Аннотация: Мы с мамой записываем истории из жизни нашего рода. Многое я помню из папиных рассказов. Здесь просто записаны эти воспоминания.
Коновалова Екатерина Васильевна
Смирнова Галина Ефимовна
Нашей маме, Коноваловой Екатерине Васильевне, 82 года. Она родилась в казачьем хуторе Филин на реке Медведице, в Волгоградской области. Этот хутор был основан нашими предками. Сейчас мама живет в рабочем поселке Даниловка, Волгоградской области. В настоящее время она восстанавливается после тяжелой травмы: перелома шейки бедра. Мама - мудрый, добрый, честный, мужественный и очень достойный человек. Я, ее средняя дочь, Смирнова Галина Ефимовна, живу в Москве. Давно мы с мамой собираем воспоминания о жизни нашего рода. Мама записывает их в школьную тетрадочку, а я печатаю. Проясняю непонятные в контексте современности моменты, редактирую. Много историй сохранилось в моей памяти из рассказов папы и бабушки. У нас с сестрой Валей и братом Виктором есть дети и внуки. Валина внучка живет в Австрии, мои - в Москве. Мы хотим, чтобы они знали, какими были их корни. Воспоминания, посвященные великой и страшной своими жертвами войне, занимают значительную часть истории нашего рода.
Катюша
22 июня 1941 года было воскресенье, большой христианский праздник - Троица. Традиции встречи этого праздника сохранились, несмотря на господствующий тогда атеизм. Наш хутор, как всегда, принарядился к этому дню. Хозяйки выбелили стены домов, украсили ворота красивыми веточками кустарника, который мы называли 'красными сапожками'. В домах на подоконники и пол насыпали пахучую казачью травку - чебрец. Дети ходили в степь за корнями солодки, из которых матери варили для них солодик - сладкий напиток, как лимонад. Весь хутор собрался на лужайке. Каждый принёс что-нибудь к общему столу: сметанку, яйца, хлебушек, бутылки с солодиком. Жарили яичницу на костре, ели, запивали солодиком. Пели, смеялись, день был чудесный, веселье было в разгаре. Молодежь и дети в своей компании, взрослые - на полянке, рядом. Вдруг, прискакал на коне верховой из Даниловки и сказал, что началась война с Германией. Люди стояли, как оглушённые. Как в страшном сне. Так кончилось мое детство.
Отца дома не было. После службы в Красной армии наш он имел звание старшины, его каждый год вызывали на переподготовку. В мае 1941 года отца опять вызвали, а в июне началась война. Мы его на фронт не провожали, он сразу оказался на войне.
Хутор и до войны жил трудно. В войну стало еще тяжелее. Все от мала до велика работали от восхода до заката. Как только выжили? Видно, Богу так было угодно. Ели съедобную травку, желуди, речных обитателей. При этом налоги государству платили исправно. У кого еще оставались коровы, сдавали в год 10 килограммов топленого масла, оставляя своих детей без молока. Овечью шерсть должны были сдавать все, есть овцы во дворе или нет. Покупали и сдавали. Картошки сдавали по 100кг со двора. Кроме этого платили денежный налог и в обязательном порядке подписывались на государственный займ. О том, чтобы не сдать налоги, не могло быть и речи. Война. Работали в колхозе и на своем огороде. В колхозе работали за трудодни, бесплатно. Продавали выращенное на своих огородах, чтобы заплатить денежный налог и купить недостающие вещи или продукты для уплаты натурального налога. Приезжала комиссия и все собирала. Как вынесли это на своих плечах женщины, проводившие на фронт мужей, братьев, сыновей? Памятник бы поставить этим женщинам в каждой российской деревне.
