Аннотация: Прекращение роли естественного отбора в эволюции вида Homo sapiens и смена морфологической эволюционной линии на эволюцию орудий (экзосоматических органов человека)
3.5.2. Экзосоматические органы человека и экстракорпоральная эволюция
Мы можем предположить, что даже животные могли бы найти самое разнообразное применение, к примеру, своим когтям. И, следовательно, и у них отбор пошёл бы по пути роста интеллекта. Но так ли это?
Нет, не так. Данное предположение спотыкается уже на первом допущении - что когти можно использовать "по-разному". Нельзя. Потому что у них есть известный предел прочности - даже у когтей медведя. Ими можно оцарапать дерево, содрать кору, но даже и в этом случае когти легко ломаются. Та же беда и с зубами. Какими бы прочными они ни были, а у них есть свой предел, что и ведёт к существенному и естественному ограничению их использования.
В более общем плане можно сказать, что применение всякого естественного органа весьма ограничено - и в первую очередь по причине его малой прочности.
Здесь-то и приходит на помощь камень - один из прочнейших доступных материалов в природе. И, как понятно, доступен он становится в первую очередь приматам-круриаторам, руки которых были хорошо приспособлены для хватания (гаптическая способность), и которым было доступно прямохождение, тем самым только высвободив руки для орудийного использования. Освоив камень как орудие, приматы только этим и открыли себе путь к почти безграничному его использованию. Камнем можно рыть, долбить, резать - и ломается он существенно труднее, чем когти. Таким образом, именно наиболее прочный материал можно было применять "по-разному", именно он открывал возможность дальнейшего развития по освоению и преобразованию среды.
Камень открывал возможности, и интеллекту оставалось эти возможности только обнаруживать.
Грубо говоря, человеческий разум явился следствием испытания возможностей камня, его экстрактом.
Собственно, процесс антропогенеза в его материальном аспекте условно можно разделить на стадии - на первой человек испытывал пределы камня как самого прочного материала, доступного в природе, а вторая стадия представляет собой испытание пределов уже другого материала, ещё более прочного, чем камень, и недоступного в естественной среде - испытание пределов прочности металла. Переход на эту, вторую, стадию ознаменовал существенный взлёт человеческого вида в развитии и возможностях.
Эта стадия и позволила Армстронгу высадиться на луне.
Сейчас человечество находится уже на третьей стадии антропогенеза в его материальном аспекте - на стадии испытания синтетических пластиков, по прочности превосходящих даже самые прочные металлы. Интересно и то, что, подходя к пределу твёрдости, человек одновременно словно оборачивается вспять и берётся за освоение наименее плотных субстанций - излучений, которые сулят очередной скачок в развитии культуры.
Но здесь мы уже существенно уклоняемся от заданной темы, поскольку развитие мозга, сложившееся уHomosapiens около 100-40 тысяч лет назад и позволившее ему в совершенстве овладеть каменными орудиями (ориньякская культура), затем, около 12 тысяч лет назад, позволило ему перейти к овладению металлами, затем углубить и укрепить этот навык (на протяжение минувших 2 тысяч лет) и в итоге перейти к пластикам в наши дни. За всё это время (при переходе со стадии одного материала на стадию другого) мозг Homosapiens уже никак не менялся. Следовательно, по логике вещей, основная перестройка мозга и развитие интеллектуальной деятельности происходили лишь в период наиболее активного и глубокого (окончательного) освоения камня как твёрдого материала, который можно изменять сам и которым можно изменять окружающую среду. В этот момент интеллект уже способен усваивать все основные схемы применения твёрдых материалов, которые, разумеется, уже оставались и остаются пригодными как для металлов, так и для пластиков. А освоение же двух последних материалов уже не требовало развития интеллекта, а осуществлялось исключительно путём простого накопления новых знаний.
Итак, около 4 млн. лет назад каменное орудие стало универсальным средством в преобразовании окружающей среды австралопитеками. Не имея мощных зубов и острых когтей, протоантропы всё равно оказались способны разделывать туши животных - всё за счёт острого и прочного камня. И это, на самом деле, очень важный момент в теории антропогенеза. Фундаментальный. Капитального значения.
Суть его вот в чём...
Выше мы уже бегло рассмотрели, как происходит процесс адаптации какого-либо животного вида к меняющимся условиям среды - если этим перемены среды довольно медленны и происходят в течение миллионов лет, то естественный отбор отсеивает по определённому критерию наиболее подходящих особей, которым адаптироваться проще, чем всем прочим особям вида. За миллионы лет такого отбора в медленно меняющихся условиях фактически происходит формирование нового вида с новым набором специфических органов, которые являются оптимальными для адаптации к данной среде. Так возникают разнообразные зоркие глаза, фантастический слух, улавливающий даже ультразвук, так возникают типы окраса, маскирующие вид под внешнюю среду, возникают когти и зубы.
На процесс видообразования, на возникновение всех этих новых зубов и когтей уходят сотни тысяч лет и не меньшее число поколений вида.
В этом и состоит эволюция.
Там, где климат постепенно холодает, фауна имеет тенденцию изменять свои внешние покровы - наращивает солидный слой жира и обрастает густой шерстью. Это адаптация к холоду.
Там, где постепенно сокращается фауна, некоторые виды способны перейти к травоядению - за миллионы поколений изменится структура их челюсти и зубов (клыки исчезнут, а зубы станут более плоскими для лучшего перетирания жёстких травянистых волокон), изменится желудочно-кишечный тракт для переваривания иной пищи, сильно редуцируются и когти, поскольку убивать и раздирать жертву уже не нужно. Это адаптация к травоядению.
Там, где постепенно сокращается флора, некоторые виды способны перейти к плотоядению - челюсти преобразуются, обозначатся клыки и резцы, разрастутся и укрепятся когти.
Морфологические перемены, преобразование органов - это единственный путь адаптации животных к медленным изменениям окружающей среды.
Быстрые, экстремальные изменения среды мы не рассматриваем, так как уже говорили, что в таких случаях большинство видов просто вымирает, поскольку морфологическая адаптация не успевает произойти. Эволюции требуется большее время.
Но по какому пути пошли древние приматы-круриаторы в условиях исчезающих лесов среднего плейстоцена?
Из их рациона постепенно уходила растительная пища, её потребление значительно снизилось. По эволюционной логике вещей, в силу всё большего перехода к плотоядению в условиях саванн у тех приматов должны были постепенно развиваться клыки и когти.
В естественных условиях это единственный путь.
Но тогда было одно "но"...
Те приматы были круриаторами, а значит, у них была очень хорошо развита хватательная способность передних лап (рук). В некогда естественных для них условиях они приспособились к худо-бедным манипуляциям с предметами, поскольку именно руками срывали с деревьев плоды и переносили их. И вот, оказавшись в голой саванне, наши предки применили эту свою, довольно уникальную для животного мира способность, вооружились царём природы и орудием пролетариата - камнем. Камень позволил убивать и затем вскрывать дичь, обходясь при этом без когтей и клыков. То есть те древние приматы смогли приспособиться к естественным условиям, не имея для этого необходимых естественных же органов.
Иным словами, наши далёкие прапредки взамен необходимым естественным органам нашли другой путь - они изобрели искусственный орган. Им оказалось простое каменное орудие. Вместо когтей и клыков...
Там, где любому другому виду потребовались бы миллионы лет эволюции, древние приматы освоились почти сразу - просто взяли в руки камень с заострённым краем.
Никакому другому виду это бы не удалось, но только примату-круриатору. Он справился.
И вот тут-то естественный отбор впервые начинает спотыкаться... Прежде в истории Земли отбор всегда производился за счёт отбраковки особей, не имеющих достаточно развитых специфических органов для данной конкретной среды. То есть отбор происходил морфологически, по органам. А теперь же впервые сложилась ситуация, что конкретный критически важный орган (камень) имелся фактически у каждого представителя популяции. Этот новый искусственный орган появился совершенно из ниоткуда - почти в одночасье просто взял и возник.
И возник у всех особей сразу.
Даже отбор для этого не понадобился.
