Всегда восхищался придурками. Правда, восхищался без тени симпатии, по контрасту с нормальными людьми, этакими симпатягами, которых в каждом автобусе - штабеля. Есть в нормальном человеке какая-то ущербность, словно узкая трещина, рассекающая монолит здравомыслия, но забитая грязью и потому незаметная. Придурок же - он как фейерверк: плюёт на всё, вплоть до собственной жизни, сжигает себя алкоголем и прочей дрянью, зато горит ярко и искристо, с шипением и треском, ухитряясь по мере прогорания выстреливать стишками, песенками и мистико-религиозно-философской бредятиной. Любо-дорого смотреть! Не скажу, чтобы я водил знакомство с кем-то из этих живых факелов, но однажды погреться в лучах чужого безумия довелось - до фиолетовых пятен перед глазами.

Я стоял на остановке, мерз и пребывал в жесточайшем загрузе после очередного, только что сданного зачета. До чего дело дошло: накануне вечером читал газету и словосочетание "галиматья полная" по привычке принял за "гамильтониан поля".

Стою, значит, дожидаюсь автобуса, и тут на плечо мне ложится чья-то тяжелая рука, а в ухо нарочито хриплым голосом рявкают:

- Пацан, гони бабло!

Я подумал, что подобного рода шутки могут себе позволить разве что друзья, и пугаться не стал. Обернулся - так и есть: вымогателем оказался Андрюха Куликов, бычара, мы с ним в школе вместе учились, а теперь в универе на разных факультетах.

- Как очко? Не дрогнуло ли? - осведомился он, страшно довольный собой.

- Ничего. - ответил я, глядя на его спутника.

Рядом с куликом стоял тот самый безумец - Витёк Самсонов, в миру Самсон или Самсоныч. Некоторое время назад нас познакомил Андрюха, но мы практически не пересекались. Кое-какие черты Самсон позаимствовал у своего библейского прототипа, но высокий рост, гордый профиль и изрядной длины волосы с лихвой компенсировались худобой, отечностью мягких тканей и пятидневной щетиной.

После процедуры взаимного пожимания лапок Андрюха вернулся к теме денег. Мат-средства ему (а по большому счёту - всем нам) требовались для поддержания состояния легкого неадеквата. Так что гони бабки, чувак. Узнав, что я только что с зачета, они на два голоса завыли, что в этом случае мне просто необходимо проветрить чердак. Я и сам подсознательно ощущал, что необходимо, а потому ломаться не стал. Поехали к Самсонычу. На остановке зашли в магазин, где взяли три "балтики-девятки", бутылку водки и сигарет. По счастливому стечению обстоятельств у меня с собой была сотня, правда, я намеревался истратить её совсем на другое, но раз уж такое дело... Кулик выгреб из кармана две мятые десятки и горсть мелочи. У Самсона денег не было ни копья.

Квартиру его я толком рассмотреть не успел, убедившись лишь в её однокомнатности: из прихожей мы сразу рванули на кухню, где пали на табуретки вокруг хозяйского стола. Кухонька была настолько микроскопическая, что Андрюхина табуретка полностью на её территории не помещалась и двумя ножками стояла в коридоре. Самсон на минуту отлучился, чтобы включить радио, и, собственно говоря, понеслось!

В качестве закуски на столе присутствовали полсковроды жареной картошки и полбанки очень вкусного маринованного острого салата. Хлеба в самсоновских закромах не нашлось, что меня поначалу достаточно сильно обламывало. Потом стало хорошо.

Сидели, общались, хотя говорил в основном Самсоныч, а мы с Куликом довольствовались ролью слушателей. Рассказчиком он оказался потрясающим. Байки его перемежались такими лиловыми сливами, что Андрюха от смеха регулярно сползал с табуретки, а я бился затылком об холодильник. Правда, скоро у самсоновского красноречия обнаружился один изъян: неумеренность. Тосты в его исполнении как-то нечувствительно перетекали в истории, хотя и занимательные, но невероятно длинные. Донести рюмку до рта не представлялось возможным. Благодаря Самсону бутылка водки растянулась на три с лишним часа. А вот век закуски оказался недолог: являясь приверженцем экспресс-методов в вопросе пития, я затосковал и обратил свой взор к пище. Хоть какое-то утешение. Моя неутомимая вилка так и порхала над плоскостью стола.

