Долина, по которой протекает речушка Метниц, была живописной и весьма оживленной. Здесь проходила дорога, связывающая Фризах, Гурк и Лавант с западными областями Каринтии и со всей Лотарингией. Много веков назад по ней проходили римские легионеры, а теперь ею пользовались бенедиктинские монахи. В те дни именно по этой дороге под стены крепости Петерсберг съезжались рыцари со всех концов Европы, чтобы помериться силой и доблестью. Турнир, впрочем, вот-вот должен был начаться, поэтому, за исключением редких путников, дорога была пустынна.
Еще одна интрига предстоящего турнира, - помимо ожидавшейся открытой схватки между сторонниками Валерана Язычника и Готфрида Бородатого, - состояла в том, прибудет ли на турнир молодой герцог Энгельберт II, вступивший на каринтийский престол менее года назад и до сих пор не поддержавший открыто ни одну из сторон конфликта. Многие считали, что он вряд ли захочет усугублять свое и без того незавидное положение, оказавшись меж двух огней, да еще в самом логове бенедиктинцев, с которыми он вел скрытую борьбу. Корни конфликта были все те же: Каринтийское герцогство, доставшееся ему в наследство от брата, было банкротом. Вся собственность каринтийской короны еще десять лет назад, - после того как их дядя, Генрих III, не смог расплатиться по долгам, - перешла к лавантским аббатствам. С тех пор всеми делами герцогства фактически заправляли бенедиктинцы, и злые языки сравнивали Каринтию, на флаге которой изображена пантера, с облезлой черной кошкой.
Едва взойдя на обнищавший каринтийский престол, старший брат Энгельберта, Генрих IV, имел неосторожность, восседая на каменном троне у подножия Магдаленсберг, пообещать отобрать у церкви и вернуть под власть короны разбазаренные дядей земли и города, а через два месяца умер странной смертью, наделав в доспехи посреди дороги на полпути из монастыря Санкт-Пауль, где у него были переговоры с бенедиктинскими прелатами. Его бесславная кончина напомнила всем не менее странную смерть его предшественника, который, отужинав с аббатами после очередного фризахского турнира, не дожил до утра, изойдя рвотой и поносом. Юдах Апотекер, имевший счастье наблюдать за предсмертными судорогами обоих Генрихов - и дяди, и племянника, - рассказывал потом, что много раз был свидетелем подобных мучений, поскольку случаи отравления спорыньей весьма распространены, и готов был дать руку на отсечение, что и в эти разы без яда не обошлось.
Никто не ждал от Энгельберта, что он протянет дольше брата, но молодой герцог оказался не по годам мудрым и дальновидным: он не стал разбрасываться угрозами и обещаниями, не начал сутяжничать с церковниками из-за заложенного дядей имущества, а лично заложил первый камень в строительство новой столицы герцогства, которую назвал Клаугенфуртом, и объявил в своем указе о строительстве других городов и о невиданных льготах и привилегиях для их будущих жителей, а так же о том, что этими городами будут управлять магистратуры. Среди прочего он выделил в новой столице место для еврейской общины и обещал евреям личное покровительство во взыскании долгов. Подданные короны, уставшие от притеснений церковных правителей, возликовали, и деньги на проекты молодого герцога потекли рекой, а в рабочих руках не было недостатка.
Разумеется, вся эта бурная деятельность Энгельберта подрывала влияние церкви, а потому привела бенедиктинских аббатов в бешенство, но на открытую конфронтацию, до поры, до времени, и они не решались. Но, может быть, убийство его отца стало результатом этой вражды и имело целью устрашить евреев и лишить Энгельберта их финансовой поддержки? Вот о чем думал Моше, которому в ближайшее время следовало принять очень важные решения, - ведь теперь все дела отца перешли к нему. Он, хоть и был молод, но понимал, что слепо доверять Энгельберту и открыто поддерживать его в расчете на его покровительство нельзя, - ведь, при всей его популярности среди подданных, силы сторон явно не равны. Впрочем, он надеялся на помощь дяди Менахема и на то, что отец, как и договаривались, успел оставить ему нужные указания и распоряжения. Подумав так, Моше попытался представить, что именно он найдет в тайнике, о существовании которого отец сообщил ему при расставании, и от этих мыслей ему вдруг стало не по себе. Он вспомнил про убитого Арнольда Бездомного, у которого были какие-то дела с его отцом, и слова отца о том, что монах вернулся из Иерусалима не с пустыми руками, - и что это были за дела? Что может связывать бедного монаха, у которого есть, что заложить, и еврея-ростовщика? То есть понятно - что, но вот оба жестоко убиты, а в тайнике наверняка лежит что-то, что связывает их между собой.
