Соболев Павел Юрьевич. Радикальная психология: 3.5.3. Разум как высший механизм адаптации

3.5.3. Разум как высший механизм адаптации

На эволюционной лестнице животных видов с самого момента зарождения жизни на Земле происходил непрерывный процесс развития, магистральный путь которого (по терминологии А.А. Зубова, 2004) непременно вёл к всё большей деспециализации животных по отношению к среде их обитания. Те виды, что оказывались в той или иной степени специализированными к среде своего обитания, не получали пышного расцвета в рамках планеты, поскольку все особенности как их морфологии, так и поведения были адаптированы строго к одним условиям (идиоадаптация по Северцову). Наиболее успешными на эволюционной лестнице оказывались те виды, что всё активнее теряли закреплённую генетически "сцепку" с конкретной средой и всё более развивали в себе такие особенности, которые были бы универсальными для многих сред одновременно (ароморфоз по Северцову). Разумеется, для такого способа адаптации инстинктивная фиксация видового опыта (то есть врождённая, генетическая, предназначенная строго для одной среды) никак не подходила и даже стояла в самой что ни на есть жёсткой оппозиции к ней. Так, всё выше по эволюционной лестнице, индивидуальный опыт и научение стали играть всё большую роль в адаптации особи, а врождённый видовый опыт - всё меньшую. Развитие рассудочной деятельности в филогенезе стало тем самым инструментом, который оказался способен всё более универсализировать тот или иной вид, который оказался способен всё лучше адаптировать поведение каждой конкретной особи к каждой конкретной среде.

Рассудочная деятельность (интеллект) есть не что иное, как способ сверхбыстрой адаптации к меняющимся условиям. И самые вершины эволюционной лестницы служат ярчайшим примером оптимальности именно интеллектуальной адаптации к среде, чего не скажешь об адаптации морфологической, при которой поведение, выработанное видом за миллионы лет, фиксируется в генах и является обязательным (и зачастую непосильным) грузом каждой отдельной особи. Инстинкт "заточен" под конкретную среду, и поведение, основанное на инстинктивных актах, оказывается закостенелым, негибким в быстро меняющихся условиях. В противовес этой, биологической, адаптации и её поведенческой фиксации в инстинктивных программах на определённой ступени эволюции и выступает интеллектуальная адаптация с её психическим ориентированием в "здесь и сейчас". Способность прослеживать закономерности во взаимодействии между явлениями, которое мы и называем здесь интеллектом, разумом, позволяет изменять поведение особи, не меняя при этом его организма, органов. Иными словами, разум позволяет менять поведение в очень и очень короткие сроки, тогда как при инстинкте это категорически невозможно.

Если инстинкт реализует врождённую поведенческую программу всегда стереотипно и никак иначе, то разум производит поведение на основе ориентирования каждый раз в новых конкретных условиях, и это становится возможным только благодаря более развитой способности психического отражения действительности, в то время как при инстинкте, как мы рассматривали выше, способность психического отражения как раз-таки притупляется (слепота инстинкта), дабы не препятствовать реализации врождённой и проверенной тысячелетиями эволюции программы.

В этом-то и состоит вся капитальная разница между инстинктивным поведением и поведением разумным. При инстинкте животное всегда реагирует так, как реагирует и реагировал миллионы лет весь его вид, все его предки в условиях конкретной среды, и реакция эта осуществляется совершенно автоматически, независимо от того, целесообразна она сейчас или уже нет.

Поведение же на основе разума совершается с точностью до наоборот - все реакции вырабатываются и производятся "здесь и сейчас". Никакого видового опыта генов, но только ориентировка в данный момент и сию секунду. Именно поэтому такое поведение в большинстве случаев различается у представителей одного вида - потому что оно выработано в данной конкретной ситуации и является сугубо индивидуальным, а не видотипическим, как инстинкт. Разумное поведение отличается высокой гибкостью - если задача не решается с первого подхода, то ищутся другие варианты, другие подступы. Инстинктивное же поведение представляет собой апогей ригидности, негибкости.

Если условия в среде обитания резко меняются, то инстинктированное животное обречено на гибель, поскольку его врождённые поведенческие программы создавались в иных условиях и для иных условий. Инстинкты хороши и адаптивны там, где среда существования вида не меняется сотни тысяч и миллионы лет, но там, где резкие перемены... Там виду конец.

Перемены губят, если животное обладает инстинктами.

И потому возникновение разума на определённой ступени эволюции явилось верхом адаптационной способности животного мира. Отныне поведение каждый раз вырабатывалось в данных конкретных условиях каждый раз заново и вырабатывалось уже именно для этих новых условий, причём в кратчайшие сроки. Существам, обладающим развитым интеллектом, оказалось не страшным самое жуткое явление, угрожающее миру животных, - перемены.

Перемены для разума - это как вода для рыбы.

Здесь уместно вспомнить аспекты, вскользь затрагивавшиеся в первой главе ("Постулат психического детерминизма"), когда речь шла о том, что чем разнообразнее среда, чем она насыщеннее разнообразными стимулами, тем активнее происходит и развитие мозга особи.

Из всего сказанного следует один капитальный факт - разум в филогенезе возникает и активнее всего развивается в тех условиях, в которых часты перемены.

При постоянстве условий достаточно инстинктов, они в полной мере отрабатывают свою адаптивную способность. Но если условия вдруг начинают часто меняться, то инстинкт, как говорилось, превращается в губительный механизм, в непосильное бремя для вида. Здесь, конечно, надо понимать, что под фразой "условия вдруг начинают меняться" подразумевается частота не в один или два дня, и даже не в один или два месяца. Речь идёт вполне о нескольких тысячелетиях или даже о десятках тысяч лет - ведь с точки зрения эволюции любого вида это очень малый срок, довольно быстрая перемена.

Теперь давайте рассмотрим, в каких условиях происходил антропогенез, при каких условиях приматы, спустившиеся на землю, постепенно стали преображаться в человека.

Как уже отмечалось, началось это не менее 5 млн. лет назад или даже 7, когда в результате похолодания, иссушения климата и массового исчезновения лесов (этот процесс длился на протяжении миоцена и плиоцена - в период с 23 по 1,7 млн. лет назад) часть обезьян-круриаторов была вынуждена осваивать новоявленные саванны. Что интересно, наиболее резкие и значительные перемены в сторону иссушения климата произошли около 6 млн. лет назад и затем около 2,5 млн. лет назад. И эта датировка совпадает с хронологией главных вех антропогенеза - около 6 млн. лет назад возникновение семейства гоминид (в лице ардипитека) и около 2,5 млн. лет назад возникновение непосредственно самого рода Homo (в лице первого его представителя - Homo habilis). Таким образом, здесь в основе эволюционных изменений приматов мы видим климатические перемены - наступление одной из ледниковых эпох.

Похолодание в первую очередь повлияло на флору, а изменения флоры, в свою очередь, привели к логичному и закономерному изменению зависимой от неё фауны.

Что было дальше?

Дальше климат не стабилизировался, не успокоился, а продолжил свои пертурбации, которые становились всё интенсивнее.

К слову сказать, есть очень важный момент: четвертичный период, начавшийся 2,8 млн. лет назад с плейстоцена, представляет собой такой период в истории Земли, за который случилось наибольшее число ледниковых эпох. Ледниковые эпохи и периоды, конечно, случались и раньше - они были и 560 млн. лет назад в Кембрийский период, и 240 млн. лет назад в триасе. Но именно за один сравнительно короткий четвертичный период, длящийся меньше 3 млн. лет, случилось столько оледенений и последующих потеплений, сколько не бывало прежде в целом за всю историю планеты.

Таким образом, четвертичный период - это время наиболее частых средовых перемен. Похолодание началось ещё в конце миоцена, но гораздо большего масштаба оно достигло уже в плейстоцене, когда даже в Африке из-за холодов стали сокращаться леса. Потом ледниковые эпохи (по-научному "гляциалы", от лат. glacialis - ледяной) продолжали свою климатическую атаку на флору и фауну Земли, периодически уступая место относительным потеплениям (межледниковые эпохи, межледниковья или по-научному "интергляциалы"). Так весь четвертичный период и продолжается подобная температурная чехарда - то тепло, то холодно. Надо отметить, что ледниковая эпоха, равно как и тёплое межледниковье, по длительности, разумеется, ни в коем случае не эквивалентны привычным нам временам года. Если времена года длятся всего несколько месяцев каждое, то ледниковые и межледниковые эпохи длятся десятки и даже сотни тысяч лет. К примеру, сейчас мы живём в период очередного межледникового потепления, которое началось около 15 тысяч лет назад, сразу после отступления одного из самых суровых ледников четвертичного периода - вюрмского оледенения, которое царило в период от 125 до 15 тысяч лет назад. Сколько будет длиться наше тёплое межледниковье, сказать точно невозможно - может, ещё всего тысячу лет, а может, и несколько десятков тысяч.

Взгляды на общую численность ледниковых эпох в плейстоцене обычно расходятся (в зависимости от того, сторонники какой школы их оценивают - моногляциалисты или полигляциалисты), но согласно более-менее общепринятой периодизации, можно выделить следующие большие оледенения (минусом отмечены ледниковые эпохи, плюсом - межледниковые потепления):

- Ледниковье Бибер (длилось около 900 тысяч лет - с 3,2 по 2,3 млн. лет назад).

+ Межледниковье Бибер-Дунай (тепло 300 тысяч лет - с 2,3 по 2 млн. лет назад).

