех тех, кто не успел еще по-настоящему узнать прочной почвы под ногами?
   - Я указал вам путь, - отвечал Диокл. - Но вы должны пройти по нему сами, уверовав в свет исконной правды мира.
   - Что же нам делать теперь? - в голосе Видрасены слышалось отчаяние.
   - Покинуть гору северными тропами. Критобул знает здесь все окрестные дороги. Он выведет вас в безопасное место, где вы сможете переждать лихолетье грядущих перемен. Говорю вам от знания, которое явлено моему сердцу: скоро все изменится. Царство Гермея падет, существующие порядки нарушатся. Те, что были царями и вельможами - станут узниками и рабами. Притеснители сами станут гонимыми, всесильные - безвластными. Среди хаоса превращений этой земли только твердые духом сохранят мир и покой в своей душе. Ступайте же! Сберегайте чистоту в сердце и наставляйте страждущих в истине.
   - Позволь, Учитель, остаться с тобой, - попросил Антифан.
   - Позволь и мне разделить с тобой чашу исхода, - присоединился к нему Видрасена.
   Диокл покачал головой, вспоминая отзвуки былого.
   - Даже ребенок, обжегшись об огонь, не повторяет своих ошибок, - сказал он. - Я в ответе за всех, кто воспринял сердцем исток моего пути и пошел по моим стопам. А потому я не могу рисковать вашей жизнью.
   - Но если радетели иерофанта или солдаты будут здесь, их придется задержать, чтобы смогли уйти остальные! - горячо возразил Антифан. - Один ты не удержишь всех!
   Диокл смотрел на своих учеников с признательностью.
   - Пусть будет так, - согласился он. - Вы двое можете остаться в храме.
   - А мы? - спросил Скирт. - Неужели ты думаешь, что принеся на своих плечах погоню в твою обитель, мы убежим, прикрывшись твоим именем?
   Диокл был непреклонен.
   - Ступай за Критобулом. Я принимаю свою судьбу, а ты - должен следовать за своей. Придет время, и ты сам во всем разберешься. Ты поймешь, что главное оружие человека - глубинная мудрость сердца, а сам человек - храм истины. Таков непреложный закон небес, который бессмысленно отстаивать силой.
   Наставник оглядел нахмуренное лицо Критобула:
   - Вверяю в твои руки судьбы этих людей. Убереги их от невзгод.
   Атлет молчал, переглядываясь с учениками.
   - Нет, Учитель, - произнес самый младший из них, совсем еще мальчик. - Мы были едины в жизни - будем едины и в смерти. Правду твоего Пути нельзя погубить, она возродиться и без нас. Но как мы сможем жить дальше, зная, что оставили тебя в этот час? Ты сам говорил, что сердца твоих учеников - это твое сердце. Никто не разлучит нас вовеки.
   Диокл медленно обвел взглядом лица, обращенные к нему. На некоторых из них лежала тень страха, другие были овеяны надеждой, однако ни один из его последователей не отвел глаза.
   - Да будет так, - медленно проговорил наставник. - Но помните: пока вы готовы сражаться - вы будете встречать врагов всюду. И лишь когда поймете, что вы и ваш враг - лишь два дуновения в дыхании мира - ненависть растает, как воск, а смерть перестанет вас страшить. Вы прозреете в гибели плоти лишь непреложный закон перемен, обновляющий черты Вселенной.
   Диокл огляделся.
   - Люди, взрастившие в сердце семена ненависти, приближаются к храму, - оповестил он. - Будьте же тверды в духе своем!
   И действительно, хотя с горной тропы не доносилось еще никаких звуков, все птицы неожиданно улетели, воздух же стал плотным, точно густой дым жертвенника.
   Скирт, Критобул, Антифан и Видрасена подошли к учителю, окружив его плотным кольцом.
   Их ожидание было недолгим. Вскоре простор вокруг вздрогнул от лязга железа, стука копыт и шума беспорядочных голосов. В это время солнце взошло уже высоко, рассеяв завесу облаков, а кроны редких деревьев на скальных уступах заблестели лазурью.
   Первыми к площадке поднялись всадники в черных плащах, наброшенных поверх медных тораксов. В руках у них были длинные кавалерийские мечи и дротики. Следом ступили плечистые юноши в синих гиматиях, затканных золотыми звездами - радетели иерофанта. Все их оружие составляли топорики в виде лунного серпа и поясные лавровидные кинжалы.
   Преследователи вытянулись полукругом и остановились в десятке шагов от Диокла и его учеников. Кони нетерпеливо перебирали копытами. Люди молчали. Они будто чего-то ждали. Наконец все стало понятно: на тропе показались слуги в красных головных платках, несущие носилки с балдахином. Радетели и солдаты поспешно расступились, пропуская их вперед. Когда носилки поставили на землю, с них, неторопливо откинув бархатный полог, спустился человек в длинных шелковых одеждах.
   - Каллимах, - прошептал Видрасена, переглянувшись с Антифаном.
   Верховный иерофант Джамбу расправил плечи и осмотрелся. При подъеме на горную вершину ему пришлось сменить колесницу на носилки. Его голубые глаза, которые уже утратили свой привычный блеск, скользнули по извилистой тропе, каменным стенам храма и наконец встретили прямой и открытый взгляд Диокла.
   - Вот оно! - по губам первосвященника скользнула полуулыбка. - Все так, как и предписано высшим законом. И вчера, и сегодня, и до скончания времен. Любой, возроптавший на посланника неба, явившегося из солнечных врат, с позором падет. Будет истреблен в своем постыдном естестве и предан проклятию.
   - Совсем ты не жалеешь себя, первосвященник, - заговорил вдруг Антифан, не утративший своего самообладания. - Ты уже не так молод, чтобы скакать, как серна, по горным тропам. Да и ветер здесь пробирает до костей. Смотри, как бы он не продул тебе поясницу.
   Каллимах не изменился в лице.
