(по мотивам моего, вновь не здорового воображения... )Надеюсь и моя Проза найдёт своего читателя!!! ГрИнвульд - некогда был богатейшим торговым городком одного из Северных Королеств. Общая численность проживающих - пятьдесят четыре тысячи человек, не включая посадские гильдии и торгово-ремесленные объединения. Воздвигнут был на старом фундаменте Эльфийской крепости Гольфаль. Усилен и укреплён при короле Кьёрке Безжаластном. Когда численность населения перевалила за десять тысяч человек был обнесён дополнительной крепостной стеной по всему периметру. Подобное действие по мере расширения города происходило пять раз. МирАндэль - дочь графа Альверского. Жила не подалёку на холме Угвыйн в замке Сольцкейм. Дочь местного владетельного сеньёра. Волею судьбы на момент осады Гринвульда оказалась за стенами города. Когда пали гарнизоны первых четырёх крепостных стен по своей воле остригла волосы и приняла оборону последнего рубежа, как делали многие женщины.
Часть 1 "Дождь и Ветер"
Шёл проливной дождь. Как не странно, абсолютно мокрый, холодный, покинутый всеми, он одиноким серым путником продолжал своё, поначалу неспешное, шествие вдоль петляющих улочек разбитого и разграбленного, почерневшего от языков пожарищ, но некогда весьма оживлённого торгового городка Гринвульда.
Дождь стучал о черепицу крыш покинутых в спешке домов, о сталь разбросанной тут и там утвари, о настилы торговых лавок, чей товар развороченными кучами валялся повсюду, о молчаливый камень крепостных стен, впитавших вместе с кровью павших защитников всепожирающий страх, безнадёгу и боль предсмертных мук.
Меланхоличной серой птицей тоски взмывал он ввысь, снова, и снова погружая свой унылый печальный взгляд в разбитые сердца уцелевших витражей. Протискиваясь всюду дождь заглядывал в каждое оконце, то тихонько постукивая косыми столбцами пресных слёз, то настырно тарабаня в хрупкое стекло, что ещё не успело остыть и сохраняло в памяти дикие крики людей и грохот осадных машин. Витражи до сих пор тихонько вздрагивали, когда очередная капля, сорвавшаяся с влажных очей, отрывала их от тяжёлых дум.
Там внутри Храмов, высоких башен, замковых залов, палат и в иных осиротевших строениях, рылся в бардаке ещё один одинокий скиталец, оголодавший, промёрзший до костей и от того ещё более суровый - Ветер. Он так же пребывал в весьма скверном расположении духа, и от того не находил ничего лучше чем слоняться без особого дела пиная, подбрасывая и вновь ловя мягкими своими лапами всякий хлам, которым были завалины тёмные промозглые бездонные коридоры Гринвульда. Моментами он тоскливо завывал, припавши к долу холодного камня, потом, вдруг, грубо с пронзительным свистом вспархивал ввысь куполов и сводчатых арок к медленно раскачивающимся в чёрной вышине люстрам, сотканным из сотен погасших навсегда свечей.
Он грустил. Грустил ещё от того, что отныне одинокими стались его сквозняки. И не шелохнётся гобелен, нарочно ваза не упадёт на беспощадный мрамор пола или гранитную брусчатку, не шевельнётся более неосторожный локон прекрасной девичьей копны, не сорвётся отныне с нежной щеки слеза, и голос мягким эхом не разбудит его - задремавшего на мгновенье. Тоска всё поглотила, мрак прожевал, и, сплюнув за каждый куст и камень, и порог, вдруг, обернулся непроглядной ночью, рассеялся вокруг, и всё осталось в нём, как мёртвый груз, в оцепенение.
Теперь уже окрестности Гринвульда, словно замурованные в склепе сгустившегося полуночного тумана уснули, рухнув в забвение, и как бы безвозвратно постарев. И вот здесь на краю света, в земле испившей чашу горести до самого чёрного дна, эти двоя, вновь встретились. Печальный дождь и угнетённый ветер. И оба одиноки, оба холодны, и голод одинаково звучал в бездонных их желудках. Словно стервятник и шакал, всё утро, и весь день до сумерек и после, бродили они, облизывая своим холодным взглядом тела безвременно ушедших, неравно павших, а так же их верных боевых коней, и скот крестьянский, что каждого кормил.