Но всё-таки эволюция той линии приматов и естественный отбор, конечно, всё ещё продолжались. Только они уже работали немного по другим критериям - по более удобному хвату руки, по более развитому прямохождению, по более развитой сообразительности в использовании своего нового искусственного органа. То есть естественный отбор в ту далёкую пору именно споткнулся. Не упал. Ему было суждено продолжать своё шествие в процессе антропогенеза ещё целых 4 миллиона лет. Прекратится же он именно около 100 тысяч лет назад - окончательно и бесповоротно.
Надо сказать, когда я впервые столкнулся с формулировкой определения орудия как искусственного органа, я испытал некое подобие экстаза. Это был самый настоящий благоговейный онтологический шок.
Кажется, это было в одной из работ Леонтьева, хотя сейчас уже и не упомню точно. Помню лишь, что чуть не хлопнул себя по лбу и не воскликнул "Как же я не додумался раньше?!"
Тогда я полдня проходил в возбуждённом состоянии. Ведь это определение (орудие как искусственный орган) сулило невероятный простор для теоретизирований на тему эволюции, о ходе антропогенеза и, что ещё важнее, позволяло занять в своих измышлениях такую позицию, с которой открывался прежде недоступный взгляд на развитие человека. С данной позиции всю картину можно было увидеть в совершенно новом, неожиданном, ракурсе.
В советской психологии (да и в науке вообще) это был самый распространённый, общепринятый подход - орудия как искусственные органы человека. Так рассуждали все: Выготский, Леонтьев, Лурия, Гальперин, Рубинштейн и т.д. И всё это было неудивительным, поскольку советская материалистическая психологическая наука базировалась на философских идеях двух величайших умов последних столетий6 - идеях Маркса и Энгельса. Именно в их трудах мы впервые встречаем упоминание об орудии как искусственном органе.
Ещё в "Капитале" Маркс писал, что человек "пользуется механическими, физическими, химическими свойствами вещей для того, чтобы в соответствии со своей целью применить их как орудия воздействия на другие вещи... Так данное самой природой становится органом его деятельности, органом, который он присоединяет к органам своего тела, удлиняя таким образом, вопреки библии, естественные размеры последнего".
"В орудиях труда человек как бы приобретает новые органы, изменяющие его анатомическое строение. С того времени, как он возвысился до их употребления, он предает совершенно новый вид истории своего развития: прежде она, как у всех остальных животных, сводилась к видоизменениям его естественных органов; теперь она становится прежде всего историей усовершенствования его искусственных органов... " (Плеханов Г.В., "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю", 1895).
"С успехами техники развились такие исторические сложившиеся системы, как "рука+механические орудия", "глаз+оптика", "ухо+акустика". Благодаря такому соединению органов человеческого тела - анализаторных систем мозга - с орудиями бесконечно расширяется сфера чувственного познания и постепенно возрастает так называемая "разрешающая сила" органов чувств человека" (Ананьев Б.Г., "Человек как предмет познания", 1969).
"Успехи научно-технической революции создают всё новые средства труда, которые невиданно расширяют биологические возможности органов человека и создают совершенно новые, необычные для него способы существования и деятельности под водой и на воде, под землёй и в космическом пространстве. Это позволяет человеку двигаться, видеть и слышать в таких диапазонах и масштабах, которые либо не встречаются у других живых существ, либо превосходят их в сотни и даже миллиарды раз. Однако при этом физиологические функции и органы человека выступают как бы компонентом новых созданных обществом технических систем и средств, т. е. особых комплексных органов передвижения и восприятия, являющихся продолжением его тела и ставших настолько привычными для него, что утрачивают свою искусственность, делаются обычными и в этом смысле вполне естественными. И поэтому многие не представляют себе, как можно современному человеку нормально жить без телефона, радио, телевизора, автомашины и других приспособлений (не говоря уже о ножах, ложках, вилках, молотках, клещах, топорах и других предметах и инструментах), необходимых в повседневной обиходной жизни" (Тарасов К.Е., Черненко Е.К., "Социальная детерминированность биологии человека", 1979).
Кстати, да, да. Елена Константиновна Черненко, из чьей монографии приведена эта цитата, -дочь ТОГО САМОГО Черненко...
Данный подход справедлив во всех смыслах, если мы смотрим на орган как на механизм адаптации к имеющейся среде. Эту же функцию выполняет и всякое орудие. И даже больше - орудие не просто позволяет виду адаптироваться к среде, но и плюсом ко всему адаптирует среду под человека. В этом смысле орудие во много крат совершеннее всякого естественного органа.
Там, где хищное животное применяет клыки и когти, австралопитеки успешно использовали сколотый камень.
Там, где в условиях холода животные наращивают подкожный жир и обрастают густой шерстью, неандерталец срезает шкуру пещерного медведя и закутывается в неё.
Там, где хамелеон отращивает длинный язык для дистанционного нападения, древний человек изобретает копьё с каменным наконечником.
Орудия - вот что выделило человека из животного мира. И вся дальнейшая эволюция человека была связана именно и в первую очередь с эволюцией ОРУДИЙ.
Тут надо упомянуть, что у многих авторов встречается лёгкое удивление по поводу того, что с момента овладения орудийной деятельностью австралопитеками до такового же у Homo erectus'а не происходит сколь-нибудь существенного скачка в обработке и использовании орудий. Да, именно при Homo erectus возникла ашёльская культура, они начали обдалбливать камни основательнее, острый край обрабатывается симметрично, с обеих сторон, что делает режущую кромку более острой, чем у орудий австралопитеков, но это ещё нельзя назвать слишком значительным улучшением. Фактически примерно за 3,5 миллиона лет процесс обработки камня продвинулся лишь несущественно, он почти стоял на месте. Тогда как видоизменения самих гоминид происходило даже несколько быстрее - менялись пропорции тела, менялись ноги и руки, и, самое главное, менялся мозг. То есть на этом этапе антропогенеза мы видим, что эволюция орудий происходила медленнее, чем биологическая эволюция. И лишь потом, когда эволюция орудий вдруг ускоряется, биологическая эволюция наоборот, замедляется.
Но, по всей видимости, всё здесь понятно и довольно очевидно.
Поначалу процесс овладения орудиями стоял в непосредственной связи с биологической эволюцией мозга. Преобразование мозговых структур вело к освоению всё более сложной орудийной деятельности. Ранние приматы-круриаторы, оказавшиеся в саваннах, в силу отличной специфики мозговых структур не были способны сходу прослеживать сложные причинные связи между орудием и его возможностями. Этому предстояло только научиться, а пока что им были доступны самые простые манипуляции с камнем. Но усложнение манипуляторных действий в сложившихся обеднённых условиях (тут всё по Фабри) в долгосрочном эволюционном плане вело к изменениям мозга. И чем сложнее становился мозг, тем сложнее и разнообразнее, в свою очередь, становилось манипулирование каменными орудиями - то есть здесь мы наблюдаем типичную реципрокную связь, когда усложнение деятельности ведёт к усложнению мозга, а усложнение мозга ведёт к возможности осваивать ещё более сложную деятельность, и т.д.
В данном случае камень стал новым критерием естественного отбора, направив его по руслу наиболее результативного использования орудия: наиболее успешными в плане выживания оказывались те особи, которые наилучшим образом осваивали манипулирование камнем.
Так развивался мозг.
И в данном случае эволюция орудий никак не могла произойти быстрее эволюции мозга. Ведь именно последняя делала возможной первую. Сначала под давлением деятельности происходила эволюция мозга, а уже затем следовала эволюция орудий. Таким образом, мы и имеем то, что имеем: первоначальное развитие орудий было невероятно медленным, фактически сопоставимым по срокам с биологической эволюцией, поскольку напрямую от этой самой эволюции и зависело.
Но чем дальше, тем сложнее становился мозг, и тем сложнее становились манипуляции с орудиями. На определённом этапе усложнения манипулятивной деятельности возникает необходимость менять само орудие, поскольку это открывало возможность для дальнейшего развития манипуляций, а у первоначального рубила они были довольно ограниченными. Так, всё усложняющиеся манипуляции привели к возникновению скребка, скобеля, проколки, каменных ножей и т.д.
Из всего изложенного вытекает следующая картина: на раннем этапе антропогенеза биологическая эволюция пошла не по "классическому" пути (не по пути наращивания "зубов и когтей"), а по пути наилучшего овладения каменным орудием, которое стало заменой "зубам и когтям".