- Ледниковье Дунай (длилось около 500 тысяч лет - с 2 по 1,5 млн. лет назад).

+ Межледниковье Дунай-Гюнц (длилось около 100 тысяч лет).

- Ледниковье Гюнц (сильное похолодание в период с 840 по 730 тыс. лет назад).

+ Межледниковье Гюнц-Миндель (тепло около 100 тысяч лет).

- Ледниковье Миндель (ещё более сильные, чем Гюнц, холода с 600 по 350 тыс. лет назад).

+ Межледниковье Миндель-Рисс (тепло в течение 60-80 тысяч лет).

- Ледниковье Рисс (ещё более сильные, чем Миндель, холода с 250 по 125 тыс. лет назад).

+ Межледниковье Рисс-Вюрм ("короткое", около 30 тысяч лет).

- Ледниковье Вюрм (одни из самых суровых холодов в истории планеты - в период от 100 до 10 тысяч лет назад; уступали только гиперпохолоданию в криогении неопротерозоя 850-630 млн. лет назад, когда льдом была покрыта ВСЯ планета).

С окончанием вюрмской ледниковой эпохи и наступлением очередного потепления принято отмерять и начало голоцена - эпохи, в которой мы по сей день и живём.

Кайнозойская эра, четвертичный период, голоценовая эпоха - здесь мы сейчас.

И вот все эти масштабные климатические изменения, многократно произошедшие за минувшие 3 млн. лет, разумеется, не проходили бесследно. Они меняли на планете всё - ландшафты, уровень мирового океана, но ещё активнее они меняли флору и фауну. Если в начале плейстоцена около 2,8 млн. лет назад слоны (индрикотерии) и гиппопотамы стадами паслись в папоротниковых зарослях даже на территории современной Великобритании, то с каждым оледенением теплолюбивых животных становилось всё меньше. Обширные широколиственные леса периодически вытесняются холодами всё южнее, к Средиземноморью, уступая свои прежние ареалы тундровым растениям. В некоторые оледенения тундра и мерзлота доходили не только до современных донских степей и Кавказа, но затрагивали также и территорию северной Африки - даже там бывала тундра...

С точки зрения эволюционных сроков, ледовые эпохи в плейстоцене наступали очень быстро - это происходило в течение буквально десятка тысяч лет или даже нескольких тысячелетий. Для эволюции, привыкшей к значительно большим срокам, это были фактически мгновения. Поскольку флора каждого конкретного региона в периоды оледенений быстро изменялась, травоядные животные не успевали биологически адаптироваться к новым условиям. Их врождённые особенности поведения (инстинкты) были узко специализированы и в данных, быстро меняющихся, условиях они играли с хозяевами злую шутку.

Инстинкты их попросту убивали.

Они были созданы в других условиях и для других условий. Новые же условия наступили довольно быстро, а вот инстинкты остались прежними. Но теперь они оказались неактуальны, невостребованы. Нужны были новые формы поведения, чтобы прокормить себя и дать потомство... И в связи с этим очень многие животные виды оказались обречены.

Надо заметить, что убивали не только сами оледенения, но и потепления тоже. Ведь наступившие холода, изменившие фауну, простояв в конкретном регионе около 100 тысяч лет, приводят к постепенной адаптации тех животных, которые оказались наиболее морозостойкими, приспособленными. Претерпев за 100 тысяч лет холодов специфические эволюционные изменения и начав вырабатывать новые, соответственные условиям, формы врождённого поведения, эти, казалось бы, удачливые животные вдруг сталкивались с потеплением... И это снова смешивало все карты. Только начавшие активно плодиться популяции вновь значительно редели, и выживали из них в очередной раз те особи, что имели случайные генные мутации, позволяющие осваивать новые условия.

Четвертичный период представляет собой столь частую смену климатических условий, что этот факт возводит его в ранг беспрецедентных периодов в истории Земли. Особенно последний миллион лет характерен в данном плане - за этот короткий промежуток случилось не менее шести смен цикла "похолодание-потепление", и каждый раз биологическая ситуация на планете претерпевала изменения - существенные и не очень.

Если брать для сравнения любой другой период в истории Земли, то это всё можно назвать временем тишины и покоя. Флора и фауна менялись в течение долгих миллионов лет, на протяжении ещё более долгих миллионов лет продолжая своё существование. Тут что триасовый период, что юрский, что меловой - виды появлялись и исчезали, но за десятки миллионов лет. И ярким контрастом с этим стоит весь четвертичный период, где всего чуть более чем за 2 млн. лет изменилось столько, что всю прежнюю историю Земли можно смело назвать застывшим сгустком биологического консерватизма.

Животные, развивавшиеся как вид в условиях широколиственного леса, становились всё менее адаптированными в условиях надвигающейся голой тундры и уж тем более ледника и снежных покровов. Затем всё то же самое, но с точностью до наоборот - виды, приспособившиеся за сотни тысяч лет к жизни в тундровых краях, оказывались перед фактом бесполезности многих своих биологически закреплённых навыков в условиях наступающего потепления и распространения обильных лиственных или хвойных лесов. При каждом подобном переходе, при смене ледниковья межледниковьем и обратно, популяции многих видов существенно сокращались, и оставались лишь те их представители, что в силу генетических особенностей оказывались более приспособленными к переменам.

Кстати, судя по всему, именно в один из таких "переходных" периодов человек и истребил мамонтов. Между палеонтологами до сих пор идёт спор о том, по какой причине вымер этот шерстистый исполин около 10 тысяч лет назад. Кто говорит, от резких климатических перемен в конце плейстоцена, а кто говорит, от чрезмерной активности тогдашнего самого ярого и умного хищника - человека.

Сторонники "климатической" версии используют как аргумент утверждение, что человек в ту пору был слишком малочислен, хоть и распространён уже по всему свету, чтобы оказать такое ощутимое влияние на сокращение популяции мамонтов. Но, думается, что в этом деле влияние могли оказать сразу оба фактора: сначала в силу очередной климатической перемены популяции мамонтов ожидаемо сокращаются, из которых остаются лишь наиболее стойкие особи, дальше они бы непременно получили вновь широкое распространение, но в этот момент и сказывается человеческая охота - в период наиболее существенного численного сокращения мамонта она лишь усугубляет ситуацию и уничтожает и без того сократившийся вид.

И вот в пору этих очень частых четвертичных перемен особняком от всего животного мира выделяется Человек. Все эти тотальные перемены ему как слону дробинка - ему что жара, что холод, он ко всему приспосабливается. И даже скорость перемен для человека роли не играет, ведь он уже обладает таким мозгом, который позволяет ему производить почти мгновенную психическую ориентировку "здесь и сейчас", вследствие чего ему не надо ждать сотню тысяч лет, пока его организм не обретёт новые, подходящие свойства для образовавшихся условий.

Человек теперь обладает разумом. И разум делает его поистине несокрушимым.

Под изменения природы теперь меняется не сам человек, а лишь его орудия. Производятся тёплые жилища, обогреваемые огнём, под новую фауну довольно быстро изобретаются новые средства и способы охоты.

Именно развитой мозг и разум позволили человеку производить адаптацию к новым условиям почти мгновенно - в течение месяцев и даже дней. И нет средства адаптации более гибкого, более совершенного, чем разум. Никакие биологические изменения, хронологически громоздкие, ни в малейшее сравнение не идут с разумом, который меняет поведение особи в считанные мгновения. И способен ведь менять не только поведение особи, но и её органы, коими являются орудия.

На всей Земле не оказалось существа, подобного Человеку - такого же жизнестойкого и высоко адаптивного.

В начале данного повествования-монолога было упоминание о том, что в животном мире наиболее адаптивными даже к самым резким переменам среды являются грибки и микробы. Их невероятная адаптивность обусловлена их невероятно быстрым размножением, когда всего за минуту времени у них успевают смениться уже несколько поколений. Столь быстрая смена поколений делает возможным и очень быстрое распространение успешных для выживания генных мутаций, что и приводит к поистине сказочной адаптивности вида. Там же было сказано, что только у человека есть средство приспособления, не уступающее по скорости грибкам и микробам... Этим средством и является разум.

Только благодаря разуму возможна ориентировка "здесь и сейчас". Только благодаря разуму возможна регулярная смена экзосоматических органов - каждый раз под стать возникшей ситуации. Наилучшая ориентировка "здесь и сейчас", способность создания полноценного психического образа окружающей действительности чрезвычайно важна в условиях быстрой смены обстановки.

Четвертичный период не зря носит второе название - антропоген. Именно этот период и его многочисленные и постоянные средовые перемены послужили залогом развития психики человека, которая и без того уже на протяжении многих сотен тысяч лет (а вероятнее, и около 4 млн. лет) не обладала никакими врождёнными образцами поведения, которые бы оказались губительными в интенсивно меняющихся условиях. Человек оказался оптимальным, с точки зрения эволюции, субъектом адаптации. Ведь всякое животное обладает врождёнными особенностями поведения (инстинктами), что делает его крайне ригидным и обречённым в условиях резко меняющейся среды. И единственный эволюционный путь в преодолении этой адаптивной трудности - это избавление вида от каких-либо врождённых образцов поведения и замена их на ПРИОБРЕТАЕМЫЕ поведенческие образцы. Фактически это означает вытеснение с психической арены инстинктов и замену их на разум, который и делает возможным всякое научение в быстро меняющейся среде.

Инстинкт - эволюционный механизм адаптации в условиях неменяющейся среды, который и делает целесообразным генетическое наследование определённых особенностей поведения, соответствующих данной конкретной среде.

