Аннотация: Отвергнут "Полднем" без объяснений. А мне не стыдно вообще. Отличный рассказ.
Подкатив к ограде, Михаил открыл калитку, соскочил с велосипеда и завел его во двор. Дверь в дом была распахнута. На давно некрашеном крыльце лежал Буран, поднявший на лязг калиточной задвижки голову с передних лап, но этим и ограничивший свою сторожевую деятельность. Молодой хозяин вернулся - все в сборе, можно дальше дремать.
Велосипед Михаил поставил в сарайку, прислонив к поленнице заготовленных на зиму дров. К сарайке была вплотную пристроена баня, в которую вела обитая узкой рейкой дверь, и хорошо было бы придумать велику другое место - не дело ему здесь стоять, чуть не в проходе - да жалко было тратить на долгие раздумья оставшееся время. Может, отец помозгует, а то и сам использовать начнет. Хороший аппарат, китайский: с пятью скоростями, амортизаторами на передней и задней вилках, тормозами зверскими. А здоровья отцу хватает - пятьдесят пять лет, еще до пенсии пахать и пахать!
"Ну, что, Буранище, лежишь, кемаришь?"
Вот пес, может быть, его и не дождется - почти Михаилов ровесник. Седины в шерсти овчарочьего окраса уже хоть отбавляй, особенно на темном загривке. Он пожулькал собаку над лопатками, почесал за ушами, широкий скошенный лоб. Пес прикрыл глаза, сопел, ничем не выдавая своего удовольствия, лишь дважды дернул хвостом, когда Михаил убирал руку, чтобы сдуть с нее пряди линяющей шерсти.
--
Ой, да ты вернулся! - мать появилась в дверях с наполовину полным помойным ведром. - А я с готовкой закрутилась, не слышу совсем!
Михаил отпустил собаку, встал со ступеньки, отряхнул штаны.
--
Давай, вынесу!
--
Ага, вынеси, Миш! На яму всё - здесь очистки картофельные, капуста...
Михаил не дослушал, забрал у матери ведро, пошел вкруг дома. Выплеснув помои на компостную кучу, забросал их подсохшей травой, привычно орудуя вилами. Как-то они будут без него? - подумалось в который уже раз. - Ясно, что люди взрослые, самостоятельные, но разве пара рук в хозяйстве лишними бывают?
Звякнув ведром, он занес его в дом и отправился умываться. Вода в уличном рукомойнике за длинный день нагрелась градусов до тридцати, казалась горячей, словно из городского крана. Так бы мылся и мылся! Эх, не ценят горожане своих удобств, всё ноют и ноют! А чего ноют? Вот и Петр, когда приезжает с семьей, тоже нет-нет, да помянет и дворы замусоренные и улицы плохо чищенные. Совсем барином стал. У них в Незнамово никаких жилкоммунхозов отродясь не бывало. Когда снегопады по зиме сильные, встаешь в пять утра и начинаешь лопатой "дорогу жизни" к туалету пробивать. А как иначе? Отец от дома снег отбрасывает, дорожки чистит, а ты, значит, до бытовых удобств, которые во дворе, проход делаешь. Ну и оба сразу - дорогу перед домом. Не так уж много машин по их улице ходит, чтобы снег укатать. Рук не приложишь - дорога в тропинку превратится. А если "скорая", не дай Бог, кому понадобится? На Широкой машину бросать и три проулка ногами топать? А носилки если? Сейчас-то полегче, конечно, будет... Ну, а все-таки?
--
На свеженькое, утирайся! - мать подала Михаилу полотенце, когда он появился на веранде. И почти тут же потребовала. - Руки-то покажи!
--
Чё вдруг? - Михаил машинально протянул ладони, перевернул их тылом.
--
Хлюпался чуть не полчаса, - пояснила мать с улыбкой, - думала, перепонки выросли!
--
Как скажешь, мам - хоть стой, хоть падай! - дернул подбородком Михаил.
--
Садись лучше, вечерять будем! - мать отвернулась и, глядя в потолок, крикнула. - Ива-а-ан! За сто-о-ол!
--
Иду! - донесся голос отца с чердака, где он летом обустраивал себе "кабинет", затаскивая компьютер и коротая выходные дни то за ним, то на старом продавленном диване, который бы и выбросить пора, да все жалко.
