В одном из домов с окнами на Волковское кладбище жила одинокая женщина. Одинокой ее считали все, кроме нее самой. Сколько ей было лет, никто не знал. Ядовитые языки говорили, что около сорока. Они ей льстили - женщине было значительно больше. А иногда, как будто бы из сострадания ей пытались всучить очередного неказистого жениха. "Хоть родишь, - говорили доброхоты, - узнаешь, что такое бабье счастье! А то ни котенка, ни ребенка".
Женщина смотрел из-под легкой вуали на "счастливых" доброжелательниц с высоты своего великолепного роста и снисходительно улыбалась. Они не могли понять, что она не одна и что в ее жизни есть нечто бесценное - то, чего нет у них - тихие уютные ночи и нежный друг, красавец-офицер: статный, с благородным профилем, тридцати семилетний барон. Он, как никто другой, ее понимал без слов.
Ближе к полуночи она заваривала вишневый чай, наливала его в изящные чашки из костяного фарфора и неторопливо пила, надкусывая австрийское печенье. Он был рядом, ее барон. Смотрел на нее из-под своего раскидистого клена, безмолвно благодаря за то, что она никогда не приходила на встречу с цветами.
А еще у женщины был поклонник. Он появился в ее жизни двадцать лет назад, когда она переехала в эту квартиру на Волковском проспекте. Кажется, его звали Ганс, а может быть, Вальтер - женщина не заостряла на этом внимание, ведь он был всего лишь поклонником. Угрюмым, неинтересным поклонником.
Сначала Ганс тихо за ней наблюдал, боясь хоть как-то себя обнаружить и тем самым ее спугнуть. Он смотрел, как она работает: шьет из непонятного ему материала цветы, которые потом собирает в венки и букеты; как ест: маленькими порциями и почему-то всегда из огромных тарелок; как просыпается... Гансу особенно нравилось наблюдать за тем, как она просыпается: сначала, нежась ворочается, досматривая сон, затем открывает глаза, о чем-то мечтая и уж потом неторопливо встает.
А однажды он осмелился и пригласил ее на танец. Собственно, тогда женщина и узнала о его существовании. Будучи в каком-то особенном настроении, она включила музыку и закружила по комнате в вальсе. Ганс танцевал легко, едва касаясь ее руки, словно был завсегдатаем венских балов. Внезапно раздался похоронный марш и все прекратилось. Женщина тут же перестала танцевать и решительно закрыла окно - похороны она не терпела.
А еще Ганс оставил ей письмо. Она любила широкие деревянные половицы в своей квартире. Такой пол можно увидеть лишь в старых домах, и то жильцы стараются от него избавиться - не модно. И вот, когда после очередного наводнения - а женщина была слегка рассеяна и временами что-нибудь проливала - пол в кухне подгнил, и она решила его обновить.
Металлический портсигар со сложенным в нем обрывком старой бумаги. Когда нанятые женщиной ремонтники обнаружили его под половицами, они, конечно же, ей ничего не сказали. Лишь убедившись, что в портсигаре ничего ценного нет, отдали его хозяйке.
Это было очень странное письмо. Ганс писал, что он раздавлен и унижен. Сегодня мальчишки бросали в них камни и выбили ему глаз. Он их не осуждает, но не понимает за что ему такая судьба? Его предки - дворяне умирали на полях сражений, а он так позорно попал в плен в свои первые дни пребывания на фронте, и получил увечье не в бою, а здесь, на стройке от руки ребенка. Что он скажет дома, когда вернется? Он в свои восемнадцать хотел получить крест и стать героем, а стал, как тут его называют "доходягой и фрицем проклятым". Лучше бы меня расстреляли, писал Ганс.
Женщина знала немецкий. Со своим бароном она всегда говорила по-немецки - ведь он тоже был немцем.
Ганса она узнала сразу. Он стоял перед ее домом, растеряно его разглядывая. Невзирая на почтенный возраст, он имел величественную осанку, словно состоял на службе в королевском дворце. Неживой правый глаз, сквозь морщины угадывались благородные и очень знакомые черты.
- Фроляйн! - обратился он к ней. - Прошу меня простить. Дело в том, что этот дом... Вы ведь из этого дома?
В том, что иностранец приехал в Петербург, и интересуется домом, не было ничего удивительного. Иностранцы всегда приезжают в Петербург и всегда интересуются домами.
- Да, - коротко ответила женщина на немецком.
- Как замечательно! - обрадовался он, то ли, тому, что женщина говорит по-немецки, то ли, что она здесь живет. - Может, вы впустите меня в подъезд? Я хочу его посмотреть.
Ганс стоял на лестничной площадке, зачаровано глядя на потрескавшуюся стену. В доме всего два этажа и несколько парадных. Это был отличный, добротный дом. Эти дома строили в сорок пятом пленные немцы. Отец ей рассказывал, как они с пацанами бегали на стройку "мстить фрицам". Волковка считалась окраиной, и сюда селили семьи рабочих.
Женщина пригласила гостя к себе. Ганс вошел, и словно, не замечая хозяйку, стал осматривать квартиру. Он остановился около кухонного окна и внезапно заплакал.
- Я никому не говорил этого, фроляйн. На этом месте я лишился глаза.
- Я знаю. - Она протянула ему портсигар.
- Вот так вот глупо и бездарно, - попытался улыбнуться Ганс. - Там лежит мой прадед, - показал он на кладбище. - Барон фон Шульц. Он служил вашему императору и получил много наград. А здесь, совсем рядом, покоится мой глаз.