Не течёт вода под лежачий камень. Он одиноко замер в разлоге гор, укутавшись туманом. Один-одинешенек. Лишь капли дождя изредка омывают его лицо...
Или это всего лишь слёзы?
Сбросив с плеч вязанку хвороста, Эрзах по старой привычке отёр лоб в напрасной надежде смахнуть трудовой пот. Куда там... Но привычку не избыть.
На неестественно бледной для жителя гор коже не проступило ни капли влаги. Путь в другой конец долины за топливом для очага и обратно к затерянному в изломах ущелий домику у обычного человека отнял бы изрядное количество сил. Но, к сожалению, Эрзах не был обычным человеком. Больше не был.
Стоило ему вспомнить об этом, и силы вмиг покинули его не знающее физической усталости тело. Тяжело вздохнув, как заблудившийся в горах измотанный тур, он опустился на кривую скамью, которая тревожно скрипнула в ответ.
Тяжёлые воспоминания истощают сильнее любого труда.
Эрзах закрыл глаза, пытаясь отогнать наваждение. Но оно отнюдь не жаждало, чтоб его спровадили. Напротив, оно затягивало в глубины воспоминаний. В те далекие годы, когда сердце в груди ещё билось гулко и горячо, а не висело каменным грузом, как ныне.
Скамейка под Эрзахом вновь скрипнула, на сей раз тоскливо и протяжно, будто бы прося избавить её от мучителя - рассевшегося хозяина. И наваждение сгинуло. Исчезло, затаилось на время. Но Эрзах знал, что вскоре оно вновь возвратится, чтобы терзать его душу.
Он встал со скамьи и с благодарностью посмотрел на плод своих давних трудов. Иссохшее за долгие годы дерево доживало последние дни. Порой, глядя на потрёпанную временем скамейку, Эрзах всё чаще задумывался о том, чтобы несколько обновить убранство дома и двора.
В отличие от него, ничто не вечно под звёздами.
За домом, этой нелепой кособокой мазанкой, голодно завыл Пастух. Вспомнив, что не кормил пса со вчерашнего вечера, Эрзах хлопнул себя по лбу за забывчивость и скорым шагом направился на кухню. К ларю, где лежал последний кус вяленого козьего мяса. Отрезал большую часть, оставив себе лишь толику для скромного обеда. Хватит для лёгкого перекуса, дотерпеть до ужина - Эрзах не прихотлив.
Пастух радостно завилял хвостом, совсем по-щенячьи - почуял запах пищи. Улыбнувшись, Эрзах отдал мясо псу. Тот, радостно повизгивая, точь-в-точь, как в детстве, принялся уплетать долгожданное лакомство.
- Приятного аппетита, старина, - Эрзах наклонился, чтобы потрепать Пастуха по седому загривку. Пятнадцать лет прошло с той поры, как он подобрал еще слепого щенка - единственного друга за столетие одиночества, неизвестно как оказавшегося на его пороге, - сейчас попить тебе налью.
Колодец - неровно выложенная камнями глубокая яма, был до половины полон. Заскрипел не менее рассохшийся, чем скамья, ворот. Зажурчала цепь. Эрзах вытянул из гранитной пасти измятое ведро, в котором весело плескалась кристальной чистоты вода. Налил в уже опустошенную проголодавшимся Пастухом миску. Стосковавшись не только по еде, но и воде, тот принялся жадно лакать.
Эрзах ещё раз погладил пса, с сожалением улыбнулся.
Увы, время неумолимо. Вскоре наступит момент, когда Пастуха не станет, и он опять останется наедине с одиночеством. Вновь начнёт медленно сходить с ума от безысходности. Один против мира, вопреки времени.
И поговорить-то будет не с кем. Стадо коз - не в счёт. Тупые животные - слушать не умеют, не говоря уж о понимании.
- Эх, Пастух... - во рту у Эрзаха внезапно пересохло, а глаза предательски защипало.
Он наклонился к ведру и, сложив ладони лодочкой, зачерпнул студеной. Смочил губы, плеснул на лицо. Накатившее наваждение исчезло так же быстро, как и появилось. Но Эрзах, на всякий случай, для надежности, несколько раз погрузил лицо в ведро с водой. Холод окончательно отрезвил его.
Фыркнув, он мотнул головой, стряхивая жгучие капли. На глаза упали тёмные пряди - волосы Эрзаха давно забыли, что такое стрижка. Сам-то Эрзах помнил это слово, но только в отношении овец.