Мама болела. У нее было слабое сердце, а тут столько переживаний. В 1941 году мне было 14. Бригадир сказал: 'Ты, Катюша, девочка рослая, сильная. Поедешь учиться водить трактор'. Я и поехала в станицу вместе с ребятами и девчонками постарше. Нам показали, что и как надо делать. С самого начала и до конца войны мы работали в степи на тракторах СТЗ. Сиденье у этого трактора было железное, Сидишь на нем высоко, открыта всем ветрам, снегам и дождям, потому что дверей у него не было. Хорошо, что крыша была. Домой нас не отпускали, чтобы мы на работу не опоздали. Опоздаешь, в тюрьму посадят, кто будет тогда работать на твоем тракторе. Одна из тюрем была совсем близко, в хуторе Каменный. Узники, как и в Сибири, валили лес. Тогда его еще было много по берегам реки и в степи. Мою подружку, Веру Кузнецову, которая была старше меня только на два года, посадили на полгода за двадцать минут опоздания на работу. На наших тракторах взрослому мужчине работать было трудно, а мы были дети. Плакали, страдали от голода и холода, а хлеб фронту давали. Было очень тяжело и очень страшно, но мы так хотели, так ждали нашу Победу. Денег нам за работу не платили. Говорили, что начисляют трудодни. Иногда приезжал уполномоченный из МТС, привозил ведомости, в которых мы расписывались. Взрослые говорили, что мы подписываемся на государственный займ. Летом все трактористы жили в бытовке (будке), а зимой в избушке-времянке. Жили все вместе, ребята и девчонки. Ребята нас не обижали, относились с уважением и заботой. Колхоз кормил нас один раз в день, в обед. На каждого работника выделялось 200 грамм какого-нибудь зерна (пшена или дробленой пшеницы) в день. Повариха (кашеварка) варила из него похлебку на воде, добавляя только соль. Утром та же кашеварка заезжала к нашим родным. Они передавали нам, кто картошку, кто оладушки из желудей или лебеды. Это был запас продуктов на завтрак и ужин. До сих пор помню Гордиенко Сашу (Александра Ивановича), мальчика, который был на год младше меня. В войну он оставался один у матери. У них была корова. Мать передавала ему немного сметаны. Эту сметану он отдавал в общий котел. Повариха добавляла ее в похлебку. Какой вкусной становилась похлебка! Сейчас его уже нет, но есть где-то его дети и внуки. Дай Бог им здоровья и счастья, а ему, рабу Божьему Александру, Царство Небесное! Сколько жизней спас этот мальчик? Один Бог знает. Тяжелый труд с раннего детства не ожесточил наши сердца. Мы все делились друг с другом всем, что у нас было: кусочком пресной лепешки, вареной картошки, квашеной капустки. Сестра Сима работала в правлении колхоза и тоже не получала никаких денег всю войну. Так же, как и я, расписывалась в ведомостях на займ.
Я работала для Победы изо всех своих детских сил, как и все мои земляки рядом со мной. Мои сверстники, дети военных лет, которых осталось так мало, имеют право считать себя полноправными участниками нашей Великой Отечественной войны, хоть и не держали в руках оружия.
Вскоре после начала войны отца ранили в руку, а после госпиталя (он лечился в Орджоникидзе), его отпустили долечиваться домой. В это время враг подходил к Сталинграду, и его вновь забрали, на нестроевую службу. В ноябре 1942 года пошел на войну и брат Петр, ему было только 17 лет. Маме стало хуже.
Зимой через хутор шли наши войска к Сталинграду. Без валенок, в ботинках и обмотках, солдаты в наших глубоких снегах отмораживали ноги. Просили хоть какие-нибудь валеночки, и хуторяне отдавали им последние. В нашем доме остановился на постой военный врач. Осмотрел маму и сказал, что если найти лекарство по рецепту, который он нам оставит, маме будет легче. Сестра моя Сима поехала в аптеку в Даниловку, металась в поисках по району, но лекарства этого не нашла.
Петр учился в Пензенской области, в городе Кузнецке. Был он связистом. Отец попал в окружение и сражался в тылу, выходил из окружения. Восемь месяцев от него не было никаких известий. Мама тяжело болела, ей становилось все хуже. Она умерла 26 мая 1943 года. Мне об этом не сказали, просто велели идти домой. Я бежала бегом всю дорогу, думала, что отец или брат приехали. Увидела маму в гробу и упала. Как хоронили - не помню. Болела долго. Петру в часть дали телеграмму, его отпустили похоронить мать, но у него, как у Алеши Скворцова, весь отпуск ушел на дорогу. Побыл он с нами немного. Остались мы вдвоем с сестрой Ефимией. Жив ли папа, мы не знали.