   - Я прибыл сюда, дабы свершить правосудие, - произнес он торжественно. - Это правосудие земли за преступления перед устоями царской власти, и правосудие неба - за злонамеренное попирание законов божественных. Ваша община, принявшая в свое гиблое лоно главных нечестивцев и мятежников царства, подлежит разгону, а ее наставник - показательной казни. Однако же сегодня я готов простить вас, - иерофант усмехнулся, скрещивая руки на груди и принимая позу монолитной статуи.
   - Неужели это правда? - Антифан всплеснул руками с неприкрытой иронией. - Уши мои отказываются верить столь удивительной новости!
   - Во имя создателей этого мира, - продолжал Каллимах, - я согласен явить свою милость таким бесчинным смутьянам, как вы. Но для этого ваш предводитель должен публично покаяться передо мной, перед царем и перед всеми жителями страны, и отказаться от идей, отравляющих людские умы. Тогда я, быть может, отпущу всех с миром.
   - Ты воистину являешь нам чудеса милосердия, - признал Диокл без тени улыбки. - Похоже, я был несправедлив к тебе: ты продвинулся на своей стезе.
   - Так ты готов склониться перед моей волей? - нетерпеливо спросил Каллимах. - Или собственная гордость не позволяет тебе переступить через себя?
   - Ради спасения людей, - вымолвил Диокл, - человек, явленный в этой плоти, этой крови и этом сознании, может смиренно пасть перед неотвратимым. Таков узкий путь к спасению живых существ. Но неизреченная правда, пребывающая во мне по милости неба, неподвластна ни силе, ни воле, ни разумению. Из нее проистекает путь необъятной благодати. Он свидетельствует из самого себя для всех, кто чист сердцем, без знаков и слов. Это путь всеобщего спасения, который невозможно истребить, так как он не имеет ни формы, ни плоти.
   - Твои вздорные речи стали еще несноснее, - Каллимах начал терять спокойствие. - Пока они окончательно не отравили все вокруг, я засуну их обратно в твое нутро, где они останутся навеки.
   - Если ты полагаешь, что мои попытки открыть людям глаза на смысл их существования лишь умножают страдания этой земли - я с готовностью приму свой смертный венец. Но боюсь, это вряд ли затянет неискоренимые раны ее плоти, - произнес Диокл.
   - Довольно!
   Иерофант сделал знак радетелям:
   - Несите цепи. Сегодня в столице будет яркое зрелище.
   Ученики невольно шевельнулись, подавшись плечами вперед, однако наставник взглядом остановил их.
   - Не нужно, - негромко изрек он, делая шаг вперед.
   - Что я вижу? - Каллимах поднял брови. - Столько могучих воинов, проливших на поле боя крови не меньше, чем весенний паводок воды, собираются стоять и смотреть на страдания своего учителя? Поистине, из отважных львов этот человек превратил вас в робких овец. И вы все еще хотите служить ему?
   Ученики молчали, но глаза их сверкали огнем.
   - Оттиск божественного сияет в ваших сердцах, - тихо прошептал Диокл. - Не оскверняйте этот первозданный свет. Человек пребывает на земле живым образом истины и никакие испытания не властны погасить ее светоч.
   Наставник повернулся к солдатам и радетелям:
   - Вверяю себя в ваши руки! Поступайте так, как сочтете должным.
   Однако подручные иерофанта не сдвинулись с места.
   - Ну! - крикнул Каллимах. - Чего вы ждете? Заковать его в цепи и доставить в Патталу.
   - Я не могу наложить оковы на бодхисаттву, - сказал вдруг филарх конников. - У нас не было такого уговора. Хватать преступников - вот моя работа. Но поднять руку на святого, обращающего к нам свое милосердие - свыше всяких сил.
   - Убожество, - губы Каллимаха искривились. - Кто поставил тебя командовать людьми, Эвмен? Твое призвание - пасти коров на полях, воняющих навозом. Неповиновение мне, как вестнику царской воли, карается смертью. Может быть, ты собрался разделить с этими злодеями их участь?
   Филарх молчал. Молчали и его воины. Никто из них не обнаруживал желания подчиняться распоряжениям первосвященника.
   - Выполняй приказ, Эвмен, - Диокл протянул руки навстречу филарху. - Пусть моя жизнь не станет причиной умножения скорби невинных.
   Эвмен посмотрел на Каллимаха, потом на Диокла - и с отвращением швырнул оковы на землю. Железо гулко звякнуло, ударившись о твердую землю.
   - А вы что стоите, будто каменные столбы? - рявкнул иерофант на радетелей. - Кого я кормлю со своего стола, одаряю одеждой, деньгами и привилегиями? Или вы тоже, как неблагодарные псы, решили отвернуться от своего хозяина?
   Радетели перетаптывались с ноги на ногу. Среди них был некто Тимей - человек самого презренного происхождения, бывший в прошлом разделывателем туш в мясной лавке, но сумевший возвыситься за особое рвение и преданность Каллимаху. Сам вид его был безобразным: ломаный нос, только один зрячий глаз. Именно за это уродство его и прозвали Циклопом.
   - Господину угодно, чтобы мы заковали этих людей в цепи, или он желает, чтобы
   мы по-тихому умертвили их здесь, а потом выставили на площади их головы? - осведомился он с подобострастием.
   - Ты прав, Циклоп, - неожиданно согласился иерофант. - Нужно истребить их сейчас, как саранчу в поле, как вредоносный сорняк, чтоб не было потом лишних пересудов. Ни к чему смущать жителей столицы ненужными вопросами. Действуй!
   Тимей, крепко зажав в кисти топор, осторожно приблизился к Диоклу.
   - Смелее! - ободрил его наставник. - Сделай то, что от тебя требуют, и покончи с сомнениями.
   Радетель, еще совсем недавно ощущавший в себе решительность и бодрость, заметил, что рука его потяжелела, а пальцы вспотели. Несколько раз он пробовал поднять топор, но опускал его снова, не выдерживая взгляда наставника.
   - Нет, не могу! - сдался он, отбрасывая оружие в сторону.
   - Да это бунт?! - вскипел Каллимах. - Вы что же, утратили свой рассудок в присутствии этого нечестивца? Это только человек. Это не бог, не полубог, не святой. Он никто!