Авторское отступление
Смешён тот, кто думает, что Дождь и Ветер столь безжизненны и не разумны, как камень, или же сорванный тростник, иль пущенная вдаль стрела. Увы, глупец будет отныне разочарован, когда сам убедится в том, что даже камень способен прорицать, кричать, петь песни и пламенно вещать. Истина всегда проста, а что может быть проще, чем допустить, мол, каждое видимое и невидимое глазу способно быть, действовать, растворятся в чувстве, порой думать и даже осознавать себя. Всё что есть - порой лишь кажется существующим, а то, что не представляется причастным к бытию, как нестранно оказывается в результате единственно реальным и непоколебимым в эонах. Так же и крик, пронзительный, щемящий сердце, давящий грудь, кажется, бессмертен, но, открыв зажмуренные на миг глаза, уже не ощущаешь его присутствия. Всё потому, что крик живёт только мгновение, до тех пор, пока пребывает в плену нашего слуха. После вырываясь и исчезая из поля зрения, он более не есть для нас. Но закон гласит, всё, что когда-либо было выпущено на свободу, всё чему была дарована жизнь, более, никогда не умрёт, не исчезнет и не испарится, пусть даже мы забудем о нём и перестанем тонко чувствовать серебряную нить - вечную связь. Связь с каждым нашим словом, с каждым делом, с каждой законнорожденной мыслью и, конечно, же, с криком. С каждым криком нашей одинокой души, сорвавшейся с высоты звёздного неба в бездну страстей, в пучину объективного феноменального мира, мира, который есть не что иное, как Иллюзия, такая совершенная, но с тем же печальная и такая безысходная, как всё тот же крик.
Часть 2 "Младенец"
Но что же было дальше в тот самый хмурый осенний день, ничем особенным и непримечательный, медленно отпускающий минуты своей жизни в океан застывшего на веки прошлого!? Ведь, как известно осень молодая изнемогает в жёлто-красном пламени, но в старости своей она всё более приобретает схожесть, созвучие со старостью людской, с немощью, и дряхлостью. И тело осени, в конец, выцветшее и абсолютно безжизненное, сражённое дождями, и поутру лёгким морозцем, тихо падает навзничь, и более не сопротивляется теченью дней.
Такая осень весьма грустна, особенно, когда от солнца, животрепещущего и подбадривающего остаются одни лишь воспоминания, о его красе и доброй славе, об искренности сердца и абсолютной истине. И там где света нет, обязательно будет сгущаться мрак. Постепенно подступая, крадясь, словно, вор, он не позволит святому месту пустовать. Он не упустит возможности отомстить, накинуть на взоры пелену сомненья, а на души - плащи, что сам соткал из лучшего сукна отчаянья и страха. Но так же ему знакомо изреченье: " ни что не вечно", что мертвенную тишь, в конце концов, заменит нежный голос флейты, гул труб и грохот барабанов.
И вот настал момент, когда в разгаре ночи, округу словно озарило. Но то не свет был, скорее музыка, с какой на свет приходит каждый ангел. И Дождь, и Ветер, очнувшись от полудрёма, отпрянув от навееной тоски, вдруг оживились, вторя друг другу, то шепотом листвы, то лёгким бульканьем размытых луж. И каждый слышал всё одно, и каждый устав от одиночества не в силах был отдаться вере в то, что отчётливо играло на слуху, явно говоря само за себя. Нечто усердно пело, то сильным, буйным криком, то лёгким свистящим писком. И это пенье было точь в точь сродни той песне, с которой младенец новорожденный обращает на себя внимание, чуть задремавшей усталой матери. И двое неразлучных Братьев ринулись вперёд по лужам и грязи, один быстрей другого, на звук, такой пронзительный, живой, исполненный безумной силы и жажды снова быть, пусть хоть и в этом безумном грешном мире.
