Его работой было сидеть в подвале, принимая картошку. От оконца до ямы шел деревянный лоток. По лотку, рокоча, катилась картошка, которую он подгребал руками в уродливых рукавицах. Маленьким мальчиком, в первый раз, его чуть не зашибло. Потом он привык: к песку, тусклому свету и к низкому потолку. Научился вслепую, лишь по размеру клубней, судить о прошедшем лете: много ли было дождей, холодов и тому подобного. Когда урожай был особенно скудным, мелкими клубнями, он просил влить в картошку свежую кровь, просил мирно, в окошко, и продолжал принимать как обычно сквозь перебои со светом, от родственников, которых становилось все меньше. Те из них, кто не умер, переругались между собой, и сидящий в подвале жалел их, вынужденных таскать картошку с места на место. Вот так и природа, - думал он в перерывах, - ворочает, бесконечно тасуя, свои плоды, устает, рассыпается, словно жернов. Несколько раз над окошком склонялась, закрывая свет, женская голова. Приходил молодой человек и нахально просил подвинуться. Скоро ему надоело, и сидящий в подвале вернулся к лотку. Когда ведер не было долго, из тьмы на самом дне сердца, из середины нутра, где с каждым днем все сильнее болело, приходил кто-то в белом, говорил, что он - ангел. Однажды вместо картошки сверху посыпались комья земли, а потом все затихло. Ведра, как был уверен сидящий, еще оставались. Он подождал; не выдержав, отряхнул с колен пыль с опилками, вылез на улицу. Гнили мостки, малина висела черная под жухлыми листьями, возле оконца стояло пустое ведро, звонко падали капли. "Дождь полил - и поэтому все разошлись", - успокоился он.