   - Может, он и человек, - пожаловался Тимей, - но только у меня такое чувство, будто я собрался осквернить святилище Зевса Кронида. Тело само противится мне, точно я умыслил святотатство...
   - Навозные мухи! Помет шакалов! - лицо иерофанта раскраснелось, он брызгал слюной.
   Впервые Каллимах столкнулся со столь откровенным неповиновением. Вся его власть, блистательное величие и непреклонная воля обращались в пыль на вершине этой одинокой горы. Первосвященник не скоро овладел собой.
   - Что ж, - наконец выговорил он. - Если все вы захлебнулись в своей поганой беспомощности, я научу вас настоящей твердости духа.
   Иерофант вырвал дротик у одного из всадников.
   - Смотрите, недомерки! Сыновья ослов и баранов, - Каллимах попрочнее уперся в землю ногами и поднял взгляд на Диокла.
   - Каллимах, - негромко позвал наставник. - В мой последний час я освобождаю тебя от вины за все, содеянное тобой в прошлом и настоящем. Только несчастная омраченность твоего сердца была проводником твоих действий. Я молю небеса, чтобы они послали тебе избавление от твоей тяжелой ноши.
   Иерофант стиснул зубы. Протерев глаза, он отвел назад руку в своем привычном жесте. Казалось, еще миг, и тело его распрямится в броске. Но кисть Каллимаха дрогнула, словно не совладав с весом оружия. Он опустил дротик и, крепче перехватив обеими руками, выставил перед собой...
   Диокл сам шагнул ему навстречу, прежде чем кто-либо успел этому помешать. Острие глубоко вошло в грудь, со свистом прорвав тонкое одеяние. Каллимах, подступив к наставнику, тут же выдернул свое оружие и как-то странно посмотрел на свою руку, а потом на Диокла.
   Уже через мгновение лицо иерофанта вдруг покрылось мертвенной бледностью. Углубившиеся складки морщин перешли в страшную гримасу. Он отшатнулся, сам едва устояв на ногах. Дротик вывалился из его руки.
   Никто не шевельнулся. Оцепеневшие люди видели его стеклянные глаза, утратившие всякое выражение, видели трясущиеся губы, которые словно пытались что-то
   сказать, но не могли. Каллимаху будто не хватало воздуха. Он заметался, дико озираясь по сторонам, потом опустил голову и закрыл лицо руками. Всем показалось, что они слышат отзвуки сдавленных рыданий.
   Еще какое-то время ему смотрел вслед: иерофант удалялся, качаясь и спотыкаясь о камни. Пару раз он падал, однако поднимался на ноги.
   Радетели и воины словно опомнились. Засуетившись, они начали поспешно покидать горную тропу, не глядя друг на друга. В этот момент Диокл покачнулся, но
   Скирт успел подхватить его. И тут леденящий душу вопль огласил пространство - это первосвященник Джамбу свалился в пропасть.
   Наставник, которого осторожно положили на свернутые плащи, дышал теперь тяжело и прерывисто. Из зияющей раны хлестала кровь. Видрасена оторвал полу своей кашаи, чтобы обвязать грудь Диокла, хотя все уже понимали тщетность любых усилий сберечь его жизнь.
   Ученики несмело обступили того, кто был для них путеводным светилом на сумеречных дорогах мира.
   - Учитель! - негромко прошептал Скирт, только сейчас осознав подлинное место в своей жизни этого угасающего теперь человека. - Учитель, не оставляй меня!
   - Поверь мне, - Видрасена положил руку на плечо Скирта, - своей смертью он сделал гораздо больше, чем иные сотворили бы и за десяток жизней. Он встретил долю, к которой шел под небесами, и доля эта - жертва собственной бренностью ради будущего людей. Сегодня она искупает причины и условия ущербности нашей земли, завтра - искупит ошибку и самого рода людского, отступившего от истины ради помрачения своеволием.
   Наставник глазами сделал знак ученикам оставить его наедине со Скиртом. Те молча подчинились.
   - Холодные тени Гималайских гор обнимают полную луну, - едва различимые слова, точно бабочка, спорхнули с остывающих уст.
   - Я не понимаю, - замотал головой Скирт. Он с тревогой смотрел на рану, перевязанную несколькими тряпицами, уже набухшими от крови.
   - Поймешь, - теперь губы Диокла не двигались, но Скирт явственно слышал его. - Путь без начала и конца невозможно запятнать. Когда распускается весенний цветок, сила его благоухания заполняет все окраины земли...
   Наставник закрыл глаза. Из травы донеслась протяжная песня сверчка.
   - Учитель! Не умирай!
   Диокл был еще жив, хотя с каждым мгновением его оставалось все меньше. Он стиснул руку Скирту, пытаясь объяснить, как это невыносимо прекрасно - исчезнуть, раствориться в вековечном пространстве, слившись с Дыханием Мира - но слова его уже не прозвучали, превратившись в дуновение ветра на тропе к Золотому Городу.
   Скирт отпустил руку Диокла, и она безвольно упала на горную тропу.
   Над ними возвышалась громада храма. Скирт поднял голову. В который раз храм оказывался на его пути! Может быть, это был знак для него?
  -- Глава 19. Рождение.
   Здесь, в вымощенной грезами солнца земле Ханаан, словно вышедшей из уст небес, амореи и иевусеи, катившиеся как волны моря, остановились, чтобы смешать свой непокорный дух с зевом сыпучих пустынь, островерхих гор и травяных плоскогорий. Они отдали земле Ханаана свою волю, но получили от нее силу созидания: отвели грунтовые потоки, бросили зерна посева в скудородное ее нутро, разогнали сонную немощь долин и проложили дороги к ветряным горизонтам.
   Память о них, смутная, как болотные туманы низин Хеврона, осталась как о Людях с Западных Холмов, которые смешались с теми, кто двигался с севера, и сообща победили хаос края, называемого издревле "бездной замкнутых долин". Подопечные иль-бити, богов общинного единения, они были настойчивы и упорны. Стойкость жила в их крови, обращая вспять Злое, недужное Ирры и коварное Семи Ашакку. Столь рьяно возносили они мощь своего племени, принявшего выбор новой жизни, что четыре стороны света смотрели на них со вниманием.
