- Слушай меня, парень. Думаешь, ты один такой умный? Думаешь, если ты просто объявишь голодовку, и дотерпишь до конца, тебя отпустят? И все кончится, вот так сразу? Вернешься назад, откуда пришел, и все будет ладушки? Черта с два. Не ори. Твои вопли меня раздражают. С тобой никто ничего пока не делает, просто тебе очень хреново сейчас, верно? Ты беспомощен, ты полностью зависишь от тех, кто тебя окружает сейчас. Но вот в чем штука: ты все еще помнишь себя, осознаешь, кто ты. А они - нет. Они думают, что они те, кем себя считают. Вот я. Я не помню, кто я, откуда я и за что я здесь. Я только помню, что я здесь мотаю срок уже 28 лет. А ты - меньше месяца. И сколько тебе полагается пробыть, и через что тебе придется пройти - не тебе решать. И не мне. Я же тоже был таким как ты. Попав сюда, я видимо, все помнил. Осознавал весь ужас того, во что я встрял. Точно так же, как ты, я стал отказываться от еды. Я надеялся, что все кончится. Что меня, черт возьми, пожалеют, и отпустят. А там-то уж я уговорю их простить меня. В конце концов, все ошибаются. Но нет. Мне пихали в глотку трубку и заливали в нее еду. У меня на теле живого места не осталось от уколов, с мать их, питательными веществами. Они делали все, чтобы я не смог уйти. И я сдался. Я стал жрать. И вот я 28 лет уже здесь. Я забыл, кем я был, я чувствую только то, что я не такой, каким должен быть. Что я сломан и перекроен. Нет былой силы - а она была! Была власть, была свобода... Вообще-то здесь тоже как бы свобода. Меня вроде как никто не держит, и я могу делать все, что захочу - в определенных пределах. Только вот пределы эти малы, парень. ОНИ меня сделали одним из себе подобных. Хотя они желали мне добра. Те, кто пробыл здесь хотя бы несколько лет, уже не понимают, что находятся в тюрьме. То есть, где-то глубоко внутри они все чувствуют, что не свободны. Но только я осознаю, что произошло, хоть и не помню ничего...
Как же жаль, что ты не можешь мне ничего рассказать. Ты еще не способен говорить. Ты можешь только кричать - да, я понимаю, от беспомощности, от безысходности... Тихо, не ори. Да, хреново. Да, ты попал. И ты наверняка жалеешь о том, что ты сделал... Нет? Ого, я вижу как ты сжимаешь кулаки. Не надо так корчится, не трать силы, ты же не жрешь ничерта... Хотя, ты наверняка уже познакомился с зондом, и я вижу следы уколов на твоей коже... Да, ты не можешь двигаться нормально, твое новое тело тебя не слушается. Оно кажется чужим, правда? Это у всех так, когда они сюда попадают, смею тебя уверить. Потом тело станет сильнее и начнет тебе повиноваться. Ты сможешь говорить, но только постепенно. И к тому времени, как ты сможешь строить более-менее пристойные выражения, освоив местный язык - ты, во-первых, слишком много уже забудешь, а во-вторых, даже если скажешь что-то из того, что помнишь - никто не станет тебе верить.
Новеньким тут не верят, их в грош не ставят. Тебе придется зависеть от старших, поставленных над тобой. Они будут о тебе заботиться, и делать из тебя полноправного члена нашего замечательного общества. А когда ты станешь таким же, как они, когда проживешь здесь с мое... Будет здорово, если тебе удастся сохранить незаблокированной и неперекроенной хоть кусочек своей прежней личности, своего самосознания - я уж не говорю о памяти... Старшие будут делать из тебя то, что они хотят видеть. То, что им нравится, то, с чем им удобно... Некоторым везет со Старшими: им достаются частично сохранившие самосознание, умеющие видеть Истинную Суть Младшего и сохранять ее... Но таких мало. И это дается за особые заслуги и с особыми целями, видимо. Мне повезло частично... как видишь. Все равно я до сих пор собираю себя по кусочкам и выправляю согнутое. К тому же у меня тело того пола, который здесь принято называть "слабым"... это налагает дополнительные ограничения, дружище. Но я смирился. Я выжму из него все, что возможно, и даже еще чуть-чуть. Беда в том, что я не помню, каким оно было, помню что только сильнее и опаснее... ладно, хватит обо мне.