Отражение - молодое лицо с пронзительными голубыми глазами, так же намекнуло, что неплохо было бы вспомнить такое слово, как бритва.
Эрзах ухмыльнулся и подмигнул отражению, и юноша в ведре ответил ему тем же.
- Как думаешь, Пастух, стричься, бриться? Или не стоит? В большой кишлак надо идти, на базар. Продать пух, да продуктов купить: той же муки, да масла солнечного. А то в ларе и погребе шаром покати - одна вяленая козлятина. Кто захочет купить пух у неопрятного торговца, а, Пастух?
Пёс, устроившийся в тени мазанки на заслуженный отдых, послеобеденную сиесту, безразлично зевнул. Ему-то что, мясо есть, и ладно.
- Ну ты, пройдоха! - юноша отбросил непослушные волосы со лба, - ладно, отдохни с часок, потом на базар пойдём. Ты же не хочешь, чтоб хозяин голодал? А вернемся, коз подоим, я тебе молока парного налью.
Ответом было сопение Пастуха.
Тропинка незримым клубком разматывалась под ногами. На спине болтался большой тюк козьего пуха. А рядом трусил верный Пастух, довольный прогулкой.
Путь до большого кишлака неблизкий - несколько часов плутать по закоулкам ущелий. Пусть Эрзах не столь часто отправлялся в люди, но за многие годы запомнил дорогу назубок. Случающиеся землетрясения, сходы каменных лавин не затронули узенькой тропки, не оборвали тонкой нити, связывающей его с людьми.
- Что, Пастух, давненько мы с тобой не бывали на базаре? - юноша на мгновение остановился поправить сползающий со спины тюк, подтянуть ременную петлю.
Пёс радостно осклабился и несколько раз гавкнул, соглашаясь с хозяином - последний раз они с Эрзахом отправлялись в кишлак две полных луны назад. Эхо лая, заметавшееся меж каменных стен, затихнув, утонуло в глубине ущелий.
- Тише, дружище, тише. Разбудишь старушку-гору, она нам вмиг царские курганы соорудит - засыплет камнями, и помянуть будет некому, - юноша вздохнул собственной лжи. Хорошо, что его друг не умеет читать мыслей.
Могила могла бы быть только одна - Пастуха. Эрзаха смерть в очередной раз обошла бы стороной. Поначалу, едва узнав о своём проклятии - гранитном осколке, в которое превратилось горячее молодое сердце - Эрзах пытался покончить с собой. Всё без толку. Проклятье колдуньи, чьей близости безуспешно добивался молодой царевич, оказалось сильнее смерти.
Как сейчас юноша помнил разгневанный взгляд Джанайи в тот момент, когда он произносил пустые признания в любви - ярче пылает только кузнечный горн. И её слова...
'Пусть же камнем станет твоё сердце, которое не знает жара любви. И пусть камнем тот обратится, кто тебя полюбит'.
Она ещё что-то забормотала себе под нос, но Эрзах не слушал. Он тогда лишь громко рассмеялся в лицо разгневанной женщине - подумаешь, недотрога. Сама потом будет жалеть, что отказала царевичу. Могла бы в злате-серебре купаться, а ей, видишь ли, любовь истинную подавай.
Напрасны были смех и презрение - дома, вместо привычного тепла, ждали только холодные каменные статуи родителей, младших братьев и сестер Эрзаха. И укор в их потухших глазах.
Дальше был только бег. Бег прочь от прошлого, от людей, от себя самого...
Сквозь нахлынувший поток горьких воспоминаний пробился оглушительный лай встревоженного Пастуха, вновь, на какое-то время рассеяв в душе юноши набежавшие густые тучи.
Козий пух на базаре пользовался постоянным спросом. И Эрзах не боялся несколько завысить цену: десять монет вместо восьми. Его товар был много лучше прочих, так что покупатели находились сразу. Ничего удивительного, ведь у Эрзаха за плечами вековой опыт.
После необходимых покупок: муки, масла - от выручки ещё кое-что оставалось: пара монет, которые Эрзах решил было приберечь. Он уже направлялся к выходу с базара, когда его внимание привлекла лавка с украшениями. Вернее, ноги сами понесли его к прилавку.
Молодая торговка, предлагавшая обывателям драгоценные товары, оказалась девушкой ослепительной красоты. Она приветливо улыбнулась новому покупателю.
- Что ж вы, юноша, так поздно подошли. У меня почти всё разобрали, - показно извиняясь, она развела руками, - осталась разве что сущая безделица.