   Но потом появились другие, те, кого называли Пришедшими Издалека - странники из Харрана. Эти и вовсе были чужаками, попавшими в песчаные объятья Ханаана по милости своего бога. Но они несли с собой юность возрождения и любовь к жизни. Это были Дети Авраама. Благодатность их рода оказалась столь сильна, что вызвала ревнивую зависть у всех соседей и богов их. Однако пришлые люди иврим, сберегая единоначалие "двенадцати колен", смогли сделать Ханаан оплотом своей избранности, оттеснив за перевалы и водоразделы всех зложелателей израилевых: хеттов, семитов и фелистимлян.
   Отважные воплотители слова Яхве избавили просторы желто-рыжих земель от прозябания. Очень быстро поселения из глиняных мазанок сменились каменными городами, нехитрые дамбы - большими оросительными каналами. И расцвел на неподступной скале стольный град Иерушалаим, укрывший в своих зубчатых стенах магическую мощь Ковчега Завета. Здесь, должно быть, возликовал сиятельный Яхве, взирая на дела и судьбы тех, кто строил дома и храмы, растил сады и рощи, воспитывал детей. Разгладился горизонт суровых бровей, и улыбка тронула губы бога.
   Петроний восторженно изучал град Давида. Это была песня в океане мира, в которой смешались величие и грусть: таинство цветения. И душа его словно взывала к городу с надеждой на вековечное благоденствие сердца. Просила: возверни обо мне свой зов, младость печалистая! Твоя явь: начало и утро всех зорь. Бархат садов твоих - весна жизни и молоко созревания. Солнцеголовые храмы - твердь вневременья. Полнодневное чудо, дивность даруй взращенному вновь! О возгорающее средь облаков, о явь неспешная! В твоем облике - заветные слова и память первородности. Твой омут - заветы звезд. Твое дыхание - ветер памяти и мягкость цветов. О глубь речительности небес - загадка замысла и произволения судеб!
   Здесь мало что изменилось со времен Давида. Городские кварталы шумели, как пестрые муравейники, пахли трагантом и соком маслин. Флейты, трещетки и барабаны не смолкали ни на мгновение - их неувядающая музыка воскрешала зыбкие тени первых странников из Харрана, тех, кого с благоговением называли "светозарные люди исхода".
   О как проворны, точно горные серны, были девы Иерушалаима - умащенные ладанной камедью, обвитые цветными лентами, они скользили по улицам в шорохе тонкотканных платьев и дарили робкие взгляды из под черных ресниц. Дети казались
   неизбывно беспечными, словно бы пригубившими нектара небесного спокойствия. Заполнявшие все скаты широких крыш, они лакомилась миндалем, финиками и лепешками с медом, сбрасывая на мостовые косточки и сухие листья. Лотки купцов трещали от обилия товара: здесь были треножники и жертвенные сосуды, минеральные краски, столовые приборы, амулеты и лечебные травы. Драгоценные каменья ясписа, сардиса, аметиста и самоцветов в золотой и серебряной огранке соединялись в мозаику цветов и от них исходили неуловимые хоралы, подобные колыханию озерной глади.
   Петронию сразу полюбился этот край, обласканный небесами. Прервав свой долгий путь в Италию, он поселился в двух кварталах от горы Сион, рядом с подворьем Иоава - добродушного потомка сеирских скотоводов. Его крохотный домик, окруженный с фасада раскидистыми гранатами, упирался боком в бревенчатое зернохранилище, возле которого денно и нощно сновали мокрые от пота носильщики с холщовыми мешками. По улице бегали куры, с подворья пахло засмердевшими бараньими шкурами и мясом, которое жарили на углях, а мусор от плетельщиков корзин растаскивался по всему кварталу. Но за всей внешней суетой округи проглядывала греющая душу благочинность земли-основы, заставившая Петрония очень быстро позабыть изящные, но бесчувственные колоннады и базилики Тарента.
   За годы, проведенные в Иерушалаиме, у Петрония была возможность внимательно осмыслить весь свой жизненный путь и знания, полученные по воле небес от своего учителя. Среди горожан он стал известен, как искуснейший лекарь и тропа к его дому никогда не оскудевала.
   - Дело твое угодно Господу, глава твоя помазана елеем, - говорили благодарные люди, уже не надеявшиеся подняться на ноги. - Благословен ты Богом и несешь в душе свет жизненный.
   Петроний никогда не ошибался в прогностике, а в практике исцеления от недугов врачевал не столько средствами траволечения и хирургии, сколько деятельной теплотой своего сердца. Основой успешного лечения он полагал любовь к своему ближнему.
   Шло время, и земля Ханаанская встретила первые поветрия перемен. Неизменно улыбчивый Иоав, навещавший Петрония тихими прохладными вечерами, стал хмур и задумчив.
   - Возложено на плечи наши хранить заветы Господа и соблюдать все заповеди его, как записано о том в законе Моисеевом, - сказал он как-то, - Ведь наставлял Яхве: "Пусть сыны ваши наблюдают за путями своими, чтобы ходить предо мной в истине". Но теперь закон Моисеев попирается римским сапогом. Саддукеи продали Завет. Они стали цепными собаками, которым хозяин бросает обглоданные кости. Фарисеи, праздно болтающие о силе заповедей Господних, лишь попусту сотрясают воздух. Лицемерные лисицы, они изменчивы в своих настроениях, как морской бриз. Кто же объединит сынов Израилевых для непреклонной борьбы?
   - О какой борьбе толкуешь ты, многопочтенный Иоав? - спросил Петроний.
   - О той, в которой каждый из детей Авраама, от Дана до Вирсавии, поднимется как один человек, чтоб отстоять святость высокого закона от поругания и бесчестья.
   - Создатель укрепил в духе сынов Израилевых, - мягко проговорил Петроний, - но борьба не может быть богоугодным делом под небесами.