Классический путь эволюции - развитие естественных органов животного, а единственный неклассический путь - развитие органов искусственных.
Но биологическая эволюция ранних гоминид, конечно, на этом не остановилась - она лишь была направлена в более узкое русло, в русло наилучшего освоения камня. Если раньше естественный отбор осуществлялся в рамках системы "особь - среда", меняя органы в соответствии со средой, то теперь критерии изменились, и отбор начал осуществляться в рамках системы "особь - орудие - среда". В данном случае впервые в истории жизни на Земле особь выпадает из-под непосредственного воздействия среды, поскольку теперь между ними вклинивается посредник - орудие. Отныне особь взаимодействует со средой не лично, не непосредственно, а именно через орудие. Каменное орудие становится универсальным средством по изменению окружающей среды.
Справедливости ради надо сказать, что влияние среды тоже давало о себе знать, но это происходило ровно до тех пор, пока орудийная деятельность Homo не достигла своего совершенства. В частности, сам факт морфологических изменений в конституции Homo от ранних habilis через erectus к neanderthalensis говорит именно об этом: магистральная линия естественного отбора пошла по усложнению орудийной деятельности, а периферическая, вторичная - по всё ещё действующей биологической адаптации к среде.
Но на определённом этапе, когда развитие мозга достигло известной величины, естественный отбор у вида Homo sapiens была прекращён полностью. Взамен ему на сцене антропогенеза появляется другой адаптационный механизм - эволюция орудий.
Фактически около 100 тысяч лет назад появляется Homo sapiens со всей той морфологией, которую мы имеем сейчас. Развитие орудий у него начинает происходить с такой скоростью, что, просто говоря, биологическая эволюция отдыхает.
Homo sapiens для каждой возникшей потребности разрабатывает строго своё орудие, которое оптимально соответствует поставленной задаче.
На смену тяжёлому копью Homo erectus у Homo sapiens приходит не просто лёгкое метательное копьё (дротик), но ещё и дополнительное устройство - копьеметалка, используя которое, стало возможным метать копьё ещё дальше и быстрее, увеличивая его убойную силу. Затем появляется лук - и теперь уменьшенный аналог копья (стрела) летит: а) ещё дальше, б) ещё быстрее.
Именно у Homo sapiens орудийная деятельность достигает своего невероятного размаха. Он начинает производить множество специализированных бытовых орудий и такое же множество специализированных орудий охоты. Homo sapiens теперь не просто кутается в шкуры животных, но и, умело орудуя иглой, кроит из них наиболее оптимальную по размеру и климату одежду.
Кстати, здесь можно обратить внимание на тот факт, что когда Homo sapiens около 40 тысяч лет назад пришли в Европу, где и столкнулись лицом к лицу со своим братом неандертальцем, морфологически были существенно стройнее и выше последнего, их конечности были длиннее, чем у неандертальца. Всё это говорит о том, что разум и орудийная деятельность у Homo sapiens уже достигли того уровня, когда выживание в более холодных условиях больше не требовало специфических морфологических изменений в ходе эволюции.
К примеру, если рассмотреть строение того же неандертальца, жившего на территории современной Европы, Сибири и Ближнего Востока, то мы увидим, что его массивное коренастое телосложение с крепкими и короткими конечностями по-прежнему является свидетельством именно биологической адаптации к среде. Морфология неандертальца - это наглядное доказательство правила Аллена. Данное правило гласит, что представители одного и того же вида, проживающие в разных климатических условиях (в тёплом и в холодном климатах), в ходе эволюции начинают различаться по длине конечностей - у проживающего в холодных условиях вида конечности становятся короче. Так происходит сокращение площади поверхности для уменьшения теплоотдачи.
Данный факт, что коренастые и короткорукие массивные неандертальцы были морфологически приспособлены к холоду, говорит нам о том, что их разум находился ещё на относительно низком уровне развития, и орудийная деятельность хоть и превосходила по сложности таковую у их предка (Homo erectus), но всё же была недостаточной, чтобы избежать отбора со стороны холодного климата.
У Homo sapiens же разум самостоятельно, без каких-либо биологических мутаций, оказался способен решать любые возникшие проблемы - в том числе и проблемы с климатом. Утепление своего тела и своих жилищ позволило Homo sapiens, не меняясь биологически и не имея для этого каких-либо естественных приспособлений, осваивать территории, существенно различающиеся по температурным режимам. Они смогли жить даже в условиях вечных снегов, и для этого им больше не надо было меняться биологически - достаточно было соответствующим образом изменять свои орудия (в данном случае - одежду и жилища).
Неандерталец, произошедший от европейской ветви "гейдельбергского человека", являл собой результат морфологических эволюционных изменений, адаптации к холодной среде длящегося ледникового периода, а Homo sapiens, произошедший от ветви "гейдельбержца", оставшейся в Африке, вынужден был изначально адаптироваться к менее суровому климату, отчего морфологические перемены сделались необязательными. Ледник периодически (раз в 10 тысяч лет) наведывался и на африканские просторы, но там его действие было, тем не менее, мягче, несравнимо мягче. По этой причине первейшие Homo sapiens развивались уже только по интеллектуальной части, путём разрастания мозга, а тело же уже могло сохранять свой "хрупкий" (современный) вид, поскольку сложнейшая орудийная деятельность компенсировала отсутствие сильных рук, ног и мощных челюстей. Так как ледник в Африке появлялся лишь периодически, то есть не носил длительного и сильного характера, то и эволюционные изменения в хрупких телах Homo sapiens попросту не успевали случиться, потому что, с точки зрения эволюции, период в 10 тысяч лет - это не срок. Оптимальным при таких быстрых переменах оказалась не биологическая адаптация посредством утолщения жирового слоя или шерстяного покрова, а другой способ, который тогда оказался доступен только человеку, - адаптация посредством развивающегося интеллекта. Человек оказался способен в периоды похолодания (особенно в ночное время) собственноручно изготовлять себе новые покровы - обрабатывал шкуры животных, кроил их и подгонял точно под себя. Именно создание такого искусственного органа (покрова), как одежда, позволило Homo sapiens успешно выбыть из игр естественного отбора по приспособлению к климатическим переменам. Человеку, чтобы сохранить своё современное тело и выдернуть его из жерновов естественного отбора, оказалось достаточным облачить его в сохраняющую тепло одежду и более активно использовать огонь.
По всему следует, что изготовление и ношение одежды у Homo sapiens носило более основательный и постоянный характер, чем тот же процесс у неандертальцев. Ведь последние успели сначала измениться биологически в ходе адаптации к холодному климату европейского ледника (предшественник неандертальца,"гейдельбергский человек", попав в эти условия около 800 тысяч лет назад, начал неуклонно преображаться под действием отбора со стороны лютой стужи, именно так и появился наш коренастый брат). Именно этот факт позволяет утверждать, что у неандертальцев ношение шкур животных либо:
А) имело неосновательный характер (то есть одеждой это можно назвать лишь условно), либо
Б) вовсе возникло на довольно поздней стадии развития в силу всё усугубляющихся холодов ледникового периода, когда биологическая адаптация уже оформилась, но не для столь суровых холодов, какие стали возникать позже (последнее самое суровое оледенение Вюрм).
Но наиболее справедливым кажется третий вариант, по которому как раз предок неандертальца, "гейдельбергский человек", оказавшийся около 800 тысяч лет назад на территории замерзающей Европы (аккурат в ледниковый период Гюнц, длившийся около 100 тысяч лет - в период с 840 по 730 тысяч лет назад), ещё не имел способности достаточно основательно утеплять своё тело. Ношение шкур животных, если и имело место, то, видимо, ещё не было слишком основательным. И вот именно особи "гейдельбержца" были подвержены регулярным смертям на морозе, что и приводило к интенсивному отбору наиболее крепких коренастых особей, что в итоге за 500-600 тысяч лет и привело к оформлению совершенно нового вида - Homo neanderthalensis, всей своей морфологией адаптированного к холоду.
