История кота Кузи, рыцаря, боровшегося с Драконом.
Раннее утро, резвое солнышко и свежесть. Все вместе вызывает желание уснуть, почувствовать себя не тем, кто есть – и еще аппетит.
Прозектор тяжкой, шаркающей походкой, честно заработанной долгими часами стояния в операционных на каменном полу, выполз на крылечко и задумался: а почему, собственно, аппетит уж переместился на последнее место в списке самых острых желаний?
Вдали размеренным шагом Санитар двигался в направлении Морга, толкая перед собой вполне заурядную каталку, прикрытую клеенкой. «Опять, - подумалось Прозектору, - везут работу срочную. Не успею. Совсем не успею – разве только кофе перехвачу у аналитиков». Раскрыл предупредительно дверь. Санитар кивком отметил-поблагодарил и, крякнув, вкатил на крыльцо и в коридор протолкнул свой груз. Не давая накрениться, ровно и привычно сделал разворот и погнал каталку по коридору. Странно.
Вдохнув еще раз свежесть, слегка сдобренную хлоркой и запахом горелого листа от тополей, Прозектор пошел вслед за каталкой – может, и не срочно, может, и не ему работа – а все-таки…
Санитар привычно ворчливо флиртовал с Лаборанткой, дамой с могучим корпусом и в годах. Края клеёнки все ещё шуршали и шевелились.
- Еще живой, что ли? А что Доктор сказал?
- Доктор сказал – в Морг.
- Так еще не умер?
- Так я еще и не довез. – Резонно ответил Санитар. Оба прекрасно знали, что эта регулярная шутка наскучит когда-нибудь, но пока шутили не без удовольствия.
Прозектор с любопытством заглянул под клеенку. Что-то там тронул, выпрямился и с ожесточением сплюнул, точно угодив в плевательницу желтой густой слюной.
- Ненавижу! Опять сплошной подкожный жир будет – желтый и зернистый! Вот что угодно легче – а это не могу – воротит!
- Откуда ж жир? Нынче народ не ест, не пьет, – прохладно удивился Санитар, не забывая делать бровями некие знаки Лаборантке.
- Так раз баба – то обязательно подкожный. Для запаса – гормоны-витамины, то-се.
Клеенка перестала, наконец, шуршать.
- Учебный материал, значит?. – Догадался Прозектор, кивком простился и пошел дальше по коридору, в сторону Аналитической лаборатории. Там было тепло, уютно шумел вентилятор вытяжного шкафа, привычно пахло сваренным в большом химическом стакане кофе по-турецки и хромпиком. Аналитики были рады: Прозектор вечно приносил с собой несколько замечательных шуток, которые можно с удовольствием пересказывать потом с неделю всем не-медикам и с тихой радостью смотреть, как корчатся от микродоз юмора подопытные приятели.
Кофе сегодня наливала Ленусик, потому тихая радость утреннего греха чашки кофе с сигареткой натощак приобретала некие извращенные формы: к кофе был кусок кекса. Кексы были домашние, Ленусик пекла их ежедневно, явно с дальним прицелом отрабатывая мастерство. Уже были кексы с изюмом, лимонной цедрой, ванильный и творожный. Изжога настигала на третьем куске даже самых закаленных, но выпечка так и уничтожалась сразу и подчистую, никак не позволяя проверить тезис, что на третий день она самая вкусная.
Благосклонно покивав Ленусику и сказав крайне дежурное: «А ты, кстати, великолепно сегодня выглядишь», Прозектор бросил взгляд в окно. Там как раз появился Брат-По-Разуму – еще один обязательный утренний персонаж, бодривший засыпающее сознание Прозектора после двух смен в больнице подряд. Брат-По-Разуму был явлением душистым и заметным – издалека бросались в глаза ярко-красные босые ноги, растрепанная шевелюра, слившаяся с бородой, и всепогодное замызганное пальтишко между ними.
Брат-По-Разуму был некогда простым бездельником, перебивавшимся от случая к случаю, но однажды его здорово ушибло неким философско-мистическим учением, и с того момента облик и поведение его приобрели некую завершенность и целеустремленность. В маленькой брошюрке очередного спасителя человечества Брат-По-Разуму нашел для себя совершенную концепцию того отрешенного ничегонеделания, к которому стремился, но вечно сбивали с толку всякие, утверждавшие, что «не положено»: родители, милиция и очередной работодатель.
Рецепт совершенной жизни был невероятно прост: Природа сама о тебе позаботится, только не загораживайся от нее. К загораживающим заботу Природы экранам относилась, в первую очередь одежда и обувь, стрижка волос, мытье, а так же любое регулярное усилие по созданию комфорта для себя и семьи. Последним, правда, Брат-По-Разуму вообще не грешил, но такое изумительное решение проблемы – где взять денег на вообще все, – приветствовал с пылом и вписался в концепцию поразительно быстро и успешно. Что можно днями не есть и жив останешься - он уже был в курсе. Поскольку концепция не требовала резких телодвижений, то и переход к отсутствию экранов на теле проходил постепенно и естественно: изношенная одежда и обувь просто не заменялась. А вот с обливанием холодной водой ежедневно с утра было сложнее: с одной стороны, выйти на снег и напугать собачников лихим окатыванием себя ведром воды, да еще со льдом – вода ночь стояла на балконе, чтоб набраться энергии звезд, - это было восхитительно, только действительно холодно до болезненности. Но мало-помалу, развлекаясь зимой подсчетом и измерением глубины дырочек, протаявших в снегу на его следах от ступней (раскрывались энергетические каналы – утверждалось в брошюре), Брат привык и полюбил все – особенно встречи с себе подобными. Местный Психиатр побеседовал с Братом, вынес приговор «Шизофрения» и посоветовал оставить, как есть – не буйный, а у него в отделении и более опасные есть.
Брата-По-Разуму, занимавшегося на данной стадии эволюционированием в совершенное существо, питавшееся энергией Космоса, оставили дворником и обходили десятой дорогой: для эволюции полагалось создать на поверхности кожи сообщество микроорганизмов, которые, как степь или какие джунгли, занимались бы самоочищением. Запах от джунглей был силен, кроме того – волосы, кажется, тоже мылись водой без всяких средств, не стриглись, а только расчесывались – естественным путем посеченные кончики волос, особенно бороды, были, так сказать, антеннами, принимавшими космическое знание. В ожидании проверяющих Брата-По-Разуму убирали с глаз подальше, но все же не избавлялись от него совсем – жаль было.
Прозектор наблюдал с любопытством и опаской за очередными полетами мысли Брата – тот механически махал метлой, монотонно рассуждая о эволюции птиц: вот вчера были голуби, а сегодня все голуби побелели и увеличились в голове. Догадаться, что это прилетели чайки, подкормиться на жирных дождевых червяках из свежего компоста было неэволюционно, что ли. В общем – сегодня невоинственно, и Прозектор потерял к нему интерес.
Допив кофе и витиевато выразив восхищение кексом, а еще в большей степени – красотой кулинара, Прозектор откланялся. Брат скрылся, и где-то затих, пора было сдавать дежурство и отправляться домой.
Последние минут пять пребывания у ворот Больницы с некоторых пор стали у Прозектора моментом неприятным и даже отталкивающим. Он начал там видеть сны. Причем наяву, не прекращая движения, и сны были о его недавно пропавшем коте.
Изрядно потеплевший и более заметно пахнущий пылью воздух напомнил, что надо поторапливаться, и Прозектор заторопился: надо уходить. Устал.
Из Больницы можно было выбраться не менее как пятью независимыми способами (это как сказал бы Программист), но Прозектор предпочитал широкую липовую аллею, выводившую к парадным воротам, с затейливыми кирпичными сторожками, солидными столбами, даже створки их, бывало, подновлялись: узор на воротах был стильный, броский, внушал почтение. Пройтись по солидной аллее, с перспективой, неспеша, посозерцать изысканные линии – это было с устатку болезненно-прекрасно.
Но теперь, помимо родственников, с озабоченными физиономиями, и молодых отцов, с перекошенными от счастья рожами, Прозектор стал видеть вещи несвойственные и неприятные: вот, к примеру, прогуливавшегося с палочкой старичка, напоминавшего бюстик благодетеля, в начале двадцатого века основавшего эту Больницу; прежнего Завхоза, умершего еще лет пять назад в Больнице, на рабочем месте, а теперь вот еще и кот Кузя, пропавший у них из дому примерно полгода назад, сидел каждый раз на столбике ограды, встречал его, и заводил душевные разговоры. При попытке взять поганца в руки и вернуть детям Прозектор испытал пару раз небольшое потрясение – он словно просыпался, всякий раз уже троллейбусе. Так что смирился и просто старался не отвечать на заискивающие речи Кузи.
« Добрые синьоры, простите великодушно – душа моя, я знаю, все еще в пути… Я должен, я обязан спасти и защитить от Дракона Принцессу Елену – в этом мой долг, как Рыцаря Печального Образа.
Судьба, издеваясь над малыми моими силами и возвышенным строем мыслей, посылает испытания, которые я должен с достоинством преодолеть – или погибнуть. Скорее всего, с бренным моим телом нечто такое уже произошло, но великая страсть моя к Госпоже души, несравненной Елене, помогает превозмочь и это.
Появление мое в этом мире было заурядным – я помню много тепла вокруг, тяжкое сопение моих гораздо более массивных сестер и братьев. Далее, когда глаза мои открылись, я с восторгом оглядел окружающий мир: как же он был огромен и замечательно устроен! С плюшевых небес свисали дивные птички и мячики, просторные края мира были дивно задрапированы тканью с изысканным узором – ах, Провидение обо мне позаботилось!