На прилавке одиноко лежал кулон на тонкой цепочке - сердце, вытесанное из красного гранита. Взгляд юноши словно приковало к багровому камню.
- Нравится? - спросила девушка, заметив, как Эрзах уставился на украшение, - Берите, не прогадаете. Всего пара монет. Подарите девушке сердце, - она кивнула на кулон и хитро подмигнула юноше, - девушка взамен подарит вам свою любовь.
Эрзах, наконец, смог оторвать взгляд от кусочка гранита, поднял глаза и улыбнулся торговке.
- Беру, - на прилавок легло два железных кругляша.
- Вот и ладно. Берите, и пусть вам улыбнется счастье. После свадьбы ещё 'спасибо' скажете Джанайе...
- Джанайя? - голос Эрзаха задрожал.
Рядом неистово и протяжно взвыл Пастух...
Эрзах не знал, сколько он бежал и куда. Он спотыкался несчётное количество раз, поскальзывался на камнях и падал. Руки, колени и лицо были разбиты в кровь - но, как обычно, юноша не чувствовал боли. Он не чувствовал тяжести мешка на плечах. Не слышал за спиной истошного лая Пастуха.
Позади не было ничего, кроме настигшего прошлого. И Эрзах боялся обернуться, чтобы столкнуться с ним лицом к лицу. Боялся снова увидеть укор в каменных глазах родных.
А неотступно в мыслях билось имя: 'Джанайя!'
- Джанайя! - хриплый крик раз за разом рвал пересохшее горло. Эрзах бежал и не замечал, что вопит, будто в приступе падучей, - будь ты проклята, Джанайя!
Он еще раз упал и едва сумел подняться. Силы оставили его. Стоя среди гор, под набежавшими тучами, Эрзах зарыдал от бессилия. Так плачет заблудившийся в горах ребенок, который в отчаянии не может найти дорогу домой. Так плакал и бессмертный юноша с гранитным сердцем в груди. Плакал от бессилия обрести самого себя. Стать таким, как прежде.
Проливной дождь с жестокого неба лишь добавлял слёз на его лице...
- Эй! Вы слышите меня? Очнитесь!
Эрзах почувствовал, как его небритой щеки коснулось что-то шершавое, и открыл глаза.
Рядом заскулил верный Пастух, прекратив вылизывать хозяину лицо. А над самим Эрзахом склонилась та самая девушка, у которой он, чуть было, не купил проклятое ожерелье.
Юноша задрожал и стиснул кулаки, пытаясь отогнать вновь подступившее наваждение.
- Вы помните меня? Я - Джанайя, - девушка улыбнулась.
- Уходите, оставьте меня, - Эрзах поднялся, - я не хочу знать ни кто вы, ни почему пошли за мной.
- А на базаре вы не казались таким грубияном, - девушка притворно нахмурилась и стрельнула в Эрзаха чёрными глазками, - зачем вы убежали так внезапно? Монеты бросили, а кулон почему-то оставили. Я, между прочим, девушка честная. Мне чужого даром не надо!
- Я повторяю, что не хочу знать ни кто вы, ни почему пошли за мной, - стараясь не обращать внимания на девушку, Эрзах наскоро приводил себя в порядок. Но первым делом проверил - не отсырела ли мука в заплечнике во время дождя, и не порвались ли бурдюки с маслом.
- Не хотите, как хотите. Из-за вас и вашего кулона, я здесь. Заберите покупку и проводите меня до кишлака, сама я дороги не найду, - Джанайя обиженно надула губки, - что за мужчины пошли!
- Забирайте ваш кулон. Считайте, что я вам его дарю.
- Нет, так не пойдёт!
- Послушайте, Дж... - Эрзах, наконец, собрался с силами и посмотрел на девушку. Но стоило ему произнести первые буквы её имени, он сбился и застыл, как истукан, с открытым ртом. Отчасти от того, что боялся произнести её имя, отчасти - сраженный её ослепительной красотой. Конечно, и там, на рынке, он обратил внимание, но сейчас в свете заходящего солнца она была ещё более прекрасна.
У ноги ехидно фыркнул старый Пастух...
Забил родник рядом с одиноким гранитным осколком. Густые, как кисель, воды приняли и ласково обняли отшельника, оказавшегося поневоле на дне ручья - нарушили молчаливое уединение. Пролетели годы, проснулся камушек, задрожал - точит его нещадная вода...