В пользу предположения о том, что у Homo erectus (к подвиду которого по разным классификациям и относится "гейдельбергский человек") ещё не было одежды, пишет и А.А. Зубов, ссылаясь на исследование Д. Джохансона (Зубов, 2004). Он пишет, что для архантропов было характерно расселение только по территории тропического пояса, что может говорить не только об особенностях фаунистического комплекса, которым он питался, но также и о том, что у него ещё попросту не было одежды и жилища. Якобы пропорции тела Homo erectus обеспечивали им достаточную энергетическую эффективность, но это было действительно лишь для тропической зоны. Именно поэтому перемещение архантропов всегда в пределах тропиков косвенным образом указывает на тот факт, что они ещё не умели утеплять своё тело. И Зубов даже предполагает, что привязка к тропической зоне может считаться видовой чертой Homo erectus.
На основании подобных измышлений можно сделать вывод, что те представители вида Homo erectus, которые около 2 миллионов лет назад покинули Африку и мигрировали в Азию и Европу, оказались в более проигрышной ситуации в сравнении с теми группами erectus, которые остались в Африке. Всё учащающиеся ледниковые эпохи и даже периоды (которых в указанный срок прошло несколько десятков) каждый раз имели различную степень выраженности: одна ледниковая эпоха выдавалась сильной, убивая много видов животных в течение нескольких тысяч лет, затем после тёплого межледникового периода на несколько тысячелетий наступала новая ледниковая эпоха, затем новый тёплый межледниковый период, а потом снова тотальное похолодание... И периодически ледниковые эпохи выдавались настолько суровыми, что оледенение доходило даже до Африки. Что уж говорить о том, как в ту пору жилось в Европе или Азии, которые находятся существенно севернее?
Если в Африке происходило лишь некоторое похолодание, то в Евразии холода стояли просто убийственные. Именно поэтому мигрировавшие туда Homo erectus (питекантропы, синантропы) оказались на грани вымирания - несмотря на пользование массивными рубилами из камня, они всё ещё были слишком зависимы от природных капризов, слишком привязаны к её переменам. Каменное орудие не спасает от холода. Оно может сделать это только опосредованно - высечь искру и дать согревающий огонь или же срезать шкуру убитого животного, которой питекантроп худо-бедно сможет укрыться. Но вероятно, Homo erectus ещё слишком плохо владел этими технологиями (маленький мозг ещё не позволял продумать всё основательнее) - облачение в шкуры было довольно условным или же его не было вообще, а обогрев пещер огнём представляется и вовсе сомнительным (скорее всего, огонь применялся лишь для обжаривания мяса). В итоге в сменяющиеся ледниковые эпохи немалая часть азиатских Homo erectus непременно замерзала, а выживали лишь те, чей организм был наиболее приспособлен для холодов.
Таким образом, у мигрировавших в Евразию Homo erectus всё ещё продолжался естественный отбор - слишком велика была их зависимость от климата. В итоге на территории Азии вымерли все Homo erectus (основная часть в период 700-300 тысяч лет назад, и малочисленные остатки - около 30 тысяч лет назад, когда наступило самое сильное из оледенений, известное как Вюрмское). И лишь одна линия Homo erectus сумела приспособиться к холодным условиям суровых ледников - им оказался упоминавшийся "гейдельбергский человек", являвший собой очередную ступень в развитии вида Homo erectus. Появившийся изначально в Африке, "гейдельбергский человек", условно говоря разделился на две группы, одна из которых осталась на исконных землях, а вторая волею судьбы около 800 тысяч лет назад оказалась заброшенной на территорию Европы. Именно "гейдельбержец" сумел достаточно терпимо адаптироваться к европейскому леднику, но сделал он это, как можно судить, не столько путём интеллектуального приручения стихии, сколько путём банального собственного биологического эволюционирования.
Как уже говорилось, европейский "гейдельбержец" в силу вероятного отсутствия у него культуры ношения одежды на протяжении тысячелетий регулярно умирал от европейских холодов и, согласно правилу Аллена, постепенно преобразовывался в типичную для холодного пояса фауну - в вид с массивным коренастым телом и короткими руками и ногами.
Так в итоге и возник неандерталец.
Дитя не столько антропогенеза, сколько простой биологической эволюции.
То есть в данном плане мы можем довольно смело говорить, что линия "гейдельбергского человека", около 800 тысяч лет назад попавшая в Европу, стала деградировать, не выдержав натиска ледяной стихии. Дело в том, что со временем Homo erectus постепенно начал обретать такие черты, которые можно назвать сапиентными, то есть приближающими морфологию вида к таковой у современного человека: к их числу относят как увеличение объёмов мозга, формирование высокого лба, так и общую грациализацию, то есть утончение отдельных черт костей лица и скелета в целом, выделение подбородка, исчезновение надглазничного валика. Именно у такой линии Homo erectus, как "гейдельбергский человек" (возник около 800 тыс. лет назад) уже довольно чётко обозначаются многие сапиентные черты, и сейчас ни у кого не возникает сомнений, что именно "гейдельбергский человек", оставшийся в Африке, стал предком Homo sapiens.
Та же группа "гейдельбержцев", что около 800 тысяч лет назад попала на территорию замерзающей Европы (скорее всего, через Гибралтар), дала начало виду Homo neanderthalensis. Интересным же здесь оказывается тот факт, что за те сотни тысяч лет, что "гейдельбержец" провёл в европейских ледниках он, видимо, стал именно деградировать, преображаясь в неандертальца. Дело в том, что самые ранние находки останков "гейдельбергского человека" в Испании (780 тысяч лет назад) показывают, что он имел уже довольно выраженные сапиентные черты в своём строении, то есть был весьма чёткой переходной ступенью от Homo erectus к Homo sapiens (поэтому-то его частенько ещё называют Homo sapiens archaic или Человек разумный архаичный). Но окончательно этого перехода в Европе так и не случилось, поскольку под давлением невероятных холодов "гейдельбержец", вероятно, начал попросту массово вымирать, и выживали лишь те его представители, чей организм оказывался более способным переносить чрезвычайно низкие температуры.
Дальше происходит удивительное - постепенно европейский Homo heidelbergensis начинает утрачивать свои прогрессивные (сапиентные) черты, его череп и скелет становятся всё более грубыми, от грацильности совершается переход к массивности, более адаптированной к холодам. И в итоге примерно за 700 тысяч лет, проведённых в условиях европейского ледника, происходит окончательное преобразование (деградация) местной линии "гейдельбергского человека" в неандертальца. Именно поэтому раньше парадоксальным казался тот факт, что так называемые ранние неандертальцы (которые жили в период от 300 до 150 тыс. лет назад) имели в своём строении более прогрессивные черты, нежели поздние неандертальцы (жившие примерно от 150 до 30 тыс. лет назад). Поздних неандертальцев называют также и классическими, поскольку именно у них наиболее выражены те самые морфологические черты, которые называют неандерталоидными. К таким чертам относят сильно выраженный надглазничный валик (надбровные дуги), чрезвычайно низкий и как бы убегающий назад лоб (что говорит о слабом развитии лобных долей, отвечающих за сложное планирование), широкий нос, маленький подбородок, очень мощные челюсти с массивными зубами. Шея неандертальца была настолько короткой, что можно даже сказать, будто голова у него была посажена непосредственно на плечи, и к тому же была немного смещена вперёд.
Но если смотреть на формирование вида неандертальцев именно как на постепенную ДЕГРАДАЦИЮ вида Homo heidelbergensis, как на постепенную утрату им уже развитых прогрессивных черт, то никакого парадокса здесь не возникает. "Гейдельбергский человек", оказавшийся в ледниковой Европе, попросту не справился с царящими там холодами, поскольку ещё не имел достаточно развитой материальной культуры, которая бы смогла устранить для него все факторы естественного отбора. В итоге европейский "гейдельбержец" остался в чистом виде один на один со стихией. Ведь даже одежду он делать ещё не умел. При постоянной минусовой температуре этот факт просто обрекает на гибель.
Имеются интересные данные о различиях в речевом аппарате "гейдельбержца" и неандертальца. Как полагает А.А. Зубов, анализируя строение гортани и основания черепа "гейдельбергского человека" и сравнивая эти показатели с таковыми у неандертальца, "следует сделать вывод, что речь гейдельбергского человека была развита не хуже, а скорее даже лучше, чем у неандертальца" (Зубов, 2004).
