Расстояние между Филлахом и Грацем составляет 194 километра, - об этом я, разумеется, узнал все на том же сайте грузоперевозок, где робот опять стал навязчиво предлагать мне что-нибудь перевезти, пообещав затратить на дорогу два с половиной часа, а я даже не знал, что и ответить. Меня ведь этот заштатный Грац и заинтересовал-то лишь потому, что там живет ее жених.
Она ни разу не произнесла этого слова, но я прекрасно понимал, к чему идет дело. Мы по-прежнему часами сидели перед своими компьютерами, за сотни километров друг от друга, но иногда она летала в Австрию к своим родным, избегая говорить на эту тему, - потому что нам обоим она была неприятна, - но из этих наших разговоров "ни о чем" в моем представлении по крупицам складывалась картина происходящего.
У него есть дом в Граце, и он свозил ее в Грац и показал свой дом, а на обратном пути, миновав Клагенфурт, свернул на дорогу к Хохостервицу и показал ей этот неприступный замок, построенный более тысячи лет назад неким славянским князем и ни разу за свою историю не открывший ворота неприятелю. Она же с неприступным, даже скучающим видом слушала его, досадуя из-за необходимости терпеть это занудство, - а, кроме того, она просто плохо себя чувствовала, когда приходилось подолгу сидеть в машине, и поэтому откровенно призналась ему, что ее просто тошнит от этих поездок, не имея ввиду, конечно же, ничего обидного, на что он с готовностью пообещал сократить программу, - можно подумать, от этого ей стало легче. Это случилось на следующий день, когда он вообще завез ее к черту на кулички, то и дело съезжая с шоссе на проселочные дороги, чтобы показывать средневековые замки, которыми эта местность буквально нашпигована, - но ей, как она сама мне потом призналась, больше по душе были неприметные еврейские деревушки, которые он проезжал, не останавливаясь. И вот, остановившись в очередной раз у подножия Магдаленсберг, он торжественно указал ей на огороженную чугунной оградой груду камней, и этаким чопорным жестом предложив руку, подвел ее ближе, сжимая, по всей видимости, в другой руке свое дурацкое колечко. Я-то понимаю, о чем он в тот момент думал, стоя перед сложенным из римских каменных плит герцогским троном, на который в течение многих веков усаживались после вступления на престол все Каринтийские герцоги, присягая сословиям, осуществляя правосудие и раздавая милости подданным, но вот она, оказавшись под кронами вековых кедров и с облегчением вдохнув полной грудью пьянящий горный воздух, пожаловалась, как ни в чем ни бывало, что ее уже тошнит от всего этого.
Я рассмеялся, когда она мне рассказала об этой поездке, а потом пошутил, что Томас Джефферсон отдыхает, и объяснил, что Томас Джефферсон скопировал церемонию инаугурации американских президентов именно с каринтийского обряда вступления на герцогский престол. Я не признался ей, что ночами сижу в Интернете и буквально впитываю в себя атмосферу средневековой Каринтии, - просто потому, что мне интересно, а может, потому, что мне хочется хоть немного быть ближе к ней. А она и не спрашивала, откуда мне это известно, а просто сказала, что я у нее самый умный, и мы проговорили об этом несколько часов, а потом я опять погрузился в Интернет.
Но потом мне и самому уже стало не до шуток: помимо дома в Граце, у него есть дома в Вене и Зальцбурге, и в Филлахе, конечно, а еще в Саттендорфе и Оссиахе, - причем последний - с видом на собственный причал, у которого покачивается только что купленная прогулочная яхта, которую он назвал ее именем, - так же есть шале в горах, куда он летает на собственном вертолете, и много чего еще. Вертолет, правда, старенький, - он его купил у горных спасателей, - но ведь у меня и такого нет!.. Зато есть куча чужих долгов, которые я исправно платил последние четыре года, руководствуясь некими, одному мне понятными представлениями о дружбе и чести, а потом перестал, будучи вынужденным признать полную несостоятельность, как свою собственную, так и этих своих старомодных представлений.