Крик становился всё напористее, всё ярче, пронзительнее и ритмичнее, а паузы сделались короткими и редкими. В безмолвии сгустившегося тумана, ясно слышались приближающиеся шлёпающие шаги Дождя и шелест разбредшихся по округе порывистых дуновений Ветра. Эти, двоя, остановились, лишь на мгновенье у городской стены, вновь окунувшись в волны раздумья, навостря свой чёткий природный слух, тем самым пытаясь угадать, откуда исходил громкий, отрывистый плач. Ведь это был в действительности плач, детский крик, призыв о помощи, не иначе. И дождавшись нового всплеска тревожащих душу звуков, Промозглые Братья направили свои мокрые грязные стопы прямиком к так заинтриговавшей их цели.
Вот позади каменные стены, вот уже тесными улочками, загроможденными брошенным в панике добром, пробираются эти Двоя. Взметнувшись вверх, закрутившись в хороводе флюгеров, Ветер и Дождь, играючи, вприпрыжку мчались к северным воротам, на стенах возле которых, совсем ещё недавно кипел смертельный бой. Горы изувеченных, но ещё не тронутых тлением трупов, беспорядочно разбросанных тут и там, украшали и без того унылый пейзаж. Канувших в вечность было превеликое множество, и глядя на всё это становилось ясным, смерть - вот то единственное, что в одночасье смогло объединить и уровнять их до того неравные тела в правах на долгие века забвения. Ведь, все они были людьми совершенно разномастными, но всё же сколько не плач, одинаково мёртвыми и от того абсолютно безразлично, кто из них при жизни был зажиточным купцом, имел власть в городском совете, а кто лишь бедным крестьянином, скромным подмастерьем, или же полу спившимся бродягой музыкантом.
Воины в стальных доспехах, крестьяне в стёганках и дублёной коже с луками, городское ополчение с пиками и алебардами - все лежали вперемешку. И женщины коротко остриженные, в мужских портах, обрезанных платьях и кафтанах туго схваченных в поясе порой добротными кушаками, пали здесь же, рядом со своими сыновьями, братьями и мужьями. Дети мёртвой хваткой зажавшие в неокрепших руках кинжалы, короткие мечи, дротики, а порой и просто камни, застыли в мёртвом оцепененье, тела их сковал лёд, Дождь стих, и лишь Ветер лёгкими дуновеньями продолжал шевелить их курчавые пшеничные локоны.
Ещё большая печаль объяла тех Двоих, что летели сюда на странный, так встревоживший их звук. Меж тем, то плач, то писк тончайший вовсе стих. В недоуменье оказались и Дождь, что каплям не давал приказа более, и Ветер - тихонько теребивший всё то, что было ближе к долу сырой земли и ледяного камня. Но вот спустя мгновений неровный счёт, вдруг снова озарило звоном крика ночную тишь, в которой и ворон даже не желал кряхтеть, не то, что соловей. Всё было теперь ясно. Звук пел из-под земли, внутри у крепостной стены, как будто, был упрятан там некой неведомою силой. Но то откуда лился он, была не твердь, но гора окоченевших мёртвых тел, что некогда смертельно раненными слетали вниз с безмерной высоты от крови ставшей скользкой крепостной стены. И вот уже расшвыривая судорожно вместилища покинутые душ, те Двоя, что без дела слонялись по округе погруженной во мрак и пепел небытия земного, застыли, словно вкопанные пред тем, что взору их открылось.
И было это зрелище из зрелищ, столь непредвиденное и внезапное, что сердце слабого и тонко чувствующего могло бы в тот же миг издать свой последний стук и бросить эту жизнь, сочтя напрасною забавой. Была ли то игра богов, иль шутка бесов, иль смерти проклятой старухи ненавистной упущенье!? Того не знал ни Дождь ни Ветер, хотя им многое под этим небом было ведомо, знакомо, как та опушка, холм иль волн бархан, где родились печалью пораженные скитальцы.