   - Хасмонеи сбросили гнет Селевкидов, осквернивших Жертвенник Всесожжения, и отстояли веру наших предков в ее подлинном облике, - пылко возразил Иоав. - Вот и теперь люди от колен Иехуды и Биньямина хотят объединиться, чтобы низринуть власть отродья волчицы. Народ говорит о мессии. Посланник Яхве придет, чтобы повести за собой.
   Петроний лишь покачал головой. Он уже слышал о зелотах и ессеях - фанатичных
   поборниках Завета, убивавших римских солдат и купцов. С каждым днем земля Иудейская вбирала в себя все больше людской крови.
   - Пойми, достойный Иоав, - глаза Петрония зажглись уверенным ровным огнем. - Насилие отвращает от лика Бога и от правды его небесной. Кровь порождает только кровь. Не для того пришел человек в этот благословенный мир, чтобы лишать жизни себе подобных и отстаивать истину с оружием в руках. Это не Путь, это пропасть духа, из которой уже нельзя подняться.
   Хозяин подворья неожиданно сник:
   - Как же нам быть? На что надеяться?
   - Поверь мне, - Петроний положил свою руку ему на плечо, - скоро все измениться. Я вижу в небесных знаках отблеск зари, которая очистит сердца людей от всех сомнений. Ты сам познаешь ее тепло.
   - Желал бы я, чтобы все было по слову твоему, - вздохнул Иоав. - Быть может, люди не зря обращают на тебя свои взоры и говорят, что в твои уста Господь вложил мед правды?
   Рано утром, едва прокричали первые петухи, соседский мальчишка забарабанил в дверь Петрония.
   - Вставай, Петрос! - голосил он. - На постоялом дворе трое бродячих жрецов из восточной земли спрашивают о тебе.
   Петроний встал с деревянной скамьи и быстро оделся. На улице пахло жасмином. В загонах блеяли козы. Где-то на углу женский голос протяжно напевал:
   "Я сошла в ореховый сад посмотреть на зелень долины, поглядеть, распустилась ли виноградная лоза, расцвели ли гранатовые яблоки?.."
   Дароносное солнце над городом стало пурпурным, хотя земля еще дышала свежестью зелени. Петроний миновал ближайшие дома и давильни винограда. В подворье он прошел через всю веранду, сложенную из дерева ситтим и оказался в столовом покое, окна которого оставались в этот час еще завешенными червлеными сихемскими кожами. И только прощелы в потолке освещали помещение бледными полосками.
   На лавке сидели чужеземцы в запахнутых дорожных кафтанах, опоясанных кушаками, и широких штанах, заправленных в сапоги. Лица их, цвета храмового воска,
   казались неподвижными, узкие прорези глаз смотрели немигающим взглядом.
   - Привет тебе, славящий истину по правде ее, - сказали они, не отворяя уст.
   Петроний вместо ответа процитировал слова пророка Ездры:
   "Ты из всего круга земного избрал себе одну пещеру, и из всех цветов во вселенной избрал для себя одну лилию".
   - Блажен муж, провидящий судьбы мира, - молвили странствующие жрецы, - мы рады, что ты уже знаешь.
   - Да, - прошептал Петроний. - Он родился. Скоро я вновь увижу его. И тогда тьма обратиться в свет, а из праха взрастут молодые цветы.
   - Испивший мудрости от небесных путей, - обратились вновь жрецы к Петронию, - почему не поспешаешь в Вифлием, к дому Иосифа? Звезда взошла над небосклоном, чтоб воскресить веру человека в бессмертие духа. Но этой звезде еще нужен проводник на горизонтах ее восхождения, чтобы смогла она явить миру свет лика своего. Так будет до срока, покуда праздник большой жатвы не согреет землю спелым урожаем. Небеса послали тебя указать дорогу новому светилу.
   - Вы видели его? - спросил Петроний.
   - Да. Мы свидетельствовали истоку зари, зачинающей новый день.
   - Будьте спокойны, почтенные, - уверенно проговорил Петроний. - Я встану за главой его и направлю первые шаги спасителя людей, как он направлял мою жизнь когда-то.
   - Пребывай в мире, - жрецы поднялись с лавки и покинули столовый покой.
   Выйдя на улицу, которую уже заполнил настойчивый птичий гомон и приглушенные разговоры разбредавшихся по городу ремесленников, Петроний оглядел сводчатые перекрытия Храма Избрания, вырастающие среди линий крепостных башен, садов и дворцовых строений. Высоко над ними, в лазоревой вышине, проступало ослепительное сияние. Разгоняя ленивые челны облаков, над миром восходила немеркнущая звезда.
  -- Эпилог: Послушник.
   Голос в полумраке храма негромко, но уверенно вещал:
   - Если храните спокойствие в сердце своем, то веления Неба будут для вас вашими желаниями, а ваши желания будут велением Неба. Единый с миром не видит различия между тем, что он должен сделать, и тем, к чему влекут его желания. Тот, кто забывает себя - тот понимает себя. Кто отказывается от себя - обретает себя истинного. Тот же, кто пытается удержать себя, цепляясь за привычные образы - теряет себя целиком.
   - Скажи, Учитель! - обратился к наставнику один из учеников, молодой, юркий, с быстрыми живыми глазами. - А правду говорят, что твой род и род самого Так Преходящего состоят в прямом родстве? И что имя его - Шакьямуни - означает "Величайший из Саков"? Ты ведь происходишь из этого народа?
   Наставник нахмурился, но потом на губах его заиграла веселая улыбка.
   - Как зовут тебя, бхикшу?
   - Диокл, - отозвался тот. - Сын Сополида.
   Скирт внутренне вздрогнул. Он присмотрелся к юноше - нет, только смутное сходство и имя роднили его с человеком, которого наставник знал когда-то. Впрочем, любая случайность есть знак, указующий дорогу...
