Им всем рассказывали о былом величии. И если братья предпочитали вслушиваться в легенды о битвах, золоте, кузнечном мастерстве, то женщинам больше по душе приходились прочие их науки. А гномы славились не только битвами и ковкой!
О, как она мечтала бы посмотреть на властительных летописиц, святейших и величайших дам подгорного города. И посетить Оперу! Даже Торин помнил ее, и рассказывал о ней. Сотни анфилад вокруг сцены, вдоль пещеры. А перед сценой - сама Пропасть! И там прекраснейшие голоса их народа выводили древние арии, и голоса эти усиливались эхом. Да так искусно было это пение, что и эхо они использовали во благо, стократ усиливая эффект. Ах, это действительно было ее мечтой - побывать в этом Зале искусства Эребора.
Все они хранили наследие, как могли. Да и что говорить - даже ее брат умел играть на арфе, как и она.
Нескольких "артистов", гномьих певцов и музыкантов берегли как зеницу ока. Немногочисленна была их группа. И то верно, времена были тяжелые, и многим семьям руки детей нужны в работе, а не в музыкальной комнате.
В их "дворце", вместе с королевской семьей и под патронажем самой принцессы Дис, проживали остатки той славы. Два почтенных гнома, тенор и бас которых немного изменились с возрастом. Четыре гномьих матроны, обладавшие голосами такими сильными, чистыми и гордыми, но... но старыми. И две молодые гномьи дворянки. Одна была отдана на обучение лишь недавно, а вторая... Вторая обладала не просто талантом. Она становилась почти божественной, когда пела. Дис, игнорируя легкие уколы беззлобной зависти, признавала, что эта женщина - бриллиант, причем единственный. Сам Аркенстоун во плоти. Стать, красота, талант и... не придерешься. Может, именно поэтому она не очень нравилась Дис. Но принцесса со снисходительным добродушием посмеивалась над собственным отношением.
А теперь, впервые за многие годы знакомства, Гиттан сама явилась к Дис.
Все дома гудели от великой, радостной, а для кого-то и печальной новости - Король уходит в поход, чтобы вернуть свое Королевство.
Гиттан же металась по своей комнате, не находя себе места. Она должна была показать то поведение, которого от нее ждали. Должна была быть бриллиантом и светом гномьей славы. Светом гномьего искусства. Всегда оставаться такой. Но она живая плоть и кровь. И лишь один увидел в ней именно плоть и кровь, а не свет.
Тогда...
Принц должен был пройти обучение. Даже этому искусству. И Гиттан боялась, как бы ее голос не сорвался. Ведь ей предстоит не просто петь перед принцем! Ей предстоит петь дуэтом с принцем! Это очень смущало девушку, но она уговаривала себя стоически пережить это. Всего пара занятий, и его курс обучения искусствам закончится. Принц вернется к своему топору и работе, и перестанет смущать последнюю истинную певицу гномьего народа.
Но уговоры не помогли. Она пыталась, но...
Синие, жестокие и холодные глаза принца осуждающе смотрели на нее. Он лично работал на людской род, тяжелейшим трудом добывая им процветание. А она лишь жила на его деньги, не привнося никакой пользы, когда любая работа каждого гнома была так нужна!
Гиттан с юности чувствовала вину за это. Но наставницы и слышать не желали о том, чтобы она работала. Хоть заниматься починкой мужской одежды разрешили, и на том спасибо!
Она убежала тогда. Трудно смотреть в глаза гнома, перед которым виновата.
Но, притаившись в коридоре она слушала, как он поет один. Глубокий, сильный голос. Суровый, тяжелый как камень. Хриплый, как уставшая секира, потерявшая воина. И чистый, как свобода.