По мере того, как водка пе-ре-ко-чё-вы-ва-ла в наши желудки, смешного в самсоновских историях делалось всё меньше, а лицо рассказчика всё чаще застывало в страшноватой гримасе, состоящей в отдаленном родстве с улыбкой. Создавалось впечатление, что ему в морду только что зарядили кирпичом, но он демонстративно не обращает на это внимания. Улыбка Маугли.

Когда разлили по последней, его неожиданно потянуло на мистику.

- А что вы думаете, - сказал он, держа в одной руке рюмку, в а другой дымящуюся сигарету. - Да в мире на самом деле полно дверей, ведущих в сопредельные пространства. И горы, просто пласты и залежи ключей к ним, только мало кто об этом знает. Ну я знаю, ещё кто-то, а вы - точно нет. Если хотите - расскажу.

Я оторвался от унылого созерцания пустой сковороды и с недоумением посмотрел на Самсоныча. Но тот был абсолютно серьезен.

- Ключи эти нематериальные, руками не пощупать, а создают их люди: своими эмоциями, своим творчеством, и даже не догадываются об этом. В основном ключи в музыке содержатся, но и в фильмах бывают, мне пару раз попадались. - Уловив мою заинтересованность, он развернулся ко мне. - Но в клипах чаще. Если хочешь ключик отловить, смотри клипы или просто музыку слушай. Видеоряд носит второстепенный характер, и ещё неизвестно: то ли он в резонанс с мелодией войдёт, то ли забьёт весь эффект к чертовой матери.

Меня этот вдохновенный бред попросту очаровал. И было совершенно неважно, врет он или говорит правду (хотя, какая, к чёрту, правда!) - мне хотелось подробностей. Зная, что Самсон то ли учился, то ли учится на худ-графе я повернул тему к изобразительному искусству.

- А в картинах они есть?

- Ни фига. Пустышка. - Самсон ответил, будто плюнул.

Я слегка обалдел.

- И это ты говоришь? А как же Мауриц Эсхер? Знаешь такого? Глючник от бога. Мне ещё в школе книжка с его работами попалась. Я её пока рассматривал, чуть с катушек не съехал.

- Какой такой хер? - не удержался от пошлости Андрюха. Я был почти уверен, что он так скажет.

- Ни фига, это совсем другое. В статичных вещах ключи не заводятся. Что тебе эти картины дались? Вот я, можно сказать, художник, и то признаю, что в визуальных образах далеко не всё можно выразить. Есть ситуации, в которых глаза не нужны и даже мешают. Ты тут Эсхера вспомнил, позволь, я тоже интуиц... в смысле, эрудицией блесну. Книжку недавно читал: её автор просто помешан на параллельных мирах и, вообще, человек понимающий. Так вот, в этой книжке переходы между мирами осуществляются раз двадцать, но ни разу не описываются двери. Потому что автор знает, что их можно только услышать, почувствовать кожей и теми самыми органами, что отвечают за сохранение равновесия. Кстати, в книгах ключей тоже нет. Книги - это хлам, уж поверь. И стихи. Не знаю, разве что голосом их проговаривать... И то сомневаюсь.

А вот это уже было прямым оскорблением. Как человек, который сам пишет стихи, я такого стерпеть не мог.

- Всё ты врёшь! А что же, по-твоему, заклинания? Те же стихи! Да на Слове вся магия держится! И это самое... Библию читал? "Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог." Понял? Так что не сходится у тебя. Несёшь какой-то порожняк.

Самсон опять заулыбался жутковатой улыбочкой Маугли, выставляя напоказ короткие зубки. Он молчал, пока я давал волю чувствам, молчал и некоторое время после. Потом произнес совершенно спокойно:

- Ты хочешь поспорить? Я - не хочу. И против магической силы Слова ничего не имею. Но сейчас я говорю о ключах. Можно продолжать?

Я сердито кивнул. Самсон долго собирался с мыслями, даже отхлебнул из бутылки немного пива (рюмку он всё так же держал в руке). Смотреть на это было тяжело: его бутылка была почти полная, тогда как наши с Андрюхой давно скучали под столом.

- Думаете, что ключик - он весь вовне? Не-а, он как в дурацких детективах переломлен пополам, и одна половинка - у человека внутри. По моим ощущениям - в груди. Да и то не у всех. У меня точно есть. У вас - не знаю.

- А как проверить? - Вопрос задал Андрюха. Мне тоже было интересно, но я смолчал.