Разум - эволюционный механизм адаптации в условиях экстремально быстро меняющейся среды за счёт формирования и усвоения новых образцов поведения.

"Разумная деятельность возникает при условиях [...], когда жизнедеятельность организма становится разнообразнее, когда, вследствие этого, она мало-помалу начинает совершаться в условиях, устраняющих для нервной системы возможность выработать специальные ко всем им отношения" (Вагнер, "Биологические основания сравнительной психологии", том 2, 1910-1913).

Таким образом, если проводник в неизменной среде - это инстинкт, то проводник в среде активно меняющейся - это разум. Разум и инстинкт - безусловные антиподы, поскольку они возникают и успешно функционируют в прямо противоположных условиях. Но при этом оба эти антипода служат одной цели - адаптации.

Инстинкт служит адаптации в конкретной среде, а разум служит адаптации во всём разнообразии сред. По этой причине разум наиболее прогрессивен, с точки зрения эволюции, наиболее адаптивен.

Здесь есть один интересный момент, если вдуматься... Разум эволюционно может развиться лишь в изменчивой среде, что мы и наблюдали в плейстоцене на примере антропогенеза. С точки зрения процесса естественного отбора, это происходит следующим образом: как только среда, миллионы лет бывшая неизменной, начинает меняться, это довольно скоро приводит к гибели существенной доли популяции животных по той причине, что у них есть симбиотическая связь со средой в виде безусловнорефлекторных механизмов (инстинктов). Многие поведенческие акты, являясь безусловнорефлекторными, активируются только при восприятии из среды строго конкретных стимулов (ключевые стимулы) Но в случае средовых перемен часть этих стимулов пропадает из ареала животного вида, следовательно, необходимое для выживания поведение никогда не активируется. Вид обречён

Именно в этой ситуации регулярно продолжающихся перемен (в течение сотен или даже десятков тысяч лет) наибольшей приспособительной ценностью обладают те особи, что имеют такую генную мутацию, в силу которой обладают наименьшей инстинктивной сцепкой со средой. То есть лучше вдруг начинают выживать те особи, которые из-за этой случайной мутации в своей нервной системе не обладают жёстко фиксированными формами поведения. Поведение таких особей обладает большей вариативностью, оно более гибко и, следовательно, наиболее адаптивно в постоянно меняющихся условиях.

Пластичность в поведении по всем параметрам превосходит ригидность, что всегда и обязательно проявляется в успешности распространении видового ареала обитания. В пример этому можно привести даже такую банальную ситуацию, как различная организация пищевого поведения у двух видов крыс - у серой (Rattus norvegicus) и чёрной (Rattus rattus). Даже в лабораторных условиях чёрная крыса кормится всегда только ночью (циркадные ритмы), и никакие попытки кормления в дневные часы не могут изменить этого положения вещей - чёрная крыса питается только ночью. В противоположность чёрной крысе - крыса серая (пасюк). Она очень легко преодолевает суточный стереотип питания и быстро научается питаться даже в утренние и дневные часы. Вследствие такого биологического положения дел серая крыса обитает почти повсеместно, а чёрная крыса в очень и очень узких ареалах (как правило, в портовых городах, с чего второе название чёрной крысы - крыса корабельная) (Слоним, "Инстинкт", 1967).

Если рассматривать на более конкретном примере, то вспомним амазонскую ящерицу Джулиана Джейнса, которая совершенно не могла есть в лабораторных условиях. Чувство голода у неё было, сигналы в нервную систему из желудка поступали, но в среде не находилось ключевого стимула для активации пищедобывательного поведения. Именно так и происходит вымирание вида в изменившихся условиях, откуда пропадают необходимые ключевые стимулы. И вся надежда лишь на тех особей с мутацией в генах, которым для активации пищедобывательного поведения уже не столь важно уловить ключевой стимул из среды. Такая особь ощущает голод, но не дожидается появления конкретного ключевого стимула. Голод начинает толкать её на пробование всех попадающих в поле зрения объектов, которые более-менее схожи с ключевым стимулом, контуры которого сильно растворены в психике животного, не так чётко очерчены, как у всех прочих особей. И так, методом проб и ошибок, данная особь с генным отклонением получает больше шансов насытиться, нежели те её соплеменники, у которых инстинкт жёстко фиксирован и активируется только на предъявление довольно чёткого ключевого стимула.

Так в эволюционной цепи поведения инстинкты, сначала постепенно ослабляясь, а затем и вовсе исчезая, уступают место поведению, основанному на лучшей психической ориентировке в среде, - поведению разумному. Это одновременный процесс - исчезновение инстинктивных форм поведения и зарождение разума. Но особенно интересно здесь вот что - если среда изменилась разово, единожды, то у вида не возникнет предпосылок для разумного поведения, поскольку здесь достаточно будет лишь сменить прежние инстинкты на новые, которые после случившейся перемены добросовестно прослужат ещё много сотен тысяч лет, но уже в новой долгосрочной среде. Предпосылки же для полного отказа от инстинктов и развития разума возникает не в той среде, которая изменилась хоть и кардинально, но лишь один раз, а в той среде, где перемены именно РЕГУЛЯРНЫ. Только в постоянно меняющейся среде происходит исчезновение инстинктов и их замена интеллектуальной деятельностью как наиболее адаптивной в таких условиях.

Дальше вытекает другой интересный аспект - если в какой-то момент эволюции возникает разум, то он никогда уже не придёт в упадок, не атрофируется в своих биологических основах.

Дело в том, что по некоторым (отчасти логичным, а отчасти и наивным) представлениям, если разум наиболее востребован и активен в переменчивых условиях, то при помещении уже разумного вида в постоянные, неменяющиеся условия через сотни тысяч лет его разум станет ненужным и "атрофируется", вновь уступив место выработанным в этих условиях инстинктам...

Но это не так.

У разума (за счёт определения взаимосвязей между явлениями), как уже говорилось, есть два свойства:

-- На основании вычисленных закономерностей ситуации менять "здесь и сейчас" собственное поведение для наилучшего достижения конкретной цели.

-- (Наивысшее проявление разума) Овладение орудийной деятельностью и благодаря этому овладение способностью оказывать влияние на окружающую среду. Здесь разум приводит уже не столько к изменению поведения, сколько к изменению самой среды. Таким образом, на определённой ступени своего развития (у человека она уже давно достигнута) интеллектуальная деятельность достигает такой интенсивности и качества, что начинает менять всякую свою среду во всех её аспектах. И в какой бы среде носитель такого разума ни оказался, он её тут же примется менять под себя - будь это подвижная, изменчивая среда или же застывшая, неизменная. Он всё равно будет её менять под различные свои нужды, и процесс этот будет бесконечным. Следовательно, разум такого уровня, коим обладает человек, никогда уже не окажется в неизменной среде - он сам будет её постоянно менять. То есть разум создаёт своеобразный замкнутый круг, в ходе которого порождаемая им самим деятельность его же и подпитывает, не давая прийти в упадок, поскольку в этой самой регулярно меняющейся деятельности продолжает сохраняться необходимость в ориентировании "здесь и сейчас", - то есть в разуме.

Исчезновение современного человеческого разума невозможно.

Впрочем, как невозможно и его дальнейшее развитие, поскольку та логика, которой мы сейчас обладаем, является единственной возможной и никакой иной в этом мире больше не дано. Тем более не дано какой-то более "сложной" логики, "высшей"... Дальше возможно лишь накопление знаний и простая их суммация, что к качеству мышления отношения уже не имеет.

Преодоление инстинктивного стопора в постоянно меняющемся четвертичном периоде не только позволило нашей ветви приматов выжить, но и сделать это просто-таки триумфально, с помпой - Человек двинулся покорять просторы всей Земли, вплоть до крайнего Севера. И сделал он это весьма успешно. Он перемещался из одной среды в другую. Он переживал то похолодания, то потепления. Он оказывался то среди одной флоры, то среди другой... Он охотился то на одних животных, то на других...

Совершать всё это человек мог только благодаря тому, что у него уже не было никаких инстинктов. Только безграничная способность к научению, к ориентированию "здесь и сейчас".

Охота на оленей требовала одних навыков. Охота на гигантских слонов и гиппопотамов - уже других. А охота на шерстистого носорога или пещерного медведя и вовсе третьих... Способ охоты на одних животных мог кардинально отличаться от способа охоты на других. Каждый из способов включал применение строго своих конкретных орудий. Все эти навыки диктовались исключительно разумом и усваивались в ходе практики, навыки которой передавались из поколения в поколение, от старших младшим посредством обучения (культурного наследования).

Безусловно, охота обезьян, не имеющих ни клыков, ни когтей, производила сильную стимуляцию мыслительной деятельности. Древняя орудийная охота представляла собой самую настоящую кладезь разума для нашего вида. Именно в разнообразной охоте разум проявлялся и стимулировался как никогда. Всё это сопровождалось усложнением орудийной деятельности и соответствующим развитием мозга.

Отсутствие каких-либо инстинктов, привязывающих древнего человека к конкретной среде, и сделало возможным его путешествие на север, в Евразию, а затем и по всему миру, в разные климатические условия. Пока под действием наступающих ледников большинство животных и растений регулярно мигрировали южнее, в более тёплые края, где привычный для обитания климат сохранялся, человек, наоборот, двинулся на север, в самую гущу ледниковья. Пользование орудиями и огнём позволило ему в наименьшей степени зависеть от климатических условий.