Когда Петя добрался до части, она уже была на фронте. Догнал свою часть, и вскоре был убит. Его товарищ написал нам, что это было, видимо, прямое попадание снаряда, когда Петя восстанавливал связь. Высотка много раз переходила от наших к немцам. Его тело товарищ не нашел, хоть и осмотрел всех убитых. Было это в период Курской битвы, где-то в районе Прохоровки. Извещения о его смерти не было. Никакого извещения не было. Товарищ, который обещал рассказать подробности о его гибели, с войны не вернулся, погиб в 1944 году. В письме писал, что служит на орудии, которое называется так, как зовут младшую Петину сестру. И сейчас мы нигде не можем найти информацию о военной судьбе моего брата, Носаева Петра Васильевича: его нет в Книге Памяти, в списках погибших.
И вот, наконец, долгожданная, дорогая, желанная Победа! Нет такой меры, чтобы измерить нашу радость и нашу скорбь по утратам. Отец наш, Василий Иванович, вернулся с войны в августе 1945 года. Началась мирная жизнь, полная трудов и лишений. Страна была разорена войной. В 1946 году я встретила Ефима и уехала с ним, куда позвал.
Ефим
Ефим был первенцем в молодой, здоровой, трудолюбивой семье. Родился он 26 декабря 1918 года в хуторе Филин. Несмотря на свершившуюся в России революцию, жизнь в хуторе еще мало изменилась. Ефим рос бойким, пытливым, смекалистым, обладал очень хорошей памятью. Он расспрашивал своего филинского дедушку Игната обо всем. Знал название каждого овражка в степи, помнил свою родословную. С пяти лет Ефим пас огромных быков, на которых тогда пахали поля. Однажды пятилетний малыш не справился с быками, и они снесли ворота. Отец хотел выпороть Ефима, а дедушка Игнат за него заступился.
Мама его, Федора Дементьевна, родила 13 детей. Однажды она рожала прямо в поле. Ефим с матерью пошли полоть, мать взяла узелок с пеленками, на всякий случай. Пололи, пололи, потом мать велела ему уйти и не смотреть, сама приняла своего ребенка, запеленала. Домой они шли уже втроем.
Жестокий голод филинцы, вместе со всем Поволжьем, перенесли в двадцатые и тридцатые годы. Революция, гражданская война и разруха докатились и до Филина. В начале 20-х годов неурожаев на Дону не было. Хлеб сеяли, собирали и вывозили весь урожай по продразверстке. Когда забрали весь, даже семенной хлеб, хуторяне ели овощи, потом стали есть лебеду, желуди, моллюсков из реки. Сухие ракушки горками лежали в каждом дворе.
Малыши первыми умирали от болезней и голода. Федора говорила остальным детям, что Бог взял этих деток на небеса, и они стали ангелами. Видимо, это помогало не сойти с ума от горя, выжить самой, молиться за умерших и сохранить живых. Уже совсем старенькой она помнила каждого своего умершего ребенка по имени и молила Бога о Царствии Небесном для них каждый день: утром и вечером.
Те, кто пережил голод двадцатых годов, попали под тотальную коллективизацию в тридцатые. Забирали не только частную, но и личную собственность: дома, орудия труда, скот, птицу, валенки, тулупы, шали и т.д. Скот согнали вместе, и он стал погибать от болезней и голода.
Дома из дерева разбирали и отвозили на станцию Себряково, на дрова. Родовой дом Коноваловых определили под школу. Вместе с домами на станцию везли семьи раскулаченных казаков. Отправляли их в снега Кемеровской области, высаживали в чистом поле с малыми детьми. Отправляли в пустыни Средней Азии, где они рыли арыки и выращивали хлопок.
Ефим рассказывал, что кто-то предупредил его дедушку: будут раскулачивать. Отец, Исай Игнатьевич в одну ночь собрал семью, и они ушли из родного хутора Филин. Шли пешком, вели корову, несли узлы. Исай Игнатьевич был середняком и никогда не использовал в своем хозяйстве труд батраков. Его семья стала жертвой 'перегибов', как после писали в газетах о таких случаях.