В том и дело - речь у предка была развита ЛУЧШЕ, чем речь у ПОТОМКА.
То есть в данном случае можно без каких-либо сомнений говорить именно о деградации вида Homo heidelbergensis, результатом которой через несколько сотен тысяч лет и стало возникновение неандертальца. В данном свете интересно отметить один факт, который не понимается почти никем из палеоантропологов по причине незнания ими основ нейропсихологии - связь речи с лобными долями мозга. Большинством людей (и палеоантропологи здесь не исключение) связь речи с мозгом главным образом определяется через так называемое поле Брока и поле Вернике. Обе этих зоны находятся в левом полушарии, и первая из них отвечает за продукцию речи, а вторая - за её понимание. В представлении типичного палеоантрополога, на этом связь речи с мозгом заканчивается. Но это, конечно, совсем не так. Дело в том, что речь связана и с лобными долями мозга.
Как в своё время показали Лурия и его ученики, именно в лобных долях реализуется регулирующая функция речи, то есть преобразование собственной речевой инструкции в целенаправленную волевую деятельность (Лурия, "Язык и сознание", 1979). Именно в лобных долях осуществляется речевое программирование собственного поведения. Всякий сложный сознательный поведенческий акт непременно связан с деятельностью лобных долей мозга. И без развитой речи данная деятельность попросту невозможна. Без речи невозможна никакая логика.
Поэтому не является удивительным, что развитие лобных долей отличают человека от всех прочих представителей животного царства. Даже у шимпанзе, имеющих наиболее развитые лобные доли среди животных, эти самые доли не превышают 14,5% от объёма всего мозга, тогда как у Homo sapiens лобные доли занимают в два раза больший объём - 24%. У неандертальца же, как мы помним из анализа их черепов, лоб почти отсутствовал - от надбровных дуг он сразу же убегал далеко назад, то есть был резко скошен, что говорит о том, что размер лобных долей Homo neanderthalensis едва превышал таковые у шимпанзе и составлял всего 18% от объёма мозга (Шильник, "Разумное животное", 2007).
Таким образом, редукция (уменьшение) лобных долей у неандертальца является уже вторым свидетельством того, что развитие речи у этого вида действительно уступало развитию речи у его же предка, "гейдельбергского человека". То есть предположение, выдвинутое Зубовым, о деградации речи неандертальцев по сравнению с речью "гейдельбержцев", можно считать почти несомненным.
Параллельно с этим можно заметить, что факт редукции лобных долей указывает на слабый самоконтроль у Homo neanderthalensis, на его неспособность создавать сложные образцы поведения и реализовывать их. В итоге это привело к тому, что поведение неандертальцев было слабо организованным, что, вероятнее всего, привело к существенному уменьшению групп, в которых они проживали (что уже позже окажется на руку пришедшему в Европу Homo sapiens с его сложным поведением и большими сплочёнными коллективами).
Самым главным остаётся вопрос, ПОЧЕМУ у неандертальцев стала происходить редукция речи?
Если у их предка, "гейдельбергского человека", речь была развита лучше, то в силу каких же факторов могла произойти значительная её утрата по пути преобразования вида в неандертальцев? Ведь речь неспроста является одним из самых главных отличительных признаков человека от всех прочих животных, она не является простой и излишней прихотью нашего вида.
Речь даёт невообразимое преимущество в условиях группового сожительства, осуществляя необходимую координацию действий в условиях коллективного труда. И, конечно, ничуть не менее важным (а может, даже и более) оказывается рассмотренная выше способность человека с помощью речи контролировать собственное поведение, создавая и реализуя сложные планы (то есть речь фактически отвечает за сознание человека, о чём уже шёл разговор в разделе 1 главы2"Сознание и бессознательное" данной работы).
Почему же тогда речь при всех её преимуществах вдруг стала постепенно утрачиваться по линии от "гейдельбержцев" к неандертальцам? Как такое могло произойти? Как возможно отказаться от главного эволюционного преимущества, вырабатывавшегося миллионами лет антропогенеза? Понятно, что редукция языка стала происходить ещё у первых "гейдельбержцев", оказавшихся в Европе около 780 тысяч лет назад, но по каким причинам?
Представляет крайне сомнительным, что процесс увядания развитой речи был постепенным, поскольку для этого необходимо предположить, что речь вдруг в тех холодных условиях становилась всё менее необходимой.
Такое представить невозможно. Речь нужна ВСЕГДА. Это незаменимое орудие.
Просто невозможно представить, чтобы вдруг какая-то группа людей попросту отказалась от речи. Это, разумеется, нонсенс.
Единственно возможным вариантом представляется не ПОСТЕПЕННЫЙ ОТКАЗ первых европейцев от развитой речи, а НЕВОЗМОЖНОСТЬ усвоения ими языка от рождения. То есть увядание речевой функции неандертальца (что выражено в морфологии основания его черепа и в редукции его лобных долей) происходило не потому, что без языка вдруг стало возможным существовать (это абсурд), а потому, что ранних неандертальцев языку никто попросту НЕ УЧИЛ.
Ни для кого, конечно, не секрет (кроме Ноама Хомского и его сторонников), что каждый ребёнок речи научается с самых первых месяцев жизни, освоение речи - это процесс, причём процесс длительный, растягивающийся на несколько лет. Эволюционно происходит так, что именно под воздействием речи около двух миллионов лет назад начинает осуществляться отбор по степени выраженности лобных долей - ведь через них индивид с помощью речи овладевает своим поведением. В итоге именно благодаря наличию языка в сообществах первейших Homo происходит увеличение лобных долей мозга.
Если же мы представим себе картину следующим образом: в течение многих сотен и тысяч поколений с детьми никто не общался, языку их никто не обучал. Экспериментаторы удовлетворяли лишь физиологические потребности этих детей, и никакого знакового (языкового) контакта между ними не было. По достижении более-менее активного возраста, эти дети и вовсе оставались без внимания экспериментаторов, и выпускались жить в просторные вольеры. По достижении же пубертатного возраста экспериментальные девочки были бы искусственно оплодотворяемы спермой экспериментальных же мальчиков.
Что получится в итоге, если данный эксперимент будет длиться действительно тысячи поколений?
Во-первых, мы получим миникультуру людей без языка, основанную преимущественно на чистом подражании; во-вторых, (и это самое важное) мы получим людей, лобные доли которых будут существенно редуцированы, поскольку они не были используемы уже многие тысячи поколений... То есть объективная необходимость в лобных долях у этих экспериментальных людей попросту пропала, а потому доли начнут постепенно уменьшаться, сходя до приемлемого уровня (как у всё тех же шимпанзе), достаточного для несложного целеполагания и совершения довольно простых действий с минимальным количеством промежуточных звеньев.
Таким образом, в случае подобного эксперимента с лобными долями мы будем наблюдать точно такую же ситуацию, как и миллионы лет назад с когтями и зубами - использование орудий из камня сведёт их значение на нет, и они испытают редукцию.
С лобными долями в отсутствие речи в течение тысяч поколений произойдёт то же самое.
То, что не используется, непременно исчезает в ходе отбора.
Как гласит американская поговорка: Use it or lose it.
Данный умозрительный эксперимент нужен был для того, чтобы продемонстрировать, как у неандертальца могла произойти ощутимая редукция не только речевого аппарата, но и лобных долей. То есть здесь не нужно придумывать ПОСТЕПЕННОЕ исчезновение языка в силу уменьшения его значимости, поскольку значимость языка никогда не может уменьшиться. Но можно предположить, что произошёл РЕЗКИЙ разрыв между одним поколением и другим, между родителями и их детьми, в силу чего последние остались необученными (или же хотя бы недоученными) языку. Потомство таких детей, конечно, уже тем более не могло владеть развитым языком. У них могло сохраняться (и наверняка сохранялось) какое-нибудь звуковое обозначение разных явлений разными же звуками, которые вряд ли были членораздельными. Это могло быть что-нибудь вроде "Ааа" для обозначения опасности, "Ыыы" для привлечения внимания сородичей, "Хрх" для обозначения неприязни, "Ууум" для обозначения пищи и т.д. То есть основные критерии языка как системы знаков для обозначения конкретных явлений сохранялось бы, но оно было бы невероятно упрощено (даже без малейших намёков на синтаксис). Владение такой "речью" никак не способствовало бы развитию сложного целеполагания, формальной логики и прочих аспектов сознательного волевого поведения.