По мере прибавления сил, в тяжких тренировках за корм, силы мои множились, и я уж научился запрыгивать и удерживаться на широких могучих спинах братьев, доезжая на них до мисочки, и спрыгивая перед самыми их изумленными мордами! Да – хитроумность моя была видна уж в те юные лета. Тихие дни, шумные вечера и таинственные ночи – все это легко миновало, оставляя смутные и приятные воспоминания. Когда же мы стали настолько резвы, что мир наш ограничивался уже Стенами и Дверями, началось исчезновение братьев. Появлялись люди, гладили, брали на руки – и уносили безвозвратно.
И однажды явилась она – несравненная госпожа души моей – Принцесса Елена.
Она прошла, ведомая под руку Драконом, и в тот самый момент сердце мое отдано было ей.»
Кот Кузя появился в доме Прозектора обычным способом, как и многие кошки до него: был принесен сердобольной супругой Аленой в большой наглухо закрытой сумке. Прозектор, которого в доме звали Шуриком, не возражал, но и не собирался радоваться: уже обитал в доме кот Матрас. Но при виде черного, блестящего, как норка или даже соболь, котяры, Шурик сдержался и не стал бурчать.
Котяра прибыл в сумке не один, а с приданым: небольшая перовая подушка, жутко пыльная, миска-поилка, мышка из кроличьей шкурки в металлической круглой клеточке (чтобы каталась) и еще странная замусоленная желтая собачка. Как только все это было уложено в углу для обживания, кот прошел, тихо и тяжко ступая, в угол, залег за подушкой, обхватив ее лапами, и затих в позе бойца в секрете, до поздней ночи
Осенние дни принесли тихий свет, пробивающийся сквозь поредевшую и пожелтевшую листву вишен, легкие морозцы, последний сбор урожая и нашествие крыс. Урожай в виде моркови, свеклы, картошки и капусты радостные хозяева участков сгружали в погреба, совсем не задумываясь о братьях меньших, которые как раз задумывались и начинали вселение в дома. За лето на вольных изобильных кормах остатки крысиных, мышиных и хомяковых популяций отъедались, расселялись по огородам и садам, и резко проявляли склонность плодиться и размножаться. Накануне первых серьезных заморозков стаи принимали единственно верное решение – возвращаться на зимние квартиры в дома людей, и бросались на штурм с упорством и бесстрашием отчаявшихся. В сущности, это обреченность и отчаяние и были: кто не доберется до непромерзающей норы в подполе – тот все равно скоро погибнет тихой, безоблачной морозной ночью. Обычные меры вроде отравы или кошек не были эффективны в этот период: даже как-то резвее шли на прикорм с мышьяком, а коты ленились. Соседская Мурка, к примеру, еще летом запасла мумию из мышки и всякий раз, как только хозяева обнаруживали погрызы и прочие следы крысиного разбоя, принимались браниться, кошка бежала за поленницу, извлекала припасенный трофей, предъявляла хозяевам и пребывала в почете и холе до следующего раза. Тяготеющая к справедливости ребятня отследила, куда прятался трофей, выкрала, и теперь Мурка потерянно бродила вокруг поленницы, не веря своим глазам: еще вчера мумия была, а вот сейчас – нету. Наученные предыдущими годами, Шурик и Алена тоже принимали меры, но, в отличие от Мурки, более механического свойства – были вытащены и насторожены все ловушки-давилки. Котам урезали рацион. Давилки проверялись ежевечерне. Помимо просто дыр и хозяйственной разрухи, опасались почти неизбежной мышиной лихорадки, что часто бывает в такие моменты.
В один из субботних дней, когда, по стечению разных обстоятельств, Прозектор был домашним Шуриком, за холодильником основательно щелкнула одна из давилок.
- Нет, - с озлоблением в голосе отозвалась Алена, - стук был тупой – попалась там зверюшка!
Не успел Шурик развить свои соображения насчет «попозже», как Алена, привыкшая в доме верховодить и распоряжаться самовластно, рывком отодвинула угол холодильника, протиснулась взглянуть, и выскочила с торжествующим злобным воплем: «Иди, доставай, холера!»
За холодильником и вправду в давилку попался изумительно большой, старый и глупый крысюк: весь темный, раза в три длиннее давилки, глаза огромные… а еще смешно: по носу получил – и лежит!
Шурик неспеша стал примериваться: лезть самому или вытаскивать шваброй.
Алена, пылая разными нехорошими чувствами, отыскала мирно спавшего Матраса, цапнула за шкирку, и, встряхивая и приговаривая всякие бессмысленные «научу тебя, паршивца, бдить!» принесла на кухню. Простое вбрасывание кота в зону пребывания давленого крыса результата не дало: кот бежал. Вот просто приземлился на крысюка всеми четырьмя лапами и тут же смылся. Схваченный снова у миски, кот извивался и клялся, что ни в чем не виновен. Кота посадили и крепкой рукой придавили к крысюку: «Ешь, животина!» Матрас выл, изворачивался, ссылался, что мясо старое, высокохолестериновое, не пошло контроль на паразитов и вообще… Но тут крысюк начал приходить в себя от раушнаркоза, полученного от щелчка по носу, и завозился. Алена чуть не завопила, уже прицеливаясь в тесном захолодильниковым пространством, чтобы прибить крысюка буквально руками, но именно в этот момент, так сказать, через задницу, до кота дошло: добыча! Одним неуловимым движением кот словно в узел завязался, протек прямо вниз, под себя, голова скрылась между лап, и задние ноги крысюка задрожали и вытянулись. Все – чистая смерть. Кот с возмущенным видом слез с трупа, предоставляя зрителям очистить сцену.
Шурик наметанным глазом сразу определил: работа и в самом деле была классная: спинной мозг был отсечен от головного через один узкий прокол клыка. Даже крови не натекло.
- Я уважаю тебя, Матрас – ты полезное животное – ритуально произнес Шурик. И только тут заметил, что на все это смотрел Кузя, и взгляд был сосредоточеннее прежнего, скорбен и погружен в глубины бытия.
- Уйдет теперь, окаянный, - высказала догадку Алена, - уйдет и сгинет на улице, Дон Кихот злосчастный.
Так и случилось вскоре – остались сиротливо в углу на подушечке собачка, мышка, и особая фирменная, от прежней жизни, миска-поилка.
В Больницу вместе с осенью пришли обычные орды студентов непрофильных вузов, которых почему-то надо было просвещать насчет устройства человеческого тела. Занимался этим доцент Семеныч – мужчина видный, с густым баритоном и обычным для медиков увлечением напугать мелких смазливых студенток, чтоб повизжали и поплакали с перепугу при виде особо аппетитных препаратов тела человека. Музей при Морге был неплохой, базовый, принадлежал, по сути, местному медицинскому университету, потому все было честь по чести: этикетки читаемые, банки в порядке, содержимое даже неплохо отпрепарировано. Застекленные витрины были плотно уставлены, а при входе было два особые экспоната, составлявшие законную гордость и начало аттракциона «пугливая студентка».
Сегодня после полудня у Прозектора благодаря Семенычу как раз появилась свежая история, какие любили слушать Аналитики, и, стало быть – повод испить хорошего кофе. Пройдя вновь коридором к заветной двери, на которой красовался перечень запретов, в том числе и насчет еды и питья, Прозектор радостно приветствовал Ленусика, алчно взглянул в сторону плитки, на которой обычно варили кофе в высоком, миллилитров на восемьсот, химическом симаксовском, стакане, кофе по-турецки, и взгромоздился на лабораторный табурет.
Ленусик уловила флюиды и кинулась наливать питьевой воды в стакан, отмерять, ровным слоем рассыпая по поверхности воды, молотый кофе, как-то особо грациозно насыпать сахар – и все это умильно поглядывая в ожидании хохмы и похвал своему искусству. Созерцание изменений, которые приводили к образованию из неаппетитной смеси порошков и холодной воды божественного бодрящего напитка, было само по себе занятным, но требовалось и хозяев развлечь. Пока снизу, провалившиеся на дно кристаллы сахара растворялись в густо-коричневый сироп, создавая движущуюся границу жидкостей с разным коэффициентом преломления, а сверху тонкие струйки растворяющегося настоя устремлялись ко дну, - в этот момент, словно очнувшись, Прозектор начал:
- Семеныч сегодня с утра водил студенток на обзор по своему маршруту. Не спросил, правда, что да как – мол, студентки – они и из Африки студентки. Как обычно, собирался у скелетов их подержать, пока не побледнеют, потом – у банок с сагиттальными распилами головы, и в заключение – добить показом учебных наборов костей для занятий первого курса. Ввел, выстроил, начал общее знакомство. Студентки стоят, не дрогнут. Он думает – тупые, не дошло, куда смотреть надо!
Все в Аналитической лаборатории хоть раз, да были там, в музейной аудитории, о которой шла речь.
- Тычет указкой в эти два большие шкафа и говорит: «А угадайте, какой из скелетов здесь мужской, а какой – женский?» - и снова ждет, как бледнеть, морщиться или хоть пищать будут.
Студентки слегка шевельнулись – вроде бы плечами пожали, и- и так скучливо отвечает одна:
- Тот, справа, - мужской, старик, кстати, а слева – дама была.
