*запись ровная, механическая, безликая, подобная тем, что выходит под пером опытного писца. Нажим пера старательный, аккуратный. Привычных ошибок не наблюдается вторую запись подряд.*
Мне всегда было крайне интересно, что будет там - за чертой, в смерти... как угодно называй, но там. В любом случае, мне представлялось, что это конец проблемы. Что там не будет моих чудовищ. Или же, что они все будут наяву и разом. Что так, что иначе - со мной... или с ними было бы покончено.
И уж конечно мне всегда воображался некий свет, затягивающий, зовущий к себе, такой правильный. Ну а уже потом план Фугу и суд Келемвора.
Я все воспринимала не так.
Но тебе, наверное, нужно сначала, да, книжка?
Мы дошли. Справились. Чахлая деревня, которую атаковали порождения... чьего-то чужого гнева, который меня совсем не касался. Не та битва, в которую я должна бы вмешиваться. Но ведь ничего не бывает просто, да?
Хатран, жившие в этой деревне, обещали мне помощь (кстати, уже обещанную их старшей - Шеввой) только в том случае, если я не струшу посмотреть, что же так мучает лес. Выхода все равно не было. Я искала Лесовика, а пока эта болезнь терзала лес, он бы не явился. Как и ранее, задача проста: найти пропавший отряд варваров, посмотреть, что с лесом, помочь ему, если возможно, и тогда ведьма поможет позвать Лесовика. Касавир был бы рад благородному делу. Я даже с надеждой посмотрела на Каэлин, но... она не паладин. Грустно.
Но маленькую надежду мне дали. Вообще-то ведьма этой деревни и вовсе отказалась мне помогать, но ее помощница Надаж все же была на моей стороне. Даже странно встречать сочувствие. Именно она и объяснила что делать, именно она и выдала нам ту информацию, которую с таким трудом удалось собрать их погибавшим мужчинам.
На западной окраине леса повалились деревья - заболели.
На островке на озере поселились ледяные великаны - лесу это не могло нравиться.
А восточная часть полыхала, не останавливаясь, почти месяц...
А потом я умерла.
Уже при входе в сам лес, не выдержала борьбы, не уследила за ним... Он рвался каждую секунду с поводка, чертовски недовольный тем, что я не позволяю ему вести, не даю еды. Он уже пару недель пытался грызть мои внутренности... и вот, я немного отвлеклась, и умерла.
И там была пустота. Тттакая... пустая, тянущая к себе, больно тянущая серость. Впереди была вечность пустоты. Плохо или хорошо? Впереди была вечность мучений. Плохо или хорошо? Впереди ждал Бишоп, и я рада была встретиться с ним так скоро. Встретиться там, где все наконец-то закончилось для обоих. Хорошо и плохо? Я думаю... хорошо. Я думаю об этом с улыбкой, а значит, это хорошо.
И никакой ббболи между ребер. Никакого проклятья не было, старых ран и страхов. Моя душа снова была моей, родная и уютная. Такая, что даже заплакать захотелось. Как же я не ценила всю жизнь то, что имела!
А за спиной, вдруг, появилось другое. В этой пустоте обещание встречи с другом разбило яркое, мощное присутствие жизни. Такое неописуемое, и... немного знакомое. Такое сильное и восхитительное, что я, как бы ни хотела все завершить, как бы ни хотела пойти по уготованной мне дороге, застыла и обернулась, глядя на это нечто. Застыла и протянула руку заворожено, против воли умоляя подарить мне хоть крупицу этого нежного света и уверенной силы. Я видела то, чего не знала ранее. Что я однажды уже узнала. Память-то мне не отшибло, и я узнавала. Я видела дух Ганнаева. Оттуда, из этого манящего, волшебного, сияющего "ничто" раздался стократ более прекрасный голос, твердо и повелительно проговоривший:
- Еще не время. Он подождет. Пойдем со мной.
Я чувствовала, что он оставлял мне выбор. Я могла пойти своей дорогой. Могла, и он не стал бы меня неволить. Но, по сути, выбора не было. Я - ах, кажется, что уже очень давно - решила следовать за этим чудовищем и лжецом. Кажется, я хотела, чтобы он меня убил? Какая глупая цель. Но она была. И ее, воспоминания о том, что она была, хватило. Я пойду за ним...
Вот так, книжка. А теперь, когда я опять жива, когда мне опять больно, я смотрю на него и не вижу иного, кроме трех его составляющих, которые успела попробовать, ощутить. Я помню его тело на себе. Я помню восхитительный вкус его души, который иногда мне снится. Это воспоминание дает мне сил иногда, ты знаешь об этом? И теперь я помню прикосновение его духа.