Между тем, в западной литературе (язык не поворачивается назвать её научной) представителями социобиологии и эволюционной психологии не перестают твердить, что человек сотни тысяч лет был охотником и собирателем, следовательно, у него имелись охотничьи и собирательские "инстинкты"...

Тут можно только развести руками.

Это очень прискорбно, такие мысли.

Они являются свидетельством отсутствия последовательного логического анализа.

В представлении таких исследователей (язык не поворачивается назвать их учёными), если что-то было около миллиона лет назад, то оно непременно управлялось только и исключительно врождёнными инстинктами. А разум, дескать, возник только, когда была подписана декларация независимости США...

Эволюционисты постоянно упускают из вида тот факт, что помимо генетического наследования навыков и поведения, существует и их усвоение путём научения. И данная способность растёт по лестнице филогенеза, достигая своей вершины у высших приматов, у высших обезьян. Как говорилось ещё в первой главе ("Постулат психического детерминизма"), между низшими и высшими обезьянами возникает ощутимый разрыв в способности к научению, и у горилл, орангутангов и шимпанзе данным путём усваивается если не всё поведение, то львиная его доля. Если в конкретном сообществе обезьян становится известен новый удобный способ добычи пищи, то этот навык очень скоро распространяется среди всех особей данной популяции. Обезьяне достаточно увидеть что-нибудь, и она тут же предпринимает попытки сделать это сама.

Научение через подражание и научение через наблюдение являются основным источником навыков высших человекообразных обезьян. Известно, что взрослые шимпанзе (наиболее близкие нам) даже целенаправленно обучают своих детёнышей новому навыку. Та же Джейн Гудолл описывала свои наблюдения в диких условиях, в которых детёныши шимпанзе подражали действиям взрослых в случае употребления теми палок для ужения термитов или применения скомканных листьев для извлечения воды из расселин в стволах деревьев (Goodall J., "Tool-using and aimed throming in a community of free-living chimpanzees" // "Nature", 1964).

Исследователи, обучавшие в 70-х некоторых шимпанзе овладению понятиями через жестовый язык глухонемых, отмечали интересный и характерный для высших обезьян факт: шимпанзе Мойра, очень быстро освоившая жестовую речь и активно её применяющая, при появлении потомства принялась собственноручно обучать детей этому языку (Зорина, Смирнова, "О чём рассказали "говорящие" обезьяны", 2006).

Освоение навыка через научение - это чрезвычайно характерная черта для высших приматов. И здесь необходимость генетического наследования той или иной способности становится совершенно ненужной. Интеллектуальный уровень высших обезьян невероятно высок, чтобы обходится без такого наследования.

Но здесь, возвращаясь к теме первобытных людей, следует вспомнить о том, что нынешние высшие обезьяны, какими бы умными и способными они ни были, а всё же они уступают по уровню интеллекта нашему далёкому непосредственному предку - австралопитеку. Разделение линии приматов на ту, что затем привела к человеку, и ту, что привела к шимпанзе, произошло около 7 млн. лет назад. Тогда наши пути разошлись - "мы" вышли в саванны, а "они" остались в лесах. Судя по всему, интеллектуальный уровень предков шимпанзе так и остался без принципиальных изменений вплоть до наших дней (хотя порой высказываются и такие мнения, что шимпанзе даже деградировали с тех пор), а вот спустившиеся в саванны приматы попали в условия компенсаторного манипулирования (по Фабри), что привело к овладению сложной орудийной деятельностью и повлекло за собой развитие интеллекта.

Так вот, стоит задуматься только над тем, что уже австралопитеки не только не хуже, но даже и лучше шимпанзе были способны к научению и к передаче накопленного опыта потомству исключительно путём обучающей демонстрации, чтобы понять, что даже у них отпадает надобность в инстинктивной фиксации видового опыта. Когда опыт вида получает возможность передачи в ходе обучения, то автоматически отпадает естественный отбор по линии фиксирования данного опыта в генах. То есть на определённой ступени развития психики, когда интеллектуальный базис существенно расширяется, видовый опыт продолжает наследоваться, но уже не генетическим путём, а путём усвоения опыта предков за счёт научения через подражание и научения через наблюдение. Видовый опыт начинает усваиваться в онтогенезе каждой конкретной особью, а не через "кровь". Иными словами, на некотором этапе видовый опыт превращается в КУЛЬТУРУ, и вместе с этим формируется способ культурного наследования образцов поведения.

На данном этапе развития приматологии у нас есть все основания утверждать, что у высших обезьян (шимпанзе, гориллы, орангутанги и гиббоны) врождённых видотипических форм поведения (инстинктов) либо почти нет, либо нет вовсе. В популяциях шимпанзе, живущих на некотором отдалении друг от друга, вокализации (выкрики, рыки) как средство коммуникации существенно различаются, что говорит об их выработке "здесь и сейчас", а не о приобретении путём генетического наследования. У разных популяций шимпанзе определённый крик обозначает разные явления, тогда как у низших обезьян (в первую очередь у мартышек верветок, которые в этом плане изучены достаточно хорошо) все их вокализации в значительной степени врождённы - то есть один и тот же выкрик обозначает орла или общую опасность с неба во всех популяциях верветок, даже не контактирующих друг с другом. Так если уже высшие обезьяны либо почти не обладают инстинктами, либо полностью, то что мы можем сказать об австралопитеках, которые превосходили современных высших обезьян по интеллекту? А что тогда мы можем сказать об архантропах (Homo erectus), которые были ещё позже и по интеллекту существенно превосходили уже и австралопитеков?

Были ли у них инстинкты?

Могли ли быть?

А что мы можем сказать о палеоантропах (неандертальцы), которые превосходили по интеллекту уже и Homo erectus?

Были ли у них инстинкты?

Могли ли быть? И были бы целесообразны?

Тут уж о Homo sapiens можно и вовсе не спрашивать, потому как ответ очевиден.

Вот сейчас важно уяснить одно: когда у вида развивается основанная на интеллекте способность научения через подражание и через наблюдение, то генетическое наследование всякого опыта и образцов поведения делается излишним. При развитом интеллекте поведение перестаёт передаваться генетическим путём.

Отныне оно передаётся через научение.

"Подражание и память, наблюдение и разум - способности не инстинктивные; там, где начинаются они, кончаются инстинкты, и наоборот" (Вагнер, "Биологические основания сравнительной психологии", том 2).

И это главным образом согласуется с постоянной изменчивостью среды, поскольку обретение опыта в ходе онтогенеза (индивидуального развития особи) является максимально адаптивным, максимально пластичным способом адаптации, так как позволяет сразу же, здесь и сейчас, учесть все мельчайшие нюансы в переменах среды. Перенимая опыт от родителей (или от прочих представителей своей популяции), особь по факту перенимает опыт, который в данной переменившейся среде доказал свою адаптивность, выражаясь в самом факте того, что "учителя" всё ещё живы и здравствуют. В то время как прямое генетическое наследование поведения изначально предопределяло бы поведение особи даже в тех условиях, где такое поведение уже было бы дезадаптивным.

"... кроме генетического наследования, необходимо говорить о подражательном наследовании поведения, являющемся более гибкой системой" (Фирсов Л.А., "Память у антропоидов", 1972).

На примере высших обезьян мы можем видеть, как эволюция животных скакнула на новый уровень и перешла от генетически фиксированного поведения к поведению, приобретаемому в ходе научения. Это позволило производить адаптацию к быстро и постоянно меняющимся условиям среды, вознося антропоидов на высшую ступень эволюции.

Ещё сам Дарвин отмечал, что подражание сыграло значительную роль в процессе антропогенеза, помогая человеку обретать навыки, не прописанные непосредственно в генах вида (Ч. Дарвин, "Происхождение человека и половой отбор", 1908). Совершенно верно Дарвин предполагал о взаимосвязи между подражанием и рассудочной деятельностью, и утверждал, что в период становления раннего человека оба эти качества играли исключительную роль.

Механизм подражания, который у высших обезьян приобретает небывалый размах, а у человека так и вовсе становится одним из самых основных в формировании поведения, мы рассмотрим весьма подробно в следующей главе данной работы (Глава 4. Механизмы формирования человеческого поведения: подражание и интериоризация). Сейчас же достаточно просто упомянуть о нём несколько вскользь и подчёркнуть главное: понять, что перенимание поведения у соплеменников в ходе научения (через подражание и наблюдение) нивелирует существовавший миллионы лет механизм генетического наследования поведения. Новый способ обретения поведения, являясь более пластичным и адаптивным, приводит к прекращению естественного отбора по линии врождённых видотипических форм поведения (инстинктов). Здесь случилось всё с точностью так, как и миллионы лет назад с когтями и клыками спустившихся в саванны приматов-круриаторов: не обладая достаточно крепкими для выживания органами, но обладая хорошей хватательной способностью, они вооружились камнем, компенсируя изначальный недостаток, что за миллионы лет привело к почти полной редукции когтей, оставив у современного человека совершенно несущественные тонкие пластинки ноготков, которые уже никакой роли не играют и, надо полагать, за последующие несколько сотен тысяч лет должны исчезнуть полностью, оставив лишь мягкие кончики пальцев.

По этой же схеме происходило и вытеснение инстинктивных форм поведения формами поведения приобретаемыми: с постепенным развитием культурного наследования прекращался отбор по наследованию генетическому. В быстро меняющихся условиях, какие и были в плейстоцене, генетическая фиксация поведения оказалась бы негибкой, губительной, и потому она была замещена на более передовой механизм - интеллектуальное научение.