Доцент Семеныч такого хладнокровия и компетентности не одобрил, почему-то обиделся, как привидение, которое проигнорировали, и повел дальше, от банок с легкими курильщиков и разрезам матки, к заветным распилам-разрезам. Тут – тоже облом. Никакого страха. Семеныч прямо пал духом и в полном расстройстве понес вообще чушь:
- А что же вы не спрашиваете – почему мужик в банке рыжий?
- Ну, рыжий – и рыжий: бывает. – Равнодушно ответили из толпы студенток. На лицах – вежливая скука и понимание.
- А я бы тогда в ответ сказал: «А потому что просто рыжий» - растерянно и глупо залепетал Семеныч.
Студентки посмотрели на доцента с явным осуждением: «Дело ясное – маразм, но не так же быстро – еще критический возраст только подходит, шестидесяти нет!»
Внезапно озлившись, Семеныч резко повел всех непробиваемых девиц в одну из маленьких учебных комнат: там помимо шкафов со все теми же препаратами были столы рабочие, из искусственного гранита, и там проводились занятия по секционному курсу. В аудитории в центре на столе лежало нечто немаленькое, длинное, завернутое в марлю.
Бросив девицам: «Ждите здесь!» Семеныч ускакал за дверь, для вида потопал как бы к лестнице, уходя от аудитории, на цыпочках вернулся и занялся прослушиванием происходящего. За стеной было нешумно, девушки скучали в компании полушарий мозга, препаратов мозжечка, с недоумением изучали разрезы, демонстрирующие сильвиев водопровод… Наконец, кто-то все же заглянул в марлевый сверток:
- Смотрите – нога, мужская…
- А что мужская – у женщин тоже такая волосатость бывает…
- А там слева – вещественное доказательство: член оставили.
На этом нервы у Семеныча сдали и он, не скрываясь, влетел в аудиторию и уж совсем истерически и кое-как, повизгивая и только не добавляя «Дуры проклятые бесчувственные!» довел свою просветительную работу по анатомии человека до конца.
В доцентской была весьма нелюбимая, но уважаемая и вечно знавшая все обо всех Валентина, от которой Семеныч и узнал, что донимал он пошло и глупо не кого-нибудь, а третий курс биологов, уже сдавших анатомию человека, не говоря о всяких зоологиях беспозвоночных и позвоночных.
- Как же это Вас, милый, угораздило? – с жалостью спрашивала Валентина, выбившаяся в доценты медицинского вопреки многому, в том числе и образованию, ибо была из педагогов, - ведь они, изверги, не только трупные препараты видели – сами зверюшек убивают и потрошат, чучела делают…
Когда ночи стали совсем по-зимнему морозными и на грязи по утрам стала появляться сверкающая иголочками бахрома инея, в гости к Шурику и Алене приехала Свекровь, она же – Бабушка-Красавица, как ее почти в глаза называли торговки на местном рынке. Дома тоже иногда называли, но больше – за глаза, и с оттенками разнообразными, не всегда лестными. Бабушка явилась кстати – у Шурика начались подработки на почасовой в университете, где он вел практики по нормальной физиологии. Работа была несложной, в принципе, иногда – неплохо оплачивалась… Алена тоже стала задерживаться на работе – но тут уж причина была иная: как всякая нормальная Свекровь, Бабушка-Красавица имела список претензий к снохе, а та, в свою очередь – свой список, так что хозяйка дома старалась по прошествии дня приезда домой попадать попозже. Взаимная неприязнь вспыхивала регулярно и на том же месте: Свекровь суетилась насчет выпивки, Алена – накормить повкуснее; Свекровь дико обижалась на нежелание выпить водки и просила ей дать только «перекусить чего-нибудь», а Алена строила догадки, что и кому следует перекусить и жестко отвергала водочный ритуал. В общем, защищалась хозяйка дома от Свекрови, как от атомной угрозы – расстоянием. И дипломатией.
Занятия велись по методичкам, которые сам Шурик практически делал когда-то шустрым ассистентом кафедры. Но потом отошел от кафедральных дел, и теперь вот только брал почасовки. Студентов, как обычно, «строил» суровым порыкиванием и взглядом из-под падающих на лоб волос (вот такой был прикол – не носить на занятиях шапочки). Ходить, распустив по плечам длинный свой хайр и зыркать на студентов из-под пряди, почти падавшей на нос было естественным делом. Раньше Шурика обижало, когда оголтелые почитатели талантов приставали к нему «Вы так похожи на Леннона!» или «Вы – вылитый Александр Градский!», но теперь кумиры имели вид иной и со сходством никто не вязался. Общий обзор, правила техники безопасности – и пошла кровушка: методики подсчета эритроцитов, движение крови по сосудам перепонки в лапке лягушки, и так далее, и тому подобное. Крик, писк на первом занятии – все подставляют пальцы под скарификатор, никто не насмелится кольнуть от души. А надо.
В общем, начало занятий помогало установить правильные рабочие отношения с группами: преподаватель – изверг рода человеческого, хуже анатома, с живой лягушки и студента шкуру спускает.
В тот день Алена снова задерживалась, а Шурик появился немного пораньше: подвезли по пути. Дома было ожидаемо пусто и невкусно: Бабушка занималась занавесками, перетирала сувенирчики и пребывала в отличном настроении. Быстро тараторя, вытащила подсохшие бутерброды, порывалась налить остывшего растворимого кофе. Шурик вяло предложил сготовить что-нибудь, и тут Бабушку прорвало на подвиг – приготовление настоящего борща. Сей шедевр должен был показать вершины, глубины и пропасть заботы. Шурик одобрил замысел и пошел за припасом в погреб. Таскал капусту, рылся в свекле, смотрел, как там лежкие помидорчики себя чувствует, изредка поднимаясь с очередным приношением на поверхность – темнота и тишина погреба затягивала. Только когда за стеной раздался испуганный тонкий плач, вспомнил – а дети?!
Выскочил, как был, чуть не падая в обморок, выскочил на холод.
Самая младшая брела к дому, покачиваясь, несла руку перед собой (левая – автоматически отметил Шурик), из глаз катились крупные, как горох, мутные слезы.
- Я упала!
Разом подхватив на руки малышку, Прозектор мгновенно внес в дом, протащил к дивану – бережно снять пуховичок, осмотреть ручку.
- Пошевели пальчиками – больно? – стараясь не пугать больше, чем уж дочка напугалась, попросил Прозектор. Пальчики дрогнули и пошевелились. Фу, подвижность есть – не самый плохой вариант.
Пробежался пальцами по руке – болело в первой трети, почти у запястья, ручка на глазах припухала, но синяка не было. Значит, парацетамол и в поликлинику – должен же быть там рентген?
Бабушка испуганно топталась в отдалении и что-то лепетала, старшая дочка пришла сама и выжидательно смотрела, не снимая теплой куртки – вдруг пошлют куда-нибудь.
- Идем в поликлинику! – резко бросил Прозектор домашним, - Будьте дома, если что – я позвоню! Идти сможешь?
Младшенькая послушно кивнула и протянула руку к пуховичку, вновь болезненно скривившись. Изругавшись про себя, Прозектор кинулся за парацетамолом и стаканом воды, сгонял потерпевшую в туалет, натянул сам на нее одежки, отбился от Бабушки, перед выходом на мороз рвавшейся протереть личико девочки влажным полотенчиком. Когда-то давно он сам чуть не умер от страха, увидев на лице старшей дочки явные признаки экссудативного диатеза: кожа на щечках была потрескавшейся, с желтыми корочками какими-то, вся в проступающей крови – издалека словно жуткий диатезный румянец. Как оказалось, это в стараниях придать максимально блестящий и ухоженный вид, Бабушка намывала перед выходом нежное детское лицо – и на морозец! От холода все и трескалось.
В местной поселковой поликлинике рентген-кабинет был, зато в нем не было рентгенолога. Привычно поругиваясь, усадил дочку в коридоре на продавленный, но все же безопасный стульчик, успокоил, рассеянно оглянулся. Рядом лежала на кушетке, выставленной прямо в продуваемый обязательными в таких местах на первом этаже, сквозняками, коридор, девочка, ненамного старше его дочки. Тоже с травмой. Оставил возле притихшей малышки куртку, ринулся искать хоть кого-нибудь, судорожно прикидывая, как быть с рентгеном, если кабинет вообще не работает – езда в автобусе до райцентра исключена, а чтобы ехать в гораздо более близкий областной центр – нужно уже направление. Конечно, всегда оставалась своя родная клиническая больница, но пока можно обойтись – лучше обойтись.
Как ни странно, к почти коллеге отнеслись сочувственно, сидевшие в соседних кабинетах лор и дерматолог быстро сориентировали – рентгенолог есть, просто ушла уже, так как работает на неполную ставку – не дали полной, сократили. Вышедшая на призывный жест дерматолога окулист позвонила на домашний рентгенологу – и вскоре все с интересом и облегчением рассматривали картинку: типичная трещина, по типу «зеленая ветка». С жаром поблагодарив коллег, Прозектор-Шурик сообразил позвонить здешнему знакомцу, и вскоре на его покорном зеленом Москвиче втроем выехали все же в райцентр – наложить лангетку.
Обошлось все малыми жертвами, но было неспокойно: Алена придет, и что-то будет…
« Милостивые синьоры, видели ли вы пример более высокой любви, чем та, что была у госпожи моего сердца, Принцессы Елены, ко мне – маленькому и не особенно родовитому котенку?
