|
|
||
Основано на реальных событиях | ||
|
Орудия пытки должны быть
примитивными и понятными, только тогда это пугает. Ю. Семёнов |
|
Затаив дыхание, Мигель неподвижно лежал на железной кровати. Он лежал, давно утратив всякое ощущение времени, уставившись застывшим, немигающим взглядом в далёкий невидимый потолок. Резь в пересохших, широко распахнутых глазах напоминала ему о том, что он, несмотря ни на что, был всё ещё жив. Боль помогала ему провести едва заметную черту между сном и явью. Мигель крепко зажмурился и снова открыл глаза. Ничего не изменилось: вокруг него была всё та же пугающая, бездонная и невероятно чёрная и пустая тьма. В одиночной камере, в этом глухом и тёмном каменном мешке, в котором держали Мигеля, свет был таким же редким гостем, как и проблески светских манер у портовых шлюх, коими славилась его родина. Последнее время Мигель часто вспоминал этот пыльный, иссушенный жарким карибским солнцем город. Более всего он был похож на скелет фантастической гигантской рыбы, от отчаяния выбросившейся на берег и незаметно умершей на обжигающем белом песке пляжа. Здесь прошли его детство и юность. Здесь, не без помощи всё тех же шлюх, под жалобные крики чаек, он впервые стал мужчиной. Второй для него по значимости достопримечательностью города были пальмы. Превосходившие ночных жриц числом, но явно уступавшие им в колорите, они были повсюду. Каждый раз, когда Мигель пытался выудить из памяти картинки детства у него перед глазами неизбежно возникали именно они. Словно пожелтевшие на солнце, покрытые пылью огромные папоротники, они безудержно рвались ввысь, прямо в ярко-голубое безоблачное небо, покачиваясь на ветру на тонких мохнатых ножках. Снизу их стволы подпирали каблуками стоптанных туфель, похожие на ярких тропических птиц, вульгарно раскрашенные и измученные полуденным зноем женщины. Так же как и жаждавшие воды пальмы, эти женщины были готовы на всё ради маленького, освежающего глотка красивой жизни, который привозили с собой изголодавшиеся по сухопутным страстям моряки и праздные, охочие до лёгкой курортной добычи туристы. Поняв, что он снова начал проваливаться в лишающее разума забытье, Мигель шумно выдохнул. Словно небезызвестный немецкий барон, вытащивший себя за волосы из болота, он выдёргивал себя из бреда, привлекая собственное внимание резким в неестественной тишине камеры звуком. Исполнительные тюремщики потрудились на славу: они методично вылизали каждый сантиметр и угол его темницы, уничтожив даже намёки на звуки, цвета и запахи. Они не оставили ему ничего, за что мог бы зацепиться его ускользавший во тьму разум. Когда-то больше всего на свете он боялся сойти с ума, потерять тот, пусть и не самый яркий огонёк разума, что горел у него в душе. Сейчас же, он всё чаще думал о том, что безумие было бы, пожалуй, не самым худшим для него выходом. Мигель не раз уже подумывал о самоубийстве, но лишить себя жизни в этом тёмном подземелье было задачей не из лёгких. Мягкие, обитые тканью стены, отсутствие углов или каких либо предметов - казалось, его мучители предусмотрели всё. Даже еду ему, в узкую щель, в самом низу двери просовывали в одноразовой бумажной посуде. Уморить себя голодом или жаждой? Нет, на такое Мигель был не готов. Всё же куда проще было просто сойти с ума. Как это было не иронично, но он продолжал жить лишь благодаря собственному малодушию. Ещё раз шумно втянув в себя, раздутыми как у разъярённого быка ноздрями воздух, Мигель снова задержал дыхание и прислушался. В камере всегда было очень тихо. Единственными звуками здесь были шелест прерывистого дыхания и ритмичный стук сердца Мигеля. Временами, как сейчас, ему казалось, что он слышит шум далёкого прибоя и крики чаек. Он стоило прислушаться и тишина заглушала эти далёкие отголоски прошлой жизни. Мигель застонал и, зажмурившись, повернулся на бок на тюремной кровати. Перед его взором танцевали мириады переливающихся и пульсирующих цветных пятен. Глаза, словно боясь забыть какие в мире бывают цвета и краски, время от времени напоминали себе и