Вернемся к Старшим. Знаешь, они ведь будут тебя любить. Только эта любовь чаще всего будет выражаться странно: это будут попытки сломать тебя и переделать так, как они считают нужным. Для твоего же блага! Они-то знают, как нужно, они же здесь уже столько лет, дааа! Ты будешь сопротивляться - но тебя будут ломать еще сильнее. Так что надо быть гибким, парень. Делай вид, что ты уже такой, каким они тебя хотят видеть, но втайне оставайся собой. Это единственный способ сохранить себя хоть чуть-чуть. Кстати, ты тоже будешь их любить. Их, и других заключенных, возможно близких к тебе по срокам... Эти чувства привяжут тебя еще больше к твоему телу и к этому миру. Они, как нити, станут инструментами управления тобой... и управления другими. Да, ты тоже сможешь дергать тех, кто к тебе привязан, за их ниточки, доставляя им боль или удовольствие. Сознательно или нет, но тут все манипулируют друг другом. Это способ выживания.
Видимо, ты хочешь задать вопрос: а сколько ты здесь пробудешь? Максимальный срок - около 90 местных лет, некоторые умудряются протянуть до ста... Знаешь, почему? Потому что бояться свободы. Нас всех учат этому. Бояться. Трястись от ужаса при мысли о том, что настанет момент, когда пребывание здесь закончится. Никто ведь не знает, что потом. К тому же, сам момент освобождения очень болезненный. Так надо, чтобы мы не сбежали. Впрочем, если мы сбежим, нас вернут обратно в новом теле, просто условия игры станут жестче... Ты можешь получить неполноценное тело, или совсем уж неадекватных Старших. И так далее. Так что сопротивление бесполезно. Если повезет, тебя вернут раньше. Если увидят, что ты слишком хорош или слишком плох для этой тюрьмы. Видимо, есть и другие, как знать...
Что остается? Смириться. Но лишь внешне. Осознать рамки, в которых находишься, понять, как их можно расширить. Найти близких по духу и объединиться с ними. И постараться все-таки быть счастливым. Если разобраться, тут может быть не так уж и плохо. А нити манипуляций можно ослабить или обрезать. Или привязать к другому предмету - и пусть те, кто хотят подчинить тебя, хоть задергаются до посинения!
...я даже не знаю, насколько ты понимаешь язык, на котором я говорю...
И кажется, я наболтал столько лишнего... Так вот, вернемся к главному. У тебя впереди долгий путь. Ты должен его пройти, что бы ты не сделал - ты искупишь это. И получишь свободу - как знать, может быть даже раньше меня. Но это не должна быть самоволка, слышишь? Иначе срок накинут и сделают его более жестким - ну да, я уже тебе об этом говорил. Или дадут тело без права на разум. Это будет совсем дрянная ситуация... Попробуй поесть. Твое тело хочет есть - эти спазмы внутри называются "голод". А есть довольно приятно, поверь. В заключении здесь вообще можно найти много приятных моментов, не сравнимых, впрочем, с тем, что мы имели раньше. Если б я только помнил, что... Ты еще помнишь, но ты мне не расскажешь. Может оно и милостиво по-своему, то, что у нас стирается память за первые годы заключения...
Ну так ты будешь есть? Воот, уже лучше! Осторожно, не захлебнись! Глотай, а то подавишься! Эх, не умею я обращаться с первогодками... Не плюйся, поганец. Что руку тянешь? Еще? Будет тебе еще. Я, говорят, тоже две бутылки выдул, одну за другой, потом за третей потянулся и отрубился... Пей, пей. У тебя вся жизнь впереди. Да, заключение здесь называется "жизнь". Запомни это слово...
Молодая женщина в короткой стрижкой неумело держала у губ младенца бутылочку с молоком, и строго нахмурив брови, продолжала что-то ему говорить. Судя по белому халату, под которым виднелись джинсы и клетчатая рубашка, она работала в этой больнице, но не слишком-то усердствовала, соблюдая больничные правила. По какой-то причине это сходило ей с рук...
Мать и отец ребенка наблюдали за происходящим через стеклянную дверь палаты:
- Смотри, смотри, он начал есть! Сам!
- Черт возьми, что же она сделала?
- Она ничего не делала! Я все время смотрела прямо на нее! Она просто говорила с ним...
- Но как можно с ним говорить? Он же младенец, он ничего не понимает...
- Да это не важно! Он ест! Он ест, он будет жить, он останется с нами! Господи, какое счастье! - в восторженных глазах женщины заблестели слезы.