Едва она вошла и ее дивный нос вдохнул ароматы нашего обиталища, она тяжко задышала, голос ее стал, словно придавленный переполнявшими чувствами, глух и гнусав, а в руке появились платок и флакон с таблетками. Приняв одну из этого фиала здоровья, с невыразимым изяществом, свойственным лишь ей одной, Елена промолвила: «Ты же знаешь – у меня чудовищная аллергия на кошек! Я дни напролет буду в насморке и в лекарствах!»
Дракон высокомерно улыбнулся, сверкнув невероятно длинными, словно бы лошадиными зубами.
Принцесса Елена пожала плечами, вздохнула, склонилась к нам. Я во все глаза смотрел на нее, взобравшись на холку моего более крупного рыжего брата. Брат, благослови его за то все кошачьи боги, оказался прекрасным фоном: ее нежные руки протянулись ко мне, мягко огладили лоб и темя, пальчики впервые почесали за ушком и, к моему ужасу и восторгу, она подняла меня к себе! Боги кошачьи и человеческие! Она, невзирая на страдания, возлюбила меня и приняла к себе в дом!
Торопливо уложив меня в теплое убежище своей сумки, Принцесса Елена покинула мое первое обиталище, навсегда разлучив с братцами и сестрицами, но взамен подарив целый мир однокомнатной квартиры с совмещенными удобствами.
Просторы нового мира содержали диван, кресла, огромные таинственные вместилища разных предметов и запахов, и еще кухню. Да, благородные синьоры, там была кухня: сердце дома и королевства моей Принцессы!
Какие сладостные часы я провел там, с замиранием сердца наблюдая за приготовлением нежнейших фаршей, оглушительно скворчащей на сковороде жареной картошки, тушения роскошных наисвежайших овощей и благодарно принимая мягкие прикосновения, коими Несравненная Принцесса помещала меня на надлежащее мне место. Я питался специальным кормом и даже деликатно пытался ей помочь, оттаскивая упавшие очистки картошки, убирая под стол шелуху от лука…
И мы были бы счастливы – кабы не Дракон!
В небесном своем благородстве ослепленная добродетелью, моя Принцесса никак не могла рассмотреть и распознать мерзкую рептильную сущность. А думала – Дракон: ее любовь и судьба.
И я, хоть и не сразу, но по мере взросления, но все-таки понял: мое предназначение в этой жизни – спасти ее, прекраснейшей Принцессу! Даже ценой жизни – все же Дракон был велик и стар, и, стало быть – опасен. А я всего лишь кот.»
«К небесной красоте и доброте моей Принцессы Елены надо всегда добавлять – и хозяйка, и кулинарка к тому же отменная! О, кто сподобился пробовать ее обедов, особенно – по выходным – тот знавал райское блаженство за столом! Ах, ее бесподобное жаркое, тушеное мясо, рыба в кляре – мммм! Даже я, существо, не заинтересованное в овощах, ее рагу ел с наслаждением. И, вдобавок – ах, стерильная чистота. И гостеприимство.
Однажды я принимал вместе с Принцессой Еленой даму, приятную во многих отношениях. Она так мило приветствовала и хвалила убранство дома. Я ходил меж ними, как бы намекая – тут страж есть.
Гостья обратила на меня внимание:
- Какой славный – и тут же взяла на руки. Мягко и уверенно, так приятно… расположила на коленях, принялась за ушками перебирать.
Говорили они про свое, но изредка я отвлекался от созерцания Принцессы Елены и переживания умелой, какой-то отточенной ласки этих новых рук. Прислушивался.
- Представляешь – он не любит вкусно приготовленное! Я стараюсь-стараюсь, и в ответ «Ты все испортила, ты все сделал не так, как мой папа!» Будто я буду делать так плохо, как его папа! – говорила Принцесса Елена.
- И насколько плохо, а? Просто безвкусно – или непотребное?
- Да вот не умею я делать пюре, как папа: чтоб синее, и в комках! А по-другому невкусно! Или вот делаешь равиоли – а он приходит – понятно, продукты испортила! – и достает банку тушенки. Откроет, опрокинет на тарелку – вот – дрожалочка, вкусно! - продолжала рассказывать Принцесса Елена. Мне непонятно это. Но голос у нее нерадостный.
- Что-то уж очень демонстративно он обижает тебя. Как бы унизить все время хочет – все не так. А дети? – плавно поглаживая по спинке, моя внезапная массажистка тут принялась аккуратно нажимать пальцами вдоль остистых отростков позвоночника. Ввинчивающие движения были неожиданны и невероятно приятны! Ах! Эта изобретательная ласка просто вызвала восторг в моем теле: я растянулся и, забывшись, принялся обминать лапами ее колено. Ничуть не рассердившись на покалывания, Гостья продолжила оглаживания, добавив вожделенную ласку у горла и под подбородком. Это, несомненно, Волшебница, посетившая мою Принцессу!
- А детей не будет. Он сказал – не надо, - ответствовала Принцесса.
Рука Волшебницы на секунду замерла, и она что-то тихо и недобро сказала. Я встрепенулся – а не усыпила ли она мою бдительность своими чарами? – и прыжком освободился.
Странно – меня не удерживали.
Все-таки это совершенно непонятно.
- А кот к нему как относится? – спрашивала Волшебница.
- Да нормально. Это же по его требованию взяли кота. Я и к тебе не еду – аллергия у меня на кошачью шерсть, как ни убирай – все есть из-за чего сопливить. Ты бы знала, сколько я тавегила и зикселя слопала. А Он сказал – надо кота. Вот, убираюсь теперь без конца. А ему надо… - Принцесса что-то говорила, поджимая губы.
Гостья быстро попрощалась, а я начал думать. «Что-то уж очень демонстративно он обижает тебя..» - это как понимать? Дракон обижает мою Принцессу? Я должен понять и решить – как ее защитить! Это мой священный долг – ведь она взяла меня, подарив свое волшебное королевство однокомнатное…»
Алена пришла домой, как и обычно, поздновато. Шурик, углядев ее в окошко, выскочил навстречу, чувствуя, как сам бледнеет. Сказал от избытка ума, следующее:
- У нас тут беда, но ты не волнуйся – все страшное уже позади!
Алена почти не изменилась в лице и движении – только словно воздух вокруг нее закристаллизовался.
- Что и с кем? – она продолжила свой путь в дом, идя уже впереди Шурика.
- Младшая упала, на левую ручку… там не перелом, только трещина, лангетку наложили и рентген есть… дал парацетамол, - торопливо отчитался Шурик, - остальные напугались, но в порядке. Борщ вот мама сварила.
Алена отрешенно кивнула, сняла все уличное, холодное – и быстро прошла к девочкам. Шурик прямо почувствовал, как вокруг нее клубилось что-то темное и страшное. Лучше не подходить.
- Шурик, Шурик – ты сказал, она выпьет с нами? Или корвалол? – застрекотала Бабушка-Красавица. Шурик только рукой махнул и досадливо поморщился – «принятие внутрь» при всяких потрясениях особенно раздражало Алену.
Ровный усыпляющий говор Алены за стеной чередовался с детскими голосами.
Вышла Алёна от детей внешне спокойная, однако некое обвинение давило, не будучи высказано. Шурик заторопился заканчивать домашние хлопоты — хотя так тянуло поиграть.
На службе надвигались перемены – Лаборантка становилась как бы Старшим Препаратором – а значит, получала полномочия и доступ к неким Ценностям. Радостная, она принялась копошиться в столах и шкафах, осваивая хозяйство.
Предшественник ее на этом посту был мужчиной странным. Ну, как еще самым мягким словом обозначишь мужика, который в свои пятьдесят говорит девушкам, что девственник – ибо не хочет разочаровываться? Ни одна до него, впрочем, докапываться не стала.
В хозяйстве было много чего – и даже опись. При это найти – что и где, оказалось увлекательнейшим приключением.
Прозектор заглянул в Препараторскую: теперь в новом статусе Лаборантка принарядилась в умопомрачительные брюки и лихо заглядывала под столы. Санитар от ракурсов млел. Шурик взглянул на среднюю плку за стопки воронок– а что это? Столит , завернутая в старую газету трехлитровая банка.
- Э, голубоглазенькая! Целых три литра денатурки! А говорил, подлец Петька, что нет! – вознегодовала новый Старший Препаратор. Ибо все спиртосодержащее – важный валютный резерв в этом мире.
Она кинулась листать бумаги, отыскивая – когда получено и как нацелено. Учет и контроль, хотя бы на первых порах, восстанавливался каждым новым Препаратором. Шурик, мучимый желанием все же поучаствовать немного в веселии, плавно опустил руку к полке в шкафу, и, пока Препаратор и Санитар отыскивали важную информацию, ухватил банку. Поставил на ладонь (поместилась хорошо) и пошел, прикрывая от взглядов банку полой халата.
- Куда делась?! – раздался визг, когда уж половина коридора была пройдена. – Не иначе – Шурик увел! Догони!
Тут же раздалась тяжелая рысь Санитара. Желания прибрать банку денатурата, в самом деле спирта, крашеного в сине-фиолетовый тон, не было – только пошутить.
Прозектор величественно развернулся, приосанился – банка на ладони, пола халата нараспашку удачно и вполне естественно прикрывает ее. Санитар недоуменно лупится – а где? Потом задает вопрос вслух.
- А что? Что-то пропало? – вежливо удивляется Прозектор, плавно уворачиваясь от осмотра.
- Да ты ж… больше некому! – сипит Санитар.
- Да ой ли? Я ж не пью – ты знаешь… - намекает Прозектор.