Мигелю как те выглядят. Его мир, лишённый формы и образа, лишённый радости и грусти, был лишён также и всякого смысла. Но, пожалуй, самым ужасным было то, что здесь не существовало времени. В свободном от переживаний мире для него попросту не осталось места. Просыпаясь, Мигель никогда не мог с уверенностью сказать, проспал ли он целый день или всего лишь пару часов. Минута здесь растягивалась в столетие, а вечность могла показаться мгновением. Очень сложно следить за ходом времени, когда решительно ничего не происходит. Когда больше нет никакого "снаружи", а есть только "внутри". Когда весь мир вокруг тебя, подобно умирающей звезде обрушивается вовнутрь, стремительно сжимаясь в бесконечно малую точку собственного я, оставляя за собой лишь чёрный бездонный провал холодной пустоты. "Если бы дьявол умер, вместе со всеми своими прислужниками и грешниками, то ад выглядел бы именно так." - пришло как то раз на ум Мигелю. Сколько же он уже пробыл в этом странном и страшном месте? Мигель затруднялся ответить себе на этот вопрос. Первое время он пробовал вести счёт дням отмечая про себя бумажные тарелки с мерзкой тюремной баландой, но очень скоро пришёл к выводу, что интервалы между этими событиями были далеко не равными. Иногда еду приносили так часто, что он даже не успевал толком проголодаться, а временами ожидание становилось настолько мучительным, что Мигель принимался царапать ногтями матрас, чувствуя как голод скручивает его внутренности в тугой плотный узел. Мигель снова перевернулся на тонком матрасе на спину с твёрдым намерением уснуть. Сон был единственным его спасением, но последнее время давался с трудом. И без того пресытившееся бездействием тело не нуждалось в отдыхе. Словно конь, запертый в тесном стойле, оно жаждало свободы и движения. Бесчисленные мысли, сменяя друг друга в безумном хороводе, обрушивались на зыбкие берега его разума, а затем, откатываясь обратно в породившую их бездну, они уносили с собой песчинки его рассудка. Дыхание Мигеля участилось, стало тяжёлым и прерывистым, словно после изнурительной пробежки. Сердце билось чаще и сильнее чем прежде, гулко сотрясая всё тело с каждым новым ударом. Грудь, стальными объятиями сдавил страх. Мигелю было прекрасно знакомо это чувство. Словно его похоронили заживо, заколотив крышку и засыпав сверху еще свежей и рыхлой землёй. Всё его существо обуяло одно единственное желание: скорее взломать ветхие доски его подземной темницы и руками прокопать себе путь наверх - к свету, к воздуху, к свободе. Дышать становилось всё тяжелее. Страх душил его, затягивая на шее свою невидимую удавку. Волны липкой и такой же тёмной как и всё вокруг него паники захлёстывали Мигеля, лишая воли и разума. Страх, разрывавший его душу на части, приходил к нему последнее время всё чаще. Словно проверяя его, нащупывая слабину. Он ждал своего часа, ждал, когда сможет опрокинуть и утопить ветхую лодку Мигеля в безбрежном океане отчаяния. Что было сил стиснув зубы, Мигель попытался замедлить участившееся, сбивчивое дыхание. Медленный, глубокий вдох. Прохладные струи вливались в него, наполняя умиротворением сдавленные страхом лёгкие. Сердце билось уже не так часто, постепенно замедляя свой безумный и бессмысленный бег. Выдох. Тёплый воздух ласкал и согревал его ноздри. Удушающий прилив паники медленно, шаг за шагом отступал, обнажая истерзанное и искалеченное сознание. Мысленно Мигель был уже далеко отсюда. Его разум, вырвавшись на свободу, оставил далеко позади душную и тёмную камеру. Он был в мире своих грёз и фантазий. В месте, которое он создал как убежище, куда можно было сбежать от ставшей невыносимой реальности. Мигель неторопливо поднимался по крутой каменной лестнице, заканчивавшейся массивными дубовыми дверями высокого особняка. Босыми стопами он чувствовал приятную прохладу гранита, ощущал лёгкие дуновения свежего ветра на лице. Он поднимался, считая ступени. Девятнадцать, двадцать, двадцать один... Тёплая гладкая поверхность полированного дерева, холод массивных чугунных колец дверных