Я сказала, что пойду за ним. И сейчас меня терзает два вопроса: я пойду за ним куда угодно? Я пойду... почему?
Ганн.
Захара очень болела в последнее время. С тех пор, когда она поглотила Сишшека и телторов у Затопленного города - она ничего не ела. Ничем не утоляла Голод и до того тоже старалась не "питаться". Страшно смотреть, страшно подумать, что у нее происходило внутри. Что довело ее уже до смерти. Руки дрожали, плечи горбились, глаза запали. Его платок она больше не снимала. Вряд ли он примет его, если она попытается вернуть. Волосы выпадали...
Странно он реагировал на ее состояние для того, кто расписался в своей ненависти и неприязни. То, что его на протяжении жизни делали пастырем и хранителем - плохо сказалось на его отношении... к самому себе? Ненавидит, видеть не хочет, и все равно хочет укрыть и защитить на ночь? Хотя бы на одну ночь дать отдохнуть такому слабому, такому измученному. Впрочем, все верно. Он не подонок и у него есть силы, чтобы защищать и хранить. И то, что от его прямого предназначения отмахиваются, тоже причина его ненависти.
Но сегодня она вела себя иначе. Шла чуть упрямее, решительнее. Но что удивляло - на ее губах блуждала улыбка. Часто пропадала, но часто возвращалась. Он пристроился рядом. Первый момент ее хорошего настроения. Отличный шанс пролезть ей в душу.
И он не ошибся. Спустя время, оступившись в корнях дерева, и заботливо подхваченная им на руки, девушка обратила внимание на его существование. Ганн немедленно пошел в атаку, скупо улыбнувшись и тихо оповестив:
- Ты улыбаешься уже почти час. Мне даже обидно, что со мной не делятся шуткой.
И она, вдруг, улыбнулась по-настоящему. Широко, открыто, обнажив зубы. Такую улыбку у нее он видел впервые. Она очень оживляла ее лицо, делала девушку почти прелестной, миленькой. Ганн поймал себя на том, что удивлен.
А девица махнула рукой в сторону темной чащобы впереди:
- Представила, что там идет Бишоп, разведывая путь. А там, - она махнула в другую сторону, - была бы Нишка... ворчала бы, почему мы забрались в такую грязную задницу. Она любила города.
И снова улыбнулась - открыто, делясь чем-то важным, но с грустью в глазах.
Ганн, ступивший на дорожку, сулившую хорошую выгоду, тоже улыбнулся ей, бравурно подбоченившись:
- А что бы эта городская девушка сказала бы обо мне? Она была бы впечатлена, признай.
Она смерила его с ног до головы таким взглядом... будь на ее месте другая, он принял бы это за намек. А Захара с хитринкой в голосе подтвердила:
- Была бы. Но у нее острый язык. Вы бы не замолкали ни на секунду.
- Пока ты не велишь заткнуться? - Ганн постарался сделать свой взгляд мягким и добрым. А она, напротив, игриво сощурилась и заулыбалась совсем уж по-детски:
- Пока я не завизжала бы, не начала метаться от кошмаров, а Бишоп не обматерил вас за то, что вы натворили. Но вас бы это все равно не смутило.
Ганн остановился, заговорщицки склонившись к ней, и улыбаясь уже искренне. Не ей, а своему успеху, но все же:
- Знаешь что?
- Что?
- Ты не заикаешься. Ты говоришь чисто. Это что-то значит? Я должен быть польщен?
Ее улыбка спала, из открытой став робкой и смущенной, но не пропала окончательно:
- Я решила, что не буду больше бежать от тебя. Так проще.
Внимание! Что это было? Ганн не понял, но сделал себе пометку подумать об этом на досуге. Тем не менее ответил:
- Рад слышать... что бы это ни значило.
А потом постарался, чтобы его лицо не поменяло выражения, не спугнуть ее, не отвлекать. С той же теплотой в глазах, навязчиво не отводя взгляда, он подтолкнул ее к дальнейшему разговору, приподняв ветвь, нависшую над тропой и пропуская девушку:
- Ну а что натолкнуло тебя на мысли о друзьях? Заставило улыбаться?
- Надаж сказала про горящий лес... я знала девушку по имени Кара, так вот...
Эшенвуд в его восприятии был чем-то вроде... не смолкающего поля боя, потерявшегося во времени, и, в то же время, тихое райское пристанище, где звучали песни и смех. Крики ужаса, веселые переливы игривого хихиканья, звук разрываемой плоти и рычание, и стон удовольствия, тихий горький плач и божественная песня о любви.
Когда они пересекли невидимую границу, он почувствовал ошеломляюще мощное присутствие духов. Как и они почувствовали его появление. Хотели идти к нему, но.