- Ты давай… не надо. Я к ней серьезно – она ж расстраиваться будет, - сбивчиво бормочет Санитар, продолжая кружить вокруг Прозектора, стараясь догнать и обнаружить банку – даже карман халата пальцем ухватил и проверил! Смешно, как от щекотки.
- Пошли, посмотрим, где вы потеряли,- миролюбиво предлагает Прозектор.
Санитар, понимая, что это лучшее предложение, кивает и бежит рысью вперед – успокаивать злобно причитывающую и хлопающую книгами по столу Старшего Препаратора.
Санитар занялся утешением Прозектора, и, пока шли невнятные объяснения, Прозектор протиснулся к тумбочке – там и оставил банку. Вышел. Вслед было:
- А все равно это он, такой –разэдакий! Да знаю я – не пьет, только шутит – литра на два!!!
«Мой дом – моя крепость» - применительно условий жизни Шурика и его семейства было не девизом даже, а первейшей необходимостью. Некие энтропийные агенты всегда были рядом и бдили: как бы занять или поделиться? Три пенсионерки без следов профессии и честно нажитой пенсии – Клава, Лида и Люба, - несли с собой вечную идею «все прахом станет». По способности проникать в чужие жилища подруги почти могли сравняться с грызунами по осени, но были активны круглый год, а спектр повреждений, которые они могли учинить, все время расширялся: все садово-огородные достижения соседей могли быть внезапно реквизированы и обращены в единственно ценную вещь – пойло.
По мере развития спирторазливательной деятельности всяких ИЧП, вариантов, достойных внимания троицы, становилось все больше. Если сначала они могли прийти к прихворнувшей товарке и угоститься вместе с ней принесенной пол-литрой или даже «гигиеническим пакетом», а затем освободить ее от всех созревших помидор, то теперь они возвращались к ней же с новой пол-литрой, угощались, и реквизировали ее садовые шланги – так же, как и про помидоры, не спросив ее согласия. Весь ближний овраг представлял собой место упокоения тары из-под выпитого неустрашимыми пенсионерками – как только печень не рассыпалась! Шурик не без уважения иногда перечитывал надписи на полиэтиленовых упаковках: «Летний ад» (сад, конечно – но буква удачно стерлась), «Росинка», «Денатурат для разжигания примусов» - это еще из джентльменского набора. А вот самогон старухи не делали – из великого и основополагающего деревенского принципа «Еще я это им тут!» Последнее время бабки стали большими специалистами по цветным металлам – Люба, даже случайно прикоснувшись в темноте к металлическому предмету на дороге, истошным ревом оповещала подруг «Ляме-ень!» - но, как правило, это был уж совсем хозяйский алюминий, и вспугнутый хозяин мчался отбирать чуть было не утраченную собственность.
Собственно дом или забор никак бы не защитили ни от бравых пенсионерок, ни от регулярно прокатывавших таборов цыган – но был страж суровый и надежный: овчарка, кавказская, весьма наглый и самоуверенный кобель, всерьез относившийся к своей миссии охранника. Он еще в сравнительно юном возрасте – месяцев в шесть порвал пару курток у любителей войти во двор без спроса, приложился к протянутым в агрессивном жесте ручкам, - в общем, создал себе имидж «серьезного мужчины». Добавляло уверенности в себе еще и рычание – шикарно басовитое, с богатыми обертонами. Блеск клыков длиной в палец и могучих моляров так же добавлял убедительности. Хотя все начиналось с общего впечатления – белый, совершенно белый пес более чем семидесяти сантиметров в холке с могучим медвежьим экстерьером. Он истово нес караульную службу, мастерски спал на посту, и, к большому огорчению Любы, Клавы и Лиды – просыпался стремительно и настигал неотвратимо.
В целом кобель был настоящим сокровищем: в отличие от многочисленных деревенских бастардов, он действительно был породным, со всеми особенностями древней пастушьей собаки. К примеру, отличался разборчивостью и умеренностью в еде. Ему было проще трое суток не есть вовсе, чем давиться невкусным. И хозяева чувствовали это преимущество – совсем немного сычуга, рагу или отварного легкого, – это не ведра вонючего корма, который варили прижимистые соседи, взявшие очередного щеночка весьма смешанных кровей. Пес не брал без спроса. Никогда. Не гонялся ни за кем в охотничьем раже. И всегда соразмерял по своему разумению свое поведение относительно окружающих. Не превышал меры необходимого приложения сил: коли враг убрался с территории он был неинтересен. Кстати – не гонялся ни за кошками, ни за другой живностью. Не калечил и не стремился убить.
Поздней осенью квартирообитающие родственники снова сдали на хранение своего песика – американского коккер-спаниеля Лапсика. Лапсик был черным, кучерявым, милым дурачком – прямо в соответствии со своим несобачьим именем. Мягкий, трусоватый и незлой, он был отдан на воспитание весьма ленивым и недобрым детям, отчего сделался несколько истеричен. Картину довершала характерная для всех охотничьих собак прожорливость – жрать Лапсик хотел всегда, даже если от сожранного распирало. Как обычно – подъехала машина, торопливо что-то было передано из рук в руки, и вот сияющая акула-машина выбирается задом снова на дорогу, а у калитки встряхивается Лапс на поводке.
И тут начинались приключения, разом забавные и досадные: встреча двух псов. Лапсик панически боялся могучего хозяйского кобеля. Потому в обычной манере неумной мелюзги начинал припадать к земле передними лапами и истошно орать разные нехорошие слова в адрес своего ужаса. Хозяйский пес сдержанно порыкивал, требуя уважения; Лапсик еще больше пугался и истерично орал непотребства… на этой стадии однажды пытались собак познакомить и успокоить – куда там!
Псы показали несовместимость стратегий. Лапс визжал и стелился, но в агрессивной позе, одновременно умирая от страха и спрятав хвост чуть не на пузе. Большой – рыча и оскалившись, пер придавить и показать, чей тут верх. Ор стоял безумный, перешедший в дикий гавк и писк: большой сделал несколько демонстративных ударов по жирной холке Лапсика и… взгромоздился на него. Лапсик лег от тяжести и страха. Вытянули его из-под негодующего кобеля за поводок – тихо трясущегося и мокрого…Эти выходки мешали, злили, хотя и не до такой степени, чтоб всерьёз создавать проблемы.
Вот таким примерно образом и проходило выведение Лапсика на выгул утром и вечером: Лапсик пугался и глупо растопыривался, вопя у двери, малышки брали под мышку вопящего песика и скорым шагом проходили мимо недоуменно помалкивающего своего охранника – тот полагал, что это хозяйское дело, что там на руки брать и куда нести, а потому молчал. Вытащат малыша, бывало, и по участку бегать с ним пытаются. Лапсик, однако, все норовил забиться в малину погуще, если летом дело было, и только уважительно оттуда ворчать. По осени просто выводили гулять маленькую собачку до магазинов: и себе по пути, и псу некуда пытаться залезть спрятаться.
Большого страшного кобеля надо выгуливать по-богатырски: сначала резко тащить, пыхтящего и тянущего, как мотоцикл, все вперед и вверх, вдоль улицы, упираясь чуть не руками у каждой калитки, где по милому деревенскому обыкновению топтался овчарочий бастард, немыслимо мелкий, как правило. Эти Мухтарчики, Шарики и Таксы высоко оценивали прочность калиток и свои шансы смыться и потому вопили и рассказывали на все лады, что они сделают с этим ненавистным, ведомым на прогулку и потому глубоко презираемым, псом. Кстати – водить на выгул собак как-то не было принято. Отделывались общим высказыванием «Еще я это им тут!» и пес пожизненно оказывался прикован цепью к унылому углу двора с дощатой будкой. Вся жизнь и все проявления – тут. Маленькое перетягивание поводка с могучим псом иногда осложнялось выскакиванием дворняжки на улицу (и стремительным бегом впереди визга – и за горизонт), или выходом боязливых поселян. Особо тяжело переживались трусы: те начинали растопыриваться, стараясь стать больше и страшнее, вскидывали сутулые плечи к ушам, разводили локти, или даже лезли к чужому забору выдирать палку. Последний жест у кобеля вообще вызывал приступ энтузиазма, он предвкушал потеху и рвался поиграть с этим милым встречным в перетягивание палочки. Держать, снова держать, приподнимая за ошейник над землёй, отрывая от грунта передние лапы — постоянное напряжение для всего тела, пока не покинешь деревенскую улицу. Мало какой тренажер можно сравнить с физическими упражнениями при выгуле этого песика, а уж в эмоциональном плане это догоняло личное участие в корриде.