И вот при всё при этом, как должны восприниматься некоторые (на самом деле частые) упоминания разных исследователей о том, что у древних людей вырабатывались охотничьи и собирательские инстинкты?

Как такое возможно?

К чему весь этот лепет?

Зачем генетически наследовать то, что можно приобрести в ходе научения в онтогенезе? С эволюционной точки зрения, выгоден именно второй вариант. Он НЕВЕРОЯТНО выгоднее. Австралопитеки и уж тем более Homo erectus обучали свою молодь охоте. Они обучали их пользованию каменными рубилами для охоты, для изготовления деревянных копий и для отделки шкур животных.

У научения путём подражания и путём наблюдения есть колоссальное преимущество перед генетическим наследованием образцов поведения - если последнее возникает лишь как единичная случайная мутация в генах одной конкретной особи, а потому должны пройти тысячи лет и смениться тысячи поколений, чтобы она, эта самая мутация, в ходе полового размножения распространилась среди особей всего вида, то научение путём подражания и наблюдения позволяет "схватывать" тот или иной навык фактически мгновенно представителями всей популяции одновременно. То есть когда первый примат-круриатор, спустившийся в саванну, применил камень для наилучшего удара, это же сразу проделали и все прочие особи популяции, поскольку выгода и удобство операции были очевидны. Генетическое наследование поведения тут выглядит явным аутсайдером.

Если даже шимпанзе обучают своих детёнышей различным навыкам, то что уж говорить об очень человекоподобном Homo erectus, который уже не только применял каменные рубила и изготавливал массивные деревянные копья, но и целенаправленно высекал огонь для жарки мяса?

Требовалось ли такому высокоразвитому существу наследовать какие-либо навыки на генном уровне, если он вполне обходился научением?

Фантазии некоторых недобросовестных авторов в красках рисуют, как и Homo erectus, и даже неандертальцы бродили по лесам и инстинктивно реагировали на дичь, инстинктивно устраивали на неё загоны, инстинктивно же делали для неё ловушки... Якобы все эти навыки у древних людей были врождёнными. Инстинкт охоты... Это у обезьяны-то.

Эволюционистам видится, как древние люди инстинктивно выискивали среди кустарников съедобные ягоды и плоды - совершенно инстинктивно, реагируя только на ключевые стимулы. Так называемый инстинкт собирателя.

И этой чепухе нет предела в современной литературе. И средства массовой информации постоянно голосят об инстинктах охотников-собирателей. Думать никто не хочет. Вообще никто. Никто даже не понимает, что высшему примату достаточно показать, что можно есть, а что нельзя, так он отныне так и будет делать. Высшей обезьяне достаточно показать что-либо на своём примере, и всё, она усваивает, мотает на ус. И ей совершенно незачем что-то наследовать на генетическом уровне, если она способна этому научиться. Как гласит американская поговорка, обезьяна видит - обезьяна делает (monkey see, monkey do). Вот основной способ обретения ею опыта. И никакого генного наследования.

Но в кругах эволюционистов по-прежнему и очень громко трубят об инстинктах охотников-собирателей, которые были у наших лохматых предков и якобы всё ещё продолжают влиять на поведение современных людей - на наше с вами поведение. Это всё очень прискорбно, но в психологии Запада действительно это очень популярные концепции. Там такие масштабные спекуляции на эту тему, что остаётся только развести руками. Разумеется, совершенно любой подобный тезис об "инстинктах" у человека легко и сразу поддаётся критике, причём, с существенно более рациональных позиций, нежели те, на которых построены сами эти тезисы.

Не имеет смысла приводить здесь все тезисы и опровержения к каждому из них, потому что это может выйти в отдельный объёмный том. Чтобы понять всю смехотворность ложных концепций эволюционных психологов, достаточно рассмотреть лишь некоторые из них - наиболее популярные.

Помню, довелось как-то увидеть в одной псевдонаучной программе, коих пруд пруди на "Discovery", "BBC" и прочих студиях, один нелепый эксперимент. Ведущий ставит на стол две тарелки с конфетами типа "морской камушек" - но в одной тарелке все конфеты с шоколадной глазурью, то есть все одинаково коричневые, а в другой тарелке они разноцветные - синие, жёлтые и зелёные.

Дальше ведущий говорит: сейчас, мол, запустим в комнату людей и позволим всем, кто хочет, есть эти конфеты. А потом посмотрим, в какой тарелке конфет будет съедено больше - где цветные или где однотонные.

В этот момент, я сразу же соображаю правильный ответ и логическое обоснование, почему это будет именно так.

Когда толпа посновала у стола и удалилась, ведущий показал в камеру обе тарелки. Как и можно было предположить...

А вот как можно было предположить? Вы подумайте сейчас. Подумайте.

Представьте: две тарелки - в одной только коричневые конфеты, а в другой - разноцветные... Каких конфет будет съедено больше? И почему?

Подумали?

Итак, ведущий показывает тарелки - в той, где конфеты были разноцветные, съедено всё. А в тарелке с однотонными коричневыми осталось ещё около трети конфет.

Ведущий демонстрирует в камеру этот факт и комментирует: разноцветных конфет оказалось съедено больше, потому что в человеке до сих пор звучат отголоски инстинкта собирателя, коим были его предки в течение тысячелетий. Инстинкт помогал человеку многие поколения подряд собирать съедобные ягоды, что помогало ему выживать...

Таких передач сейчас очень много, к сожалению. Никакой критичности, один сплошной детский сад. На Западе это на полном серьёзе называется "наукой"...

Тарелка с разноцветными конфетами опустела быстрее по той причине, что уже на когнитивном (мыслительном) уровне у тестируемых людей происходит предположение, что конфета, имеющая свой цвет, имеет и свой особенный вкус. Поэтому если в тарелке с коричневыми конфетами достаточно съесть одну конфету, чтобы попробовать её вкус, то в тарелке с разноцветными конфетами одним человеком будут съедены уже минимум две конфеты с целью проверить, соответствуют ли разные цвета разнице и во вкусе. Таким образом, именно и только в силу мыслительной работы на одну коричневую конфету съедаются минимум две или даже три разноцветные конфеты. Здесь всё происходит исключительно в силу человеческого предположения, по причине мыслительных механизмов, а не каких-либо "инстинктов собирателей".

К чему эти утверждения о каких-то собирательских инстинктах?

Первейшие Homo, бродившие по планете миллион лет назад, передавали приобретаемые навыки потомству посредством культурного наследования, а никак не генетического. Это касалось всего - и изготовления каменных орудий, и изготовления деревянных средств охоты, и применения огня. Это же касалось и того, какие ягоды и плоды можно и нужно собирать, а какие нельзя. Все эти знания и навыки уже у шимпанзе легко передаются путём культурного наследования через демонстрацию, так что у австралопитеков, Homo erectus и тем более неандертальцев это происходило с ещё большей лёгкостью.

Примитивист Дольник в своей откровенно популярной работе "Непослушное дитя биосферы" пытается даже утверждать, будто у человека есть определённое инстинктивное влечение к огню. Аргумент Дольника до невозможности серьёзен: почему люди бывают так очарованы огнём, изгибами его пламени, что откровенно любуются этим зрелищем? Да потому что это инстинкт, доставшийся от предков...

Если следовать логике Дольника, то и звёздами человек любуется по этой же причине? Потому что это инстинкт, говорящий о том, что наши предки сошли с небес?

Смех смехом, но такой аргумент в пользу "космического" происхождения человека действительно иногда применяется квазирелигиозными сектами, в чём имели неосторожность убедиться некоторые мои знакомые...

Многие виды животных действительно инстинктивно боятся огня, что весьма конкретно и без малейшей выучки проявляется в их поведении. Но уже у шимпанзе такие "инстинктивные" страхи отсутствуют. Об этом совсем недавно поведала миру приматолог Джилл Прутц, производившая свои наблюдения за группой шимпанзе в лесах Сенегала (Pruetz, LaDuke, "Reaction to fire by savanna chimpanzees (Pan troglodytes verus) at Fongoli, Senegal: Conceptualization of fire behavior and the case for a chimpanzee model". "American Journal of Physical Anthropology". Published Online: 21 Dec 2009). Согласно её наблюдениям, шимпанзе, в отличие от многих других видов животных, совсем не испытывают страха перед огнём и даже не торопятся бежать, когда вдруг в лесу поблизости случается пожар. Шимпанзе спокойно могут проходить рядом с огнём, а могут и вовсе продолжать отдыхать, когда поблизости происходит возгорание. Как заключает сама Прутц, похоже, шимпанзе попросту хорошо понимают принципы распространения пламени в каждой конкретной ситуации, а потому и ведут себя совершенно спокойно, потому что ход событий для них предсказуем.

Для того чтобы научиться владеть огнём, достаточно лишь одного - ИЗБАВИТЬСЯ от инстинкта по его избеганию. Именно это мы и наблюдаем у человека, и даже уже у шимпанзе.

Но требуется ли для овладения огнём ИМЕТЬ ещё какое-то "инстинктивное" к нему влечение? Нужно это?

Нужно ли, "инстинктивное" влечение, скажем, к автомобилям, чтобы научиться вождению?

Дольник хочет убедить простодушного обывателя именно в этом...

Чтобы современному человеку научиться правильно выбирать и собирать ягоду, ему требуется всего лишь получить соответствующую устную инструкцию - нет нужды даже в демонстрации. Есть ли малейший смысл говорить о каких-то инстинктах в этом случае?