В ряду многочисленных сменяющихся поколений надобность в развитых лобных долях у подобных людей попросту бы отпала, а потому "отпали" бы и сами доли.
Таким образом, чтобы человеческий вид сначала частично одичал, а потом бы за сотни тысяч лет и вовсе утратил часть своих мозговых зон, достаточно всего лишь лишить его маленьких детей человеческого языка. В одном поколении. И дальше все последующие поколения автоматически будут обходиться примитивнейшими звуковыми обозначениями узкого круга явлений.
Но в таком случае остаётся другой вопрос: КАК могло случиться такое развитие событий, чтобы речь была вот так резко потеряна в ряду поколений?
Существенным в ответе на этот вопрос представляется тот факт, что суровый климат ледниковой Европы в совокупности с её хищным фаунистическим комплексом (пещерные медведи, пещерные гиены, волки и т.д.) является наилучшим плацдармом для того, чтобы маленькие дети не дождались своих родителей домой. Сиротство должно было быть неотъемлемым и чрезвычайно распространённым явлением среди "гейдельбержцев", волею судьбы оказавшихся на территории Европы около 800 тысяч лет назад. Именно в этом можно найти у неандертальцев и причину утраты языка, и причину дальнейшей деградации лобных долей их мозга, и причины утраты навыков владения огнём.
Одним словом, одичание - тот самый путь, который сотворил из Homo heidelbergensis Homo neanderthalensis. Утрата всего культурного багажа, который за сотни тысяч лет был накоплен родом Homo, ослабил способность "гейдельбержца" к адаптации в суровом климате. Утрата культурного багажа обезоружила его. Обезоружила перед лицом природы и за несколько сот тысяч лет превратила в мощное человекоподобное животное.
Всё это позволяет нам понять, что Homo erectus, около 2 миллионов лет назад покинувшие Африку, обрекли себя на невероятную борьбу со стихией, к которой они были подготовлены ещё слишком слабо. Поскольку, как уже говорилось, усложнение орудийной деятельности архантропов ещё напрямую зависело от усложнения их же мозга (то есть от биологической эволюции), то этот процесс происходил слишком медленно. Значит, любые экстремальные перемены (каковыми и являлись многочисленные смены холодных ледниковий тёплыми межледниковьями) продолжали естественный отбор по биологической линии. Тут мы можем видеть, что архантропы (Homo erectus) в своём приспособлении к природе фактически представляли собой ещё в существенной степени простой биологический вид животных. Их обособление от окружающей среды находилось ещё на очень низком уровне, чтобы выйти за пределы естественного отбора. Благодаря каменным орудиям они лишь научились обходиться без мощных когтей и зубов, что прекратило естественный отбор именно по этой линии, но только по ней. Каменное рубило ещё слишком слабо спасало от температурных режимов. Именно климат и продолжал свой отбор.
Всякий вид при резкой смене условий обитания обречён на вымирание (это мы рассматривали, когда говорили об инстинктах). И Homo erectus хоть и представлял здесь уже значительное исключение, но всё же не настолько, чтобы быть способным выжить в условиях существенного понижения температур.
Иначе говоря, Homo erectus мигрировали в Евразию слишком рано. Слишком неопытными они ещё были, слишком неумелыми для покорения рубежей, которые с каждым тысячелетием становились всё холоднее.
Но что мы можем сказать о тех Homo erectus, что около 1,8 миллиона лет назад остались в Африке и не пошли в Азию и Европу? А вот их жизненная стратегия оказалась много удачнее...
Оставшись в Африке, часть архантропов оставила за собой и более тёплый, более мягкий климат, если сравнивать его с европейским или азиатским. Ледник раз в несколько тысячелетий доходил и сюда, похолодания тоже происходили, периодически менялась флора и фауна, обновляя свои сорта и виды. Но всё же эти тысячелетние похолодания не были такими сильными, как в евразийской части. Если там популяции архантропов периодически сильно редели вследствие сильных холодов, то архантропам, оставшимся в Африке, приходилось не так сложно. Именно поэтому морфология здешних Homo erectus не пошла по линии адаптации к холодам - никакой неандертальской коренастости и короткорукости здесь и не могло возникнуть. За 2 миллиона лет тело африканских erectus'ов становилось только стройнее и выше, постепенно преобразуясь в морфологию современного Homo sapiens, которая завершила своё окончательно формирование приблизительно около 50-40 тысяч лет назад.
Параллельно этому за Средиземным морем в европейских горах и лесах, покрытых ледником, происходило преобразование популяции Homo erectus в коренастого и мощного неандертальца.
В тёплой Африке erectus стройнел, а в холодной Европе превращался в комок сухожилий.
Поскольку влияние холодного европейского климата производило естественный отбор по правилу Аллена (то есть выживали наиболее стойкие к морозу особи - массивные, коренастые, с укороченными конечностями), то отбор по увеличению мозга оказался осложнён этим фактором, он был им существенно замедлен. В то время как в африканских пределах отбор по линии морозостойкости либо был очень слаб, либо (и это скорее всего) отсутствовал вовсе. Тем самым именно здесь отбор мог осуществляться всецело по линии развивающегося мозга и роста интеллектуальных способностей.
Находки подтверждают, что хоть мозг неандертальца и Homo sapiens был почти одинакового объёма (порой мозг неандертальца даже превышал "норму" современного человека), но между ними было и существенное структурное различие. У мозга палеоантропов (неандертальцев) существенно разрослись затылочные доли, а лобные же были менее развиты. У неоантропов (Homo sapiens) всё с точностью до наоборот.
Если задние отделы мозга (превалирующие у неандертальца) отвечают за обработку зрительной информации и ориентацию в трёхмерном пространстве, то лобные отделы (превалирующие у Homo sapiens) отвечают за планирование, целеполагание, за контроль над своим поведением. В дальнейшем это различие и определило победителя в эволюционной гонке рода Homo.
Здесь очень важно понять, в каком отношении друг к другу стоят два этих явления - эволюция морфологическая (изменения органов тела как адаптация к среде) и эволюция интеллектуальная (изменение главным образом мозга как адаптация к среде). Очень важно понять, что оба эти типа эволюции стоят в жёсткой оппозиции по отношению друг к другу, в изначальном противоречии. И вот почему.
Когда у животного вида развивается какой-либо конкретный орган, то его функция всегда чётко определена отбором: хобот развивается для того-то, уши для того-то, жабры для того-то... И развитие, возникновение органа само по себе снимает проблему, возникшую между биологическим видом и данной средой: если были трудности с обеспечением организма газами, то преобразуется его дыхательная система; если были трудности с температурой, то преобразуются внешние покровы организма. Таким образом, морфологическая эволюции (изменение естественных органов тела) уже есть решение проблемы само по себе, это есть факт свершившейся адаптации. Ну и, конечно, для фиксации использования конкретного органа параллельно его собственному развитию развивается и безусловнорефлекторный (инстинктивный) механизм, в котором и закрепляется строе функциональное предназначение органа.
Морфологическая/инстинктивная эволюция представляет собой факт свершившейся адаптации, в работе которой уже не требуется применения каких-либо мыслительных способностей. Применение органа, как правило, строго фиксировано в инстинктивной программе. Для активации работа того или иного органа достаточно одного лишь безусловного стимула - мыслительная деятельность здесь вовсе не нужна. Всё это мы бегло рассмотрели, когда речь шла об инстинктивных механизмах, в том числе и о явлении слепоты инстинкта, когда восприятие среды, её психическое отражение, значительно обедняется, чем только препятствует вмешательству какой-либо интеллектуальной работы.
Здесь уже становится понятно, каким образом эволюция интеллектуальная (увеличение мозга в условиях осложнения предметной деятельности) вступает в противоречие с эволюцией морфологической/инстинктивной.
Для начала дадим определение мышлению, интеллектуальной деятельности, но не будем чрезвычайно углубляться в нюансы этого феномена, а воспользуемся наиболее общим и чётким определением, которым пользовался А.Н.Леонтьев.