Юдах Апотекер, тем временем, думал о том, смогут ли его знания о пищеварительных расстройствах помочь ему в установлении убийцы монаха, или хотя бы сузить круг подозреваемых, - а это он считал просто необходимым, потому что, став невольными свидетелями убийства, они с Моше теперь находились в опасности. В том, что обнаруженные им следы принадлежали убийце, старик ничуть не сомневался: трудно представить, что в безлюдном месте, где на несколько лье вокруг нет ни одной живой души, в момент убийства может оказаться случайный человек, спрятавшийся в кустах, чтобы испражниться. Дальнейший ход его мыслей был такой: убийца явно был не один, потому что один человек не успел бы совершить убийство и тут же забраться на скалу, чтобы сбросить им на головы камни. Да и зачем бы он стал это делать? Следовательно, у убийцы был сообщник. Если убийца - кто-то из местных жителей, страдающих внутренними расстройствами, то установить его будет довольно легко, - через неделю старик собирался еще раз обойти близлежащие местечки, чтобы проверить, как на страдающих подействовали его рекомендации, и тогда он обязательно соберет нужные сведения, а заодно осмотрит уступ, на котором прятался сообщник убийцы. Наверное, он высматривал оттуда жертву, а потом каким-то образом подал сигнал своему приятелю, когда же увидел в ущелье их с мальчиком, то сбросил вниз камни, чтобы помешать им пройти дальше, или подать сигнал убийце. Или убить... И тут Юдах постарался сосредоточиться и представил себя на месте этого сообщника убийцы: стал бы он забираться на скалу, чтобы высмотреть жертву в таком безлюдном месте, где и за целый месяц может никто не появиться? Не лучше ли устраивать засады и грабить людей на дороге, до которой от ущелья довольно далеко, - ее даже не видно оттуда. Сам он, конечно, так бы и сделал.
Старик поцокал языком, нахмурился и принялся кивать головой в такт своим мыслям. Догадки его оказались малоутешительными: если в таком безлюдном месте сошлось одновременно столько людей, значит, это не может быть случайностью. Оставалось только понять роль каждого из участников этой истории. Юдах опять представил себя на месте убийцы и его сообщника и пришел к выводу, что они, безусловно, пришли к ущелью, чтобы убить, а может быть, и ограбить. Был ли монах ограблен, не известно, зато совершенно очевидно, что он был убит, но вот пришел ли он сам в то место для того, чтобы быть убитым, - на этот вопрос Юдах затруднился ответить однозначно. Возможно, он и не предполагал, что будет убитым, но ведь от судьбы не уйдешь. Старый Юдах много повидал в этой жизни, и прекрасно знал, что судьба каждого человека предопределена Всевышним. В любом случае, монах шел к ущелью не для того, чтобы помолиться. Да и не убивают за это. Когда-то он сам был грабителем и убийцей, - поэтому, не исключено, что он всю свою жизнь шел к этому ущелью. Значит, так ему было предначертано.
Свою роль в этой истории Юдах Апотекер определил очень легко: он - старый еврей, всю свою жизнь занимавшийся врачеванием, и в этом ущелье оказался тоже не случайно, а потому, что лечит местных жителей от поноса. Об этом все знают, но разве за это убивают? Ведь его рецепты от поноса - наибольшее зло, которое он причинил людям в этой жизни. А вот за то, что он стал свидетелем убийства, могут убить, - стало быть, он нечаянный свидетель убийства. Установить роль мальчика было сложнее: он тоже оказался в этом ущелье не случайно. Моше стал сиротой и возвращался в город, где убили его отца. О том, какой дорогой он идет, тоже знали многие, но кто мог желать смерти этого невинного юноши?
Старик оборвал на этом свои мысли, посмотрел на Моше и снова ласково потрепал его по голове. Тот, в эту самую минуту, думал о том же. Он, в который уже раз, спрашивал у Всевышнего, за что на его бедную голову обрушилось сразу столько испытаний?