Но и Захару они тоже чувствовали. Бежали в страхе. Лишь самые смелые шепнули ему, что будут ждать его на границе, которую считают безопасной. Да он и сам не разрешил бы им подойти после смерти брата. Хотя и понимал с глубочайшим отвращением к себе и каким-то неловким, неподъемным горем, что если Захара и дальше будет так... мучиться, то ему придется просить одного из телторов пожертвовать собой. Об этом он по-мальчишески малодушно старался не думать.
Ближайшей же ночью, убедившись, что странно оживший лес, создавший свои агрессивные порождения, не сможет приблизиться к спутникам без предупреждения, Ганн покинул лагерь, уходя от Захары. Скорее всего Окку, старый моралист, бросивший половину своего народа, подумал, что Ганн сбегает. И порадовался, провожая его колючими глазами. Это ничего - ведьмак решил, что просто насладится разочарованием на морде, когда вернется.
Его встречал телтор в форме человека. Естественно, он не начал бы говорить по делу, пока не вылил на шамана поток жалоб, памяти и старых обвинений. Ганн недолюбливал человеческих телторов - самые капризные. От этого ему тоже порядком досталось. В конце ведьмак обессилено опирался на дерево рукой, отчаянно изображая, что он все еще бодр и в твердом уме. Нельзя показывать духам слабину. Кто поверит слабаку?
Усилием воли отодвинув в дальний уголок своей души горести телтора, вложенные, вбитые в него насильно и болезненно, Ганн твердо проговорил:
- В этот раз не будет торга. Моя цена уже заплачена - я пришел спасти этот лес. Ты поможешь.
Варвар медленно склонил голову, свирепо улыбаясь:
- Остров - вот моя забота. Туда смотрит мое сердце. И оно разграблено!
- Расскажи мне о том, что ты видел здесь. Как мне найти Лесовика? - Хорошо, что его голос звучал крепче, чем шаман себя чувствовал.
- Там, на острове, жила наша... сестра. Ее убили, выпили и изгнали. Там нет хранителя больше, и источник святости не пробуждается.
- А что о горящем лесе на востоке?
- Я не буду о нем говорить.
- Заболевший участок леса?
- Болезнь. Но есть еще живой старик среди них. Сильный, но и о нем я не скажу.
Ганн угрюмо глянул на телтора, ворчливо уточнив:
- Ты только об острове можешь говорить? Мне нужен Лесовик.
- Они ее у-би-ли. Мою любовь. Мое сердце.
Ганн скривил губы, холодно посоветовав:
- Давай-ка ты найдешь свои яйца, и мы поговорим как мужчины, без бабских терминов, - и вкрадчиво напомнил, - Лесовик.
Дух совсем уж погано хохотнул в ответ:
- Любовь, это сила. Я слышу в твоих словах слабость... Духи не говорят со слабаками.
И был таков... Мудак прозрачный.
Ганн возвращался в темноте, тихо ступая, медленно переставляя ноги. Он боялся пробудить взбесившиеся порождения леса - они нападали большими группами, а ведьмак был слишком измотан. Он опирался о деревья, дышал урывками через раз. Удивительно, но сколько не проживай подобное, каждый новый раз все так же больно физически, душевно и так же сводит с ума.
Чем больше он терял самоконтроль, тем чаще из границ его воли прорывались чувства и память этого телтора. Проданный Ганну кусочек, для сохранения в вечности. Он убивал...
Нет. Тот варвар убивал. Ганн сноходец и шаман. Он так сильно ждал...
Нет. Еще немного. Дойти до лагеря. Он так...
Так любил ее! Он думал, что погибнет от боли, когда ее убили. Убили, и он видел это! Он душу продал, отнял у своего бога, лишь бы вечно стоять на той стороне озера и смотреть, как его любимая хранит святилище. Вечность отдал за нее. Только чтобы посмотреть, как ее снова убьют?!
Вся вечность была в его ярости и боли. Вся. И он отомстит так, как только может мстить берсерк!
Ганн застонал и оступился. Уже не он, и...
Его подхватили чьи-то руки. У его шеи кто-то крякнул от натуги, уперся худым плечом ему в грудь и с усилием поставил его прямо, придерживая руками поперек живота. Запах пробился в сознание быстрее, чем вернулось восприятие смертного. Захара.
Его погибшая любовь за спиной...
Не его. У него нет любви. У него проклятая несчастная, стоящая прямо перед ним.
Ганн глубоко вздохнул и титаническим усилием воли прогнал берсерка в глубину души. Ему было стыдно, что он всем своим немалым весом опирается на больную женщину. Он медленно выпрямился, хмуро глянув на нее:
- Почему ты здесь?
- Потому что ты здесь.
Она пожала плечами, а потом подумала и добавила:
- Приятно хоть раз поддержать тебя, а не наоборот. Я люблю платить долги. Это правильно.