Поселились они на станции Анна в Воронежской области. Мимо везли составы с раскулаченными, сосланными в Сибирь крестьянами. Была зима. Люди, запертые в 'телячьих' вагонах, стояли в них без воды и питья. Они кричали Ефиму, работавшему на перроне: 'Сынок, кинь снежку, умираем!' Ефим бросал снег в зарешеченный вагон, а караульный грозил ему винтовкой, гнал прочь. Он рассказывал, что одни узники были худые, почти прозрачные, а другие - опухшие, с зеленоватыми одутловатыми лицами. Кричали и по-русски, и по-украински, и с незнакомым ему акцентом. На станции в высоких буртах лежала сахарная свекла. Ее грузили в вагоны, работали, выжили. Потом вернулись в родные края, но не в родной казачий хутор Филин.
Поселились в совхозе 'Белые Пруды', Вязовского района. Ефим учился на курсах трактористов и успешно их закончил. 24 ноября 1939 года семья проводила его в Красную Армию. Служил он в 152 артполку, в г. Гродно. Когда он в составе наших войск побывал в Литве, то был поражен высоким уровнем жизни в Прибалтике. Он вспоминал, красивых нарядных девушек, магазины с богатым ассортиментов товаров, вкусные литовские продукты. В России деревня, придавленная налогами, жила трудно.
В армии Ефим многому научился. Он легко осваивал новую технику, ему вообще легко давалась учеба. Учился в школе водителей-механиков. Был назначен помощником командира по техническому обслуживанию. Преподавал материальную часть трактора молодым солдатам. Собирался осенью домой, срок службы заканчивался в 1941 году. 22 июня полк стоял под Гродно. Утром сперва были слышны взрывы. Только замаскировались, успели залечь, летит 'рама' с крестами. Через несколько минут в небе показались три 'хенкеля' и давай бить по крайним домам. Так началась война для 152-го полка.
22 июня, в 21.00 полку дали команду отступать. Снарядов не было. Стрелять было нечем. В плен попали под Минском. Идти было трудно: Ефим был контужен. Из-под Минска погнали пешком в Барановичи, в тюрьму. Было жарко. Пленных гнали без остановки, не кормили и не поили. Они пили из луж, оставшихся на дороге после дождя. Многие заболевали дизентерией и быстро умирали, их оставляли на дороге. Из Барановичей пленных перевезли на остров Мозавецкий в Польше. Ефим там заболел дизентерией, но его спас польский доктор. Пожалел молодого синеглазого парня. Дал ему хину. На глазах Ефима от голода и болезней умирало много молодых людей. Сам он был закален трудностями предыдущей жизни. Часто говорил потом, что выжил еще и потому, что никогда не курил.
Оттуда повезли в Германию, в лагерь для военнопленных Берген-Бельзен. Там тоже видел сотни смертей. Через некоторое время перевезли в Альтенграбов работать слесарем. Из этого лагеря отправили на работу к помещику. Через месяц все пленные, работавшие у помещика, заболели пятнистой горячкой. Выживших отправили обратно в Альтенграбов. До весны 1942 года в лагере был карантин, весной стали выводить на работу. Разгружали вагоны, валили лес. Ефим уже хорошо говорил по-немецки. Однажды что-то спросил у конвоира. Конвоир ударил его так, что он потерял сознание и долго не мог прийти в себя. Друзья рассказали, что озверевшего конвоира остановил вышестоящий начальник, пригрозив отправкой на фронт за уничтожение рабочей силы. У Ефима был друг Николай Аверин из Пензы. Они доверяли друг другу и помогали друг другу выживать. Когда Ефим заболел от голода и тяжелой работы, весь опух и ослаб, его хотели отправить в лазарет. Друзья, Николай Аверин и Николай Коротков, спрятали его в бараке, потому что в этом лазарете никто не выздоравливал: больных не кормили. Санитары сами съедали пайки ослабевших людей. Его опять спас доктор, тоже из Польши, попавший в немецкий плен во Франции. Он дал ребятам пачку галет, велел размачивать и кормить его понемногу. Молодой организм справился, на следующий день Ефим снова работал. Кажется, фамилия доктора была Романовский.