   Долгие годы пронеслись над многострадальной землей. Царство Гермея, последнего династа из плеяды греко-индийских царей, рухнуло, сметенное новой волной врагов. Разрозненные скифские племена с кочевий Окса и Яксарта сумели наконец объединиться в необоримую силу, перед которой уже не смогли устоять потомки Деметрия Аникета. Вожди из Рода Пса - Кусанов, известные доблестью среди бескрайних степей, начали новый этап в истории Джамбудвипу. Очень скоро память о былом величии и просвещенной мудрости эллинов увяла на ее просторах, бурные вихри перемен почти до неузнаваемости изменили облик древнего края. Но сердце человека - это зеркало
   Вселенной, в котором сохранены все мириады вещей. Это протяженность, связывающая контуры событий и звенья явлений в единый узор непреходящего. Всякий раз, начиная движение из туманного истока, она неизменно в этот исток возвращается. Реальность сердца сокровенна, как сам мир. В ней заключен Путь, а в наследии этого Пути - преемственность божественного начала, одухотворяющего все сущее.
   - Скажи мне, Диокл, понимаешь ли ты, в чем разница между тобой и Буддой?
   - Конечно! Он был великим учителем древности, а я...
   - Нет, Диокл. Между вами нет никакой разницы. Как нет никакой разницы между тобой и Тем, Кто только пришел в этот мир для спасения всех живущих... Не знаю, быть может, я должен гордиться тем, что в моих жилах течет капля крови самого Шакьямуни - но какое это имеет значение? Ведь все мы едины перед лицом многоликого мира, безбрежно текущего из прошлого в будущее...
   Скирт прикрыл глаза.
   В неизмеримой дали на западном небосклоне ярко сияла звезда, освещая новый, неведомый путь...
  --
  
  -- Примечания.
  
   Милинда, он же царь эллинской династии Менандр (2 в до н.э.)
   Гиматий - верхняя греческая одежда, надевавшаяся поверх хитона.
   Бхикшу - ученик в монастыре (буддийском или индуистском)
   Стагирит - прозвище Аристотеля (по месту рождения)
   Йона(греч.) - настоятель монастыря (буддийского)
   Бхагован - титул, применявшийся к Будде Шакьямуни и означавший Верховное Существо или Абсолютную Истину.
   Ашока - правитель империи Маурьев с 273 по 232 гг. до н.э. Известен распространением буддизма в Индии.
   Кхаротшхи - один из древних индийских языков.
   Так Приходящий -(Татхагата), эпитет Будды.
   Базилевс - греческий монарх с наследственной властью.
   Шравасти - процветающий город царства Кошала.
   Шурангама-сутра - один из канонических текстов махаянского буддизма.
   Махапаринирвана - великая окончательная нирвана.
   Бодхи - буддийский термин, означающий просветление.
   Якши - мифические существа, божества низшего ряда в Индии.
   Вихара - буддийский монастырь.
   Хараппы - древняя цивилизация Индии.
   Неф - продольное помещение, ограниченное колоннами.
   Стилобат - верхняя поверхность ступенчатого цоколя.
   Квадрига - греческая колестница с четырьмя запряженными конями.
   Экзомида - короткий хитон из грубой ткани.
   Пилястры - вертикальный выступ стены или столба.
   Саки Тиграхауда - "Острошапочные саки".
   Скиты, или сколоты - самоназвание скифов (скифы - исключительно историческое их наименование, сложившееся при неправильной транскрипции греческого написания имени). В речи греков оставлено их наименование "скифы", как общепринятое, но сами себя они так не называли.
   При этом, судя по отдельным дошедшим до нас словам, скифов вполне можно считать одними из родоначальников славян, так что язык их мог быть более близок к современному русскому, чем считается.
   Чина - Китай (переделанное китайское слово Цинь, династия, предшествующая Хань). В индийском языке - Махачина, Великий Китай.
   Феритий - январь-февраль по македонскому календарю.
   Кашая - буддийская монашеская одежда.
   Рум - Римская империя.
   Серы - "шелковые люди", обитатели Китая в наименовании греков.
   Тхера - "Возвышенный", эпитет старших буддийских наставников.
   Праджня - мудрость (буд.)
   Гоплит - тяжеловооруженный воин (греч.)
   Горит - чехол для лука и стрел у скифов.
   Абгар - князь (скиф.)
   Патака - вождь племени у скифов.
   Джамбу - Индия.
   Дхарани - мантры, священные стихи.
   Парамита - буддийский термин, означающий "запредельное совершенство."
   Хламида - греческий плащ.
   Шрамана - монах, подвижник в Древней Индии.
   Полемарх - верховный греческий военачальник.
   Эпистрат - казначей у греков.
   Сугуды - согдийцы.
   Таргитай - первочеловек, прародитель скифов в скифской мифологии.
   Парапамисы - греческое царство на окраине Иранского нагорья.
   Артемида - греческая богиня охоты.
   Гелиос - греческий бог солнца.
   Ойкумена - Вселенная (греч.)
   Акрополь - "верхний город", возвышенная и хорошо укрепленная часть древнегреческого города.
   Гимнасий - воспитательно-образовательное учреждение у греков.
   Перистиль - внутренний дворик (греч.)
   Палестра - частная греческая гимнастическая школа.
   Периэки - неполноправная часть горожан (греч.)
   Котфиб - греческий панцирь.
   Кнемиды - поножи.
   Ила - конное греческое подразделение в 50 человек.
   Яваны - скифское обозначение греков.
   Йонаки - (ионийцы), обозначение греков в Индии и Средней Азии.
   Шака - индийское обозначение саков.
   Дхарма - истина, учение (буд.)
   Сангха - монашеская община в буддизме.
   Хамары - враги (скиф.)
   Язаты - божества (скиф.)
   Апи - мать богов у скифов.
   Асклепий - бог врачевания у греков.
   Эринии - богини мести (греч.)
   Вайя и Хорс - скифские боги.
   Апасаки, сакуки - эллинские названия саков.
   Чекмень - одежда кочевника, среднее между халатом и кафтаном.
   Простада - мощеный двор (греч.)
   Перистилиум - часть дома, лежащая в глубине, за атриумом (греч.)
   Атриум - помещение греческого дома, соответствующее прихожей.
   Таксиарх - военный стратег с широкими полномочиями.
   Менады - вакханки.