Сейчас, когда он был не в себе, все ее особенности, к которым он привык и уже не обращал внимания, бросались в глаза острее. Немигающий и медленный взгляд, быстрое облизывание пересохших губ, косое движение, с которым она дергает плечом, словно отмахиваясь от назойливой мысли или боли. Невероятно прямая спина, будто девка палку проглотила. Много деталей.
Ганн снова тряхнул головой. А когда он ел в последний раз? Опять забыл?..
- Следила за мной?
- Недавно проснулась. Окку сказал, что ты ушел пару часов назад. Я беспокоилась.
Ганн поморщился, дав своим бунтующим чувствам пинка, и попытался сосредоточиться на разговоре:
- Я думал, ты бы обрадовалась, если бы я ушел. Ты боишься меня.
Девушка быстро глянула на него, хмуро ответив:
- Ты сказал, что хочешь жить. Что будешь помогать. Ты не трус. Значит, ты не уйдешь. Поэтому пошла искать.
Рука Захары была теплой и очень-очень хрупкой, с тонкими, ломкими косточками, когда она мягко обхватила его ладонь. Ганн подумал, что если он просто сожмет пальцы, то переломит каждую косточку. Девушка хрипло, немного просяще проговорила:
- Пойдем. Продержись недолго. Держись, ладно? Я не очень сильная сейчас.
Ганн фыркнул. Самообладание постепенно возвращалось. Он начал забавляться ситуацией. Но промолчал. Проклятая чуть повернула голову:
- Но у меня есть вопросы по поводу твоего ухода.
Сноходец быстро пресек их на корню:
- Я иду куда хочу и делаю, что хочу.
Девка уже открыла рот, словно собиралась забросать его вопросами, но, услышав его слова, захлопнула его со стуком, странно посмотрев на него. Они шагали молча какое-то время. Лишь разглядев отблеск костра впереди, она тихо произнесла:
- Разумеется это так. И умираешь ты тоже по-своему. Так почему же не даешь мне?
Тут уж Ганн не сдержал хриплого смеха. Но сжал ее руку крепче, когда она попыталась вырваться. Еще не время, нет. Она ведь только начала ему доверять. Нетрудно изобразить нужду в поддержке. В конце концов вся его жизнь ложь - еще одна погоды не сделает. Держи же ведьмака за руку, проклятая. Веди, ведь ты ему нужна. Ты же веришь в это?
Запись восемнадцатая
*запись сухая и сдержанная. Изложение фактов. Примечательно отсутствие личностного факта - автор не указывает своего отношения к событиям, а так же то, что автор один раз пишет о себе в третьем лице*
Эшенвуд - лес, расположенный неподалеку от Мулсантира. Очередной кусок древности, коих в этой стране на каждом шагу.
Складывается ощущение, что с выходом проклятья на свободу, все мало-мальски древнее начинает рушиться. Скорее всего потому, что так или иначе связано с бывшими пожирателями. Кто-то проходил по местам и оставил отпечаток, кто-то, как и я, пытался что-то сделать и оставил свои метки и боль.
Эшенвуд рушился. Это определение трудно применить к лесу, но я не смогу подобрать другого. Нам уже известно о трех очагах болезни. Но, кроме того, по дороге к центру леса, мы встречали и другие проявления. Самыми яркими и опасными, конечно, были ожившие порождения леса - ожившие деревья и валуны. Довольно нервное путешествие.
Мы брели в темноте и тишине. А каждый камень и дерево могли в любую секунду стать нам врагами. Поразительное напряжение. Захара едва ли справится с этим - болезнь зашла слишком далеко.
На одном из привалов, когда Ганн ушел, Окку сторожил (он лучше других чувствовал моменты, когда деревья и камни готовы ожить и напасть), а девушки набирались сил, я отошла и обрила голову. Ногти обломались под корень. Очень мягкие и ломкие. Ношу перчатки. Я понимаю, на что мое тело так реагирует, но все же надо попробовать есть больше рыбы, молока, творога... так, кажется? Не уверена, но не повредит.
Опасаюсь момента, когда начнут шататься зубы. Зубы не волосы - больше не отрастут.
Мы продвигаемся медленно. В большинстве своем из-за меня. Надо взять себя в руки.
Почти неделю ко мне не приходят монстры. Надо спросить Ганна - не он ли их отпугивает.
Кстати о шамане из грез - он подозрительно своеволен для того, кто назвал себя вещью.
Мы должны двигаться быстрее, я попробую это сделать и... чччтттооо сссооо мммннноооййй? Ээтттооо тттыыы? Тттыыы гггооовввооорррииишшшььь, мммееерррзззааавввеееццц?