Древние люди, даже если и не обладали членораздельной речью (хотя, судя по всему, они ею всё-таки обладали и, возможно, уже даже около 700 тысяч лет назад в лице Homo heidelbergensis), то, тем не менее, без особого труда обходились экспрессивной жестикуляцией и эмоциональными вокализациями, часть которых уже должна была носить предметное значение, поскольку у Homo erectus в мозге обнаружен зачаток речевой зоны.

Ещё маститый биолог И.И. Мечников отмечал, что все животные строго инстинктивным путём умеют отличить съедобную пищу от несъедобной, ядовитой.

Мечников указывает, что каждый животный вид имеет подобный врождённый навык, указывает, "как трудно уничтожить крыс отравленной пищей", ибо "инстинкт тотчас выдаёт им опасность предлагаемого вещества" (цит. по Вагнер, "Биологические основания сравнительной психологии", том 2).

Но у человека такой способности нет. Человек съедает всё, что ему дано. У него совершенно нет никаких врождённых генных механизмов для определения съедобности той или иной пищи.

Всё это Мечников подметил совершенно верно. Другое дело, что в итоге он приходил к абсолютно неправильному выводу из этой посылки, сокрушаясь по поводу того, как же много потерял человек, утратив подобные инстинкты... Вагнер логично критикует позицию Мечникова, говоря, что "нарушилась прежняя форма равновесия между инстинктивной и разумной деятельностью и нарушилась не в дурную, а в хорошую, полезную для человека сторону (выделение Вагнера - С.П.). "Прежде вопросы о вреде или полезности пищи решались инстинктами, теперь они решаются при посредстве разумных способностей, при содействии воспитания, и потому, конечно, решаются таким способом, что он выгоднее, полезнее для тех, кто может им пользоваться", заключает Вагнер.

Так если, как думают некоторые эволюционные психологи, человек должен иметь некие собирательские "инстинкты", поскольку его предки были собирателями, почему же у него тогда совершенно не сохранилось этих "инстинктивных" механизмов для различения, скажем, съедобной ягоды от ядовитой? Почему у человека нет никакого врождённого опасения "волчьей ягоды", "вороньего глаза", паслёна горько-сладкого или белладонны? Почему каждому ребёнку, входящему в лес по грибы, по ягоды, взрослые должны пояснять, какую ягоду можно рвать, а какую нет?

Что ещё немаловажно отметить, сам Мечников обращает внимание, что уже и обезьяны плохо умеют по запаху определить ядовитую пищу, и ему известны случаи, когда они травились такими ядами, которые имели довольно резкий запах. Всё это в очередной и несомненный раз указывает на то, что всякая инстинктивная деятельность постепенно утрачивается вверх по эволюционной лестнице животного мира.

Эволюционисты утверждают, что у современного человека в наследство от древнего предка сохранились некие мифические "остатки" инстинктов - включая охотничий инстинкт. На вопрос, почему же эти жизненно важные "инстинкты" у человеческого вида со временем редуцировались, стали ослабевать, эволюционисты отвечают, что это связано с постепенным переходом человечества к земледелию, агрокультуре и одомашниванию животных (доместикация).

Звучит как нечто похожее на логику, но на деле это, конечно, не так.

Ведь если мы возьмём те популяции людей, которые никогда не прекращали жить охотой и собирательством (к примеру, многие африканские племена, южноамериканские индейцы, австралийские аборигены и представители многих других коренных народов планеты), но продолжали это делать на протяжении всех 100 тысяч лет, то мы поймём, что и у них нет никаких особых охотничьих или собирательских "инстинктов". А ведь по логике эволюционистов, у этих племён их "охотничьи инстинкты" должны наблюдаться не просто в редуцированном, "остаточном" виде, а в самом ярком, непосредственном биологическом виде, поскольку охота и собирательство этими племенами не прекращались и не заменялись земледелием или одомашниванием животных. Но нет у представителей этих племён каких-либо врождённых особенностей поведения, которые бы отличали их от всех прочих популяций планеты. А что у них есть? А есть лишь тотальное обучение старшими младших всем охотничьим навыкам - владению копьём или бумерангом, их изготовлению, освоение всех особенностей поведения дичи и хищников для осуществления успешной охоты. В общем, всё то, что, согласно взглядам эволюционистов, должно быть у африканских, австралийских и амазонских детей изначально врождённым, детерминированным генами, на деле же представляет собой исключительно царство научения.

Значит, "инстинкты" у современного человека редуцированы не по причине того, что однажды (около 15-10 тысяч лет назад) он вдруг занялся земледелием. Совсем не поэтому.

Но почему же тогда? Почему охотничьи "инстинкты" даже у до сих пор охотящихся народностей стали однажды ослабевать и в итоге пришли в упадок?

Эволюционисты здесь могут использовать лишь один вариант ответа, который мы, собственно, уже и озвучили: инстинктивное поведение (то есть врождённые поведенческие акты) стали исчезать по причине вымещения его поведением, основанном на научении через подражание и научении через наблюдение, как наиболее адаптивном в быстро меняющихся условиях.

Это единственный возможный ответ. И эволюционисты действительно могут прибегнуть к такому ответу, но они этого никогда не делали и никогда не сделают.

Почему?

А беда здесь вот в чём... Если мы изначально допускаем, что возникшая более удобная альтернатива генетическому наследованию поведения, каким является научение, приводит к постепенному избавлению от этих самых врождённых форм поведения (поскольку естественный отбор по этой линии прекращается, как в случае с когтями и клыками), то это допущение автоматически влечёт за собой следующее важное положение. Состоит оно в том, что научение через подражание и через наблюдение очень хорошо развито уже у высших обезьян, и что уже у них генетическое наследование образцов поведения либо почти отсутствует, либо отсутствует полностью. В то же время австралопитеки превосходили современных высших обезьян в способности к научению, поскольку превосходили их по интеллекту в целом как вид.

И что из этого следует?

А следует то, что поскольку уже у приматов-круриаторов, спустившихся 5-6 млн. лет назад жить в саванны, подражательное наследование поведения было развито очень хорошо, то в дальнейшем у них не могло происходить формирования вообще никаких инстинктов. Так как научение через подражание и наблюдение делает механизм генетического наследования поведения излишним, это приводит к его отмиранию. Но у древних приматов научение через подражание и через наблюдение уже было превосходно развито (лучше, чем у современных шимпанзе, которые на самом деле очень умны), то это значит, что в дальнейшем на пути их преобразования сначала в австралопитеков, затем в Homo erectus, а затем в неандертальца и в современного Homo sapiens не происходило генетической фиксации никакого нового поведения.

Никаких инстинктов не формировалось.

И если сейчас принято отсчитывать род Homo от первых Homo habilis, то мы можем сказать, что Человек не только никогда не избавлялся от инстинктов, но у него их попросту никогда и не было.

Именно поэтому даже у ныне действующих племён с традиционным укладом жизни охотников-собирателей какие бы то ни было охотничьи и собирательские "инстинкты" отсутствуют, потому что их НИКОГДА И НЕ БЫЛО.

Они не редуцировали, они не притупились.

Их просто НЕ БЫЛО.

НИКОГДА.

Ещё древние приматы-круриаторы всему научались через подражание и наблюдение, и когда первый круриатор применил острый каменный отщеп для удара, этот навык был тут же, мгновенно перенят всеми особями, кто это видел. И дело это ушло в поколения - детёныши с самого раннего возраста подражали старшим. Затем каждый новый возникающий навык как результат манипулирования предметами, если он приносил полезные плоды, также очень быстро перенимался всеми особями популяции. Таким путём из поколения в поколение переходил навык строить жилища, разводить огонь, носить шкуры животных, способов охоты и многое другое. Способность к подражанию и к научению через наблюдение сделали даже малейшее генетическое наследование образцов поведения (инстинктов) излишними, нецелесообразными.

Так у рода Homo инстинкты никогда и не возникли.

И, вероятно, этот аспект можно было бы ввести как дополнительный параметр для таксономической классификации рода Homo - отсутствие каких-либо врождённых видотипичных образцов поведения. Хотя, как неоднократно высказывалось выше, данная характеристика, возможно, может быть применима даже к семейству гоминид в целом или даже к надсемейству гоминоидов (все человекообразные обезьяны с человеком и его предками включительно). Уточнение такой таксономической единицы, как деинстинктированность, является делом недалёко будущего, если, конечно, исследования по этому предмету вообще будут проводиться.

Человек оказался наиболее перспективным проектом эволюции - отказав человеку во врождённых, генетически передаваемых образцах поведения, взамен ему был предоставлен более совершенный механизм адаптации посредством интеллекта, путём превосходной ориентировки "здесь и сейчас".

Как уже отмечалось, огромную роль в развитии интеллекта сыграли регулярно сменяющие друг друга циклы похолодания-потепления, особенно активные в плейстоцене. В регулярно меняющихся условиях инстинкты оказываются губительными, но разум же, наоборот, получает колоссальную питательную почву для своего развития. Именно в пору регулярных климатических перемен мозг предков человека увеличивается фактически втрое - от 500 см³ у австралопитеков (около 4 млн. лет назад) до 1000 см³ у Homo erectus (около 1,8 млн. лет назад) и до 1500 см³ у современного Homo sapiens.

Всё это наглядным образом говорит о том, что участившаяся в плейстоцене смена условий обитания производила среди рода Homo отбор по линии интеллекта, который и обеспечивал всё улучшающуюся адаптацию "здесь и сейчас", чего не мог бы позволить инстинкт.

