|
|
||
Мысль против действия | ||
|
Невежество делает людей смелыми
а размышление - нерешительными Фукидид |
|
Максим был родом из простой, но очень интеллигентной еврейской семьи. То, что семья его была крайне интеллигентной он знал от своих родителей. Они никогда не упускали ни единой возможности напомнить ему об этом, едва только предоставлялся на то удобный случай. ―Максик, ты же хороший еврейский мальчик из приличной, я бы даже сказал, интеллигентной семьи. Будь выше этого! - не отрывая глаз от газеты наставлял отец размазывавшего по лицу хлеставшую из разбитого носа кровь Максима. Предложение отца игнорировать проблему было не лишено смысла, потому как никакого другого, столь же простого и элегантного её решения у него всё равно не было. Отец вообще был склонен к созерцательному отношению к жизни и если бы не был рождён евреем, то рано или поздно неизбежно стал бы даосом[1]. Мать Максима, напротив считала, что неприятной ситуации можно было легко избежать и что он, Максим должен вынести из неё урок на будущее: ―Не пристало мальчику из интеллигентной еврейской семьи якшаться со всякими шалопаями, - неодобрительно качала она головой, сдвинув у переносицы, нависавшие над большими тёмными глазами густые брови. С детства наученный тому, что любой конфликт легче предупредить, нежели потом разрешить, Максим никогда не был склонен к необдуманным или поспешным действиям. Любая задача, как он считал, требовала от него взвешенного и всестороннего подхода. Но нет предела совершенству и там где была возможность предвидеть свою игру на ход вперёд, можно было постараться просчитать и на два. По вечерам родители Максима часто запирались на кухне со своими ничуть не менее интеллигентными друзьями и долго и однообразно ругали советскую власть, безвольный и нерешительный народ и судьбу, по воле которой они все были вынужденны терпеть эти несправедливости. Временами, окончательно набравшись смелости, они переходили от бесконечных жалоб к грозному, зловещему шёпоту, коим обычно высказывали надежды на смену политического строя в стране. Максим не слишком прислушивался к доносившимся из-за закрытых дверей кухни разговорам, но хорошо знал, что коли уж в диалоге наметились заговорщицкие нотки, то весь следующий день, томимый головной болью отец будет хмур и подавлен. Шли годы. Решения кухонные декабристы не находили: на каждом шагу их подстерегали беды и опасности; казалось, что красный колосс был неуязвим. Страшнее самого режима им казался хаос, который неизбежно должен был наступить вслед за его падением. Так, незаметно, в политических дебатах прошли восьмидесятые и наступили девяностые. Советская власть как-то внезапно иссякла, отступив под натиском молодых и предприимчивых людей в кожаных куртках, но желаемого облегчения это не принесло. Несмотря на перемены вокруг, родители Максима продолжали встречаться со своими интеллигентными друзьями у себя на кухне. Из объектов недовольства у них всё ещё оставались некомпетентный народ, неспособный построить для них светлое будущее и злая судьба, определившая им место среди этого народа. Наконец, ближе к середине девяностых, придя к заключению, что переделать жителей этой страны всё же выше их сил, они решили оставить тщетные попытки изменить мир. Всё чаще на кухне стало звучать мнение, что ехать таки надо. Так, в свои неполные пятнадцать Максим неожиданно для себя стал израильтянином. Как и большинство подростков его возраста он довольно быстро и безболезненно нашёл своё место в новой стране. Чего, впрочем, нельзя было сказать о его родителях. Если самая большая сила во вселенной - инерция, то семья Максима - лучшее тому подтверждение. Со стремительностью, многократно превышавшей скорость света, они нашли себе на новом месте интеллигентных единомышленников для продолжения кухонных заговоров. Главным открытием для них стало то, что они, как оказалось, променяли один негодный народ на целых два. С одной стороны были арабы, мечтавшие персонально сбросить семью Максима в Средиземное море вместе со всем их скромным скарбом, включая полученные по прибытию в качестве гуманитарной помощи деревянные стулья и страшненький, но вполне добротный обеденный стол. По уверениям отца Максима, не было задачи, занимавшей в умах палестинских соседей большего места. С другой стороны были израильтяне - люди недалёкие и малокультурные. ―Запомни, Максик, в этой стране культура бывает только в йогурте, - привычно грассируя, любил повторять отец. Более прочих жителей страны, отец Макса не любил марокканцев, к коим относил всех, чей цвет кожи был хоть немного темнее, чем у среднестатистического уроженца Архангельска, откуда он и был сам родом. К слову сказать, сам он стеснялся своей родины и на вопрос где он родился, обычно уклончиво отвечал, что родом он из Лос Анжелеса. Того, что на Белом море. Если бы у него был выбор, то как истинный интеллигент он хотел бы считать своей родиной Санкт-Петербург, но как еврей склонялся к Черновцам. Как и раньше, в далёкой прошлой жизни, в стране, которую