   Пифос - большой греческий кувшин.
   Клисмос - греческий стул.
   Лохаргос - командир подразделения в 512 человек у греков.
   Спейра - воинское подразделение тяжелой пехоты у греков, равное 256 -300 человек.
   Псилы - легкая пехота греков.
   Гиперарх - командир нескольких спейр.
   Филарх - командир конницы у греков.
   Гидрия - керамический сосуд для вина
   Рапсоды - певцы гимнов (греч.)
   Пракситель - древнегреческий скульптор 4 в. до н. э.
   Астиномы - лица городской исполнительной власти, следившие за порядком.
   Эндромиды - высокие резные сапоги из кожи.
   Кони Диомеда - в греческой мифологии непокорные кони царя бистонов, питавшиеся человеческим мясом.
   Джанапада - страна, область.
   Эдип и Сизиф - персонажи древнегреческих мифов.
   Саньянсин - искатель духовного откровения, не имеющий мирских благ.
   Кофэн - Кабульская долина (греч.)
   Эргастул - помещение для рабов в Греции.
   Панкратион - древнегреческое кулачное искусство.
   Агора - торговая площадь в греческих городах.
   Немезида - крылатая богиня возмездия (греч.)
   Геката - богиня ночи, мрака и колдовства (греч.)
   Аршак - родоначальник династии парфянских царей.
   Аристоник Пергамский - незаконный сын Эвмена Второго, который вел упорную борьбу с Римом.
   Колаксай - сын Таргитая и первый царь скифов.
   Копид - персидский меч в форме серпа.
   Расма - скифский отряд.
   Сикофант - доносчик.
   Хилиархия - тысяча воинов (греч.)
   Эфеб - юноша (греч.)
   Никэ - богиня победы у греков.
   Гиалоторакс - греческий панцирь, соединенный шарнирами и замками.
   Персефона - греческая богиня подземного царства.
   Изар - индийский плащ.
   Скандхи - составляющие человеческого существа (буд.)
   Гастрафет - греческий аналог арбалета.
   Шастры - доктринальные тексты буддизма.
   Дэвы - божества в буддизме.
   Архилох -древнегреческий поэт с острова Парос.
   Брахма - бог творения в индуизме.
   Сын Неба - титул китайских императоров.
   Сюнну (хунны) - кочевой народ, обитавший к северу от Китая.
   Юань-ди (75-33 г.г. до н.э.) - одиннадцатый император династии Западная Хань.
   Гекатей (Гекатей Милетский) - древнегреческий географ.
   Никаи - корпус канонических буддийских текстов.
   Агон - спортивное состязание у греков.
   Неарх - полководец, мореплаватель и сподвижник Александра Македонского.
   Мегасфен - древнегреческий путешественник по Индии, автор труда "Индика".
   Иерофант - глава греческой религиозной общины.
   Экзегеты - толкователи символов.
   Неокоры - хрецы-охранители.
   Лекиф - древнегреческий керамический сосуд.
   Целла - главное святилище античного храма.
   Ахемениды - династия персидских царей.
   Чандрагупта Маурья - царь-объединитель Индии в 4 в. До н.э.
   Ван - правитель царства или удельный князь у китайцев и соседних народов.
   Тримурти (Три Сущности) - триединство главных богов индуистского пантеона.
   Варны - сословия Древней Индии.
   Ду-вэй - один из старших военных чинов.
   Шаньюй (Высочайший) - титул главы сюнну.
   Цзе - кровожадный тиран эпохи Ся.
   Шэньнун (Божественный Земледелец) - один из трех великих первоправителей Поднебесной.
   Мэн-цзы - древнекитайский философ, второй по значимости представитель конфуцианской традиции.
   Тин-вэй - чиновник, ведавший тюрьмами.
   Цзинь - китайская мера веса, соответствующая 500 гр.
   Стража - китайское исчисление времени, равное двум часам.
   Ши-цзюнь - правитель области.
   Цы-ши - чиновник, контролирующий незаконные действия властей на местах.
   Кун-цзы - Конфуций.
   Ли Эр, Лаоцзюнь - имена даосского философа Лао Цзы.
   Ян Чжу - представитель раннего даосизма.
   У-ди "Воинственный Император" (156 -87 г.г. до н. э.) - правитель, расширивший владения империи Хань.
   Апсу и Тиамат - элементы мироздания в шумерской мифологии, породившие небо и землю.
   Ши-чжун - помощник сановника.
   Юнгуан - вторая эра правления императора Юань-ди (43-39 г.г. до н.э.)
   Да-цзян - военачальник китайской армии.
   Цинь Шихуан (259 -210 г.г. до н.э.) первый объединитель Китая.
   Цюй Юань (340 -278 г.г. до н.э.) - поэт эпохи Воюющих Царств.
   Кипинь - Кабульская долина (кит.)
   Аньси - Парфия (кит.)
   Тяочжи - Малая Азия и Крым (кит.)
   Гун цао - чиновник, ведающий учетом поощрений и наград.
   Кангюй - название народа и владения в Центральной Азии.
   Усуни - кочевое племя, жившее на территории Семиречья.
   Трибун - командующий легионом.
   Центурион - командир сотни.
   Гастаты - тяжеловооруженные копейщики, составлявшие первую линию манипул.
   Принцепсы - тяжеловооруженные копейщики, составлявшие вторую линию манипул.
   Триарии - пехотинцы третьей линии манипул, вступавшие в бой в самый решающий момент.
   Милларий - древнеримская мера длины, равная 1, 598 км.
   Ариовист - вождь германского племени свевов.
   Афраний - военачальник Помпея в 3-й Митридатовой войне.
   Квестор - помощник консула.
   Квирин -один из древнейших италийских и рисских богов.
   Палудамент -плащ римских полководцев.
   Котурны - высокие сапоги из кожи.
   Артавазд - царь Армении.
   Ород Второй - царь Парфии (57 -38 гг. до н. э.)
   Легат - помощник консула.
   Велиты - легковооруженные пехотинцы.
   Гладиус - короткий римский меч.