Осенью 1942 года всех, кто умел обращаться с техникой, отправили в Кельн, в офицерский лагерь. Работали слесарями на каком-то заводе или на верфи. Из Кельна часть пленных отправили в Буэрнорд восстанавливать автомобили и другую технику. Кормили плохо. От голода Ефим со своим другом Юнниковым Семеном забрались в склад с продовольствием по трубе, поели и всех накормили. В тот же день 'кормильцев' выдал кто-то из пленных, но их успели предупредить, и они бежали из лагеря. Поймали друзей в городе Мюльгаин, сильно избили и оправили в штрафной лагерь в город Бодроп. Из штрафного лагеря после отсидки отправили ближе к границе с Голландией, работать на сельскохозяйственных фермах. Это было в начале 1943 года.
Сколько раз он был на краю жизни - не пересчитать. Пленных травили собаками в концлагере. За побеги расстреливали каждого десятого или каждого четвертого в строю. Ефим говорил, что спасала его материнская горячая молитва. Рассказывал, как в самые безнадежные и горькие минуты пел про себя староверские стихи, которые заканчиваются словами: 'И никто моей могилки не приедет навестить'. Пел и плакал, очень хотелось жить и быть свободным.
Когда американская армия пошла в наступление, всех военнопленных отправили в город Дюссельдорф. Ефим с двумя друзьями снова бежали. За время работы в крестьянском хозяйстве они собрали себе 'цивильную' одежду. После Сталинградской битвы местные жители стали лояльнее к пленным. В одной деревеньке их пустил заночевать крестьянин, обещал взять их на работу и даже оформить продовольственные карточки. Но пришел полицай с собакой и запер их в сарае. Ночью пленники сбежали. Их снова поймали и отправили в концлагерь под конвоем мальчишек из гитлерюнген. От них удалось бежать и дойти до города Гюкесваген. Из Гюкесвагена ушли в деревню, где их взяла на работу вдова-немка.
В марте или апреле эту местность заняли американские войска. После тщательной проверки союзники погрузили всех военнопленных в самолет и отправили в расположение советских войск. Американцы предупреждали советских пленных о возможных репрессиях от своих, приглашали к себе, предлагали уехать в какую-нибудь другую страну. Ефим хотел домой. Он четыре года ничего не знал о своей семье. Не знал, что отец его погиб под Сталинградом, младший брат Кирюша убит 2 февраля 1945 года под Кёнигсбергом, похоронен в Восточной Пруссии, на южной окраине Нессельбека. Две маленьких сестрички умерли от голода. Из большой, работящей дружной семьи остались мать с бабушкой и три сестры: Аня, Стеша и Нина. Они не знали, что он жив.
На счастье Ефима у немцев сохранились все записи о его передвижениях. После тщательной проверки его зачислили в 816 отдельный автомобильный батальон, который был расформирован в 6-ю отдельную рабочую бригаду, где он служил до августа 1946 года. В плену он заработал гастрит и экзему, сильно застудил спину. Но никогда не был угрюмым, мрачным, нелюдимым. Ефим очень любил и ценил жизнь во всех ее проявлениях, был смелым, открытым и общительным человеком.
Когда наша старшая внучка привезла из Австрии своего мужа Эвальда, познакомить с бабушкой и дедушкой, он был удивлен, что в далекой российской глубинке, в маленьком хуторке, восьмидесятипятилетний дедушка свободно говорит с ним на немецком языке.
Незадолго до смерти Ефим подавал документы на компенсацию за принудительную работу в Германии, которую немцы выплачивали, чтобы как-то загладить свою вину. Сам не хотел, дети настояли. Документы приняли, а компенсацию ему не прислали. Наверное, посчитали, что мало страдал. Кто принял такое решение, на каком уровне, один Бог знает.
Вот мы и говорим, те, кто видел войну, прошел через нее и преодолел: ' Все переживем, все преодолеем, только бы не было войны! Только бы больше никогда не было войны!'