Одолев улицу, Шурик (равно и Алена, если была ее очередь выгуливать своего пса) выходил за околицу и смело спускал собакина сына с повода. Кобель резво шел рысью, словно обходя периметр, неторопливо и старательно отыскивая повод задрать лапу или присесть. Весь выгул занимал примерно час-полтора – но это был довольно занятный маршрут: степь, каменный овраг с обнажениями слоев доломита и вкраплениями кальцита (даже кристаллики серы попадались), потом – опушка леса… По сезону было разное – то первоцветы, то тюльпаны удавалось дикие увидеть, то байбак покажется. Везло – ни волков не встречалось, ни лис. Земляника поспевала на южном склоне оврага – тогда в выходные, пораньше, ходили всей наличной семьей. И все подгаживало только возвращение. Снова с бурными сценами. Изредка дворовые псы промахивались и оказывались в зоне досягаемости…
За окном уже привычно мело, снег сыпался в лужи и машины далеко разбрызгивали на ходу черную ледяную грязь. В учебном процессе тоже все шло своим чередом и начались снова демонстрации удушения крыс под колоколом – вакуум, понимаете. Прозектор опыты эти откровенно не любил. Ну, что такого методически правильного – довести нормального, справного зверя на глазах у заморенной учебой публики до смерти от удушья? Вчерашний день в науке. Никакого смысла – реанимацию потом, что ли, устраивать? Хотя некоторым садизмом отдавали многие работы, даже из тех, что числились в истории науки физиологии основополагающими: один Дюбуа-Реймон с его многозначительными опытами по тыканию в области соединения позвоночника с черепом добавил красок, или вот более поздние увлечения – вскрыть кошке череп и на живой потенциалы записывать: как оно активно электрически, когда вдох, выдох, особенно если кисе на продолговатый мозг тампон с растворчиком положить – разные растворчики делались, даже и такие, которые любой наркоман принял бы с восторгом – лишь бы регулярно
В общем, не подумав хорошенько, прозектор не дал очередной лабораторной крысе помереть под колпаком смертью лютой, учебной, а принес в дом и отдал старшей дочке – любить и заботиться.
Обрадованная такой новой мягкой и ласковой зверушкой, девочка взяла ее в руки и первые полдня не отпускала. Крыса бегала по руке и плечу, забиралась на шею. Наконец, устав, дочка согласилась отпустить крысу поесть и поспать – в вату в трехлитровую банку.
Идиллия длилась ровно три дня – пока старшая дочка не выпустила из поля зрения Матраса. Кот вмиг снял беспечного крыса с руки девочки и вылетел одним прыжком из комнаты – только и видели. Труп крыса нашли через четыре дня по запаху: гурман кот сожрал лишь мозг.
Чтобы дитя не плакало… принесли другого крыса(как оказалось – даму строгих правил) и клетку.
Клетка была солидная, стальная. Крыса, нареченная, как и следовало ожидать, - Скабберсом, - деловито начала носиться по новой территории, набивая поставленный деревянный домик – ящичек ватой, тряпками, и семечками. Вареные и сырые овощи она отвергла. На следующий же день показала весьма хищный нрав – папа принес дитю показать лягушку, а дите догадалось сунуть лягушку в компанию к милому домашнему зверю – Скабберсу. В слезах, но подробно потом дочка описала, как хладнокровная хищная крыса съела лягушку – только косточки хрупали.
Лапс, прочно и со всем основанием сразу полюбивший кухню, как-то не очень интересовался другими помещениями: наличие холодильника и стола, на котором регулярно раскладывалась и нарезалась еда, сразу и навсегда определило предпочтение. Однако новые запахи от крысы все же вызвали любопытство: новая еда?
Наивный обжора протрусил вслед за хозяйской дочкой и подбежал к клетке, ткнулся носом в решетку клетки – это для меня еда?
«Еда» оказалась на удивление быстрой и агрессивной: и трех секунд, наверное, не прошло, как Скабберс ринулась на сетку, цапнула пса в мякоть носа и принялась молотить резцами.
Бедный Лапс завизжал. Он никак не мог освободить свой широкий мягкий нос, как ни упирался лапами и не пытался отступить – крыса держала крепко. Наконец, ей явно захотелось сменить тактику и позицию: она словно плюнула, отпустив нос собаки, и заплясала у решетки, держась передними лапами за нее на уровне морды и, подскакивая с противным скрежетом зубов, принялась плясать танец презрения.
Лапс визжал и плакал, требуя жалости и избавления от боли, Скабберс праздновала победу над монстром…
Вошел Матрас, тихо и грациозно, как-то без звука давая понять – пришел действительно страшный хищник и добытчик. Он сел четко напротив крысы, застыл – и она молча метнулась в домик, спряталась, и не то, чтобы не видно ее, а и запах крысиный исчез, будто с собой в домик уволокла!
Испуганно прижавшийся к стене Лапс смолк.
Матрас с холодным бешенством смотрел прозрачно-желтыми глазами в клетку: где добыча? Сразу оценив непробиваемость стальной сетки, кот засек наличие щели, между полом и дном клетки. Тут же полосатая лапа со смертоубийственными когтями проникла туда и принялась нашаривать уязвимое место в днище клетки. От крысиного домика отчетливо исходили волны ужаса, а Матрас раздражался и завывал: «Официант! Уберите крышку с блюда!!!»
Ненавидяще оглянувшись на застывших зрителей, кот ушел – все так же грациозно, но теперь громко и раздраженно топая, так, что полы трещали.
Лапс, сочтя за лучшее оставить опасное любопытство, тоже затрусил на почтительном расстоянии вон из комнаты.
Только спустя полчаса Скабберс осмелилась выйти из домика…
Так установилась иерархия сильных мира сего: главнее всего – кобель, за ним – всепроникающий и беспощадный кот, за котом – Скабберс, и на самом низу лестницы – мягкий всеядный Лапс.
Матрас по молодости пытался доказать кобелю, что маневренность и оригинальность мышления ставят его над кобелем, но в результате пришел к выводу, что вооруженный нейтралитет выгоднее и пусть кобель заботится о безопасности дома.
«Мои размышления, прерываемые порядка ради обедами и ужинами, привели к твердому убеждению: да, Дракон точно обижает мою прекрасную Принцессу, и я вырос и вошел в совершенные лета, чтобы бросить ему вызов! Но как?
Вопрос сей поверг меня в тяжкие раздумья. Я день за днем старался найти ответ – но свыше меня не осеняло, и откуда взять ответ – я просто терялся в догадках.
Выручило радио, всеми днями вещавшее всякие отрывки истин. Именно из этого источника узнал я о возможности под названием «честная дуэль» и про «вызов».
Итак, надо сделать «вызов» на «дуэль». С «дуэлью» потом разберемся, хотя я понимаю – это бой. Но «вызов»? Это «звать»?
Принцесса Елена звала своего Дракона – «милый», «Димка», а в разговорах с третьими лицами – «мой». Это не подходило. Да и не получилось – сколько я усилий потратил, сколько раз в меня бросали тапком, когда я, силясь произнести «мой», в полночной тьме возвышал свой голос, а слова точно не получалось! Зато я услышал новые слова: «метить», «кастрация», «изверг».
Долгие часы поводил я, рассматривая, как это делает Принцесса Елена, листы бумаги. И вот однажды, когда я уж отчаялся, из разговора я узнал, что коты, подобно мне, взрослеющие и отмечающие свое взросление, «отмечают» это. Да, несомненно – это котовий вызов всему миру: я здесь! Путем логических умозаключений я сделал точный вывод – метку своего присутствия я должен отнести и поставить у ног врага. Точнее – на его обуви – тут он никак не сможет не заметить или обойти мой вызов…
Тем же вечером я приступил к исполнению замысла со всем пылом и отвагой юности.»
«О, прошу вас, плачьте, благородные синьоры и синьорины, чье нежное сердце может сострадать мукам, кои пришлось пережить бедному коту ради своей несравненной Принцессы Елены! Пусть ваши благородные защитники подивятся моей стойкости в сем испытании. Но сказать по чести – это было больно, страшно и ужасно унизительно – мои схватки с Драконом.
Я приготовился – выждать и начать благородный, исполненный праведного негодования диалог. Так, кажется, должен начаться поединок – объявить намерения, обсудить условия.
Но Дракон что-то снова ныл и явно жаловался на кухне, речь моей бесподобной прерывалась вздохами… Стучала посуда, звякал метал по стеклу и фаянсу. Кажется. Дракона кормили. Неужели он войдет во благодушие и мои усилия сделать вызов пропадут, оставленные без внимания?
- Ле-ен! Я твоего мерзавца просто убью сейчас! Он мне на ботинки надул, тварь такая!! – завыл Дракон. Он потянулся ко мне рукой – но, как я понимаю, рукопожатий не полагается (а я и не мог оказать такой чести за неимением рук), единственно из этих соображений я и попятился.
- Щазз я тя жизни научу, придурок! – снова возгласил мой противник и ухватил меня за шею. Такое обращение глубоко противно, кроме того, что создает изрядное препятствие для дыхания, и потому я позволил себе уклониться – просто воспользовался старинным кошачьим приемом, когда тело как бы состоит из двух половин и отталкивается одна половина от другой, выворачиваясь на весу в выгодное положение. Весьма полезное умение для существ, то и дело оказывающихся в свободном полете.
Отпрыгнув, я прижался, выжидая: как пойдут переговоры? Но враг имел совсем даже не высокие представления о моем вызове: он схватил меня весьма грубо и сунул носом в вызов.
Так не делают! Этого не полагается!
Я яростно сопротивлялся и добился свободы. Отбежав подальше, угрожающе (впервые в жизни!) зашипел: «О, бойся еще раз коснуться без должного уважения!» Но Дракону это не было внятно. Он вновь кинулся с криками хватать меня. Я запел воинственный гимн всех котов, кои когда-либо вызывали противника сразиться! Звучные рулады тронули бесконечно нежное сердце Принцессы и она пришла и промолвила: «Ты решил всех соседей на уши поставить, совсем, что ли? Ну, сунул его раз – и хватит. Он поймет, что так нельзя».
Я заслушался ангельского голоса, чем не преминул воспользоваться мой враг: схватил поперек туловища и принялся просто колотить мною с высоты своего роста о свои опозоренные башмаки и пол.