0x01 graphic

Что интересно, эволюционисты Палмеры, из работы которых я и спёр данный график, сами его вообще никак не комментируют. Он у них просто одиноко вставлен среди общего текста, в котором они силятся доказывать наличие у человека инстинктов, и совершенно обойдён даже малейшим вниманием, что в итоге становится непонятной какая бы то ни было его целесообразность.

А ведь уже из самого этого графика можно сделать важные выводы.

Во-первых, при случавшихся ледниковьях мигрировали не только растения, но и, конечно, животные. Чем сильнее ледник надвигался с севера, тем активнее живность смещалась к югу. Это касается львиной доли флоры и фауны тех периодов. Но поведение человека тогда было совершенно обратным - он активно двигался всё на север. Холод его не смущал. Он не был вооружён никакими биологическими приспособлениями для выживания среди льдов, но у него был интеллект. Пусть ещё не высокоразвитый (особенно это касается предков неандертальцев, которые оказались в Европе в известном смысле раньше нужного), но активно развивающийся. И регулярная смена условий этому невероятно благоволила.

Перемены... То, что убивает всякое животное, дало начало Человеку, вскормило его и поставило на ноги. И если бы у человека были хоть какие-то инстинкты, он очень скоро бы прекратил своё существование, однажды утром обнаружив вокруг себя не роскошные курчавые пальмы, а лысую ягелевую тундру, покрытую романтическим снежком.

Вынесенное в эпиграф к этой главе изречение А.Н. Леонтьева кратко характеризует всё положение вещей. Я повторю его здесь ещё раз: "...окружающий нас мир меняется так стремительно, что лучшее приспособление к нему - не иметь к нему фиксированного приспособления. Вам понятен парадокс? Ведь природа работала бы против человека, если бы эти новые изменения и приспособления к ним записывались в его глубинном аппарате и передавались в порядке биологического наследования".

Логика тут проста и очевидна.

Такое положение вещей понимали в СССР уже около ста лет назад, а на Западе никак не могут понять до сих пор. Там по-прежнему занимаются псевдонаучными мудрствованиями, хотя им самое место в детской песочнице... И очень печально, что в силу откровенной простоты их объяснений (а-ля "у человека это есть, значит, оно врождённо") их "психология" хорошо оседает в голове обывателя. И ещё более печален тот факт, что и психологи современной России, взращенные уже в период постсоветской разрухи образования, всё больше ориентируются исключительно на западную психологическую "науку", совершенно не понимая всего плачевного, а порой и откровенно смешного, её состояния.

Мало кто из западных исследователей человеческой психики понимает изложенные в данной работе два пункта:

-- В условиях быстро меняющейся среды в силу губительности врождённых инстинктивных программ последние вынуждены отмереть.

-- На смену врождённому поведению приходит другой способ его формирования, более адаптивный в быстро меняющихся условиях - научение через подражание и научение через наблюдение.

Всё, большего и не надо.

Если поведение способно приобретаться, отпадает эволюционная необходимость в его наследовании биологическим путём. Весь ход антропогенеза представляет собой один сплошной процесс деинстинктации и параллельного совершенствования механизмов культурного наследования. Как показало время, данный способ формирования поведения оказался куда адаптивнее инстинктов.

В некоторых случаях эволюционисты склоняются к заявлениям, из которых следует, что разум не может компенсировать все инстинктивные моменты поведения, дескать, инстинкт направляет поведение в русло конкретных влечений, которые врождённы, и, дескать, сами эти влечения и существуют как свидетельство наличия некоего инстинкта (если понимать инстинкт в очень и очень широком смысле - как врождённое влечение к чему-либо).

Но подобные утверждения, конечно, ничем не аргументируются, а вдобавок и откровенно близоруки. Невероятно близоруки.

Так называемые "влечения" в жизни человека сплошь и рядом зарождаются как раз посредством механизма подражания. Эволюционисты могут и сами назвать тому примеры, было бы желание - но у них его нет. Явление, получившее краткое название "мода", каждый раз и на тысячах примеров демонстрирует нам, как подражание приводит к возникновению у множества людей потребности иметь строго конкретную вещь, носить строго конкретную вещь, вести себя строго конкретным образом. Суть всякой моды (массового акта подражания) описывается людьми и ощущается ими через термины, аналогичные влечению - "хочу", "люблю" или "надо".

Именно неосознаваемые акты подражания (как автономная ориентировка в наличной ситуации посредством копирования поведения других представителей популяции) является очень ощутимым и даже основным источником всяческих влечений человека, которые эволюционистами обычно преподносятся под соусом неких "инстинктивных влечений".

Но здесь мы немного забегаем вперёд, поскольку теме научения через подражание в жизни человека будет посвящена уже следующая отдельная глава данной работы, где вопрос будет рассмотрен очень и очень обстоятельно (такого разбора подражания у высших обезьян и человека в частности в литературе лично мне встречать не доводилось). Сейчас же главное отметить, что всяческие "влечения" как субъективно переживаемая тяга субъекта к чему-либо совершенно не должна нуждаться в какой бы то ни было инстинктивной подоплёке. Для эволюционистов же это одна из излюбленных тем для спекуляции - чувственное влечение, эмоциональное, оно или как бы противопоставляется рациональному, а потому и объявляется врождённым, инстинктивным. Они даже не понимают, до какой степени у человека рациональное в его природе влияет на эмоциональное, конструирует его. Описанию этого мы посвятим следующую главу ("Глава 4. Механизмы формирования психики человека: подражание и интериоризация"), где раскроем необычайно широкое поле неосознаваемого подражания в жизни человека уже с самых первых её дней.

Итак, идея о существовании у древнего человека неких охотничьих или собирательских инстинктов, которые по непонятной причине стали иссякать, но до конца не иссякли и якобы всё ещё дают о себе знать в поведении современного человека - это выдумка эволюционных психологов, вытекающая из их же элементарного невежества. У древнего человека (и у неандертальца, и у более древнего Homo erectus, и у ещё более древнего австралопитека) уже не формировались никакие инстинкты. Зная, что уже у современных человекообразных обезьян генетическое наследование поведения сведено на нет и полноценно замещается научением через подражание, мы вынуждены допустить, что уже те первейшие приматы-круриаторы, выбравшиеся из джунглей в саванны, не обладали никакими инстинктами. Собственно, потому им и удалось успешно адаптироваться к новым условиям. Они были с шимпанзе либо на равном уровне развития, либо даже превосходили их (что наиболее вероятно). В дальнейшем все новые навыки, которые те древние приматы осваивали, распространялись внутри популяции посредством научения через подражание, а затем переходило по этой же схеме из поколения в поколение.

Вы уж извините, что приходится постоянно теперь этот тезис повторять, но без этого никак. Пока не вдолбишь его в головы эволюционистов, весь труд будет напрасным. Поэтому этот тезис будет повторён ещё много раз, прежде чем случится чудо...

Выше приведённые описания того, как происходили эволюционные изменения органов и процесс сопутствующей инстинктации, понадобились именно для того, чтобы можно было чётко понять всю природу таких явлений, как инстинкт и разум, и подчеркнуть их изначальный антагонизм. Не понимая данного расклада (а в западной психологии его не понимают совершенно) и приводит к различным спекулятивным идеям наподобие эволюционистских гипотез о человеческих инстинктах.

Инстинкт и человек - явления несовместимые, они такие же антагонисты, как инстинкт и разум, ибо человек есть абсолютное воплощение последнего.

Уже в поведении обезьян чётко выражено наказание особей за нежелательные сообществом действия. Так формируются зачатки такого явления, как КУЛЬТУРА. Вся система поведенческих установок, которые особи перенимают через подражание с первых же дней своей жизни, составляет её культуру - в неё входят и копируемые образцы действий, и природные объекты, на которые направляется поведение, включая и все нюансы в их использовании. Со временем в процессе усложнения общества и общественных отношений формируются и такие сложные поведенческие установки, которые регулируют межличностные взаимодействия - так возникают культурные ценности, которые носят наименование моральных. Каждая человеческая особь с первых дней жизни погружается в специфические для её общества культурные ценности и постепенно учится ориентироваться сначала в них, а затем - ориентироваться с помощью них.

Культура и её ценности, демонстрируемые особями и осуществляемые ими в межличностном взаимодействии затем переходят из внешней общественной среды во внутренний мир ребёнка, наблюдающего все эти процессы. Таким образом, культура как бы оказывается пересаженной в голову ребёнка, и в дальнейшем он уже сам оценивает всё происходящее вокруг с позиций этих самых "пересаженных" в него культурных ценностей - так формируется индивидуальная мораль, которая изначально сугубо общественна по своей природе, поскольку возникает из суммы межличностных взаимодействий.

Данное преобразование (из внешнего во внутреннее) становится возможным благодаря процессу интериоризации, который, как и феномен подражания рассмотрим уже в следующей главе.

Для разъяснения и ускорения усвоения некоторых культурных ценностей на ранней стадии развития ребёнка применяется система поощрения-наказания.

Мало кто из эволюционистов задумывался хоть раз над тем, почему и зачем в человеческом обществе существуют всяческие общественные институты, предписывающие довольно жёсткие образцы поведения в тех или иных условиях, осуждающие за их игнорирование. Зачем всё это делается, если, как мыслят эволюционные психологи, общественные отношения регулируются врождёнными свойствами психики человека? Зачем, если мы полагаем, что альтруизм регулируется генами, львиная часть времени воспитания детей - это объяснение им и демонстрация (самое главное!) на примере, что такое хорошо, что такое плохо? Как можно поступать с товарищами, а как нельзя...