   Пехлеван - самоназвание парфянских воинов.
   Ан - Старейшина богов, существовавший еще до отделения Неба от Земли.
   Энлиль - повелитель воздуха и ветра, властитель мира. Второй глава собрания шумерских богов.
   Инанна -"Госпожа Неба", богиня, воплощавшая силу природных стихий.
   Уту - божество солнца.
   Энки - (Эа) -божество мудрости.
   Нинурта - "Владыка Земли," сын Энлиля.
   Нинмах - богиня-мать.
   Нинхурсаг - "владычица лесистой горы", супруга бога Энки.
   Эн, энси - "господин", жрец.
   Лугаль - вождь-правитель.
   Дильмуп - в представлении древних шумеров колыбель человеческой цивилизации и их прародина.
   Гунд - подразделение из десяти тысяч человек (парф.)
   Драфш - подразделение из тысячи человек (парф.)
   Нахвадар - "Держащий первое место", наместник сатрапии в Парфии.
   Маздаизм - религия древнего Ирана, послужившая основой зороастризма.
   Атраван - "Следящий за Огнем", зороастрийский жрец.
   Заотар - главный жрец в зооастрийском храме.
   Заратуштра (Заратустра) - основатель зороастризма, которому было дано откровение Ахурамазды в виде Священного Писания.
   Золотой город - его развалины обнаружены на дне озера Фушиан Ху. По структуре он удивительно напоминает шумерские города.
   Хутуусы - Чжичжи шаньюй.
   Вексиларий - римский знаменосец.
   Чжуки - князь у хуннов.
   Лули - младший князь.
   Темник - командир сотни.
   Хайрэ - древнегреческое приветствие.
   Тихэ - древнегреческая богиня счастья.
   По-скифски слова Счастье и Участь обозначаются одним словом (в греческой транскрипции - Богдас[т]).
   Феогнид - древнегреческий поэт 6 в. До н. э. из Мегар.
   Алкей - древнегреческий поэт 7 в. До н. э. с о. Лесбос.
   Тит Лукреций Кар - древнеримский поэт и философ.
   Орхестр - площадка для выступления театральных актеров (греч.)
   Телестерион - "Место посвящения", святыня (греч.)
   Артемида - древнегреческая богиня охоты.
   Лекиф - керамический сосуд с узким горлом (греч.)
   Пентекостер - командир подразделения из 70 воинов (греч.)
   Экзомида - пурпурный хитон с завязкой на левом плече (греч.)
   Геба - богиня вечной юности (греч.)
   Ксистон - трехметровое греческое копье.
   Спейра - подразделение в 256 гоплитов.
   Онагр - древнегреческая метательная машина.
   Эред - бог мрака (греч.)
   Танатос - олицетворение смерти в греческой мифологии.
   Клото - богиня судьбы, ткущая нить жизни (греч.)
   Бу-цзян - младший военачальник в Древнем Китае.
   Семь Богов -культ, существовавший у сако-массагетских племен и включавший в себя поклонение Папаю, Арию, Табити, Апи, Гойтосиру, Артимпасое и Тагимасаду.
   Нанна - бог Луны (шумер.)
   Нингаль - супруга Нанны.
   Демиург - творец -владыка.
   Тагимасад - скифский бог, отождествлявшийся с Посейдоном.
   Гойтосир - скифский бог ветров, гроз и бурь.
   Абарий (Абарис) -- таинственный мудрец, включенный греками в список семи величайших мудрецов. По одним сводетельствам был скифом, по другим -- гипербореем.
   Гандавьюха-сутра - канонический текст махаянского буддизма.
   Бодхичита - понятие махаянского буддизма, означающее пробуждение сердца.
   Сикофант - доносчик (греч.)
   Адаб - древний шумерский город в Северном Междуречье.
   Бильту - (талант)-шумерская мера веса, равная 30, 3 кг.
   Куфья - шумерский головной убор.
   Лугальбальда - "Младший Царь", полулегендарный правитель древнешумерского города Урук (17 в. до н.э.)
   Энмеркар - полулегендарный правитель из Первой династии Урука.
   Этана - мифический царь древнешумерского города Киша.
   Суккалмах - "Великий Посланец", помощник лугаля.
   Гуд-си-са - "Месяц зажигания огней" по шумерскому календарю.
   Нингирсу - (Нинурта), сын бога Энлиля (шумер.)
   Ану - (Ан), бог Неба (шумер.)
   Ки - богиня Земли (шумер.)
   Нуску - бог огня и палящего зная, сын и советник Энлиля.
   Гильгамеш - лугаль Урука, легендарный правитель и герой.
   Амматум - (локоть), шумерская мера длины, равная 49 см.
   Эрешкегаль - богиня-владычица подземного царства.
   Нергал - бог ужаса и истребления.
   Апин-ду-а - "Месяц отпускания плуга" по шумерскому календарю.
   Наннар - Нанна.
   Стилос - бронзовый стержень для письма (греч.)
   Кера - дочь Ночи и Мрака, древнегреческая богиня смерти.
   Ханаан - древнее название территории Палестины.
   Амореи - (сутии), кочевой западносемитский народ.
   Иевусеи - народ семито-хуритского происхождения.
   Ирра - акадский и вавилонский бог войны и чумы.
   Ашакку - акадский демон, вызывавший болезни.
   Сикль - (шекель), шумерская мера веса, равная 8,4 г.
   Сеир - древняя гористая местность между Красным и Мертвыми морями.
   Яхве - (Иегова), бог древних иудеев.
   Давид - второй царь Израиля, младший сын Иессея из Вифлиема.
   Моисей - "Моше", сын Авраама, пророк, получивший 10 заповедей Яхве.
   Саддукеи - иудейская партия духовенства, выступавшая за сотрудничества с римской властью.
   Фарисеи - религиозное течение, отстаивавшее соблюдение Завета, но не соблюдавшее последовательности в своих действиях.
   Ездра - первосвященник, воссоздавший иудейскую государственность на основе закона Торы.
   Хасмонеи - (Маккавеи), лидеры восстания против власти Селевкидов в Иудее.
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"