- Если до сих пор ничего не заметил, то и проверять нечего. Ну ладно, ладно, шучу. Просто слушай музыку. Имеющий уши - услышит. Имеющий ключ - откроет. И ещё такая фигня... - Самсоныч заглянул в свою рюмку. - Без допинга ключиками греметь - дело муторное. Но и через край наливаться не стоит: нюх запросто отшибает.

- Так мы сейчас в самой кондиции. Пройдём, погремим. - Я злился на него за стихи и сказал это, чтобы он от теории перешёл, наконец, к практике или стал бы оправдываться. Второй вариант был для меня предпочтительнее.

- Правильно! - подхватил развесёлый Андрюха. - Все на штурм параллельных миров!

- Обязательно погремим. Вот допьем и пойдём.

- Так чего кота за яйца тянуть? Давай уж допивать.

- Тихо! Вы меня сбиваете. Допить - оно всегда успеется. Не всё ещё сказано. Прикол в чём? Можно просто музыку слушать, а можно... - Он растянул губы в улыбке и флегматично рассмеялся. Вышло так: "Хм-хм-хм". - А можно музыку улиц. Человек создал себе армию механических помощников. Шумную армию. В звуках техногенного происхождения тоже полно ключей. Например, мне в троллейбусах часто попадаются. Потом, с полгода назад опылял я одну девицу... Короче, в её доме был лифт с ключом. Знаете, как круто, особенно когда вниз едешь. От неё. А недавно у нас во дворе компрессор работал. Орал, как реактивный истребитель. Вышел за сигаретами - у меня аж ноги подкосились. Ключ! Присел на лавочку и минут двадцать слушал.

- А природные звуки? - спросил я.

- Не, не канают. Может, я на природе редко бываю, но, по-моему, тут творец нужен. Ключи сами по себе, без человека не возникают.

- А бог? - спросил я.

- А животные? - встрял Андрюха. - Это, считай, те же самые люди. Возьми хотя бы волков - они каждую ночь на луну воют. Чем тебе не песня?

- Слушай, не парь, а? Ты или прикалываешься или гонишь, а я серьёзно тебе говорю.

Андрюха против обыкновения стушевался. И на этом беседа застопорилась. Мне было в общем-то всё равно, я думал о своём, а вот Андрюха чувствовал себя неловко. Я дано заметил, что он плохо переносит такие паузы.

- Ну что, мужики, давайте. - сказал он и хлебнул из рюмки. Мы последовали его примеру. Но слова так сразу не нашлись...

Странно, я считал себя натурой если не экстрасенсорной, то довольно чувствительной, а тут вдруг обнаруживается целый пласт бытия, прошедший мимо меня...

- А в какой музыке ключи попадаются?

- От тебя зависит. От той половинки ключа, что у тебя внутри запрятана. Мне они попадаются в медленных монотонных мелодиях, и желательно, чтобы без слов. Потому что любой побочный смысл уводит в сторону, включает сознание, а оно здесь ни к чему. А одного парнишку совсем от другой музыки вставляет, у него душа ближе к металлическому угару лежит. Он рассказывал, что у Samael`я есть альбомчик, "Passage" называется, то есть "проход" по-нашему. В нем из половины песен обломки ключей торчат. То есть мужики реально врубались во всю эту алхимию, знали, что делали. Но парнишка сказал, что ключи хоть и к разным дверям, но двери ведут в один и тот же дворец. В ад. Не знаю, мне эта музыка слишком тяжёлой показалась, почти ничего не почувствовал... А из классики могу назвать Джимми Моррисона. "Riders on the storm" слыхали? Вы думаете, куда они скачут? Да всё туда же.

- В ад что ли? - брякнул Андрюха.

- Сам ты в ад! Джимми никогда сатанистом не был, зря на него католики клепали. В параллельный мир!

И тут до меня дошло, что собственно о параллельных мирах Самсоныч не обмолвился ни словом. Он говорил о ключах. И, признаться, сама идея этих ключей настолько меня захватила, что воспринималась как нечто самодостаточное.

- Слушай, а ты сам-то там бывал?

Самсон, против моих ожиданий, разом погрустнел.

- Бывал. Хе-хе... Побывал. Один раз. В мире Висельника. Тут фигня такая: даже имея ключ, в параллельный мир просто так не попадёшь. Дверь... ну, сравнительно легко открывается, но за ней, прикинь, - решётка. И на этом путешествие заканчивается. Тебя к ней притискивает, рёбрами чувствуешь прутья, но дальше - никак. Сморишь сквозь неё, воздухом дышишь... Такая вот беда. Один только раз удалось за решётку пройти, и то - не знаю как. Дерьмо.