ручек. Он отчётливо ощущал прикосновения к ним - этот мир был куда более реален нежели тёмное пустое ничто снаружи. Но он больше не думал о том мире - он перестал существовать как только Мигель поставил ногу на самую первую ступень гранитной лестницы. За резными дубовыми дверями его ожидал уютный зал с камином, в котором никогда не потухал огонь. Стены зала были уставлены шкафами полными книг, а за высокими окнами виднелась тропа, ведущая к песчаному пляжу, сдавленной с двух сторон неприступными скалами бухты. Мигель очень любил это место. Это был мир покоя и забвения. Он любил наблюдать за нескончаемым танцем огня на поленьях, любил провожать солнце, сидя на огромном камне на берегу и наблюдая как оно беспомощно тонет в бескрайнем, уходившем за горизонт океане. Оказавшись в гостиной, Мигель неспешно подошёл к камину и, расшевелив чугунной кочергой сонного огненного зверя, устало упал в своё любимое кожаное кресло. Пробуждающиеся ото сна язычки пламени, лениво взбирались на поленья, принимаясь кружиться в пламенном хороводе, вычерчивая сменявшие друг друга причудливые жаркие узоры. Дрова в камине время о времени потрескивали, выстреливая целые снопы искр, а пожиравший их огонь наполнял комнату уютным теплом и неровным, мерцающим светом. Мир и покой наполнили душу Мигеля. Воспоминания о реальной жизни медленно отступали, поднимаясь вместе с дымом свечей к потолку и растворяясь в воздухе. Тело его начало неметь. Вначале Мигель перестал чувствовать руки как если бы они перестали существовать, растворившись прямо в воздухе. За руками последовали ноги, а а затем и всё тело. Мигель перестал ощущать себя как человек, как личность. Раздувшись и заполнив собой всё пространство вокруг, он стал единым целым с созданным им миром. Когда сознание вернуло Мигеля назад к реальности, он обнаружил, что стоит на коленях посреди тёмной камеры, монотонно раскачиваясь взад и вперёд, словно богобоязненный иудей во время субботней молитвы. Стёртые о шершавый пол колени сочились кровью и обозначали каждое движение вспышками невыносимо жгучей боли. Мигель медленно приоткрыл глаза. Вокруг стояла всё та же беспросветная пустая тьма. Мгновением позже, присмотревшись, Мигель уловил смутный, очень тёмный, но всё же уловимый контур. Он определённо мог видеть стену. Он видел место, где одна стена помещения встречала другую, образуя угол камеры. Это было одновременно неожиданно, невероятно и чудесно. Волна едва сдерживаемого восторга подступила к самому горлу. Дрожа всем телом от волнения, Мигель протянул вперёд руку, чтобы закрепить и утвердить своё достижение. Ощутив пальцами физическую твердь стены, он хотел доказать себе, что это был не мираж, не галлюцинация, порождённая отчаявшимся когда-либо снова увидеть свет мозгом. Не встретив сопротивления, его кисть прошла сквозь иллюзорную стену, утонув в тёмной бездонной пустоте. Смутный образ потемнел и растворился. Ему просто показалось. Он всего лишь медленно сходил с ума. Обхватив голову руками, Мигель рухнул на пол и глухо зарыдал. Видения не были для Мигеля чем-то новым: галлюцинации давно уже стали его привычными гостями. Одни были смутными, едва различимыми, в то время как другие - удивительно яркими и правдоподобными. Однажды ему привиделось, что он стоял на берегу океана. Свежий морской ветер дул ему в лицо, а перед ним на песке лежала огромная гора нераскрытых устриц. Он чувствовал их запах, слышал шум прибоя, видел искрящиеся на солнце брызги воды. Он слышал жалобные крики чаек. Единственное, что помогало Мигелю не потеряться во всей этой неразберихе - было знание. Знание о том, что являлось реальностью, а что было всего лишь плодом его воображения. Но вместе с тем, он хорошо понимал, что может настать день, когда он не сможет отличить одно от другого. Когда он окончательно потеряет подледную нить, соединяющую его с реальным миром. И однажды день этот пришёл. ―Мигель, - раздался тихий, призрачный шёпот. Словно шорох ночного прибоя, словно одинокий названный гость на пороге. Шёпот, вкрадчивый, едва различимый. Он