Но стоит ли тянуть, умалчивать о том, что всё-таки предстало взору наших друзей!? В том мало смысла, если не сказать, что вовсе нет. И так откинув в сторону очередного спящего сном непробудным, они сквозь вырвавшиеся струи наиярчайшего света узрели младенца, отроду не больше двух недель. Он был прекрасен, чист и бел как снег, что неисхоженным лежит в вершинах гор. Грязь мокрая, запёкшаяся кровь, копоть пожарищ - ничто не смело прикасаться к невинной плоти. Она была укутана в одежды ясные, сотканные из света, который в тот же миг, вдруг, озарил сырым туманом застланный участок крепостной стены, две башни над вратами, размытые дороги, исчезающие в двух направленьях, и все строенья, что разным краем подпадали под стройные лучи.
Малыш стих, точно довольный тем обстоятельством, что, наконец, его усердное кричанье, было услышано, и принято на вид. Он преспокойно, лежал на спинке, задрав вверх маленькие ножки и радостно, с улыбкой на святых устах разглядывал тех, что подоспели, так вовремя, как милосердное помилование, внезапно шедшее на древо эшафота.
Часть 3 "Дева"
Не шелохнувшись, стояли, Двоя, всё так же взоры, устремив на беззащитное дитя, окутанное ласковым и ярким светом. Ребёнок с вниманием смотрел, как могло показаться, в пустоту. Но в той пустоте было полным полно всего, что виделось ему таким забавным и смешным. И воцарилась тишина, то самое спокойствие, в котором минуты приобретают свойство вечности. Все, замерев, уснуло на сладкие мгновенья, чтоб вновь разбуженным очнуться от чей - то нездоровой поступи и хриплых взрывов кашля.
И Дождь, и Ветер обернулись в том направленье, откуда доносились всё приближающиеся звуки. Спустя несколько мгновений, их чуткому взору предстало вновь необыкновенная картина. Пусть и не столь удивительная, как крошечное дитя погребённое под горой окоченевших трупов, но всё-таки весьма не обычная, ведь ни одной живой души в окрестностях Гринвульда давненько не было видно.
И так вперёд подавшись целеустремленным шагом из темноты по направленью к тому месту, где лежал малыш, шагало человеческое существо довольно жалкого вида. Можно было ненароком и прослезится, созерцая открывшуюся картину. Это была совсем ещё молоденькая девушка и вид её по истине не вызывал иных чувств, кроме глубокой жалости и желания помочь, хоть бы и пожертвовав ради того собой.
Когда ж она подпала более под яркий свет лучей, что излучал малыш, то стало видно, сколь многое пришлось ей претерпеть, и что за учесть стала её горькой долей. Одежда ее, разорванная в клочья, пропитанная кровью, сплошь в бурых пятнах, не скрывала даже и пышной обнажённой груди, такой не естественной на фоне исхудавшего перепачканного грязью тела. Рёбра торчали, словно выгнутые прутья, плечи стали остры, и некогда гордая осанка спине придала знак вопроса. А шея, казалась, столь была тонка, что с превеликим трудом могла переносить неаккуратно, неровными щипками, коротко остриженную голову.
Прихрамывая на одну ногу, она передвигалась медленно, без остановок, словно, придерживалась определённых правил в своём перемещенье. Буд-то, знала, если остановлюсь - умру. Левая рука ее, чуть заломленная за сгорбленную полуобнажённую спину, свисала бессильной плетью. Правая же рука, обессилев, замерла у пояса. Сводимая редкой судорогой она едва сжимала эфес полутороручного клинка, заострённый мыс которого, чуть позади, по размякшей земле чертил неровной линией бороздку, тут же заполняемую мутной водой луж.
Тело, развёрнутое правым боком, с чуть задранным ввысь плечом, подавалось вперёд короткими ритмичными рывками. Жизнь, израненная болью, ни как не уступала девичье молодое тело холодной смерти. Сердце бешено стучало в груди, и каждый удар беззвучным эхом отдавался в висках. Холод сковывал и без того неровные движенья. Пар вырывался стремительным потоком из не смыкаемых, жадно глотающих промозглый воздух уст. Частый кашель насквозь пронзал мрак воцарившейся вокруг тишины. И только крысы, большие, толстые, непонятного грязного цвета и вечно голодные, суетясь, копошились средь разбросанных трупов.