По тому равнодушному тону, которым она перечисляла его дома, яхты и прочее хозяйство, я, конечно же, понимал, что ее это нисколько не интересует, и, безусловно, поверил ей, когда она сказала, что больше не ездила к нему в гости, но проблема была вовсе не в этом: проблема была в том, что его хозяйство заинтересовало ее маму, и у них с мамой состоялся по этому поводу очень серьезный разговор.
О том, что у них с мамой был таки разговор, она сообщила мне не сразу и как-то вскользь, - и по ее, дрогнувшему в этот момент, голосу я понял, что разговор на самом деле был очень серьезный, и что это - самая важная новость, которую она долго не решалась мне сообщить. Я, разумеется, заметил, желая подбодрить ее, что маме, вообще-то, не следует совать нос в ее дела, на что получил весьма жесткий отпор: она сказала, с трудом сдерживая слезы, что в их семье мама решает все, а других мнений просто не существует, и добавила, что это не обсуждается. Я согласился это больше никогда не обсуждать и предложил вообще прервать наши отношения, дабы не вносить раскол в их благочестивое еврейское семейство, на что она разразилась столь скорбным еврейским плачем, что я тут же поспешил взять свои слова назад.
Разговор с мамой состоялся у нее еще месяц назад, перед самым отъездом, а накануне он, не расстававшийся со своим колечком, уговорил ее съездить во Фризах, известный старейшей в Каринтии церковью и развалинами крепости Петерсберг, под стенами которой на протяжении нескольких столетий проводились рыцарские турниры, куда ежегодно со всей Европы съезжались все желающие померяться силой и рыцарской доблестью. В этом маленьком, захолустном местечке нередко определялась европейская политика на многие годы, - если, конечно, кому-нибудь удавалось забить до смерти какого-нибудь влиятельного бенефициара: тогда тотчас же находилось много желающих поделить его привилегии и полномочия, и по Европе из конца в конец прокатывалась волна насилия, грабежей и убийств. Но он взахлеб рассказывал ей цветистые легенды о мужестве и преданности рыцарским идеалам, потому что ему было важно, чтобы она, наконец, поняла, что он, хоть он и еврей, насквозь пропитан этим рыцарским духом, и все его кривляния, расшаркивания и целования ручки - это не банальное чванство, а нечто, имеющее под собой глубокие корни, - я, во всяком случае, объяснил себе эту его выходку именно так. А она и вовсе ее не оценила: ходила рядом с ним, или стояла, когда он останавливался, и машинально кивала головой, слушая вполуха, - и тогда он, видя ее равнодушие, впервые за все время, безо всяких кривляний упал перед ней на колени и, не стесняясь слез, срывающимся голосом признался в любви и заверил, что не сможет без нее жить. Привыкшая уже к его ужимкам, она и это не оценила, и только досадливо поморщилась, переступая с ноги на ногу, а потом сказала, чтобы он перестал придуриваться, развернулась и пошла к машине. И тогда, доставив ее домой, - оба всю дорогу напряженно молчали, - он отправился к ее матери, и, закрывшись в гостиной, они разговаривали несколько часов кряду, так что она и не видела, когда он уехал, поскольку, уложив дочь и позвонив мне, заснула.
На следующее утро он повез ее в аэропорт, и, на выезде из Филлаха, когда они проезжали мимо невысокой доломитовой скалы, у подножья которой покоился прах безымянного еврея, прикрытый треснувшей надгробной плитой с плохо различимыми очертаниями звезды Давида, она попросила остановиться, вышла из машины и долго смотрела вверх, будто выискивала тропинку, ведущую к вершине. А он неловко мялся у нее за спиной, а потом вдруг сказал, что, если она скажет, он заберется на этот утес и прыгнет вниз. Более глупого предложения она никогда не слышала, - и об этом она ему сказала и поинтересовалась, зачем он хочет прыгнуть вниз, на что он промямлил, что не может жить без нее. Всю дорогу до Вены они молчали.