в среде еврейских иммигрантов принято называть 'доисторической родиной', как если бы российские евреи были ровесниками динозавров, родители Максима собирались вечерами со своими друзьями, чтобы обсудить наиболее животрепещущие вопросы бытия и места в нём простого еврея. Впрочем, появилось и два основных отличия. Во-первых место собраний перенесли в гостиную, ввиду непривычно малых для нашего человека размеров кухни, а во-вторых, если до переезда отец Максима любил использовать словосочетание 'мы евреи', то теперь перешёл на радикальное 'мы русские'. Ещё одной особенностью этих посиделок было то, что голова после них, по причине абсолютной неприспособленности израильского климата к политическим прениям, болела куда сильнее, чем на 'доисторической' родине. В тот день Максим привычно заступил на службу у главного входа небольшого, но порядком опостылевшего ему торгового центра. Максим работал охранником; в его обязанности входило проверять на входе у посетителей сумки и пакеты, не допуская таким образом проникновения на территорию вверенного ему объекта, вооружённых самодельными взрывными устройствами террористов-смертников. Для обеспечения этой важной и благородной миссии ему был выдан почти не старый отечественный пистолет 'Иерихон'[2] в потёртой кобуре и пластиковая рация с западающей кнопкой и обгрызенной чёрной антенной. Макс украдкой погладил пальцами холодный метал висевшего у него на боку пистолета и, вздохнув, с вожделением уставился на небрежно заткнутую за пояс начальника смены новенькую 'Беретту'[3]. Начальника смены звали А́ви и он, как несложно догадаться был 'марокканцем'. Был ли он в действительности родом из Марокко или нет Макс не мог сказать с уверенностью, но поскольку цветом кожи он походил на шоколадный батончик 'Марс', то без излишних колебаний был записан в выходцы из Северной Африки. ―Ялла[4], Максим, я пойду сделаю круг по центру, а ты тут пока постой сам, - деловым тоном сообщил ему Ави. Макс уже знал, что все маршруты обходов у Ави всегда начинались с небольшого кафе со звучным названием 'Арома'. Там он каждое утро выпивал чашку крепкого чёрного кофе, после чего направлялся в соседний цветочный магазин, где работала продавщицей одна из его многочисленных подружек. Именно в этом магазине обычно и заканчивались все его обходы. Ави обыкновенно проводил там бо́льшую часть дня, в то время как Максиму самому приходилось выполнять всю работу за двоих. Макс недовольно поджал губы, но, сдержавшись, промолчал. В конце концов Ави был его боссом. Конечно, работа охранника в торговом центре никогда не была для Максима пределом его мечтаний. Навряд ли найдётся на свете хоть один ребёнок, который на вопрос 'кем ты хочешь стать когда вырастешь' ответил бы 'я хочу стоять на входе в магазин и проверять у старушек сумки'. Но, как это часто бывает в жизни, наши стремления и желания далеко не всегда находят должное отражение в наших судьбах. Окончив службу в израильской армии и уволившись в запас, Максим вдруг обнаружил, что служба в охране была одной из очень немногих работ, на которые его были готовы принять. Уж чему-чему, а стрелять и стоять на КПП[5] его в армии научили. Он мог бы пойти работать, к примеру, грузчиком, но приученные с детства к скрипке руки оказались неспособны поднимать невообразимо тяжёлые холодильники и необъятные кожаные диваны. Он стоял изо дня в день у входа в торговый центр, проверяя у входящих людей сумки и размышляя о жизни. Монотонная и однообразная, доведённая до автоматизма и сопровождаемая заученными репликами работа ему давно уже виделась пустой формальностью. Формальностью, за которую, тем не менее, ему платили деньги. ―Максим, ну что ты всё в сторожах-то ходишь? - сокрушалась мама. - Вон, посмотри на Мишу - вы с ним армию в одно время закончили, а он уже программистом работает в хай-теке[6]. Подрабатывавшая на полставки внутренним голосом у Максима мама, с завидной регулярностью звучала у него в голове. Мысли о смене работы периодически посещали его, а иногда он даже подумывал об учёбе в университете. Но жизнь шла тем временем своим чередом и явных причин для перемен пока не наблюдалось. Взгляд. Было в нём что-то такое, что сразу привлекло внимание Макса. Слишком пристально и напряжённо всматривался этот молодой человек в охранника. Такой взгляд бывает у кошки, заприметившей на мостовой воробья. Максим внутренне напрягся и тоже упёрся взглядом в незнакомую приближавшуюся фигуру. Теперь уже решительно всё в этом человеке казалось Максиму подозрительным. Первое, что отметил он про себя было то, что незнакомец был одет в огромных размеров дутую куртку синего цвета - под такой было легко спрятать бомбу или пояс шахида[7]. С другой стороны, рассуждал молодой охранник, в таких куртках ходило полстраны и далеко не все эти люди были террористами. Поставив себя на место потенциального смертника, Максим подумал, что поместил бы кнопку детонатора в один боковых карманов такой куртки, чтобы всё время иметь её под рукой. Приближавшийся к нему молодой человек