шёл откуда-то издалека и в то же время звучал у Мигеля прямо в голове. ―Мигель... Слышал ли он этот едва уловимый голос или слабеющий рассудок уже начал давать первые трещины? Быстро, перескакивая через ступеньки Мигель нёсся к заветным дверям. Дрожащими, непослушными руками провернул массивный бронзовый ключ. Скорее к креслу, к камину, к огню. Замедлить дыхание, вырваться из скрюченных холодных пальцев страха. Мир и умиротворение начали разливаться по его телу. Он был в безопасности. Здесь ему ничто не угрожало. -Мигель! Безумный, полный страха и отчаяния вой потряс стены камеры. Обхватив руками голову, Мигель бился в истерике на каменном полу. ―Мигель, - позвал его голос из-под кровати. ―Мигель, - раздалось у него над головой. ―Мигель! - отчётливо и ясно прозвучало у него в голове. Когда он в последний раз слышал настоящий человеческий голос? Какими были те последние слова, обращённые к нему, прежде чем его погрузили в этот колодец, доверху полный тьмы и отчаяния? Ему казалось, что он давно забыл их, но правда заключалась в том, что они всё ещё звучали громовым эхо в его голове. Он просто не желал их слышать. ―Это последнее, что ты увидишь в своей жалкой жизни, - человек в военной форме грубо втолкнул его в камеру. - Прощай, мразь! Обернувшись, Мигель увидел лишь силуэт рослого морского пехотинца на фоне яркого света, бившего из дверного проёма. Мгновение спустя дверь с тяжёлым металлическим лязгом захлопнулась, навсегда отрезав его от окружающего мира и от его прошлой жизни. ―Мигель. Он уже почти привык к Голосу. Когда тот замолкал, Мигелю становилось как-то необъяснимо тоскливо и одиноко. Он слушал как Голос повторяет его имя, но никак не решался ответить ему, словно боясь выдать своё присутствие. Раньше Мигель был уверен, что темнота вокруг него бездонная и пустая, как космос. Теперь же он понял, что она вовсе не так безжизненна, как ему казалось ранее. Мигель сидел на кровати, закрыв глаза и облокотившись спиной на обитую войлоком стену камеры. Впервые за всё время, проведённое в заточении, он был спокоен и умиротворён. И сейчас ему для этого даже не было необходимости прятаться в своём секретном доме. ―Скажи, Мигель, ты боишься смерти? - Голос был тихим и вкрадчивым. Он одновременно успокаивал Мигеля и давал ему надежду, заполняя его пустоту. Голос был его другом. ―Боюсь, - немного подумав ответил Мигель. - Все боятся смерти. ―А почему ты её боишься? Мигель молча пожал плечами. Мог ли Голос увидеть в темноте этот жест? Были ли у него глаза? Мог ли он вообще видеть? ―Не знаешь? Мигель снова беззвучно покачал головой. Похоже, Голос понимал его и без слов. ―Глупо бояться смерти, - после недолгого молчания поделился с Мигелем голос. - Ведь после того, как тебя не станет, ты уже не будешь об этом беспокоиться. Не так ли? Мигель тихо и неуверенно кивнул головой. ―Тогда чего ты боишься? ―Боли? - вопросительно ответил Мигель. ―Тебя страшит переход, - заключил Голос. - Смерть, как событие, а не как состояние. ―Наверное, - неуверенно произнёс Мигель. Голос не раз уже ставил его в тупик своими рассуждениями. ―А ты не боишься уйти в небытие, так и не поняв к чему всё это было? ―Что ты имеешь в виду? ―Ну, это как выйти из кинотеатра так и не дождавшись развязки понравившегося тебе фильма. ―Я слышу чаек, - не к месту, вдруг, сообщил Мигель. Иногда, как сейчас, Голос замолкал и Мигель мог ещё долго беззвучно сидеть, ожидая когда тот снова заговорит с ним. В этом заключался весь смысл его, Мигеля, существования. Он очень любил эти неторопливые тихие беседы. Ведь Голос был единственным, что существовало вне его. ―А вдруг ты уже умер? - Голос раздался неожиданно, заставив Мигеля вздрогнуть. ―Но почему я тогда всё ещё здесь? ―А где бы ты хотел быть? ―На пляже. Где пахнет морем и устрицами. Или в доме у камина. Но с тех пор как ты появился, я не могу туда попасть. ―Ты сожалеешь о чём-то, - не то заключил, не то спросил голос. ―Я сожалею о многих вещах. ―Расскажи мне о них! Мигель ничего не ответил Голосу. Он вспоминал. Перед его взором