О, благородные сеньоры! От силы этих ударов и мелькания то потолка то пола в моем организме сделалось так все чрезвычайно тягостно… Каюсь, теряя всякую надежду на избавление, я подумывал о прискорбном исходе. Но сил и мужества хватило, чтобы вцепиться зубами в ненавистную руку и получить свободу!
С громкими воплями мой губитель бросил мое тело, и принялся стенать и требовать, чтобы меня пришибли, а я тем временем совершил правильный маневр стратегического отступления. Укрывшись в той части поддиванного пространства, где достоверно не доставала швабра (именно по этой причине холмики пушистой пыли отмечали сей оазис спокойствия), где и стал успокаивать дыхание. Пересчитывать полученные травмы и обдумывать свое положение. Одно оставалось неизменным: я-таки добьюсь вызова на дуэль по всем правилам и проведу поединок!»
Крыса оказалась при внимательном рассмотрении все-таки именно крысой. Поэтому ее срочно, хотя и немного неудачно переименовали в Скрабриз. Ну, да дочки что-то в этом находили.
Прошло всего немного дней от момента переименования, а в доме раздалось новое имя: Снокиль!
Алена мученически закатывала глаза, дочери с энтузиазмом делили зверюшек: чей Матрас, чья Скрабриз, кто хозяйка Снокиля… пожалуй, только кобеля не делили: тот был предметом вожделенным, но не дающимся в руки. Позволял гладить дочкам свой пушистый бок (а самое пушистое – хвост – вообще не позволял трогать) только при условии, что кто-то из родителей крепко держал голову. Собственно, это наложение рук было ритуальным сигналом, что биться за ступеньку в иерархии нельзя. При отсутствии такого влияния гнев пса был страшен. Верхняя губа вздергивалась и через полсекунды после показа верхних резцов следовал рывок воплощенной смерти: с жутким душевынимающим шипением пес в прыжке хватал за что попало… Вид почерневших сузившихся глаз, собравшейся в узкие морщины морды у Алены ассоциировался еще с оторопью и осознанием своей никчемной изнеженности: трех секунд собакину сыну хватало, чтобы повалить взрослого мужчину и начать добираться то до паха, то до горла. Раны, которые пес наносил, как бы отмахиваясь от суетливых ручонок, были неглубокими, с очень ровными, как от бритвы, краями. Всякий раз при взгляде на широко осклабившегося пса как-то легко представлялось, как он порежет руки и ноги, создав болезненное кровотечение, обессиливающее противника. А потом собьет с ног. Потреплет за горло или выпустит кишки, нанося как можно больше беспорядочных ударов, да и поскачет дальше в пылу битвы – Суульде, бог войны, да и только.
Притом сам кобель тоже в голове имел свою систему ценностей: явно обожал Алену, служил верховному кобелю Шурику, остальные были движимым и недвижимым охраняемым имуществом. Имуществу позволялось шастать мимо и не дозволялось прикасаться к личному имуществу кобеля: к особенной трехлитровой миске, которая вставлялась в специальную крепкую табуретку с круглым отверстием. Миска эта, точнее – возможность украсть е содержимое, – была предметом фантазий и вожделения Матраса в его молодые годы (месяцев 14-16, то есть в самое буйное и безответственное время).
Вот прикосновения к миске кобель расценивал как непозволительное дело. То есть, Алена, если уж на то пошло, могла взять ее, помыть, а особенно – наполнить едой. Шурику дозволялось рубить на колоде во дворе коровьи головы и отдавать куски (жаль, не все сразу). Но вот лезть в положенную пищу поправлять, или еще как – непозволительный риск.
Матрасу такое отношение к миске казалось вызовом, который нельзя не принять. Изобретательность кота, считавшего себя явно удалым Робином Гудом в волшебном лесу (стоит помурлыкать и потереться о свои волшебные ходящие деревья, как тебя накормят), толкала его на безрассудные вылазки. Вот, к примеру, в теплые летние дни, когда кормить кобеля стали в поздние прохладные часы, кот затеял прыжки в миску: он спрыгивал, как пловец в бассейн с трамплина, с козырька крыши, норовя попасть в миску пса. Войдя в содержимое миски, как в воду бассейна, кот резво выбирался на прислоненную к крыше лестницу взлетал наверх и там торжествующе вылизывался: попробовал-таки!
Бросаемые псу куски коровьей головы также были предметом заботы, которая только лишь по чрезвычайной разборчивости пса не стоила коту жизни.
Разленившись, Шурик бросал кобелю куски издалека, развлекаясь ловкостью собаки, хватавшей фрагменты коровьей челюсти или затылочной кости влет. И вдруг – словно джедай мелькнул серой молнией в воздухе, и хрупкая фигурка оседлала астероид коровьего затылка… А в следующий момент из пасти пса торчала голова Матраса с выпученными глазами и торчащими ушами… Кто пришел в себя первым, сказать сложно. Но, похоже – это кобель почувствовал неободранную котовью шерсть во рту и брезгливо счистил кота с куска языком. Еще несколько попыток украсть из миски, пока, кажется, пес спит по другую сторону крыльца, принесли несколько серьезных гематом и трещин ребер – и кот угомонился: нет ничего в миске пса, достойного его Высочайшего внимания.
Снокиль оказался настоящим крысом. Он был черно-белым, мелковатым по сравнению со Скрабриз, сварливым и кусучим зверем. Он так резко начал знакомство с кусания ручек дочек, драки со Скрабриз за домик что симпатии оказались не на его стороне. Прежние хозяева отлично знали сильные стороны питомца, поэтому, наверное, притащили его сами с огромной клеткой. Для начала крыса просто пустили в клетку к даме, потому как дочки наивно полагали, что любовь с первого взгляда после долгой изоляции (пожизненной вообще-то) от дам своего вида гарантирована.
Это было большой стратегической ошибкой: история большой и светлой любви крыс к удушению противника и кусанию за хвост и рядом заняла почетное место в пантеоне славы рядом с ночными бдениями с младенцами и периодом первого знакомства с Любой, Лидой и Клавой.
Как только Снокиль оказался на полу клетки, он резво затрусил к домику, а едва вошел – принялся там шуршать, перетряхивая все устройство. Сидевшая у поилки Скрабриз решила, что еда отправилась сама в домик, и тоже кинулась, радостно попискивая. Как только контакт состоялся, обе стороны были неприятно удивлены: Снокиль не думал, что оскаленных зубов будет недостаточно, а Скрабриз не считала, что хвост еды может быть так невкусен. «Пошла вон, пакость невкусная!» - явно вопила Скрабриз, вцепившись в основание хвоста противника и намекая – а можно и еще кой-где поблизости достать. «Убирайся, девушка, я по пятницам не подаю!» – вопил Снокиль. Таскание за хвост сразу перешло в потасовку с применением всех грязных приемов: укусов в пах, царапание по глазам, нанесение ударов всем телом. Прыжки по предполагаемому трупу противника сменялись катанием по полу. Дети сначала пытались разнять бойцов и примирить, но дело было безнадежно. Обычное обескураживающее зверей заточение в темноту (взять да накрыть глухо одеялом) тоже дало половинчатый эффект: звуки стали глуше и можно не обращать внимания.
Дали на выяснение отношений два часа. Ушли гулять всем семейством за покупками: как обычно, собрались и отправились в центр поселка. Видели любин рэкет (вымогательство взаймы девятнадцати копеек под угрозой задавить оригинальным ароматом просительницы), несколько по холодку подрастерявший эффективность: тетки с семечками, трудолюбиво ожидающие всех, желающих этого удовольствия, у дверей гастронома, и потому привычные неподвижные жертвы рэкета, отморозили носы и запах становился противен только уж на совсем близком расстоянии, а невыносимым он не был вовсе, потому что насморк смягчал ощущения… Разглядев вроде бы знакомые силуэты, Люба перекинулась на новые жертвы: «Слышь, займи девятнадцать копеек! С пенсии отдам!» Спаслись от нее бегством.
Два часа удалось потратить с трудом: поселок был мал, и идти в нем было решительно некуда, разве что в две поселковые библиотеки.
Когда вернулись, схватка продолжалась: в темноте собравшей всю вонь злобных крысюков, с неистовством древних воинов влюбленная пара выясняла, чье место тут, в доме. Домик подскакивал и внутри шуршало и пищало.
Завидев возвращающихся хозяев, галопом прискакал Матрас и радостно полез исследовать сумки – а что тут для меня, любимого? Холодный, какой-то особенно ладный с мороза зверь приятно ластился, терся всем телом об руки и ноги, игриво кувыркался на полу. И вдруг он обратил внимание на новые звуки в доме. Это крысы беспечно орали всякие боевые кличи и трясли домик. Матрас просто засиял от радости и в три прыжка подлетел в другую комнату. Восхищенно воззрился на клетку. Обошел, убеждаясь, что она замкнута со всех сторон. Вспрыгнул на крышу. В этот момент Снокиль как раз выскочил из дома и увидел НЕЧТО на стенке клетки. То ли страсть затмила разум, то ли отчаяние овладело крысиным мозгом – но крыс кинулся ловить кошачий хвост. Матрас одновременно опустил свою полосатую лапу с громадными, стальной крепости когтями.
Перламутровые, отточенные когти ощутимо ухватили крысиное пузо. Снокиль забился в истерике. Матрас, тихо и угрожающе воя, перехватил лапами, стараясь уцепить добычу. Буквально миг между одним и другим ударом когтей – и решетка-таки спасла жизнь Снокиля! В прыжке вверх он освободился, соскочил с когтей и рванул на спасительную середину клетки, в домик. Но не тут-то было – там уж заняла стратегически правильную позицию Скрабриз и тушкой с вытаращенными зубами абсолютно заблокировала вход.