не вынимал из карманов рук. Максим едва заметно покачал головой - не станешь же подозревать в человеке террориста лишь за то, что у того замёрзли руки. Короткие чёрные волосы, смуглая кожа, характерная восточная внешность. Всё это могло указывать на то, что перед ним палестинец. С другой стороны, его собственный босс Ави выглядел точно так же. Покуда Максим рассуждал и прикидывал, объект его пристального внимания успел приблизиться к нему почти вплотную. Только сейчас, когда они стояли практически на расстоянии вытянутой руки, Максим заметил тонкий двойной чёрный провод бежавший из огромного кармана куртки вниз и скрывавшийся где-то под одеждой подозрительного молодого человека. Сердце забилось сильно и часто; время как будто замедлило свой и без того плавный ход. Что это? Провод ведущий к взрывному устройству или всего лишь наушники от спрятанного под одеждой проигрывателя компакт-дисков? Максим лихорадочно пытался сообразить как ему следовало поступить дальше. Выхватить томившийся на боку 'Иерихон' и выстрелить подозрительному человеку в прямо в грудь? Туда, где маленькое засохшее пятнышко от неизвестного соуса обозначило сердце незнакомца. Если перед ним террорист, он станет национальным героем, спасшим десятки если не сотни жизней. Но что если он ошибается? Что если перед ним простой, ничего дурного не помышляющий человек? Тогда остаток жизни он, вероятно, проведёт за решёткой и все его планы, все мечты, всё это пойдёт прахом. 'Как плохо порой много думать' - пришло на ум Максиму. Был бы он не человеком, а сторожевой собакой, он бы уже бесстрашно кинулся вперёд на подозрительного человека. Не думая о последствиях, не размышляя и не сомневаясь. Но он был человеком. Не просто человеком, но человеком мыслящим. В отличии от неразумной собаки он мог всё проанализировать, изучив каждую деталь, взвесив каждое за и против. Остановить его? Нацелив ему в грудь пистолет, попросить расстегнуть куртку. Что может быть проще? Если перед ним обыкновенный посетитель торгового центра, подобная выходка может стоить ему работы. И это ещё в лучшем случае! Ведь если перед ним и правда террорист, то ничто уже не сможет помешать ему нажать свою страшную кнопку где-то глубоко в недрах бездонного синего кармана. И тогда всё. Не будет уже пятничных пьянок с друзьями, не будет поездки в Амстердам, не будет учёбы и новой, пахнущей полиэтиленом машины. Станет ли он, как в кино, кричать 'Аллах велик!' или взорвётся сразу, без излишних предисловий? Нет, Максим никогда не был героем. Не был им раньше, и в особенности не был им теперь. В какой-то момент он понял, что его собственная жизнь ему куда дороже жизней совершенно незнакомых ему посетителей торгового центра. Дороже жизни 'марроканца' Ави и его подруги из цветочного магазина. И даже дороже жизни давно уже нравившейся ему кассирши из 'Суперфарма'[8]. Подозрительный молодой человек в синей куртке, между тем уже успел миновать Максима и всё дальше углублялся в недра торгового центра. Максим озадаченно глядел в стремительно удалявшуюся спину. С другой стороны, подумал Максим, даже если этот человек и террорист, то какая разница взорвётся он здесь, на входе, или где-то внутри? Чем вот эта женщина с розовой коляской хуже какой-то другой, там на другом конце торгового центра? Чем, в конце концов, он, Максим, хуже прогуливающегося внутри бездельника Ави? Почему сегодня умереть должен именно он? Кто вообще может решать кому сегодня жить, а кому умирать? Ведь он, Максим, не Бог. Он не вправе вершить чужие судьбы. Окончательно успокоившись, Макс отвернулся от скрывшегося в толпе человека и обратился к терпеливо ожидавшей уже некоторое время на входе женщине: ―Можно посмотреть вашу сумку? Он снова выполнял свои обязанности; жизнь вернулась в своё привычное русло. Нет, всё же это была не самая худшая на свете работа. Ничем не хуже других работ. Оглушительный треск лишь на доли секунды опередил тугую и горячую волну, прервавшую ход мыслей Максима и, оторвав его то земли, выбросившую вон из дверей комплекса. Упав лицом вниз на мокрый асфальт, он уже не видел клубов пыли и дыма валивших из лишившихся стёкол витрин, не слышал полных отчаяния и ужаса криков выживших. Теряя сознание, он успел лишь подумать, что завтра обязательно напишет увольнительную. ________________ [1] Адепт, посвятивший себя даосизму - китайскому традиционному учению, включающему элементы религии и философии. [2] Jericho 941 - полуавтоматический пистолет производства израильской компании IWI. [3] Beretta 92 - один из самых массовых, распространенных, известных и узнаваемых в мире пистолетов, производства итальянской компании Беретта. [4] Ялла (арабск.) - Ладно, давай, вперёд. Часто используемое в иврите иностранное слово - паразит. [5] Контрольно-пропускной пункт [6] Израильское название наукоёмких производств и отрасли высоких технологий. [7] Начинённый взрывчаткой пояс, который прячут под одеждой и приводят в действие в местах больших скоплений людей. [8] Крупная розничная аптечная сеть в Израиле. |
|