Уже упоминавшийся эволюционист Дольник (всю жизнь изучавший птиц) отвечает на это: у людей инстинкты хоть и есть, но они сильно ослабли. Именно поэтому людское общество и нуждается в таком направляющем механизме, как культура и её система ценностей.

Но в силу того, что орнитолог Дольник - примитивист, его концепции сплошь и рядом красуются логическими дырами.

Я буду груб, как и обещал. У меня наследственная склонность к грубости, Дольник знает...

Дольнику достаточно задать всего один вопрос, чтобы оголить несуразность всей его книги "Непослушное дитя биосферы", к большому сожалению, пользующуюся огромным интересом у малограмотного обывателя, которому проще всё объяснять царствием генов.

И вопрос этот: ПОЧЕМУ "инстинкты" человека вдруг стали ослабевать? Почему?

Дольник нам на этот вопрос не ответит. Хотя ответ-то, конечно, очевиден - тот или иной инстинкт у вида ослабевает тогда, когда он становится НЕНУЖЕН. Тогда ему на смену за сотни тысяч лет либо возникает новый инстинкт (под стать новым условиям среды), либо же, как в случае с высшими обезьянами, инстинкт исчезает по причине развития более удобного альтернативного механизма формирования адаптивного поведения - через научение, через культурную преемственность.

То есть инстинкт в любом случае исчезает, ослабевает лишь тогда, когда он становится ненужным. Это всё точно так, как и в морфологической эволюции - орган атрофируется и вовсе исчезает, когда в нём отпадает нужда.

Дольник говорит, что культура ДОПОЛНЯЕТ инстинкты, которые ослабевают. Утверждать так, всё равно, что утверждать, будто острый камень дополнял когти и клыки древних приматов. Но он не дополнял их, а полностью взял их функцию на себя. Камень вытеснил когти и клыки, а не "дополнил" их. Они стали ненужными.

Так и с инстинктами - они начали ослабевать по той причине, что они стали ненужными. А ненужными они стали, когда у древних приматов появился альтернативный механизм формирования адаптивного поведения - культура и культурная преемственность. И этот альтернативный механизм был призван не "дополнять" инстинкты, а полностью нивелировать их, взяв их функцию на себя.

Таким образом, инстинкты стали излишними, потому и сошли на нет. Но Дольник об этом не знает. Не разъясняя читателю, почему же вдруг у человека стали ни с того, ни с сего ослабевать инстинкты, он продолжает утверждать: хоть разум и развился в ходе эволюции до широчайших пределов, но он не смог заменить собой всех инстинктов. Без инстинктов человеку никак.

Противоречий Дольник не видит.

С одной стороны, "инстинкты" человека ослабевают, тем самым демонстрируя, что без них человеку очень даже как, а с другой - Дольник, который заявляет, что без инстинктов никак.

В общем, полный бардак в голове самого популярного российского горе-этолога.

Когда человек изучает птиц, а потом начинает писать книги о человеке, это не может не быть смешно. Хоть и с долей грусти и злости.

В концепциях Дольника обозначенный выше вопрос (почему же инстинкты, если без них "никак", вдруг стали "ослабевать") так и не находится места ответу. Собственно, как и вопросу...

Ну просто начали ослабевать, и всё.

Делов-то...

Культура - это вовсе не дополнение к инстинкту, направляющее его в русло, о котором последний стал "забывать". Культура - это ЕДИНСТВЕННЫЙ фактор, "от" и "до" созидающий поведение человека. Культура решает, что будет любить человек, а что - ненавидеть. Она расписывает мельчайшие детали его психических функций и месит их, как могучий гончар податливую глину.

Культура и культурное наследование пришли на смену инстинкту и наследованию биологическому.

Эволюционисты всё время твердят, что у современного человека - психика каменного века, которая формировалась в условиях охоты и собирательства сотни тысяч лет назад и от которой не так легко избавиться. Но всё это пустое сотрясание воздуха, простые звуки... Психика, "формировавшаяся в условиях каменного века", это психика глубоко интеллектуализированная и как раз-таки свободная от каких бы то ни было инстинктов, иначе не происходило бы развития вида. Человек непрерывно совокупностью своих действий создавал Культуру, в которую сразу же было вложено всё - моральные ценности, пользование орудиями, знания поколений и общепринятые образцы поведения. И всё развивающаяся культура вступала с человеком в реципрокные отношения - человек создавал культуру, а культура создавала человека. Так происходит не только сейчас, в наши дни, но так происходило уже и 7-6 млн. лет назад и, вероятно, ещё раньше, когда высшие приматы миоцена уже вовсю владели механизмами подражания и научения через наблюдение.

Нет у современного человека никакой "психики каменного века", как, впрочем, не было её у людей и сотни тысяч лет назад и даже миллионы. Но всегда у человека было одно - культура, которая его и формировала.

Хорошо сказал по этому поводу замечательный польский философ-фантаст Станислав Лем, человек невероятной эрудиции и мышления, обогнавшего своё время на десятилетия.

"Человек -- не животное, которому в голову пришла мысль о культуризации. Он - не битва импульсивного "старого мозга" с молодой корой серого вещества [...]. И он не "голая обезьяна" с большим мозгом (Десмонд Моррис), поскольку он - не животное с добавлением чего-то. Совсем наоборот. Как животное человек несовершенен. Сущность человека - культура; не потому что так нравится прекраснодушным идеалистам. Сказанное означает, что в результате антропогенеза человек лишился наследуемых, эволюционно "сверху" заданных норм поведения, животные обладают рефлексами, удерживающими в повиновении внутривидовую агрессивность, а также автоматически тормозящими рождаемость при угрозе популяционного взрыва. Перелетами птиц или саранчи руководят гормонально-наследственные механизмы. Муравейник, улей, коралловый риф - это агрегаты, приспособившиеся за миллионолетия к автоматическому равновесию. Социализация животных также подчиняется наследственному управлению. Так вот - автоматизмов такого рода человек попросту лишен. А поскольку эволюционный процесс лишил его тех внутренних механизмов, действиям которых подчиняются животные, постольку человек был принужден создавать своей биологией - культуру.

Человек - животное несовершенное, это означает, что он не может возвратиться к животному состоянию. Именно поэтому дети, выросшие вне человеческого окружения, оказываются глубоко ущербными в биологическом отношении: у них не вырабатывается ни присущая виду норма разумности, ни речь, ни высшая эмоциональность. Они - калеки, а не животные [...]. Короче говоря, в биологии человека нет данных, позволяющих однозначно вывести его обязанности. Не понимая этого и действуя стихийно, общества создали институты культуры, которые отнюдь не являются продолжением биологических свойств человека, хотя и служат им рамкой, опорой, а то и прокрустовым ложем [...]. Человек сотворил институт, то есть проявляющиеся вовне структуры ценностей и целей, которые выходят за пределы индивидуума и поколения [...]. Каждая культура формирует и дополняет человека, но не в соответствии с фактическим состоянием, ибо она не признается в собственных изобретениях, решениях и перечне той их произвольности, которую обнаруживает лишь антропология, когда изучает весь комплекс культур, возникших в истории. Каждая культура настаивает на своей исключительности и необходимости и именно так создает свой идеал человека [...]. Но, переместившись в установленном культурой направлении, человек оттуда видит себя почти с религиозной точки зрения и с перспективы обычаев и норм, то есть не как некую материальную систему и не как недопрограммированный гомеостат, но как существо, подчиненное аксиологическим (читателю: аксиологический - ценностный - С.П.) градиентам. Он сам придумал для себя эти градиенты. Потому что какие-то изобрести должен был, а теперь они его формируют уже в соответствии с логикой, присущей их структуре, а не структуре склонностей и пристрастий". (С. Лем, "Фантастика и футурология", книга 2).

Наверное, на этом можно уже и остановиться в деле общелогических обоснований невозможности наличия у человека каких-либо инстинктов. Главное - это понять, что у рода Homo инстинкты не столько ослабевали, сколько вообще никогда не имелись. Мы можем сказать, что инстинкты могли быть у древних приматов где-нибудь в миоцене (более 10 млн. лет назад), но когда возникла линия высших обезьян, инстинкты уже стали сходить на нет по причине развития интеллекта и подражательной способности: с этих пор особенности поведения можно было не наследовать биологическим путём, но приобретать их со всеми вариациями в ходе раннего онтогенеза. Эта способность оказалась перспективнее инстинктов. И когда древние приматы-круриаторы спустились в саванны, у них уже инстинктов либо было мало, либо не было вообще. И дальше всё это только прогрессировало, избавление от заданных генетически образцов поведения стало магистральной линией эволюции вида - австралопитек уже не должен был иметь никаких инстинктов. Инстинкты никогда больше и не могли возникнуть у рода Homo, потому что он уже был вооружён более прогрессивным механизмом формирования адаптивного поведения - культурной преемственностью.

Никаких инстинктов у рода Homo никогда не было.

И точка.

Сейчас же давайте перейдём к вопросу о демифологизации "инстинктов" человека на примере некоторых довольно распространённых и конкретных мифов, основная масса которых на удивление живуча.

Оставить комментарий © Copyright Соболев Павел Юрьевич (tyfoon@inbox.ru) Размещен: 10/09/2011, изменен: 10/09/2011. 83k. Статистика. Глава: Естествознание Радикальная психология Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Преимущества приспособления к быстрым средовым изменениям посредством рассудочной деятельности и невозможность таких приспособлений при инстинктивной организации поведения

Соболев Павел Юрьевич : другие произведения.

Радикальная психология: 3.5.3. Разум как высший механизм адаптации