Эрзах до сих пор не понимал себя, почему позволил девушке пойти с ним, а не проводил её до кишлака. Может, слишком просящий взгляд был у Пастуха?
Таким же мучительным был вопрос: что же заставило Джанайю пойти с ним?
Каким из её слов верить? Тем, что ей по сути негде ночевать, поскольку постоялый двор в кишлаке забит? Или тем, невзначай оброненным у торгового прилавка, о кулоне в подарок и о подаренной в ответ любви?
Так или иначе, но в его кособоком и тесном домике стало ещё теснее.
Эрзах, конечно же, уступил девушке свой топчан и одеяло из козлиных шкур. Сам же приютился в противоположном углу на тонкой циновке. Ему было неважно, на чём спать. Топчан и одеяло были лишь данью привычкам.
- Спокойной ночи! - пробурчал он Джанайе.
А наутро ни он сам, ни девушка так и не смогли объяснить друг другу, как оказались под одним одеялом. Как и не смогли посмотреть в глаза друг другу за весь день.
Но наступила ночь... И гранитное сердце на цепочке вновь мирно заснуло в объятиях козьих шкур.
...Двое застыли на пороге. За дверью ждала дорога и верный проводник - старый пёс.
- Эрзах, ты же понимаешь, что я не смогу так просто уйти, - слова давались девушке с огромным трудом, она едва сдерживала слёзы. На её шее висел подаренный юношей гранитный кулон.
- Нет, Джая, это ты не понимаешь. Ты должна! Иначе... - Эрзах запнулся.
- Что иначе? - она в отчаянии смотрела на него. В уголках глаз дрожали солёные хрусталики, но так и не решались сорваться.
- Ничего! - Эрзах отвернулся.
- Не молчи! - слёзы всё-таки нашли выход наружу, - Только не молчи, я прошу тебя!
- Джанайя, я - чудовище, меня нельзя любить!
- Не ври мне, слышишь! Никогда не ври! Лучше сразу скажи, что не любишь меня. Подлец! - девушка зарыдала навзрыд, слёзы градом покатились из её чёрных глаз.
- Джая, ведь я всё рассказал тебе. Я проклят! - Эрзах взял руки девушки в свои, слегка сжал, - Полюбивший меня станет камнем. Таким же холодным и безжизненным, как моё сердце. Я не могу любить, не могу быть любимым. Прошу тебя, уходи... Я не хочу, чтобы с тобой случилось то же самое, что и моими родными.
- Нет, я не верю!
- Уходи! - он вытолкнул её за порог, запер дверь и опустошенно выдохнул.
Пусть так. Дорога и слёзы лучше, чем дождь и мёртвый камень. Или...
Эрзах распахнул двери настежь. Джанайя, не оборачиваясь, в сопровождении верного Пастуха шла по направлению к кишлаку.
- Прощай, Джанайя, - шёпот обескровленных губ юноши был едва слышен, - я люблю тебя!
Грянул гром. В небе и в груди Эрзаха одновременно. Но он ничего не почувствовал. Раскатистый рёв небес раздался еще раз, и юноша, схватившись за сердце, в бессилии упал на колени.
Взгляд Эрзаха, затуманенный слезами разлуки, застыл, глядя на оставленный Джанайей предмет: на пороге лежал треснувший гранитный кулон.
Из забытья Эрзаха вырвало поскуливание Пастуха. Верное животное свернулось клубком возле его ног.
- Вернулся, старина? - юноша привычно потрепал пса по загривку, - проводил Джанайю?
При звуке имени девушки Пастух перестал скулить и радостно подскочил.
- Что, обрадовался? Рад, что она ушла? - протянул Эрзах в задумчивости, - А я теперь вот не знаю, радоваться за неё или плакать, что отпустил. Кстати, чем это пахнет? - с кухни доносился аппетитный запах жареного мяса.
- Вот ведь мужчины пошли... - донесся голос Джанайи.
- Ты не ушла! - в промежутках между поцелуями только и мог выговорить Эрзах.
- Конечно, не ушла, - Джанайя тщетно пыталась высвободиться из объятий юноши, - попробуй тут уйди, всю дорогу завалило. Пришлось возвращаться. А теперь, мой милый, отпусти-ка меня. Если у нас обед пригорит...
Оставив любимую, Эрзах вышел на залитый солнцем двор. Горячие лучи обожгли его. А на лбу моментально выступил пот.
У порога, рядом с брошенным кулоном, лежало его треснувшее гранитное сердце...