Говорил он, уставившись в столешницу и безотчетно теребя ворот кофты. Потом замолчал.

- Потусторонним вход воспрещён! - выпалил Андрюха и коротко хохотнул. Это он так попытался разрядить обстановку.

- А что ты видел? - спросил я оскалившегося своей фирменной улыбочкой Самсона.

- Будешь сменяться, видел мало, зато думал много. Считай, всё, что знаю, из мира Висельника вычерпал. А вообще, миров очень много. Система, скопление, плеяда. Устройством она похожа на велесову Кузню. Это как мыльная пена. Каждый пузырёк - мирок, маленький такой: на тысячу человек, на сотню, на одного. Или на одного мёртвого. Пространство над слоем пены - это наш мир, вода под пеной - ещё что-то. Может ад. Или... а фиг его знает. Темна вода в облацех.

- А как они живут в своих мирах?

- Обыкновенно. Как мы. Это ты видишь сквозь решётку, что их мирок крошечный, а им кажется, что их миллиарды, и что живут они в бесконечной вселенной.

- Но они рано или поздно должны наткнуться на границы своего мира. - оживился Андрюха, увлекающийся фантастикой, а потому в подобных вещах вполне волокущий.

- Вот именно: рано или поздно. Время там закольцовано, и люди бесконечное число раз... Ну короче так: приходит Кандид к Колченогу и Хвосту и говорит: "Вы еды наготовили? Послезавтра идём искать Город". И каждый день он к ним приходит и говорит "послезавтра выходим". И никогда они до Города не дойдут, потому что не только "послезавтра", но и "завтра" никакого нет. И Города в придачу. Мир бережно хранит свои тайны. Даже являясь примитивным по сути, он ухитряется оставаться непостижимым. Думаешь, мы когда-нибудь наткнемся на границы нашего мира?

- А, думаешь, нет?

- Нет.

- И у нас, что ли, время закольцовано?

- Фиг знает. Не хочу ворочать эту бодягу о пульсирующей вселенной, но чем чёрт не шутит. Расширение, сжатие...

- Так это миллиарды лет!

- Ну и что?

- Слушай, Витёк, по твоей брехне можно "Секретные материалы" снимать.

- А то ж.

Пока Андрюха расспрашивал Самсоныча, мне отчего-то представилось, что я нахожусь в одном из этих маленьких мирков: ограниченном пределами квартиры и населенном тремя человеками. Опять цепануло. Из комнаты слышался голос диджея, объявляющего очередную песню. Я отвернулся то стола и стал смотреть в темное окно. С высоты шестого этажа была видна дорога - два неторопливых потока машин, и остановка, от которой неритмичными толчками тёк ручеёк людей-эретроцитов, возвращающихся с работы. Морок. Окно никогда не разобьется, а дверь на лестничную площадку никогда не откроется. А память о предыдущей жизни, всё это грандиозное нагромождение малозначимых подробностей, была заложена в наши мозги за несколько мгновений до того, как шестерни этого мира начали вращаться. Мы никогда не поднимались из-за стола и не выползали из кухоньки. Последние секунды истекают кровью. Потому что я догадался. Сейчас соскочит. Я понимал, что это голимый бред, но было не по себе. Просто представил: как оно, существовать в мире, который тщательно скрывает своё убожество. Стоит докопаться до истины, осознать, что тебя ведут - и больше нет никаких целей. "Идея о нереальности данного мира - пошлейшая из идей". - отмазался я своей обычной присказкой-заклинанием. Когда-то мне приходилось повторять её раз по двадцать на дню.

- А что там, в мире Висельника?

Самсон, втолковывающий что-то Андрюхе, сделал затяжку, помолчал, собираясь с мыслями.

- Там круто. Очень спокойно. Очень-очень-очень. Полная расслабленность, и верёвка нисколько не мешает. Медленно раскачиваешься, ветер треплет волосы...

- Ты был Висельником?

- Ну. Всего один раз. - глаза у Самсона сделались совсем стеклянными. - А мир будто бы из одного неба состоит. Оно чистое-чистое, синее-синее, и кажется, что весь воздух - твой. Очень много неба и очень много воздуха. А с неба слышится звук, будто флейта играет, единственный звук, который есть в этом мире, но такой, что от него всё внутри звенит. И ничего больше не нужно. А люди почему-то боятся смерти...