А потом он пришел. Хотел уговорить ее петь с ним. Иначе ему было не пройти экзамен. Много позже она поняла, что "уговоры" тоже были частью испытания, и его обучение прекратилось бы, даже если бы она не согласилась. Но они были... он был молод и вечно устал. Механически выполнял то, что велели наставники - не задумываясь. А она была юна, и тогда понять этого не могла. Но он пришел уговаривать девушку. Дворянку. Бриллиант.
И не смог. Урок этикета был забыт напрочь, и вот: ей приказывают петь. Сам будущий Король! И она не может ослушаться и уже не видит перед собой принца. Ее гордость задета. Прямых приказов она никогда не любила. А может быть... ей было в тягость слышать приказ от него.
Но она пела.
А когда он вернулся через десять лет, он явился к ней уже не по указке. И как-то просто и легко пошло общение между ними. И часто он говорил, что ее голос - отрада. И только спустя еще десять лет осторожной дружбы (он никогда не смел оскорбить драгоценность гномьего народа дерзким взглядом или неподобающим жестом) он сказал ей, что когда слушает ее голос, тогда он не думает ни о чем. Она удивилась, сказав, что думала, что его племянники несут ему отраду, заставляя забыть на время о делах и тревогах. Но он пояснил, что с ними его думы о них и их счастье. С ней... с ней о не думал и не мечтал. Да и с ней он не был. И с собой не был. Он был самим воздухом, что заполняет собой древние гномьи залы, о которых она пела. Он был каждым королем, о которых она пела. Он был оружием в битвах, о которых она пела. Он становился ее голосом и словами, но не собой.
И она... поняла, что он говорил ей.
И однажды она отказалась петь ему. Гордо велела уйти, не появляться на глазах. И когда не принц, но уже друг, ошеломленный и задетый, потребовал объяснений, она рассказала. Что знает свое место. И не смеет смотреть на принца иначе. Не смеет видеть в нем мужчину. Не смеет желать друга, короля, повелителя. Не смеет марать гордость народа, которому принадлежит, связью с кем-либо. Не имеет права становиться шлюхой. И замуж выйти не должна, ведь ее дух и тело принадлежат всем гномам. Не для своего счастья она была создана. И не ей метить в королевы, ведь ее доля - быть бриллиантом и украшением. Никогда и ни один мужчина не смотрел на нее, как на девушку, хоть сотни говорили ей о ее красоте. Никто, и даже тот, кто был ей желанным. Никто не видел в ней ничего, кроме драгоценности. Холодной и безупречной.
И он ей рассказал, как она ошибается. Не произносил слов, а руками, губами и глазами открывал ей ее истинную красоту. Он не оставил в ней совершенства, не оставил в ней ничего величественного и живого. Не холодная огранка бриллианта была под его рукой, но горячая кожа. Не бездумные заученные мелодии дивного голоса, но тихие, удивленные и сладкие стоны. Он сделал ее обычной. Сделал ее счастливой.
И сам был вполне счастливым рядом с ней. Когда она пела, и когда она превращалась из камня в жар. А в промежутках она была преданным другом ему. Как и он ей. И спустя несколько лет она увидела. Уже не нежность и участие, но любовь в его глазах. Ту, которая должна быть. Пришедшую со временем, пришедшую с преданностью, уважением, покоем. Она просто пришла и не требовала слов. Все было по-прежнему, но внове.
Как и тяжесть его долга оставалась прежней. Как и долг этот, отразившийся новыми гранями.
И он вряд ли придет проститься с ней. Он ничего ей не обещал. Ни руки, ни почета, ни славы. Не обещал ей дом, не обещал женитьбы и не обещал детей. Но любил ее. И это понимание будет невидимым призраком омрачать его взор, мешая ему увидеть, как она ждет его. Ждет без требований и слез. Просто ждет, зная, что он должен и обязан уйти. Как должен и обязан явиться к ней перед уходом. Но сам он, гордый и берущий на себя одного их любовь и их общую вину, не придет. Предпочтет за собой оставить позор малодушия, но не даст ей мучиться, пытаясь говорить о том, чего не будет. Трудно иметь любовницей ту, которую хотел бы сделать женой.