Мышление - это способность судить о свойстве одной вещи за счёт изменения свойств другой вещи.
Наше восприятие имеет свои пределы, которые не позволяют нам узнать о мире больше, чем доступно органам чувств. К примеру, благодаря непосредственному восприятию я могу оценить твёрдость поролона и могу оценить твёрдость камня. Здесь пока ещё само восприятие позволяет мне понять, что камень твёрже, чем поролон. Это знание непосредственно, оно вытекает из работы самих органов чувств, из тактильных рецепторов.
Но вот мне всё так же наощупь требуется определить и сравнить уже твёрдость камня и железа... Тут и начинаются трудности, поскольку осязательные рецепторы достигают своего предела и сообщают о том, что оба эти предмета имеют одинаковую твёрдость. Порог восприятия достигнут, и непосредственный опыт говорит, что твёрдость обоих материалов одинакова. Но тут-то и начинается мышление, когда пороги восприятия исчерпаны.
Мы можем попробовать воздействовать первым предметом на второй и посмотреть на результат этого воздействия. Камень не сломает кусок железа. Но вот кусок железа раздробит камень.
Здесь-то мы и делаем умозаключение о том, что железо твёрже.
И это будет именно умозаключением, а не чем-то данным нам в непосредственном восприятии, потому что чисто наощупь камень и железо для нас одинаково тверды. Так и проявляется мышление - оно позволяет познавать свойства вещей опосредованно, которые мы не можем получить в непосредственном восприятии.
Там, где кончается восприятие, начинается мышление.
Это очень общее описание мышления, конечно, это невероятно сложное явление, определение которого не уложить в одно предложение, но в самых общих (максимально общих) чертах данное описание верно. Мышление позволяет познать то, что не надо нам в восприятии в чистом виде.
Мышление - это всегда решение формулы А+В=Х.
А и В даны нам в непосредственном восприятии, даны через органы чувств, а вот Х - он за пределами восприятия, о нём мы делаем выводы лишь на основании взаимоотношений между А и В.
Так вот, исходя из такого понимания мышления, можно понять, что именно развитие интеллекта в филогенезе древних приматов привело к освоению примитивной орудийной деятельности. Именно развитие интеллекта позволило "понять", что на один твёрдый предмет можно воздействовать другим - более твёрдым. Так возникли орудия. И уже их регулярное использование из поколения в поколение привело к постепенному отказу от использования когтей и зубов - эти естественные органы стали излишними, поскольку их заменили более крепкие искусственные органы (орудия). В итоге естественный отбор по линии когтей и клыков был аннулирован, что привело в дальнейшем к их редукции до того минимального уровня, который мы все сегодня имеем.
Дальше отбор пошёл по линии всё увеличивающегося объёма мозга, поскольку именно интеллект позволял усложнять орудийную деятельность, улавливая новые закономерности во взаимодействии вещей. Усложняющаяся орудийная деятельность позволила всё лучше взаимодействовать с окружающей средой, но уже не путём адаптации собственных биологических характеристик к ней (как это происходит у всех прочих животных), а путём адаптации самой СРЕДЫ к потребностям древних Homo. Выйдя из системы отношений "субъект - природа", человек выставил вперёд себя посредника - орудие, и вступил в систему "субъект - орудие - природа". Теперь с объектами окружающей среды непосредственно взаимодействовали всё больше орудия, а человек же взаимодействовал уже преимущественно только с самим орудием. Именно поэтому морфологическая эволюция рода Homo всё больше сменялась эволюцией его орудий - ибо орудия являлись эссенцией разума, и именно их эволюция являлась отчётливой демонстрацией эволюции самого интеллекта. И когда мозг человека и его интеллект эволюционировали настолько, что он стал способен прослеживать сотни и тысячи взаимосвязей в предметном мире, его морфологическая эволюция угасла полностью, поскольку теперь человек оказался способен изготовлять себе орудия фактически любой сложности и естественные специализированные органы сделались ему ненужными.
Именно в этом и состоит противоречие двух линий эволюции - морфологической/инстинктивной и энцефалической/интеллектуальной. Если бы на заре антропогенеза австралопитек так никогда и не взял в руки камень, то в итоге за сотни тысячелетий естественного отбора у него вынуждено возникли бы морфологические изменения (увеличение клыков, когтей для конкурентной борьбы с хищниками), что явилось бы уже адаптацией самой по себе, а значит, эволюция интеллекта так и не пошла бы вперёд. А всё просто потому, что тому австралопитеку для выживания хватило бы новых когтей и зубов.
В общем, интеллект развивается там и только там, где имеется НЕХВАТКА естественных органов для определённых целей. Если у вида для реализации всех его насущных потребностей от рождения имеются все соответствующие органы, то у него имеются самые минимальные шансы на дальнейшее развитие интеллекта в филогенезе. Морфологическую эволюцию поэтому можно использовать как своеобразный маркер уровня интеллекта: если у вида возникает некоторый специфический орган как адаптация к среде, то этот факт является наглядной демонстрацией того, что уровень интеллекта данного вида не позволил ему овладеть каким-либо искусственным органом взамен этого естественного. То есть мыслительная деятельность вида не справилась с поставленной задачей, и адаптация вновь была произведена путём естественных биологических изменений, а не искусственных.
Всё это мы и наблюдаем у неандертальцев - в их коренастом телосложении, согласующимся с правилом Аллена, мы можем и должны видеть в первую очередь ещё слишком недостаточный их интеллект для жизни в условиях сильных холодов ледниковой Европы. Морфологические изменения неандертальцев указывают на то, что представители их вида умирали от холодов пачками, а выживали лишь наиболее приспособленные ФИЗИОЛОГИЧЕСКИ. Отбор внутри их вида в первую очередь шёл именно по линии наибольшей адаптации к холоду, следовательно, отбор по линии интеллекта (развитию мозга) был несколько замедлен, ведь от холодов умирали и те представители вида, которые хоть и обладали на миллионную долю лучшей физиологией мозга, но, увы, всё ещё не обладали устойчивостью к сильным холодам своей телесной конституцией. Таким образом, энцефализация неандертальцев на ранней стадии филогенеза должна была оказаться замедленной, поскольку выживание особей, физически устойчивых к морозам и одновременно обладающих наиболее прогрессивно развивающимся мозгом, - такой двойной критерий отбора, несомненно, сильно замедлял уровень развития культуры неандертальцев.
У Homo sapiens же, которые жили в ту пору в Африке, как уже говорилось, всё было иначе. Отсутствие резких холодов не ставило вид на грань вымирания: холода бывали, но не убийственные, как в Европе у неандертальцев. Homo sapiens в ледниковые эпохи вполне спасали себя от морозов отделанными шкурами животных, этого было достаточно.
Общая стройность телосложения Homo sapiens, возникшего в Африке около 200 тысяч лет назад, указывает на то, что влияние холодов там действительно не было таким сильным, как в Европе. Заодно это указывает и на то, что орудийная деятельность человека достигла такого высокого уровня, что он больше не нуждался в сильных руках и ногах, так как разнообразные орудия в значительной степени компенсировали этот нюанс.
Около 40 тысяч лет назад, оказавшись в Европе, Homo sapiens уже не мутировал под воздействием холодов, как то сделал за предшествующие сотни тысяч лет неандерталец, что говорит о том, что неоантроп уже самым обстоятельным образом изготавливал себе одежду и пользовался огнём ежедневно и очень умело. Именно эти два инструментальных навыка помогли неоантропу вырваться из оков естественного отбора по линии температуры - достаточно основательная одежда и максимально активное применение огня. Всё это служит иллюстрацией того, что Человек постепенно всё больше и больше вырывался из лап естественного отбора. Если возникало какое-либо новое противоречие с окружающей средой, то Homo sapiens не биологически эволюционировал сам, а производил эволюцию своих орудий и навыков. Так постепенно морфологическая эволюция сменилась у вида Homo sapiens эволюцией его искусственных органов. Развитое мышление позволяло производить это с достаточной быстротой.
У искусственных (экзосоматических, то есть вне телесных) органов имелся ряд существенных преимуществ и ни одного принципиального минуса.