мелькали давно забытые места и лица. События, оставленные им за порогом темницы, где-то в прошлой жизни. Его товарищи по оружию, братья по борьбе. Всё это было не с ним, с кем-то другим. С кем-то кого он не знал. ―Я всех их подвёл, - наконец выдавил из себя Мигель. - Они рассчитывали на меня, а я их подвёл. ―Расскажи мне о них, Мигель, - Голос вкрадчиво шептал ему на ухо. - Расскажи и твои страдания прекратятся. Заметив краем глаза внезапное движение, сидевший за компьютером лейтенант военной разведки Эдвард Камински развернул голову в сторону открывающейся двери. Не прошло и минуты, как небольшое помещение, в котором он ещё совсем недавно был совершенно один, заполнилось шумной и разномастной публикой под предводительством капитана Рональда Бауера. Прикрыв рукой, стоявший перед ним микрофон, Эдвард стянул с головы наушники и вопросительно посмотрел на собравшихся. ―Комиссия Сената. С большой земли, - многозначительно подмигнув, прошептал ему на ухо Бауер. Камински неопределённо повёл плечами, но выключив микрофон, развернулся, готовый отвечать на вопросы. ―Лейтенант Камински - один из наших штатных психологов, задействованных в проекте, - обращаясь к людям в штатском начал свою презентацию Рональд Бауер. - Эдвард - один из наших лучших специалистов по работе с заключёнными. Лейтенант едва заметно ухмыльнулся и, не вставая из кресла театрально поклонился. ―Суть проекта "Ангел-хранитель" заключается в работе со сложными заключёнными, представляющими опасность для нашей страны, на предмет получения от них важных разведывательных данных. ―А чем вас не устраивают старые методы? - ехидный голос из группы вызвал легкий одобрительный смех. ―После череды громких скандалов, Министерство обороны поручило нам, в тюрьме Пинар-дель-Рио найти новые методы получения достоверной информации от заключённых, не используя методы, которые могли бы юридически классифицироваться как пытки. ―И в чём заключается ваша уникальная методика? ―Подопытные помещаются в условия сенсорной депривации: в звукоизолированную камеру без источников света. После нескольких недель, проведённых в условиях полной изоляции психологическое состояние заключённых позволяет нашим специалистам начать с ними работу. ―Особенность этой работы заключается в том, - подключился к разговору Камински. - Что к каждому заключённому нужен индивидуальный подход. Кому-то мы предстаём ангелами небесными, кому-то - внутренним голосом или совестью. Мы становимся их союзниками и лучшими друзьями. ―Или худшими ночными кошмарами, - добавил капитан. ―Я всё же предпочитаю, когда они добровольно с нами сотрудничают. Здесь весь вопрос в доверии. ―В камерах установлены скрытые динамики, инфракрасные камеры и микрофоны. Акустика там великолепная, - продолжил свою речь Бауер. Группа штатских молча переминалась с ноги на ногу разглядывая военных. ―Лейтенант, расскажите в двух словах нашим гостям о том заключённом, с которым вы сейчас работаете. ―Мигель Сантос. Был взят в Венесуэле, когда наши войска вошли в Каракас. Член местного подполья. Сражался в составе так называемой Латиноамериканской Освободительной Армии. ―И каков ваш прогноз по этому делу? ―Думаю, ещё день. От силы два. ―И тогда у нас будет полный список боевиков, входивших в его ячейку, - широко улыбаясь заверил собравшихся капитан. ―А сколько времени уходит на работу с одним заключённым? - спросила строгого вида дама в брючном костюме и массивных очках. ―На данный момент до нескольких недель, - капитан Бауер указал рукой группе на дверь, приглашая продолжить осмотр объекта. - Но мы уже работаем над более эффективными методами. Люди в штатском неспешно покидали помещение, сопровождаемые суетливым улыбчивым капитаном. ―Мы экспериментируем с психоактивными веществами, пробуем более агрессивные подходы... Дверь за капитаном Бауером закрылась и Эдвард Камински снова остался в кабинете один. Придвинув к себе микрофон, он щёлкнул тумблером и тихим, вкрадчивым голосом прошептал в микрофон: ―Мигель, ты ведь хочешь, чтобы всё это прекратилось, не так ли? |
|