И каждое мгновенье жизни, и каждый новый шаг давался ей с трудом, но её сильный организм всё продолжал держаться, скреплённый в кулак железной волей и твёрдостью мыслей. И вот, наконец, она приблизилась к тому самому месту, откуда как ей, казалось, совсем недавно доносился детский крик, где теплились ясные лучи. Она резко обернулась вокруг, хорошенько осмотрелась по сторонам и замерла на мгновение. Она прислушивалась, не идёт ли кто вслед за ней попятам. Но было всё так же тихо, лишь редкий писк не поделивших мёртвую добычу крыс.
Безмолвствовал и Дождь, и Ветер, и сам малыш. Убедившись в том, что она здесь одна, девушка начала взбираться босыми ногами, вверх по мёртвой людской плоти скованной трупным окоченением. И каждый шаг давался всё труднее, и отнимал гораздо более сил. Её шатало из стороны в стороны, ноги проваливались по колено, порой застревая в образовавшихся неровно раскиданными телами брешах. Спустя несколько шагов девушка бросила меч, сил волочить его с собою уже не оставалось. Она тяжело отшвырнула его в самый низ, надеясь на обратном пути вновь ощутить прикосновенья доброй рукояти мокрой своей ладонью.
Сначала она ступала осторожно, выбирая место для каждого нового шага, чтоб не упасть и не скатиться в низ, что было б равносильным смерти. Потом уже ступала, куда не разбирая, мгновеньями падая на процарапанные, отбитые колени, и так подолгу отдыхая.
Всё ей представлялась, словно в страшном сне. Верни её назад, в то прошлое, где она - дочь знатного господина, истинная леди, роскошно одетая, умытая ароматной водой и сытая, она и не поверила бы, что когда-то, придётся ей вот так взбираться вверх по горе трупов своих друзей, подруг, соседей и прочих, чей быт, был так тих и мирен прежде. И прошлое, в короткий срок, вдруг, стало таким старым, таким давным-давно ушедшим, покинувшим мир безвозвратно. Будущее - не представлялось вовсе. А настоящее всё больше походило на страшный, насланный колдуньей сон. И девушка, внезапно, оступившись, в момент отпряла от своих тяжёлых дум, окутавших её туманом, и с тихим шумом покатилась в низ, к подножью. Ударилась головой о валявшийся шлем-каску, и вовсе потеряла сознание.
Она лежала, распластавшись навзничь на сырой земле, средь луж, щекой соприкасаясь с размякшей, скользкой, серой глиной. С губ срывался беззвучный и бессвязный бред, глаза закрыты, лишь трепетали ноздри, процеживая промёрзший воздух. Спустя мгновенье израненное тело, что лежало погружённым наполовину в широкую, глубокую лужу, заколотило крупной дрожью, настолько сильной и ритмичной, что мутная вода решительно вздымала волны.
То был не лёгкий путь, столь же не лёгкий, как и её судьба. Но всё же бог миловал, и спустя несколько минут, Мирандэль - так звали девушку, очнулась от беспамятства, увидев вокруг себя сгущенье волшебно-ласкового света. Дрожь, терзающая тело отступила, ум от природы трезвый - прояснился, спала пелена с глаз, сердце успокоилось, поддались ровному движенью члены. Она впервые ощутила себя в одночасье и согретой, и сытой, и полной сил. Холод, сковавший мерный тихий всхлип - отпрял, и сладостный огонь, казалось, разливался по всему измученному телу, дарую свободу и блаженство.
Всё это было, по меньшей мере, странным, необъяснимым, не возможным. В одном Мирандэль не сомневалась точно. "Ни как разгадка кроется там наверху": думала она, чуть растянув в строгой улыбке искусанные губы, которые, кстати, тоже успели некогда зажить.