--
Они были возобновляемы (в отличие от естественных органов, которые фактически не регенерируют).
--
Их ассортимент, по идее, был безграничным и ограничивался лишь условиями конкретной среды и конкретной задачи. Для каждой задачи создавался свой необходимый орган.
--
Сроки возникновения нового (требуемого в новой задаче) искусственного органа фактически сводились к микроскопическим временным отрезкам по сравнению с эволюцией естественных органов, на которую уходили сотни тысяч или даже миллионы лет. Необходимый искусственный орган может возникнуть "здесь и сейчас" - достаточно лишь оказаться в потребной ситуации, а интеллект тут же придумывает этот орган с более-менее оптимальные характеристиками.
Так морфологическая эволюция Человека сменилась эволюцией орудийной. Вместо громоздкой и катастрофически медленной эволюции естественных органов Человек пошёл по пути сверхбыстрой эволюции органов искусственных. И эта новая эволюция со временем только ускорялась - по мере накопления информации о тех или иных материалах, о способах и свойствах их взаимодействия, о физических и химических законах, лежащих в основе этих взаимодействий, изобретение новых орудий становилось всё проще и быстрее.
В итоге Человек оказался единственным существом на планете, который имеет возможность пользоваться неограниченным числом органов в зависимости от ситуации - у нас есть ночное зрение, как у некоторых хищников; у нас есть невероятно прочные и невероятно быстрые когти, разящие на расстоянии километров; у нас есть крылья, поднимающие в воздух сразу несколько сотен человек; у нас есть настолько беспрецедентно острое зрение, что мы способны рассматривать бури на других планетах и взрывы на звёздах с расстояния в тысячи световых лет...
"Можно сказать, что техника есть внешняя форма физиологии, есть внешняя система искусственных органов" (А.Н. Леонтьев, "Деятельность. Сознание. Личность", 1974).
Теперь нам не страшны ни самый жуткий зной и ни самая лютая стужа. Нам не страшно ничего.
А всё это благодаря тому, что несколько миллионов лет назад приматы-круриаторы были вынуждены спуститься с деревьев на землю и вооружились камнями...
Камень... Это был наш первый искусственный орган. И в итоге он сотворил чудо.
На самом деле взгляд на орудия как на систему искусственных органов представляет собой единственно верную позицию в деле понимания развития человека. Он позволяет увидеть антропогенез в его истинном свете - как непрерывный процесс изменения орудий и интеллектуальной деятельности, идущие бок о бок и в итоге всё более и более вырывающие род Homo из власти естественного отбора. В советской науке "и стар, и млад" понимали орудия как искусственные органы и именно с ними же и связывали всю дальнейшую эволюцию человека, в то время как в науке Запада такой подход по большей степени неизвестен. На человека там до сих пор смотрят как на обычное животное, которое вдобавок ко всему ещё и говорит... И всё, и никаких отличий больше. То есть чисто механический подход. А они, эти отличия, есть, и они поистине колоссальны.
Наверное, лишь одним из немногих западных учёных, посмотревших на орудия человека как на систему его искусственных органов, оказался биолог Питер Медавар, лауреат Нобелевской премии 1960-го года по физиологии. Анализируя отличие человека от всех прочих животных, он говорил о том, что биологическая эволюция человека как вида завершилась, и теперь ей на смену пришла экстракорпоральная эволюция, то есть эволюция его "внетелесных" органов (от лат. "extra" - "вне, за пределами" и "corpus" - "тело").
Но в целом же на Западе и по сей день продолжают, говоря о человеке, твердить о естественном отборе и т.д. Это невероятная скудость мысли. Это просто колоссальных масштабов слепота.
Итак, первым поворотным пунктом антропогенеза стало применение каменных орудий, которое избавило человека от каких-либо дальнейших биологических новообразований в ходе эволюции. Вторым поворотным пунктом стало применения одежды и огня: чтобы понять весь масштаб данного поворота, надо посмотреть на феномен одежды и огня под следующим углом - способность орудийными средствами поддерживать вокруг себя постоянную температуру есть способность "носить" с собой наиболее оптимальную для организма часть среды. Одежда и огонь - они стали своеобразным коконом, в котором человек навеки запер необходимый температурный режим, чем совершил второе капитальное обособление своего организма от непосредственной окружающей среды. Выражаясь ещё более образно, одежда и огонь - это словно вырезанная человеком наиболее пригодная часть климата, в которую он себя надёжно укутал и молча провозгласил свою умеренную независимость от капризов природы.
Теперь человек мог оказаться в любом климате - даже в самых студёных краях, и это не повлекло бы реорганизации его морфологии, как непременно происходит у всех прочих видов животных. И здесь человек вырвался из лап естественного отбора.
До Человека эволюции была несокрушима - она перемалывала всё и вся. Но о Человека она сломала свои древние зубы... Интеллект, её же дитя, восстал против неё и дал Человеку все необходимые для победы орудия.
Дальнейшая биологическая эволюция касалась лишь некоторых очень узких факторов, которые человек на том этапе никак не мог компенсировать орудиями. В частности это происходило в сфере так называемого расогенеза - изменения мелких деталей популяции под влиянием узких особенностей окружающей среды. Так, оказавшиеся в Европе популяции рода Homo в связи со значительным сокращением там солнечной активности (по сравнению с Африкой) стали испытывать сильную потребность в витамине D, который в Африке они получали в требуемых количествах. Поскольку нехватка этого витамина приводит к формированию слабых костей, а переизбыток - к рахиту, изначально sapiens в Африке и были темнокожими, так как пигмент меланин, затемняющий кожу, заодно отсеивал излишки солнечного света, тем самым вырабатывая нужный уровень витамина D без излишек. В Европе же солнечная активность была существенно меньше, что сказывалось на хрупкости костей. Тут эволюция и пошла по пути осветления кожи Homo (и не только sapiens, но ещё и неандертальцев, поскольку они тоже были светлокожими), теперь пигмент меланин не препятствовал более интенсивному воздействию имеющегося солнечного света, и витамин D мог вырабатываться в нужных количествах, формируя крепкие кости.
Таким образом, данный аспект эволюции, которая пусть и незначительно, но ещё продолжала свой отбор, никак не мог быть урегулирован орудийными средствами человека. Это был вопрос исключительно ресурсов. У тогдашнего Homo sapiens не было никаких других источников витамина D, кроме солнечного света (разве что печень животных, но её требовалось бы очень много). Вот та группа Homo sapiens, которая неизвестно волею какой судьбы оказалась далеко на севере и впоследствии ставшая эскимосами, нашла другой ресурс, содержащий витамин D в избытке - им оказалась морская рыба. В итоге за десятки тысяч лет эскимосы так и не утратили свою смуглую кожу, хотя солнца в их краях бывает ещё меньше, чем в Европе.
Это важно понять - те незначительные воздействия естественного отбора, которые ещё оставались для вида Homo sapiens, были уже не следствием их слабого интеллекта и слабой орудийной деятельности. Интеллект тогда уже, судя по всему, был на высоте, и объём мозга не отличался от нашего современного. Просто всё дело было в отсутствии требуемых ресурсов в тех краях, где обитал человек. Если не было необходимых ресурсов, то никакие орудия не могли помочь.
Главное для познания сути человека, его "природы" это понять, что его морфологическая эволюция с момента освоения каменных орудий более 2 млн. лет назад начала существенно замедляться и всё более подменяться эволюцией этих самых орудий как посредников, которые человек начал использовать вместо своих естественных органов. Биологическая эволюция всё более уступала место эволюции орудийной. Первые 2-1,5 млн. лет этот новый тип эволюции происходил невероятно медленно, поскольку всё ещё стоял в прямой связи с эволюцией мозга, то есть с эволюцией биологической. Но уже около 200-100 тысяч лет назад (а может, даже и несколько раньше) развитие человеческого мозга достигло такого уровня, при котором мыслительная деятельность стала достаточно качественной, чтобы теперь уметь определять все природные закономерности и алгоритмы. Это привело к своеобразному взрыву в освоении материалов и к интенсивному развитию их использования. С этого момента человек совершенно перестал адаптироваться к среде и вместо этого начал активно адаптировать саму среду под себя.