Михаил устроился на лавке и принюхался, пытаясь определить, чем их сегодня мать порадует. Пахло вкусно, печёным чем-то.
--
Чё завертелся? - заметила мать как он зыркает по сторонам. - Окрошка на вечер, пирогов напекла с картошкой да с капустою. Щас подостынут, с собой тебе положу. Молока у Кирилловны пошла купила. В бутылку налью - всё не всухомятку тебе питаться!
--
Ма, да я думаю, не будет там проблем с едой-то!
--
Может, и не будет, - согласилась мать, - но до отправки день, а то и два пройдет. У нас ведь вечная неразбериха, а у тебя всё с собой будет: и попить, и покушать!
Вышел на веранду отец с неизменными своими очками, болтающимися на груди на черных тесемках.
--
Так, - сказал он, довольно потирая руки, - чувствую себя в силах одолеть тазик окрошки и стопарик на грудь принять!
--
А без стопарика если? - съязвила мать.
--
Без стопарика я тебе дороже обойдусь - в два тазика и полбулки хлеба!
--
Садись уж, проглот! - мать уплыла в дом и вернулась с запотевшей бутылкой. Прихватив щепотью с кухонного стола три рюмочки, еще в капельках воды от недавнего мытья, она поставила их перед мужем и отдала ему бутылку. - Нам с Мишей тоже чутка налей - проводы так проводы!
Михаил зарумянился. Первый раз он с родителями водку за одним столом пить будет. Шампанское и вино на Новый год и дни рожденья - не в счет. Пиво он с друзьями пробовал. Водку с ними же, на выпускном - не понравилась. Дурное от нее опьянение, в голову бьет. Но сейчас нужно уважить родителей - надолго с ними расстается.
--
Ну, - отец поднял свою рюмку, наполненную до краев (жене с сыном налил по половинке), - за будущего миротворца!
--
Нет, Вань! - запротестовала мать. - За это вторую поднимем. Давай, как принято: за здоровье!
Отец, хоть не выпил еще, но уже с заблестевшими глазами, перевел с Михаила взгляд на нее. Понял, наконец, улыбнулся, смутившись.
--
Тут ты правильно, Анюта, сказала! Значит, чтобы все были живы-здоровы!
Они соприкоснулись хрустальными рюмками и Михаил торопливо протолкнул в себя сладковато-противную жидкость. Накинувшись на окрошку, проглотил несколько ложек, даже не разболтав толком сметану. Повлажневшими глазами скосился направо (мать, морщась, пила водку мелкими глоточками), потом налево (отец, разом выплеснув рюмку в глотку, теперь сидел, настороженно прислушиваясь к ощущениям). Склонившись к своей тарелке, стал быстро и шумно хлебать, закусывая большим ломтем хлеба.
--
Огурцы уже отходят, - пожаловалась вскоре мать.
Молчания за столом она не любила. Если семья собралась - нужно беседовать. Иначе еда из удовольствия в работу превращается.
--
Так уж и отходят, - засомневался отец. - Поди, поливать забываешь, вот и не нарастают!
--
Ну как же, забываю! И утром и вечером. И подкармливала третьего дня. Цветы есть еще, а завязей все меньше и меньше, хотя тепло еще...
--
Тепло-тепло, а сентябрь на дворе. Ночью двенадцать градусов, росы холодные...
--
Под плёнкой-то, какие росы?
Отец пожал плечами.
--
Овощ тропический, кто его знает, что ему нужно?
--
Ты очки-то зачем носишь? - решился Михаил вступить в разговор. - Опять зрение падать стало?
--
Очки? - не понял отец. - А, это! - он подергал тесёмку на шее. - Это, значит, не привык еще, без них-то. Читаю когда, или в монитор смотрю - нет-нет, да засомневаюсь в себе. Вроде, и хорошо видишь, а вдруг ухудшение началось, а я и не примечаю!