Тут он встрепенулся и поднялся из-за стола.

- Во я гоню! Ладно, пошли в комнату, здесь мы ничего не высидим.

Пошли в комнату. Андрюха, вставая, опрокинул табуретку, поднял и по просьбе Самсоныча прихватил с собой. Сам же хозяин взял свою многострадальную бутылку пива, опорожненную едва наполовину. Мне доверили нести пепельницу.

Комната была мрачноватая и пустоватая. Непонятно, в чём дело, но нежилая какая-то. С потолка на мятом проводе свешивалась голая лампочка ватт на семьдесят пять. Смотреть на неё можно было не щурясь. Как рассказывал Андрюха, люстру во время одной из пьянок сорвали ударом ноги и азартно растоптали всем дружным коллективом. Он потом жаловался, что изрезал себе стопы.

Для меня оказалось неожиданным почти полное отсутствие в комнате картин. Лишь в одном месте - над бельевой тумбочкой - висел, приколотый обыкновенными канцелярскими скрепками, лист ватмана. В центре его чернела снежинка. Тонко прорисованная тушью, она была похожа на звезду из полированного камня, на бритвенно отточенную метательную звезду. И ещё: снежинка была какая-то неуловимо-неправильная. Я долго не мог уяснить суть этой неправильности, у меня даже заныло в груди, но потом понял, что снежинка представляет собой семигранник. Внизу листа вычурными буквами, стилизованными под иероглифы было написано: "Я не могу дышать, но я отнюдь не задыхаюсь". Это самое "отнюдь" очень меня позабавило. Слово было здесь лишним, оно выпадало из фразы и торчало как гвоздь из забора. Да, зря говорят, что талантливый человек талантлив во всём, подумал я; не удивительно, что стихи ты считаешь хламом. Но вслух ничего произносить не стал. Обидится ещё...

Кулик лежал на тахте, ткнувшись затылком в стену, и курил. Рядом лежала пепельница. Я, внутренне хихикая, но отнюдь не задыхаясь, брякнулся рядом с пепельницей.

Самсон оставил пиво выдыхаться на письменном столе и теперь перебирал компакт-диски, сваленные в кучу прямо на полу. Тут же стоял видавший виды музыкальный центр.

- Вот он, этот сидюк. - Самсон предъявил нам коробочку диска. А так же огласил название группы и альбома. Ни того, ни другого я не запомнил. Если не ошибаюсь, что-то связанное с луной. Хотя, не раз приходилось убеждаться, что грош цена таким ассоциациям. Лошадиная фамилия.

- Здесь ключ к миру Висельника, композиция "Hanged man". Но мы её слушать не будем, хватит. Здесь ещё одна вещица имеется: "Flesh", то есть "тело", или "плоть", или "мякоть" или "похоть", как угодно. Интересное слово. Смысловая противоположность "spirit". Весь альбом тоже слушать не будем, он скучноватый и вообще...

Самсон сунул диск в выехавший лоток и нажал кнопку. По ушам мягко ударило что-то заунывное.

- Чтобы разговоры не мешали музыке. - прокомментировал он, напрягая голос.

Я закурил и стал вслушиваться. Мелодия была не вполне по мне: медитативная и фоновая, под такую только спится хорошо. Ноющая ситара, погремушки, экзотические барабанчики, холодные вампирические клавиши. Композиция обращала на себя слишком мало внимания, чтобы нравиться. Прокрутилась раз, другой... Самсон слез с табуретки, убавил звук и спросил:

- Ну как, чувствуете?

Мы признались, что пока нет.

- Я что-то тоже. Сложный феномен, капризный. Но в тот раз с Висельником меня жутко скрутило. Четыре часа рисовал, думал, он меня заживо сожрёт. Вот, смотрите.

Я уже приготовился лицезреть следы укусов, но вместо того, чтобы заголяться, Самсон вытащил из-за тумбочки огромную папку, а из неё, в свою очередь, лист ватмана. На листе той же техникой, что и антрацитовая снежинка, было изображено тёмное лицо. Некрасивый мужчина, седой, но ещё не старый. Лоб его разрезали две вертикальные складки, идущие от переносицы, а глаза... Мне несколько раз приходилось видеть, как дрожат зрачки; здесь было то же самое. Растерянность, замешательство... Понизу в три строки шла надпись: "Моё небо, из которого я могу вдохнуть, - оно умирает. Сжимается, сохнет, оставляет рубцы". Я прочитал - и задохнулся запахом скотобойни. Меня вдруг затошнило от этой бесстыдной искренности. Зачем он распахивает передо мной свою душу? Зачем он тащит меня внутрь? Я не хочу. Я сам пишу стихи, но до такой степени саморазоблачения не дохожу. Противно.