И не даст ей ни малейшей возможности встретиться с ним. Значит, она сама приведет его. Была у нее одна лазейка.
Принцесса хмыкнула с сомнением:
- Без подготовки?
- Я уже тридцать пять лет обучаю мужчин. Каждый из них умеет работать со мной и играть мне так, как мне нужно. К тому же я позову только лучших. И вас. Мне нужен ваш голос, чтобы был вторым. Так вы покажете всему народу, и тем, кто не уходит особенно, что вы мать и сестра, которая благословляет этот поход. И пусть прочие, не идущие за Королем сгорят со стыда! А уж я позабочусь о том, чтобы этот вечер запомнился каждому!
- Мне никогда не нравилась ваша связь.
- Я знаю.
- Но я одобряю тебя. Ты любишь моего брата.
- И предана своему Королю и его наследникам.
- Ты уверенна, что сможешь?
- Смогу. Я смогу. И у нас есть утро, чтобы отрепетировать это. Сама принцесса из рода Дьюрина и дева всего народа напомнят, что именно хочет вернуть повелитель.
Дис улыбалась. Ей редко выпадал случай проявить дерзость или ошеломить кого-то. Статус не позволял. Но эта женщина принесла ей такую возможность. И дала возможность выместить свою горечь, страх и боль, избежав при этом позора. У Дис был хороший голос, недаром она патронесса.
Гиттан расхаживала перед гномами, каждый из которых был молод, а именно потому предан ей. Она лично учила их играть. Трубы, барабаны, скрипки, виолончель и голоса: музыкантов, ее и принцессы. О, да, она всем им покажет наследие.
- Я хочу, чтобы вы играли так, чтобы блюда на столах подпрыгивали, чтобы все они не дышали. Я хочу, чтобы даже мыши пали ниц перед Королем и перед нами. Я хочу, чтобы все окрестности в Синих горах веками помнили эту песню. Мы будем петь и играть так, будто мы лучшие певцы Эреборской Оперы. Будто эхо вторит нам, отражаясь от стен, и сама Пропасть Оперы откликается!
И они играли ей. Она лично отобрала тех, кто предан не только своему роду, Королю, оружию, но и музыке. Каждый из них не будет отвлекаться ни на что, и с гордостью будет играть Королю и тем, кто следует за ним.
И они играли, а Дис и Гиттан пели на последнем пиру Короля перед походом. Само величие гремело в пиршественном зале! Играли так, что дышать никто не смел! Дис вела второй голос так, что в мужественных и спокойных лицах ее сыновей проступили черты смущенных, испуганных детей, которые желают немедленно броситься к матери и принести ей утешение, но не смеют пошевелиться. Дис пела так, что сам Король-без-королевства стал снова ребенком, который хотел утешить боль любимой сестры, но не смел и моргнуть. Гиттан пела так, что всем казалось, будто вокруг Королевской семьи, которую она восхваляла струится свет. Ее музыканты не подвели, и музыка - грубая, суровая, жестокая, болезненная и грустная, лилась чисто, заставляя замирать и вздрагивать, резко вздыхать и таить дыхание.
И апогеем, пропев завершающие строки, Дис медленно подняла ладонь в сторону брата и сыновей. Гордая и величественная, благословляющая своих мужчин. И Гиттан опустилась на колени перед королевским столом - прекрасная дева их народа, преклоненная перед решением короля и проводившая его в тяжелый путь.
Не было оваций. Лишь гробовая тишина. Даже королевичи ринулись к матери и обняли ее, умудрившись сделать это почти беззвучно. А Гиттан смотрела в синие глаза, видя, что он понял ее послание и прочел в нем все, что она хотела сказать.
И он явился к ней. Как король он был благодарен деве. И как любимый не желал видеть перед собой бриллиант, срывал с нее сияющий камень, пробуждая к жизни свою женщину из плоти и крови.