Михаил крутнул головой. Тоже причуды у отца. Как медведь теперь здоровый, а все не верит. Уперся в прошлом году, компьютер, говорит, хочу! Калькулятором до того не пользовался, на бумажке столбиком считал, а тут - компьютер! Осенью, как продал картошку, сразу и купил. Экран жидкокристаллический, два процессора двухъядерных в системном блоке, мышка беспроводная - все дела. Ну и телефон мобильный до кучи, чтоб в Интернет ходить, новости, значит, со всего мира скачивать. Месяц Михаила терзал, пока сам не выучился - теперь за уши не оттащишь. Только и возможность сыну за клавиатуру сесть, пока отец с трактором возится.
--
Чё нового-то в мире творится? - спросил Михаил, чувствуя, что говорить ему стало так легко, что язык за мыслями не успевает.
--
Нормально в мире! - обрадовался отец интересной для него теме. - В Судане ситуация нормализовалась, на Шри-Ланке. В Колумбии наркомафию к ногтю прижали, в Мьянме опять же замирение приближается...
--
Вот и слава Богу, хоть жить нормально начинаем, по-человечески! - мать быстро и мелко перекрестилась. - Батюшка наш в тую субботу сказывал, чтоб мы не сомневались: каждая тварь, что в мире живет, произошла по Божьему соизволению, и под его неусыпным оком действует. И власть всякая Богом дадена, и коли народ в вере пребывает и совесть имеет, то и власть ему лучшая достается...
--
Открылись глаза, значит, Божии на несчастную Россию... - непонятно усмехнулся отец. - Первый раз с властью нам повезло!
Он протянул руку, взглядом испросив у жены позволения, налил по крайней рюмке. Опять по половинке Анне с Михаилом, себе - полную. Сегодня еще можно - воскресный вечер, вся ночь впереди.
--
Ну что, за Михаила?
--
За тебя, сынок! - потянулась к нему мать. - За службу твою - чтоб легкой она показалась, да чтоб годы эти пролетели, как ночь сегодняшняя!
Глаза у нее совсем уже были мокрые.
--
Спокойно, ма! - как можно уверенней пробасил Михаил, касаясь ее рюмки своей, а потом чокаясь с отцом. - Всё нормально будет. За вас!
Мать убрала пустые тарелки, налила чай, выставила пироги на стол.
--
Эти, с краешку, капустные, эти - с картошкой с грибами, эти, с протёками - с вареньем! - объявила она.
--
Значит, ты, Гришка, Сергей Макеев, а еще кто нынче от нас на службу?
--
Галка Чернышова с нами, - ответил Михаил, отхлебывая чай.
--
Ой, а Галка-то с чего? - всплеснула руками мать. - Так и не нашли Сашку?
--
Полгода искали, - пояснил Михаил. - Сколько ждать можно? А у Веры Семеновны паралич не отходил, сама знаешь!
--
Да, знаю, как же! - признала мать. - Ведь как не повезло Верке! На год всего меня и старше!
--
Ну, сейчас все путём уже! - остановил сетования матери Иван Николаевич. - Еще хорошо, что они девок на службу берут, да и Галка молодец, в кусты не спряталась!
--
Да, Галка - мировая девчонка, - согласился Михаил. - И бате мозги от пьянства прочистила, чуть не палкой его в санпункт гнала, и мать вылечила...
Отец крякнул, встал из-за стола.
--
Чего водку не убрала? - спросил, обходя стол, у матери. - Греется стоит почем зря, градус испаряет!
--
Господи, - подскочила мать, - да сейчас уберу! Думала, может еще захочешь!
--
Думала она... - пробурчал отец уже с крыльца. - Петух тоже думал... Михаил, - позвал он, - как налопаешься, сюда приходи! Поговорим хоть напоследок...
Когда сын вышел, отец вертел в руках невесть откуда взявшуюся замусоленную пачку "Беломора".
--
Садись! - подвинулся он.
Буран, которому пришлось поджать заднюю лапу, недовольно на них скосился, встал, встряхнулся и широко зевнул.
--
Правильно-правильно! - буркнул в его сторону отец. - Не хрена тебе прохлаждаться на крыльце - все бока уже отлежал, иди, пробздись!
Дернув в его сторону ухом, пес сделал вид, что из сказанного ничего не понял, потянулся, просев в пояснице, и отправился на проверку своей миски. Посчитав, что обглоданный мосол от сегодняшнего борща недостаточно чисто обработан, он выволок его на землю и принялся за финишную полировку.
--
Ага, - откомментировал наблюдавший действия овчарки отец. - Не поваляешь - не поешь!