Она приподнялась на колени, затем, не помогая себе руками, встала в полный рост. Потом вновь присела, и снова выпрямилась. Взгляд упал на брошенный недавно меч, и руки сами потянулись, соскучившись по благородной стали. Мирандэль приподняв с сырой земли, сжала маленькими окрепшими ладошками своё оружие. Протёрла шлифованное лезвие лоскутом истерзанного платья. Прочла мгновенно надпись на клинке, которой раньше не разбирала. Там было выгравировано следующее: "Отныне пусть добрым будет путь, о милый друг, отныне будешь погружён ты в спокойствие и безмятежность, и некогда отныне не выкажешь гримас мучений в этом мире". Девушка с широко раскрытыми глазами замерла, не шелохнувшись, чуть слышно произнеся вслух:"Вот так дела, скажите мне на милость..."
Она стояла в сладостном забвенье, словно оказалась в раю, точнее, рай, вдруг, поместился в ней. И не было тревоги, и боль прошла, и руки изнеможенные войной всё более наливались добротной силой в ярком волшебном свете. Дева преобразилась в считанные мгновенья, сама того не замечая, насколько стала хороша. Она вновь устремила взгляд на вершину горы, откуда совсем недавно стремглав летела, претерпевая боль и жуткий холод. И не теряя ни секунды, Мирандэль устремилась вверх, не сомневаясь теперь уже в удачном истечении сего предприятия.
Безумная сила отныне пребывала внутри её, убрав остатки того, что именовалось страхом безысходности. Всё казалось ей простым и ясным. И ни каких мыслей о будущем абсолютно не возникало. Не хотелось вообще ни о чём думать, лишь продолжать движенья.
Вдруг, на секунду она приостановилась, замерла, прислушиваясь к ударам сердца, кинула стремительный взгляд на лохмотья, что и толком не скрывали её бесспорной женской красоты. И в момент всё сорвала с себя. Всё, что так не согласовывалось с той пламенностью охватившей её. Представ в ярких лучах абсолютно нагой, она ещё с большей свободой и лёгкостью делала свои шаги вперёд, то припадая на одно колено, выгибая изящную спину, то снова выпрямляясь в полный рост.
Открывшаяся картина потрясала своей контрастностью. Потрясала настолько, что и Дождь, и Ветер, разинув свои бездонные рты, с неописуемым восторгом и удивлением созерцали её. И было в том нечто мистически романтическое, нечто не поддающееся трезвому уразумению. Кто бы мог представить, что Жизнь и Смерть, Дыханье и Бездыханность, Движенье и Покой, окажутся сложены мгновеньями в такой гармонии единства.
Дева продолжала подъём, даже и, не осознавая того, что некогда преломленная рука её, уж не болела и выполняла движенье не хуже той, которая крепко-накрепко сжимала меч. Мирандэль не могла заметить, что все ранки и царапинки потихоньку затянулись, бесследно исчезнув с её наполнившегося силой тела. Рёбра уже не торчали столь противно и жалостно, и плечи округлились, словно, дева тут же поправилась, вернувшись к своему обычному состоянию. Она не отдыхала, и не смотрела в низ. И шаг за шагом всё решительнее и быстрее взбиралась.
И было нечто звериное, нечто природное, первобытное в её плавных, мягких, грациозных движениях. То изумляло и потрясало, как хрупкая леди, абсолютно нагая, с мечём наперевес, в плену волшебных бликов, с ловкостью дикой кошки взбиралась дальше ввысь, теперь не застревая, не соскальзывая и не спотыкаясь.
Она не чувствовала усталости, жажды, голода, желания сна. Ни что отныне не тревожило её, остался действенен один безумный интерес, что ж всё-таки там, на верху, откуда струился живой огонь.
Всему есть завершенье и бесконечен только тот, кто осознал себя. И путь, вверх по горе громадной трупов был завершён последним шагом. Дева, наклонившись с мечём наперевес, взглянула на младенца, и время в тот же миг остановило ход.
И неизвестно сколько раз день ночь сменял, и сколь много раз в резной месяц была превращена луна. Всё это не являло важность, к тому же того ни кто не знал. А Мирандэль всё смотрела на дитя не смея отвести взор, моментом лишь смыкая на секунду переполненные слёзами очи. Редкие солёные слёзы маленькими капельками слетали с её прелестных ясных светло голубых глаз, мгновенно испаряясь, не успевая касаться улыбающегося и довольного малыша...