- Красиво. - промычал Андрюха, Но Самсон не слушал. Сейчас он не нуждался в оценках.

- До сих пор не пойму, - сказал он. - То ли его повесили, то ли ещё нет. Раньше он у меня там, вместо снежинки висел. Но потом страшно стало, снял. И с тех пор не решаюсь этот ключик попробовать.

- Да ладно тебе, Витька, - стал урезонивать его Андрюха. - Не сходи с ума. Не маленький, чтобы самого себя запугивать. Не десять тебе лет, чтобы темноты бояться.

- Ни фига! Ни фига ты не понимаешь. Лучше музыку слушай, баран.

Он вернулся за письменный стол. Некоторое время сидел, подпирая кулаком щёку. Затем сделал три гулких глотка из бутылки.

- Знаете, о чём я думаю? Вот говорят, что мертвецов в конце из могил трубный глас поднимет. А, по-моему, ничего подобного. Мертвецы - это вам не пионеры. Это будет флейта. Их разбудят нежностью - потрясающе красивой и грустной мелодией. Им самим захочется воскреснуть.

"И в этой мелодии будет ключ". - произнёс я одними губами и сам себе удивился.

Самсоныч между тем выхлебал остатки пива и сидел, прикрыв глаза и в такт музыке постукивая пальцами по виску.

Вон как пацану похорошело, подумал я, закуривая вторую сигарету. Вообще-то я некурящий, и табак на мой свежий организм действует особенно здорово. Пропустив её через легкие за шесть тяг, тут же закурил новую. На этот раз не жадничал: не спеша вдыхал дым и предвкушал, как смесь никотина, водки и пива вдарит по мозгам с силой баллистической ракеты. Ни говорить, ни шевелиться уже не хотелось. Мной овладел особый род задумчивости, именуемый затупчивостью или просто тупняком. Я слушал музыку и пытался почувствовать то, о чём говорил Самсон: ключи, дверь, решётку, но чувствовал... чувствовал... да кроме себя ничего не чувствовал. Причём, себя я чувствовал, как бутылка минералки: внутри меня кипели ледяные колкие пузырьки, и тянуло вверх. Было непонятно: то ли меня тащит, то ли я действительно что-то нащупал. Может так оно и происходит? Решил спросить у Самсона. Открыл глаза. С ним творилось что-то неладное. Он весь истончился и стал похож на основательно обсосанный леденец: ни пальцев, ни ушей, ни лица... Я в абсолютном ступоре смотрел, как он тает, потом пересилил себя: пихнул Кулика в бок. Он, не теряя времени, вскочил и, с воплем "Самсон, ты чего?!", отвесил ему плюху.

Самсон утратил призрачность, но приходить в себя не спешил. По его лицу расползлась блаженная улыбка. Андрюха от греха подальше выключил музыку и принялся его тормошить. Самсон слабо отбивался локтем.

- Отвянь. Отвянь, я сказал. Да в норме всё!

- Смотри. Как знаешь.

- Вить, ты что, за дверь прошёл? - спросил я.

- Ага. Have you ever love this woman? - выдал он в ответ и опять закрыл глаза.

- Кого?

- Марию Магдалену.

- А что там было?

- Как всегда, много воздуха, не то что здесь... Слушай, уступи папе место, а?

Он согнал меня с тахты и завалился сам.

- Эй, ты не раскисай, - суетился Андрюха. - Иди проблюйся. У тебя чай есть? Блин, ты посмотри на него, он же бледный, как простыня.

- Вот что, ребята, - всё так же улыбаясь, растягивая слова, выговорил Самсон. - меня посетило вдохновение, надо кое-что нарисовать. А служенье муз, как вы знаете, не терпит суеты. Так что, спасибо за компанию.

В общем, он нас выпроводил.

Больше я с ним не виделся.

Нет, он не исчез из этого мира, самого реального из миров, всё оказалось гораздо прозаичнее. Через три недели, уже на каникулах, я узнал от Андрюхи, что Витька Самсонов повесился.

И я уважаю его поступок. Я всегда восхищался придурками.

15 октября 2002