--
Что, опять на курево потянуло? - спросил его Михаил, щелкнув по пачке в руках и опускаясь рядом.
--
Что? Да нет, так - про заначку старую вспомнил!
Отец отогнул оцинкованный слив, прикрывавший фундамент, и сунул папиросы в тайник. Потом сцепил пальцы в замок, опустил руки между колен, и глядя то ли на них, то ли на дорожку, спросил.
--
Сам-то как думаешь, нормально там будет?
--
Да кто его знает? - не стал врать Михаил. - Все едут - и я еду. Раньше в армию забирали, сейчас в миротворцы. Мне хоть понятно сейчас, что взамен получаем - всё легче лямку тянуть!
--
Это ты брось - "лямку тянуть"! - построжел отец. - С таким настроением нельзя на службу идти. Я ведь еще когда на "восьмидесятке" рычаги тягал - не просто дембеля дожидался!
--
Ну! И знал, для какой надобности два года из жизни выбросил?
--
Вроде понимал, что говорили...
--
Про долг перед Родиной только не вспоминай! - прервал отца Михаил. - А то, знаешь, сразу много вопросов: и откуда ты столько успел задолжать к восемнадцати годам, и почему только ты задолжал, да такие, как ты - из деревень да городских "хрущоб"!..
Михаил остановился. Чего он отцу-то всё это высказывает? Он здесь причем?
--
Меня бы взяли - сам пошел! - произнес отец, поняв, что сын распространяться на эту тему больше не намерен. - Я им сейчас поболе твоего должен!
--
Брось! - Михаил слегка толкнул его плечом. - Без вас обойдемся. Да и, правду сказать, все по справедливости выходит: я тоже вам с матерью должен, мне за вас и отдавать!...
Еще помолчали. Да и о чем говорить? Давно все обдумано на сто рядов, давно обговорено. Правильно зв'аны сделали, что напрямую к народам обратились - сколько еще можно было ждать, правителей прошлых уговаривать! Ведь каждый день, каждый час люди по всему миру помирали, кто сам, а кого и другие на тот свет спроваживали! Уж зв'аны и так и сяк - нет, ни в какую! Только и слышали в ответ: вы нам, мол, дайте свои технологии и установки, поделитесь знаниями, так сказать, на безвозмездной основе, а мы тут уж сами разберемся: кого и почём лечить, кому память стирать, а кого обучать ускоренно. А еще лучше, если технологии будут предоставлены только нам (ну и ладно, еще тем и вон тем)! Другим не надо - плохие они, дикие, прогресса и лучшей жизни не достойны...
Больше полувека они бились, все вокруг да около летали. Пока не стали понимать, что с правителями нашими по-другому нужно. Это когда Никитка лысый с американским красавчиком из-за Кубы в шестьдесят втором разругались. Чуть ведь, сволочи, всех на тот свет не отправили! А нам-то мозги вправляли: торжество, мол, здравого смысла, политический компромисс... Поневоле на компромисс пойдешь, когда последнее предупреждение получено: после достижения любой из сторон критического уровня боеготовности, будут превентивно выжжены все пункты управления с узлами связи, а для полной гарантии - уничтожены обе столицы гравитационным ударом.
До сих споры идут: блефовали тогда зв'аны или нет. Вообще, ребята крутые, хоть и на ящериц похожи. А, может, что и продемонстрировали Хрущеву с Кеннеди в подтверждение своих слов. Во всяком случае, те на мировую пошли. Потому и зачитывали обращение наших правителей к американским по радио, что, в отличие от Вашингтона, на орбиту телеграфных да телефонных проводов не было. И не стало с тех пор никаких серьезных конфликтов - по мелочи всё. Хоть и эти мелочи по маковку в людской крови.
Да... Правильно они сделали. Ведь что людям нужно? Деньги-шмотки, котировки-монтировки, фьючерсы-хуючерсы? Хрена-с-два! Им нужно подольше жить, да здоровым быть. А, коли тебе это обеспечили, то кому за это спасибо скажешь, да кому обязанным будешь? Не правительству же - зв'анам! И принцип простой: согласен отслужить в миротворцах или на другой какой полезной работе - полное оздоровление тебе и твоим ближайшим кровным родственникам, сколько бы их ни было на свете. И никого не подкупишь: у них с этим строго, по генетической науке. А нет родичей, один на свете остался и служить не хочешь - жди, пока жизненные показания возникнут. Это уже когда смерть тебе пристально в глаза заглянет. Тогда - да, безо всяких условий помощь оказывают.