Матрас мягко спрыгнул с крыши клетки и плавно разлегся вдоль нее. Только чуть слышный стук отметил, когда жесткое плечо кота опустилось на доски пола. Светящиеся голодным зеленым светом глаза гипнотизировали грызунов, а полосатая лапа перебирала планки пола клетки, словно струны арфы. Легкое задумчивое дребежжание доставляло, по-видимому, удовольствие коту и было причиной тихой тряски грызунов. Преимущества лапы, закрепленной без ключицы, в этом случае были очевидны: так далеко выбросить вперед смертоносную конечность при жесткой фиксации в плечевом суставе ключицей не удалось бы. Посокрушавшись, что не быть приматам и ему, Шурику, идеальным убийцей, Прозектор убрал крыса Снокиля с мест боевых действий в его прежнюю клетку и предложил Матрасу компенсацию – селедку. Матрас высокомерно отказался.
Наконец выпал настоящий снег, и каждое утро по всем приметам превратилось в морозную ночь: черное небо в россыпи звезд на всем пути по слабопротоптанной в хрустящем снегу тропе было сверхчеловеческим утешением Шурику, отправляющемуся на работу. Привычно вздрогнув для согрева, он так же привычно уставился на пояс Ориона – это созвездие как раз указывало путь к платформе электрички. Шаркая ногами, Шурик быстро шел. Шарканье было одним из приемов выживания: грунтовая немощёная дорога, слегка присыпанная доломитной крошкой, какими были все улицы в поселке кроме той, что у коммунального хозяйства да возле местной поселковой администрации, была коварной и полной ям-ловушек. По весеннему и осеннему времени улица грозила купанием в полных грязной воды колдобинах. Жертвы иногда проваливались, спеша еще до шести утра на электричку и по разным стечениям обстоятельств утратив бдительность. Как выбираться и на что менять в таком случае одежду, Шурик не знал, а потому шел, как бы на коньках скользил – ботинки изнашивались быстро, но удавалось пока не падать особо, да и не проваливался.
Снегу за ночь насыпало много, но сильный ветер, вечно дувший вдоль по улице, снес сугробы за край, и вот на краю в черноте и под звездами, Шурик увидел – сколько было снега (сугроб стоял вровень с крышей пристанционного ларька), и как удобно он расположился. Как-то изумительно игра ветра намела сугроб точно по всей ширине с таким трудом протоптанной дороги (вообще, если дороги в поселке чистили, то это иногда стоило хозяевам забора – легко ломался молодецким разворотом; либо даже газа – воздушная подводка также могла быть снесена, поскольку танк и трактор сделаны удивительно одинаково). И вот теперь надо было пробираться – а глубина снега уже точно не менее чем по колено! Вполне приемлемые на обычном тротуаре в городе, здесь мужские короткие сапоги были нелепы и неудобны - то ли дело с высокими голенищами, а лучше – валенки!
Как обычно, со скрипом, словно мешок крахмала обминают, подлетела группа женщин спешащих тоже на первую электирчку, все в зимних высоких сапогах, и дружно форсировала преграду, оставляя за собой уже вполне приличный коридор. Шурик с облегчением заскакал по их следам.
К полудню, совсем соскучившись по хоть какой еде и питью, Прозектор прикидывал – как бы попасть к Аналитикам – но тут неожиданно повезло: позвонили в Морг и пригласили его сами – есть история!
Радостный, с морозца бледный и интересный, Прозектор торопливо пристроил на вешалку пальто и вскинул глаза на Аналитиков: ну?
Ленусика не было, и потому ритуал заваривания кофе прошел стремительно и без рисовки. Были высыпаны на блюдечко какие-то крекеры и пара конфет, завалявшихся с чьего-то дня рождения, и все с чашками кофе отпили, поставили чашки для верности на столы, и изготовились.
История была о Вовике. Вовика Прозектор видел – то был натуральный Вовик: на педиатрическом, первокурсник. Впервые увидев такое чудо природы и портновского дела, Прозектор готов был протирать глаза: откуда среди дев-педиатричек этот мужской экземпляр – натуральный блондин с античной фигурой и голливудским оскалом?! Привычка подозревать все самое худшее тут не подвела – начавшиеся с первого же месяца обучения саги про Вовика были неожиданны и смачны. Вовик оказался дураком неподражаемым, анекдотически наивным и самоуверенным, потому истории были все на слуху и нарасхват.
«Наш Вовик на прошлой пятнице соблаговолил прийти на практику по общей химии. Не предупредил никого, знаете ли, вошел с лаборантского входа – и поразился: увидел аквариум, а в нем – улиток. Аквариум с серыми гуппи, парой кустов валлиснерии и улитками сдержали по требованиям по ТБ для учебных заведений: вроде, когда рыбки сдохнут, у людей еще будет шанс спастись. Рыбок изредка кормили сушеным гаммарусом и они как-то справлялись. И вот настал миг, когда Вовик увидел пузырьки воздуха на поверхности раковин улиток. С точки зрения остальных, и улиток в том числе, это была норма: выдыхаемый легочными брюхоногими моллюсками воздух так и выглядит. Но Вовик смотрел шире – это значит, что карбонат кальция в раковинах растворяется под действием кислоты (какой и откуда – потом разберемся!), и нужно кислоту нейтрализовать!
Воодушевился Вовик – и действует: схватил первую банку, на которой надпись была, начинавшаяся «Натрия…» и, не читая дальше, бухнул раствор в аквариум. Ничего – как было все, так и осталось. Посмотрел тогда Вовик на надпись внимательнее: вместо ожидаемого «Натрия гидроксид» там оказалось невнятное, но явно не то - «Натрия тиосульфат».
Вовик нашел нужный по его идее, гидроксид, и, снова героически решив пренебречь анализом и расчетами, бухнул щедрой рукой в аквариум.
Все в аквариуме заволокло белесой дымкой… Реакция с гидроксидом привела к выделению мелкодисперсной молекулярной серы, зависшей взвесью в воде.
Вовик не устрашился и решил докапать до посветления кислотой – и уж тут нашел кислоту. Муть потемнела, стали выделяться газы – конец аквариуму… В конце концов аквариум был долит всклень водой.»
На этом публика наконец выдохнула. Да! Вовик не обманул ожиданий!
Потянулись за крекерами и принялись активно потягивать кофе. Вопросов насчет Вовика уже не раздавалось – все только ждали, кто первый вспомнит иной эпизод из серии «Однажды Вовик».
К сожалению, времени на это групповое исцеляющее занятие у Прозектора не оставалось – впереди еще пара с вечерниками – первое занятие с приготовлением нервно-мышечного препарата: нервных просим не смотреть и сразу идти падать в обморок в коридор! Как обычно, слегка понервничал, один раз рыкнул и своей рукой помог, держа ножницы и трясущуюся лапку студента, произвести декапитацию лягушки.
Кажется, день окончен, но тут настигают внезапно новые сведения о новом порядке:
- Шурик, давай ведомость на списание! – требовательно и кокетливо произнесла над ухом Старший Препаратор.
- Да ты у нас теперь списанием занимаешься, я-то тут при чем? – изумился замотанный и словно высохший Шурик. Хоть бы водички добыть. Кажется, в лаборантской есть.
- Совсем замудохался – красочно заметила Старший Препаратор, - иди к девчонкам в лаборантскую, там чай есть, и я икры кабачковой принесла.
И вот там, заботливо напоенный почти хорошим чаем, накормленный консервированными сладкими перцами, кабачками да еще и селедкой, Препаратор ожил и занялся ведомостью на списание спирта.
При предыдущем заведующем кафедрой, член-корром Академии медицинских наук, насчет спирта стеснения не знали – просто сам заведующий делал заявку на много-много литров и хватало с разумными ограничениями на все: на учебный процесс, на аспирантов, на столярные и прочие работы и хорошее расположение духа.
А тут – и фигура шефа в разы скромнее, и порядки строже. В общем, Прозектор и Препаратор к концу заполнения чувствовали некое поэтическое экстатическое единение душ – так много пришлось пережить, сочиняя нормы на виды работ по темам и расписывая расходы понедельно на каждого студента.
Стопку черновиков в отдельной папке Препаратор спрятала в стол – пригодится для другого раза.
Надо было спешить уйти: подходил час, на который была назначена встреча с Аленой. Собирались заглянуть на ближний уличный рынок в поисках подарков для дочек. Возможность побыть вместе и без детей выпадала крайне редко, поэтому Шурик заранее радовался, предвкушая в общем-то рутинную толкотню среди палаток и прилавков у ближайшего перекрестка. Вздохнув о несбыточном (вот то же самое, но не по морозу!), он вышел из Морга и направился по аллее. Вот уж и ворота видны – на этот раз ни входящих, ни выходящих, кажется, и Кузя не караулит. Прибавив шагу, Шурик обрадовано замахал рукой: оказывается, Алена подходит, прямо сейчас и без ожиданий пойти можно!
Вдруг на столбике, словно откуда-то вспрыгнув, появился Кузя и злобно зашипел, выгибая спину, чего ни разу в доме своем за котом Шурик не наблюдал. Глаза кота горели зеленым огнем, а из пасти доносилось не шипение, а призыв: «К оружию, сеньоры! Защитим наших прекрасных дам!!!», а за спиной Шурика раздались испуганные повизгивания вперемешку с матом и угрозами.