Вот Клавдия Мирошниченко у них в Незнамово - девяноста с лишним лет. Деда своего в семидесятом еще схоронила, сын в девяносто восьмом по пьяни замерз - одна, как перст, осталась. Совсем из ума выживать начала, однажды куру неощипанную прямо на плитку электрическую положила и жарить начала. Соседка, хорошо, дым из окна увидела, спасать прибежала. А то бы спалила дом и сама сгорела вусмерть. А после того, как в санпункте побывала (по-ученому "мобильный санационный пункт", но это длинно выговаривать), сама и за водой ходит, да еще по два ведра норовит тащить. И хвасталась намедни Анютке, что, вроде, зубы новые прорезаться начали - не знаешь, верить ли, нет...
У Анны, когда Михаил на службу согласился, аневризму какую-то в мозгу нашли. Сказали, года три-четыре - и внезапная смерть могла наступить. У него самого маленький рачок в легком обнаружили, в са-а-амом зародыше. Странно даже: сорок лет курил - ничего. Как кашлять начал, да бросать задумал - вот тебе и здрасьте!
Да, если по грамотному разобраться - здоровых-то людей нет, есть толком не обследованные. Мишка уж на что кабан, выше отца ростом вымахал, так и то: гастрит, кариес, ногтевой грибок какой-то. Сроду бы не подумали - и питался нормально, и зубы чистил, и ноги почти каждый день мыл! У старшего сына, Петра, кисту в печени нашли, у дочки евонной, годовалой - порок сердечный.
Ну, с Петром-то ясно. Он служит уже, Петр. Пятый курс медицинского не дали закончить, дообучили по своей ускоренной методике и теперь по области с санпунктом гоняют. Сложно, говорит, очень - на психику большая нагрузка. Это да, это ему самому видеть приходилось. Когда лежишь в санпункте под колпаком вроде стеклянного - хорошо лекаря рассмотреть можно. Кроме головы, конечно - голова у него в шлеме типа мотоциклетного. Весь он дергается, бедолага: и руки с пальцев до плеч, и ноги до самого низу. Петр объяснял насчет управления, но не очень понятно, Мишке ясней должно быть...
--
Ты чего загрузился, па? - Михаил снова подтолкнул отца плечом. - Солнце садится, холодает!
--
А? - очнулся отец. - Это я так, о жизни...
--
Да чё, нормальная жизнь!
--
Нормальная, - согласился отец, - я ж разве спорю?
Он поднялся с крыльца, потянулся, захрустев позвоночником.
--
Пошли, Буран, в будку!
Пес, сунувшийся было за Михаилом в дом, остановился, уперся всеми четырьмя лапами.
--
В будку, кому говорю! - повысил отец голос. - Ишь, моду взял - характер показывать! И не смотри на меня жалобно - не старик еще, можешь поработать и на воздухе переночевать! - он отвел пса к будке, пристегнул к цепи, переставил к его морде миску с недогрызенной костью.
--
Значит, в семь утра? - спросил, вернувшись к двери, обнимая сына за плечи и придерживая его.
--
В семь у Макеевых нужно быть. Там собираемся, грузимся и выезжаем. В Сузуне нужно быть до девяти, оттуда электричкой до Новосибирска. Ну, а с областного военкомата уже зв'аны заберут...
--
Ну, дай-то Бог!
Михаил зашел в теплый, пропахший пирогами дом, а отец еще с полминуты постоял на крыльце. Звезд на небе почти не видно было - так, одиночные. Где эта номерная звезда, которую зв'аны зовут Кугарра, он так и не смог выяснить. Все они теперь казались ему своими и близкими. Ничего, отучится Михаил, отслужит, вернется - всё подробно расскажет и покажет. Как раз к этому времени кшафтиев, которые на Земле сейчас миротворцами служат, отзывать начнут. Да и писать Мишка обещал. Два года - совсем ведь немного. Особенно за то, чтобы все они были живы-здоровы...